Мистерии

Кнут Гамсун, 1892

Один из знаковых романов для творчества Гамсуна, в котором основные принципы и темы его ранних произведений – темы провинции и «человека извне», общества и сильной личности, противостоящей ему уже самим фактом своего существования, – выступают с небывалой прежде обнаженной силой. В маленький провинциальный городок – удушливо-тихий, унылый и спокойный – приезжает странный человек – художник, бродяга, эксцентрик, не желающий и не привыкший соблюдать мещанские законы общества. И само его появление меняет жизнь городка до неузнаваемости – к добру или к худу, кто знает?

III

Минутка сел на стул, взял сигару и закурил.

— Может, вы что-нибудь выпьете? — спросил Нагель.

— Нет, я не пью. От спиртного у меня голова идет кругом и все начинает двоиться в глазах, — ответил гость.

— Вы когда-нибудь пили шампанское? Ну конечно же, пили.

— Да, много-много лет тому назад, на серебряной свадьбе моих родителей.

— Вам понравилось?

— Да, припоминаю, это было очень вкусно.

Нагель позвонил и велел подать шампанского.

Они потягивают шампанское и курят. Вдруг Нагель, пристально взглянув на Минутку, говорит:

— Скажите… Я хочу задать вам один вопрос, который может показаться смешным. Согласились бы вы, конечно, за известную сумму, чтобы вас записали как отца в метрику ребенка, отцом которого вы не являетесь? Мне это пришло в голову просто так, я не имею в виду ничего определенного.

Минутка глядел на него широко раскрытыми глазами и молчал.

— За небольшое вознаграждение, крон в пятьдесят или, скажем, даже в две сотни, сумма здесь не имеет значения, — сказал Нагель.

Минутка покачал головой и долго молчал.

— Нет, — проговорил он наконец.

— В самом деле не хотите? Деньги я выплатил бы наличными.

— Все равно! Нет, этого я сделать не могу. Этой услуги я оказать вам не в силах.

— А собственно говоря, почему?

— Не просите больше, оставьте меня. Я ведь тоже человек.

— Да, быть может, это действительно уж слишком, с какой стати вы обязаны оказывать кому-то такую услугу? Но мне хочется задать вам еще один вопрос: согласились бы вы… Ну могли бы вы, за пять крон, конечно, пройтись по городу с газетой или бумажным кулем на спине?.. Вы выйдете отсюда, из гостиницы, потом направитесь на рыночную площадь и на пристань… Согласны вы это сделать? За пять крон?

Минутка смущенно склонил голову и механически повторил: «Пять крон», но ничего не ответил.

— Ну да, за пять или за десять крон. За десять крон вы бы это сделали?

Минутка откинул со лба волосы.

— Я не понимаю, откуда вы, приезжие, наперед знаете, что я для всех шут? — сказал он.

— Как видите, я могу тотчас вручить вам эти деньги, — продолжал Нагель, — все зависит только от вас.

Минутка впивается взглядом в ассигнации. Растерянно глядит на них, облизывает пересохшие губы и не выдерживает.

— Да я…

— Простите, — поспешно останавливает его Нагель. — Простите, что я прерываю вас, — повторяет он, чтобы не дать гостю говорить. — Как ваша фамилия? Я, право, не помню, но, кажется, вы не сказали мне, как вас зовут.

— Меня зовут Грегорд.

— Вот как, Грегорд? Скажите, а тот Грегорд, делегат Эйдсволльского съезда, не доводится вам родственником?

— Да, с ним я в родстве.

— Так о чем же мы говорили? Ах да, значит, ваша фамилия Грегорд? И вы, конечно, не согласитесь заработать эти десять крон таким манером?

— Нет, — неуверенно пробормотал Минутка.

— А теперь послушайте, — сказал Нагель, очень медленно выговаривая каждое слово. — Я с радостью дам вам эти десять крон за то, что вы не согласились на мое предложение. И, кроме этих десяти крон, я дам вам еще десять крон, если вы доставите мне удовольствие и примете эти деньги. Не вскакивайте, пожалуйста, это пустячное одолжение меня ничуть не обременит. У меня сейчас много денег, вполне достаточно, чтобы не испытывать затруднений из-за такой малости. — Вынув деньги из кошелька, он добавил: — Возьмите, пожалуйста, вы доставите мне удовольствие.

Но Минутка сидит молча, от радости у него словно язык отнялся, он с трудом сдерживает слезы. Он часто моргает глазами и всхлипывает.

— Вам, наверно, лет сорок или около того? — спрашивает Нагель.

— Мне сорок три. Пошел сорок четвертый.

— Спрячьте теперь эти деньги в карман. Ну, в час добрый… Кстати, как фамилия поверенного, с которым мы разговаривали внизу, в кафе?

— Не знаю. Все зовут его просто поверенный. Он поверенный в канцелярии окружного судьи.

— Да это, впрочем, и не имеет значения. Скажите-ка лучше…

— Простите! — Минутка больше не может сдерживаться, он так преисполнен благодарности, что непременно хочет высказаться, лепечет что-то бессвязно, как ребенок. — Извините и простите меня, — говорит он. И долгое время он уже не в силах вымолвить ни слова.

— Что вы хотите сказать?

— Спасибо… Спасибо от всего… Сердечное…

Пауза.

— Ну хватит об этом.

— Нет, не хватит! — восклицает Минутка. — Я прошу меня простить, но никак не хватит. Вы подумали, что я не хочу сделать то, о чем вы меня просили, лишь из упрямства, что мне доставляет радость стоять на задних лапках, как собачонка, но Богом вам клянусь… Как вы можете сказать «хватит», когда у вас, наверно, сложилось впечатление, что я просто набиваю цену, что пять крон показались мне недостаточной платой?.. Вот это я и хотел сказать.

— Ну ладно, ладно… Человек, носящий ваше имя и получивший ваше воспитание, не должен вести себя как шут. Знаете, о чем я подумал… Вы ведь в курсе всего, что происходит в городе, правда? Дело в том, что я намерен пожить здесь некоторое время, провести здесь лето. Что вы на это скажете? Вы родом отсюда?

— Да, я здесь родился, мой отец был здесь пастором, и с тех пор как я получил увечье — вот уже тринадцать лет, — я снова живу здесь.

— Вы, кажется, разносите уголь?

— Да, я разношу уголь по домам, и вы ошибаетесь, если думаете, что мне это трудно. Я уже давно приноровился к этой работе, и мне она совсем не во вред, надо только осторожно подниматься по лестнице. Правда, прошлой зимой я все-таки упал и так расшибся, что долго ходил с палкой.

— Что вы говорите? Как же это случилось?

— Я нес уголь в банк, а ступеньки там немного обледенели. Я подымался с довольно тяжелым мешком. Когда я дошел до середины, я увидел наверху консула Андерсена, который как раз спускался вниз. Я было хотел повернуть назад, чтобы пропустить консула. Нет, он не сказал мне, чтобы я его пропустил, это ведь само собой разумеется. Я и собирался было это сделать, но повернулся так несчастливо, что поскользнулся, упал на правое плечо и покатился с лестницы. «Что с вами? — крикнул мне консул. — Вы не стонете, значит, вы не расшиблись?» — «Нет, — ответил я, — кажется, мне повезло». Но не прошло и пяти минут, как я два раза подряд терял сознание; кроме того, мое старое увечье дало себя знать, и у меня тут же отек живот. К слову сказать, консул щедро одарил меня, хотя его вины не было никакой.

— Больше вы ничего себе не повредили? Головой вы не ударились?

— Да, голову я себе немного ушиб. Некоторое время я еще и харкал кровью.

— И что, консул вам помогал в течение всей вашей болезни?

— Еще как! Он посылал мне все необходимое. Он и дня не забывал обо мне. Но самое удивительное было вот что: в то утро, когда я наконец смог встать и отправиться к нему, чтобы поблагодарить, он велел поднять флаг на своем доме. Представьте себе, он приказал поднять флаг исключительно в мою честь, хотя это и был день рождения фрекен Фредерики.

— А кто такая фрекен Фредерика?

— Его дочь.

— Вот как! Это весьма трогательно с его стороны. Да, кстати, скажите, вы не знаете, почему здесь в городе несколько дней назад повсюду были вывешены флаги?

— Несколько дней назад? Дайте припомнить… Наверно, это было с неделю назад? Да? Флаги висели в честь помолвки фрекен Хьеллан, Дагни Хьеллан. Вот так одна барышня за другой празднуют помолвку, потом выходят замуж и уезжают. У меня сейчас есть подруги и знакомые, можно сказать, во всех уголках страны, и среди них, поверьте, нет ни одной, с которой мне не хотелось бы встретиться вновь. Все они росли на моих глазах, играли, ходили в школу, принимали первое причастие, становились взрослыми… Дагни двадцать три года, и она любимица всего города. Ах, как она хороша! Она помолвлена с лейтенантом Хансеном, который давным-давно подарил мне вот эту фуражку, что я ношу. Он тоже родом отсюда.

— У фрекен Хьеллан светлые волосы?

— Да, светлые, она такая красивая, что все в нее влюблены.

— Должно быть, я ее повстречал возле усадьбы пастора. Она ходит с красным зонтиком?

— Да. Ни у кого, кроме нее, здесь нет красного зонтика. Если у той барышни, что вы встретили, была толстая светлая коса, то это точно она. Ее у нас ни с кем не спутаешь. Но вам, видно, не довелось еще с ней поговорить?

— Нет, представьте, довелось. — И Нагель задумчиво сказал как бы про себя: — Так это, значит, и была фрекен Хьеллан!..

— Но наверно, вы обмолвились с ней лишь несколькими словами. Настоящего разговора у вас еще не было, правда? Вам это еще предстоит. Она от души хохочет, когда ей что-нибудь кажется смешным. А часто она смеется безо всякой причины, просто потому, что ей весело. Если вам придется с ней поговорить, то непременно обратите внимание на то, с каким вниманием она слушает, что бы вы ни говорили, никогда не перебьет вас и ответит только после того, как вы замолчите… Она говорит, и краска смущения заливает ей лицо. Я это часто замечал, когда она при мне с кем-нибудь беседовала. Боже, какой она становится красивой в эти минуты! Но я тут, конечно, в счет не иду, со мной она болтает запросто, безо всякого стеснения. Я могу смело подойти к ней на улице, и она всегда остановится и протянет мне руку, даже если спешит. Может, вы мне не верите, но когда-нибудь вы воочию в этом убедитесь.

— Отчего же, охотно вам верю. Значит, фрекен Хьеллан ваша близкая знакомая?

— Просто она ко мне всегда очень добра, не более того. Вот и все. Иногда меня приглашают в дом пастора. Думаю, что не буду нежеланным гостем, даже если зайду и без приглашения. Фрекен Дагни давала мне книги, когда я болел, да, она мне их не присылала, а приносила сама.

— А что это были за книги?

— Вас интересует, какие книги мне под силу читать и понимать?

— Нет, на этот раз вы неверно истолковали мои слова. Вы проницательны, но, повторяю, вы ошиблись. Однако вы занятный человек. Я хотел лишь узнать, какие книги собраны у фрекен Хьеллан, что она читает? Мне это любопытно.

— Помню, как-то раз она принесла мне «Крестьяне-студенты» Гарборга и еще две другие книги, одна из них была как будто «Рудин» Тургенева, а в другой раз она читала мне вслух «Непримиримых» Гарборга.

— Это ее личные книги?

— Нет, ее отца. На них стояло его имя.

— Кстати, когда вы отправились к консулу Андерсену, чтобы поблагодарить его, как вы рассказывали…

— Я хотел поблагодарить его за помощь, которую он мне оказал.

— Вот именно. А флаги были вывешены до того, как вы пришли?

— Да, он велел вывесить их в мою честь, консул сам мне это сказал.

— Ясно. А может быть, их все-таки вывесили по случаю дня рождения фрекен Фредерики?

— Что ж, возможно. Вполне возможно, что и так. Это тоже хорошо. Было бы просто позором не вывесить флагов в честь дня рождения дочери.

— Вы, несомненно, правы… Поговорим лучше о другом. Сколько лет вашему дяде?

— Около семидесяти, наверно. Нет, пожалуй, я хватил лишку, но что ему за шестьдесят, это точно. Конечно, он уже старый, но еще вполне бодрый для своих лет. В случае чего он может читать и без очков.

— Как его зовут?

— Тоже Грегорд. Мы оба — Грегорды.

— У вашего дяди дом собственный или он его снимает?

— Комнату, в которой мы живем, он снимает, а угольный склад принадлежит ему. Но не думайте, что нам трудно платить, если вы это имеете в виду. Мы расплачиваемся углем, а иногда мне удается отработать в счет платы.

— Но ведь ваш дядя, наверно, не разносит уголь?

— Нет, это моя обязанность. Он развешивает его и ведет все торговые дела, а я разношу. Да мне это и сподручней, ведь я сильнее.

— Понятно. А стряпать вы, вероятно, нанимаете женщину?

Пауза.

— Извините меня, — сказал наконец Минутка, — и, пожалуйста, не сердитесь, но если вы разрешите, я лучше уйду. Наверно, вы задерживаете меня, только чтобы доставить мне удовольствие, я не могу допустить, чтобы вам было интересно разговаривать со мной о моих делах. А может быть, вы позвали меня к себе по причине, которую я не понимаю? Что ж, тогда куда ни шло. Но если я сейчас уйду, не думайте, что меня кто-нибудь обидит. Я не встречу на улице злых людей, поверенный не караулит меня за дверью, чтобы отомстить, может, вы этого опасаетесь? А даже если бы он и поджидал меня, он не сделал бы мне ничего дурного, наверняка не сделал бы, я в этом уверен.

— Вы доставите мне удовольствие, если посидите еще немного. Но вы не должны думать, что обязаны рассказывать мне о себе только потому, что я дал вам несколько крон на табак. Поступайте как вам заблагорассудится.

— Я останусь, останусь! — воскликнул Минутка. — И да благословит вас Бог! Я счастлив, что вы находите хоть какую-то приятность в моем обществе, — ведь я стыжусь и себя самого, и своего вида. Я мог бы и приодеться немного, если бы знал, что мне предстоит такая встреча. На мне ведь старый сюртук моего дяди, он уже совсем ветхий, это правда, до него и пальцем нельзя дотронуться. А тут еще поверенный разодрал его… Надеюсь, вы меня извините… А что до женщины, которая бы нам стряпала, то у нас такой нет. Мы сами и еду себе готовим, и стираем, но это нам совсем не трудно, к тому же мы упростили все до предела. Если мы, например, утром варим кофе, то вечером выпиваем остатки, даже не разогревая. Обед мы готовим сразу на несколько дней из чего придется. Да разве мы можем в нашем положении желать лучшего! Кроме того, стирка — тоже мое дело. Для меня это даже развлечение, когда нет другой работы.

Тут снизу до них донесся звон колокольчика, а потом послышались шаги по лестнице — это постояльцы спускались ужинать.

— Звонят к ужину, — сказал Минутка.

— Да, — подтвердил Нагель, но с места не встал и ничем не проявил своего нетерпения. Напротив, он поглубже уселся в кресло и спросил:

— Быть может, вы знали и Карлсена, которого недавно нашли мертвым в лесу? Печальная история, не правда ли?

— Да, очень печальная. Я с ним был хорошо знаком. Прекрасный, благородный человек. Вот что он мне однажды сказал. Меня позвали к нему как-то в воскресенье утром. С тех пор уже, пожалуй, год прошел. Ну да, это было прошлым маем. Он попросил меня отнести письмо. «Хорошо, — говорю, — я отнесу, но на мне такие опорки, что в них стыдно показаться на люди. Если вы разрешите, я сперва сбегаю домой и попрошу дать мне на этот случай башмаки поприличней». — «Нет, в этом нет нужды, — ответил он, — это не имеет никакого значения, если только вы не промочите ноги». Представляете, он беспокоился о том, чтобы я не промочил ноги! Он сунул мне в руку крону и дал письмо. Когда я уже вышел от него, он вдруг распахнул дверь и побежал за мной, лицо его было таким радостным, что я остановился и поглядел на него; глаза его были полны слез. Он крепко обнял меня, прижал к своей груди, он по-настоящему обнял меня, даю вам слово, и сказал: «Ну, ступайте, старина, несите это письмо. Я не забуду вас. Когда я стану пастором и получу приход, я возьму вас к себе, и вы будете жить у меня. Ну, в добрый час, и да поможет вам Бог!» К сожалению, он так и не получил прихода. Но, останься он жив, он бы сдержал свое слово.

— Вы отнесли это письмо?

— Да.

— А фрекен Хьеллан обрадовалась, когда его получила?

— Откуда вы знаете, что письмо было к фрекен Хьеллан?

— Как откуда? Вы же сами это только что сказали.

— Я? Сказал? Неправда!

— То есть как неправда? Вы хотите сказать, что я лгу?

— Нет, извините меня, возможно, вы и правы, но я не должен был этого говорить. Я выболтал это по рассеянности. Нет, неужто я в самом деле это сказал?

— А что такое? Разве он запретил вам об этом говорить?

— Нет, он не запрещал.

— Значит, она?

— Да.

— Хорошо, можете на меня положиться, я никому об этом не скажу. Но вы понимаете, почему он решил умереть?

— Нет. Надо же было случиться такому несчастью.

— Вы не знаете, когда состоятся похороны?

— Завтра в полдень.

Больше об этой истории они не говорили. Некоторое время они сидели молча. Сара просунула голову в дверь и напомнила, что ужин подан. Наконец Нагель прервал молчание:

— Так, значит, фрекен Хьеллан помолвлена? А что собой представляет ее жених?

— Ее жених — лейтенант Хансен. Бравый офицер и действительно превосходный человек. За ним она будет как за каменной стеной.

— Он богат?

— Отец его очень богат.

— Коммерсант?

— Нет, судовладелец. Их дом неподалеку отсюда, впрочем, дом у них невелик, но большой им и не нужен, ведь когда сын женится, старики останутся одни. У них, правда, есть еще дочь, но она замужем и живет в Англии.

— Как вы думаете, у старика Хансена много денег?

— Думаю, не меньше миллиона. Но никто этого толком не знает.

Пауза.

— Да, — сказал вдруг Нагель. — Несправедливо устроен этот мир. Вот вам бы хоть немного из этих денег, Грегорд!

— Избави Бог, на что они мне нужны! Надо довольствоваться тем, что имеешь.

— Это только так говорят… А теперь мне хочется вас еще вот о чем спросить. У вас, должно быть, не остается времени для другой работы, раз вы разносите уголь? Это ведь ясно. Но я слышал, как вы спросили хозяина, нет ли у него для вас еще какого-нибудь дела, верно?

— Нет, — ответил Минутка и покачал головой.

— Как же нет? Это было внизу, в кафе. Вы сказали, что принесли уголь на кухню, и спросили у хозяина, не надо ли еще чего-нибудь сделать.

— А, верно, но на то у меня была особая причина. А вы обратили на это внимание?.. Просто я рассчитывал тут же получить деньги за уголь, но не решился попросить об этом хозяина. Вот поэтому я и спросил его, нет ли еще какой-нибудь работенки. У нас сейчас как раз туго с деньгами, и мы надеялись получить за уголь.

— А сколько вам нужно, чтобы выйти из затруднения? — спросил Нагель.

— Бог с вами, что вы, что вы! — воскликнул Минутка. — Не говорите даже об этом, вы и так помогли нам сверх всякой меры. Речь шла всего о шести кронах. А теперь я сижу с вашими двадцатью кронами в кармане, да воздаст вам за это Господь… Дело в том, что мы задолжали лавочнику за картошку и еще кое за что. Он прислал нам счет, и мы с дядей ломали себе голову, как нам раздобыть эти деньги. Но теперь все в порядке, мы можем спокойно лечь спать, а завтра утром проснуться и ни о чем не беспокоиться.

Пауза.

— Ну а теперь, пожалуй, лучше всего нам будет допить шампанское и на сегодня расстаться, — сказал Нагель и встал. — Ваше здоровье! Надеюсь, мы еще увидимся. В самом деле, вы должны обещать, что непременно навестите меня, я живу, как видите, здесь, в седьмом номере. Благодарю вас за сегодняшний вечер!

Нагель сказал это искренним тоном и пожал Минутке руку. Затем он проводил своего гостя до самых дверей гостиницы и снова, сняв свою бархатную кепку, низко ему поклонился.

Пятясь, Минутка переступил порог и, не переставая кланяться, заковылял вверх по улице. Он был не в состоянии выдавить из себя ни слова, хотя все время силился что-то сказать.

Нагель вошел в столовую и учтиво извинился перед Сарой за опоздание к ужину.