В поисках серебряной пыли…

Константин Абаев, 2022

Это сборник рассказов и эссе, охватывающий довольно большой период времени – от конца 60-х прошлого века до наших дней. Сборник легко можно разбить на три части: во- первых, это рассказы, основанные в значительной степени на детских воспоминаниях автора, погружающие читателя в самобытную атмосферу кавказской, точнее сказать, юго- осетинской глубинки советского прошлого нашей страны. Герои рассказов – родственники, соседи, приятели Кота, от лица которого ведётся повествование. Во второй части сборника повзрослевший Кот, время от времени оглядываясь назад, в детство, питающее его образами и первыми ощущениями, рассказывает о насыщенной, полной яркими впечатлениями столичной студенческой жизни. И, наконец, третья часть – это эссе, короткие, но тщательно, детально выписанные портреты известных, талантливых, необычных людей, с кем свела судьба автора, который в свои пятьдесят осуществил мечту детства, однажды отправившись на поиски киношной "серебряной пыли", став режиссёром…

Запахи, воскрешающие прошлое

(эссе)

…Кажется, индейцы… Да-да, именно североамериканские индейцы имели обыкновение таким образом восстанавливать в своей памяти события многолетней давности: они носили у себя на поясе множество плотно закрытых флакончиков с сильно пахнущими травами, смолами и маслами, которые доставали в момент каких-либо событий или сильных переживаний и вдыхали тот или иной аромат. Спустя годы, вновь открыв флакончик, они как бы заново испытывали былое своё состояние, восстанавливая в памяти картины давно минувших дней.

"…ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним". Да, прав Владимир Набоков, чертовски точен…

Роза Чародейки из дома напротив

…Ха! Я давно подозревал, что бабушка Ева, живущая напротив, за калиткой с номером «12» по нашей улице Хетагурова, никто иная, как старушка-чародейка, околдовавшая Герду в своём чудесном саду!

Ведь в то время, когда наступали холода и, к примеру, наши розы, а также все цветы у того же дяди Булика Зубрицкого увядали, за забором бабушки Евы было тепло, как летом, а цветы и не думали увядать!

Я поделился своими сомнения со своей бабушкой Верой, с которой мы частенько захаживали в гости к бабушке Еве.

— Не чародейка ли она?, — бабушка с интересом посмотрела на меня. — Х-м-м, всё может быть… Хотя… Она из Гуфта, а там чародеек, насколько я знаю, отродясь не было…

— А в Тонтобет, в твоём родовом селе? В Тонтобет чародейки есть?

— Ну, разве что я!, — рассмеялась бабушка.

Шутки шутками, но я решил пойти напролом.

— А Вы знакомы с Гердой?, — тихо спросил я у бабушки Евы в очередной наш визит в её чудесный сад.

— С Гердой? А кто это, детка?, — бабушка Ева вскинула брови, глядя на меня поверх круглых маленьких очков.

— Ясное, дело — кто, — я чувствовал себя хозяином положения. — Сестра Кая, кто же ещё?!

— Нет, хъæбул, не знаю… А может, запамятовала…

Ну, теперь-то я был готов поклясться полуночным набегом на янтарную черешню математика Гавруша с улицы Карла Маркса (о, вкуснейшая и запретная черешня — Гаврушы бал!), что передо мной, среди вечного лета, в своем плетёном кресле сидела сама чародейка из сказки"Снежная Королева"! Ну, а как иначе? Даже не знать, не слышать о Кае с Гердой?! Все о них знают — бабушки Вера и Варя, и дед Григол, и мама с папой, и Гия — мой двоюродный брат, и Вале Парастаев, и Дудаев Сосик. Про лапландку с финнкой и Северного Оленя я уже и не говорю, а бабушка Ева и слыхом не слыхивала?! Просто не хочет, чтобы кто-то в городе разгадал тайну, это же ясно — как постоянное лето в её чудесном саду… А я и не думал выдавать её тайну. Наоборот! Очень скоро я понял, сколько могущества может принести мне эта тайна…

… Я не стану сейчас раскрывать её имени. Скажу только, что она жила по соседству и была самой красивой девочкой из всех, кого я видел. Да — и она была старше меня на два года. То есть ей должно было вот-вот исполниться семь.

И чёрт меня дёрнул на улице, при ребятах, пообещать ей красную розу в подарок на День рождения! Не зря бабушка Вера говорит, что у меня язык без костей: надо было, конечно, сначала добыть розу и сделать сюрприз…

Но отступать было поздно и накануне Дня рождения Самой Красивой Девочки я напросился с бабушкой Верой в гости к Чародейке из дома напротив. Я сказал, что немного побуду в чудесном саду, когда бабушка собралась на работу к себе в лабораторию, под аптекой. Ну, там, где обычно Наргиза продаёт мороженое из голубого ящика на гремящих колёсах-подшипниках. Когда бабушка ушла, а Чародейка задремала в своём плетёном кресле, я потихоньку пробрался в отдаленный уголок чудесного сада и сорвал заранее намеченную, самую красивую розу. Она была пышной и пахла малиной, мамиными духами и ещё чем-то там вкусным — аж за пять больших шагов…

…То, что происходило на Дне рождения Самой Красивой Девочки, было как в тумане: но одно знаю точно — я чувствовал себя героем. На улице была почти зима, а я подарил единственную розу в городе, пахнущую малиной, мамиными духами и — вспомнил — пломбиром в брикете из голубого ящика еврейки Наргизы…

И Самая Красивая Девочка взяла розу, погрузила в неё свой носик, покраснела и еле слышно сказала:"Спасибо, Котик…"

И я какое-то время не мог дышать.

Вот и всё.

И да, я уже сказал, что её имени не назову, и не просите: она замужем, и говорят, муж её ревнив как Отелло. Кто знает, что взбредёт в его горячую цхинвальскую голову, верно?

…Чуть не забыл. Как-то раз, уже поздней весной, мы с бабушкой Верой пришли в чудесный сад напротив. Бабушка Ева угощала нас свежесобранной клубникой. Я быстро умял целую тарелку, и Чародейка громко сказала:

— Собери себе ещё клубники, детка. И вымой под краном…

А потом добавила потише, чтобы не услышала бабушка Вера:

— А за розами, хъæбул, приходи в конце лета…

…Вся штука в том, что у меня есть «машина времени». Она находится во дворе Храма Святого Князя Владимира на улице Забелина, на Китай-городе, в Москве. Она, эта роза, растёт там и благоухает. Конечно, не сейчас, — нынче она укрыта от холодов чёрным мешком. Но настанет срок и можно будет прийти сюда, и вдохнуть её аромат, пахнущей и малиной, и мамиными духами, и мороженым моего детства… И перенестись в чудесный сад бабушки Евы.

Мунджи

… О! За свои сто двадцать лет она выросла до невероятных размеров: в три отцовских обхвата толщиной и высотой с трехэтажный дом, эта наша груша сорта"гоха"!

Каждый плод весил сильно за полкило, и когда осенью созревшие груши срывались вниз, они запросто могли покалечить любого, кому не повезёт оказаться под кроной исполинского дерева.

Вот поэтому и приехал в тот день мамин отец, дед Григол, пригнав из Тбилиси целую автовышку с «люлькой» для ремонта уличных фонарей: только так и можно было быстро и безопасно собрать урожай наших гигантских груш. Дедушка заведовал изрядным автопарком 31-го Тбилисского авиационного завода и приводил меня в восторг, приезжая на разных грузовиках с весёлыми шоферами, разрешавшими мне садиться руль в сладко пахнущих дерматином и нагретых солнцем кабинах…

…Мама до сих пор не верит, что я отчётливо помню тот сентябрьский солнечный день. И я её понимаю: мне было лишь два года и четыре месяца.

Шофёр Нико, стоя в «люльке», собирал груши, которые всё-таки время от времени срывались вниз и, оказавшись по ту сторону нашего забора, разбивались об асфальт, выложенный вокруг здания горисполкома, истекая пахучим соком и обнажив белую сахарную мякоть… Дед, посадив меня на колено, изображал бешеную скачку на коне, заставляя хохотать и визжать от удовольствия.

— Уа-а… Странно всё-таки, — в задумчивости обратился дед Григол к подошедшей маме и опустил меня на пол. — Кæд мунджи нæу ашы лæппу… Как бы немым не оказался этот парень… Странно… Пора бы ему уже заговорить, а?… Может, специалистам показать его, что ли?

Мама вздохнула и закусила губу.

— Ну, ладно, поехали мы, Жанна, матери позвони, скажи, что я выехал домой…

… Дедушка с Нико уехали, а мы с мамой пошли прогуляться в горисполкомовский сквер, как обычно, среди цветочных клумб с дурманящими ароматами… Я помню, как встретили соседа дядю Лёву со смешной фамилией Тертеров, и тётю Нелли, которая принялась, было, меня щекотать по своему обыкновению, но я вырвался и ломанулся прямиком в цветник… Вдохнул этот запах, потом ещё… И неожиданно внятно произнес первое в своей жизни слово. ««Цветок»», — сказал я, заставив маму пару минут спустя звонить бабушке в Тбилиси.

— Мама!, — кричала она в телефонную трубку. — Котик заговорил! Скажи папе: Котик за-го-во-рил!!! Он уже не будет мунджи! Он точно не немой!!!

… Сколько лет уж прошло, но запах городских цветов, всяких там колокольчиков и анютиных глазок, способен в мельчайших подробностях воскресить тот день моего раннего детства, когда я, наконец, заговорил…

… Пройдет несколько лет и Нико погибнет, заснув за рулём от усталости. Но цветочный аромат запускает механизм моей памяти, и я помню лицо, улыбку этого парня, его голос, шутки, которые звучали в нашем дворе…

Анжелика и солонджи

…Он подал мне руку, как взрослому.

— Меня зовут Котик.

— А меня зовут так же, как твоего папу — Алан! Ну, давай посмотрим твоё брюхо… О, да оно уже со шрамом! Грыжа? Карселадзе делал? Его почерк, красивый шрам… Тут болит? А тут? Ясно, катаральный аппендицит. Послезавтра вырежу аппендикс — и у тебя будет уже два шрама, для симметрии…

…Утром в палату вошла медсестра — вылитая домоправительница Фрекен Бок.

— Тæрсыс? (Боишься?), — спросила «фрекен» по-осетински и протянула мне бритву. — Ма тæрс (Не бойся). Мæнæ дын безапъас æмæ — дæхæдæг зоныс… Бери, мол, бритву, сам знаешь, что делать. Мне было уже тринадцать, и я сообразил.

…Несмотря на местную анестезию, было больно. Очень. И время операции тянулось и тянулось, как конфеты «Золотой ключик» на зубах, пока я вдруг не почувствовал чьё-то прикосновение на своём взмокшем лбу. Я посмотрел вверх и… боль тут же исчезла.

На меня смотрели глаза Анжелики из фильмов «Анжелика и король», «Анжелика, маркиза ангелов» и ещё дюжины картин с Мишель Мерсье! Моя Анжелика была в медицинской маске, но я был готов поклясться, что она нежно улыбнулась, когда промокнула мне лоб марлей:

— Потерпи, Котик, потерпи, скоро всё закончится…

Я уже не хотел, чтобы это закончилось, видит Бог…

— Как приятно пахнут Ваши руки, — неожиданно для самого себя брякнул я. И теперь я отчётливо понимаю, что, с одной стороны, это был мой первый в жизни флирт, отчаянный и безнадёжный, но — с другой стороны — я, чёрт подери, сказал правду!

— Это запах солонджи, — шепнула она, наклонившись ко мне так низко, что я чуть не потерял сознание. — Мы пекли торне вчера…

На следующий день меня навестил в палате дядя Геге.

— Вот, племяш, черешня тебе точно не помешает, — выложил он на тумбочку здоровенный кулёк. — Отец твой собирался прийти, фæлæ дядяйæ адджындæр у! Дядькина черешня всегда вкуснее!

…И тут произошло то, что отныне подняло меня в глазах дяди Геге на головокружительную высоту. Дверь палаты приоткрылась.

— Котик, как ты?, — волнующим шёпотом осведомилась моя «Анжелика» и послала воздушный поцелуй. — Не скучай!

— А ты и не скучаешь здесь, как я посмотрю, — дядя Геге выглядел несколько озадаченным. — Ешь, нажимай на черешню. И дам угощай…

…Время от времени я прошу своих одноклассников привезти или прислать мне из Цхинвала солонджи, голубой пажитник. Они и понятия не имеют, в какой сладостный и немного печальный трип сквозь года способен отправить меня его аромат…

Где ты теперь, моя «Анжелика»? Бог весть…

Запах осенней грусти

…Знаете ли вы, как пахнет ракетка для игры в пинг-понг? Верно, она пахнет резиной…

…Мы выходим с мамой из магазина спорттоваров «Динамо», купив для меня эспандер на пружинках, переходим через старый мост и очень скоро начинаем шуршать розовой крошкой дорожек парка.

Это был точно не выходной, парк почти пуст. «Чёртово колесо» не работало, раскачиваться на лодках я не любил — тошнило, тир был закрыт.

— Поиграем в пинг — понг?, — предлагает мама.

Но тут-то, как назло, почти все столы оказываются заняты. Кроме одного, вздувшегося от дождей.

— Ракетка один остался, болше ниету, — дядька с печальным, похожим на баклажан, носом, виновато пожимает плечами.

— Ничего, — решительно протягивает руку мама. — Мы и с одной сыграем.

— Он хароши, миягки, — оживляется дядька-баклажан, протягивая маме ярко-красную ракетку, обгрызанную по краям. И, посмотрев на меня, уважительно поднимает вверх указательный палец: — Японски ракетка, вот!

Мама отдает ракетку мне, а сама отбивает мячик ладошкой. «Японски ракетка» мне не помогла — я проиграл несмотря на то, что мама поддавалась, я это понимал и оттого злился ещё сильнее. И грыз края ракетки, пахнущую резиной…

…И сегодня, стоит мне только учуять этот запах резины, тут же перед глазами встаёт наш осенний цхинвальский городской парк, мама в темно-коричневом пальто и в туфлях на каблучках, с прической как у Анук Эме в фильме"Мужчина и женщина", ловко отбивающая теннисный мячик ладонью… И я, пятилетний. И пасмурно. И папа уехал в командировку в Орджоникидзе… И очень-очень грустно. Хоть плачь…