Место под звездами

Клэр Твин, 2022

Ной умеет хранить секреты с самого детства, потому что его вынудили молчать. Но, когда в лёгких кончается кислород и становится больно дышать, ему хочется найти своё место под звёздами – место, где говорить о слабостях не страшно.

2. Невидимые шрамы

Теперь я не люблю быть один. Буквально.

Оставаясь наедине с собой и каждый раз прикрывая глаза, я видел только его руки, которые резкими движениями расстёгивали ремень. Когда наступала тишина, я слышал только его упрашивающий взять голос. Я не мог выбросить эти живые картинки из головы, я не мог стереть свою память, сколько бы не старался. Парадокс заключался в том, что чем усерднее ты стараешься о чём-то забыть, тем больше ты об этом думаешь.

Каждая наша встреча с дядей сопровождалась моими слезами. Я понял, что он так легко не откажется от меня, и когда он попытался заставить работать меня не только руками, я познал животный страх. По телевизору часто показывали передачи про животных. Так я смог узнать, что, когда крыса оказывается загнанной в угол, чтобы спастись, она нападает. Я на секунду превратился в крысу.

В тот злополучный вечер я оставил длинную царапинку на бедре Элвиса. Он посмотрел на меня взглядом, от которого захотелось спрятаться и, схватив за волосы, бросил на толчок.

Я поспешил радоваться, надеясь, что теперь то он оставит меня в покое, однако я именно что поспешил.

Наши тайные взрослые игры продолжались долго. Почти год. Один раз нас чуть было не застукала мама.

— Эй, кто заперся в ванной. Ной, это ты там? — она много раз в нетерпении постучала по двери.

Элвис сжал мой рот своей липкой ладонью, приблизился к лицу и выпученными глазами, как у рыбы, велел молчать.

— Это я, Флора, — отозвался дядя, — я скоро выйду.

Мама извинилась и что-то сказала за стирку, но я её не слушал из-за пульсирующей боли в затылочной области. Благодаря Элвису я научился плакать бесшумно. Стоило ему расстегнуть ширинку, я впадал в некий транс и становился его безвольной куклой, которыми обычно играет моя кузина Пейдж, дочь Элвиса.

Перед сном я гадал, играет ли в подобные игры дядя с Пейдж? Если да, то нравятся ли ей эти игры?

— Завтра мы поедем с тобой за мороженым, малыш, — натянув в очередной раз штаны, подошёл к двери из моей комнаты Элвис, сверля меня насмешливым взором.

Я сидел обессиленный на постели в виде гоночной машины со светодиодным спойлером, будто из меня выкачали всю кровь.

Мы не в первый раз ездим за мороженым. Если Элвис так говорит, значит, родители вечером будут дома, поэтому он хочет увезти меня и сделать это в машине. Я мог отказаться и отказывался. Но, понимаете ли, мое «нет» ничего не значило. Элвис делал со мной что хотел и не боялся.

Неизвестно по какой причине, однако я начал многое понимать из взрослых разговоров, я посмотрел на некоторые вещи иными глазами и сообразил, что происходящее со мной — это очень-очень плохо. Тогда я и начал давать отпор, избегать Элвиса и главное ненавидеть. В восемь лет эмоции чисты, будь это хоть радость или противоположное ей чувство горечь. Но в этом возрасте также чиста и боль. Человек не закалённый ломается мгновенно. Девственная боль настолько масштабна в своём яде, что парализует, плющит, уничтожает. Мне кажется, что я наряжался в боль. Это невидимое одеяние пришито прямо к коже, а кровь стала узором в виде дикой розы. Подобно боли, детская ненависть, неопытное и незнакомое ощущение, потому опасное, тоже уничтожает, тоже причиняет вред здоровью. Я впервые желал кому-то смерти.

Однажды Элвис приехал к нам в гости вместе с Пейдж. Он принёс клубничный щербет и смеялся над шутками папы, а я, пуская машинки по гоночному корту, наблюдал за ним из другого угла гостиной и мечтал, чтобы ножик, которым мама разрезала щербет, нечаянно воткнулся в его ногу. Или чтобы его ударило током, да так, чтобы внутренности зажарились подобно сосискам на сковородке.

Это стало новой традицией — представлять или придумывать ему смерть. Я и не знал на что была способна моя фантазия. Элвис в моей голове умирал медленно и мучительно. Это было что угодно: авария, ограбление, самоубийство из-за мук совести или свора бешеных собак.

Весной взрослые игры понемногу прекратились. Днем я пропадал за школьной партой, а вечером находился рядом с родителями. Выходные мне нравилось проводить у дедушек с бабушками. Элвис уже не так часто заезжал к нам и больше не пытался затащить меня в ванную. Я испытывал диссонанс: с одной стороны я радовался свободе, а с другой, находился в постоянной тревоге, что это только затишье перед бурей.

Но время шло. Я начал открыто игнорировать дядю. Я взрослел и замыкался в себе, сторонился общества родителей, больше не сидел с ними на диване и не смотрел фильмы. Я запирался в комнате, желая заниматься своими делами: учился играть на гитаре, рисовал, слушал музыку или читал литературу. Я пробовал курить, коллекционировал банки от газировок, собирал макет корабля, разукрашивал, вопреки запретам мамы, стены, вешал картинки и разрисованные CD. Моя комната обратилась в некую волшебную мастерскую, где невозможно сидеть без дела. Я и не хотел этого. Пока моя голова и руки сконцентрированы над чем-то, я не думал о прошлом. Меня не трясло, я не задыхался. Мне думалось, если научить себя полезным вещам, тогда знания вытеснят из памяти паразитов. Я держался за эту навязанную мной истину, карабкался к своей цели и уже к шестнадцати состоял во всяких внеклассных мероприятиях. Я любил химию, посещал выставки и участвовал в олимпиадах. Я помогал школьному драматическому кружку с декорациями и выступал на балах, был единственным младшеклассником, которого пускали на выпускные.

Моему личному делу мог позавидовать любой отличник. И все это ради того, чтобы казаться нормальным. У меня получалось строить из себя подростка со своими типичными проблемами, типа акне на подбородке, легкого пушка над губами и потными подмышками. Искусный лжец вовсе не тот, кто хорошо врёт в глаза другим, а тот, кто вводит в заблуждение себя. Причём с такой убедительностью, что ложь эта обретает неоспоримую уверенность в правде. Мне удавалось пудрить себе мозги… Единственное, Элвис наложил отпечаток не только на мою память, но и на тело.

Оно не забыло и оно не любит лишних касаний. Впрочем, с возрастом добавлялись и другие, подаренные детской травмой, «невидимые шрамы», и лгать себе, что ничего не было, становилось труднее.

Сегодня мне уже восемнадцать. Я оканчиваю двенадцатый класс и планирую пойти учиться на юриста. Передо мной стоит чёткая задача, к которой я иду медленно, но верно. Меня все также зовут Ной Коулман, и в детстве я подвергся домогательствам.

***

— Ной, в школу опоздаешь!

Мама появилась так внезапно со своим уже входящим в привычку напоминанием о чём-либо, что моя сигарета упала прямо в унитаз и потушилась. Я наблюдал с какой стремительной скоростью погас фитилёк, а вместе с ним и мой шанс покурить перед учёбой, и только потом откликнулся:

— Уже выхожу.

Получив ответ, мама отошла от двери, и я потянулся за освежителем воздуха, которого почти не осталось, учитывая, что после каждого такого похода в туалет, я заметаю за собой следы «преступления». Впрочем, для родителей курение это страшный проступок, отождествляемый с преступлением, за который меня вполне могут осудить.

Я нажал на кнопку баллончика и одновременно на смыв, избавив ванную от стойкого запаха никотина, помыл руки с мылом на всякий случай, если они тоже воняли.

— Почему так долго? — забурчал Чарли, мой младший брат, у двери, выглядя совсем недовольным.

Я взъерошил ему волосы, потому что он это не любил и всякий раз отбивался, после чего услышав от него «кретин», заглянул на кухню.

— Фу, кретин, зачем ты делаешь столько освежителя?! После тебя невозможно заходить в ванную!

Чарли я люблю. Он младше меня на восемь лет и пошёл внешними данными больше в маму, переняв нежные черты лица, в то время как я своим острым подбородком и скулами однозначно пошёл в отца.

— Поверь, без освежителя ты вообще бы умер, — скорее для себя заметил я со смешком, но мама это услышала и взглядом как бы попросила перестать паясничать.

— Какие планы на вечер? — папа отломил хлеб и макнул его в омлет.

Я сел напротив отца, разлив в стакан каждого сока. Мама, женщина стройная и смуглолицая, поставила ещё один прибор, видимо, для Чарли, затем села рядом, прося приниматься за завтрак.

— Вроде никаких. А что?

— Элвис вчера звонил.

Вилка в моей руке на мгновение замерла в воздухе. Я по привычке напрягся, но продолжал есть.

— Пейдж заняла первое место на научной школьной ярмарке. Ты, наверное, слышал? — искренне загордился папа, улыбнувшись мне.

— Конечно.

Мы с кузиной ходим в одну школу, но в параллельные классы. Пейдж младше меня на год, однако точно не умом. Почему-то в нашей семье растут поголовно одни технари, рабы наук и математических исчислений. Кузина давно покорила нашего учителя физики и стала одной из причин для гордости не только семьи, но и старшей школы Эллокорт.

— Так вот, Элвис и Миранда предложили отпраздновать её победу за ужином в кругу близких. К тому же, ты тоже отличился, Ной, — папа заговорщически подмигнул мне, а мама поправила мою челку, лезущую в глаза.

— Ты написал пробный экзамен по химии на отлично. Сто баллов, Ной! Это такой невероятный результат. Жаль, не все могут порадовать нас оценками, — мама перевела взгляд за мою спину, с укором уставившись на садящегося за стол Чарли. — Почему ты до сих пор в пижаме?

— Мне переодеваться две минуты.

— За стол в ночной рубашке не садятся.

— Мама права, сынок, приведи себя в порядок.

— Я посторожу за твоей яичницей, — тоном, который не внушал доверия, уверил я и похлопал покрасневшего от злости брата по плечу.

Я тихо хихикал над причитаниями удаляющегося в комнату Чарли и выкрал из его тарелки одну сосиску, за что получил по руке от мамы.

— Раз ты не занят, значит, едем к Элвису, — заключил в конце завтрака папа, пряча сотовый в передний карман пиджака.

— Я позвоню Миранде, предупрежу о нашем приходе.

Конечно, я бы лучше решал весь вечер задачки, чем отправился бы на ужин в дом дяди, от которого даже мурашки на моем теле дохнут. Мне неприятно его общество, а про комфорт и заикаться нет смысла. В любом случае, наступают подобные моменты, когда прятаться и бежать не выходит. Праздники или знаменательные события сталкивают нас друг с другом, как судьба сталкивает заклятых врагов.

Когда на улице раздался сигнал школьного автобуса, я в спешке попрощался с родителями, по дороге к выходу снова испортив причёску Чарли, и под его визгливый голос выбежал во двор.

В автобусе я всегда сажусь рядом с лучшим другом, но сегодня, раз уж его нет (он отправился в школу на машине отца), я сидел рядом с парнем из параллельного класса.

Первые три урока до большой или, как мы любим говорить, обеденной перемены, я не виделся с друзьями. Звонок прозвучал давно, однако я не выходил из кабинета химии, продолжая сидеть в лабораторных вещах, смешивая раствор сульфата с аммиаком.

Химия — мой любимый урок. На практических занятиях я чувствую себя высшим разумом и человеком, в руках которого жизнь. Конечно, история и литература занимают отдельное укромное место в моем сердце, но наука — это совершенно иной мир и мысли в нем. Отвлекаться тут не…

— Альберт Эйнштейн! — донёсся подобно грому среди ясного неба голос, и я с любопытством оглянулся на стуле, закатив глаза.

Одиссей держал в руках пакеты с бутербродами и картошку фри.

— Альберт Эйнштейн, к твоему сведению, был физиком, — я натянул на лоб, задрав челку, очки и сел посвободнее, отложив пробирки. — И если ты хотел сравнить меня с каким-то учёным, то мог бы назвать Менделеевым.

— Обязательно умничать каждую минуту? Тебя самого от себя не мутит? Кстати, чем ты занимаешься? — Одиссей навис над пробирками с жидкостями, скривил рот от запашка и уселся рядом, положив на свободное место пакеты.

Я расплылся в снисходительной улыбке. Таков уж он, Одиссей. Если делить людей по темпераменту, то мой друг — сангвиник, персона, у которой не кончается заряд батареи. Одиссей не знает слово «стоп», поскольку давно заменил его в своей лексике на «газ». Мы совершенно противоположны друг другу: я склонен к пессимизму, а он склонен давать мне взбучку, если ситуация требует того. Вообще, если бы не тест по арифметике, к которому он не подготовился, а я бы не помог, мы бы никогда не состояли в одной тусовке.

— Это цветной раствор…

— Я из вежливости спросил, — с мольбой посмотрел на меня шатен и подвинул бутерброд с картошкой, — ты не пришёл в столовую, поэтому я перенёс её к тебе.

— Если бы кто-то из преподавателей тебя увидел, ты бы схлопотал.

— Вот главная разница между нами, — взмахнув указательным пальцем, чавкнул Одиссей, — пока ты думаешь, что могло бы быть, я радуюсь тому, чего не произошло.

А он прав, но не впечатлил своим наблюдением, ведь это очевидно.

— Знаешь, на уроке меня позвала Максим…

— Пожалуйста, — цокнул я, откусывая сендвич, — давай только не о ней.

— Девчонка по тебе добрые три года сохнет, прояви к ней хоть какое-то терпение.

— Проявил бы, не будь она такой липучкой.

— Сталкер, да? — широко улыбнулся одним уголком рта Одиссей, потешаясь над моей реакцией. — Ну, короче, она просила передать, что вяжет тебе шарф на День Святого Валентина.

— Дерьмо. Благодаря ей, я ненавижу этот праздник. Она каждый год мне что-то вяжет. Я не пойму, разве не видно, что мне это неинтересно?

Я жестокий, это факт. Мне многие об этом говорят, включая самого Одиссея. Просто мне трудно объяснять свои чувства и уж тем более проявлять их. Я никогда не влюблялся и не встречался с девушкой. Пока мои друзья меняли подружек как перчатки, я заменял порванные струны гитары на новые. Пока парни изучали анатомию практикой, я учил параграфы и пропускал темы про гениталии, поскольку изображения органов вызывали у меня исключительно тошноту. Я вспоминал прошлое. Я возвращался в дни, когда по моим рукам текло что-то тёплое…

— Тут есть два варианта, — по-профессорски заявил Одиссей, подойдя к расписанной формулами доске.

Он перевернул её на чистую сторону, взял маркер в руку и со скрипом принялся писать каждое своё слово.

— Вариант первый: ты наконец-то откровенно говоришь, что Максим тебе безразлична.

— Она разрыдается, — я не преувеличивал, ведь Максим принимает всё близко к сердцу и любая мелочь способна довести её до слез, а уж мое безжалостное признание — тем более.

— Я знал, что ты так скажешь, — хмыкнул шатен, написав на доске большую цифру два, — поэтому вариант два: ты притворишься, что уже занят.

— Не понял?

Одиссей вздохнул, вернувшись за своё место, откусил большой кусок бутерброда.

— На выходных братья-близнецы Диккенсоны опять устраивают вечеринку. Все придут. Ты мог бы разыграть сценку.

— Делать мне больше нечего, играть с её чувствами, — отказался я.

— Для негодяя ты слишком порядочный. Может, поэтому ты ей и нравишься?

— Ты действуешь мне на нервы, чувак.

Одиссей шуточно пнул меня и закинул в рот картошку, наконец-то перестав говорить о девочке, которой я симпатичен.

***

В пятнадцать я созрел. В том смысле, что я уже твёрдо понимал и знал весь масштаб катастрофы, пусть это и было поздно. Это тоже самое, если бы люди знали о приближении огромного, размером с гранд каньон, астероида, ничего не делали, а уже когда до конца света оставались сутки, запустили в космос ракеты с ядерными боеголовками.

Я решил, раз уж это случилось и время не повернуть вспять, а машины времени не существует, то можно хотя бы найти таких же несчастных жертв, как я. Интернет легко выдал анонимные истории, только за все семьдесят пять статей и шести ссылок, я не наткнулся на домогательство к мальчику. Жертвами были то и дело исключительно женщины разных возрастных категорий, этноса, происхождения и расы. Когда я читал эти статьи, пятнадцатилетний мальчик, я поражался жестокости мира, в котором мы живем. Сексуальное насилие, верно подметила Сьюзи Бокс, одна из рассказчиц, это то, что происходит по всемирно и ежечасно, но не освещается из-за страха быть осуждённым. Я с ней согласился тогда и согласен теперь, когда мне восемнадцать. Я боялся собственной тени, меня терроризировала паранойя: может, мама догадывается о происходящем между мной и дядей и считает, что это я желал совокупления? В уме я часто становился сценаристом своей жизни, представлял и придумывал реплики, но каждый мой сюжет сводился к одному — виноватым оказывался я.

«Если ты не хотел, то мог закричать или рассказать правду», — голосом мамы говорил я самому себе.

Кричать? Что вы, я даже пикнуть не осмеливался, будучи запертым в клетке из паники, а вы думаете, что жертвы могут звать на помощь? Не каждый полон осознанности, тем более страх влияет на реакцию по-разному: кто-то отбивается и даже способен на убийство в целях самозащиты, а кто-то застывает статуей в чужих руках и выполняет каждый приказ.

Мне кажется, я был слишком молод, чтобы знать о таких вещах в восемь лет. Возможно, я себя оправдываю, себя и свою беспомощность, только легче почему-то не становилось. Я хотел плакать.

Так сильно, как бы плакала самая отчаивавшаяся девчонка, готовая потерять голос от рыданий.

Некоторые мои друзья убеждены, что плакать мужчинам не подобает. Слёзы, всем известен этот трюизм, — проявление слабости, эмоций, чувств, а представителей сильного пола это ни в коем случае не красит. Скорее наоборот, позорит.

Я поддался мнению большинства и больше не плакал. Мне и без того стыдно жить, а слёзы как будто закрепляли образ жалкого неудачника.

Но теперь, сидя за одним столом с Ним, меня вновь подрывало на сухие рыдания.

— Утка вышла нежнейшая, — мама не скупая на комплименты, особенно, если ей правда что-то нравится.

Она из тех, кто предпочитает говорить о заслугах, а не делать никому не нужные замечания. Миранда, моя тетя, сдержанно улыбнулась. Я заметил её пустой взгляд, она улыбалась фальшиво и выглядела, мягко говоря, задумчивой. Уверен, до нашего приезда в доме что-то произошло, к тому же Пейдж не выронила ни одного слова за весь вечер, а ей только дай повод поговорить. Потом не успокоишь.

— Мистер Найтли пригласил меня на рыбалку. Я предложил взять тебя с собой, Джош. Он был впечатлён, услышав о тунце, которого ты выловил в прошлом году, — Элвис сменил тему.

Я ковырялся вилкой в салате, выстраивая из гороха смайлик. Чарли, видимо, тоже было скучно, он заметил мою игру с едой и нажаловался маме, зная как она не любит подобные действия. Пришлось сесть ровно.

В этот момент я и взглянул на понурую Пейдж. Она сидела слева от своей матери, одетая в широкий красный свитер с горлом. Красотой кузина пошла в нашу бабушку: такие же тонкие чёрные брови, глаза выразительного разреза и маленький острый носик. Собираясь все вместе в доме стариков, мы пересматриваем фотоальбомы их молодости. Так вот, Пейдж не отличить от нашей бабушки в юности.

— Я с удовольствием. Рыбалка лучше всякой психотерапии, — пошутил папа.

— А тебе нужен психиатр? — подстегнула мама, отпив вина, на что папа ей ответил, якобы в браке помощь психиатра не будет лишней.

Взрослые засмеялись, а Пейдж и я даже ухом не повели.

— Наша Пейдж удивила жюри своей работой, — неожиданно быстро обратила внимание на дочь Миранда, из-за чего кузина резко подняла голову и улыбнулась. Наигранно.

— А что за работа? Мы можем посмотреть?

— Я назвала его"Метафора Вечного двигателя". У меня есть фото, — Пейдж поднялась со своего места и, включив мобильник, встала между моими родителями, демонстрируя снимки проекта.

— Она умнее тебя, — шепнул мне на ухо Чарли.

Этот мальчик… Ах, он никогда не устанет издеваться надо мной.

— И тебя тоже, — усмехнулся я нарочно, предугадав реакцию брата: сейчас он разозлится.

— Мне десять, я имею право быть глупым.

— Согласен. Ты очень глупый, потому что только дурак оправдывает тугодумство возрастом.

Чарли хотел было завизжать от возмущения и в очередной раз закатить истерику, однако громкий голос Элвиса его попытку оборвал. Дядя, под предлогом открыть новую бутылку вина, подошёл к кухонному столу и взял штопор, затормозив рядом с выпрямившийся Пейдж.

— Я очень горд своей дочерью. Для девочки она чрезвычайно талантлива и умна, — и после своих сомнительных похвальных слов, Элвис опустил руку на плечо кузины, слегка сжав его.

Я почувствовал дискомфорт. Перед глазами, как ночной кошмар, отрывок из прошлого: каждый раз, стоило ему закончить свои делишки моими руками, он хлопал меня по плечу и сжимал кости. Я не понимал зачем он так поступал, мол, хорошая работа, сынок. Я, судя по всему, был для него собакой, которая верно служила хозяину и получала всякий раз одобрение. Противно!

Пейдж заглянула отцу в глаза и улыбнулась. Снова наигранно. Такое ощущение, будто вся их семейка это картонные персонажи, играющие по написанному сценарию.

— А ты, Ной? Как твои дела? — дядя нередко заводит разговор со мной, словно мы близки.

В принципе, этот долбанный извращенец так и считал, я голову дам на отсечение. И всё-таки, как ему удаётся сохранять непоколебимость и спать спокойно ночью? Черт возьми, я впервые за столько лет задал себе этот вопрос. Раньше меня интересовали только собственные чувства, а теперь вдруг любопытно заглянуть в голову ублюдка. Он правда живет безмятежной жизнью без угрызения совести? Ну да, конечно. Я вдруг снова сделал для себя открытие: если бы у меня была тетрадь смерти, я бы, скорее всего, смог записать в неё его имя.

— У меня всё хорошо, — глядя в тарелку, ответил я.

— Вы с Пейдж гордость нашей семьи, — вкрадчиво произнёс Элвис, будто это секрет. Он долил каждому в бокал немного красного вина и сел на место.

— А я что? Я кто тогда?! — Чарли сурово сдвинул брови к переносице и требовательно посмотрел на каждого. — Почему вы считаете, что я глупый?

— Кто тебе такое сказал, сыночек? — мама нервно засмеялась, засмущавшись перед дядей и тётей. — Ты у нас талантливей всех. Твои рисунки так красиво смотрятся на нашем холодильнике!

Ещё немного, и я бы точно захохотал, поэтому пришлось извиниться и тайком выйти во двор, чтобы покурить. У Элвиса стояла лавочка на крыльце, я сел на неё, достав полупустую пачку.

Признаться честно, курение не приносило мне большого удовольствия и если бы я захотел, то бросил курить на раз-два, как нефиг делать. Но, как я говорил раньше, курение мне нужно для того, чтобы казаться нормальным подростком, поэтому я выкуриваю по одной пачке в день, для пунктика. Типа, вот, смотрите, я подымил, значит, я такой, как все.

— Можно мне тоже?

Я даже не услышал как открылась входная дверь. Пейдж стояла ко мне всем телом, пряча руки в рукавах свитера. Я изучал её слегка растерянными глазами, потеряв ориентир, но сохранив молчание.

— Я никому не скажу, — наверное, она имела в виду то, что я баловался сигаретами.

Без слов, я вытащил из пачки одну соломинку и протянул возвышающейся надо мной Пейдж. Она не ожидала, что я соглашусь поделиться, поэтому с паузой приняла сигарету и неуклюже присела рядом, дождавшись, пока я чиркнул зажигалкой.

— Не знал, что ты куришь, — не лукавил я.

Пейдж впервые улыбнулась искренне. Она смотрела на соломинку между двумя пальцами и не спешила брать её в рот.

— Я и не умею. Просто хочу попробовать. Научишь?

— Зажми фильтр губами, втяни дым, только не сильно.

Пейдж повторила за мной, вставив сигарету между зубами.

— Вот так? — невнятно уточнила она.

Я кивнул.

— Теперь втяни дым и задержи его на секунду во рту. А потом вдохни дым и выдохни.

Кузина напряглась, однако все же не отступила от идеи закурить. Она робко затянулась, не переставая смотреть на меня в ожидании наставлений. Я ей поддакивал, чтобы поддержать, закурил одновременно с ней. Она выдохнула дым спустя секунды через нос и, держась за ноздри, с укором, словно я её обманул, смотрела на меня. Её глаза начали слезиться.

— Почему ты выдохнула через нос? — мягко поинтересовался я, наблюдая с какой усидчивостью она трёт его.

— Я растерялась и это получилось само по себе. Боже, как ужасно жжет! Я думала, курить приятно.

Мой хохот сбил кузину с толку.

— Это твой первый раз, чего ты ждала? Затянись ещё раз, только выдыхай через рот.

Пейдж неуверенно нахмурилась.

— А когда именно нужно выдыхать?

— Ты сама поймёшь.

Пейдж повторила все тоже самое, однако на этот раз у неё получилось лучше. Она, одержав ещё одну победу, засмеялась и, приняв уверенную позу, курила.

В детстве мы с кузиной были не разлей вода, всегда вместе и рядом. Мы не ссорились, делились игрушками, а играя, переносились в волшебные миры. Пейдж рассказывала мне сказки, сидя на горшке. К сожалению, из-за её отца мы вскоре стали реже видеться. Я избегал и её тоже, чувствуя вину. Уверен, узнай она правду, то возненавидела бы. С другой стороны, иногда мне очень хотелось поделиться с ней со своей ношей, но не из эгоистичных побуждений, а в целях безопасности. Предупредить. Потому как, скрывать нечего, я ни один раз приходил к мысли, что Элвис мог принуждать и свою дочь делать мерзости. А почему нет, исходя из его логики? Если он домогался племянника, что ему мешает домогаться родной дочери? Эта мысль одновременно пугала и вынуждала блевать. Насколько нужно быть прогнившим, чтобы опуститься до педофильства? Тем не менее, я надеялся, что мои подозрения насчёт Пейдж это последствия паранойи. Может, я его первая и единственная жертва?

— Я рада, что ты тоже приехал. Мы так мало общаемся теперь, не правда ли? Даже в школе. Ты делаешь вид, будто не видишь меня, — Пейдж грустно ухмыльнулась, стряхнув пепел на свои тапочки.

Из-за холода её нос покраснел и сопел. Она сидела ссутулившись и выглядела такой одинокой… Для меня одиночество не является чем-то отрицательным, я люблю одиночество, но Пейдж оно не подходило. Тот, кто не умел наслаждаться уединением, больше страдает от него.

— Неправда, — вообще-то, она права. Я везде стараюсь избегать её общества и чувствую теперь себя за это мерзавцем.

— Правда.

Я совершенно не знал, что сказать в своё оправдание и пытался выдавить нечто стоящее и достойное, но что именно, если сама ситуация глупая? Я был пристыжен, причём заслуженно, но объяснить истинную причину моего поведения, значит, разбить сердце сестры. Я не хочу причинять ей боль.

— В субботу, я слышала, будет вечеринка. Ты пойдёшь?

— Тебя пригласили? — дурацкий вопрос, если принимать во внимание, что на вечеринки не нужны приглашения, потому что это не официальное мероприятие, а сборище пьяных обезьян.

Пейдж посмотрела на меня, догадливо сощурив блестящие глазки. Она широко улыбнулась, обнажив ровные зубы.

— Ты даже на вечеринке не хочешь меня видеть.

— Я не это имел в виду. Просто, обычно ты на них не ходишь.

— Тут ты прав, — бросила недокуренную сигарету под ноги кузина и потушила подошвой, — девочки говорят, что я зазнайка, а значит не должна любить вечеринки. Сплошной стереотип.

— Тебе не с кем идти? — предположил я.

Но Пейдж отрицательно цыкнула.

— Меня пригласил составить компанию Льюис. Ты же знаком с ним?

Льюис красивый, и потому имеет репутацию сердцееда в нашей школе. Несмотря на это, у него чистая слава и общался он только с одной девчонкой, увы им пришлось разбежаться из-за её переезда.

— Он неплохой парень.

— Да. Ещё он пригласил меня на свой выпускной. И я собираюсь согласиться.

— Дерзай.

Пейдж подобрала окурок и бросила его в кусты, а затем расправила плечи, разглядывая полумесяц на звёздном шатре.

— Холодно. Давай вернёмся внутрь?

Я взглядом указал на сигарету в своей руке, кузина поняла и ушла домой одна, напоследок бросив:

— Было здорово поболтать с тобой как раньше. Я скучала.

Из-за реплики Пейдж я осунулся только пуще. Она, наверное, считает меня гордецом, который отказался от общения из-за своих принципов. Как бы я хотел с ней, не испытывая дискомфорта, проводить время, ведь Пейдж тот человек, с которым можно обсудить любую тему. Она хорошая, а её отец нет. Глядя на неё, я вспоминаю Элвиса.

Рядом с Пейдж мне трудно притворяться нормальным.