Тал Жайлау. Библио-роман

Кисиков Досжан Бекнур

Главным героем романа является библиотекарь, которая не в силах противостоять сносу своей библиотеки, уезжает в таинственное поселение «Тал Жайлау» на Сыр Дарье. Но ее путешествие затягивается, а галерея из событий и лиц, среди которых и книгохранитель из древнего Газнауи, рыцарь-гулям с Крестового похода, волшебник музыкант с мистического луга, а также – неожиданно воскреснуший любовный треугольник из прошлого, заставляет героиню усомниться в смыслах, которыми она до этого жила.

© Кисиков Досжан Бекнур, 2021

ISBN 978-5-0053-5980-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ 1

Пролог

Среди песков, по узкой полоске, проложенной перекати-поле, из последних сил тащился обросший, оборванный человек, одетый в дырявый халат из грубой шерсти. Босые ноги обжигал горячий песок. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. И долго стоял, тяжело дыша, опираясь на худой, как и он сам, посох. Не было воды, чтобы смочить пересохшее горло. Не было тени, где можно было укрыться от палящего солнца. Не было сил, чтобы идти дальше. Но повернуть означало гибель. Он должен идти дальше.

Юркая ящерица, удивленно взглянув на одинокого путника, невольно замерла, сливаясь с солончаковой песочностью горизонта. Но поняв, что путнику не до него, важно прошествовала прямо перед ним, равнодушно помахивая хвостом.

Отдышавшись, путник, собрав остатки сил, пошел дальше, с трудом волоча ноги. Так он и шел, временами уходя сознанием в прохладу воображаемой лощины. Но подкашивающиеся ноги роняли тело на землю, и, очнувшись, усилием он поднимал себя, чтобы идти дальше.

Через какое-то время он увидел в небе чайку._И повеяло тем самым предчувствием большой воды, которое тонко ощущает обострившееся в палящий зной обоняние._Откуда-то появились силы. И он пошел быстрее, и с каждым шагом все больше тянуло морем._И вот донеслись первые звуки шума волн. Воздух становился все более влажным, а серо-желтая земля зачастила зелеными кустарниками и деревьями. Море дышало близко.

Наконец вдалеке показалась, сливаясь с бесконечным горизонтом голубого неба, синяя лазурь. Путник радостно вздохнул и еще больше ускорил шаг, почти побежав. И оказавшись на берегу, без сил рухнул на колени, и прошептал, еле двигая засохшими губами: «Здравствуй, Великое Море! Я долго шел к тебе!» И зачерпнув_воду из пенистых волн ладонью, блаженно омыл свое лицо.

— Благодарю тебя, Всевышний, что позволил мне увидеть это чудо!

Путник стал_ пить ее жадными глотками. И эта, пахнущая илом соленая вода, казалась самой вкусной в мире. Нетерпеливый знойный ветер ревниво осушал капли морской воды на руках, но путник вновь и вновь зачерпывал воду, чтобы_насладиться этой долгожданной влажной радостью. А над его головой кружилась, неожиданно появившаяся откуда-то, стая весело щебетавших ласточек. Он долго просидел на берегу, созерцая миллионы солнечных бликов на поверхности моря. Оно пахло брызгами и древними словами, стоявшими у самого его основания. Улыбаясь, он наблюдал изменчивый рисунок воды, который рисовал невидимый художник. И слушал невидимую мелодию, которую играло море. Так он просидел до самого вечера, пока солнце не ушло за горизонт. Появились первые звезды, и море заблестело огнями, словно проснулись корабли древней печали, забытых надежд и былых радостей, затонувших в этой пучине. А среди них появился город на острове, вспыхнув тысячами огнями, подпиравшее звездное небо, тая в себе таинственный смысл, за которым пришел этот человек.

Путник встал на ноги, и, улыбнувшись, шагнул на дожидающийся его одинокий плот. Ветер с города подхватил его, ласково окутав теплым дыханием истощенное тело странника, бережно понес его вместе с плотом к стенам города смысла. Смысла, которые несут древние слова понимания. Море радовалось этому гостю, ведь только избранным он показывает город на острове. Лишь тем, кто проделал долгий путь, полный сомнений и терпеливой любви_ксловам, которые хранили служители Понимания.

Город ярко светил огнями, нетерпеливо ожидая одинокого человека на маленьком плоту,_которого было еле видно среди блестящей лазури моря. Но путник нашел путь, и скоро он увидит то, ради чего так долго шел!

Доброго понимания, книжный пилигрим!

_{Глава 1. Аэропорт}

Алма приходила в аэропорт каждый раз, когда ей было плохо. Как в ее любимом фильме, который она много раз пересматривала.¹ И долгими часами сидела на холодных скамейках в зале ожидания, грустно наблюдая за пассажирами. Она никого не ждала, но в этом мнимом ожидании она словно растворялась и исчезала, забывая о своей грусти и печали. Бесконечный поток людей, бесстрастный голос диспетчера, а самое главное — царящее в зале отчуждение распыляло ту тяжесть, которую она принесла. Словно в каждый чемодан пассажира она клала кусочек своей грусти, и сотни людей разбирали ее ипохондрию. Чужие образы отвлекали, привлекая своей недосказанностью. И ей становилось легче. Ей становилось легче дышать, и действительность разжималась, отпуская своей давящей реальностью. И она взлетала вместе с этими пассажирами в далекие края, где творились новые истории и волшебные приключения.

Ей снова хотелось жить, чувствовать, и самое главное — любить. Любить не определенного человека, ведь это слишком узко для нее. А мир, людей и этот аэропорт. Именно здесь, она считала, должна обитать любовь, которую не встретишь там, за пределами этого вневременного портала._Ведь аэропорт, словно генератор и смычка между путями, должен накапливать любовь и радость, которые эти неведомые и необыкновенные пассажиры несут с собой._И Алма окуналась в этот поток, чтобы быть немного сопричастной к чужим эмоциям, чтобы отвлечься от тупика, в который зашла, надеясь, что это и есть правильный путь.

Она любила аэропорты. Любила своей искренней, немного детской и любознательной любовью. Так, как обычно любят люди, не уставшие от бесконечных ожиданий и перелетов, и романтизирующие аэропорты.

Но Алма любила не только сам аэропорт, а то вдохновение, которое дарил он. Ведь аэропорт словно библиотека, несет в себе столько образов и сюжетов. А пассажиры, как герои из различных повестей и романов, случайно встретившиеся в суетливой библиотеке._И им срочно нужно было разбежаться, чтобы не перепутался сюжет, не столкнулись буквы, не смялись слова. И лишь диспетчер, словно умелый библиотекарь, аккуратно раскладывал их по своим воздушным полкам.

— Внимание! Началась регистрация на рейс Алматы — Стамбул.

«Стамбул. Город воспоминаний»², всплыло в ее памяти, и Алма погрузилась в меланхоличную прогулку по улицам древнего, но никогда не виденного ей города. А гидом выступал писатель, открывающий потайные стороны удивительного города. Диспетчер становился_невольным собеседником и путеводителем, с которым Алма заводила негласный диалог на страницах воображаемой книги. Пока диспетчер не объявляла следующее направление.

— Заканчивается посадка на рейс Алматы — Ташкент!

И пред глазами всплывали новые картины, наполненные отрывистой печалью элегии Рауфа Парфи³.

Алма почти нигде не была, но в своих мечтах она побывала по всему миру. Она летала в Дублин, чтобы побродить по тем улицам, по которым ходил ее любимый Джеймс Джойс⁴._Наслаждалась праздником Блумсдэй⁵, вспоминая строчки из романа «Улисс». «Бывала» в Японии, чтобы найти те медитативные пески, в которые погружал великий_Кобе Або в_романе_«Женщина в песках»⁶. В своих мечтах она бывала почти во всех уголках мира, где были книги и творились строки. А есть ли на этой земле места, где нет книг и слов?_Они везде, как и любовь, о которой рассказывал тот самый английский режиссер в ее любимом фильме. А значит, Алма была везде, много раз объехав этот наполненный мудростью слов земной шар, не раз осуществив свою книжную кругосветку. И пусть это было всего лишь в ее грезах, но ведь мечты не имеют границ!

Но сегодня утренний аэропорт был бесстрастен. Возможно, потому, что было раннее утро, и в аэропорт еще не прибыли шумные рейсы. Или потому что Алма сегодня здесь была не ради ритуала, а потому, что на ее руках был билет, и она стала одной из пассажиров, терпеливо ожидающих свой рейс. Хотя на душе у нее было грустно из-за последних событий, и книжный ритуал ей бы не помешал. Но воображение было тоже сонным, как и аэропорт, и не хотело ничего рисовать. А сюжетные линии никак не хотели укладываться в канву ее фантазий.

— Простите, вы не знаете, как отсюда выйти на стоянку такси? — спросил седовласый иностранец с сильным акцентом.

— Выйдете прямо и перейдете дорогу, — указала Алма. — Там сможете найти официальное такси. Перед входом много частных таксистов, берегитесь их! Они могут вас обмануть.

— О! Благодарю, мадам! — благодарно раскланялся иностранец, спешно направившись к выходу. И тут же, словно комары, его облепили приставучие таксисты.

— Никакая я вам не мадам! И никогда не была замужем, — хотела ответить Алма, но лишь грустно посмотрела ему вслед, вспоминая последние события в своей библиотеке, из которой ей внезапно захотелось уехать. Неважно куда, неважно зачем, главное, чтобы подальше отсюда, где все стало ей стылым, как и утренний аэропорт.

Аэропорт сонно подрагивал от гула самолетов, постепенно просыпаясь к новому дню. Прошла уборщица, дребезжа коляской. Зевающий таможенник лениво досматривал таких же зевающих пассажиров. А дежурный полицейский отрывисто ругался в хрипевшую рацию. Аэропорт начинал свой новый день, и постепенно заполонялся куда-то спешащими людьми. Вот бежит солидный мужчина в костюме. Он явно спешит в столицу на очередную деловую встречу с чиновниками._Почему-то столичный вояж накладывает на лице отпечаток деловой обреченности и задыхающейся нехватки времени.

А эта группа суровых и напряженных мужчин с обветренными лицами скорей всего летит куда-то на запад страны, в_Актау или Атырау, чтобы качать такую же коричневую, как и они сами, нефть. Великую нефть, которая простит и смягчит многие ошибки в этой стране. Если бы эта нефть могла смягчить ее ошибки, сделанные за всю жизнь, но ведь это иллюзия. Такая же иллюзия, как ее жизнь

Алма вздохнула, вернувшись к своим мыслям, от которых она хотела сбежать. Но аэропорт никак не хотел ее принимать, расслабляя и отвлекая от дум. Наоборот, с каждым увиденным пассажиром ей становилось грустней. Ей вдруг стало жалко этих людей, вынужденных жить в нервном городе, вынужденных вставать спозаранку, чтобы лететь туда, куда они возможно и не хотят лететь. И самое главное — вынужденных не улыбаться! Ведь в улыбке столько любви! Но утренние люди были хмуры и мрачны, словно ненавидели мир и этот аэропорт, который своей унылостью еще больше вводил их в уныние._И люди были безрадостны, скрыв за ней себя и свою доброту. Здесь она была напрасна и не к месту.

Вот идет еще один поток безрадостных и хмурых людей, семеня мелкими шажками, шурша длинными платьями по холодному полу. Их головы были покрыты платками, а лица сосредоточены. Они были медитативно хмуры и сконцентрированы на своем внутреннем мире, возможно добром и радостном, но наглухо закрытом от всего остального мира. Они ехали в духовный путь, где их ждет, возможно, новое переживание. В паломничество, полного духовного подвига. На юг, куда направлялась и сама Алма. Но внутренний мир Алмы был рыхлым, разбитым и разобранным, в отличие от них. Она словно застряла в межвременье и в пространстве «безжелания». Ей хотелось бежать, но не было сил. Ей хотелось любить, но внутри росла ненависть. Ей хотелось обрести себя, но внутри она разделилась на множество «Алма», противоречивших друг другу._Она устала от дум, когда же, наконец, начнется регистрация на ее рейс. Придя пораньше, она надеялась пройти свой ритуал, чтобы облегчить охватившую ее хандру. Но теперь она жалела об этом. Этот аэропорт выдохся так же, как и она. Он не несет радости. И люди, попавшие сюда, всеми силами пытаются покинуть трясущийся терминал, чтобы не заразиться тоской. И пассажиры надевают на лицо непроницаемую маску безразличия, словно боясь заразиться вирусом тоски, исходящей от безрадостного пространства. И лишь привыкшие ко всему завсегдатаи — таксисты, развалившись на сиденьях, самодовольно поглядывали на своих будущих жертв — пассажиров. Им было все равно, они сами стали частью этого будничного сплина, в котором жил этот мир. А может быть, ее мир такой же безотрадный? И поэтому она бежит, куда глаза глядят, лишь бы ничего не напоминало о прошлой жизни?

Алма встряхнула головой, словно желая избавиться от своих навязчивых мыслей, и нетерпеливо взглянула на табло. Прямо под ним все еще скучала цветочница, не продавшая еще ни одного букета. А прилетающие напряженно прилетали, улетающие нервно улетали, а неприветливые работники аэропорта дополняли этот суровый облик местного аэропорта. Аэропорт жил своей, суетливой, будничной жизнью. И не было в этой суете никакой любви. Может любовь есть в других аэропортах? В тех, где снимают фильмы о любви?

— Приземлился рейс КЗ 2190, прилетевший из Дубая, — объявил снова приятный женский голос диспетчера. И через некоторое время в зал хлынули загорелые курортники с арабского побережья. У них был другой мир, полный радостного загара отдыха и счастья.!Через некоторое время и они смешаются и с бытом, и с явью, и потускнеют в городской сутолоке. Но сейчас они дышали радостью и полнотой отдыха!

….

В холле появился плотный_мужчина, он купил цветы и встал у дверей зала прилета. Он ожидающе смотрел то на часы, то на табло. И нетерпеливо прогуливался возле зала прилета. Алма тоже проследила за его взглядом, пытаясь угадать рейс, который ожидал этот человек. Что-то было знакомое в его фигуре, в его манере держать цветы и в самих цветах, которые он купил. Словно она видела это давно, но успела забыть. Алма вытянула шею, чтобы внимательно рассмотреть мужчину, но внезапно стеклянные двери раздвинулись, и зал наполнился очередным потоком прибывших пассажиров._И из этой оживленной массы вынырнула хрупкая девушка в светлой куртке и радостно бросилась к мужчине. И смяв его букет, повисла на шее. И обнявшись, они стояли долго, словно компенсируя долгое время, что не видели друг друга. Затем, взявшись за руки, покинули аэропорт. Кто же они друг другу? Отец и дочь или любовники? Воображение азартно затрепыхалось и стало подкидывать яркие картины их отношений. Серый аэропорт, наконец, заиграл красками, и Алма невольно улыбнулась. Как же небольшой букет может изменить мир?_И почему в этом аэропорту так мало дарят цветов?

Нет, все-таки и в этом_аэропорту есть любовь. Пусть совсем немного, всего лишь чуть-чуть, но все-таки она есть. Совсем как в кино. И пусть в ее, Алмы, жизни совсем не осталось любви, но ведь это не главное. Чтобы найти любовь, не обязательно любить, а всего лишь нужно уметь ее видеть. Видеть, чтобы понять и почувствовать красоту и гармонию в мире, где люди создают пары, влюбленные дарят цветы, матери рожают дочек. Любовь есть везде. Она была и в ее жизни, но словно падающая звезда, ярко мелькнула и исчезла. Осветив, пусть на миг, богатые миры, полные настоящей жизни. Но она не умела управляться со звездами и обожглась на всю жизнь. Тот ожог испугал ее, затворив двери перед опасным миром. Но Алма никогда не прекращала искать любовь везде. Искала в прочитанных книгах, просмотренных фильмах и во встречаемых людях.

Алма оживленно огляделась. В этом аэропорту настроение менялось на ходу, а серые краски стали вдруг яркими и живыми. И унылый, неприветливый аэропорт стал постепенно оживать не только людьми и самолетами, но и неожиданными бликами тепла, которые, словно утренние лучи, неожиданно стали согревать ее одинокое, замерзшее сердце._Алма снова улыбнулась этому новому ощущению надежды, за которой, наверное, она летела в неизвестную даль.

Конечно, ей было страшно. Ведь она привыкла путешествовать лишь в своих фантазиях, а здесь Алма впервые ступила на тропу реальности. Реальности, которая может привести ее к любым неожиданным поворотам. И это уже не воображение, где она сама правила сюжет и в любой момент могла вернуться с любой страницы. В реальности сюжет непредсказуем, а обратной дороги, может быть, и нет. Она прислушалась к своему сердцу, но оно молчало.

Диспетчер объявил ее рейс. И она взволнованно поднялась, сжимая в руках билет. В реальности все непредсказуемо, но, может быть, этим и прекрасна действительность. И пусть ей страшно, и хочется повернуть назад, но этому не бывать. Она много раз поворачивала назад, но теперь пойдет до конца. Пусть реальность покажет, какой у нее сценарий!

Она взяла в руки сумку и решительно направилась к стойке регистрации.

…

Пройдя регистрацию, она быстро проследовала через трап в переполненный самолет и, примостившись на задних рядах, посмотрела в иллюминатор._Взобравшееся на вершину обесснеженных гор, солнце отбрасывало блики в стеклах далеких небоскребов на проспекте Аль-Фараби. И зеленый город, нежась в лучах солнца, распрямлял заснувшие кроны и застывшие листья. Где-то там, у каменного берега реки, спряталась ее скромная библиотека. А рядом дом, где она живет.

Алма ласкала глазами город, дома и деревья. Как же трудно покидать этот город, в котором много любви, и хочется быстро вернуться. И в сердце закололо от грусти расставания с любимым городом. Но ее ждет путь, и она не вернется, пока не узнает сюжет, который пишет ее путь. И пусть будет так, как того требуют слова. А она будет говорить свои слова радостно:

— Я люблю тебя, мир! И верю, что сюжет моего пути будет занимательным!

Алма закрыла глаза и мечтательно улыбнулась. Новое уже не пугало, а наоборот, волновало ее радостным предчувствием. А самолет, взревев двигателем, тяжело вознесся над любимым городом и устремился в синюю высь, унося ее в неизвестную даль с неизведанным сюжетом.

Глава 2. Книжный пилигримм

Дала Ар лежал в темной, сырой комнате, где робкий, еле видимый свет, проникал сквозь маленькое окошко прямо под потолком. Это было даже не окошко, а всего лишь дыра, из которой струился небольшой ручеек света и свежего воздуха.

Он не понимал, где находится. Не знал, сколько сейчас времени. Не понимал, как он вообще здесь оказался.

Последние дни, а может, даже недели, прошли, словно в тумане. Та далекая жизнь, где он был свободным человеком, простым учеником Великого Книгочея, осталась в прошлом. Жизнь, где он просыпался рано утром, до восхода солнца, чтобы поймать время до того, как белая нить будет различима. И бежал принять омовение, чтобы успеть прочитать намаз до первых лучей. А потом, начинался его солнечный день прислужника и ученика в городском Доме Чтения. Он спешил в огромное хранилище, чтобы начать день в благословенной рукописной. И каждый раз он_с трепетом открывал большие, деревянные ворота своим ключом и был невероятно горд тем, что день книг в городе начинался с его первого шага в священное хранилище.

О, Всевышний, спасибо за то, что ты даруешь! И пусть он, Дала Ар всего лишь ученик, мелкий служка, но лишь ему дарована огромная честь хранить ключи от этой книжной сокровищницы. И каждый раз он с благовеением смотрел, как медленно открываются скрипучие, тяжелые двери, напоминающие крепостные ворота, и осторожно делал первый шаг. Настолько тихо, словно боялся разбудить ночных читателей. А потом, на миг замирал, вдыхая носом этот невероятный запах предвкушения, наполненный ароматом сырости и пергамента. И снова выдыхал, чтобы вновь набрать в легкие трепетный запах книг. Порой, первый шаг длился так долго, словно вбирал в себя протяженность всей ночи, за которой помощник Хранителя успел соскучиться по своим книгам. И лишь после этого ритуала, он делал следующий шаг, чтобы разбудить заснувшие книги.

А ласточки, свившие гнездо в углу зала, приветственно щебетали ему, и вылетали в открытые двери, чтобы найти дневной корм для своих птенцов. Солнечный свет, крадучись и дрожа мелким пересветом, мягко пробегал по книгам. День чтения начинался в славном городе Дженда.

Говорят, в других странах есть хранилища, где книг намного больше. В два, в три, а то и в десятки раз. Но Дала Ар только слышал об этом, но никогда не видел_Он часто разговаривал с приезжими купцами и торговцами, монахами и пилигримами, странниками и бродягами. Он находил их везде, на улице, в дороге под городом, на базаре и постоялом дворе, чтобы расспросить о книгах в странах, откуда они прибыли. Как же он мечтал увидеть те великие дома книг, о которых рассказывали эти говорливые, вечно веселые купцы и истощенные бродяги! Порой, их рассказы казались сказкой, ведь трудно представить книгохранилище, где не видно конца и края. Но ведь сказка лишь на вид кажется выдумкой, а за ней всегда есть жизнь. Хоть бы одним глазком увидеть эти хранилища! Ведь он с детства грезил книгами. Родившийся на берегах Сейхуна⁷, сын_переписчика Касыма, внук поэта Истара, Дала Ар только жил книгами, и в них путешествовал по всему миру, хотя не был дальше другого берега Сейхуна._Но пусть его хранилище еще маленькое, и в нем всего лишь несколько сот книг, он все сделает, чтобы здесь их было тысячи._А пока, начинается новый день, и он, ученик-переписчик, до самой ночи будет переписывать великие мысли, скрытые в этих буквах.

Вот уже слышатся шаги-Великого Книгочея, почетного окырмана⁸. Он слышит его кряхтенье. Скоро Окырман войдет сюда, и спросит:

— Как славятся книги, дорогой ученик?

А он пока подготовит перо-калам и бумагу, чтобы пробудить слова и книги.

….

В темноте кто-то заворочался, закряхтел и что-то проворчал на незнакомом языке.

— Кто здесь? — раздался сиплый, хриплый голос, и в темноте зашевелилось что-то большое, огромное, словно это была громадная туша медведя.

Дала Ар испуганно посмотрел в тот угол. И его глаза, уже привыкшие к темноте, разглядели лохматого, обросшего бородой, рыжего мужчину преклонных лет.

Незнакомецтяжело поднялся и сел на лавочку. Затем исподлобья уставился на своего соседа по каморке, и неприветливо спросил на арабском:

— Ты перс?

— Нет, я тюрк.

— Тюрк, — удивленно округлил глаза здоровяк. — Редко встретишь в наших краях вашего брата.

Он опять покряхтел, пытаясь встать, но то ли лавочка, на которой он лежал, скрипела, то ли скрипели его старые кости. Здоровяк слегка было приподнялся, но, не удержав свое тело, опять плюхнулся на лавочку, сморщившись от боли.

— Вчера изрядно перепили, а стража за это влепила нам по сто палок, — застонал он, поглаживая спину. — Ох, больно как. А ты за что здесь? Ты_раб?

— Нет, — возмущенно ответил Дала Ар, с вызовом взглянув на собеседника. Он пока еще вольный пленник и в рабство ни к кому не поступал.

— А как же ты сюда попал тогда? — недоверчиво спросил здоровяк, разглядывая его прищуренными, серыми глазами.

— На меня напали возле Бухары. Оглушили и связали. И дальнейшее я не помню. Очнулся только здесь. Я даже не знаю, где нахожусь.

— И ты не можешь отсюда уйти по своей воле? — насмешливо спросил незнакомец.

— Получается, да, — беспомощно пожал плечами юноша, и посмотрел на окно, словно примеряя, пролезет ли он в него.

— Значит, ты тоже раб, — ухмыльнулся здоровяк. — Все, кто не может уйти по своей воле — рабы.

— Как и ты? — ехидно отозвался Дала Ар. — Или ты можешь уйти?

— Да, я тоже теперь раб, — охотно согласился он. — Мы теперь с тобой в одной лодке.

Они замолчали, обдумывая свое положение. В маленький проем влетела ласточка. Она покружилась по каморке, _громко защебеча, и тут же вылетела обратно. У молодого пленника заныло сердце, он вспомнил своих ласточек из книгохранилища Дженда⁹. А может быть, это те самые ласточки, с которыми он начинал каждый свой день в родном городе?

С улицы донесся шум. Кто-то кричал зычным гортанным голосом:

— Sozumupasteri¹⁰!

Слышна была речь на арабском, румейском¹¹, и даже китайском, и, перемежаясь с другими незнакомыми говорами, они создавали шумную, пеструю многоголосицу, влетающую обрывками в маленькое окошко. Дала Ар пытался по этим отрывкам узнать о новой реальности, которая окружала его. Несмотря на то, что он с детства учил языки, и легко разговаривал с чужестранными купцами, здесь он слышал совершенно незнакомые говоры.

— Значит, тебя продали согдийские работорговцы, — пробормотал здоровяк, нарушив молчание. — В их руки попадешь, не отделаешься.

Дала Ар ничего не ответил, и сердито молчал.

— Кстати, меня зовутБраас. _Я из вольного города Неймегена¹². Ты слышал о таком городе, тюрк?

Дала Ар не знал, но продолжал упрямо молчать.

— Этот город находится далеко на севере. На землях, про которые, наверное, ты никогда не слышал.

Дала Ар равнодушно закрыл глаза, словно ему было неинтересно, что говорит сосед. Но, несмотря на внешнее безразличие, внутри он не упускал ни одного слова из его рассказа.

— Жаль не вижу твоего лица, тюрк. Но по голосу чувствую, что ты — юноша.

— Меня зовут Дала Ар, старик, — наконец отозвался Дала Ар. — Я из города Дженд, что на берегу Сейхуна.

— Старик, — попытался рассмеяться он, но, схватившись за бока, вновь застонал и надсадно закашлялся.

— Что же ты делал так далеко от своих степей, Ар?

— Меня зовут Дала Ар, — недовольно перебил юноша.

— Да ладно, — махнул рукой здоровяк, — Ты же не араб, любящий удлинять краткое. _Мы, люди севера, любим упрощать имена. Так что ты делал так далеко?

Дала Ар ничего не ответил. Он и сам не знал, что он делал так далеко от своего города. Сказать, что он поехал в далекий город, чтобы посетить библиотеку и увидеть книги? Вряд ли этот здоровяк поймет. Сказать, что он тайком сбежал из своего города, не уведомив никого? И сейчас, в родном городе, его, поди, уже хватились. Ах, как глупо все это получилось. Нет, он лучше ничего не скажет этому подозрительному здоровяку. Может он лазутчик, и что-то пытается разузнать? Впрочем, что полезного может сказать он, несмышленый юноша, попавший в такую передрягу, врагам? Какой от него толк? Он кроме книг-то в своей жизни ничего больше не видел.

Брасс обиженно засопел, и прилег на свое ложе. И, немного покряхтев, вскоре захрапел.

— Turа!¹³ — донесся сердитый окрик и следом хлесткий звук удара плетки.

— Ааа! — закричал от боли кто-то и застонал, слезливо прося пощады. Дала Ару стало жутко и страшно. Он пытался скрыть, спрятать страх, но от этого стало еще тревожней.

— У тебя есть дети, тюрк? — донесся голос Брааса, и Дала Ар облегченно вздохнул. Беседа, хоть немного, но все же отвлекала от ужаса неизвестности, охватившего пленника.

— Нет, — с трудом выдавил из себя Дала Ар.

— Ты еще совсем юн, тюрк, снисходительно усмехнулся чужестранец. — А вот у меня есть дети.

— А где же твои дети? — боязливо прислушиваясь к шуму на улице, спросил Дала Ар.

— Они далеко, Ар, — неопределенно махнул здоровяк. — В той далекой прежней жизни.

— Тебя тоже захватили в плен?

— Нет, — пробурчал Браас, беспечно сложив руки на широкой груди. — Я попал в кабалу за долг. За дурацкий долг. Все получилось глупо, что уж там говорить. Эх!

Здоровяк вздохнул и отвернулся к стене. А снаружи продолжал стонать человек, моля о пощаде. Но суровый палач не унимался и продолжал нещадно стегать его плетью.

— Скажи Браас, а ты из алеманов¹⁴? — пытался поддержать разговор Дала Ар, чтобы не слышать эти чудовищных звуков. Но все было бесполезно, к одному голосу добавились другие, и все вокруг наполнилось истошными воплями.

А Браасу было все равно, он словно не слышал ничего. Равнодушно зевая, он приподнялся и приготовился рассказывать:

— Нашим городом действительно владеют алеманские короли, но там живет другой народ. Их называют баваты.

— Баваты? — удивленно протянул Дала Ар. — Баваты! — беззвучно повторил он про себя.

— Но наш род помнит свои корни, и мы ведем свой род с древнего кельтского рода Хорана. Кстати, кельты, говорят, пришли из ваших степей. Ведь в переводе с вашего языка, слово «кельты» означает пришедшие.

— Действительно, кельты — пришли, — удивился Дала Ар.

Наконец голоса за окном стихли, и опять донеслась далекая многоязыкая разноголосица, из которой Дала Ар пытался выцедить что-то знакомое и понятное, но из-за волнения ничего не получалось. Слова превращались в единый гул.

— Кха кха… Замучил этот кашель, — захрипел Браас. — Я белг, кха кха. Те земли принадлежали кельтам. Потом пришли баваты, а после них римляне и алеманы. Это долгая история.

— Твои земли, наверное, красивые? — с тоской в голосе спросил Дала Ар, вспоминая наполненный весенней силой, великолепный Сейхун. Сердце защемило от тоски по родным землям.

— Мои земли,…они очень красивые, Ар. Эх-х-х, они удивительно красивые. Там много полей, лугов, полных рек. Сочных трав и красивых женщин. Там сильное вино, юноша. Как я скучаю по нашим винам, если бы ты знал… Эх…

Скажи, Ар, у вас пьют вино?

— Нет, — возмутился он. — На то запрет. Мы молимся Аллаху.

— Как скучно, — зевнул Брас и разочарованно вздохнул. — Мне скучно там, где не пьют вина.

Дала Ар промолчал о том, что, несмотря на запреты и наказания, пьянство есть и у них. Пьяницы находят пути, чтобы предаться хмелю, и с ними трудно бороться. Но ему не хотелось говорить об этом белгу. Его, Дала Ара, город, непорочный и целомудренный. И даже о нем мысли должны быть чистые, как прозрачные воды Сейхуна

— Ты тоже воин, Дала Ар?

— Я из рода великого Коркыта¹⁵. Мои предки были музыкантами при дворе правителя.

— А кто такой Коркыт?

— Это наш великий предок! — горделиво вытянулся Дала Ар. — Он создал музыку.

— Так ты музыкант?

— Я писарь. Переписчик при книгохранилище.

— Как же так получилось, что ты попал в это подземелье? — сочувственно покачал головой Браас. — Ведь это казарма, где готовят воинов. Мы солдаты. Нам нужно уметь махать мечом, а не пером макать.

— Разве меня кто — то спрашивал? — усмехнулся Дала Ар.

— Ты прав, покупатели не спрашивают, — согласился Браас. — Но ничего, я тебя научу держать меч.

— Но ты ведь стар, чтобы воевать?

— Мне всего лишь 35 лет, юноша, — усмехнулся здоровяк. — Не юноша, но и не старик. И поднять меч я еще в состоянии. Я ведь рыцарь, а они не бывают стариками. Я командовал отрядом меченосцев при осаде Иерусалима и являюсь опытным воином Крестового похода. Я вольный воин и добровольно вступил в войско Раймунда IV¹⁶.

— Но как ты попал сюда? — снова повторил вопрос Дала Ар. — Неужели твой долг был таким большим?

— Дело не в долге, а в одном мерзком псе. Рыцарь, которому я задолжал, продал меня сарацинам.

— И ты дал себя взять?

— Почему? — возмущенно поднялся здоровяк. — Да я бился, как лев. Я уничтожил дюжину, прежде чем они меня взяли. Ведь в этих самых руках все еще много силы. А ты говоришь — старик, — обиженно насупился Браас.

— Прости, я не хотел обидеть тебя.

— Да ладно, ты еще совсем молод, чтобы понимать обиды. Да и я так много ранен, что обиды не трогают меня.

— А ведь Иерусалим и для нас священный город, — задумчиво произнес Дала Ар. — Такой же священный, как и благословенные Мекка и Медина.

— Там Гроб Господний, друг мой. И для нас он более священен. Мы столько пролили крови ради этого города и дрались ожесточенно. Враги бежали при виде нас. Но потом рыцари обезумели от трофеев, алчность и жадность стали нашими спутниками. Воины разлагались на глазах. Кутеж и пьянки стали царить в некогда строгих гарнизонах. И если бы не все это, то не оказался бы я, славный воин из рода Хоранов, здесь, в настолько темном подземелье, что не вижу даже своего собеседника.

Здоровяк внезапно вскочил на ноги и угрожающе помахал невидимому врагу.

— А сейчас? — развел руками и жалостно вздохнул Браас. — Я действительно стал стариком. Оборванный, грязный, жалкий. Ты прав, я старик. И мы все, воины крестоносцы, стали стариками. Жалкие остатки некогда великого войска стали ныне рабами. Эх!

Брас нервно стал ходить по узкой каморке и со злости ударил кулаком в стену.

— А ведь до войны я работал гончаром. Меня знал весь наш город. Ко мне приезжали за кувшинами из других графств. Даже из самого Великого Рима. Все знали Брааса из Неймегана.

— Зачем ты пошел на войну?

— Я был глуп. Был юн. Мне казалось стыдно обжигать горшки, когда люди воюют за священное дело. Наши бароны кинули клич, и мы, тогда еще юноши, побежали на священный призыв. Я даже оставил жену и детей. Священный долг был важнее.

— Трудно, наверное, бросить семью и уйти на войну.

— Мне хотелось быть героем. Вчерашние голодранцы приезжали героями, облаченными в доспехи. А в их мешочках звенели золотые монеты. Они становились богачами и уважаемыми людьми. Перед ними преклонялись, их любили. А я все продолжал обжигать горшки. И мне захотелось поймать удачу за хвост. Тоже вернуться рыцарем с огромным мечом и с блестящими доспехами, чтобы я гордо ехал на своей лошади по своему городу, а люди при виде меня приветствовали бы и отдавали честь. Они бы восторженно кричали: — Да это же сам великий рыцарь Браас из рода Хоран. Славный воин, истребитель неверных. Спаситель Гроба Господнего.

Мне хотелось славы, Ар. Мне хотелось почета. И много денег.

— Все хотят этого.

— О, я знаю, что вы, тюрки, славные воины. И воинская слава для вас не пустой звук.

— Я никогда не был воином. Я даже меч не могу держать. И из лука плохо стреляю. Меня учили переписывать книги в библиотеке правителя Дженда. Мы — хранители книг. Для других все тюрки — воины. А мы тоже разные. И я вышел в путь, чтобы посетить славные города, где были большие хранилища книг. Я вышел за знаниями, а меня записали в солдаты.

— Печально, мой друг, — сочувственно сказал Браас. — Теперь ты не книгохранитель. Теперь ты воин. Мы гулямы¹⁷, и наша участь теперь воевать за наших хозяев.

— Но я не хочу быть воином, — запальчиво воскликнул Дала Ар. — Я не хочу убивать. Война несет зло, а мои руки хотят творить добро, но не зло.

— Теперь не мы хотим, а за нас хотят. Мы — всего лишь орудие, и наша воля больше не принадлежит нам, — вернулся на свое место Брасс. — Забавно, что книгочей и гончар стали гулямами. Но такова жизнь. В ней все случайно. Ты лучше не думай об этом, завтра ты ко всему привыкнешь. А теперь давай спать. Сон важнее всего. Он лечит душу и исцеляет тело. Спи, мой друг. Спи!

И что-то пробормотав на незнакомом языке, громко захрапел.

А юноша никак не мог заснуть. Он видел величественно несущий свои воды Сейхун, своего учителя — мудрейшего Окырмана, и бесчисленное количество книг в Доме Чтения, наполняющих его сердце вечным восторгом и ощущением нескончаемого праздника. Увидит ли он теперь их? Кто его знает? Прав чужеземец, все в этой жизни случайно. И лучше всего в данном случае — научиться быстрее засыпать.

А на улице в темноте громко ухала чужестранная сова.

Глава 3. Тай Казан

— Гууу! — загудело что-то тяжелое и с шумом остановилось, задрожав всей своей мощью. Алма проснулась от толчка и осоловело оглянулась вокруг. Прямо перед ней сияли голубые купола древнего здания. А вокруг было полно людей в пестрых халатах и в белых платках. Неужели она все еще в Газне? В Древней Газне, которая так часто и настойчиво приходит к ней во сне?

Но действительность стала постепенно вырисовываться перед ней сквозь стекло автобуса, в образах мужчин в джинсах и женщин в юбках, и хоть и старыми, но, все же, современными домами вокруг древнего здания.

Спросонья Алма продолжила свой сон в реальности, и мозг услужливо напомнил те детали, которые вплелись в пробуждающееся сознание. Ведь настолько живой и реальной была картина, которую она видела во сне. Этот сон она видела с самого детства. Она была там лишь невидимым зрителем, сидящим в темном зале, далеко от сцены. Иногда сон дополнялся, расширяясь во времени и пространстве. А порой, наоборот сжимался, концентрируясь лишь на одном фрагменте, который кочевал из сна в сон, он настолько был ярким, красочным и осязаемым, словно Алма сама была частью древней Газны. А реальность казалась настолько зыбкой, что проснувшись, она долго не могла отойти от ночных видений.

Она любила сны. Порой, сны завлекали настолько сильно, что она временами теряла связь с реальностью. И проснувшись, в полусонной дневной рутине с нетерпением дожидалась ночи, чтобы вновь окунуться в эти загадочные миры из книг. Порой, сны имели продолжение, прерываясь лишь утром, от звука будильника. И следующая серия ждала ее в очередную ночь. Алма научилась не только жить во сне, но и порой управлять ими, внося свои коррективы в сценарий. И сознательно растягивала сны на серии, пока ей не надоедал сюжет. Но те сны всегда были основаны на том, что она видела, или читала. Ее сны не появлялись ниоткуда, они все имели четкое происхождение. Процесс возвращения из сна был привычно долгим и даже механическим, и машинальным. И сейчас, полусонно рассматривая пассажиров автобуса, выходящих из салона, она усиленно возвращала себя в эту реальность, вспоминая события последних дней. Как купила билет на самолет в Шымкент, и, не задерживаясь в городе, выехала в сторону Туркестана на автобусе. Хотя ее путь лежал еще дальше, в сторону Кызылординской области, где находится загадочное поселение Тал Жайляу.

Наконец, все пассажиры покинули салон, и Алма вышла из автобуса последней, оказавшись на знойной, шумной площади перед мавзолеем. Туркестан, представлявшийся ей древним и таинственным, словно из какой-нибудь восточной сказки, всегда манил ее. Перед ней рисовались картины величественных куполов, шумных базаров с пестрыми, диковинными товарами и ароматными запахами. И люди там должны быть такими же древними, как сам город. Так, наверное, выглядела неведомая Газна в реальности, ведь во сне она была прекрасной.

Но ее встретил обычный и даже достаточно современный, но все же провинциальный городок, ничем не отличающийся от других. Здесь был тот же ровный, где-то облупленный, ряд стандартных домов, утыканный хаотичными магазинчиками и безобразными рекламными плакатами, слишком характерными для современной действительности. И только древний мавзолей своей архаичностью уравнивал историческое восприятие города.

Алма сначала растерялась от обилия людей на площади перед мавзолеем. Но увидев группу паломниц из автобуса, незаметно пристроилась к ним. Позади шла пожилая женщина в очках. Заметив Алму, она чуть замедлила шаг и поравнялась с ней.

— Ты паломница, доченька? — приветливо улыбнулась она. — Ты уже была у Арыстанбаб?

— Нетнет, я не паломница, — отрицательно покачала она головой. — Я туристка, никогда не была здесь.

— Так ты туристка, — разочарованно протянула она, неодобрительно оглядев тесные джинсы и облегающую кофту Алмы. Но снова улыбнувшись, деловито протянула руку: — В любом случае, ты пришла поклониться духу великого Яссауи, пусть даже как туристка. А значит одна из нас. Меня зовут Шолпан тате.

И критически посмотрев на непокрытую голову Алмы, укоризненно покачала головой:

— Здесь не принято ходить в таком виде. Это место святое, и мы не должны оскорблять своим видом духи предков.

— Разве они нас видят? — искренне удивилась Алма.

— Не просто видят, но и читают наши мысли, — испуганно прижав палец к губам, прошептала Шолпан тате. — Не нужно их гневить.

И вытащив из сумки белый платок, она заботливо накинула на голову Алмы. — Нельзя посещать святые места с непокрытой головой.

Алма лишь усмехнулась, но не стала перечить женщине.

— Вот теперь порядок, — удовлетворительно крякнула Шолпан тате. — Теперь можно идти.

….

Вблизи, мавзолей оказался по-старинному величественным, хоть и был покрыт строительными лесами, портившими его архаичность. Шумно было не только снаружи, но и изнутри, где в прохладных залах сновало много людей.

— Это все туристы или паломники?

— Между туристами и паломниками очень тонкая грань, — поправила очки Шолпан тате, разглядывая большой казан, стоявший в центре мавзолея.

Алма тоже присмотрелась к артефакту, пытаясь увидеть то, что так заинтересовало спутницу. На вид это была большая, даже огромная утварь, и не было ничего примечательного в нем.

— А чем отличается паломник от туриста?

— Намерением. Паломник вышел в путь, чтобы достигнуть духовного совершенствования. А турист путешествует, чтобы увидеть новое, развлечься. У туриста приземленное желание, в то время как у паломника — возвышенное. Турист развлекает себя, даже если путь трудный. А для паломника трудности, преодолеваемые в пути, считаются духовно очищающими и рассматриваются как акт преданности Богу

— А нет ли в этом гордыни? — ехидно спросила Алма. — Ранжировать людей по намерениям?

Шолпан строго посмотрела на нее поверх очков.

— Ранжировать — это ставить кого-то выше, а кого-то ниже. А я говорю о различии, — назидательно объяснила она Алме, словно несмышлёному ребенку.

— Простите, если я бестактна, — извинилась Алма. — Мне просто хотелось бы понять смысл паломничества. Ведь духовно очиститься можно и дома, не выезжая никуда?

— У каждого свое намерение, — терпеливо объясняла Шолпан тате. — Лично мне это нужно, чтобы набраться духа, обновиться. Прикоснуться к местам силы и получить от них поддержку, очиститься и зарядиться. Ведь эти места полны той энергии, которой не получишь, сидя дома. Паломничество — это духовное подвижничество, часть моей веры.

Слова паломницы не укладывались в голове Алмы. До этого она никогда не встречала паломников, разве что в книгах. Они ей виделись изможденными путниками в оборванных лохмотьях, бредущих по безводной пустыне. В книгах они были полны духа и внутренней веры. Но здесь, в этой сутолоке, трудно было ощутить ту чистоту, о которой говорит Шолпан тате. Но, возможно, Алма многого не понимает.

— Многое не объяснить словами. Это нужно прочувствовать, — словно услышав ее мысли, сказала паломница. — Раньше я тоже многое не понимала. Более того, я сама во многое не верила. И если бы мне, преподавательнице научного атеизма кто-нибудь сказал, что буду паломницей, то я бы рассмеялась в лицо. Но время все меняет, и никогда не знаешь, насколько ты изменишься в будущем. Порой я сама не понимаю, что делаю. Но понимание истины, которую обрела, позволяет мне жить более гармонично и счастливо. Я словно только сейчас ощутила саму жизнь, хотя тоже многого не понимаю. И самое главное, в дороге я учусь еще больше любить Бога и его творения.

Шолпан тате говорила, не переставая разглядывать казан. Что она могла там увидеть особенного? Алма начала терять терпение.

— Каждый раз я смотрю на этот казан, и постоянно нахожу в нем новые грани. Знаменитый Тай казан. Король всех казанов! — восхищенно разглядывая казан, воскликнула паломница. — Это чудо! Это самая большая по всему восточному мусульманскому миру чаша для воды.

— Сколько же нужно еды, чтобы его заполнить? — изумленно спросила Алма, обойдя казан.

— В нем не варили еду. В Тай казане была освященная вода, которую давали паломникам. А воду брали из кудыкханы, колодезной, которая находилась здесь же. Воду из этого колодца считали священной, и ею наполняли Тай казан и раздавали паломникам в дни мусульманских праздников. Кстати, в этой кудыкхане были установлены светильники, два из которых хранятся в Лувре и Эрмитаже. Также был потерян зеленый флаг, который украшал этот мавзолей. Многое разворовали из этого мавзолея. Да и самого колодца уже нет. Не умеем мы хранить свои ценности. Эх, — сокрушенно вздохнула Шолпан тате.

— А что написано? — пыталась разглядеть Алма орнаментальную вязь-надпись на тулове казана.

— В центре — «Будь благословен». А чуть дальше, написаны слова мастера: «Сделал бедный раб, нуждающийся в Аллахе Всевладеющем, мастер Абд ал-азиз, сын мастера Шараф ад-дина Тебризи». В нижней части 22 раза повторяется на арабском языке «Власть принадлежит Аллаху».

— Вы знаете арабский?

— Нет, я не знаю арабского, — покачала головой паломница. — Но я так научилась понимать вязь и вникать в суть слов. И они отдаются в моей душе. А этого достаточно.

Наконец, паломница, видимо насмотревшись на казан, засеменила дальше, шаркая калошами по мраморному полу.

— Кстати, этот мавзолей построен Железным Тимуром. И казан привез он. Тот самый Тимур, строитель и покровитель зодчих, когда-то разрушивший Сарайчик¹⁸. Разрушив одно, он, получается, построил другое, — задумчиво покачала головой Шолпан тате. — Впрочем, в этом мире ничего не бывает однозначным.

Они пошли по длинному коридору, полному посетителей.

— Скажи, а кем ты работаешь доченька?

— Я работаю библиотекарем.

— О, это благородная профессия. Хранитель мудрости, защитник письмен, — одобрительно покачала паломница головой. — Здесь ведь тоже была древняя библиотека. Она примыкала к главному залу с запада, возле так называемого малого дворца. И в книгохранилище были древние рукописные книги. Там работали переписчики, задачей которых было обновление старых, ветхих книг. А еще, там же была канцелярия казахских ханов.

Алма равнодушно оглядела стены, где ничего не напоминало о библиотеке, и последовала за спутницей в малый зал. Внутри был постелен зеленый ковер, на котором расположились паломники, молча слушающие читающего молитву священнослужителя. Алма и Шолпан тате тоже присели на ковер у входа и притихли, слушая мелодичную молитву.

Алма была равнодушна к религии. Иногда, излишняя религиозность ее даже пугала и раздражала. И она с неприязнью смотрела на женщин в хиджабах и бородатых мужчин, которых стало много в ее городе. Они держались обособленно и вели себя, словно чужаки, увеличивая к себе антипатию. Ей вообще претило любое проявление религиозности. И когда кто-то начинал говорить о религии, она всегда отстранялась, стараясь держать дистанцию от всего, что касается духовности. Но Шолпан тате, несмотря на то, что тоже была одета религиозно, вызывала у нее симпатию. В ней были притягательная мягкость и жизненная мудрость. И о своей любви к Богу она рассказывала от сердца, пронося слова через себя и свой жизненный опыт, не манипулируя лишь догматическими формулами.

Верила ли Алма в Бога?

Она нечасто об этом задумывалась, но сейчас под звуки молитвы она скорее сказала бы «да», нежели «нет».

Скорей да, ведь в душе она часто к нему обращалась. Но не к богу определенной религии, а к абстрактному, всеобщему и, как написано на том казане, Всевладеющему Богу.

Там, в Алматы, так мало места для религии, что она почти не пересекалась с ней. Но здесь, в этом зале, ее неожиданно заворожил речитатив имама, и она зачарованно слушала его голос, пытаясь уловить в незнакомых словах некое понимание. И даже невольно подалась вперед, чтобы лучше услышать непонятные слова. Может в этом месте действительно есть сила, которая приближает тебя к Богу?

— Как божественно он читает! — прошептала Шолпан тате. — Говорят, он учился в школе хафизов¹⁹.

Как только имам закончил читать молитву, в зале началось протяжное: «Амин»! И прихожане снова разбрелись по узким коридорам. Шолпан тате, поблагодарив священнослужителя за великолепное чтение, вышла с Алмой из зала, и они снова пошли по коридору, рассматривая гробницы, установленные внутри мавзолея.

— Ты чувствуешь эту силу? Эту особую энергию этих мест? — испытующе глядя на Алму, спросила паломница.

— По правде говоря, не очень, — лихорадочно продираясь сквозь огромные потоки людей, растерянно ответила Алма. — Но я никогда не искала святости.

— А ты веришь в Бога? — Шолпан тате взяла ее за руку и отвела вглубь коридора. — Ты мусульманка?

— О, мне на этот вопрос трудно ответить, — замешкалась она. — Мой отец был коммунистом и с детства учил не верить. А мама скрытно пекла шельпеки и тайком читала молитвы, шепотом наказывая и нам так делать. Моя вера так и росла тайком и шепотом. Конечно, в душе я верю в то, что что-то есть. Но это, наверное, недостаточно, чтобы назвать себя мусульманкой или тенгрианкой.

— Мы все такие, — понимающе усмехнулась Шолпан тате. — Немного мусульманки, чуть-чуть тенгрианки, на публике — пренебрежительные атеисты. А внутри все-таки у каждого есть Бог. Даже тот, кто смеется над мракобесием верующих, в душе держит Бога. Может быть не так громко и шумно, немного боясь и робея, но у каждого есть Бог. Ведь он вездесущ.

— Но если Бог везде, то какой смысл его искать по миру, если настоящий мир — наша душа?

— Ты права! Чтобы узнать Божественную любовь, необязательно выходить из дома. Ведь в первую очередь важен труд сердца, а не тела. Но для того, чтобы узнать себя, мы выходим из дома. Ведь любовь к Богу — это постоянное совершенствование, это работа над собой. Тот, кто знает себя, знает Бога. Это, в конце концов, маурифат — постижение тайн божественного мира. И конечная наша цель — это фана, исчезновение в Боге. Но сколько нужно пройти, чтобы прийти к фане. И мы идем по миру, чтобы встретить больше людей, через которых, словно через зеркала, узнаем себя, а значит Бога. Ведь каждый человек на нашем пути — дар Бога. Вот как ты, например. Ты для меня подарок Бога. Поэтому мы и собираемся в дорогу, чтобы растворяться в пути, узнавая себя и божественную любовь вокруг. Ведь тот, кто знает себя, знает Бога.

— Кто это мы?

— Мы — это тарикат. Мы это суфии.

— Разве женщины могут быть суфиями?

— В океане Божественного Единства не существует ни «я», ни «ты», ни женщины, ни мужчины, — снисходительно улыбнулась Шолпан тате. — А в истории было много женщин-суфиев. Ведь суфии проповедуют любовь и радость. А женщина и есть воплощение любви и радости. Как говорил великий мавляна²⁰ Руми: «Женщина — луч Бога. Она — не только земной возлюбленный; она является творческой силой». Ведь женщина полна творческого могущества, которая может родить другую жизнь, силу и суть.

Для нас, женщин-суфиев, много примеров, на кого можно ориентироваться. Например, для меня образцом идеальной женщины-суфия служит легендарная Рабийа²¹. Ее мистический опыт, как и опыт многих других женщин, показал, что на пути познания гендерная принадлежность не имеет значения. Суфием была великая Фатима, дочь императора Индии Джахана. Именно она написала знаменитую «Рисаля-Сахибиия», где описывает красочными рифмами свой суфийский опыт. Среди женщин-суфиев было много поэтов. Например, Хаяти Кермани, автор великолепных поэм, жившая в Средневековье в Дамаске. Женщины-суфии были ученые, тяготели к знаниям. Кстати, одна из ранних книг в Исламе называется «Первые женщины-суфии» в XI веке. В этой книге рассказывается о восьмидесяти женщинах-суфиях, живших в центральных исламских землях с VIII по XI века. И это были великие люди, своими знаниями, мудростью и благочестием являющиеся примером для подражания. Так что женщины еще как были суфиями.

В этот момент в коридоре образовалась столпотворение. Стало тесно, и весь коридор заполнился людьми.

— В это время начинается пик, — успела шепнуть Шолпан тате, и тут же людской поток, подхватив их, вынес из здания. Алма с удовольствием вдохнула свежий воздух, щурясь яркому южному солнцу. Как мало было солнца там, внутри, так много его здесь, снаружи. А может быть истинная любовь — это любовь ко всему живому, действующему, настоящему? Ведь сколько времени она посвятила служению вечным мудростям в полутемном зале своей библиотеки, не замечая, как прекрасно бывает на улице солнце. А солнце ведь мудрее всех книг, и иногда нужно просто быть рядом, чтобы понять непонятное.

Алма обернулась и еще раз оглядела величественное здание мавзолея, обрамленное строительными лесами, наполненное кучей суетящихся торговцев, туристов и бесстрастных охранников. И вздохнула. Слишком много суеты и земного быта вокруг святыни, которую она представляла малолюдной и созерцательной.

— А может это и к лучшему, — задумчиво произнесла Шолпан тате, проследив за ее взглядом. — Больше людей узнает о великом аскете, ушедшем в подземелье в 63 года. А значит, часть из них встанет на путь Истины.

— Он так и не вышел из подземелья?

— Нет. Он решил, что не имеет права жить на белом свете дольше, чем сам пророк. И никто не знает, сколько он провел в подземелье в аскезе, погруженный в молитвы. Великий стоик, отшельник, учитель и святой Хожа Ахмет Яссауи²².

Шолпан тате смахнула накатившую слезу и удрученно вздохнула:

— Не каждому дано пройти путь Учителя. Ведь его путь был суров. Он говорил, что не познавшие семидесяти наук и не прошедшие семидесяти духовных макамов (стоянок), стоят не больше идола. Но для совершенства нет предела. И мы не должны сворачивать со своего пути.

Из мавзолея вышла группа паломниц, с которыми изначально была Шолпан тате и, увидев ее, призывно замахала.

— А поехали с нами? — предложила Шолпан тате.

— Куда?

— Туда, где ты найдешь новые ответы на свои вопросы. Поехали по пути, который давно ведет нас. Он начался давно и продолжается всю жизнь.

— Но я не готова.

— Никто никогда не бывает готовым. К большому пути идут с боковых тропинок. Мы поедем через весь Казахстан. Мы едем из древней мечети Арыстанбаб. Предания называют его учителем и Ходжи Ахмеда Ясави, который, умирая, передал аманат²³, заключавшийся в косточке хурмы, своему ученику. Дальше наш зиярат²⁴ лежит на запад, через могилу Коркыт ата, мы поедем к мечети Бекет ата²⁵ и Шопан ата²⁶. А по пути еще много мест сил, которые мы должны посетить. Много макамов-стоянок, и не только духовных, но и физических.

— Я не могу. Я не могу, потому что еще не готова к такому духовному подвигу. Ведь я так мало знаю и совсем не готова.

— Знания ты можешь обрести в пути. Ведь ты ученый, знаток книг, и наше учение легко войдет в твою душу. Но самое главное, это даже не знание ума, а знание души. Ведь ум всего лишь подспорье и слуга, а настоящий владыка — душа. И наш путь покажет тебе твою душу.

Эх, как заманчиво! Алме внезапно захотелось сорваться, поехать в неведомые места сил, и забыть о своем пути, семинаре и непонятном Тал Жайау. Поменять одну неизвестность на другую. Сердце азартно призывно забилось. И она с удивлением отмечала в себе авантюризм, который не был ей присущ. Но она вовремя остановила себя, и холодный ум пресек робкий трепет души. В конце концов, она уже выбрала уже дорогу. И сворачивать с нее — значит, оскорбить изначальный путь.

— У вас очень светлый и высокий путь, но я не готова к нему. Все-таки я не паломница, а всего лишь туристка. И меня интересует дорога, как есть, а не духовный путь. Спасибо за приглашение, но я вынуждена отказаться.

— Жаль, моя милая подруга. Жаль, — расстроенно вздохнула она. И внезапно порывисто обняла Алму. — Ты хороший человек — это я чувствую. И в тебе я обрела сестру по духу, и не хотела бы расставаться. Но иногда пути расходятся. Пусть твой путь будет светлым и полным радости. И желаю, чтобы ты обрела понимание, что истинный путь — это увидеть то, что скрыто в нашей душе. Увидеть отражения любви Всевышнего. И как только ты это осознаешь, рассеются тучи в твоей душе. А их, моя сестра, пока у тебя много. Прощай, сестра. Я так и не спросила, как тебя зовут, но для меня ты уже Жол Жандос²⁷.

— Меня зовут Алма.

— Алма, — повторила паломница, словно пробуя имя на вкус. — Яблоко. Ты действительно прекрасна, словно яблоко. Прощай, Алма! Прощай, моя сестра!

И поцеловав ее в лоб, поспешила к своим соратницам.

— Прощайте! — вздохнула Алма. Паломница уже давно скрылась, а она все не уходила с площади, задумчиво глядя вслед Шолпан тате. Ей вдруг стало грустно и одиноко. Вокруг сновали люди, а грусть и тоска все больше охватывали ее душу. Внезапно захотелось домой, в отчий дом, и обнять маму.

Внезапно зазвучал азан, и Алма, словно очнувшись, наконец, сдвинулась с места и присела на скамейку. Верующие поспешили к мечети на призыв к молитве. Пространство словно стало вибрировать от звуков азана, и она устало закрыла глаза. И перед ее глазами возникла картина подземного лаза, полутемный хильвет²⁸ и одинокий мужчина, читающий молитву вслух. Но он читал не пронзительным звонким голосом, каким читал муэдзин, а глухим и старческим. И он был один, совершенно один. Совершенно один в этом темном подземелье, и только Всевышний и ангелы слышали его молитвы. Как скромен его быт, наполненный величием тихого созерцания. И как много поверхностной суеты сегодня здесь. Как много шумной тщеты, порой, в памяти.

Глава 4. Загадочное приглашение из Тал Жайлау

«Уважаемая Алма!

Имеем честь пригласить вас посетить наше поселение «Тал Жайлау», которое расположено на берегу живописной и красивой реки — Сырдарьи.

Мы собрали самых лучших книгохранителей, чтобы вместе с ними ощутить радость особого и благословенного чтения книг. Именно книги являются идеей и философией нашего лагеря. Книги, которые становятся не только нашими учителями и наставниками, но и друзьями, и проводниками в миры неожиданных и благостных смыслов.

Мы не учим читать слова, мы хотим понять предназначение букв, когда они рождаются, чтобы породить целую цепочку множества пониманий. Вместе с книгами мы хотим вернуться в то естественное лоно гуманизма, чтобы уйти от машинного диктата, окружающего нашу действительность. Ведь за монотонностью автоматического чтения мы забыли, что такое гармония первого звука. Мы предали забвению мелодию чтения, как откровение, и уже не понимаем, что значат слова. А значит, разучились любить этот мир, который полон доброго сочетания слов.

Мы читаем не для того, чтобы знать. Мы читаем не для того, чтобы наслаждаться. Мы читаем, чтобы стать частью великого и доброго понимания.

Понимаю, что многое из написанного выше, Вам кажется странным, если не сказать бредом. И Вы имеете на это право. Ведь непонятное вызывает агрессию, а Понимание — слишком дорогое удовольствие, и порой на него не хватит и всей жизни.

Но мы делаем длинную дорогу короткой, а твердый камень — мягким песком. И уверен, что вы, вступив на наше пространство, станете частью нашего Великого и Доброго Понимания!

Мы ждем Вас у нас, и будем рады, если вы примете наше приглашение. Наш адрес указан в конце письма.

Не беспокойтесь о транспорте, Вас встретят.

С уважением, жители книжного поселения «Тал Жайлау».

Перечитав письмо, хранящее в себе запах ила, глины и степных трав, она просветила бумагу на свету, подняв к гостиничному торшеру. Это была обыкновенная, слегка рыхлая, офисная бумага, почерневшая по краям. Письмо было написано аккуратным, почти каллиграфическим почерком, своей размашистостью выдающим крупного, уверенного в себе мужчину. Мягкие, слегка завитые края букв и широкое «О» говорили о романтичности автора, а возможно, даже, о ранимости. Может быть, человек, написавший письмо, видел так много в жизни, что в каждом слове пытался выразить весь тот болезненный опыт, через который он сам прошел. Возможно, у него красивые глаза и сильные руки, ведь тот нажим, с которым он писал, почти проткнул бумагу насквозь. А может быть, все это фантазия Алмы, которая от скуки и однообразности унылого гостиничного номера стала опять придумывать различные образы. И по привычке принялась разгадывать в тексте то, чего, возможно, вообще нет.

В институте она хорошо освоила науку герменевтики²⁹. С текстом Алма умела работать, как не работал никто. Она чувствовала такт и структуру текстов, причем как древних, так и современных. В буквах она видела намного больше, чем обычный человек. И часто играла в читательскую дедукцию, пытаясь определить по психологическому синтаксису и писательской стилистике портрет отправителя. Алма настолько преуспела в этом, что ей удавалось понять не только возраст или социальное положение автора, но даже психологические фобии человека. А она была мастером по фобиям. Профессиональная диффузия порой не давала ей покоя, и она не переставала читать тексты на остановках, в троллейбусе и даже на рекламных таблоидах, пропуская их через свою шкалу палеографии³⁰. Но потом спохватывалась и приказывала себе остановиться, чтобы не уходить в дебри текстового анализа.

Но этот сумбурный, неровный текст был необычен. Полный стилистических перепадов, он одновременно привлекал своей искренностью, и в то же время немного раздражал, сбивая с толку. Ей не нравился поучительный, менторский тон письма. Разве это приглашение? Ведь она не какая-то студентка филологического факультета, а библиотекарь. А два года назад даже выиграла республиканский конкурс среди библиотекарей.

Алма пыталась раскопать информацию о таинственном поселении в Интернете. Наводила справки среди коллег. Но ни Интернет, ни коллеги не слышали об этом неведомом «Тал Жайлау». Так, может быть, это некая религиозная секта? Она закинула письмо в дальний ящик, мало ли, что пишут люди. И на некоторое время даже забыла о нем.

Но письмо не давало покоя. Оно пульсировало в голове постоянной и непрерывной мыслью: «Ехать! Ехать! Ехать!». Алма даже перестала спать, думая только о письме и загадочном «Тал Жайлау». Она потеряла покой, хотя, чему могли научить ее в этом поселении? Кто может знать книги так, как она? Кто может их любить больше, чем она? И кто мог понимать их? Поездка ей казалась делом бессмысленным. Да и потом, кто его знает, что это за люди? Это безумие, ехать в неизвестность. Особенно для нее, почти никогда не выезжавшей не то, что из родного города, но не уходившей далеко от родительского дома.

Но желание ехать было сильнее всей логики, всего разума, который ее останавливал. Желание ехать сминало на своем пути любые преграды в виде робких сомнений. Желание ехать было сильнее ее, и она в итоге безрассудно решилась. Решилась, не предупредив никого, тайно послав на обратный адрес сообщение о своем подтверждении.

….

Из окна гостиницы на нее глядели огни обыденного, ничем не примечательного города. Такого же, как и те, что были по пути. Все города светят ночью одинаково. А некоторые, обыденно одинаково. Города словно строились серыми людьми, чтобы сделать жизнь людей еще более серой. Чтобы и без того серый быт еще больше посерел. А дома в них были похожи на заводские болванки, которые равнодушный станок формирует бесстрастной кучей на своем сером, шаблонном конвейере. Серая серость серого мира. Ничего не грело ее в этом городе. Ничего не делало его родным. А сильный ветер с песком еще больше отчуждал ее от города, поездки и всей этой обыкновенности, которая окружала ее повсюду. И чем дальше она отдалялась от Алматы, тем меньше была уверена в своей поездке, и с каждым километром ее все больше охватывало сомнение. Настроение менялось почти каждый час, и она уже устала от своей переменчивости. Как она могла нарушить многолетний привычный быт, состоящий из работы, книг и дороги к дому. Алма так долго шла к тому, чтобы ее жизнь была отлажена, как часы, чтобы ничего не отвлекало ее от любимой работы и от книг. И добилась успеха в том, чтобы механизм стабильности работал исправно. Но вся ее стабильная жизнь оказалась ловушкой рутины и ложным ощущением порядка. И в этом мнимом порядке было много тайного хаоса, который стал сводить ее с ума. И, возможно, поэтому она решила сбежать от всей этой мнимости, которой себя окружила.

…

Алма раздраженно отвернулась от окна и нервно включила телевизор. На экране появилась студия с яркими стенами в национальных узорах. Ведущая, миловидная женщина с длинной косой, внимательно слушала мужчину в темном костюме. А тот, важно сложив руки на животе, степенно разглагольствовал о литературе:

— Понимаете, книги сегодня никто не читает. Людям интересен экшн, клиповость. Почему так популярны видео? Потому что люди хотят видеть, а не читать. Слышать, а не мучиться с буквами.

— Но ведь чтение развивает воображение, оно заставляет работать ум.

— Ах, оставьте, — снисходительно махнул пухлой ручкой мужчина, словно на неразумное существо. — Я сам писатель, и знаю, что говорю. Да, мы все еще пишем книги. Но не так, как раньше. Раньше вот писали тексты. А сейчас люди, рожденные в эпоху телевизора и кино, просто описывают кадры. По сути, современные писатели — это описатели сцен.

— А что же делать с книгами? — спросила ведущая, дежурно улыбаясь в камеру. — Что делать с библиотеками, где хранится вся наша мудрость?

— Это всего лишь макулатура, здания с бумажным мусором, — продолжал глумиться мужчина. — Их надо закрывать, вычищать. Информация сжалась. Все сегодня здесь, — торжественно показал он на камеру свой модный смартфон.

— Надутый глупец, — гневно пробормотала Алма, вспомнив свою библиотеку.

В дверь номера неожиданно постучали.

— Входите, — открыла она дверь. В комнату мягко вошла полная женщина, администратор отеля.

— Я хотела подсказать хорошее место для ужина, — вежливо начала она. — Находится недалеко, буквально через дорогу, рядом с парком Батырхана Шукенова.

— Парк Батыра? — удивленно переспросила Алма. — Прямо целый парк?

— Да. Буквально рядом, через дорогу от нас.

— Ух ты, — удивилась, Алма. — Даже у нас нет такого парка. Мне нужно это увидеть.

— Там еще памятник, посвященный ему, — угодливо добавила администратор. — Но не забудьте про кафе «Достар», это кухня моего брата, и там очень вкусно. Доступные цены, свежие продукты, гарантия безопасности, — продолжала она тараторить свой рекламный текст, но Алма уже не слушала ее. Она быстро накинула курточку и стремительно вышла в коридор. Она должна увидеть и парк человека, который был почти в каждый миг ее жизни. Она должна посетить его, пусть даже отлитого в неподвижной статуе, ведь благодаря его голосу Алма порой жила. Батыр! Как же она могла забыть, что это его родной город, ведь для нее он всегда был своим алматинцем.

— Как только выйдете, вы сразу увидите вывеску кафе, — не унималась администратор, продолжая рекламировать кафе своего брата. Но Алма, безучастно пожав плечами, стала стремительно спускаться по лестнице.

…

Выскочив на улицу, она остановилась. Та дневная, унылая серость города, сменила свою будничную робу и вырядилась в вечернее платье, украсив себя украшениями из фонарей, неоновыми вывесками, и надушившись ароматом свежего, речного воздуха. Вдоль Сырдарьи неторопливо прогуливались люди, совершая вечерний променад. Где-то здесь, наверное, ходил в детстве Батыр. И Алма невольно оглянулась, словно выискивая среди теней своего любимого певца.

Она перешла реку по узкому мосту и вступила в тень небольшого сквера, где, несмотря на поздний час, прогуливались влюбленные пары и мамаши с детьми.

Обойдя весь парк, она, наконец, вышла на освещенную площадку, где на постаменте, в окружении деревьев и цветов, стоял Он: коленопреклонённый, бронзовый, с саксофоном в руках, словно только что сошел из клипа на знаменитую песню «Отан Ана».

Алма, не в силах справиться с охватившим ее волнением и дрожью в ногах, невольно присела на скамейку, чтобы перевести дух. А бронзовый Батыр, словно увидев ее, слегка повернулся к ней, улыбаясь при свете фонарей. И тихо заиграл знакомую мелодию, которая часто согревала ее застывшую душу. И она, закрыв глаза, полетела на крыльях любимой мелодии по знакомым улочкам. Уносясь во времена радости и ощущения нескончаемого праздника и безмятежности. Когда каждая улочка ее родного города впитывала до боли родные ноты, наполняясь романтичным юным волшебством. И это было не волшебство детской сказки, а чудо нового, неизведанного, но всепоглощающего чувства. Чувства, которое тогда называлось любовью, а сейчас, это была всего лишь зрелая ностальгическая истома по давно прошедшему, светлому, и в то же время темному времени.

Сердце Алмы сжалось от легкой элегии, витающей в воздухе далекой песни, много раз исписанной пером переживаний на когда-то чистых, наивных листках ее души.

Школа, парк, речка Весновка и…выпускной бал. Ах, как это было давно и недавно. Как это было надежно спрятано в тех ящиках памяти, старательно запертых в далеких кладовках. Она никогда не хотела возвращаться туда, в эти забытые комнаты. Но листки, словно услышав безмолвную мелодию, исполняемую этим бронзовым певцом, плавно выплывали из забытых закоулков хранилища ее воспоминаний. И она уже не могла сопротивляться нахлынувшим воспоминаниям, вырвавшимся из далеких комнат.

Глава 5. Выпускной бал

В тот год она услышала, как звучит любовь, и увидела ее воплощение в маленьком большеглазом мальчике, который старательно слушал учителя в первом ряду за первой партой. Она сидела чуть поодаль, в третьем ряду за пятой партой. Так, почему-то определил учитель. Так она и привыкла жить, в третьем ряду за пятой партой, подальше от чужих глаз и поближе к себе. Она услышала слова любви в устах Батыра, даже не понимая их. Она увидела образ любви, даже не понимая этого чувства. И с этого времени началась ее долгая и молчаливая любовь, которую она изливала на страницах дневника. Переживала, слушая песни Батыра. И ни разу за все эти годы она не сказала Арману о том, что любит его. И словно музыкальный шафер, Батыр был всегда с ней, когда она тосковала по Арману. А он продолжал сидеть за первой партой первого ряда, постепенно превращаясь из милого мальчика в статного высокого юношу, в которого уже была влюблена вся школа.

Но она имеет на Армана больше прав. Потому что она влюбилась в него с первого класса, в тот день, когда впервые увидела его. Когда даже слово «любовь» было слишком велико для ее детского сознания. Но в этот вечер она наконец-то решилась. В этот вечер Арман наконец узнает все. И как пел Батыр, она сложит послание любви. И пусть все будет; «ди-ги-ди-ги-дай»³¹.

Сегодня все будет по-другому. Она все спланировала. Больше никаких тайных грез, никакого томного ожидания. Пора словам воплотиться в действия, ведь сегодня выпускной бал, единственный вечер между школьными мечтами и взрослой реальностью. И он станет волшебным, ведь так хочет она.

И она ждала. Ждала, наряженная в белое платье, словно невеста. Ждала на высоких каблуках, которые удлиняли и без того высокий рост. И хотя ноги, не привыкшие к таким каблукам, уже ныли, она ждала, стиснув зубы. Скоро, после завершения официальной части, в центр школьного зала выйдет ведущий и объявит белый танец. А ее одноклассник, школьный диджей Талгат включит заветную песню, которая стоит первой на ее кассете. И это будет условный сигнал, чтобы сделать решительный шаг к взрослению. И пусть это всего лишь школьный бал, и еще многое нужно пройти, чтобы повзрослеть по-настоящему, но разве не прекрасен первый настоящий выбор после многих лет за партой.

Но время шло, Алма продолжала стоять в углу зала, а Талгат, с огромными наушниками на ушах, продолжал проигрывать различные песни. Но только не ее красную кассету TDK. Алма умоляюще глядела в его сторону, но Талгат словно растворился в своих огромных наушниках, уйдя полностью в свою музыку.

А праздничный вечер продолжался, пестря яркими нарядами, пышными букетами и красивыми словами растроганных педагогов. Скоро для них откроются тысячи дорог, и останется позади то, что объединяло их всех — школа.

Наконец, Талгат поднял на нее глаза и заговорщически подмигнул. И тут же, словно по команде ведущий, школьный учитель биологии, вышел вперед, и хорошо поставленным голосом объявил:

— А теперь, белый танец. Дамы приглашают кавалеров.

Динамики, захрипев, наконец, зазвучали знакомой мелодией. И Алма, набрав в легкие воздуха, решительно пошла вперед к нему, стоящему в окружении своей свиты. Он был словно проповедник, стоящий в кругу своей паствы, выделяясь среди них некой лучистостью и благодатью.

Она шла, полная непреклонности и уверенности, ни одним мускулом не показывая, что внутри у нее все дрожит от страха. И была бы ее воля, она бы зарылась дома под одеялом, чтобы не испытывать на себе эти взгляды, сопровождающие ее. Она шла, неуклюже семеня на высоких каблуках, готовая упасть от паники и неловкости, готовая в любой момент отступить назад. Но разве она не мечтала об этом вечере, много раз представляя себя, танцующей с Арманом? Завтра, возможно, они больше никогда не увидят друг друга, и сегодня последний шанс, чтобы сказать несказанное, чтобы излить не излитое. И пусть сегодня страх и робость, вечные ее спутники, подождут. Сегодня она сделает шаг, который, наконец-то, откроет то, что она накапливала многие годы.

Арман не увидел ее сразу, занятый разговорами. Он всегда что-то рассказывал, а люди его внимательно слушали. Неважно, было это интересно или нет, но каждый стремился быть рядом с ним, словно заряжаясь солнечным теплом, исходящим от него.

Его собеседники, увидев грозно надвигающуюся на них Алму, недоуменно расступились. И она подошла вплотную и быстро выпалила заготовленный заранее текст:

— Арман, можно тебя пригласить на белый танец?

Он слегка оторопел от такого приглашения. Они никогда не общались, виделись лишь в школе, и для него такое приглашение было неожиданностью. Но ведь это всего лишь белый танец девушки в белом. А танец не требует знакомства. И, улыбнувшись, галантно взял ее за руку и повел в самую гущу уже танцующих пар.

Три дня назад растаял летний дым,

Как легкий взмах твоей руки.

И я за ним бежал все эти дни, эти дни.

Неслась мелодия, томно разливалась из динамика большого проигрывателя, заполняя размякшую, сладковатую атмосферу полутемного зала, романтичной негой. И вчерашние школьники, наконец-то поверив в свою взрослость, медленно кружились, робко обнимая друг друга. А Батыр, механически потрескивая в больших колонках, установленных по бокам от диджейского стола, продолжал напускать своим бархатным голосом сентиментальные волны в распаленный от дыма и танцев, зал. И лишь диджей, несмотря на медленный ритм мелодии, живо подпрыгивал на месте в такт своего энергичного мотива, прижав огромные наушники к ушам. Музыка, звучащая в зале, была слишком общей и неличной. Она была для тех, кто слишком лично влюблен. Влюблен эгоистично, сужая границы этого космического чувства до пределов определенных людей. А он, Талгат, влюблен в эту жизнь, где нет границ и условностей. И для любви ему не нужна девушка, чтобы послушно кружиться рядом с ней весь вечер. Любовь Талгата безгранична, и пусть эти пары, играющие в любовь, кружатся под вялую мелодию, которую он для них поставил. А у него свой вечер любви, который отдавался в ушах буйными ритмами. И он будет радоваться, и танцевать вместе со всеми, ведь он тоже выпускник, и за плечами десять лет скучной и постылой учебы. Но будет радоваться так, как он хочет, по своему индивидуальному репертуару.

А пары продолжали кружиться, неумело положив свои юношеские руки на талии одноклассниц. Неуклюже перетаптываясь, стараясь не наступить на нарядные туфли своих пар. Увлеченные романтичной атмосферой и неожиданно взрослой близостью своих бывших одноклассниц, выпускники были сосредоточены и одновременно растерянны. Взрослая жизнь начиналась здесь, с этих нарядных платьев выпускниц, с томных взглядов партнерш и неожиданного чувства легкости и тяжести.

А Талгат был без пары. Он был улыбчив и временами бросал снисходительные взгляды на своих одноклассников. Ему не нужно было стараться, чтобы выглядеть взрослым в глазах спутниц. Его парой сегодня была музыка. Он жонглировал, словно ловкий фокусник, песнями, и правил этим залом. Безмятежный и веселый, воодушевленный и ликующий, Талгат был опьянен этой атмосферой, которую сам же и ваял.

— Танцуем все! — весело крикнул он в зал, вызвав недовольство скучающих у стены дежурных учителей. Им не нравилась излишняя фривольность «вчерашне» послушных учеников.

Зато выпускникам 94 года, заполнившим весь зал, было не до учителей. В этот день они искали парности, находя в своих многолетних одноклассниках новое, неизведанное, возмужалое и неожиданное. То, что не замечали все эти годы. Словно все они разом сбросили надоевшую за десять лет «партовую школьность» и облачились в новые наряды принцев и принцесс. Сегодня их бал. Бал откровений, за которым следует новое познание, которое отделяет их, выпускников, от вчерашних школьников. И они спешили, чтобы успеть познать за неумелыми танцами и трепетными прикосновениями, новые грани желанного взрослого мира.

Был мой сон — были мы вдвоем.

Верни мне вновь свой голос,

Нашу любо-о-о-овь,³² — тянул Батыр и его слова проникали во все потайные улочки, растрепанной, возбужденной и волнующей души Алмы. И она, словно путешественница, с удивлением узнавала новые улочки своей души. И на каждой из них играли радость, счастье и любовная истома, плотной завесой окутывающая ее сознание. Танцы — это всего лишь шаг к пониманию. Танцы — возможность узнать то, что она любила годами. Любила тайно, скрытно, в душе переживая каждый его взгляд и улыбку. И разве она могла мечтать, что весь вечер этот принц, в которого были влюблены почти все девушки школы, будет танцевать только с ней. А может, это всего лишь сон, и она опять блуждает в своих фантазиях, нарисовав в воображении и Армана, и песни Батыра, и весь этот вечер?

Время еще было осязаемо в первом танце, который выбрала Алма. Но потом скомкалось, словно бумага, потеряв привычные контуры, и дальше все происходило, словно в бурном водовороте, кружа в танце, урывками и обрывками, вспышками всплывая в штрихах и линиях. Удивленный Арман стал любопытным, затем интересующимся, а потом восторженным. И с каждым кругом танца он все больше изумленно узнавал неожиданно новую одноклассницу. И его так захватило это открытие, что он так и не отошел от нее, словно она была единственной девушкой на этом вечере. Они танцевали быстро, а потом медленно. Затем снова быстрый танец, который ставил Талгат. И снова сходились, робко обнимая друг друга в полумраке мигающей цветомузыки. Они потеряли счет времени и танцам.

— Ты словно цветок, неожиданно распустившийся после долгой зимы! Ты словно вспышка в беспроглядной тьме, — страстно шептал Арман, пытаясь вспомнить красивые цитаты из книг. — Ты словно волшебное творение в череде пресной обыденности.

— Ах, Арман, твои слова страшнее любого оружия. Зачем ты стреляешь красивыми стрелами, ведь ты никогда не говорил эти слова? Я была для тебя тенью, сквозь которую ты проходил, — укоризненно покачала она головой. — Что мешало тебе сказать это раньше? Или это иллюзия, обман? — Она, словно ребенок, нежилась в его эпитетах. Пусть они не настоящие, и слишком дежурные. Но она не могла не признать, что ей безумно приятно слышать эти слова. И ей хотелось слышать их все больше и больше.

— Обман? — возмущено воскликнул Арман. — Разве я похож на обманщика? Хочешь я крикну об этом на весь зал?

Нет, он не врал. Да, он не замечал ее ранее. Но ее раньше и не было, ведь нельзя увидеть то, чего не было. Вместо Алмы была действительно тень, невзрачная и скучная одна из одноклассниц, которые становятся такими же бесполыми, как родная сестра. Но сейчас это была внезапно выросшая красивая девушка, наполненная зрелой силой и спелого очарования. От нее исходила накопленная энергия, вбирающая в свою орбиту все вокруг. И он пожирал ее глазами, восхищаясь вьющимися локонами, тонкой шеей и неожиданной женской грацией.

— Все эти десять лет я знал, что когда-нибудь буду танцевать с тобой на нашем выпускном балу. Возможно, я не хотел расплескать слова, которые нес к тебе, — смотрел он в ее бездонные, чуть подернутые мечтательной поволокой, дымчатые глаза.

— Ох, Арман, ты просто мастер обольщения. Наверное, такие слова ты говоришь не только мне, — недоверчиво усмехнулась она. Он ничего не ответил, пытаясь все теснее прижаться к ней, ведь Арман всеобщий любимчик и не знал границ. Но книжная Алма любила его воздушной эфемерностью, где не было земных чувств. И все время испуганно отступала от него, пытаясь держать дистанцию.

— Хочешь, я крикну о том, что ты красивая, на весь зал? — вдруг остановился Арман. — Эйй! Слушайте! — пьяно закричал он в зал, заглушив на миг музыку: — Алма — это чудо!

Все с улыбкой оглянулись на них, и невольно смялся строй танцующих пар.

— Тихо! Ты что! — прикрыла ладошкой его рот Алма. — Я верю! — доверительно опустила она голову на его плечо. — Давай лучше молчать. Молчать, чтобы не спорить. В спорах нет любви. Пусть они останутся в наших душах. В танце свой ритм, Арман, давай просто танцевать.

А вокруг продолжали кружиться пары, не размыкая объятий, словно боялись потерять друг друга. Иногда они слишком сближались, и тогда раздавался командный, зычный голос завуча, требовательно разводящий зарвавшихся школьников в стороны.

Но к Арману она не решалась подходить, и только умильно улыбалась издалека. Она восхищалась этой гордостью школы, победителем многих олимпиад, талантливым художником, активистом. Арман был для учителей священной коровой, которым можно было лишь восхищаться, но не критиковать. Да с него пылинки нужно сдувать, а не ругать.

— Так, не сближаемся. Держите расстояние, молодежь, — продолжал отчитывать завуч пары, изредка бросая на Алму оценивающий взгляд. Не нравилась она завучу. Не нравилась своей независимостью. Раздражала отстраненностью и безразличием. Возмущала пренебрежением к табели симпатий, которой завуч поделила школу на группы. И ее фавориты всегда были обласканы, а других она подвергала гонениям. Но Алма не относилась ни к одной группе. Она училась прилежно, вела себя тихо, к ней невозможно было придраться, и это злило еще больше.

Но сегодня их вечер, и, несмотря на то, что завуч была категорически против такого выбора своего любимчика, она натянуто улыбнулась. Арман вне критики, как и его выбор, и в этом давно устоявшийся баланс справедливости в мире завуча. Так живет она, так живет страна. И с трудом сдерживая в себе бешенство, поспешила прочь в дальний угол, где слышались громкие голоса.

А музыкальный фокусник Талгат, тонко чувствуя настроение одноклассников, менял одну песню за другой, давая остыть разгоряченным парам. И не давая им совсем охладеть, вновь задавал ритм, которым дирижировал танцорами:

Стоп ночь подожди, подожди, не уходи

Стоп ночь подожди, мне нужны твои огни³³

Кавалеры, успевшие прижаться к своим дамам, нехотя выпустили их из объятий. И стали неуклюже притоптывать вокруг одноклассниц, с каждым разом вовлекаясь в этот радостный задор, который царил в душном зале. Ведь позади десять лет школы, которые останутся последними танцами здесь, а снаружи их ждут целый мир и первая в жизни взрослая ночь.

Ночь уходит красным ветром

Безжалостной зари,

Помоги мне, на мгновенье ее останови…

Атмосфера в зале становилась все больше живой и раскованной. Этот вечер — всего лишь раз в жизни. И пусть он будет полон любви, истомы предчувствия. И танцующих окончательно накрыло сладкой негой всеобщего братства и взаимной любви, за которой исчезли все школьные обиды. И словно колышущиеся от ветра стебельки, выпускники взрослели на глазах, превращаясь из школьников в юношей и девушек.

А учителя, не в силах уже сдерживать этот напор выпускной взрослости, махнули рукой, и старались не вмешиваться в порой чересчур фривольные танцы. В конце концов у них теперь новый учитель — сама жизнь, а школа уже выполнила свою миссию.

— Поедем на Медео? — тяжело дыша от многочасовых танцев, спросил Арман.

— Поедем! — бесшабашно кивнула Алма. — Поеду хоть на край света!

Взрослая жизнь начнется без детских страхов, и она готова к любым приключениям. Она будет танцевать, петь, и радоваться всю ночь. А может быть, и всю жизнь. Хватит витать в книжных облаках, она хочет полных ощущений от жизни, чтобы душа и тело воссоединились в одно целое, а не были друг другу плохими знакомыми. Здравствуй, взрослая жизнь! Здравствуй, зрелый мир!

— Ура! — закричал Арман, высоко подпрыгивая на месте в ритм песни. — «Диалог ночной, разговор без слов! Обжигают дыханьеееее», — закричал, вторя поющему в колонках Батыру.

— «Строит ночь мосты в облаках мечты! Для желанных свидани — и-ий!» — Слегка пьяная от охватившего ее всеобщего ликованья, радостно подпевала она. И весь мир танцевал вместе с ней от радости, ведь радость заразна, и охватывает все вокруг.

…

Но в темном углу зала был один человек, который не разделял всеобщего веселья. Он хмуро стоял, бросая презрительные взгляды на своих одноклассников, не понимая причины этой радости. Никто не знал его настоящего имени, но его звали Жабай — Дикий. Он и выглядел, словно дикий зверь, с длинным шрамом на левой щеке, хищным оскалом и необъяснимой злостью, которая отпугивала всех. Его боялись, его не любили, его сторонились, ведь зверь непредсказуем.

Иногда, выпускники спотыкались об его взгляд, и пытались перейти в другой угол зала, подальше от него. А Жабай лишь ухмылялся этим глупцам: взрослый мир жесток, в нем нет границ, и он не раз нещадно будет бить в лицо. Но эти глупцы не знают и радуются напрасной детской радостью, а насупившее завтра их быстро отрезвит.

Но больше всех его внимание привлекала одна пара. Это была красивая, статная пара. Высокий парень с длинными вьющимися волосами и девушка в белом платьем на высоких каблуках.. Они танцевали уже много часов, и не могли оторваться друг от друга. Они привлекали своей слаженностью и некой гармонией, словно бы это была пара. Но Жабай знал, что это их первый танец в жизни, и от этого у него еще больше портилось настроение. Он буравил их взглядом, пока девушка в белом не почувствовала и не оглянулась. Жабай улыбнулся, встретившись взглядом, но разве зверь умеет улыбаться, и его лицо осклабилось, напоминая волчий оскал. И девушку охватили страх и тревога, как бывает у любого, кто встречается с ним взглядом. Она юркнула за спину своего кавалера и прошептала:

— Прошу, поехали скорей отсюда! Поехали немедленно на Медео!

И пара, неожиданно сорвавшись, побежала к выходу. Подальше от этого зала, ставшего вмиг колючим и жестким, словно тот взгляд. Она еще раз оглянулась, чтобы ответить ему взглядом вызова и бесстрашия, но Жабая уже нигде не было. Он, словно призрак, пришел лишь на миг, чтобы заразить всех страхом. Ведь страх тоже заразен, и порой достаточно одного взгляда, чтобы заразить им весь мир вокруг.

Глава 6. Таксист из Кызылорды

В такси, кроме нее, были и другие пассажиры: супружеская пара и их дочка, девочка лет десяти. Они расположились на заднем сиденье старого фольксвагена, и Алме пришлось занять единственное пустующее место рядом с водителем. Хотя она не любила сидеть спереди, где водитель словно вторгается в твое личное пространство, нарушая ее внутреннюю, как она называла — «геометрию дистанции».

Водитель, загорелый, сухощавый мужчина с вытянутым, словно клюв, носом, завел двигатель и весело сказал:

— Жол болсын! Пусть будет дорога счастливой!

Было достаточно тепло, и Алма опустила окно, чтобы разглядеть при свете дня покидаемый город. Это уже было не чужое поселение, наполненное однообразными коробками, а город Батыра, значит, частично и ее город. Но сам центр проехали быстро, а дальше начался пригород с желтыми, наспех сбитыми домами земляного цвета, хаотично расположенными вдоль дороги. Таксист, пропетляв между ними, выехал в степь, которая раскинулась до самого горизонта. Привыкшая с детства к горам, Алма никак не могла зацепиться за какой-либо пространственный выступ, столь привычный в родном городе. Здесь не было ни гор, ни деревьев, а бескрайнее небо не покрывали даже облака. Все пространство вокруг было заполнено ровной, почти безжизненной пустотой, слегка усыпанной редкими чахлыми кустарниками, растущими между огромными проплешинами песка. И только вдалеке виднелись небольшие, пологие холмы.

Алме стало неуютно. Вчерашняя сентиментальность в парке мигом улетучилась, и ей опять захотелось домой. Ее не грело даже солнце, которого здесь было в изобилии. Голубое, ясное небо было чужим и неродным. А в нос ударили другие, совершенно незнакомые запахи этой, никогда не виданной доселе, земли. Было что-то душистое, терпкое, и в то же временами дурманящее в этом коктейле ароматов, перемежающимся с запахом протекшего бензина в старом автомобиле. И это все было чуждо и настолько неуютно для искавшего комфорт повсюду человека, что Алме вдруг захотелось плакать. Она проглотила тоскливый ком в горле, и расстроенно закрыла окно.

Водитель, заметив состояние пассажирки, протянул скомканный грязный платок:

— Алматыдан? (Из Алматы?), — неожиданно спросил он.

— Ия! — отказалась она от черной промасленной тряпки, от которой чуть не вырвало.

— Я сразу понял, — проницательно усмехнулся он. — У вас язык другой и акцент.

Алма промолчала. Водитель засунул обратно тряпку, и, потеряв к ней интерес, обратился к супружеской паре:

— Едете поклониться духу Коркыта? — продолжил он на казахском языке. Алма облегченно вздохнула. Продолжить диалог на родном языке она вряд ли смогла бы. — Издалека едете?

— Мы сами из Шу, — живо заговорил полнолицый пассажир в белой рубашке. — Мы вообще-то каждый год ездим. С тех пор как родили эту девочку, — с гордостью кивнул он на девочку, усиленно тыкающую маленькими пальчиками в экран смартфона.

— Ух ты? Вы ее выпросили, получается? — улыбнулся таксист.

— О, да, — вступила в разговор женщина, перехватив инициативу. Мужчина недовольно крякнул, но замолчал, нехотя уступив ей разговор. — Я ведь долго не могла… (неразборчиво).

Алма, хоть и понимала казахский язык, но выражение, сказанное женщиной, до конца не разобрала. Скорее всего, это был литературный или народный оборот. Казахский язык славится метафорами и аллегориями, и не всегда слова можно понять буквально. А в этих солнечных краях речь имела совершенно другие интонации и оттенки.

— Я знаю много случаев, когда люди не могли заиметь детей, но побывав на могиле Коркыта ата, получали желаемое. Конечно, нельзя чудо придавать силе Святого Коркыта ата, ведь он всего лишь человек. А исполняет желания Всевышний, — поучительно объяснил мужчина.

— И вообще, мы должны… — вступил было в разговор пассажир, но женщина тихо цыкнула, и мужчина снова замолчал.

Вдалеке показался всадник на гнедом коне. Это был мальчик. Вздымая пыль, он мчался во весь опор, словно хотел показать свою удаль, пришпоривая голыми пятками своего коня. А гнедой еще больше старался, длинными прыжками перепрыгивая через кустарники джингила. Его длинная грива развевалась на ветру, словно флаг. И пассажиры в автомобиле невольно залюбовались красивым скакуном, словно появившимся из сказки. Восхищаясь ровным шагом быстрых ног аргамака и мастерством мальчугана, умело правившего им.

— Чу! Чу! — рисуясь, подстегивал мальчик коня, поймав на себе взгляды людей из машины. — Чу! — кричал он громко, показывая всем видом, что природная быстрота может быть не хуже скорости механической, неуютной и дребезжащей. Но, в конце концов, всадник отстал от автомобиля и исчез в клубах пыли, оставшись за невысокими холмами. А в салоне наступила ровная, автомобильная тишина сопровождаемая гулом гудящего двигателя.

Водитель, привыкший долго и много говорить, заерзал на сиденье и вновь посмотрел в зеркало, найдя глазами пассажира.

— М-да, ты прав, братишка, — глубокомысленно изрек он изменившимся голосом. Из хамоватого, настырного рвача, торговавшегося за каждый тенге в городе, он неожиданно превратился в глубокомысленного, степенного мудреца. И стал рассуждать о желаниях, вере, жизни и отношении людей к Богу. Он говорил теперь мягким, плавным тоном умудренного жизнью философа, затрагивая глубинные пласты человеческого бытия, что Алма невольно заслушалась. И хотя она не понимала части слов и выражений, но по интонации и какому-то незримому коду слов, который устанавливается между оратором и слушателем, Алма улавливала смысл всего того, о чем рассуждал водитель.

— Порой не знаешь, что помогает в исполнении желаний. И тебе кажется, что вот она дорога, которая ведет к исполнению всех желаний. Но наступает конец дороги, а там новый поворот, и снова — новая дорога и новые желания. А може, т мы и есть дороги, а желания — это наши пассажиры.

— У нас было одно самое заветное желание — родить ребенка, — отозвалась вместо мужчины женщина, хотя водитель обращался не к ней. — Но человек ведь ненасытен. За одним желанием следуют другие, и нам захотелось братика для дочки.

— Жизнь — это желания, иначе зачем жить. Все в этом мире и в других мирах в руках Всевышнего, — глубокомысленно продолжал таксист, не обращая внимания на ее слова. — И нет никакого посредника между человеком и Аллахом. Но в некоторых местах, говорят, желания особенно исполняются. Я не знаю, чему тому причина. Возможно, хранители этих мест усиливают ваши просьбы. Или люди очищаются в этих местах, что их начинают слышать высшие силы. Мы многое не знаем в этом мире. Вот у меня нет никаких желаний. Я прошу только одного, чтобы все мои родные были живы и здоровы. А остальное неважно. Я считаю нельзя Бога отвлекать пустыми просьбами. Во всем нужно придерживаться ысырапа.³⁴

Таксист вошел в раж, и стал рассказывать о чудесах, волшебной силе здешних мест и целебных травах. Алма невольно оглянулась в окно, чтобы рассмотреть в этой безводной пустоши хоть какие-то намеки на силу и волшебство. Здесь так мало было растительности, что было непонятно о каких травах ведет речь водитель.

— Здешние травы настолько волшебные, что рождают вторую силу.

— Вторую силу? — удивленно переспросил пассажир.

— Да! — многозначительно поднял палец водитель. — Ведь помимо первой, есть у трав еще и вторая, скрытая сила, которую может прочесть лишь опытный читатель, знающий слова. И слова растений знают лишь потомственные целители, которым дано знать язык трав.

— Но здесь так мало трав. Степь здесь голая, словно вымерло все, — недоуменно оглянулась женщина.

— Для настоящего степняка степь никогда не бывает голой, — укоризненно покачал головой таксист. — Она всегда полная. В ней так много того, что порой не найдешь нигде. Просто степь нужно уметь читать. Читать так же, как травы, как мир, как людей. И понимать его язык. Степь — это захватывающая книга, в которой заложено столько смысла, что не каждый его отгадает. И не каждого она принимает. Степь не бывает голой для вдумчивого читателя. Ведь она разная, полная, покрытая знаками и таинственная. Степь никогда невозможно разгадать, и каждый раз находишь в ней все новое и новое.

— Папа! — внезапно воскликнула девочка. — Смотри, ракета.

Перед ними ехал длинный тягач, который тащил на длинном прицепе ржавую, потрескавшуюся ракету. Таксист ловко вывернул и обогнал медленно тащившийся грузовик по встречной полосе.

— Ух ты! — прижались все к окну. — Вот это огромная ракета.

— Да ерунда, — ревниво махнул рукой водитель, недовольный тем, что пассажиры отвлеклись от его рассказа. — Это какой-то ржавый старый мусор. А настоящие ракеты намного больше, и их привозят целым железнодорожным составом.

Но ракета, несмотря на свою старость, выглядела величественной и огромной, словно собиралась снова покорять космос.

— А вообще, Кызылорда — это наша первая столица. Здесь есть все. И ракеты, и море, и все, что угодно.

— Разве не Оренбург наша первая столица?

— Э-э-э, нет, — покачал головой таксист. — Первая столица республики — Кызылорда. А Оренбург — это было при автономии.

И почему-то сердито ускорил машину, рассыпая по обочине гравий.

— Вот они — ракеты пустыни, — кивнул он на, неспеша бредущих в далеком мареве, верблюдов. — Скорость небольшая, зато в своем космосе. А космос здесь везде.

И вправду космос, подумала Алма, разглядывая за окном марсианские пейзажи. И в этом есть свой космос. И в этом есть свои слова, о которых говорит таксист. Но как бы не старалась, она не могла прочитать буквы этого большой пустынной земли. Она пыталась рассмотреть каждую кочку, кустик и траву, перебирая в голову все, что знала об этих землях. Но, кроме отторжения и устойчивой неприязни ко всему тому, с чем ассоциировался юг, она ничего больше не ощущала. Как алматинка, она не любила приезжих. И хотя в городе было много и других гостей, но чаще всех ей на глаза попадались южане. Они были такими же, как этот таксист — наглые, хамоватые и грубые. И, увидев в городе автомобиль с южными номерами, она пыталась как можно быстрее пройти мимо. И в городе она почти не пересекалась с ними. А, может быть, их тоже нужно научиться читать? Может быть, за внешней обложкой, кроется вот такой философ, умудренно рассуждающий о жизни.

….

За разговорами пассажиров и убаюкивающим однообразием внешнего пейзажа Алму разморило. Веки стали тяжелыми, и ее стало клонить ко сну. Голоса, автомобиль, пески и травы — все стало расплываться перед глазами, пока не превратились в один большой, черный экран. И она, не в силах уже сдерживать себя, склонив голову к окну, незаметно задремала.

Глава 7. Книгохранитель из Газнауи

Газна, XII век.

На вечернюю прогулку султан выходил налегке, с небольшой стражей. И иногда посылал гонца за Дала Аром, чтобы «степной друг», как правитель шутливо называл его, составил компанию. За эти годы они сильно сблизились, и вчерашний невольник, проданный в рабство согдийскими купцами, настолько вошел в доверие к султану Алиму, сыну Максуда и потомку знаменитых Газнtвидов, что последний общался с ним на равных. И принять участие в его вечерней прогулке было для Дала Ара великой честью.

Но Ар был уже не вчерашний пугливый юноша, с тонкими, нежными пальцами, способными держать лишь книгу и перо. Это был уже огрубевший и сердцем, и телом человек, много раз раненный и выживший, и не раз выигрывавший сражения. Он был уже опытным воином, и его крепкие руки теперь держали не перо, а мечи и копья.

Прошло уже много лет с того времени, как он в первом бою под Гиндукушем, чуть не сбежал в ужасе от вида кровавого сражения. И, возможно, он бы и пал в первом же бою, разве мало их, безвестных мальчишек, остается на полях брани. Но, к счастью, рядом был здоровяк Браас, опытный и закаленный воин. В тот день небеса были благосклонны к испуганному юноше, и отважный рыцарь вынес раненого Дала Ара на своих плечах.

С тех пор они с Браасом из Нейменгена стали лучшими друзьями и соратниками по оружию. И в гуще ожесточенной битвы не раз спасали друг друга.

Дала Ар с усмешкой вспомнил тот первый бой, казалось бы, сущий ад из криков, крови, стенаний и груды тел. Разве он предполагал, покидая свой уютный город Дженд, что окажется солдатом чужого государства, где их, гулямов, бросали в самые жестокие сечи.

А потом был второй бой в той же Индии. Затем третий, четвертый, страх приелся и исчез сам по себе. Его не пугали уже грозные противники, звон клинков, свистящие рядом стрелы и крики ужаса. Не страшили даже чудовищные боевые слоны, от вида которых душа уходила в пятки у многих храбрецов. Дала Ар почувствовал вкус настоящего боя, и страх стал ненужной ношей, лишь обременяющей умелого воина. Теперь его увлекали битвы и вид поверженных врагов. Это было то, ради чего стоило воевать. И теперь, перед началом очередного боя, он не трепетал, словно сурок у своей норы. Он спокойно смотрел в глаза смерти, а та обходила его стороной, только нанося иногда раны, и временами калеча, чтобы не забывался. Теперь не страх правил им, а он страхом. Его собратья по оружию прозвали его Отважный Ар из Дженда. А он в ответ лишь посмеивался: ведь он стал просто равнодушным к страху, а в этом не было доблести.

В один из боев под Пенджабом их отряд, сопровождавший султана, попал в засаду. Неприятель напал неожиданно, воспользовавшись тем, что они находились на охоте и отошли далеко от крепости. Враги перебили всю гвардию и окружили отчаянно дравшегося Алима. Кольцо сжималось, а силы правителя были на исходе. И даже лошадь пала под ним, сраженная вражеской стрелой, и счет шел на секунды. Увидев это, Ар направил своего коня на врагов, окруживших султана, и рассеял их сильными ударами меча. И, пересадив правителя на своего коня, он пустил султана по узкому ущелью. А сам остался, прикрывая его отход. Его участь была незавидна, врагов было бесчисленное количество, а силы на исходе. Но небо опять было милостиво, и вскоре показались войска султана, спешащие на подмогу Дала Ару.

А спасенный султан не забыл его подвига. И когда они вернулись в Газну, поблагодарил его, наградив почетным титулом «доверенный меч Султана».

С тех пор они сдружились. Впрочем, какая дружба может быть между правителем и простым сотником из чужих земель? Что могло их связывать, разве лишь благодарность за спасение? Но им было о чем поговорить, ведь они оба любили книги. И за долгими прогулками султан и сотник успевали пройтись по страницам многих великих книг. Ар с нетерпением ждал встречи, ведь для него они были словно живительный источник в безводной глуши.

….

— Я слышал, что ты раньше был Хранителем книг? — спросил правитель на кыпчакском языке. Правитель владел многими языками. И мог спокойно общаться как на кхари-боли³⁵, персидском, арабском, так и на огузском, кыпчакском и даже хакани.³⁶ У него было мягкое произношение, в отличие от более грубого, жокающего выговора Ара. И каждый раз при их прогулке, султан часто переходил на один из тюркских языков.

— Я был всего лишь лекарем книг³⁷, мой господин, — ответил ему Дала Ар

— Это высокое искусство, не доступное каждому, — одобрительно похлопал его по плечу правитель. — Где ты учился ему?

Хотя в армии султана было много тюрков-наемников, но султан общался на тюркском лишь с Дала Аром, а с другими говорил или на арабском, или на персидском. Газна была городом, говорящим в основном на персидском языке. И хотя сама правящая династия правителей была тюркской, но окруженная персидской культурой и языком, она все больше ассимилировалась, давно оторвавшись от своих корней.

— Я учился в городе Дженд, что на берегу Сейхуна. Мой учитель, достопочтенный ученый Окырман, мой дядя и наставник, научил меня арабскому языку, руническому алфавиту, китайской грамоте и многим другим знаниям. Он научил меня любить книги и понимать их дыхание Он научил меня чувствовать их болезни и вовремя лечить. Мой дядя был благородным и умным мужем, я многому ему обязан.

— Воистину, у тебя был хороший учитель, мой друг, — восхищенно сказал султан. — А хороший учитель — это считай удавшаяся жизнь.

— Благодарю, мой правитель.

Они шли по остывшему от дневного зноя городу. Последние торговцы упаковывали свой товар, закрывая свои утлые лавочки. Уличные повара мыли свою утварь, а на стенах города сменялись дозоры.

Темнело. Со стороны гор повеяло вечерней прохладой. Скоро должен прозвучать вечерний азан, и они направились в сторону мечети, куда стекались жители, желающие прочитать молитву. Увидев правителя, они расступались, склонившись в почтительном поклоне. Городские жители, солдаты, крестьяне и просто бродяги, но среди этого пестрого люда мог прятаться лазутчик и убийца, а султан слишком доверчив. Поэтому, Дала Ар не терял бдительности, и настороженно прощупывал каждого встречного. Время было неспокойным гуриды все больше сжимали кольцо вокруг империи Газневидов, и сейчас каждый мог оказаться предателем, примкнувшим к могущественным врагам. Это сильно беспокоило Дала Ара, ведь он уже опытный воин и видел, что Газневиды теряют силы. Уже многие земли заняты усиливающимся государством соседа, который хотел все больше и больше земель. Они жадно взирали на земли Газневидов, и стали нападать на дикхан, безжалостно разоряя их. И у крестьян не оставалось другого пути, как переходить под власть врагов Газны. Постоянные стычки только ослабляли государство, и силы таяли с каждым днем.

Но султану все было нипочем. Он вел себя настолько безмятежно, словно ничего вокруг не происходило, а враг был далеко.

— Ты ученый муж, и уверен, что любишь поэзию, — отвлек Ара от раздумий султан. — Ты читал когда-нибудь поэзию Яссауи или Фирддоуси? Ты знаешь, что «Шах — наме» была посвящена моему предку?

— Мне выпала большая честь прочесть это творение, правитель, — Дала Ар обеспокоенно оглядывался по сторонам. В последнее время он все больше становился тревожным, и видел опасность везде. И не понимал беспечности султана. Каждое утро он начинал день с проверки дозорных в крепости Бала-Хисар, чтобы быть уверенным в бдительности гарнизона. Затем поднимался на стены Кала-е Газниян и беспокойно оглядывал окрестности. Иногда, взяв нескольких воинов, он выходил на конях в дозор, чтобы узнать численость войска гуридов. И каждый раз огорченно отмечал, что враг с каждым разом становился многочисленнее и сильнее. Сильный враг притягивал предателей, удельные князья газневидов все чаще перебегали на сторону неприятеля. Враг готовился нанести сокрушительный удар.

Но Дала Ара не давал себе пребывать в унынии. Он никогда не сидел на месте, и проводил учения со своим отрядом, чтобы солдаты не растеряли свою сноровку и были начеку. Враг был рядом, и бдительность — самое важное оружие воина.

В гарнизоне города были воины разных народов. Здесь были и смуглые пенджабцы, воинственные кипчаки, суровые сельджуки, мрачные пуштуны, огромные алеманы и ловкие персы. Попадались даже саклабы и генуэзцы. И хотя все это разношерстное, пестрое войско, порой с трудом понимало друг друга, но в бою они были единой, мощной силой.

Дала Ар не был большим военачальником. Он был всего лишь сотником. Но солдаты и командиры его уважали и безоговорочно выполняли приказы. Ведь он умел говорить, а это порой дороже тысячи мечей.

…..

— Мои предки, мой дорогой Ар, собрали хорошую библиотеку, — продолжал говорить султан. — И ты, наверное, знаешь об этом?

— Да, Великий Правитель, — учтиво склонил голову Ар. — Это большое сокровище.

— Наверное, и твое Джендское хранилище, было большим?

— Я уже не помню, мой Владыка, ведь был юн совсем. Мне от роду исполнилось 16 зим, когда попал в Газну, — уклонился от прямого ответа Ар. — Для меня, отрока, Джендское хранилище тогда казалось громадным. Но теперь оно кажется маленьким ручейком рядом с таким огромным морем, каким является ваша китапхана — библиотека.

— Ах, мой друг Ар, — улыбнулся султан. — Ты как всегда учтив.

Сотник почтительно промолчал.

— Мы постоянно пополняли книгами нашу сокровищницу: привезли сюда библиотеки из Рея и Исфахана, из Индии и Хорезма, из Бухары и Самарканда, из Багдада и Константинополя. И мало какая библиотека в мире может сравниться с нашей китапханой.

Султан был примерно одного с Дала Аром возраста. Но вместе с тем, в нем удивительным образом сочетались мудрость правителя и детская непосредственность. Он словно тяготился ролью наследника государства, и была бы его воля — вел бы, вольную жизнь воина. Султан был частым гостем в казарме и с удовольствием проводил время с воинами, разделяя с ними трапезу и веселясь под грубые шутки солдат. А в сражениях никогда не берег себя, бросаясь в самое пекло битвы, чем приводил в трепет своих охранников.

Он был отважным воином. Но если бы все можно решить лишь отвагой. Ведь чтобы управлять государством, нужна не только храбрость, но и хитрость. И порой, возможно, даже коварство. Но султан не обладал этими качествами, и это сильно вредило государству, которое тоже, как книги, по крупицам собирали его воинственные предки. И от великой Газнауи³⁸ оставалось все меньше и меньше. Они потеряли такие города, как Хорезм, Балх, земли Мавераннахра и Индии. А опора их государства — город Исфахан, теперь был захвачен врагами. Под угрозой был и Кабул. Враги были со всех сторон, и с хищной жадностью зарились на величавый Лахор и древнюю Газну — последний оплот некогда великой империи.

Но султан по-прежнему пребывал в своем призрачном мире, полным напрасных мудростей и тщетных мыслей. Он говорил о книгах, поэзии, расспрашивал Ара о Дженде и землях вдоль Сейхуна. Султан говорил обо всем, но только не о войне. А иногда, уединялся в своей комнате, проводя дни и ночи за своим любимым занятием — каллиграфией. Когда уставал, приглашал в свои покои поэтов и слушал древние сказания о своих великих предках. Правитель и сам писал стихи, и даже создал несколько диванов³⁹. Но сейчас, когда государство в опасности, время не красивых слов, а решительных действий. Но мог ли он, наемник Дала Ар, намекнуть своему правителю о том, что вокруг разгорается пожар. И что пора точить мечи. Надеясь на силу слов и дипломатию, султан слишком доверился соседям, нарушившими все договоренности. Дипломатия — это всего лишь хитрость на время, и только сила оружия была решающим словом в победе. Если дело так дальше пойдет, то Газнауи осталось считанные дни.

— А ты знаешь, Ар, что отец нашего государства, Великий Ала тегин, родом из ваших краев? Ведь он был рабом, захваченным в одном из военных походов у Джендского моря.

— Я не знал, мой правитель, — удивленно поднял на султана глаза Ар. — Он был с берега моря?

— Ты видел Джендское море?

— Нет, султан. Хотя я жил всего лишь в нескольких днях пути, но мне так и не удалось увидеть то море.

— Жаль, — разочарованно вздохнул правитель. — Я родился и вырос здесь. Как и мой отец. И во мне, наверное, осталось мало тюркского. Мы уже давно не кочевники. Но кровь все рано тянет туда. Мне хочется увидеть эти места хотя бы одним глазом. Я хотел бы вдохнуть запах степи, и увидеть бескрайние просторы наших древних земель. Наверное, они чудесны.

— Они прекрасны, мой правитель! — порывисто воскликнул было Дала Ар, но застеснявшись своих чувств, смущенно потупил глаза. А ведь он давно забыл о своей давней родине. Или заставил себя забыть, чтобы тоска по родине не мучала его. А в постоянных войнах исчезли любые чувства. И образ родины давно притупился. Но внезапно, именно рядом с султаном, он ощутил сильную тягу к землям, на которых родился. Неужели он так и не смог забыть свою родину? Неужели Дженд, давно оставшийся в далеком мареве прежней, уже несуществующей жизни, не переставал жить в его сердце?

Султан понимающе посмотрел на него и одобрительно похлопал по плечу.

Правитель все хлопоты по обороне переложил на Саманира, жестокого, но бесталанного военачальника. Солдаты не уважали его и за глаза называли надутым индюком. Слабый командир делал слабым сильное войско. Все было словно заранее обречено, и Газна готовилась к своему возможно последнему бою.

….

Зазвучал азан минарета центральной мечети на площади. Громкий призыв муэдзина поддержали и другие мечети, и город утонул в раскатывающихся азанах. Жители, кто бегом, а кто, не торопясь, поспешили в сторону мечети, чтобы успеть на вечерний намаз. ним присоединился и султан, несмотря на недовольство следующей за ними стражи. Дала Ар, стараясь не потерять из виду правителя, побежал за ним. Когда они уже подошли к мечети, правитель остановился, и словно что-то вспомнил. И, посмотрев в глаза сотника, доверительно сказал:

— Сегодня я принял важное решение. Оно важно и для меня и надеюсь для тебя. С завтрашнего утра ты становишься хранителем книг нашего дома. Теперь твой долг — охранять не город, а книги. Ты должен сохранить все, что есть в нашей библиотеке, чтобы ни произошло. И даже если падет государство и исчезнем мы, то пусть хотя бы книги останутся навечно. Ты теперь мой доверенный по письменам.

Дала Ар немного опешил от такого предложения. Ведь он всего лишь простой воин, давно не бравший в руки эти письмена. Как он может быть хранителем книг? Что он должен с ними делать? И разве нет для этой почетной должности более достойных мудрых мужей?

Но разве он мог отказать правителю? И ему оставалось лишь покорно склонить голову, прошептав взволнованным голосом:

— Вы оказываете мне высокую честь, мой правитель. Я буду стараться не подвести и не осрамить этот почтенный аманат⁴⁰.

И учтиво прижав руку к сердцу, Дала Ар почтительно застыл на месте. Но султан, не дослушав его, смешался с прихожанами и скрылся в дверях мечети.

Глава 8. Мелодии Коркыта

Алма проснулась от резкого смеха водителя. Даже не смеха, а скорее от гортанного, громкого хохота. Спросонья она даже успела испугаться, не сразу поняв, где вообще находится. Слишком яркие и подробные были сны, что к реальности приходилось долго возвращаться. Наконец, увидев салон, бескрайние степи за окном, она осознала, где находилась. И вспомнила маршрут своей поездки — таинственное и загадочное поселение читателей «Тал Жайлау».

— А мы уже приехали, красавица! — игриво ткнул в плечо таксист проснувшуюся Алму. — А ты, сестренка, всегда такая молчаливая? Ты улыбнись, девочка, эти места любят радость и веселье, а то желание не сбудется.

И захохотал, вернувшись в свое привычное состояние беспардонного автомобильного циника. Пассажиры одобрительно заулыбались. Алма поморщилась от бесцеремонности таксиста. Стоило уезжать от алматинских автохамов, чтобы встретить кызылординского? Таксисты, пожалуй, везде одинаковые. Она недовольно отодвинулась и стала разглядывать на горизонте контуры большого, белого сооружения, к которому автомобиль стремительно приближался.

Водитель прибавил газу, и через несколько минут они уже были рядом с мемориалом. Водитель лихо тормознул недалеко от входа в комплекс и демонстративно вытащил ключ из зажигания:

— Мы на месте!

Суетливо выскочив из салона, он подбежал к багажнику и, открыв крышку, стал быстро вытаскивать сумки, словно боялся опоздать куда-то.

— Давайте быстрее, мне нужно успеть в город.

Пассажиры, расслабленно разминая спину и ноги, медленно потянулись наружу, нехотя поднимая дорожные сумки.

— Пусть сбудутся ваши желания! Да храни вас Всевышний, — торжественно воскликнул водитель и, взяв расчет, юркнул обратно за руль и, взревев двигателем, быстро уехал в сторону города. Странный таксист.

— До свидания! — прошептали ему вслед пассажиры. Мужчина взял на руки свою дочку и, подхватив сумку, пошел в сторону мемориала. За ним устало поплелась его супруга. Алма тоже пошла следом.

….

Со всех сторон мемориал окружили паломники. Они были и справа, и слева, и спереди, и сзади. В белых и пестрых платках, в джинсах или костюмах, в чапанах и куртках. Люди разного возраста, расы и профессии шли к комплексу, с удивлением рассматривая это белое, гудящее на ветру сооружение. Что-то было общее было в лицах этих людей. То, что объединяет порой людей разных стран. То, что собирает людей в одно целое, делая непохожих людей родными и схожими. Часть из этих людей шла с кобызом, другие с домброй, а третьи так и вообще с диковинными инструментами словно собирались там играть концерт. А другие паломники, не решаясь сразу зайти внутрь двора комплекса, долго кружились перед входом. Они словно выискивали некую волшебную точку, найдя которую на миг замирали, и некоторое время созерцали устремленное ввысь громоздкое и причудливое сооружение. Затем, кто-то из них подавал знак, и паломники строгим порядком, один за другим, последовательно заходили внутрь ограждения, по пути читая молитвы и приветствуя кого-то невидимого и тайного. Но который тоже явно был где-то рядом. Возможно, они видели самого Коркыта?

Алма видела этот ритуал и рядом с мавзолеем Яссауи. Тогда она не придала значения, но сейчас ее заинтересовало это странное действие, которое сосредоточенно проделывали паломники перед входом в сакральное место.

Много было и туристов, увешанных фотоаппаратами и рюкзаками, для которых мемориал — всего лишь один из пунктов на их маршруте. Но все равно, людей здесь было явно меньше, по сравнению с мавзолеем в Туркестане. Да и комплекс был меньше, всего лишь ряд небольших сооружений, созданных, скорей всего, недавно. Здесь не было старины и истории, которая чувствовалась там. Но здесь была другая, неведомая энергия, которая ощущалась каждой частичкой тела. И эта энергия, видимо, и единила людей, отражаясь особым знаком на лицах, делая их похожими. Странное ощущение, которое Алма не могла до конца понять.

Она решила тоже сразу не заходить. Эта новая энергия придавала странную вибрацию всему телу, что Алма невольно остановилась, ища точку опоры. Интересно, какую точку нужно найти, чтобы понять готовность?

Она несколько раз поменяла место, двигаясь то вправо, то влево. В голове зазвучали различные мысли, словно с ней стал говорить кто-то неведомый. Но она никак не могла разобрать слова. Так, может быть, именно эти слова ищут паломники? Но тогда кто же она сама, турист или все же паломник? Да и как она может быть паломником, если никогда не верила в эзотерику. А порой даже высмеивала духовные устремления людей.

Алма усмехнулась над своими неуклюжими попытками найти точку опору. Чушь, нет никакой энергии. А голова шумит только лишь потому, что она просто устала.

Посмеиваясь над своим воображением, Алма решительно поднялась по ступенькам, и вошла через ворота на территорию комплекса. Гул, который доносился издалека, исходил от огромных белых стел, напоминающих по форме гигантские ковши. Подойдя поближе, она поняла, что это был даже не гул, а мелодия, которая образовывалась от дуновения ветра. И каждый раз, когда ветер становился сильнее, мелодия играла еще громче, а потом затихала, превращаясь в еле слышимое звучание.

— Мы их называем «Поющие трубы», — раздался над ухом голос. Она вздрогнула от неожиданности и оглянулась. Рядом стоял невысокий пухленький мужчина в очках, одетый в мешковатый, серый костюм. Он был очень загорелым и от этого его зубы казались белоснежными.

— Поющие трубы? — недоуменно переспросила Алма.

— Да, поющие трубы. Они символизируют четыре стороны света. Вся концепция базируется на взаимогармонии. Не удивляйтесь этому словосочетанию, потому что гармония не бывает односторонней — она взаимная. Видите (поднял он руку на вершину ковша) эти трубы? Так вот они, повернувшись в разные стороны, вбирают свет мира с четырех сторон света. Эти трубы устанавливают порядок взаимосветения, через который идет распределение тонких смыслов понимания звука.

Заметив удивленный взгляд Алмы, он спохватился, и, вытащив из пиджака визитную карточку, протянул ей с учтивым поклоном головы:

— Покорнейше прошу прощения, я не представился. Меня зовут Галым, я смотритель этого комплекса.

— Вы гид? — взяла в руки карточку, с интересом разглядывая собеседника. — А вот мне как раз нужен гид. И я даже могла бы заплатить.

— Ух ты, как заманчиво! — игриво покачал смотритель головой. — Мне всегда приходится работать бесплатно, мало кто предлагал оплату. Да я и не прошу денег, ведь мне нравится рассказывать. Я не гордый, если дают — беру. Но деньги не важны в моей работе, ведь мне нравится то, что я делаю. Это, можно сказать, работа мечты.

Смотритель галантно взял сумкуу Алмы и повел ее дальше, осторожно ступая по мраморным плиткам, покрывающим весь пол комплекса.

— Но я не возьму у вас денег, — вдруг твердым тоном сказал он. — Я мужчина и не беру у женщин денег.

— Это слишком сексистский подход. Современный мир признает только равенство, а не делит людей по полу. Я считаю, что в этом есть гендерная дискриминация. Я зарабатываю так же, как и мужчина. И могу заплатить так же, как и мужчина. В чем разница?

— Так вы феминистка? — усмехнулся смотритель.

— Отнюдь. Я говорю о том, чем живут сегодня люди в XXI-м веке.

— А позвольте мне остаться в веке двадцатом. А лучше еще раньше. Мыслями я пребываю еще дальше, где-то в веке десятом. Можно сказать, что я оттуда почти не выхожу, — улыбнулся Галым. — А вы, девушка, кем работаете?

— В некотором смысле, ваша коллега. Я заведую библиотекой. Она, кстати, скоро должна назваться музеем редких книг. Так что я тоже смотритель.

— Как это прекрасно! — обрадовался мужчина. — Ну, коллегам я тем более готов послужить бесплатно.

Они приблизились к стелам, возле которых раскинулся амфитеатр с сидящими, словно зрители, туристами. А чуть дальше от них, подняв лицо к небу и закрыв глаза, застыли женщины в зеленых платках. Они словно слушали то, что не слышно другим. Возможно, они слушали этот гул, который доносился из этих труб? А позади них расположились люди с музыкальными инструментами. Но они почему-то не играли, а замерев с инструментами, тоже внимательно слушали звук стелы.

— А что делают здесь люди с инструментами?

— Они пришли к своему учителю. Ведь великий Коркыт был музыкантом. Он создал гармонию звука, которую хотят поймать эти музыканты. Говорят, что услышавший звук, обретает ясное понимание музыки и невероятный талант. Часть из них, кстати, даже не умеет играть.

— Не умеет играть? А зачем им талант, если его не смогут применить?

— Говорят, благодаря звуку можно за одну ночь научиться играть на инструменте.

— Неужели это правда? — недоверчиво разглядывала она музыкантов, закрывших глаза, и застывших, словно статуи, в позе ожидания.

— Некоторым это удавалось. И я сам тому свидетель. Если услышать волшебный звук, люди открывают в себе новые грани. И порой узнают свое предназначение.

Алма недоверчиво слушала смотрителя и незаметно ухмылялась. Заметив это, Галым нахмурился, и повернулся к ней.

— А я думал, что вы паломница, совершаете зиярат. Хотя, конечно, вы совершенно не похожи на паломницу.

— Ну, в некотором смысле, может быть, я тоже паломница. Может быть, я тоже ищу некий звук. Звук гармонии или там, не знаю, предопределения. Хотя еще ничего не понимаю в этом. И даже не знаю, что означает слово «зиярат».

— Зиярат — это паломничество к святым местам: к мазарам пророков, святых, шейхов, имамов.

— А Коркыт ата был святым?

— В народе он почитается святым. Но я, знаете ли, ученый. И я не воспринимаю сам культ святости. Я подхожу к этому вопросу научно и прагматично. Коркыт — это реальная личность, жившая в XI веке, в эпоху огузов и кипчаков. По некоторым сведениям, у него мама была из кипчакского племени, а отец — огуз.

— Но почему ему приписывают волшебные силы?

— Это нормально. Ведь людям нравится идеализировать прошлое, словно тогда люди жили честнее и праведнее. А люди всегда были одинаковы. Всегда и была та же алчность, блуд, жестокость. Святые — это возможно те, кто не хотел принимать реальный мир. И говоря современным языком, они анархисты или дауншифтеры, и шли по своему пути. А может быть, они были настолько праведны, что в народе сохранилась о них добрая молва. Кстати, не все мусульмане поддерживают культ святых. Другие считают, что зиярат — это ширк⁴¹, идолопоклонничество. Но, тем не менее, как видите, зиярат очень популярен среди народа.

— А что они делают? — спросила Алма, показав на монотонно раскачивающихся паломниц.

— Они слушают тот самый особый звук, ту самую великую мелодию Коркыта на цветочном лугу, дающую какое-то особое понимание, или некую гармонию. В общем, я до конца не разобрался в этом культе.

— На цветочном лугу? — удивленно переспросила Алма.

— Это что-то типа некоего внутреннего состояния. Это духовный макам, который достигается пилигримом на своем пути. И говорят, лишь «очистившиеся» могут увидеть эту мелодию. Именно увидеть, так как звук имеет цвет. В общем, у них там все странно и запутанно, — скептично хмыкнул Галым. — Люди любят сказки, даже если они взрослые. Ведь сказка никуда не уходит из нашего бытия. Лично я, во всем этом вижу остатки детства, нереализованные мечты и несбывшиеся надежды.

Туристов стало больше. Они заполонили всю площадь комплекса, оживленно снимаясь на фоне зданий. Стало многолюдно и шумно. И своим шумом туристы заглушили гул башни, на что паломники недовольно морщились.

— Все здания здесь напоминают элементы кобыза. Вот это, например, ушки кобыза. А видите статую, — указал Галым рукой на большую скульптуру животного. — Это кошкар, здесь он изображает тегі (элемент кобыза, служащий для держания струн).Весь комплекс — это, по сути, форма большого кобыза.

— Как интересно! — по-новому взглянула на сооружение Алма. — А вы давно здесь работаете?

— О, да, остаточно давно, — с некой гордостью ответил смотритель. — Я работаю здесь уже десять лет. А по образованию я историк.

— Историк? — удивилась Алма.

— Почему все удивляются? — усмехнулся смотритель.

— Простите, я не хотела вас обидеть. Просто мне показалось, что человеку с высшим образованием, ученому, скучно работать смотрителем.

— Почему-то бытует мнение, что смотрители должны быть стариками или старухами. Но я не шыракшы⁴², я музейный работник.

— Мне кажется, интереснее в городе.

— О, я так люблю свою работу, что мне в городе скучно. У меня прекрасная работа. Взгляните, какие здесь просторы. Какой воздух. Солнце. А река. Сырдарья делает здесь самый красивый и полный поворот, — взмахнул он рукой на неторопливо текущую невдалеке реку. — Да я ни за что не променяю эту работу.

— Я вам завидую, — мечтательно вздохнула Алма. — А на моей работе, увы, душно и скучно.

— Так меняйте работу. Переходите к нам, у нас не бывает скучно, — улыбнулся Галым. И взяв ее за руку, повел в другую сторону, подальше от шумных туристов. — Пойдемте, я вам покажу Пирамиду желаний. Нужно пройти семь раз вокруг этой пирамиды ради исполнения задуманного желания. Хотите, чтобы ваше желание сбылось?

— Конечно! Но у меня миллион желаний, — усмехнулась Алма. — У вас не хватит и дня, чтобы их выслушать.

— У всех есть желания. Даже у Коркыта были желания. Ведь ему пророчили смерть к 40 годам, поэтому он стал переезжать из города в город, чтобы убежать от Смерти, которая постоянно ступала по его стопам. Так он объездил четыре стороны света и вернулся к родной земле, к берегам Сырдарьи. Ночью ему приснилось видение, в котором он создавал кобыз. Проснувшись, он понял, что обязан изготовить этот инструмент, и тогда сможет избежать смерти. Он срубил целое дерево и вырезал основание. Затем зарезал свою верблюдицу, на которой странствовал эти года, и натянул её кожу на низ кобыза. Потом отловил маленького жеребца и сделал из его волос струны. Завершив изготовление музыкального инструмента, он начал играть на нём. Всё замирало при звуке, издаваемом кобызом. Говорят, что даже река Сырдарья замедляла своё течение. Видите, здесь река сливается с небом, образую единую синюю даль. В древности говорили, что отсюда идет второй проток реки, уходящий в небо. И на ней в лодке приплывает сюда Коркыт, чтобы сыграть свою мелодию вечности.

Алма уставилась на реку, пытаясь увидеть ту самую незримую протоку, по которой приплывал святой.

— По правде говоря, мазар Коркыта смыло водой, и его кости лежат где-то там, — неопределенно указал он в сторону берега реки. — Кстати, вы не слышали историю про сорок девушек, погибших здесь?

— Сорок погибших девушек? — ошеломленно спросила Алма. — Расскажите, пожалуйста. Очень интересно.

— Тоже древняя легенда. Говорят, сорок молодых девушек услышали мелодию Коркыта и захотели увидеть предмет, который издаёт этот прекрасный звук. Долгим был их путь, и они очень истощились. Когда они вступили в поселение Дешт-и-Кыпчак, 39 девушек погибло от голода, и только последняя хромая девушка смогла добраться до цели, ведь она шла с козой, которая давала ей пропитание. Но недолго длилось её счастье, так как, увидев Коркыт-ата, играющего на кобызе, она упала замертво.

— Ужас какой, — пробормотала Алма. — Зачем молодым девушкам идти на неведомый звук, да еще рискуя жизнью?

— Неважно, была ли такая история в реальности, но она метафорична, — сняв очки, задумчиво протер их, Галым. — Сила искусства выше жизни. Дух вечен, и в музыке он находит бессмертие.

— Ничего не поняла.

— Коркыт искал бессмертие и нашел его через звук кобыза. И нашел бессмертие в духовном звуке. Звук, который услышали девушки, тоже сделал их бессмертными, сменив их физическую оболочку на духовную, бессмертную. Искусство никогда не умирает.

В этот момент громкий автомобильный сигнал привлек их внимание. Она оглянулась и увидела долговязого мужчину в кепке, державшего в руках ветку и книгу. Это было знаком, по которому она должна была узнать встречающего ее человека. Она досадливо оглядела его. Так не хотелось расставаться с этим уютным смотрителем. И хотелось слушать и слушать его сказочные истории, очаровывавшие своим волшебством и иллюзорностью. Но этот худой мужчина в кепке вернул ее в реальность, напомнив о цели поездки и почему-то, о прошлых разочарованиях.

— Увы, мне нужно ехать, — расстроенно взяла она сумку из рук Галыма. — Нужно ехать, хотя и очень не хочется. А хочется и дальше бродить здесь между зданиями, слушая божественную мелодию кобыза. И впитывать мудрость ваших слов. Вы великолепный рассказчик.

— Только разговорились, — тоже расстроился смотритель. — Приезжайте тогда в субботу, у нас тут будет международный фестиваль «Коркыт и музыка Великой степи». Сюда съедутся ученые, музыканты, писатели, поэты, культурные и общественные деятели. Я был бы рад увидеть вас.

— Я не обещаю, что приеду. Но очень хотела бы, — в нерешительности стояла она, не желая расставаться с интересным собеседником. — Теперь мой путь и время не принадлежат мне.

— Но только вы решаете, как ими распорядиться, — пожал ее руку Галым. — Прощайте. И надеюсь, скоро свидимся.

Она молча стала спускаться к ожидавшему ее водителю.

— Я почему-то уверен, что вы еще вернетесь сюда, — крикнул ей вдогонку Галым. — Ведь сюда возвращаются познавшие.

— Познавшие! Познавшие! — гудели за ним трубы, играя музыку ветра.

— Я надеюсь, Галым! — крикнула она, не оборачиваясь. — Я надеюсь, что познаю и вернусь.

А водитель уже заводил двигатель.

Глава 9. Азия Дауысы

1994 год, Алматы.

Перед глазами все расплывалось. Словно в фильме, где специально замедлили кадры, чтобы в тягучих фрагментах зритель мог лучше разглядеть все то, что происходит внутри. Но Алма чувствовала себя так, будто она была как внутри, так и снаружи. Кадры иногда ускорялись, и она подвисала, отстав от бурно текущих буйных, но непонятных фрагментов, уходящих, как поезд, вперед. И оказавшись в некоем странном межкадрье, она судорожно двигала локтями, чтобы выплыть из этого расплывчатого болота вязких образов. Алма не помнила частностей или подробностей. У нее сбился четкий хронометраж, по которому она строго двигалась в своей повседневной жизни. Здесь все было по-другому. Здесь была другая реальность, которую создавал Арман, превращая, словно волшебник, все вокруг в некую мистерию. Иногда не хватало сил и палитры эмоций, чтобы ощутить всю полноту той радости и восторга, которые окружали ее в эту ночь. И она с удивлением находила в себе все новые и новые ощущения, о существовании которых даже не догадывалась. Порой, бурлящие внутренние эмоциональные потоки не совпадали с тем, что происходило вокруг. Словно было две Алмы: одна, парила где-то там, высоко в небе, где рядом был Арман, и вечное синее небо, наполненное нежностью, любовью и безумной радостью. А другая, глупо улыбалась, с удивлением озираясь на огромный стадион Медео, прожектора, ночное небо и буйство, творящееся вокруг. И эти два мира то сливались, то расходились.

Алма даже не помнила, как вообще они оказалась здесь? Все произошло так быстро и неожиданно, что она внезапно осознала, что сидит среди зрителей концерта «Азия Дауысы» на Медео.

— Азия Да-Да-Дауысы, — неслось откуда-то издалека, с крошечной сцены снизу, где было много света, неонов, красных огней и странных верблюдов, величественно восседающих рядом со смешно прыгающими артистами на сцене.

— Верблюды, — глупо хихикала она. — Верблюды. — Показывала она пальцем туда.

Но ее никто не слышал, потому что было шумно. Ее голос тонул среди всего этого дикого гвалта и сумбурного веселья, творящегося вокруг. Все сиденья были заняты выпускниками, которые прыгали, пили, кричали, полной силой ощущая свою свободу и взрослость. Вокруг слышалась радостная и в то же пестрая разноголосица из пьяных голосов одноклассников, пьющих прямо из бутылки шампанское, оглушительной музыки и аплодисментов зрителей. И в этом тумане всеобщей радости, Алма вдруг четко осознала, что она находится здесь и сейчас. И нет никакой другой реальности, кроме этой. Реальности, где рядом находится Арман, а вокруг высятся утыканные зелеными елями горы, и сверху мерцают только зажегшиеся молодые звезды на небосклоне. Это восторженная реальность, которую она хотела бы растянуть до бесконечности.

— Арман, Арман — где мы? — бессвязно шептала она, и голова кружилась от избытка ощущений, которых было так много в эту ночь, что она не успевала переварить. Слишком много для домашней девочки, слишком громко для тихой школьницы.

— Это же Медео? Медео? — вдруг кричала она и, закрыв глаза, на миг застывала, вспоминая школьный бал, автобус, дорогу, и другие фрагменты изменившей ей памяти, временами ярко вспыхивающие в ее блуждающем воображении.

— Хочешь еще? — хлопнул кто-то ее по плечу. Она вяло открыла глаза и увидела вечно улыбающегося Талгата, присевшего рядом. Он курил папиросу со сладковатым, тошнотворным запахом. Жадно затянувшись, Талгат на миг задержал дым внутри, и замер. И, не выпуская дым, он молча протянул ей дымящуюся папиросу. Алма подняла было руку, чтобы тоже затянуться, и заправски замереть, как это картинно сделал Талгат. Но кто-то перехватил ее руку.

— Ты уже достаточно покурила, — раздался требовательный голос Армана. — Для первого раза тебе этого более достаточно. И вообще, не связывайся с этой гадостью, она многих людей сгубила.

— Арман, разреши хоть чуточку, — стала жалобно клянчить Алма. — Обещаю, больше не буду.

— А кто будет нести до дому? Мне потом придется нести тебя на руках.

— На руках? — глупо захихикала она и уткнулась в его плечо: — Я хочу, чтобы ты нес меня на руках. Высоко-высоко. Далеко-далеко. К тем звездам на вершине.

— К тем звездам? — оценивающе посмотрел Арман на вершину плотины, куда вели белеющие в ночи ступеньки.

— Танцуем все! — закричал одноклассник Игорь и изо всех сил засвистел, заснув пальцы в рот, одновременно подпрыгивая на на сиденье. Другие выпускники тоже забрались ногами на сиденье, и затанцевали, подпевая выступающим на сцене артистам. А остальные продолжали пить алкоголь, расположившись группами между рядами. И не было рядом с этими разнузданными юнцами вчерашних учителей, кроме веселья и хаоса.

— А кто это поет? — прищурившись, стала разглядывать тоненькую фигурку на сцене Алма.

— Это Патриция Каас.

— Патриция Ка-а-ас? — восторженно воскликнула Алма. — Я же обожаю ее песни Ур-ра! Браво! — стала она хлопать, неуклюже подпрыгивая на сиденье. — Ур-ра! Браво! — подхватили ее возглас одноклассники, подняв пластиковые стаканы. — Пьем за окончание школы.

Выглаженные платья и костюмы уже помялись. Прически растрепались. У выпускниц потекла тушь, но им было уже все равно. Торжественная, гладкая часть вечера прошла. И теперь можно и радостно помяться. Временами ругаясь, матерясь, толкаясь и веселясь, они пытались прорваться вниз, где на большой площадке, недалеко от сцены танцевали люди. Но суровые полицейские оттесняли их обратно, а особо буйных забирали с собой. И с каждым разом выпускников становилось все меньше и меньше: часть заснула прямо на скамейках, другую забрала полиция.

Талгат все-таки всунул Алме папиросу, незаметно от Армана. И она, воровато оглядываясь, судорожно затянулась. Едкий, сладкий дым обжег ее рот и легкие, из глаз потекли слезы. В горле запершило. Алма с трудом выдохнула дым и надрывно закашлялась. Голова резко закружилась.

— Ха-ха-ха! Шшшш, — зашуршал голос Талгата, а сам он превратился в пернатое существо с головой ящерицы. — Я же говорил.

— Я же говорил! Я же говорил! — шипел в ее голове звериный шепот.

Дальнейшее она помнила смутно. Пышные хвои на горе Мохнатка вдруг превратились в косматые чудовища, пытающиеся схватить ее своими длинными лапами.

— Спаси, Арман! Меня окружают драконы! — испуганно прижималась она к Арману. А тот лишь посмеивался, шутливо отгоняя, словно сказочный герой, грозных монстров. И снова звучал едкий, как его «папироска», трескучий смех Талгата, превратившийся в воронье карканье:

— Кар! Кар! Я же говорил! Кара! Кар! Ха-ха-ха!

Сидевшая рядом Айгуль из 11 б вдруг стала похожа на мультяшную героиню Гайку. Она что-то быстро тараторила, но Алма не успевала понять смысл сказанного, и лишь хохотала. А огромное ущелье хохотало вместе с ней, кружась в безумном хороводе с беснующейся толпой, звездами, прожекторами и томной Патрицией Каас, которая выводила мурлыкающе и томное:

Il joue avec mon cœur

Il triche avec ma vie

Il dit des mots menteurs

Et moi je crois tout c’qu’il dit

Leschansonsqu’ilmechante

А перед глазами плыл откуда-то появившийся в воздухе загадочный петроглиф.

….

Равномерно качаясь, пыхтя, Арман нес ее на руках по ступенькам. И каждый следующий шаг давался ему тяжелее. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. Но, чуть отдышавшись, упрямо шел дальше, не выпуская из рук девушку.

А Алма все больше трезвела. С каждым шагом ее голова прояснялась и одновременно становилась тяжелей. Руки бессильно болтались, вздрагивая от каждого шага. А ноги гудели, и новые, лакированные туфли на высоких каблуках, сильно сжимали ступни. Она потянулась, чтобы сбросить ненавистные туфли, но ничего не получилось. И она безвольно откинулась на руках Армана, считая ступеньки, по которым они шли.

— Раз-да-три!

Вот уже они прошли сотни шагов, а конца этим ступенькам все не было и не было. Алма сбилась со счета, и стала заново считать. Но голова так сильно болела, что она опять сбилась и, рассердившись, бросила это дело. Она слегка приподнялась и посмотрела через плечо Армана вниз. Концерт давно закончился, и стадион был пуст. Не было ни артистов, ни музыки, ни даже автобусов рядом со стадионом. Ущелье утопало в безмолвной темноте.

— Арман, а куда ты меня несешь? — осторожно спросила она.

— Я всего лишь выполняю твою просьбу, ведь ты просила отнести тебя к звездам.

— Звезды находятся на плотине?

— Оттуда к ним близко, — задыхаясь от ходьбы, отрывисто ответил он. — Я загадал, что если пройду с тобой все эти 842 ступеньки, то нам будут доступны любые вершины в жизни. И по жизни нам легко будет идти.

— Но позволь мне пойти самой. Я вижу, как тебе тяжело. Опусти меня на землю, и я пойду рядом.

— Нет, милая. Я должен пройти весь путь с тобой на руках. В этом и суть пути. Я мужчина, а ты моя женщина. Я пронесу тебя через все невзгоды, которые могут встретиться на нашем пути.

Алма недовольно замолчала и откинула голову назад. А перед глазами раскинулось огромное небесное одеяло с бесчисленными мириадами звезд. Они были настолько живыми и близкими, что она невольно протянула руку, чтобы потрогать их. Но звезды лишь казались близкими и были такими же далекими, как и эта вершина, до которой они никак не могли дойти. Каждый шаг Армана отдавался гулким звуком в тяжелой голове Алмы. Мозоли нестерпимо саднили.

— А как мы доедем до дому? — беспокойно спросила она. — Ведь автобусы все уехали?

— Неважно, — отмахнулся Арман. — Доедем, долетим, доплывем. Важно дойти наверх, а остальное вторично.

Ох и упрям же этот Арман! В своем желании добиться своего, он становился неистовым.

— Раз-два. Раз-два-три! — Она, словно тюк на верблюде, безвольно раскачивалась на руках Армана. С каждым шагом становилось прохладнее и трезвее, а весь радостный кураж куда-то улетучился. Уже не грели ни Медео, ни эти ступеньки, ни даже сам Арман. Никого вокруг не было, а наверху их ждала пугающая темнота. Ей вдруг стало страшно.

— Пошли домой, Арман. Прошу тебя, — взмолилась она. — Может быть, мы дойдем в другой раз, но не сегодня? Позволь мне слезть с твоих рук, я устала. Я не хочу идти дальше. — закапризничала она.

Тяжело дыша, Арман остановился. Пот лил градом с его высокого лба. Обреченно посмотрев наверх, он тяжело вздохнул. Было далеко до вершины, а он уже выдохся. Арман нехотя поставил ее на ноги.

— Может быть, немного отдохнем, и продолжим наш путь? — неуверенно сказал он, успокаивая сбившееся дыхание. — Но мы должны обязательно пройти все ступеньки, чтобы сбылись наши желания.

— Нет, — решительно сказала Алма. — У нас все лето впереди, еще много раз дойдем. А сейчас я хочу домой.

И, сняв туфли, пошла вниз, осторожно ступая босыми ногами по каменным ступенькам. Арман хотел остановить ее, но она ушла так далеко, что он уже и сам был рад, что не придется опять ее тащить. А ведь они не прошли и половину пути.

Он стоял в замешательстве, не решаясь идти за ней, и в то же время ему было жалко сходить с пути, ведь столько уже пройдено. А своенравная Алма уходила все дальше и дальше. Удрученно вздохнув, Арман досадливо махнул рукой, и понуро поплелся за Алмой.

— Ты не наденешь свои туфли? — крикнул он ей вслед. — Ведь холодно. Ты можешь простудиться.

— Я от них устала, хочу идти босиком, — упрямо отозвалась она. — Идти до самого дома.

Они спустились к стадиону, и, обойдя его, пошли пешком к светящемуся внизу яркими огнями городу.

Глава 10. Степной беркут

Сверху беркуту было видно многое. Отсюдаь, с высоты его полета, земля выглядела выпуклой и маленькой. А домики становились крошечными, как и люди, словно муравьи, копошившиеся возле своих коробочек. Они были заняты таким же крошечными, как и они, рутинными делами. И только он, степной орел, царь выси и король безграничного горизонта, величественно парил, снисходительно разглядывая земную суету. Разглядывал, чтобы камнем упасть вниз и молниеносно схватить добычу, которую долго высматривал. Но только подальше от людей. В глухой тишине, где были его, беркута, степные земли.

Но в последнее время его степь изменилась. Живность, которой он питался, стала исчезать. Стало меньше птиц, сурков, зверьков и сайгаков. И порой, чтобы поймать иную добычу, приходилось долго парить в небе, выискивая хотя бы тушканчика, а то и просто маленькую мышку, на которых он раньше и не позарился бы. Степь его все больше и больше унижала.

Некоторые его молодые собратья от отчаянья и голода, повадились подбирать остатки человеческой еды, подворовывая в поселениях. Это было унизительно для беркута. И это было опасно, ведь люди никогда не приносили хорошего степным орлам. Люди жадно захватывали все земли в округе, наводнили степи железными коробками, отравляли воздух своими творениями. Люди запускали огненное железо ввысь, разрывая священное небо. И эти хвостатые огненные чудовища с оглушающим ревом устремлялись в небо, пугая животных, птиц и их, степных правителей выси. От этой огненной отравы все вокруг вымирало. Гибли травы, вымирали животные, исчезали птицы. А потом все замирало, и в степи надолго устанавливалась мертвая тишина.

Орел с ужасом вспоминал эти хвостатые чудовища. Когда раздавался гул, предшествующий полету этих чудовищ, он улетал в сторону моря, где наловчился ловить рыбу. Но и там были шумные и жадные люди, убивающие море и рыбу. А солнце, видя человеческую жестокость, беспощадно выжигало и без того высохшую землю, покрывая песками все вокруг. Море постепенно превращалось в песок.

Трудно стало охотиться белоголовому орлу. Он давно не пробовал мясо сайгака, ведь жадные люди перестреляли их. А другие животные внезапно исчезли после того, как стали падать эти железные птицы.

Беркут и раньше не любил людей, стараясь держаться от них подальше. Но после всего этого, стал их еще больше ненавидеть. И стал мстить им, воруя их скот, птицу и другую живность. А однажды, прямо со двора унес маленького пса. Сделал это специально, чтобы заставить замолчать это крикливое существо, мешающее ему.

Беркут боялся людей, как и все в округе. Все звери и птицы пытались избегать этих жестоких, жадных и шумных существ. Но еще больше, он их ненавидел.

Беркут вошел во вкус, и теперь нападал лишь на стада, воруя ягнят. И с каждым разом он воровал чаще и жестче. Люди виноваты в том, что живность исчезла в округе. Так пусть платят за это.

Паря недалеко от местности Кумтас, он заметил на склоне холма небольшую отару. Его зоркий взгляд заметил среди них еле державшихся на тоненьких, неокрепших ножках новорожденных ягнят. Вот она, добыча и возможность принести птенцам корм. Но в то же время это и большой риск. Когда имеешь дело с людьми, возможны всякие неожиданности.

Беркут сделал несколько кругов, выискивая самого слабого и маленького ягненка. Но даже самый маленький уже был достаточно крупным, чтобы можно было его мгновенно унести. А скорость — вопрос выживания, ведь рядом бегала большая собака. Да и пастух, наверное, рядом, и не преминет пальнуть в него.

Орел поискал глазами пастуха и нашел его, мирно дремавшего в тени саксаула. Старый чабан вряд ли успел бы защитить стадо, но собака была очень резвой и уже заливалась лаем при виде большой птицы.

Белоголовый сделал еще несколько кругов вокруг отары и решил не рисковать. Лучше он поищет добычу поменьше. Он еще разберется с этой отарой, и утрет нос горластому псу. А пока поищет добычи поменьше. Подойдут и ласточки, хотя бы вон те, что парой летели вдоль реки. Он уже немолод, и ему нужно беречь силы.

Но внезапно послышался звук двигателя. Из-за холма вынырнул автомобиль, и, грохоча железом, затрясся по пыльной дороге вдоль реки. Ласточки, увидев хищника, быстро спикировали вниз и полетели рядом с автомобилем, буквально прижавшись к нему. Беркут, уже стремительно летевший вниз к своим жертвам, увернулся от несущегося прямо на него автомобиля, и гневно, взмахнув крыльями, воспарил опять в свою привычную высь. Опять человек со своим шумным железом. И снова он некстати. Человек всегда некстати в этих краях. Беркут сердито развернулся и полетел в сторону моря, надеясь, что хоть там нет людей.

….

Водитель должен был встретить ее в Кызылорде, но она решила сама доехать до мемориального комплекса, чтобы увидеть его сама. Шофер был неразговорчивым, мрачным мужчиной, всю дорогу не проронившим ни слова. Он молча крутил руль, уставившись на дорогу, временами ловко уворачиваясь от кочек и ям.

Молчала и Алма, угрюмо рассматривая парящего в небе орла. Как бы она хотела хоть на миг оказаться птицей, чтобы улететь из этой давящей молчаливым дребезжанием, машины. И заодно от города, от степи, от реки и, возможно, даже от гор. Туда, где совершенно новый ландшафт и неизведанные ощущения. Туда, где новый смысл и другие ощущения. Улететь от тоскливого комфорта быта и однообразия ее серой жизни, которая стала так очевидна в этой странной дороге. Уйти от того, что казалось, так долго грело ее все эти годы, но оказалось бессмысленным холодом. Но птица обязательно где-то садится, никто не может улететь далеко от земли. Так и она должна найти свое дерево, на ветке которой нашла бы свое место. Ведь сбежав из своей библиотеки, она так и не сбежала от своих мыслей.

Рядом летели ласточки. А орел куда-то исчез, видимо ему тоже стало тоскливо от вида этого нелюдимого водителя и старой колымаги. И небо как-то сразу стало пустым и тоскливым, а яркая синева словно на глазах посерела.

В одном из оврагов автомобиль так резко крутануло вбок, что Алма невольно вскрикнула, ухватившись за ручку.

— Осторожней!

Но водитель умело выровнял баранку и, переключив со скрежетом коробку передач, невозмутимо прибавил скорость, подскакивая на ухабах в некой безмолвной дикости. Он чем-то напоминал одноклассника Алмы Жабая своей нелюдимостью и немой остервенелостью, с которой вел автомобиль. Наверное, такой же своенравный упрямец, каким был Жабай.

Тем временем они поднялись на холм, где чуть замедлились, пока водитель опять со скрипом не переключил скорость передач. И тут же рванули вниз к реке, словно каскадеры, прыгая на бугорках, рискуя вылететь и перевернуться. Но теперь Алма была мстительно беззвучна и вызывающе хладнокровна: дикарь больше не испугает ее.

Подъехав к берегу, они остановились. У реки их ждал невысокий коренастый мужчина в длинных, выше колена резиновых сапогах и теплом меховом жилете, надетом поверх водолазки. Обветренное угрюмое лицо и цепкие глаза, испытующе рассматривающие пассажирку из-под лохматых бровей, были такими же, как и у водителя. Но у речного мужчины был низкий, покатый лоб и широкий нос с оттопыренными ноздрями. А водитель был горбонос. Они совершенно не были похожи, но что-то их неуловимо роднило. То, что обычно бывает у внешне непохожих членов одной семьи.

Водитель заглушил двигатель и, вместо того, чтобы выйти, молча уставился на мужчину через окно. А тот, вместо того чтобы поздороваться, внимательно и даже враждебно разглядывал пассажирку, буравя ее глубоко посаженными волчьими глазками. Алме стало неуютно. Насмотревшись, мужчина неторопливо подошел к машине и не спеша оглядел салон. И лишь потом слегка кивнул водителю, словно разрешал ему выйти. Тоже немой, подумалось Алме, и, сердито распахнув дверь, она демонстративно вышла из машины. Речной мужчина слегка усмехнулся и пошел к реке. А за ним пошел водитель.

Алма, недоуменно оглядываясь, на миг застыла на месте, удивленная демонстративным равнодушием немых незнакомцев. Ноте уходили все дальше к реке, и ей пришлось последовать за ними, взвалив на плечо свою сумку. Ее неприятно удивила эта бестактная и грубая встреча. Впечатление от неведомого Тал Жайлау пока было неприятным. Она опять стала тихо ругать себя, укоряя за то, что согласилась на эту авантюру. Так они шли втроем, двое угрюмых мужчин впереди и сердитая женщина позади. Наконец они дошли до лодки и взобрались в нее. Алма уселась на корме, подложив под себя сумку. И молча уставилась на реку.

На работе у Алмы почти не было разговоров. Ее замкнутость не способствовала широкому общению. В библиотеке порой можно не разговаривать неделями. Но здесь ей хотелось общения. Ей хотелось хоть какими-то словами разбавить утомительное однообразие дороги. И она с удовольствием осталась бы там, у мемориала Коркыта, где был словоохотливый и учтивый смотритель Галым. Глаза бы ее не видели этих безмолвных спутников. Но уже поздно, и назад дороги нет.

Тем временем речник оттолкнулся веслом, и они отплыли от берега. Алма продолжала безучастно сидеть на корме, равнодушно разглядывая водную гладь реки, которая и то, наверное, была живее этих молчунов.

Через некоторое время перед ними показалась роща, где от реки уходила протока, заросшая камышами. Они свернули по ней, и Алма слегка наклонилась, прикрываясь руками от стеблей, бьющих по лицу, и невольно оглянулась назад. Угрюмая пара, почему-то странно улыбаясь, наблюдала за ее неловкими попытками. Неожиданно эти люди умеют улыбаться, и от этого почему-то стало легче на душе. Она тоже улыбнулась им и опустила руку в реку, чтобы зачерпнуть немного воды.

Временами, об лодку что-то ударялось, и сбоку раздавался всплеск и кругами расходился по воде. А иногда среди камышей мелькали какие-то животные, которых отсюда не было видно.

Наконец они подплыли к деревянному причалу, возле которого были привязаны еще несколько таких же деревянных лодок. Все лодки, почему-то, были без моторов.

Перед ними предстал аул, состоящий из множества юрт, расположенных по кругу. А сзади них высилось что-то большое и громоздкое, похожее на башню. Уже темнело, и в некоторых из юрт зажигались огни. Среди юрт никого не было видно.

Речник спрыгнул на берег и привязал лодку к деревянному колышку. Кивнув Алме, он молча пошел к аулу. Второй же остался сидеть на месте, невозмутимо наблюдая за действиями своего товарища.

Алма тяжело взяла сумку. Плечо заныло от тяжести сумки и дороги. Но горбоносый даже не шелохнулся, и продолжал сидеть на своем месте, не предложив помощь. Странные, однако, люди. В них словно нет никакого такта, ничего человеческого. Да и люди ли они вообще? Нарочито вздохнув, Алма стала перелазить через борт. Лодка задрожала, и она чуть не упала. Но горбоносый словно окаменели даже не посмотрел в ее сторону. Боже мой! Куда же она попала.

Наконец она сошла на берег и пошла следом за речником. Идти было тяжело, ботинки утопали в песке. Иногда она спотыкалась о невидимые в темноте кустарники, и тогда начинала ругаться вслух. Но она поскорее хотела дойти до любого дома, где звучала человеческая речь. Долгое молчание действовало угнетающе.

Алма с трудом доплелась до ближней юрты, где возле входа дожидался речник, и, не глядя на него, сердито вошла внутрь, протискиваясь через узкую дверцу. Внутри было светло и тепло. Приятный запах еды сразу ударил в ее нос, и она поняла, как же проголодалась. Целый день во рту не было ни крошки.

И самое главное, внутри был живой человек, который умел разговаривать. И человек, увидев ее, радостно всплеснул руками. Это была молодая девушка, одетая в простое белое платье, подпоясанное широким ремнем.

— О, наконец-то. Мы вас заждались, — восторженно воскликнула молодая девушка и, подбежав к ней, подхватила ее сумку. — Ужин уже давно ждет вас.

В центре стоял низенький столик со скромной снедью.

— Присаживайтесь за стол! — пригласила она к столу.

Алма часто забывала поесть, за что мама ее ругала, считая, что кто недостаточно серьезно относится к еде, тот никогда не выйдет замуж. Но сейчас она от голода чувствовала слабость, и еда была как нельзя кстати.

— Спасибо большое, — благодарно улыбнулась Алма, и внутри разлилась приятная усталость от чего-то человеческого, которого она была лишена все это время. Теперь можно расслабиться, она, наконец, доехала. И, пожалуй, все не так уж и плохо.

Речник не стал заходить внутрь и незаметно исчез в темноте. А Алма только и была рада, словно избавилась от тяжелого груза.

— Меня зовут Зере, — представилась миловидная женщина, разливая чай. — Я буду вашим сочитателем.

— Сочитателем? — удивленно спросила Алма, нетерпеливо отламывая кусочек лепешки. — Что это такое?

— Это значит, что теперь мы с вами самые близкие друзья, — почему-то радостно рассмеялась девушка.

Что же, сочитатель звучит не страшно, усмехнулась Алма, и отпила глоток горячего травяного варева, которое девушка назвала чаем. Б-р-р-р! Такой чай она не сможет пить.

Она с любопытством огляделась. В отличие от искусственно-праздничных, временных юрт, которые устанавливались в городе на Наурыз, эта была обжито-жилой. В ней явно жили люди. Это чувствовалось во всем — в стеганых одеялах-корпе, сложенных на сундуке. В кухонной утвари, аккуратно расположенной вдоль стены. В легком беспорядке и запахе, который выдавал жизнь пространства. Но аромат юрты был не просто живой, но и разнобразный. В нем смешались запахи еды, душистых трав, реки и почему-то книг. Алма еще раз оглядела слабо освещенное пространство юрты, но нигде не увидела книг. Но тем не менее здесь пахло книгами. Она ни с чем не спутает этот знакомый аромат, состоящий из запаха горького миндаля, яблочных семечек, ванилина и краски, подтверждающие, что здесь есть выдержанные временем, достаточно пожившие книги.

Алма взглянула наверх, куда через открытый шанырак⁴³ прямо в небо струился дым из очага.

А кипящий на тлеющих угольках чайник временами шипел, нетерпеливо выплескивая воду из чайника.

— Дорога не утомила вас? — спросила Зере.

— Нет, не очень, — соврала Алма. Хотя, она очень устала от дороги. Но больше всего утомили мрачные спутники и та тоскливая неопределенность, которая не покидала ее все это время. Но то ли эта милая хозяйка, то ли чай, а может скромная, но вкусная еда растопили в ней остатки тяжести, и ей стало неожиданно легче. — Только ребята были неразговорчивы.

— Ах, эти двое, — рассмеялась девушка, обнажив щербинку на верхних зубах. — Это молчальники. Слова из них не вытащишь. Но у нас не все такие.

— Это тоже сочитальники? — ехидно спросила Алма.

— Эти — нет, они книжники, — почему-то опять рассмеялась она.

— А-а-а, книжники, — иронично ухмыльнулась Алма, словно поняла все то, что говорит эта странная девушка. — Ну что же, это прекрасно. Осталось узнать, кто такие эти загадочные книжники.

— Да вы завтра все узнаете, — пододвинула к ней тарелку Зере. — А сейчас поешьте.

….

После того как поели, накатила такая усталость, что сразу захотелось спать. Зере постелила ей рядом с собой. Затушив горящую керосиновую лампаду, она улеглась спать. В юрте стало тихо, только были слышны ровное дыхание девушки и странный далекий звук, словно кто-то играл печальную, дребезжащую мелодию.

Несмотря на усталость и сонливость, Алма никак не могла заснуть. Ворочаясь с боку на бок, она пролежала больше часа с открытыми глазами. Через круглый купол юрты на нее смотрел кусочек звездного неба. Было достаточно прохладно, и Алма натянула одеяло почти до самых глаз.

Пытаясь не разбудить соседку, она незаметно вытащила из сумки телефон и включила его. Но мобильной сети не было, и аппарат, немного помолчав, вдруг запиликал и «разряженно» выключился. Алма оглянулась по сторонам, пытаясь найти какой-нибудь источник питания, но не было никакого намека на существование электричества.

— Здравствуй, средневековье! — почему-то прошептала она. — Прощай, цивилизация!

И, обреченно вздохнув, откинула голову на подушку и бессильно закрыла глаза, слушая далекую и печальную мелодию, льющуюся откуда-то свысока.

Глава 11. Аманат султана Алима

Лахор, XII век.

Ар стоял на стене города и разглядывал тяжелые корабли, заходящие в форт Шахи-кала⁴⁴, и вспоминал свой родной Сейхун. Там, откуда был родом, он никогда не видел таких огромных и быстроходных галер. Да и сама река была не столь многолюдной и судоходной. Сейхун тек ровно и беспечно, не отвлекаясь на суету различных суден. Так же, и тысячи лет назад. Сейхун был нетороплив и неспешен, и его воды принадлежали только ему, а не людям. А здесь, на реке Рави, рябило в глазах от обилия различных кораблей и лодок. Здесь было шумно, многолюдно, и суетливо, река была словно встревоженный улей, а между кораблями сновали маленькие и маневровые парисалы⁴⁵.

В последнее время Ар все чаще вспоминал Сейхун. После разговора с султаном Алимом, что-то надломилось в нем, и прежняя жизнь показалась невыносимо пустой и напрасной. Он занимался тем, для чего не был рожден. Но был ли выбор у пленника, ведь ему нужно было выживать? Он стал воином поневоле и просто пытался делать свою работу хорошо.

Дала Ар с улыбкой наблюдал за потрескавшимся парисалом, которым правил загоревший до черноты мальчишка, и невольно вспоминал свое детство в родном Дженде. Свою лодку, которая была спрятана в роще Тал су. Таким же, как этот маленький лодочник, смуглым мальчишкой он ходил ночью на рыбу. И наловив больших сазанов, он тайком возвращался в свою каморку, в небольшую пристройку при Доме Чтения, где провел свои шестнадцать лет. А утром как ни в чем не бывало приступал к своим обязанностям прилежного ученика Хранителя Книг. Кроме дяди, у него никого не было. Дядя заменил ему и отца, и мать и стал его наставником и учителем. И не было для него никого на этом свете ближе дяди. Он научил его писать, читать. Дядя, Хранитель Книг города Дженда научил его любить письмена. И Дала Ар отдавал все свое свободное время любимым книгам. У него не было друзей, у него были лишь книги.

А теперь он сам стал Хранителем Книг, и нет рядом дяди, который мог бы его научить. Ему нужно было спасать книги, хотя нужно было спасать страну, ведь вражеское кольцо сжималось вокруг Газнауи. Они уже потеряли Газну и Забулистан, и им пришлось бежать в Лахор, их последний оплот.

…..

О существовании Дома Мысли⁴⁶ Газны знали не все. Это было сокровенное сооружение, скрытое от посторонних глаз. Простым жителям было необязательно знать о нем, но Дала Ар давно знал, что это величественное здание, находящееся в южной части⁴⁷, было тем самым Домом, о котором ходят легенды. Говорили, что внутри книгохранилища живут древние старцы, которым по тысяче лет. И они никогда не выходят наружу, так как от солнечного света могут мигом рассыпаться в прах.

Сама арка была отгорожена от хисара⁴⁸ высокими стенами, а на входе, у ворот стоял грозный караул, который никого не пропускал внутрь. Дала Ару можно было дозволено входить во дворец, ведь он считался другом падишаха. Но сам Дом Мысли оставался запретным и для него. И лишь во время прогулки с правителем по аллеям дворцового двора. Дала Ар украдкой издалека видел таинственную китапхану, спрятанную в глубине Сада Поэтов. Он не был писарем, лекарем книг или поэтом, которые могли попасть в заветное здание. Он всего лишь простой сотник, живший в рабаде⁴⁹. Пусть он даже друг правителя, но никакого права у него не было входить в это ставшее сакральным книгохранилище.

Дала Ар давно не держал книг и даже представить не мог, что когда-нибудь может войти в этот Дом Мысли, в котором скрыты многие тайны мира. Он был счастлив уже тем, что султан оказывал ему честь своим вниманием. И пусть правитель считает, что он должник Ара, но ведь тысячи воинов хотели бы оказаться на его месте. И хотели бы быть рядом с правителем во время его вечерней прогулки, чтобы быть готовым в любой момент отдать свою жизнь. Разве это не высшая награда для воина?

Но Дала Ар даже не мог мечтать, что правитель может ему доверить самое сокровенное дома Газнауи — книги. И после того вечера возле мечети Газны, Дала Ара не сомкнул глаз до самого утра. Впервые за долгое время он испытал волнение. Даже перед большими сражениями у него не было такого беспокойства, как после предложения падишаха. И словно не было многих лет воинской жизни, он вновь окунулся в ощущение книжного трепета и благоговения, которое оставил там, на своем шестнадцатом году жизни джендского переписчика.

Наутро, как только пропели первые петухи, Дала Ар вскочил со своего ложа и быстрыми шагами направился в сторону Дома Мысли. Показав караулу печать Хранителя, он прошел мимо них и в смятении медленно стал подходить к зданию. Он походил перед входом, словно пытался найти точку силы и уверенности, с которой ему будет бестрепетно зайти внутрь. Но волнение не проходило. Книгохранилище величественно высилось среди деревьев, позволяя солнцу играть бликами на позолоченных дверях своих.

Обреченно вздохнув. Дала Ар бережно взялся за ручку и осторожно открыл дверь. Его затвердевшее в битвах сердце стало мягким и трепетно билось, словно испуганная лань. Тело, привыкшее к суровым походам и грубой казарменной жизни, внезапно охватила мелкая дрожь. Задержав дыхание, он сделал первый шаг в прохладную темноту здания, и на него пахнуло ароматом до боли знакомых, но давно забытых запахов пергамента и высохших красок. О Всевышний, дай мне сил выдержать это волнение!

Перед ним предстал огромный зал, увенчанный величественными сводами и арками с красивой резьбой. Зал был в несколько раз больше его, джендской библиотеки. Вдоль высоких стен с живописным орнаментом почти до самого купольного потолка тянулись овальные, слегка округленные книжные полки, уставленные книгами, рукописями и свитками.

— О, Всевышний! Благодарю! Я даже не мечтал снова увидеть книги! — растроганно воскликнул он. И корпевшие над книгами переписчики с недоумением оглянулись на вошедшего высокого воина, опоясанного мечом. В Дом Мысли запрещено входить с оружием. Как же стража могла пропустить его? Писари настороженно переглянулись между собой.

Дала Ар, заметив их тревогу, почтительно поклонился, прижав руки к груди.

— Я приветствую вас, достопочтенные алимы⁵⁰. Меня зовут Дала Ар, я сотник кавалерии султана. По велению Великого падишаха с сегодняшнего дня я назначен Хранителем Книг Газнауи! — торжественно объявил он.

Худой писарь с длинной седой бородой, удивленно крякнул. Но мигом оценив ситуацию, проворно вскочил с места, и, подобрав длинный подол белого хитона, живо подбежал к нему. Подобострастно поклонившись в пояс, он прохрипел трескучим, кашляющим голосом:

— Добро Пожаловать, о Хранитель! Я старший писарь Сельфан Рисами. Мы в вашем распоряжении, господин!

Другие писари тоже поднялись, и почтительно встали возле книжных полок, готовые к приказам.

— Не отвлекайтесь, друзья мои, всего лишь доверенный хранитель, — приветливо поднял он руку. — Я вас не буду отвлекать от работы. Занимайтесь своим делом. — И, дружелюбно улыбнувшись переписчикам, пошел дальше по залу, осматривая помещение и книги. Некоторые книги повторялись. Он сам много раз переписывал самые популярные книги, ведь основной способ собирания библиотек — копирование. И самые востребованные книги обычно имелись в нескольких копиях. Дала Ар только одну «Книгу о Коркыт ата» переписывал десятки раз, а сам оригинал хранился у правителя Дженда. Но больше всех он переписывал Коран. Именно на копировании Корана переписчики отрабатывали мастерство. Эта работа требует много усердия и терпения. И труд состоит не только в написании книги, но и в ее сохранении для потомков.

Пальцы призывно задрожали и Дала Ару захотелось немедленно начать переписывать какую-либо книгу. Воровато оглянувшись, словно совершал что-то запретное, он взял в руки коричневую книгу, стоявшую на ближайшей полке. Это был массивный том, обернутый в красную кожу. На обложке книги стоял штамп дома Газнауи:

«Дворец Алима Газнауи, царя царей, хана ханов, Великого султана и защитника правоверных, которому Всевышний даровал чуткие уши и зоркие очи, чтобы разыскивал творения писателей этой земли»⁵¹.

А снизу персидской вязью было выведено:

«Переведено с подлинника писарем его величества, рабом Аллаха, Максудом Фарани».

Вдохнув запах сухого пергамента, Дала Ар на миг зажмурил от удовольствия глаза, и в сердце кольнула тоска по маленькому миру в каморке Дженда. Миру, который давно занесло песками памяти. И сейчас он бы даже не вспомнил, как выглядит тот самый Дженд, который он покинул много лет назад. Боже, какое же это блаженство, вот так просто нюхать запах книги, стоя в беспечной тиши величественного Дома Мысли!

Наконец он раскрыл книгу. Это был массивный том, знаменитая «Большая книга о музыке»⁵²Абу Насра ибн Мухаммед аль-Фараби. Ар часто путал Абу Ибрахим аль-Фараби⁵³ и Абу Наср Фараби. Но дядя когда-то объяснил простое отличие: один писал о литературе⁵⁴, другой об Аристотеле.

Прошло уже много времени с тех пор, как он зашел в книгохранилище. Незаметно зазвучал вечерний азан, и в хранилище стало темнеть. Но Дала Ар никак не мог насытиться и жадно хватал книгу за книгой, ласково гладя обложку и нюхая ветхие страницы, словно пытаясь восполнить все то, что он упустил за эти годы вынужденного отсутствия чтения. Перед глазами мелькали труды ученых, мыслителей, поэтов и писателей: Йоллыг-тегин Ижань-хан⁵⁵, Юсуф Баласагуни, Махмуд Кашгари, Фирдоуси, Ибн-Сина, Ахмада Яссави, Су Сун, аль-Хорезми, Ибн Турк, Аль-Аббас аль-Джаухари, Рудаки, Шайзала и других.

Книги были на арабском, персидском, тюркском, ромейском, китайском и других языках. Но, в основном, преобладали переведенные труды на арабском языке.

Ар владел арабским языком с детства. Это был обязательный язык любого книгохранителя, ведь многие труды были написаны на арабском. Персидский он знал обрывочно, и то больше через общение с гуридскими купцами в Дженде. Но в Газне Дала Ар в совершенстве овладел этим языком и даже научился ругать своих воинов. В его войске было много воинов из различных стран, и Дала Ар живо интересовался другими языками. Он научился бегло говорить на индийском, ромейском, саклабском и даже немного понимал речь китайцев. А Браас научил его некоторым словам из алеманского и бельгийского языков.

Но Дала Ар растерял навыки чтения, и сейчас ему приходилось вспоминать те буквы, что он учил в детстве. И, словно только научившийся читать ученик, он по слогам выговаривал уже давно забытые слова.

Душа Дала Ара с детства тяготела к поэзии. Он и сам, бывало, сочинял стихи, ведь рифмы часто сопровождают лекарей книг. Но перед величием древних трудов хранители считали поэзию баловством. Но только не Ар, который поклонялся поэзии. И, войдя в помещение, где была собрана сокровищница мировой поэзии, он чуть не подпрыгнул от радости, увидев изобилие книг.

Уже наступила ночь. Писари, отпросившись, уже ушли спать. А Дала Ар, зажегши лампаду, продолжал упиваться красивыми слогами и гармоничными рифмами, читая мувашшахи, дастаны, касыды, рубаи, саджи-макамы, газели⁵⁶. И никак не мог напиться этой живительной влагой, которой так долго не хватало в суровых военных буднях.

….

Первые дни Дала Ар проводил в китапхане дни и ночи. А вокруг творился хаос. Враги осадили город и готовились к нападению. Их было много, и каждый день в их стан прибывали новые силы. Среди них были и предатели, бывшие подданные Газнауи. Видя мощь противника, часть князей перешла на сторону неприятеля, и силы Газны таяли на глазах.

В этих условиях предаваться спасительному чтению в Доме Мысли было не только преступно, но и опасно. И Дала Ар, взяв себя в руки, начал действовать. Он объединил всех писарей и приказал им собирать книги в тюки. Газна, очевидно, падет, а книги должны быть спасены. Их задачей было вывезти книги в Лахор. И с этого дня их работа закипела. Они складывали книги в огромные тюки. А под покровом ночи, укладывали тюки на верблюдов и по тайным тропам, в сопровождении небольшого отряда, отправляли книжные караваны в Лахор. Вокруг города уже летали стрелы, возле стены шли первые бои, а книгохранители работали, не покладая рук, пока не вышел из города последний верблюд, навьюченный свитками, манускриптами и книгами. И только после этого Доверенный Хранитель Правителя наконец облегченно вздохнул. Он выполнил свой долг, теперь нужно защищать город.

Враг уже лез на стены города, предместья полыхали огнем. Удушливый дым доносился до города, вызывая страх и стоны людей. И горожане испуганно прятались в домах, обреченно ожидая конца. Все говорило о том, что городу осталось жить считанные дни. В городе не хватало еды и воды, и тогда султан приказал вывести женщин и детей через секретный ход, а всем мужчинам, способным держать меч, выйти на стены для защиты города.

Но, несмотря на отчаянное сопротивление горожан, враг прорвал линию обороны, и в город хлынула армия неприятеля. Они быстро заполнили улицы, дома и площадь. Враги рубили мечами, протыкали копьями, стреляли из луков и не щадили никого. И вскоре все улицы города были залиты кровью.

Оставшиеся защитники, взяв в плотное кольцо правителя, стали с боем прорываться сквозь вражеское окружение. И с большими потерями, но им все же удалось уйти в Индию, в последний оплот их государства — город Лахор, ставший приютом и убежищем для когда-то славного и непобедимого войска. А Газна окончательно пала.

……

Лахор был другим городом. Он отличался от Газны своей пестротой, влажностью воздуха и обилием зелени. В Лахоре люди были мягче, нежели в Газне. И порой создавалось ощущение, что этот город никогда не видел войны. Но безмятежность была обманчивой, город готовился к осаде. После Газны, стрелы неприятеля были устремлены в сторону Лахора, и пока жив султан и свободен Лахор, война будет продолжаться. А если падет Лахор, то падет и Дом Мысли. Ведь книги уже некуда дальше везти. И за этот город они должны биться до последнего.

Дала Ар разместил книги в огромном доме местного купца. Помещение было достаточно сухим и идеальным для временного хранения книг. И сейчас его мысли были лишь о надвигающейся осаде.

На стену поднялся хмурый Браас. За эти годы он осунулся, постарел и уже мало интересовался битвами, все больше ища утешения в гончарном деле. В Газне у него была даже своя мастерская. И ему, как и всем им, было трудно покидать город, ставший второй родиной, как для него, так и для Дала Ара.

Браас был в простой, крестьянской рубахе на выпуск и не был даже подпоясан мечом. Длинная, седая борода доходила почти до груди. Он был похож на бродягу, случайно оказавшегося в городе, а не на опытного ратника, когда-то наводившего ужас на врагов. И всем своим видом он словно показывал, что устал от войны.

Встав рядом с Дала Аром, он стал разглядывать вместе с ним корабли на реке.

— В нашем городе тоже есть порт, — проговорил он вслух, слушая суетливые крики рабочих в порту. — И у нас тоже есть большие корабли. Они приплывают из далеких стран, везя диковинные товары из заморских стран. А еще у нас сильный флот. И рыбы много. — печально добавил он и тяжело вздохнул.

Дала Ар молчал. У каждого из них есть свой город, который хотелось бы увидеть. Но разве это возможно? Теперь у них нет другого пути, как пасть за этот город.

— Послушай, Ар, а может, вернемся на родину? Может, сбежим? Хотя это даже не побег, ведь мы всего лишь гулямы, наемники на чужбине, и у нас есть своя родина. Ты прекрасно знаешь, что мы не удержим город. Армия противника слишком сильна. Вся эта суета, по сути, временная отсрочка неизбежного конца.

— Вся наша жизнь — отсрочка конца, — невозмутимо отозвался Дала Ар. — Нам лишь остается ждать.

— Лучше долгий и счастливый конец, чем короткий и быстрый.

— А кто там ждет нас, Браас? У меня там никого нет. Здесь теперь мой дом. Здесь моя родина.

— Меня ждут дети. Возможно, жена. Я уже старый, Ар. И хочу напоследок увидеть семью, родные земли. Разве ты не хочешь увидеть свой Дженд? Зачем тебе этот султан? Зачем нам служить ему, словно верные псы?

Ар с укором посмотрел на своего друга:

— Опасные речи ведешь, Браас! Мы с тобой солдаты, и должны быть верны воинской клятве!

— Ха ха, какая еще клятва? — рассмеялся Брасс. — Мы как были рабами, так ими и остались. А у рабов нет клятв.

И, досадливо махнув рукой на Ара, стал спускаться вниз, сердито бубня под нос: — Тоже мне, верный клятве. Через несколько дней здесь все будет полыхать от огня. И от твоей клятвы останется один лишь прах.

Дала Ару стало жалко своего старого боевого товарища. В последнее время Браас совсем потерял покой и все больше тосковал по своей далекой родине. Дала Ар с удовольствием отправился бы с ним, чтобы увидеть далекую загадочную родину друга. Но сейчас в условиях войны это будет предательством и нарушением военной присяги, данной султану. Правитель оказал ему доверие, и он не мог его подвести. Да и Браас, возможно, не доехал бы до своего города. На его пути лежали воинственные земли, через которые трудно было бы пройти бывшему наемнику и воину.

Сейчас не время предаваться унылым мыслям. Сейчас время готовиться к защите. Враг уже недалеко. И бежать больше некуда. И нужно быть бдительным, чтобы не допустить падения Лахора.

….

Но в этот раз враг пришел неожиданно быстро. Он подкупил стражу, состоящую из наемников, и вероломно напал на город под покровом ночи. Застигнутые врасплох, защитники были мгновенно разбиты. Лишь небольшая горстка горожан отчаянно дралась небольшими островками в разных местах. Они защищали город, в котором родились. Город, без которого не могли представить существования. Город, который стал смыслом их жизни. И они стояли насмерть, став последними бастионами на пути огромной массы врага.

Но враг никого не жалел. Он рубил без разбору и детей и женщин. И везде были слышны крики отчаяния, мольбы о прощении и стоны. К концу дня остались только небольшие островки сопротивления, и Лахор, как и Газна, запылала огнем.

В пылу сражений был ранен Браас, и Ар, бросившись на выручку другу, вынес его на своих плечах. Погрузив Брааса на своего коня, поскакал в сторону цитадели, где воины все еще держались, защищая правителя. Битва шла на площади перед самым дворцом. Оставив раненого Брааса в безопасном укрытии под деревом, Ар выхватил меч и на всем скаку влетел в гущу сражения. Где-то мелькал и сам султан, окровавленный, растерзанный, оборванный. Хищно улыбаясь, он сверкал белыми зубами и остервенело рубил нападавших. Он рубился почти один, и возле него не осталось почти никого из стражи, а неприятель уже окружал его.

Спешившись, Дала Ар пробился к правителю и умелыми взмахами меча разорвал плотное кольцо врагов вокруг. Так же, как в том бою под Гиндукушем. Но внезапно просвистела стрела и вонзилась в грудь султанаа. Враг все-таки достал его. И тут же со всех сторон засвистели стрелы, добивая последних защитников, корчащихся от ран. Стрелы летели без разбору, убивая и своих, и чужих. И одновременно, на площадь ворвалась вражеская конница, оглашая победным кличем все вокруг. Ар затащил султана во дворец, и захлопнул тяжелые двери, задвинув засов. Сломав древко стрелы в ране султана, он собирался было взвалить правителя на себя и попробовать уйти через секретный лаз. Но султан знаком руки остановил его и, выплевывая кровь, с трудом прохрипел:

— Мы слишком были беспечны, хотя Всевышний указывал нам на грядущую опасность. Но люди легкомысленны в своей мнимой беззаботности. И платят слишком высокую цену за свою беспечность, отрицая очевидную опасность.

— Нужно бежать, султан, — наклонился к нему хранитель. — Мы уйдем через подземный ход.

— Нет, Ар! Я не хочу больше бежать. Янехочу скитаться, — прошептал правитель. — Потерявший город — теряет и честь! Я останусь здесь!

— Но мы можем отомстить, мой падишах, — горячо стал убеждать его Ар. — Соберем войско и отберем все наши земли.

— Эх, мой горячий друг, — слабо усмехнулся султан, и его лицо исказила гримаса боли. — Я не дотяну уже, мой друг. Силы покидают меня. И предки зовут меня. Хватит уже воевать, слишком много крови пролито на этой земле.

И. закашляв кровью, закрыл глаза. Тяжелая дверь уже скрипела от натиска врагов.

— Султан! — стал тормошить его Ар. — Враг уже рядом!

Правитель осоловело открыл глаза. Увидев Ара, он мучительно улыбнулся. И словно что-то вспомнив, слабеющей рукой вытащил из-за пазухи небольшую книжку в красной меховой обложке, и бережно протянул ее хранителю.

— Возьми эту книгу, мой друг Ар!

— Что это за книга, султан?

— Это мои стихи, Ар. Стихи, написанные в минуты любви и отчаяния, Прочитай ее, Ар. Прочитай и храни, пока она не увидит море отцов!

Сказав это, султан упал без сил и закрыл глаза.

— Повелитель, очнитесь! — стал тормошить его Ар. Но султан уже не подавал признаков жизни⁵⁷.

В этот момент двери окончательно рухнули, и озлобленные солдаты ворвались вовнутрь. Дворец запылал огнем со всех сторон. Клубы дыма быстро заполнили все вокруг, и в образовавшейся суматохе, Ар, схватив книгу, побежал в сторону подземного хода. Через удушливый, темный лабиринт, он вырвался из города на берег реки и, отдышавшись, оглянулся на город. На город, где остался его близкий друг Браас. Где остался султан. И где остались так и не спасенные книги. Лахор полыхал огнем, сжигая все то, чем он жил все эти годы.

По щекам Дала Ара потекли слезы. Он так давно не плакал, что даже забыл вкус слез. А они были солеными от горечи поражения и потери друзей.

— Прощай, Лахор⁵⁸! Тывсегда будешь в моей памяти! — прошептал он, глотая слезы. И не вытирая слез, стал медленно спускаться к реке сгорбленной, постаревшей, потерявшей былую стать, походкой. Он шел в новую, но незнакомую жизнь.

Грянул гром и эхом прокатился по реке. На город надвигалась гроза. А Ар уже плыл в маленьком парисале, не оглядываясь больше назад. Слишком больно порой смотреть назад. Слишком тяжело бросать то, что было твоей частью долгие годы.

— Читать! — снова громыхнул гром, и хлынул ливень, заливая все вокруг стремительными каплями дождя.

Глава 12. Утро в Тал Жайлау

— Читать! — снова громыхнуло под ухом, и Алма от испуга резко вскочила. Оглянувшись по сторонам, она ошарашенно разглядывала юрту, вспоминая события прошедших дней. Только что она была в древнем Лахоре, и еще не могла отойти от кровавых битв, сопровождавших бегство Дала Ара. Что было настоящей реальностью — Лахор или юрта? Обе реальности казались иллюзорной фантасмагорией. А может быть, и Лахор и юрта и есть сны, которые перемежаются друг с другом. А настоящая реальность находится по ту сторону от этих снов?

Протянув руку, она потрогала стенки юрты, ощутив шероховатое дерево кереге⁵⁹. Оно выглядело совершенно не иллюзорным. Через крупные ромбовидные щели кереге в юрту проникал аромат летних душистых трав. Алма задрала голову и посмотрела наверх. Через круглый купол тундыка⁶⁰сияло солнечной голубизной бескрайнее небо, безмятежно лежавшее на изогнутых жердях-уыках⁶¹. Шанырак, вплетаясь в небо, словно кружился, образуя небесный хоровод. Или это кружилась голова Алмы?

— Читать! — вновь раздался снаружи громкий голос, и Алма вздрогнула.

— Читать! — удалялся уже голос. Она на цыпочках подошла к стенке и прижала ухо к стене. Снаружи доносились оживленные голоса людей, шум детей и звуки музыки, словно там проходил некий праздник.

Алма аккуратно открыла створку низкой двери и с любопытством выглянула на улицу.

— Читать! — опять раздалось прямо перед ней, на нее шел лохматый старик в серой накидке и с большой клюкой в руке. Она отпрянула от испуга и шмыгнула обратно в юрту, захлопнув двери. Но старик прошел мимо, монотонно повторяя странное: — Читать!

Алма забилась от страха в угол, ее так испугал этот старик. А Зере, как назло, рядом не было. Голос снова удалился и через некоторое время совсем затих. Снаружи доносился разнообразный шум, и Алма, преодолев свой страх, робко подошла к двери, и боязливо высунула наружу голову, готовая, при приближении старика, тут же юркнуть обратно. Но старика уже не было видно. А аул, видимо давно проснувшийся, гудел, словно улей. Везде сновали люди, оживали цвета, звуки. И среди этого хаоса трудно было определить, чем вообще занимаются люди. Алма надела очки и сделала шаг из юрты. Подслеповато щурясь, она шагнула наружу, и в нос ударил запах речного ила и зеленой листвы, исходящий из рощи у реки.

Наконец, Алме удалось зафиксировать контуры представшего перед ней зрелища, и она увидела людей в белых хитонах, стоящих у башни. Они были словно истуканы и совершенно не двигались, созерцая что-то невидимое наверху. Это были и мужчины, и женщины, и у них у всех были длинные волосы, и издалека было трудно определить кто из них кто. Отличие было лишь в том, что мужчины были выше и крупнее, и в руках они держали белую книгу, в то время как женщины — желтую. Алма взглянула туда, куда смотрели белые хитоны, на самый верх этого высокого, гигантского сооружения, упирающегося прямо в облака. Она была покрыта чем-то зеленым, то ли это были ветки, а может мох — издалека ей не было видно. Вокруг белых хитонов сновали люди в черных накидках, толкая небольшие пустые тележки перед собой. Временами они исчезали в сооружении и через некоторое время вновь появлялись, нагруженные книгами и рукописями. Возле башни была и третья группа. Эти были в серых туниках, и у каждого в руках было по посоху. Степенные, седые, с длинными бородами, они степенно вышагивали вокруг башни, о чем-то беседуя друг с другом. И это все выглядело настолько абсурдно, что Алма вновь засомневалась в реальности происходящего.

Алма, убедившись, что никто ей больше не угрожает, осторожно вышла из юрты и пошла по аулу, с любопытством оглядываясь вокруг. Группа музыкантов в пестрых камзолах музицировала на инструментах, старательно выводя каждую ноту. И каждая группа имела свой цвет. Впрочем, здесь даже юрты имели свои отличия. Коричневые юрты, украшенные ветками деревьев, стояли со стороны реки, где находилась башня. Возле них на пригорке сидел музыкант, играющий на кобызе. А вокруг него на земле сидели люди, внимательно слушая мелодию.

У зеленых юрт, украшенных цветами, было тоже свое занятие. Но они что-то рисовали на больших полотнах, уставленных во множестве. Алма попыталась разглядеть рисунки из-за спины художников. Но картины расплывались, образуя пестрое и разлапистое месиво из красок, где не было ни форм, ни контуров. И она, ничего не поняв, в недоумении отошла.

У белых юрт, куда катили свои тележки носильщики, за столом сидели женщины в фиолетовых накидках. Одни, склонившись над книгами, что-то выписывали на листьях, которые затем складывали в стопку. Другие подшивали эти листы, формируя книгу, и в дальнейшем передавали их носильщикам. А последние, забирая новые книги, приносили вместо них другие из башни. Это был словно конвейер, работающий непрерывно.

А тем временем застывшие белые хитоны, закончив, видимо, свой ритуал, направлялись в рощу, откуда выходили другие хитоны, чтобы тоже замереть с книгой перед башней. И везде, почти возле каждой юрты, а также под деревьями у реки и возле башни, сидели люди, читающие книги. И хотя эти читатели не были объединены каким-то общим занятием или цветом, но их было намного больше других. На первый взгляд казалось, что здесь некий хаос, который присущ причудливым лагерям хиппи. Но, приглядевшись, можно было заметить некий порядок во всем этом: каждый знал свое место и четко следовал своей, незримой траектории, не пересекаясь с другими.

На Алму никто не обращал внимания. Увлеченные своим делом, они даже не повернули головы в сторону гостьи, словно ее не было. Но Алму это только радовало, ведь она всегда избегала общения и внимания к своей персоне. И сейчас, это давало возможность лучшее рассмотреть поселение, оставаясь вроде бы незаметным. Хотя она постоянно чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, словно кто-то ее рассматривал из-за невидимого стекла.

Алма дошла до следующей части юрт, которые уже были небесно-голубого цвета. Возле них на деревянных лавочках сидели дети. Они внимательно слушали учительницу, временами что-то записывая в свои тетрадки. А учительница, стройная девушка с длинными до пояса волосами, покрытыми белой косынкой, что ей придавало миловидность, показалась Алме очень знакомой. Приглядевшись, она узнала в ней свою ночную хозяйку, Зере. Обрадовавшись, что встретила знакомое лицо в этом странном поселении, Алма направилась к ней.

— Как вы думаете, дети, почему читать важней, чем писать? — тем временем спрашивала учительница.

— Писать на чем? — шутливо спросил пухлый мальчик. — Или писать что?

— Потому что, чтобы научиться писать, сначала нужно научиться читать, — наморщив лоб, сказала серьезная девочка в очках.

— Молодец, Алима, — похвалила девочку Зере. — Даже известные писатели порой не умеют читать. Читать так, чтобы представлять своих читателей. Если бы они умели правильно читать, то их текст стал бы проще, а значит доступным и понятным.

— Но разве писатель не хочет говорить метафорами, чтобы выглядеть загадочно? — возразил смуглый подросток постарше, сидевший на последней лавочке. — Зачем ему простые тексты, которые может написать каждый?

— А вот тут — самое главное, — поучительно подняла палец учительница. — Гениальность простого текста в его многозначительности. Пишете просто, но говорите о сложном.

— Время мелодичного чтения! Время мелодичного чтения! — раздался громкий возглас со стороны башни и ударил гонг. Как по команде, все бросили свои занятия и устремились в сторону башни. Туда уже шли жители со всего аула, окружая башню плотным кольцом.

Дун-дун! Стал отчитывать гонг. Сначала громко, а потом все тише и тише. И наконец, почти полностью стих, оставив в пространстве лишь мелкие отзвуки, в которые стала мягко вплетаться тонкая мелодия свирели.

— Читать! — раздался чей-то возглас.

И все разом раскрыли свои книги и, подняв высоко над головой, стали что-то нестройно бубнить.

Зере поспешно протянула Алме черную книгу, глазами показав:

— Читай!

Алма недоуменно взглянула на книгу. Это был роман Абдижамила Нурпеисова «Последний долг». А сама Зере держала в руках «Путь Абая» Мухтара Ауэзова.

Впрочем, Алме необязательно было читать названия, ведь она их знала наизусть. И даже знала, на какой полке, и под каким номером лежат эти книги в ее библиотеке.

— Зачем мне читать эту книгу? — недоуменно спросила Алма.

— Этонотное чтение, нужно найти мелодию в тексте. Читайте! И не спорьте, — безапелляционно приказала Зере учительским тоном так, что Алма послушно склонила голову над книгой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Фильм Ричарда Кертиса «Реальная любовь».

2

Произведение турецкого писателя Орхана Памука.

3

Рауф Парфи — узбекский поэт, переводчик.

4

Джеймс Джойс — ирландский писатель и поэт, представитель модернизма.

5

Блумсдэй, или День Блуума (англ. Bloomsday, ирл. Lá Bloom), — праздник, устраиваемый ежегодно 16 июня поклонниками ирландского писателя Джеймса Джойса.

6

Кобо Абе — японский писатель, драматург и сценарист, один из лидеров японского послевоенного авангарда в искусстве.

7

Древнее название Сырдарьи

8

Окырман (каз.) — читатель, ученый

9

Дженд (также Джанд, Джент) — город в низовьях Сырдарьи, описываемый географами XI и XII веков как один из крупных мусульманских городов, находящихся на Великом Шелковом пути. Аральское море в этот период часто называется Джентским морем.

10

Слушайся меня (согдийский язык).

11

Румейский — греческий.

12

Нееймеген (нидерл. Nijmegen) — древнейший город в Нидерландах, в римские времена известен как Batavodurum, позднее Noviomagusгород.

13

Встать (др. хорезм.).

14

Германец.

15

Коркут, Коркыт или Горкут-ата — тюркский поэт-песенник и композитор X века, выходец из степей вдоль реки Сырдарья. Создатель кобыза, акын, сказитель, покровитель поэтов и музыкантов. «Қорқыт ата кітабы» («Книга деда Коркута») — письменный эпический памятник тюркских народов. Каждое сказание имеет собственный сюжет и в каждом из них главным героем представлен Коркут-ата — мудрец, вождь племени, предсказатель судеб.

16

Раймунд IV (VI) Тулузский (около 1042 — 22 июня 1105) — граф Тулузы с 1094 года, маркиз Прованса и герцог Нарбонны. Один из главных участников 1-го крестового похода.

17

Гулямы (от араб.‎ букв. «юноша, молодой человек; раб») — изначально, купленные рабы, в дальнейшем вольнонаемные воиныю. Впервые же гвардия гулямов как регулярное войско, набираемое из тюрков, была создана аббасидским халифом аль-Мутасимом в 833—842 гг. Со временем власть гулямов достигла небывалых высот. За период с 861 по 870 г. гулямы свергли и возвели на престол четырех халифов (аль-Мунтасира, аль-Мустаина, аль-Мутазза и аль-Мухтади).

18

Сарайчик (каз. Сарайшық, Кіші Сарай, Малый Сарай — Малый Дворец) — древний город XIII — XVI вв. на правом берегу реки Урал, близ и на территории современного села Сарайчик Махамбетского района Атырауской области в Казахстане. Был столицей Казахского ханства. В городе действовали уникальные водопровод и канализация из керамических труб. Имелось металлургическое и гончарное производство. Его жители также занимались ремёслами, бахчеводством, огородничеством и рыболовством. Стратегическое расположение, связывавшее Восток с Западом, сделало город крупным центром торговли. Арабский путешественник и географ Ибн Баттута, автор записок «Путешествие в Дешт-и Кыпчак», описывая своё пребывание в 1334 году в Сарайчике, сообщает о паромах на протоке Улы-су, напомнившие ему Багдад. Окрестности города были своеобразныым курортным центром, сюда приезжали поохотиться и порыбачить знатные люди со всей Орды. В 1395 году разрушен войсками Тамерлана.

19

Хафи́з (араб. حافظ‎ причастие «учащий наизусть; охранитель») — хранитель Корана, запоминающий его наизусть. Мусульманин, причисляемый к духовному сословию ввиду знания всего Корана наизусть.

20

Мауляна (мавляна) (араб. مولانا‎ — покровитель, защитник) — распространённый в центральной и южной Азии исламский религиозный титул. Его носят перед именем. Руми часто называют Мавляном Руми — Учитель Руми.

21

Рабиа аль-Адавия аль-Басрии — видная представительница басрийской школы аскетов, героиня многочисленных исламских притч, прославляющих бескорыстную любовь к Богу.

22

Ходжа Ахме́д Яссауи́ — в народе также известен как Хазрет Султан каз. Әзірет Сұлтан, узб. Ҳазрат Султон; 1103, Сайрам — 1166, Туркестан]) — суфийский поэт, один из первых суфийских мистиков в тюркоязычном мире. Он писал на хакани — тюркском литературном языке, сложившемся при дворе Караханидов. Автор цикла стихов «Дивани хикмат».

23

Аманат — в общем смысле: вверенное на хранение, надёжность. То, что Аллах вверил, поручил людям. Понимается как отданное на ответственное хранение, как нематериальных ценностей (язык, культура, национальность), так и материальных (вещи, недвижимость).

24

Зиярат — паломничество к святым местам (могилы пророков, святых, шейхов, а также само обозначение этих святых мест.

25

Бекет Мырзагулулы, более известный как Бекет-ата и Пир Бекет — казахский религиозный деятель-суфий, просветитель и батыр, почитаемый как святой.

26

Шопан-Ата — религиозный деятель, в народе почитается как аулие, святой. В Западном Казахстане подземная мечеть Шопан-Ата — это вырубленная в скале на старом караванном пути в Хорезм.

27

Душевный друг в пути.

28

Подземная мечеть.

29

Герменевтика — искусство толкования, теория интерпретации и понимания текстов, в том числе текстов классической древности.

30

Палеогра́фия (др.-греч. παλαιóς «древний; важный» + γράφω «писать») — вспомогательная историческая дисциплина (специальная историко-филологическая дисциплина), изучающая историю письма, закономерности развития его графических форм, а также памятники древней письменности в целях их прочтения, определения автора, времени и места создания. Палеография исследует эволюцию графических форм букв, письменных знаков, пропорции их составных элементов, виды и эволюцию шрифтов, систему сокращений и их графическое обозначение, материал и орудия письма. Особая отрасль палеографии изучает графику систем тайнописи (криптография). В сферу палеографии входит также изучение орнамента и водяных знаков бумаги (филиграней), формата, переплёта рукописей.

31

Слова из песни «Дигидай» в исполнении Батырхана Шукенова во время существования группы «Алма-Ата студио» (1987 г.).

32

«Был мой сон» — песня поэта и композитора Еркеша Шакеева в исполнении Батырхана Шукеева.

33

Песня в исполнении Батырхана Шукенова. Автор текста Шакеев Еркеш. МузыкаСеркебаева Байгали.

34

Ысырап — излишества в расходах, напрасная трата.

35

Основа официальных вариантов хинди (литературный хинди) и урду, которые являются его функциональными стилями. В эпоху существования Делийского султаната (1206—1526 и 1539—1555) и Империи Великих Моголов (1526—1540 и 1555—1858) кхари-боли вобрал в себя много персидских и арабских слов.

36

Древнетюркский литературный язык.

37

Так называли реставраторов и переписчиков книг.

38

Газневиды — династия тюркских эмиров и султанов Газны (Южный Афганистан), правившая в 961—1186 гг. Газневиды основали государство, которое занимало территории Хорасана, Афганистана, Хорезма, Бухары, Гурган, северные провинции Индии. Основатель династии — полководец Алп тегин был рабом-гулямом, захваченных в тюркских степях.

39

Диван — в литературе Ближнего и Среднего Востока собрание мелких лирических стихотворений одного поэта или группы, объединяемой по какому-либо признаку. Стихотворения располагаются в алфавитном порядке их рифм.

40

Аманат (араб.) — в общем смысле означает вверенное на хранение.

41

Ширк (араб. شرك‎, язычество, политеизм) — в исламе буквально: придание Аллаху товарищей (равных) или поклонение кому-либо, помимо Аллаха, часто переводится как многобожие.

42

Шыракшы — хранитель святых мест.

43

Шанырак — конструктивный элемент, увенчивающий купол юрты в виде решетчатой крестовины, вписанной в круг. Предназначен для удерживания боковых элементов купола — уыков и создания проёма для попадания солнечного света и выхода дыма от очага.

44

Лахорский форт — Шахи Кила (Кала). В XI веке Лахор стал столицей знаменитого завоевателя Махмуда Газневи и частью его империи Газневидов.

45

Небольшая традиционная лодка индийцев.

46

Прообразом Дома Мысли является Дом Мудрости, исламская академия, основанная в 20-е годы IX века халифом ал-Мамуном в Багдаде. Ал-Мамун симпатизировал учению мутазилитов, и по замыслу халифа Дом Мудрости должен был обеспечить сторонников этого учения богатым фактическим материалом, полезным при ведении теологических споров, в первую очередь трудами по философии. В Багдад изо всех областей халифата были собраны выдающиеся учёные, многие из которых являлись уроженцами Средней Азии и Ирана. Возглавлял Дом Мудрости Сахль ибн Харун.

47

Цитадель — отгороженный центр города, где находились дворец правителя и сопутствующие здания.

48

Хисар или шахристан — укрепленная центральная часть города, где размещалось богатое население: чиновники, купцы, землевладельцы, священнослужители. Здесь находились жилища знати, богатых купцов, ремесленников, здесь же были торговые лавки.

49

Торгово-ремесленные предместья города.

50

Алим (араб.) — знающий, ученый.

51

На самом деле это измененная надпись с Ниневийской библиотеки Ашшурбанипала, которая в оригинале выглядит так: «Дворец Ашшурбанипала, царя царей, которому бог Нату и богиня Гаслиста даровали чуткие уши и зоркие очи, чтобы разыскивал творения писателей моего царства».

52

«Большая книга о музыке» является важнейшим источником сведений о музыке Востока и древнегреческой музыкальной системе. В этой книге Фараби даёт развернутое определение музыки, раскрывает её категории, описывает элементы, из которых образуется музыкальное произведение. В вопросе о восприятии музыкальных звуков аль-Фараби, в противоположность пифагорейской школе, не признававшей авторитета слуха в области звуков и принимавшей за исходную точку рассуждений лишь вычисления и измерения, считает, что только слух имеет решающее значение в деле определения звуков, примыкая в этом вопросе к гармонической школе Аристоксена.

53

Абу́ Ибра́хим Исха́к ибн Ибра́хим аль-Фара́би — учёный-просветитель, литератор, языковед, наставник. Современник Абу Насра аль-Фараби. Родился в г. Фараб (Отрар) (ныне Южно-Казахстанская область). В детстве обучался грамоте в родном городе, затем отправился за знаниями в арабские страны. Жил в г. Забид (Йемен) — центре просвещения и науки. Вернувшись на родину, преподавал.

54

Имеется в виду «Диван аль-адаб» («Литературный сборник»), где учёный всесторонне систематизировал вопросы литературы и языка. Труды изданы в Каире в 4 томах известными арабскими учёными Ахмад Мухтар Омаром и Ибрахимом Аписом (1-й т., 481 стр., 1974; 2-й т., 501 стр., 1975; 3-й т., 470 стр., 1976; 4-й т., 259 стр., 1978). Научные труды аль-Фараби исследовал немецкий востоковед К. Броккельман

55

Йоллыг тегин считается первым тюркским поэтом, писателем и историком. Он был автором ряда памятных надписей в честь тюркского царевича Кюль-тегинаи Бильге-кагана, а также Кутлуг Ильтерес-кагана. Эти надписи отражают культурных уровень алтайских тюрок, их поэзию, прозу, исторические познания и идеологию Восточного Тюркского каганата.

56

Формы лирической поэзии, широко распространённые на Ближнем и Среднем Востоке.

57

Власть Газневидов в Северо-Западной Индии продолжалась вплоть до завоевания Гуридами Лахора. Прототип султана, Хосров Малик вместе со своим сыном Бахромом на самом деле был захвачен в плен гуридами.

58

Гуридское царство было разбито государством хорезмшахов в 1215 году. А Лахор в XIII веке вошёл в состав Делийского султаната, основателем которого был другой «гулям» и «мамлюк» Кутб ад-дин Айбак, выходец из тюркского племени халадж. C 1524 по 1752 год Лахор находился в составе империи Великих Моголов и в период правления Акбара Великого и Джахангира — с 1584 по 1598 год — являлся её столицей.

59

Стены юрты.

60

Шанырак, тундык — конструктивный элемент, увенчивающий купол юрты в виде решетчатой крестовины, вписанной в круг. Предназначен для удерживания боковых элементов купола — уыков и создания проёма для попадания солнечного света и выхода дыма от очага.

61

Уык — жерди, связывающие стену-кереге с куполом-шаныраком.