В поисках серебряной пыли…

Константин Абаев, 2022

Это сборник рассказов и эссе, охватывающий довольно большой период времени – от конца 60-х прошлого века до наших дней. Сборник легко можно разбить на три части: во- первых, это рассказы, основанные в значительной степени на детских воспоминаниях автора, погружающие читателя в самобытную атмосферу кавказской, точнее сказать, юго- осетинской глубинки советского прошлого нашей страны. Герои рассказов – родственники, соседи, приятели Кота, от лица которого ведётся повествование. Во второй части сборника повзрослевший Кот, время от времени оглядываясь назад, в детство, питающее его образами и первыми ощущениями, рассказывает о насыщенной, полной яркими впечатлениями столичной студенческой жизни. И, наконец, третья часть – это эссе, короткие, но тщательно, детально выписанные портреты известных, талантливых, необычных людей, с кем свела судьба автора, который в свои пятьдесят осуществил мечту детства, однажды отправившись на поиски киношной "серебряной пыли", став режиссёром…

Друг мой, астма

(рассказ)

…Мне было три года, когда я заболел астмой.

Приступы случались довольно часто, особенно весной и осенью. Спровоцировать приступ могло всё, что угодно: запах жасмина или типографской краски, которой пахли свежие газеты, книжная пыль, а также пыль с тяжёлой портьеры в бабушкиной гостиной, холодная вода из-под крана после футбола на улице, тот же грецкий орех, от которого начинало першить в горле и ночью почти наверняка дело заканчивалось удушьем…

Когда острая фаза приступа сменялась умеренной, можно было читать, сколько душе угодно — хоть сутки напролёт! И ещё…смотреть в окно.

Точек обзора — основных — было четыре: из окна, выходящего на милицейский гараж, куда постоянно приезжали чиниться весёлые шофёры, а самое главное — дважды в неделю приводили мыть под краном с мылом огромных немецких овчарок. Они, отфыркиваясь и отряхиваясь, стояли в сверкающих на солнце брызгах воды…

Второй мой наблюдательный пункт располагался на веранде, выходившей на горисполком и прилегавший к нему сквер — с одной стороны, и дом кузнеца Вано — с другой. Вот где было на что посмотреть! По нескольку раз в день к нему подъезжали тележки, запряжённые лошадьми. Вано не спеша распрягал их, привязывал к деревянному столбу, сковыривал старые подковы, срезал, стёсывал омертвевший рог и подковывал заново. Можно было глазеть на это часами…

Третья точка позволяла наблюдать за верандой Валерки Парастаева, который, вместе с мамой и тёткой по имени Фрося, а если коротко — Фро, занимал комнату на втором этаже. У Фро была навязчивая идея откормить тощего племянника манной кашей, любой ценой. Валерка, ясное дело, сопротивлялся, и Фро не упускала случая поставить меня в пример, приговаривая на осетино-русско-грузинском"эсперанто": «Бакæc, Валерик, куыд хорз лæппу у Котик! Куыд нард у! Просто куклАиа, ну, куклАиа, ра!» Погляди, мол, племяш, как хорошо выглядит Котик, какой он полный и славный, просто куколка! Да, в раннем детстве я был полноват и изрядно комплексовал на этот счёт, поэтому старался не попадаться Фро на глаза лишний раз…

На первом этаже жил странный персонаж, которого звали Валико. Ходил он всегда в чистом пиджаке и рубашке, в отутюженных до острейших стрелок брюках и в начищенных лакированных штиблетах. Манера держать голову, наклонив чуть набок и придерживая её рукой за шею, обусловила прозвище, которое носил наш сосед: «Кисера», то есть, попросту «шея» по-грузински. Опрятная внешность и миролюбивый нрав странным образом контрастировали с регулярными буйными попойками в квартирке у Кисеры в компании явных забулдыг, набивавшихся у хозяина в каком-то неправдоподобном числе…

…И, наконец, четвертое моё окно выходило на улицу Хетагурова. Тут было на что посмотреть уже с раннего утра: и на всегда печального Сосико, везущего бочку с керосином на повозке, запряженной такой же печальной каурой лошадкой, и на вечно спешащую куда-то с ворохом журналов и газет Флору, которая, по слухам, была когда-то оперной певицей, в той, другой, навсегда потерянной жизни…

А как я, дошкольник, завидовал всем бегущим в школу соседским ребятам и девчонкам!

Вот проносится мимо, на бегу повязывая пионерский галстук и пытаясь прожевать горбушку хлеба с маслом и сахарным песком, Гия по прозвищу Самсам, подгоняемый бабушкой Анико, огрызаясь на её напутствия и проклятия!

Вот спортивной упругой походкой шествуют братья-близнецы Геннадий с Аркадием, а вот и Валерка Парастаев вразвалочку с неизменной папкой вместо портфеля.

Вот, с огромным белым бантом — отличница Дареджан, а вот и сёстры Никорашвили — Натела и красавица Нана, а вот и флегматичный Нуго Болатаев, вот здоровый и мощный, как трактор, Тадтаев Элгуджа…

…Похоронные процессии, с оркестром и покойником в гробу на грузовике с открытыми бортами…

…По вечерам обрывки разговоров родителей за ужином.

«… Парень совсем молодой, только школу закончил… Пришёл домой, перед сном решил освежиться: голову под кран с холодной водой подставил… Наутро — температура, головная боль… Менингит… Взяли пункцию… На пятый день умер…»

«…Такая жизнерадостная женщина была…Не болела никогда, по врачам не ходила… С диагнозом ошиблись, аппендицит поздно обнаружили… Перитонит…»

«… Сердце… Он, когда почувствовал, что теряет сознание, встал вышел к жене и лишь успел ей сказать: только не пугайся, если что-то со мной сейчас случится… И упал…»

…Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось семь и я, наконец, не пошёл в школу. Нет, приступы астмы случались, и довольно часто, но теперь было чем заняться помимо созерцания окружающего мира из окна.

…Помню, как вернулась из Ленинграда похудевшая бабушка: «Ну, врачи сказали, что поздно…» Вскоре слегла. И как-то сразу всё неуловимо изменилось в доме. Мама ухаживала за бабушкой днём, а вечером уходила на работу, в вечернюю школу. Бабушка сказала маме: «Спасибо твоим родителям, что вырастили такую дочь».

…Помню тот вечер. Навестить бабушку пришли родственники, тётя Ксения, тётя Зина… Хорошо помню, вижу в дверной проём бабушкиной комнаты, тётю Дзерассу, наливающую из кастрюльки в тарелку суп:

— Верочка, я тебе чихиртму принесла…

Помню, как тётя Ксения, кажется, сказала отцу:

— Алан, грелку принеси, пожалуйста. У неё ноги холодные…

…Отец, с грелкой в руках, быстро пересекающий комнату…

И чей-то голос, по нисходящей:

— Вера! Вера, Вера…

… — Нет, Аланчик, грелка уже не нужна…

…Потом были похороны, людей много дома, во дворе…

— ЗдорОво, Кот, — сказал высокий человек, похожий на актёра Олялина, игравшего в фильме «Освобождение». Только Олялин светлый, а высокий человек был тёмноволосый.

— Привет, дядя Сима, — сказал я.

— Пойдем со мной за лимонадом сходим?

— Пойдем.

Мы поднялись вверх по Хетагурова к ларьку «Пиво-воды», что под аптекой, напротив киноафиши.

— Выпьем по «Буратино» прямо здесь, из горлышка?, — предложил дядя Сима.

— Выпьем, ага…

Лимонад был ледяным, запершило в горле, и я сразу почувствовал, что ночью будет приступ астмы. Но я упрямо пил, потому что вдруг понял: в школу не пойду, хочу побыть дома. Просто постоять у окна.