Дважды отважный. Сборник рассказов

Геннадий Геннадьевич Кожемякин

Сборник разноплановых рассказов, изобилующих неожиданным сюжетным поворотом и, как правило, совсем уж неожиданной концовкой.

Памяти, моего друга, ветерана группы «Альфа» — Валерия Васильева, книга посвящается

© Геннадий Геннадьевич Кожемякин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я с Валерой. Он слева.

Дважды отважный

В те достопамятные годы, годы конца эпохи «застоя», Василий Борисович Кузькин, был ещё не очень старым человеком. Был он худощав и немного, такой, несуразный. Напоминал чудака — учёного из старых кинофильмов. Где актёры играли нарочито и тщательно, преувеличено чётко выговаривая фразы.

В прошлом, Борисыч, как его все называли, работал учётчиком в колхозе «Заветы Ильича», это такая должность — «ответственный, за всё».

Так вот, хотя был он и не слишком старым, но угнетали его две беды: сильно пьющая дочь — Полина, рано потерявшая мать, и оттого, какая-то вечно неприкаянная. Хотя и добрая, хорошая. А ещё — постоянная нехватка денег на воспитание внука Васьки. Который, всё больше взрослел и, соответственно требовал затрат. Точнее сказать — Васька — то их не требовал, а требовала ситуация. Что бы не хуже чем у других.

Да! Сильно его убивал алкоголизм родной дочери… И, поделать с этим было ничего нельзя, а пытаешься что — то поделать — только угнетаешься, отчаиваешься ещё больше. Потом уже. От безысходности! От того, что всё — как об стенку горохом!

Вся его пенсия, как есть, уходила на всякое — разное, более или менее необходимое для Васьки.

Василий Борисович, навсегда запомнил то утро, осени 1982 года. Накануне были похороны Леонида Ильича Брежнева, колхозники были растеряны, какое — то опустошение охватило всех! Шутка ли? САМ — дуба дал! А буквально, спустя несколько дней, после похорон, люди поняли, что отныне они будут жить в другой стране. Железная рука ВЧК — КГБ железной же метлой выметала наследие «гениального писателя» и Генерального секретаря ЦК КПСС, Леонида Ильича Брежнева.

Новый генсек, сменивший Ильича, решил не болтать, а работать, словно бы предчувствуя, что времени ему отпущено — очень мало!

Василий Борисович, ещё с лета, по договору с ушлым завхозом колхоза «Свет Ильича», переволок в свой собственный сарай общественный мотор для лодки. Завхоз уверял, что всё чисто, просто, мол, от жены заначка будет.

— Он списанный, Борисыч, но вполне на бегу! А значит — что? А значит то, что неча добру пропадать. Торопиться не будем, а как пройдёт «инкубационный период», отдадим его рыбакам рубликов за пятьдесят — шестьдесят, поделим, вот и води внука в кино хоть два года подряд! — вещал словоохотливый завхоз.

Борисыч нутром чуял, что, что-то нечисто тут, но думать об этом не хотел, тридцать рублей — были бы — ох, каким подспорьем для внука перед новым учебным годом!

Однако завхоз с продажей мотора не торопился, да и дед о нём всё реже вспоминал. Завалил поленьями — и ладно. Лежит мотор, промасленный под брезентом и поленьями — каши не просит.

Вот, только, то, что было — вроде ничего, при Брежневе, стало совсем иначе выглядеть при генерале госбезопасности Юрии Андропове. Теперь «несунам» давали реальные сроки! А чёртов завхоз — всё тянул с продажей! Борисыч, уже готов был от любых денег отказаться, лишь бы исчез злополучный мотор из его сарая! Был бы, вереран, в прежних силах — сам бы выволок его ночью на тачке, да утопил в озере!

Была ещё одна печаль у Борисыча, куда-то запропастилась — медаль «За победу над Германией». Не довелось ему с фронта с боевыми наградами вернуться и, хотя китель его всё тяжелел от новых юбилейных медалей, но они то, фронтовики, знали — что это всё — для пестроты при солнечных лучах. Как понацепят — «10 лет победы»; «20 лет победы»; «25 лет победы»…. А кому от этого прок? Для пионеров дремучих, да молодёжи пороху не нюхавшей. Вот, «За победу над Германией» — ещё куда ни шло, конкретная награда, хоть и всем её давали, кто в войне участвовал… Опять же — профиль Верховного… Солидно! Пропала. Очень обидно. Особенно обидно, что на парадах, те кто с боевой наградой вернулся, подначивали таких юбилейных медаленосцев, особенно, когда отметятся хорошо сорокоградусной. Тогда и бывало разное…

«Иди, мол, к нам, боец — „сорок лет без урожая“ (так называется „иконостас“ из юбилейных медалей), выпьем вместе за победу! Не всем же героями быть! Не журись, идём — выпьем…»

Не раз Борисыч, осекал таких:

— Ты язык попридержи, «герой Перекопа»! Я как все воевал, понял? В гвардии!

Был Борисыч крепок и высок, хоть и неуклюж немного. Обычно записные «герои» сразу прекращали шутки, да и фронтовое братство никто не отменял.

А при Юрии Владимировиче Андропове заработали не только производственники, милиция, но и военкоматы.

И то, солнечное январское утро, когда румяный с мороза «военкомовский» подполковник, сопровождаемый корреспондентом районной газеты и поселковым главой, шумно вломились к Кузькину, для вручения ордена «Слава», он никогда не забудет! Молодой, юркий корреспондент тогда достал из портфеля полулитр «Посольской», (Борисыч и не пил такой сроду!) — диво — дивное. Обмыли награду! Даже в стакан с «Посольской» серебряную звезду окунали! Корреспондент сказал тогда: «Какая водка — такая и награда!» И все смеялись. Соседи подошли на шум веселья… С самогоном. Репортёр, прежде всех напился и только улыбался и кричал: — Награда нашла героя! Выпьем, товарищи!!

А потом крепко обнимал Борисыча и всё твердил:

— Ты хоть понимаешь, дед, каким орденом тебя партия и правительство наградило!? Ор-де-ном Славы! Ты хоть понимаешь, что это за орден, дед!?

А внук потом ходил, сиял, как будто его самого наградили… Весь вечер Борисыч нетвёрдыми руками, отцеплял с кителя юбилейные медали, а вместо них аккуратно прикрепил боевой геройский орден! На новёхонькой колодке цветов, уважаемой всеми в веках — Георгиевской ленты. Всем же фронтовикам было ясно, что таким хитрым способом Сталин тогда воскресил солдатский Георгиевский крест! Не подрывая устоев социализма, так сказать.

Прикрепил. Покрутился перед зеркалом… и перевесил его заново. Потом опять, уже — с наклоном прицепил.

Так и перевешивал, пока весь лацкан не взлохматил…

Всю зиму, Василий Борисович мечтал, как наступит весна, а она, ведь, быстро пролетает, и придёт 9 мая. Он наденет, свой новый пиджак — китель, и на нём ни одной юбилейной медали, никаких цацек! Только справа знак «Гвардия», а слева одинокий орден «Слава». Они поедут на ветеранском автобусе в райцентр. А там корреспонденты, юннаты какие-нибудь налетят! Все будут спрашивать — за что это, мол, вас наградили? Расскажите, дед!

А он, поначалу, будет небрежно отмахиваться, — «да ладно, воевал как все, мол.»

— И всё-таки, Василий Борисович? Ну расскажите!

И тогда Борисыч, степенно откашляется, достанет попироску и неспешно, нараспев, затянет о том, как оно всё было то…

— Рота наша, геройская, во главе со старшим лейтенантом Сидоркиным, сильно вперёд выдвинулась под Гродно. Поторопились мы, а наши фланговые застряли. Едва в клещи мы тогда не попали. Против нас стоял батальон «Ваффен — СС». Это такие гады стойкие. Фанатики. Никто с ними воевать не любил. Сперва накрыли они наше наступление, а потом сами на нас попёрли, отрезая с флангов. Сидоркин — умница, вовремя это понял и стал роту выводить к своим.

Ну, остался я отход наших, прикрывать. Вот. Говорю же — немцы тогда в контратаку перешли. А мы — не готовы!

Пулемёт мне оставили, дисковый. Вот. Я сам тогда вызвался. Надо было, а то б все пропали там! Вся рота переправиться смогла, через речушку. Спаслись в основном. А я уцелел случайно, немцы боком прошли, а собак у них не было. Метров в двадцати от меня ближние были. Да. Под ракитой двое суток лежал, ноги в воде, а туловище на берегу, в высокой траве. И силы с перепугу покинули. Только водичку прихлёбывал прямо из реки, да «солитёрного карпа» руками выловил, под воду — то он не мог уйти, сами знаете, пузырь подточен…. Паразита я вычистил, а мясо-то само, у него нормальное. Его только и удалось отведать за всё это время. Так и съел сырого, а то б не дошёл до своих, сил не было. В сырой рыбе, говорят, сок особый! Силу даёт.

А как пришёл к своим — те обалдели! Мы, говорит, уже похоронку отправили и, в штаб, наградное на «Красное Знамя» — посмертно.

Я потом даже особисту доказывал, что не был схвачен немцем, он всё поверить не мог! Но не бил. Допросил, конечно.

— Смотри, говорит, таких везучих не бывает, я мол, сам теперь буду за тобой присматривать! — Лейтенант Брусникин, такой.

— Так вот и воевали! — дед, стоя перед зеркалом, всё входил в роль дающего интервью. — Многие геройствовали, по нынешним понятиям. А тогда нам казалось, — вроде своё дело делаем и ладно!

Другое плохо. Про похоронку — отозвать забыли, — не до того было, едва второй раз в котёл не угодили через неделю! Моя, и получи — похоронку. Слегла. Сразу-то не умерла, выходили, да и дочь держала, а только надорвала здоровье сильно.

С орденом, зато не забыли… Брусникин тогда говорил:

— «Красное знамя» — это после Героя, аккурат — вторая награда. А если, что не так окажется — у всех, до комдива головы полетят. И вообще — «Знамя» — офицерский орден (тоже мне — выдумали, — солдатский, офицерский!)

Вздохнёт, тут, Борисыч и замолчит.

И так это всё живо представил себе Борисыч, что слёзы навернулись. Не привык он к интервью, «юбилейный кавалер».

* * *

Сентябрь 1943 года, Расположение стрелкового батальона, Н — ского пехотного полка, гвардейской стрелковой дивизии.

Командир роты, старший лейтенант Сидоркин:

–… А что ты предлагаешь, — устную благодарность объявить ему за то что он целую роту спас ценой своей…

— Ну, во — первых, — не ценой! Он живой, как видишь! — запальчиво перебил особист. — Чудеса, прямо! Если б погиб он, посмертно — хоть Героя пиши! — отрезал Брусникин. А так — нет! Я против.

— И что?

— А ничего! Подождём. Возьмём пару языков, на неделе. У нас Акчурин, чертяка татарский, давно за линию фронта не ходил, со своими головорезами. Вот, кстати, кого награждать надо!

Ситуацию в целом — прослушаем, просифоним. Тогда и решим. А то, может он перевербованный уже! С заданием заслан! Где он шлялся трое суток!? А мы голову ломаем — чем его наградить!

А пока, в тыловую часть его лучше, с предписанием — «повнимательнее».

Но Сидоркин, закалённый в боях на Курской дуге, оказался упрямым, настоящим фронтовым ротным. Орден «Боевого Красного Знамени» он, заменил на «более солдатский, и менее шумный» — орден «Славы»! И написал представление «наверх» собственноручно, под свою ответственность. Уж, он то хорошо понимал — кому вся рота обязана своим спасением.

* * *

А ещё дед помнил разговор с внуком, в год московской Олимпиады. Очень он ему в память тогда запал… Теперь, он без боли его вспоминал. С наградой-то! А тогда…

Он зашёл к Ваське в комнату, тот читал книгу.

— Что делаешь, медвежёнок?

Вася читал книжку про войну. «Танки идут ромбом».

Обернулся он на Борисыча. Посмотрел как-то пристально. — Дед, а дед? — А что надо, что бы стать героем?

— Ничего не надо! Каким ещё героем!? Учись, внук, получше, вот и всё твоё геройство!

— Ну, это ты так, потому что сам такой мирный…

— Какой ещё мирный? — насторожился дед.

Внук понял, что брякнул лишнее…

— Ну, дочка твоя пьёт, а ты и… ничего. Другой бы живо воспитал!

Было ясно, что он, что — то не договаривает. Пауза вышла неловкой.

— И на войне… ты тоже. Так говорят. А я — в Афганистан пойду! — выпалил Васька.

— Это как решишь. В Афганистан… А что — я на войне-то? Воевал как все, гвардейцем был. В геройской Краснознамённой дивизии служил.

— Это потому что у вас часть гвардейская! Часть — гвардейская — все гвардейцы!

— Да? А ты хоть знаешь — какой спрос с каждого в гвардейском подразделении!? Молокосос ты… Ах, ты…

У тебя дед — фронтовик! А ты…

— А у Веника, дед тоже фронтовик! И говорит, что ты — «мирно воевал». Это как — мирно?

— Да — дурак он, твой дед Веника! Он думает, если у него медаль — «За боевые заслуги», то это он войну выиграл! Такие медали у каждого второго фронтовика, почитай…

Васька хотел крикнуть:

— «Но у тебя-то и такой нет!», но промолчал. И дед почувствовал, что именно не сказал внук. И только горько махнул рукой и ушёл в сарай.

А теперь, дед, просыпаясь ночью, включал ночник, подходил к «кителю», на котором одиноко сиял чистым серебром «орден Славы». И спазм подкатывал к горлу и, одновременно, в носоглотке, где — то щекотно становилось…. Закрывал дверь поплотнее, в комнату внука и закуривал. Он представлял митинг Победы в райцентре… Наверное, теперь и «Слово говорить» на открытии придётся. С трибуны. Если предоставят. Что ж говорить то!? — Надо будет несколько слов написать заранее и выучить, а то стыда не оберёшься, что не так брякнешь…

Потом выкуривал вторую, прокручивая будущий ход торжественных мероприятий и ложился спать. До Дня Победы оставался всего месяц!

Проснулся он от чьего-то шумного визита. Сквозь сон понял, что это люди казённые… Он услышал басовитое, начальственное:

— Здесь проживает Василий Борисович Кузькин!?

Всё похолодело внутри Борисыча. — Из за мотора проклятого пришли!! Мгновенно пронеслась в голове ветерана дальнейшая цепь событий: плачущий внук, суд, позор… ПОЗОР!!! Что-то сдавило обручем грудь… Завхоз проклятый!

— Есть кто дома, хозяева? — снова пробасил незнакомый начальственный голос! — Товарищ Кузькин!

Ещё чьи-то голоса.

Убереги, Господи!

Суд! Позор! Позор! Суд…

— Вот, вы где спрятались! — дверь распахнулась, в дверях стояли двое военных и штатский.

— Приболел я, товарищи… — проперхал Борисыч.

— Товарищ Кузькин! Василий Борисович! Кто отличился под Прохоровкой, а?! — сиял офицер. — От имени военкома Белгородской области, полковника Литвинова, хочу поздравить Вас с медалью «За Отвагу»! Нашла, так сказать, награда героя! — офицер, широко улыбаясь, переминался посреди комнаты, с коробочкой в руках.

Борисыч приподнялся у изголовья, силясь встать… В глазах мутилось.

— Товарищ Кузькин! Плохо Вам? Воды дайте! — рявкнул офицер, обращаясь к румяному корреспонденту. — А капельки принимаете? Где ваши капельки, Василий Борисович? Может врача?

Борисыч, торопливо достал из тумбочки нитроглицерин, положил под язык. С усилием, сел на кровати. Выпростал ноги из под лоскутного одеяла. Всё не мог попасть в тапки…

— Я… Уже лучше! Не надо врача, спасибо Вам… Он торопливо проскользнул к шкафу и достал китель. Ловкий корреспондент споро помог ему облачиться.

На кителе рядом с орденом Славы, приятно звякнула медаль «За отвагу». Прицепив её, военкомовец откинул голову назад и картинно залюбовался видом наград.

— Редкое сочетание, Василий Борисович! Уж я-то разбираюсь! Вы у нас теперь — «Дважды отважный» — так говорят про тех у кого два подвига! А «Отвага» и «Слава» только за подвиг даются. Я к вам буду призывников направлять, уму разуму учиться! — офицер молодцевато покрутил ус и ещё шире улыбнулся.

— Видать, побили Вы Фрица от души, если так вас командование отметило!

— Воевал как все, — тихонько бормотал Борисыч (нестерпимо в груди жгло). — Как все я воевал. Не хуже. Нормально. Как все…

В тот же день, увезла Борисыча «скорая помощь, прямо в кителе и пижамных штанах. И домой он уже никогда не вернулся.