Дисторшн

Кирилл Сафонов, 2021

Мистический роман. Два брата-близнеца с одной мечтой на двоих. Но только ли мечту им предстоит поделить? И это их рок. Рок как музыка, рок как судьба. Мечтают ли о Престиже рок-музыканты? И какова его цена? И кто наблюдает за ними из тёмного угла сцены? Содержит нецензурную брань.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

История, которая будет здесь рассказана, могла произойти в любой другой стране, в другом городе и в совершенно другое время. Вам, Дорогой читатель, может показаться, что она вообще не могла иметь место в этом мире. Что ж, это Ваше личное дело, и тогда фраза «Все события вымышлены. Любые совпадения случайны» именно то, что Вам нужно.

От себя же замечу, что декорации — это условности, которые образуют лишь форму. А я, глядя на эту стопку дневников, содержимое которых я перенес на эти страницы, могу Вас заверить, что там нет ничего, что нельзя было бы себе представить, но есть все, что представляет каждого из вас. Мечта. Дружба. Любовь. Искусство. Ненависть. Жизнь. Страх. Смерть. Выбор. Справа налево. Слева направо. И в любом порядке.

А началось все вот так…

С наилучшими пожеланиями, С.

Но, наверное, все-таки первое, а второе — это так, приятное дополнение. В общем и целом, нам шестнадцать, и мы по-настоящему взрослые. Что же рассказать в этот первый дневниковый день? Или в первый день шестнадцатилетия… Ведь это не ерунда какая-нибудь, а целое шестнадцатилетие! В планах и так было достаточно, а начиная с этого дня, думаю, должно прибавиться еще больше. Но как к этому подступиться? Если бы знать. Но как-то надо. Не дети теперь. Ха-ха.

Но это все в будущем, а начать, вероятно, лучше с прошлого, раз уж сел писать дневник. А, следовательно, начну с того, что знаю. И начну с нас (раз уж сегодня наш день). Итак, немного о нас. Мы с братом родились в один день. Смешно, да? Как могло быть иначе, если мы близнецы? Бред по поводу того, что кто-то родился до полуночи, а кто-то после, в пример можно не брать. Наверняка, бывает. У нас не было. Мы — близнецы, и мы родились в один день. Мы появились на свет с разницей в 6 минут — и родители стерли последнее отличие между нами, так и не рассказав, кто из нас был первым.

Мне кажется, это правильно, так как зачастую старший брат или старшая сестра всегда чувствуют себя не только старше, но и опытнее, умнее что ли, а то и вообще — лучше. Из нас никто не может сказать, что он лучше. Я точно — нет. А братец… Нет, нет, нет — он тоже не лучше! Ха-ха. Даже если он и считает себя таковым. Мы одинаковые. Внешне. Внутренне. Везде. А кто первый, кто второй… какая разница? Мы — братья. Мы оба первые. Я так считаю. Так всегда было и, надеюсь, так всегда будет. Да и как иначе? Брат был всегда. Кроме тех 6 минут. А потом был всегда. Рядом. Вот и сейчас. Вон он лежит и спит на своей кровати как ни в чем не бывало. Будто бы сегодня вовсе и не наш день рождения, мало того, не наше шестнадцатилетие. Разбудить что ли? Не, подожду. Попишу, пока пишется. Да и вообще. Рано. Все только начинается.

Что еще? Что случилось за те шестнадцать лет, что мы здесь, в этом мире — хорошем или плохом неважно — просто в этом? Детство? Да как у всех в восьмидесятые тире девяностые. Родители уверены, что у них было лучше. Не было компьютеров и компьютерных игр (к слову, и у нас они появились совсем недавно), а было больше «улицы» и настоящих (именно настоящих, а не тех, что находятся за стеклянным экраном — телевизора или компьютера) развлечений. Да, скорее всего, соглашусь. Да и какой смысл спорить? Нам сравнивать не с чем — принимаем как есть. Да — компьютеры, да — компьютерные игры. Безусловно. Это достижения исключительно нашего времени. Но что точно было и, скорее всего, будет во все времена — это то, как люди обращают внимание на близнецов. На улице. Угу, именно там, мама и папа. Так вот, как только оказываешься вдвоем в людном месте, всё, внимание только к нам. Первое — найти десять отличий. По движениям глаз мгновенно понимаешь, как сравниваются фрагменты твоего лица, с фрагментами лица брата. Мало того, как только кто-нибудь действительно что-то подмечает, находит, или думает, что нашел, — его лицо тут же озаряет, если не улыбка, то эдакая мимолетная радость, словно человек сумел раскрыть тайну вселенной.

Второе — смотрят на одежду. Здесь, как правило, замечаешь разочарование. Господи, неужели вы действительно думаете, что даже, например, в пятнадцать (шестнадцать исполняется только сегодня) лет мы все еще можем или должны одеваться одинаково?! У нас даже в раннем детстве этого не было — родители не выносили подобного и считали, что мы, не смотря на физиологию, должны быть индивидуальны. Правда за счет этого в детстве так же возникало достаточно много вопросов, но уже к родителям, и мне кажется, им следовало одевать нас, как все — одинаково. С вопросами их доставали бы меньше — это точно. Вопросы. Вот именно их я и не терплю. Брат тоже. Потому что как только найдут все отличия, проанализируют производителя, фасон, материал, а также цвет каждого шва твоей одежды, всегда найдутся те, кто остался неудовлетворенным, и завершить начатое им необходимо уже вербальным анализом. Вопрос-восклицание: «Ну надо же как вы похожи! Просто копии!» (кто и чья копия — никогда не уточняется) первое, что мы слышим спустя десять минут после того, как мы где-нибудь появились. Он может быть обращен непосредственно к нам, может быть задан какому-нибудь другому там присутствующему, может быть сказан громко, тихо, шепотом, взглядом или жестом, но то, что он «прозвучит» тем или иным способом, это обязательно. Ух! Вот я разошелся, писатель прямо. Но получается на удивление легко. Так. Еще пару абзацев и, думаю, хорош на сегодня. Хотя может быть вечером еще попишу. Надо же будет итоги дня подвести. Тогда что еще? О чем написать в первый раз? Может быть о себе? Кто я такой в свои, именно в свои, шестнадцать лет? Нет, все-таки, кто мы такие в свои шестнадцать лет? Куда же я без брата? А, хорек? Ха-ха.

Итак, кто мы такие? Про отличия вроде бы написал. Ну почти. На самом деле есть одно. И очень я бы даже сказал заметное. Но не сразу. Мы, как я нас называю, зеркальные близнецы. Что это значит? Да ничего на самом деле. Просто брат — правша, ну а я — левша. Но блохи еще не подковал. Вот и все. Как вам? Но чтобы это заметить, одной встречи на улице маловато. Ну да ладно. Что еще можно о нас рассказать? Родители? Ну а как же, конечно, есть. И конечно, любим. Папа — врач. Мама — работает в банке. Жаловаться не на что. Родились мы, как это понятно из датирования данной записи, 6 июня 1980 года. Тогда это был обыкновенный ничем не примечательный день для всех, но только не для наших родителей. Уверен, они его ждали. Конечно, не именно этот день в календарном плане, но именно его в плане житейском. И дождались. Улыбаюсь. Маме наверняка было нелегко, мы родились на свет достаточно упитанными даже для одиночных версий, не говоря уже о близнецах, но, тем не менее, все прошло благополучно. Раз. 6 минут. Два. И завертелось. Вот.

Что еще? Родители. Родители, на тот момент, представляли собой двадцатилетних студентишек, еще вчера кувыркавшихся в любви на старом потрепанном диване (надеюсь, они этого никогда не прочитают), и вот они уже принимают плоды и этой любви, и этого кувыркания (очень надеюсь). Точнее принимали-то эти самые плоды — акушеры, но родители со всей ответственностью готовились принять и то, что приняли акушеры, и все последующее, еще неизвестное, но уже очень и очень родное. За душой на тот момент у них ничегошеньки не было, что было вполне естественно для того времени (Союз нерушимых…), ничего не имели (даже комната в той самой квартире, где мы имели честь быть зачатыми, была чужой, но по великой дружбе предоставленной заботливой, хотя и не без корысти, с маминых слов, ее подругой). Не уверен, что вообще имеет смысл об этом писать, но так как я это делаю впервые (я не беру в расчет школьные сочинения на тему «Образ Обломова» и т.п.), то пишу обо всем, что сейчас приходит мне в голову — лишь бы писать — это важно.

Так вот, я рассказываю о нас, а это все мы и есть. Наша семья. Плюс к этому, и это достаточно важный момент, рассказывая о родителях, я показываю, что мы с братом могли и можем, и что, соответственно, не можем и не могли. А можем и могли мы все-таки очень и очень мало. Хотим много — это мы часто обсуждаем с братом, а можем мало. В основном это касается конечно же денег, то бишь материального благополучия, но не всегда. К примеру, раньше, года три назад, я…

Мы безумно хотели иметь кроссовки «Адидас» — синие, с коричневой резиновой подошвой, три белые полоски по бокам — всегда хотели, но у нас их никогда не было, достаточно у многих наших знакомых или одноклассников они были, а у нас нет. И в данном случае как раз в первую очередь дело было ни в деньгах, хотя и в них тоже, если говорить о покупке с рук у спекулянтов. Но в первую очередь — отсутствие блата, то есть таких знакомых, которые могут достать или свести с теми, кто может достать. И как раз таких знакомых у моих родителей не было, а платить по 50 рублей (это минимум) за пару кроссовок для опять-таки пары дуралеев (хоть и любимых), которые к следующему лету обязательно из этих самых кроссовок вырастут, они тоже не могли. Но у многих были… Вот тот самый поганый момент во всем этом — плохо, когда не можешь чем-либо обладать, но гораздо хуже, когда кто-то рядом этим обладает, и совсем паршиво, когда этот кто-то может этим обладать совсем спокойно, даже не думая о том, чем и как обладает. Как Жало. Но о нем позже. Кличка нашего друга. Отличный парень на самом деле. Но у него все просто. Иногда это раздражает. Порой слишком. Улыбаюсь и в этот момент (дабы передать эмоции). В целом как-то так. Что-то я разошелся. Гоголь? Толстой? Тургенев? Это вряд ли. Но буду стараться. Сегодня нравится, а как там дальше кто его знает. Я не очень надежный. Брат надежнее. Мне кажется. Хотя проверить это на сто процентов еще не удавалось. Да и как-то слушается он меня. Или мы одинаково думаем? Скорее второе. Или старше все-таки я? Ха-ха. Лежи-лежи. Здесь тебя нет, только о тебе, а потому могу описывать тебя как хочу. Ха-ха. Классно! Так, о чем я?

Что касается меня… Именно меня с точки зрения полной отдачи какому-нибудь делу. Сложный момент. Загораюсь мгновенно, но также мгновенно и остываю. Часто. Может просто еще не нашел по-настоящему моего дела? Уверен, что так. Надеюсь. Успокаиваю себя этим. Да и какого черта? Мне только сегодня шестнадцать лет исполняется (еще не исполнилось даже)! Но, тем не менее, раз уж зашел разговор, загораюсь и тут же остываю — это про меня. Помню, лет пять назад сходили в кино.

«Достигая невозможного». Про парня-скейтбордиста. Сказать, что понравилось — ничего не сказать. Описать можно только количеством походов во все кинотеатры округи. На этой неделе ходим в «Ладогу», на следующей в «Арктику», далее «Полярный», потом «Орион», ну и «Будапешт» напоследок, если фильм совсем уж суперский, например, «Короткое замыкание» или «Полет навигатора». 25 и 24 походов соответственно. А может и больше. Точно не помню. Но опять отвлекся. Скейтборды. Сходили в кино. Про скейтбордистов. Понравилось. Значит что? Должны стать скейтбордистами! Как это сделать? Как, как? Купить скейтборд, так как доска с прикрученными палками, на концах которых «набиты» подшипники подходит для съезда (практически на собственной заднице) только с более-менее хорошей асфальтированной горки. А купить? Можно. 25 рублей и у вас крепкая доска постсоветского производства. Конечно, не такая красивая, как в американском кино, но, тем не менее, это «доска» — скейтборд. Настоящая, заводская доска с колесами, на которой если и нельзя прыгать и делать трюки, то вполне себе можно ездить той же «змейкой». Уж это доказано — видел на ВДНХ десятки таких, по-моему, даже еще очень советских скейтбордистов. Нормально. Так же хотел. «Змейка» меня бы устроила. Но… Деньги. В данном случае не нужны знакомые — нужны только деньги, так как подобные «деревяшки» были доступны для покупки в любом спортивном магазине. Мы облюбовали парочку таких. Один недалеко от ВДНХ, на Сельскохозяйственной улице, другой — любимый, так как ближе к дому, да и значительно больше первого упомянутого, на улице Пришвина, в Биберево. Итак, скейты в магазинах есть, а вот денег нет. И не предвидится. Возможно единственный, но действительный минус, который существует одновременно с братом-близнецом — это умножение на два. Нужны коньки? Цена умноженная на два. Нужна клюшка? На два. Велосипед? Та же самая арифметика. И так далее. И скейт, конечно же, не исключение. Нужен? Да. Два? Конечно. Итого пятьдесят рубликов. И в данном случае минус на минус не даст плюс. Минус на минус в нашем случае — это всегда просто два минуса. Тогда быть может, спросите вы, хватит все-таки и одного скейта? С ума вы что ли сошли? Лучше тогда вообще без них. Как, собственно, и без велосипедов. Мы, конечно же, очень любим друг друга, но иметь что-то на двоих — это уже слишком. Даже для большой братской любви. Ха-ха. Хотя одна мыслишка на эту тему меня давно донимает. И раз уж сегодня шестнадцатилетие, сегодня и расскажу о ней брату. Уверен, ему будет интересно, а мне будет интересно, что он скажет. В общем, на один скейт мы не согласились, а два нам не предлагали. Интересы у нас одинаковые, мы одинаковые, а потому остались мы ни с чем, а Жало купил. Зараза! Улыбаюсь. Потому что в итоге и хорошо, что так вышло. Потому что охладел я к этому занятию, думаю, ровно с последним сеансом «Достигая невозможного», а засим и достигнуть этого самого невозможного не получилось. И дело действительно не в том, что не было скейта. Жало без проблем давал в любое время «на покататься» свою доску, учитывая, что он охладел к ней еще быстрее, так как у него она была, но он был с ней один. И опять-таки, повторюсь, она ему досталась, как и многое другое, очень просто. А может и потому, что это тоже было не дело его жизни. Не наше это все. Хотя, конечно, здорово бы просто иметь. И просто уметь. Было бы здорово. Так… я что-то действительно расстарался. Наверное, все же хватит уже на сегодня. Все-таки сегодня день рождения. И надеюсь, произойдет что-то действительно хорошее. Пойду будить брата. Пора справлять. Пора что-то придумывать. Хотя особенно нечего, учитывая, что сегодня шестое июня, разгар выпускных экзаменов, а значит все сидят по квартирам и зубрят, и твои праздники им до фени. Хотя… Ладно, разберемся.

Итак, дабы подвести итоги… Сегодня нам будет шестнадцать лет. Не знаю почему, но я всегда устанавливал себе какие-то рубежи, временные отметки, которые либо на чем-то ставили крест, либо, наоборот, показывали новые, еще неизведанные и спрятанные от меня тропинки, которые возможно приведут меня к чему-то очень и очень важному. Что касается, шестнадцатилетия, то это даже не точка, а просто конец части, тома или чего-то подобного. После шестнадцати должна начаться жизнь. Причем мгновенно, на следующий же день после дня рождения или даже прямо с него. И, наверное, это действительно так и есть, потому что ну что такое может происходить с человеком до шестнадцати? Да по сути ничего. Школа, школа и еще раз школа. Ну может быть повезет поцеловать какую-нибудь девчонку, может быть даже потискать ее где-нибудь в подъезде, ну и все. Конечно, бывают вундеркинды, которым удалось распрощаться с девственностью в период «до 16» (нам удалось только закончить школу (хотя еще нужно сдать упомянутые экзамены), потому что пошли в нее в шесть, но, уверен, их процент на столько мал, что это даже не исключение, а просто чудо, причем многие из этих сверхличностей зачастую на деле просто… как бы выразиться иначе? Не, иначе все-таки не получится. На деле они просто пиздоболы. Грубо, но точно. Как и то, что у меня еще «этого» не было. Поэтому, я очень надеялся на «после». И брат тоже. Но не девчонки главное, просто должна начаться совсем другая жизнь. Так, знаете ли, вообще. Так что давай, Другая жизнь, начинайся! Снип-снап-снуре-пурре-базеллюре! Все. На сегодня действительно все. Устал. Пошел будить брата. Ну и новую жизнь начинать.

Итак, с чего начать? Да, с утра, конечно, с чего же еще? Так вот, закончил я вчера писать, пошел будить вторую половину, братскую половину. Разбудил. Обнялись, поздравили друг друга. Родители на работе. Четверг. Где им еще быть? Отец, конечно, не в счет — работает сутками, может и в выходные горбатиться на скорой, а мама — та, пять дней в неделю с девяти до шести, плюс время на дорогу. Короче если отец на сутках, до семи, а то и до полвосьмого мы предоставлены сами себе. Неплохо? Идеально. Но только не вчера. Не в день рождения. Но что поделаешь. Случилось — сидим, разжевываем. Значит так — встали, умылись, оделись, поели… Что дальше? Лето. Каникулы? Ага, щас! Написал же уже, мы пошли в школу с шести, хотя могли спокойно еще год побыть в детстве, в беззаботном детстве. Как и многое, что касается решений наших родителей, для нас и это останется тайной. Видимо, им нравится окружать все связанное с нами некой таинственностью, если не сказать секретностью (надеюсь, мы хотя бы их дети, ха-ха). Мама говорит, что так решил отец, я имею в виду школу с шести, а то уже отвлекся. Папа говорит — это мать. Всё. Правды не сыскать. Да и кому она теперь, да и тогда, нужна? Было бы нам легче, если бы мы пошли в семь? Как по мне, так вряд ли. Читать мы в шесть уже умели, считать тоже, исходя из чего, первый класс показался нам достаточно простым. К тому же до этого мы ходили в детский сад, и дисциплина раннего подъема также была нам привита. Поэтому, нам было все равно. Хоть нас и не спрашивали. Пошли с шести и все. И с продленкой. Так что думаю, нас просто нужно было спровадить куда-нибудь, чтобы нас не было дома, так как все работали и тому подобное. Из детского сада вроде выросли — значит куда? Правильно, в школу. Так и получилось. И вот в этом году, в наше шестнадцатилетнее лето, мы ее заканчиваем. Экзамены мы с братом не любим, но что поделаешь. С тем, с чем ничего не поделаешь, ничего делать и не надо. По-другому никак. Но в день нашего рождения, в наше шестнадцатилетие, ни о каких экзаменах (благо следующий только в понедельник) мы даже думать не собирались, а посему…

Утро. Солнце. Лето. Что можно придумать? Да ничего, кроме пляжа — пускай мы и в городе. Сказано — сделано. Мы поехали. Привет с лазурного берега Пироговского водохранилища! Да, у нас есть свое место. Как-то не прельщают обычные пляжи — народу полно, а удовольствия никакого. Поэтому путем проб и ошибок было найдено «наше» место. О нем практически никто не знал — мы с братом, да Жало. Кстати, пришло, думаю, время пару строк о нем черкануть. Или сначала о произошедшем? Нет, наверное, все-таки сначала о Жало. То, что произошло, теперь уже никуда не денется.

О Жало… Есть у нас такой товарищ. Мне нравится это слово — «товарищ». Не знаю почему, но так всегда называет всех наших друзей-приятелей наш отец. Зайдет кто-нибудь в гости, отец выглянет, скажет: «Вы там поешьте и товарища накормите». И все в таком духе. Жало, конечно же, друг, что на нашем языке — товарищ. Жало — это Паша Жаликов. Понятно, почему Жало. Он, уверен, хотел бы быть Stingом. Но хрен тебе, Паша! Ха-ха. Ты просто Жало. Жало — наш ровесник. Ну почти. Старше на год. Но по школе мы — ровесники, уже понятно почему. Знаем мы его с детства, стал нашим соседом по «лестнице», когда нам всем было лет по пять. «Лестница», кстати, тоже отличное слово — обозначает сразу все, что касается дома. Если идем на «улицу» — значит куда-то вне дома, если зовешь на «лестницу» — значит внутри. Ничего больше не существует. А Пашка… Да, года в четыре мы копались с братом в песочнице, когда к нам подошел «незнакомец», достал большой грузовик и предложил играть вместе. Такой вот был Пашка, таким и остался. Коммуникативность возведенная в степень, плюс постоянная возможность достать что угодно. У него есть все возможности. Точнее, возможности есть у его семьи, но он может ими безгранично пользоваться. Что, собственно говоря, с успехом для себя и делает. Ну и врать не буду — нам, как друзьям, тоже перепадает.

Первый «Киндер-сюрприз» и первый «Сникерс» мы попробовали на Пашкины деньги. Живем мы с Пашкой в одном доме, а учимся в разных школах. Еще один родительский секретик. Все из нашего дома учатся в 237. Мы с братом в 243. В общем-то ничего страшного, но… Минус все-таки был. Так как мы целых два года учились в разные с нашими друзьями-однодомниками смены. Год мы в первую, они во вторую, на следующий год — наоборот. Да, было обидно. Приходишь из школы, уроки сделал и никого. Или идешь в школу, а все, смотришь, уже гулять выходят. Бесило. Но что-то я все время отвлекаюсь. Рассказать-то хочется совсем другое. Страшное-вчерашнее.

Итак, трясемся в автобусе, собираем взгляды, игнорируем вопросы, если таковые оглашаются. Один дядька так вообще всю дорогу сверлил. Пижон эдакий, в белых брюках и черной рубашке. Я еще тогда подумал: «Лучше бы наоборот, в такую-то погоду». А он молчал и смотрел — чуть ли не разрывал просто глазами. Ненавижу таких. Может пидор? Черт его знает. Вообще не похож, хоть и холеный. Но потом он… Нет, не сейчас. Позже. О нем позже. Пишу дальше.

Ехали-приехали. Пироговка. «Наше» место. Место наше не то, что бы какое-то выдающееся, нет — просто наше. Там уютно, безлюдно, а значит спокойно. Что еще нужно для компании? Вот и я говорю — ничего. Идеально для любых занятий. Разделись, бросили шмотки и пожитки (бутерброды я делал, пока мой милый брат еще дрых) и в воду. Блаженство, что говорить. После окутавшей и расплавившей все тело автобусной парилки, холодная свежесть водяных объятий воспринималась как небесная награда, которую вселенная дарит бедному путнику за стойкость и смелость. Мы не были ни стойкими, ни смелыми, хотя… В принципе дорогу сюда можно считать небольшим, но подвигом — путешествие летом в раскаленном Лиазе (слава Богу, мы рискнули двинуть сюда не в выходные — вот это действительно был бы подвиг) в определенный момент начинаешь воспринимать действительно как путешествие к центру солнца. Ну да ладно, доехали же. Тем более, когда уже искупался, вернул организму рабочую температуру (пара градусов даже, думаю, была в запасе), лежишь раскинувшись на уже не таком и жарком солнце и думаешь… обо всем и ни о чем одновременно. Я думал о девчонках. В тот момент. Уверен. Брат наверняка тоже, но когда я на него посмотрел, заметив, что тот приподнялся с полотенца и сел, его шестнадцатилетнее (уже-уже) либидо никаких признаков жизни не подавало, а в каждой черточке его-моего лица отражался максимум десятилетний юнец, увидавший подарок под елкой на новый год или где-то там еще, к примеру, на тот же, но уже свой, день рождения. Брат что-то увидел и это что-то его безумно заинтересовало. Не девчонка.

Все было значительно проще. Мячик. Который спокойно дрейфовал по просторам пироговского водохранилища метрах в тридцати от берега. Или что-то очень похожее на мяч. Черт его знает… знал… тогда… «Я сплаваю», — сообщил брат. «Давай», — отреагировал я и вернулся в исходное положение. «Поиграем», — услышал я объяснение. «Ага», — согласился я и закрыл глаза. Взметнулся песок, топот перешел в водяное чавканье, а затем всплеск погружения тела в жидкость и неистовая гребля. «Курс взят», — подумал я и хотел было перевернуться на живот, чтобы полностью отдаться во власть спокойствия и дремы, как вдруг что-то заставило меня сесть и следить за выполнением моим братом его собственноручно придуманного задания. Которое, справедливости ради, следует сказать, из опыта, не стоит даже уже приложенных братом усилий, не говоря уже о полном комплексе, в который входит передвижение посредством плаванья из пункта А (берег) в пункт Б (точка, расположенная на водной поверхности с удалением от суши минимум на тридцать метров) и последующее возвращение из пункта Б в пункт А, толкая перед собой найденный предмет, похожий на мяч, который наверняка им и окажется, но, опять-таки наверняка, в виде, который никоим образом не будет соответствовать понятию «хороший мяч», «целый мяч» и т.п. В общем, скорее всего мяч этот проколот или разорван, какой-нибудь милой овчаркой, или еще что-то подобное, что заставило его предыдущего владельца с ним расстаться, попросту — выкинуть. А мой брат почему-то решил, что это подарок судьбы. На его… на наш день рождения. Что ж, подумал я, может быть так оно и есть. Мяч — это ни весь что за подарок, но все-таки. Вот я и следил за моим братом, уверенно плывущим к предмету округлой формы, качающемуся на поверхности воды. И чем ближе он подплывал, тем сильнее росло волнение внутри меня, объяснить которое я не мог, да, в общем-то, и не пытался. Все равно не унять. Это словно шестое, или какое там по цифровому порядку, чувство. Было как-то странно. У близнецов бывает, думаю, чаще. Отдаляешься друг от друга, пусть и на небольшое расстояние, и что-то чувствуешь. Не опасность. Именно волнение. Как ни в своей тарелке. Хочется, чтобы это быстрее закончилось. И чувство неприятное. Страха нет. Просто неприятно. Так вот. Брат плыл. «Мяч» качался. Расстояние заметно сокращалось. 5 метров. 4,3,2,1. И…

Он мне рассказал потом. Плыву, говорит, и чем ближе, тем больше сомневаюсь, что это мяч. Но плыву, блин, словно тянет что-то. Подплыл. Вытягиваю руку, прикасаюсь, и теперь уже отчетливо понимаю, что мяч этот — все, что угодно, но только не мяч. Тем не менее, все равно пытаюсь ухватить, раскрячиваю пальцы, снова пытаюсь, а он (в голове все еще «мяч») под тяжестью руки уходит под воду; одергиваю руку, и тут он выныривает. Дальше, продолжал он, все как в тумане… Это была человеческая голова. Поверь, кричал он мне, это была человеческая голова!!! Лицо! На меня смотрело лицо! Мое лицо! Наше лицо! Точнее, голова с нашим, черт побери, лицом!! Оно вынырнуло на поверхность и, казалось, что-то поддерживает ее снизу, потому что я успел все хорошо разглядеть. — Глаза были открыты, и внимательно смотрели на меня, — сообщил он. — А мертвые губы были растянуты в какое-то мерзкое подобие улыбки!

Это то, что он запомнил! То, что он видел! То, что с его слов было в воде в нашем, так его раз так, месте!!! Он закричал! Это уже помню и я. И вряд ли когда-нибудь забуду, этот крик. Меня передернуло от ужаса, которым был наполнен этот крик, от его мощи, от его, не знаю, как выразиться, тембра что ли. Ничего подобного я никогда не слышал, тем более от собственного брата. Меня словно парализовало. Я вскочил и на прямых ногах так стоять и остался, словно борзая в своей охотничьей стойке. Казалось, ни согнуться, ни сделать шаг я просто не в состоянии. Я мог лишь дышать, хотя и это давалось с трудом — какими-то минимальными и очень тяжелыми вздохами, кислорода от которых, хватало лишь на поддержание жизни, но никак не на активную жизнедеятельность. Я видел, как брат крича отталкивает свою находку (тогда я конечно не знал еще ни что это, ни как выглядело — вообще ничего — лишь только то, что происходит что-то страшное и совершенно необъяснимое), и в этот момент я испугался, что он тут же уйдет под воду, и я его уже никогда не увижу. И я бросился вперед. Не знаю за кого я больше испугался — за него или за себя, что останусь без него, или это было что-то автоматическое, неподвластное разуму, и лишь по воле тела или чего там еще, но я бежал вперед и через мгновенье уже хлестал по воде руками и ногами, не обращая внимания ни на что, с одной единственной мыслью — делать это как можно быстрее, чтобы как можно быстрее передвигаться. Через несколько мгновений я уже был рядом, но брат, увидев меня, как мне показалось, испугался еще больше, повторно вскрикнув, он бросился куда-то в сторону (о том, на что или на кого похожа была его находка я узнал лишь спустя около получаса или час — время тоже перестало тогда для меня существовать), но я схватил его и потащил за собой, и на этот раз он, хвала небесам, повиновался. Мы поплыли к берегу. Я постоянно искал ногами дно, так как было очень тяжело плыть с помощью лишь одной руки, второй я продолжал сжимать плечо брата, хотя допускаю, что этим я только мешал и ему, и себе, но об этом я совершенно не думал. Только дно, только берег. Но оно, дно, все не появлялось. Я опустил голову в воду, и махал рукой и ногами изо всех сил, уже даже не глядя на берег, так как был уверен, что так уж точно получится быстрее. И когда уже совсем выбился из сил, а пузыри воздуха, вылетающих из моих легких, перестали скользить по щекам, я… я почувствовал, как кто-то подхватывает меня и тянет вверх из этого холодного ада. «Фу… Спасены», — подумал я. Сознание, конечно же, я не терял, но чувство полной потери сил и ориентации в пространстве явно присутствовали. Потому что я даже не посмотрел в сторону моего, точнее, нашего спасителя. Чувствовал, что меня кто-то тащит и усаживает на берег, но кто именно — меня в тот момент не интересовало. Помогли, спасли и ладно. А вот брат… Я словно вновь вынырнул из-под толщи воды… Брат! Я вздрогнул и крутанул головой по сторонам. Мгновенье спустя увидел его стоящего на карачках в метре от меня — я откинулся на спину и закрыл глаза. Все нормально. Пять секунд и я в норме! Может быть шесть. Шесть. Наше число. Дайте шесть секунд, сволочи! Да уж, братишка… Пошел ты знаешь куда со своим мячом!?

Ну как, не слишком ли я разошелся? Это дневник или мемуары? А ладно, мне все равно. Пишется, и пишу. Мне интересно. А больше, собственно говоря, это никого и не должно волновать. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь прочитает все это. Да и вообще. Все мое. Пишу для себя. Допишу — сожгу (здесь я очень сильно улыбаюсь, потому что вряд ли это сделаю, так как все, что я когда-нибудь сделал — я ценю, сам лично, мне все равно оценит ли это кто-нибудь другой, хотя конечно было бы классно).

Итак, продолжаю. Когда я более-менее пришел в себя — отдышался, отплевался, отбоялся. Последнее, думаю, самое главное, потому что для меня — насколько я могу судить из личного опыта, небольшого конечно, но все же — избежать беды, катастрофы, болезни и прочего совершенно отрицательного дерьма — это быть может даже страшнее, чем заполучить это все. Я объясню. Когда что-то получаешь, к примеру: шел, сверху упал кирпич, ты очнулся в больнице башка болит, весь перевязанный, что-то помнишь, что-то нет, слава Богу живой и тому подобное — это уже случившийся факт (конечно же я не беру варианты, когда ты не проснулся вовсе, но здесь и трудно это учитывать, так как в этом случае рассуждать бессмысленно, ну или еще один вариант — самый страшный — это ты очнулся, да, но где-то глубоко внутри себя, потому что тот самый кирпич, упав на тебя, причинил совсем уж серьезные травмы твоему головному мозгу, вызвав тем самым необратимые последствия в его деятельности и теперь все твое Я потерялось где-то в его глубинах, занимая как житель коммуналки всего лишь маленькую комнатку от, в общем-то, огромной квартиры. И теперь это навсегда. Ты заперт. В эдакой ментальной тюрьме. Свой собственный Алькатрас. Только твои мысли, причем неизвестно насколько и их качество нарушено вследствие травмы, и больше ничего. Только дух, только душа, только то, что первично. То, что обещает Рай. Тело погибло, душа осталась. Есть повод для радости? Ха, сомнительный. Когда ты даже не знаешь, кто и в какой момент, вытирает тебе задницу, а главное, вытирает ли вообще. Что это? Еще жизнь? Или уже что-то другое? Как разобраться? Как понять хоть что-то? Ты один! Совершенно. В густой непроглядной тьме, где больше нет месту ни чувствам, ни боли, ни чему бы то еще ни было — только тьма и твои оставшиеся искореженные (если сейчас еще нет, то безусловно будут) мысли, пожираемые страхом, который теперь совершенно точно полностью в своей стихии, полностью доминирует над тобой, могущественен и беспощаден. Надолго тебя хватит? Не уверен. И убеждаться как-то не хочется. Совсем. Потому что это полный пиздец. По-другому и не скажешь. Невозможно сказать. Невозможно представить. Ужас. К черту! Опять я увлекаюсь. Это точно не дневник и уже даже не мемуары. Роман! Ну да ладно, льется и ладно. Ой, только не о воде! Договорились? Давай с новой строки.

И вот, отдышавшись, я посмотрел в сторону, где последний раз видел брата. Того уже окружило несколько человек и что-то на перебой расспрашивали, а тот, как-то вяло жестикулируя, отвечал. По его лицу я видел, что ему сейчас эти вопросы на фиг не сдались, но ничего поделать с этим он не мог. Я подошел к нему. Он был очень напуган и дрожал, как побитая собака. Я спросил: «Ты как, живой?». В ответ получил такую же ерунду, что содержал и вопрос: «Нормально». Мне не хватило, я продолжил: «Что случилось-то? Ты меня напугал, как не знаю кто!». «Я не знаю», — сказал он. «Там чья-то голова. Там…». Он отвернулся от воды и дрожь, захлестнувшая его тело, как мне показалось, лишь усилилась. Я переварил услышанное насколько мог и насколько мог поверил, сел с ним рядом и обнял. Он продолжал смотреть в другую сторону. Люди все прибывали, я слышал, что кто-то сказал, что уже вызвали милицию. «Ты им сказал что-ли?», — спросил я. Брат кивнул. «Страшно?» — не унимался я. Его подбородок вновь нырнул к груди. «Я бы тоже испугался», — сказал я. И это было правдой. Голова… Бррр…. Как это возможно? Разве голова может плавать? Сама? Надо же было… Да еще в наш день рождения!

Через минут десять подъехала «канарейка» — желтый ментовский газик. Я немного напрягся, думая, что нас сейчас забросают вопросами, но, как оказалось, на месте уже нашлось предостаточно говорилок, кто был готов с удовольствием поучаствовать в диалоге с представителями власти. В нашу сторону лишь посмотрели, перекинулись парой слов, видимо сообщая, что первые увидели или нашли что-то именно мы, и на этом о нашем существовании было забыто. Я скользнул взглядом по поверхности воды — «мяч» был там. Менты не спешили. Что-то внутри подсказывало мне, что надо валить, но в то же самое время, я хотел понять, что действительно произошло и действительно ли там то, о чем говорит мой брат, а не резиновый мяч с нарисованными глазами и ушами. Окажись это мяч, я бы и брата успокоил значительно быстрее. Да, позорно немного мячика испугаться, но лучше все же, чем действительно голову трупака лапать. Конечно, я знал, что это не мяч. Был уверен. А потому становилось еще интереснее. Страшнее — да, но интереснее. Наверное, здесь я больше думал о себе, чем о брате. Наверное. Поэтому я не спешил. А брат, подумал я, оклемается пока.

Конечно, это был не мяч. Но и не голова. Точнее, не только голова. Как только мужик доплыл, он совершенно спокойно протянул руку, зацепил, видимо было за что, и подтянул к себе, то, что должно было быть мячом, стало головой, а на деле оказалось действительно головой, но только целого человеческого тела. Как только «мяч» потянули на себя, все остальное, до этого прятавшееся под водой, ринулось на поверхность. Мужика, казалось, ничего не смутило, и он спокойно поплыл обратно, раздирая за собой толщи воды здоровенной человеческой «корягой». Когда смельчак доплыл и встал на ноги, милиционеры, видимо на этом этапе страхи уже растворились в профессиональной каше, ринулись на помощь и, совершенно не брезгуя, подхватили тело и вытащили на берег.

Да, это был человек. Утопленник. Труп, застывший в какой-то, может быть естественной позе для пловца, но совершенно не естественной для прямоходящего сухопутного существа. Да, труп был окоченевшим. «Значит недавно утоп», — тут же раздалось откуда-то сбоку. «Видите окоченелый». Наверное, смерть должна вызывать ужас, не знаю. Мне страшно не было. Я смотрел, и мне было интересно. Причем по всем параметрам. «Надо же», — тут же пронеслось в голове. «Братишка трупака нашел. Это уже точно приключение». Если бы была одна голова — наверняка было бы страшно, потому что это уже что-то противоестественное — убийство. А убийство действительно противоестественно, а труп — это часть жизни. Да, ее конец. Но ее часть. Без продолжения. Человек был — человека не стало. Хотя его могли, конечно же, утопить и тому подобное, но это уже касается дальнейшего расследования событий. Я хочу просто сказать, что голова отдельно от тела — это в любом случае совершенно не то, что труп целиком. Точка. А потому мне страшно не было, мне было интересно. И всем остальным тоже. Потому что как только тело вытащили на берег, толпа, ожидающая представления, ринулась занимать партер. Я был в числе первых.

Труп. Близко. Очень близко. Наверное, как сказали, это еще недавно было человеком. Сейчас же это было чем угодно, но только не человеком. Больше всего, учитывая окоченение, это было похоже на скульптуру. Правда, судя по цвету, явно не из гипса. И ничего общего с девушкой с веслом, даже если бы рядом было два весла, а труп был бы трупом девушки, а не мужчины. Не знаю, определиться с возрастом мне сложно даже тогда, когда я вижу живого человека, а что уж говорить про мертвого. Мне кажется, лет 40 не больше, а как там на самом деле пусть менты разбираются вместе со своими экспертами. Но ничего противоестественного. Не было никаких, как часто описывают трупы, вытащенные из реки и прочих водоемов, мест, которые объели бы рыбы, раки или другая какая живность, никаких вздутий и тому подобного. Тело человека в позе, как если бы он изображал ползущего по-пластунски, не более. Ну да цвет кожи несколько иссиня-зеленый, плюс может быть совсем синие и сморщенные веки и кончики пальцев с ногтями. В остальном — скульптура, которая, как кажется, живой никогда и не была. Чучело. Наверное, именно после осознания того, что некогда живой человек может вот так легко перейти в совершенно иную фазу своего «существования» для других, но уже «не существования» для самого себя и для мира в целом и привело к тому, что мне вдруг стало плохо. Ну может быть еще запах. В какой-то момент он стал ощущаться. Сладковатый приторный и… рыбный. Человек-рыба. Ихтиандр. Если бы… Мертвец. Ничто. Гнилое мясо. Бррр…

Я бросился прочь из толпы. Меня стошнило. Плата за интерес. Спасибо братцу. Спасибо дню рождения. Когда я более-менее отдышался, то посмотрел туда, где оставил брата. Ага, теперь уже мысли вернулись именно к нему. Тот сидел и смотрел на меня. И лицо его мне не понравилось. Как-то необычно он смотрел. Мне трудно это описать. Я же все-таки не писатель, хотя реально уже начинаю задумываться об этом. Я начал эту писанину как дневник, даже не знаю ради чего, просто решил иметь маленькие записки, которые допускаю, если будут прочитаны в будущем будут восприниматься как что-то глупое и наивное. Но именно в этом и интерес. Как фотографии — вот тебе пара дней, вот один год, вот пять, вот пятнадцать и так далее. С каждым новым снимком что-то в тебе меняется, может в лучшую, может в худшую сторону — конечно в худшую, ха-ха, ты же движешься от начала к концу, а в конце все и всегда полно сожалений: если хорошо — сожалеешь, что заканчивается, если плохо — сожалеешь, что докатился до такого. Сто процентов именно вот эти записи, эту вот философию я и буду впоследствии считать глупой и наивной. Ну да черт с ней. Это классно. Опять я отвлекся, но мне нравится. Дневник — не дневник, а пусть будет, что будет. Пачкаю бумагу, ну да ничего. Кто его знает, что из этого получится. Мне в кайф и ладно. Может вообще, как Гоголь, сожгу все это к чертовой матери. Почему нет? Да, потому что уже писал — все мое мне жалко. Действительно. Пишу дальше.

Брат. Его лицо. Его взгляд. Не буду описывать. Не его. Чужой. И очень пристальный. Противно пристальный. Страшно пристальный. Мне даже захотелось отвести глаза. И это от лица собственного брата-близнеца. То есть, по сути, от своего собственного, от зеркала… Именно. Не зря зеркала являются какими-то магическими, я бы даже сказал, мистическими предметами. Даже в свое собственное отражение порой очень трудно смотреть. Так было и сейчас. Но я все-таки взгляда не отвел, а наоборот всмотрелся в лицо брата, принял его и посочувствовал ему. Все-таки ему действительно сегодня досталось. И в такой, как казалось, и, как должно было быть, хороший день. Не свезло. Живем дальше. Я кивнул брату в направлении места, где мы бросили свои пожитки. Он еле заметно кивнул в ответ, тут же поднялся на ноги и направился в указанную сторону. Я, естественно, воспринял это как сигнал к обоюдному отступлению. Я уже совершенно пришел в себя и очень серьезно надеялся еще каким-то образом спасти наше шестнадцатилетние, наш день рождения. Это было необходимо. А учитывая, что произошло, тем более. Тогда я еще не знал всех подробностей произошедшего, а потому искренне полагал, что все, собственно говоря, не так уж и страшно. Ну купались, ну нашли… ну труп… В конце концов мы же живы? Да? Да. Ну и пошла эта Пироговка — нужно как-то и где-то иначе отмечать. Как-то так я и думал. И с этими мыслями побежал за братом. Точнее попытался. Вскочил, но дальше мне помешали. Спросите кто? Он. Наш спаситель. Или спасатель. Или ангел? Как оказалось, тот самый дядька, что таращился на нас в автобусе. Как он оказался поблизости и что здесь делал — непонятно, явно не купаться приехал, потому что был все в тех же белых брюках и той же черной рубашке. Брюки несколько потеряли привлекательность после забега в воду, но в целом выглядел он тем же лощеным франтом, что и в автобусе. Ухмылка точно была та же. Такая знаете, синатровская. Не особо знаком с творчеством этого то ли певца, то ли актера, то ли все вместе — видел как-то его в каком-то журнале, в «Студенческом меридиане» наверное — оттуда и образ. В общем, сидел наш спаситель на заднице в прибрежной траве, курил длинную черную сигарету (откуда взял-то такие) и, глядя на нас, ухмыляесто улыбался. Спас-то он, конечно, спас, ну помог по крайней мере, но так как он смотрел на меня, мне не понравилось. «Точно пидор», — подумал я. А потому быстренько отвел глаза, буркнул «спасибо» и попытался также быстренько отправиться вслед за братом, но Спаситель в ответ на мою слабую благодарность пригвоздил меня к месту своим «С вами, надеюсь, все будет в порядке?». Ну как тут пройти мимо? Черт тебя дери… Естественно, я остановился, и, естественно, пришлось вползать в ненужный и наверняка долгий (как я думал) вязкий и приторный диалог. Но все оказалось проще, а может и сложнее. Кто его знает. Я ответил, что «да, все в порядке, но нужно догонять брата, может быть он еще напуган и тому подобное, а я сам в норме и, в общем-то, уверен, что и он будет в норме, а следовательно мы вместе в этой самой норме будем… и так далее и так далее… еще раз его поблагодарил, пробормотав что-то вроде «без вас мы бы точно…» и вновь попытался ретироваться, но следующий «гвоздь», увы, вновь вернул ситуацию в первоначальное состояние. «Возьми, — сказал Черно-белый. «Отвлечетесь». И протянул… Ха… Я не сразу понял, что это, но разглядев, конечно же понял.

БИЛЕТЫ. В театр? Нет. Кино? Да вы что!? Концерт? Ага. Но не простой. Рок-концерт (хотя именно это я понял не сразу несмотря на то, что в моей жизни пара-тройка концертов, отпрыганных в «Горбушке», уже существовала). Представляете? Кто ты, Ангел? Старший распространитель театральных и иже с ними билетов? Здесь? В Пироговке? Ха! Какие, блин, рок-билеты посреди залитого солнцем и водой речного (водохранилищного) берега, где самым правильным вариантом одежды является кусок синтетического материала, которым обтянуты твои причиндалы? Куда мне их девать, когда у меня еще с рук и тех же причиндалов капает то самое водохранилище, из которого Вы, Ваше благородие, только что нас вытащили под эгидой спасения? Билеты… Отвлечетесь… «Черт с тобой, давай, только бы тебя не видеть…». Я схватил эти грубые куски цветной бумаги и на этот раз решил, что бы не сказал этот псих, я не остановлюсь. Но он ничего не сказал. И я был счастлив. И побежал к брату.

Тот был на месте, прыгал на одной ноге, натягивая джинсы. «Хорош гусь», — сказал я ему. «Еще брат называется. Смотался, а я расхлебывай». Он как-то резко посмотрел на меня, словно бритвой резанул. Но я же не знал тогда… Да и если бы знал — не поверил бы. Как в это можно поверить? Что это вообще было? Разыгравшееся воображение? Реакция на… На что? Мы не пьем, не курим, не колемся… Реакция на что? Сказать, что я или мой брат натуры впечатлительные — я бы не сказал. Как-то вдвоем со всем миримся. Не знаю. Но знаю одно, когда позже, уже дома, лежа в кровати, он мне поведал о том, что в действительности произошло с ним на водохранилище, мне стало жутко. Не страшно, а именно жутко. Чье лицо видел мой брат? Наше? Или мое или его?

Больше про этот день и писать-то нечего. Настроение все равно было испорчено. Как я не пытался весь день растянуть на лице брата хоть одну улыбку — ничего не получилось. Как я уже написал — открылся он мне только вечером, а до этого момента молчал как рыба. Молчал и я. Я даже до сих пор про мужика с билетами ему еще не рассказал. Думаю, сделать это несколько позже.

P.S. Вечером нас поздравили родители. Естественно, мы им про произошедшее ничего не рассказали, хотя, как мне показалось, мама что-то заподозрила — брат вел себя не лучшим образом, если честно. С отцом проще — многие вещи он спокойно списывает на пубертатный период — врач же. Но в целом продержались. Съели по куску принесенного мамой торта и пропрятались все застолье за кружками чая. А подарили, кстати, нам деньги. Ха! Лучший подарок.

Еще один P.S. Брат не отреагировал даже на деньги. Придется поработать. Надеюсь, он выползет из этого состояния. Мне шизанутый брат не нужен. Шутка, конечно. Но… Улыбаюсь.

И еще один — последний на сегодня P.S. Два дня веду дневник, а уже полтетради исписал. Достаточно для утра, которое уже стало днем, угу, вполне!

Конечно, что да почему, мы так и не поняли, а потому списали все на впечатлительность, и еще… на токсические выбросы в воды водохранилища — глоток воды вызывает жуткие галлюцинации и, возможно, мутации в будущем — так что ожидаем (ха-ха, про воды это я только что придумал, но надо братцу сообщить, попугать еще немного, особенно, если нарисовать что-нибудь незаметно у него на теле — пусть подумает, что мутации уже начались — было бы интересно). Ладно, оставлю его в покое.

В общем, успокоился, настроился на дальнейшую жизнь без приключений. Ага, посмотрим. Кстати, меня поблагодарил. Сказал, что даже не ожидал от меня, что я так рьяно брошусь его спасать. Я, честно признаться, и сам не ожидал. Но что сделано, то сделано. Тем более, когда сделано все правильно. Приятно от собственного внутреннего чувства, гораздо приятнее, что оно подтверждено заявлением — в данном случае брата.

Живем дальше…

Снимаем проститутку. Единственным серьезным минусом всего плана можно считать то, что ничего подобного мы никогда раньше не делали, хотя однажды присутствовали на «вечеринке» со старшими ребятами, куда в итоге одну представительницу данной профессии и привезли. Причем симпатичную. Помню, нам даже предлагали. Ну, это самое. Хотя, уверен, понимали, что откажемся. Да и невозможно было согласиться. Это после пяти или шести человек? Как? Жало (он тоже там был) все порывался, но, как это обычно бывает, единственным из нас быть не захотел, хотя именно этим мог и прославиться — поднять на существенную высоту свой авторитет. Но нет, струсил так же, как и мы. Конечно, имела место и брезгливость, но страх перед всем, что должно произойти, был все же еще сильнее. Сто процентов.

Но вернемся к плану — снимаем, значит, проститутку… Оплата? Черт, значит есть и второй серьезный минус данного плана, но ладно — наскребли бы, подарили же в конце концов на днюху родители деньги… В остальном план точно безупречен. Снимаем, платим, привозим… Ой! Куда везти? Минус. Думать о них больше не буду — все равно уже не выгорит. Так что буду только о плюсах… Хо-хо-хо. В общем, привозит один из нас ее на квартиру, а второй тем временем прячется в этой самой квартире — все равно где, лишь бы хорошенько. Так вот, когда первый сделает свое первое, а потому, наверняка, быстрое дело и сбежит, к примеру, в туалет, ванну или куда там можно после этого дела отлучиться; второй, как ни в чем не бывало, возвращается вместо него и реализовывает уже и свою мечту. А что? Разве не гениально? Две «мечты» за одну цену! После брата не так брезгливо, могу даже я вторым пойти, мне все равно (может быть оно так даже и лучше). Только как было заставить брата пойти первым? Хороший вопрос. Но, как я уже написал, о минусах больше не слова. На нет и суда нет. Даем волю рукам и дальше. Это, кстати, и был тот план, о котором я упоминал, когда писал о скейтах. «Дело на двоих». Один скейт на двоих — нет, одна на двоих проститутка — можно и прокатиться. Ха-ха.

Ладно, дело прошлое. А в настоящем… Я рассказал братцу о Спасителе и билетах. Неожиданно, но он поддержал идею воспользоваться этими билетами. «Почему нет?», — говорит. «Можно и сходить, подергаться». Не ожидал, что так быстро согласится — исключительно в силу перенесенного, но факт остается фактом. А значит — сходим. Через неделю вроде. Сейчас проверю. Ага, пятнадцатого. ДК им. Горбунова. Горбуха. Отлично. Black Day. Кто это? Не слишком ли мрачно? Металлюги? Без разницы. Сходим. Let`s Rock!

А снилось, что я — это я. Именно я. Такая вот простая реальность во сне. Когда происходит все то, что происходит в обычной жизни, без фантасмагорий, иллюзий, всяких нереальностей и прочих продуктов сна. Когда все, как всегда. И лишь какая-то маленькая вещь в какой-то момент, если до нее «доспишь» даст тебе понять, что это был сон. Сонная такая червоточинка, которая порой даже удивляет, причем прямо там, во сне, и там же ты и понимаешь, что это сон и успеваешь либо расстроиться, либо порадоваться.

Началось все во сне с вечера, хотя, может быть, я просто запомнил его именно с этого момента. Снилось мне, что все, как обычно, идет своим чередом, ничем особо не занимаясь, мы валялись с братом в своей комнате — брат что-то читал, как вон сейчас — водит носом между страниц, а я, что самое интересное, как и сейчас, в дневник что-то записывал. Надеюсь, не очень важное, потому что не помню что. Но точно не какое-нибудь научное или еще какое открытие — на сонные свершения я вряд ли пока способен — не забит «чердак» еще пока всем тем, из чего можно было бы что-нибудь хорошее сконструировать. А из «ничего» только ничего и может получиться. Поэтому, думаю, просто что-то записывал из глупых подростковых измышлений, хотя, конечно, не без претензии хотя бы на ту же подростковую философию. Такой вот сон. Там же во сне нас позвали родители ужинать. И мы ужинали. Кажется, я даже ощущал вкус жареной картошки с тушенкой, которую мы ели. Все было очень четко. Даже руки я мыл после еды — точно помню. Ничего не указывало на то, что это сон. Совершенно. Все чем-то занимались, что-то спрашивали, кто-то что-то отвечал. Ели, болтали, да-да — мыли руки, после чего все видимо разбрелись по своим делам. Я, как уже пару раз написал, помыл руки и пошел в нашу с братом комнату. Тот снова валялся на кровати, но без книги… Просто лежал и смотрел куда-то перед собой. Наверное, это первое с чего начинались сонные непонятности, потому как раньше я за братом не замечал каких-то подобных меланхолично-депрессивных поступков — нормальный он парень, ха, как я! А тут… в прострации. Я сразу обратил на это внимание и окликнул его. Он перевел взгляд на меня — одними глазами без участия головы и так знаете резко, как-то покадрово. Это вообще будет характерно для второй половины сна. Раз! И его глаза сверлят уже меня, а не пустоту. И противный такой взгляд — это мне запомнилось в первую очередь. Не его, не моего брата. Глаза его, а взгляд — нет. И не мой.

И вот стрельнул в меня братишка взглядом и замер. Ага, картинно так, как в немом кино. Я терпел этот взгляд не больше пары секунд, а потом говорю, ты что мол, в порядке? Что с тобой? Как вдруг он начинает приподниматься с постели, и снова какими-то рывками, как в дешевых, я их называю «ленивыми», мультфильмах, в которых художники про плавную анимацию и слыхом не слыхивали. Где, к примеру, взмах рукой или любое другое движение состоит лишь из трех кадров: нижняя точка, средняя и верхняя — могут и среднюю пропустить — низ и верх — на экране это смотрится ужасно. Так и тут. Брат поднимался с постели рывками, одновременно как-то странно выкручивая руки, ставя их то перед собой, то сбоку, то уводя куда-то за спину. Мне трудно это описать — это было и реально, и нереально одновременно, я еще не успел испугаться, не успел понять, что это сон, никаких эмоций — просто какое-то удивление, не больше, просто — как так? Что за…? И в следующую секунду — я понял — да, это сон. Но как проснуться? Команду я начал давать практически сразу, но нет. Ни в какую. Словно запертый один в кинотеатре — выход только после окончания сеанса. Точнее, я читал, точно — «Заводной апельсин» — кто-то из приятелей подсунул. Там главному герою прокручивали фильмы со всякими реальными и нереальными ужасами — и он не мог не смотреть. Примерно так себя ощущал и я в своем же собственном сне. Да, я командир, но всем плевать на мои приказы. И я смотрел. И вот вслед за телом, брат стал неестественно крутить головой.

Она рвано прокручивалась вокруг собственной оси, жутко гримасничая. А в какой-то момент лицо… Лицо перестало быть только лицом моего брата. Каждое мгновение, каждый кадр, оно трансформировалось в чужое, неизвестное мне лицо. Говорят, во сне не может быть ничего, что ты когда-нибудь не видел. То есть что бы ты не видел во сне — ты это уже где-то видел, но видимо просто не запомнил. Наверное, но многие лица, которые словно по щелчку менялись на, так сказать, голове моего брата мне были незнакомы. Я узнал только Жало, Спасителя и… куда же без него… утопленника. Именно его лицо пугало меня больше остальных, и именно оно было, как и лицо моего брата, в постоянном движении — лицо в этот момент искажали жуткие гримасы — кожа то растягивалась, то сжималась. Глаза вертелись вокруг своей оси, то встречаясь с моим взглядом зрачками, которые могли появиться с любой стороны глаза, то пугали белизной глазных белков. Губы, казалось, что-то шептали, но я не мог ничего разобрать. В общем, было страшно. Чертовски страшно. Я пытался вынырнуть из всего этого кошмара, потому что, повторюсь, я понимал, что это сон. Но не получалось. А когда брату, не смотря на все эти судороги и конвульсии, по-другому я даже не знаю, как назвать эти раскадровки, удалось встать с постели и двинуться в мою сторону (убежать или хотя бы отступить назад я тоже не мог — видимо в этом сне это было невозможно, не запрограммировано) я стал кричать. Пытаться кричать. Не получалось. Совсем. Я слышал какой-то истошный, но очень тихий писк и больше ничего не происходило. Сон продолжал держать меня в своих скользких и мерзких объятьях. И тут брат подошел вплотную.

Я больше не кричал. Даже во сне я понял, что это уже не имело смысла. Его лицо была прямо перед моим. В нескольких сантиметрах. И продолжало меняться. Только теперь более плавно, словно пульсируя. Все кроме глаз. Глаза смотрели на меня, куда-то внутрь меня. Как можно описать этот взгляд? Проникновенный? Убийственный? Да, наверное, как-то так. Не меньше. И смотрящий с ненавистью. Уверен. По чужому. Не по-братски, это точно. Как тот, что меня ненавидит и хочет моей смерти, причем долгой и мучительной. Дьявольский взгляд. И я проснулся… Что-то разрешило. Позволило. Вот, собственно, и все. Настроение ненадолго испортил, но что такого в сущности? Природа сна понятна. Приснился — да. Напугал — да. Но, как и все сны очень быстро растворился. Если бы здесь не записал, наверное, через пару дней и не вспомнил бы. Но рад, что записал. Хотя не очень рад, что приснилось. Ну да ладно, не бояться же брата теперь… Хотя как после любого просмотренного фильма ужасов некоторое время обращаешь внимание на какие-нибудь вещицы, на что не обратил бы ранее, ни за что не обратил бы — просто не подумал бы об этом. К примеру, та же «Детская игра» — разве стал бы я когда-нибудь куклы какой-нибудь бояться (слава Богу сестры нет — нет и кукол), но… посмотрели с братом в видеосалоне и через пару дней каждый из нас, причем не сговариваясь, куда-то подальше запрятал своего плюшевого медведя, который каждому был подарен в один из совсем первых дней рождений кем-то из близких родственников — легенда гласит, что братом мамы, и с тех пор с формулировкой «на память» (то ли память о самом факте подарка от брата мамы, так как он был единственным, если легенда правдива, то ли в память о нашем детстве в принципе, то ли еще о чем-то) восседающий каждый на своем (то есть на моем и на братовом) книжном шкафу. Я своего убрал первым, вспомнив, какие ему приходилось выносить пытки при игре «в доктора» в моем детстве (папина профессия привлекала какое-то время) — одни инъекции водой чего стоили, точнее их количество. Так что моему медведю точно было за что меня ненавидеть, и если уж кто-либо решил бы в него вселиться — вместе отвязались бы на мне по полной. Уверен. Я бы отвязался на их месте. Дети существа жестокие, особенно с теми, кто наполняет их мир. Например, с игрушками. Итак, сон я решил забыть. Потому и переключился на мысли о музыке. И брата нужно по максимуму успокоить, даже, если он будет против. Уж если мне такое снится, представляю, что в его башке творится. Так что, братишка, готовься! ПОНЯЛ?! (это я ему крикнул). Ха, сверкнул глазами как в моем поганом сне. Брррр…. Мурашки. ЧТО ЧИТАЕШЬ-ТО? К экзамену? Не слышит. Ага. Погружен. Ничего, выздоровеешь. Родителям мы ничего не рассказали. А смысл? Ладно, к черту эту историю. Пора забыть и не вспоминать. Живем дальше. Ага, музыкой. А что? Почему нет? Да потому что послезавтра очередной экзамен! Как ты будешь его сдавать, думая о чем-то другом? А концерт еще только через неделю. Делай выводы. Ладно, согласен. Пойду, что-нибудь перекушу и тоже нужно гранит науки погрызть, а потом может прогуляться сходим. Так что, думаю, до вечера — не раньше. Да, надеюсь, вернусь вечерком.

Пытались выдернуть Жало, но так и не дозвонились — наверное, махнул на дачу — хотя странно ничего вроде не говорил. Ну да ладно — объявится, расскажет. Так что мы вновь были предоставлены сами себе и были лишь друг с другом. Хотелось как-то многое обсудить, но как-то не получалось. Что-то все-таки этот проклятый случай поменял, конечно, ни в наших отношениях, но в нашей жизни. Надеюсь, временно, но все-таки. Брат был совершенно неразговорчив и витал где-то в исключительно своем собственном небе и со своими облаками в голове. Я долго ходил вокруг да около, намекал, выяснял, упрашивал, пока не пришел к тому, чтобы просто спросить: «Ты что, так сильно обделался?». И он ответил. «Да». И добавил. «Я представил себя на его месте. Я видел свое лицо. Я видел в нем себя! И мне стало страшно, и легче не становится. Мне кажется, когда я ложусь спать, что мое тело сейчас примет его позу и окоченеет так же, как у него, и я останусь внутри этой живой, но застывшей скульптуры».

Он вновь напугал меня. Мне мгновенно стало не по себе. И я сказал то, что в итоге напугало уже меня. «А ты не думал, что видел не свое лицо, а мое? Что это я могу быть на его месте?». Брат вздрогнул. И по этому движению я понял, что он не задумывался над этим. Но честно, не знаю, могло ли это его успокоить. Лично мне стало страшно теперь за нас обоих. Господи, надо же было произойти всему этому! А что касается его… Посмотрим. Этот разговор я закончил банально: «Давай забудем, а? Переживем как-нибудь. Договорились? В конце концов, я думаю, что подобная реакция как твоя или моя — это совершенно нормально для подобной ситуации. Как думаешь?». Он согласился. Мне это понравилось. На том и порешили. Забываем. Если что-то мучает — рассказываем друг другу. А как иначе? Мы же братья! После этого как-то стало легче — мне точно, брату, надеюсь, тоже.

Да и в конце концов секретов, в общем-то, нет никаких. Ну решил дневник вести, ну понравилось… Хочешь читай, хочешь свой заведи. Хотя читать, конечно, лучше не стоит, все-таки могу и что-то личное здесь закрутить, если еще не закрутил — половину уже не помню, о чем и писал. В общем, в ящичек стола я, конечно, дневничок приберу, а дальше уже на его, брата, совести. Но не думаю. Брат все-таки. Не должен. Я бы не стал. По крайней мере, без разрешения. Даже если бы хотелось. Но хотелось бы. Очень. А сейчас жрать хочу. Пора завтракать и за книжки. Все-таки экзамен завтра, поэтому пока все остальное по боку. Целая неделя впереди — экзаменационная. Учебники, тетради, шпоры и так далее и тому подобное. Даже не знаю, будут ли силы еще и в дневнике что-то записывать. А главное, будут ли события достойные записей? Не знаю. Не уверен. Вот концерт в «Горбушке», это да — событие. Но оно только в субботу, а до субботы нужно еще дожить, угу, экзаменационно. Так что как-то так. Посмотрим. А пока пора грызть бутерброды, а потом гранит науки. Первое набьет живот, ну а второе — голову. И то, и другое должно быть полным. И ни фига ни на половину. Только под завязку. Иначе счастья не видать. А счастливым быть хочется. Ой, как хочется. До шестнадцати были? А значит и дальше нужно стараться. А значит, будем! Все, поехали!

Хотел еще вчера ночью засесть за писанину, еле дотерпел, но вернувшись домой, с братом, получили от отца и… Я, кстати, был «уверен», что мы предупредили родителей куда пошли… Но на деле, конечно же нет, так как боялись не отпустят, и это могло быть действительно так, или отпустили бы, но с подпорченным нам настроением. Да-да, как-то такое уже было — Жало пригласил в МДМ на дискотеку (с полным, так сказать, гособеспечением — мог позволить, а мы по дружбе могли принять), и что вы думаете — мы к родителям, точнее к маме, отец был на сутках — мы думали это к лучшему, не тут то было… Мама нас выслушала, спросила с каких и до каких сие мероприятие, мы ответили почти правдиво, что с полуночи и до… Дальнейших разъяснений не потребовалось. Все было кончено. Нет-нет, «Нет» мы не услышали, мама как раз согласилась, но видя, чего ей это стоило, и, понимая, что будет твориться у нее в душе, когда за нами закроется дверь, мы поняли, что пойти попросту невозможно. Да, мы подростки, да, нам на все плевать, но только не на такой взгляд нашей матери. Потому и не пошли. И потому в этот раз пошли, ничего заранее не спрашивая. К тому же, мы ведь стали взрослее? Конечно. Думаете, аргумент? Конечно. Ха, сомневаюсь. Ну да ладно. Мы ничего не сказали и пошли. Последнее, что скажу в нашу защиту: МДМ — это до утра, вчерашний концерт до часу ночи с дорогой. Аргумент? Конечно. Ха-ха. Идем дальше.

Я охренел! Я никогда ничего серьезного не думал ни о каких концертах, ни о каких музыкантах, ни о какой музыке вообще. Серьезно? Серьезно — не думал. Да и с чего? Гитара дома? Есть, и что? Семиструнная. Отцовская. Баян вон тоже есть. И что с того? Если на гитаре отец нет-нет да играл, и не обязательно по каким-нибудь праздникам-застольям, то баян доставался исключительно в эти самые праздники, причем достать его из футляра, а затем засунуть обратно (это приходилось делать нам с братом) по времени выходило гораздо дольше, чем сам «концерт» — отец помнил один единственный вальс, названия которого мы так никогда и не узнали, и все. С баяном покончено. А с гитарой… Гитарный репертуар отца был конечно более разнообразен, к тому же он еще и пел под свой аккомпанемент, но все же несколько однобок — студенческие песни с некоторыми заходами в авторскую и эстрадную песню шестидесятых годов, думаю, как-то так. Хотя даже это пару раз заставило меня взять гитару в руки в надежде, что она сама по себе запоет в моих руках. Угу, как там было в мультфильме «Ну-ка чудо-балалайка плясовую заиграй-ка?». Хренушки, не заиграла. Не захотела. И даже то, что мы частенько слышали на улице всевозможные, так сказать, дворовые музицирования, а бывало даже и сами присутствовали в компаниях, где некоторые ребята, достаточно неплохо играли, как-то в итоге не зацепило. В общем, не думал я в серьез об этом никогда, чтобы играть самому, а тем более петь — никогда. А теперь думаю. Точнее думал всю ночь и сейчас тоже. И уверен, что не просто так. Зацепило. Так он, зараза, играл!

Да, зацепило именно это. Как солист, он же и гитарист, играл на гитаре. Не пел, именно играл. Я даже не думал, что гитара может так звучать. Как заведенный он бил по струнам вниз-вверх, вниз-вверх. Нет, я не про какую-то виртуозную игру, дело ни в этом. Я об общей энергетике — это было что-то неистовое простое и захватывающее. Два часа безумной энергии, которая пронзила каждую клеточку моего тела и теперь, кажется, нет возврата. И гитара являлась здесь главным. Она извергала из себя все это под ударами, которые безостановочно сыпались на ее струны, она словно просила пощады, но одновременно орала благим матом и на своего мучителя, и на всех свидетелей своего мучения. А мы (я был не один) как заправские садисты, как зрители гладиаторского боя, именно этими муками и наслаждались. И я просто влюбился, ага, как в девчонку, и теперь жажду этой энергии, словно вот-вот подступающего оргазма во время дрочки (прошу прощения за столь неважное сравнение, просто это единственное, но настоящее удовольствие, которое я испытывал на данный момент). Я… блин, я не знаю, как еще это описать.

С первых же аккордов я провалился куда-то глубоко и теперь не знаю, как оттуда выбраться, а главное и не хочу. Хочу так же, хочу так же, как они владеть этим, направлять это и добиваться власти над другими людьми посредством этого, но власти не плохой, не контролирующей, а власти, как бы сказать, душевной, повергающей на подвиги, стремления и достижения. О, как загнул! Брат вроде тоже заведенный, но не знаю, так же ли как я. Но узнаю, потому что он мне нужен теперь как никогда, он и так был и является моей плотью и кровью, но теперь должен стать еще чем-то большим. Не знаю когда, но знаю как. Должен. Обязан. И блэкдешники… Мне нужны их записи (одна уже есть — купил сразу после концерта — мучаюсь, хочу послушать, но брату по барабану — спит, как ни в чем не бывало, не понимаю как так можно, а плеера, блин, нет, только старый двухкассетник), их музыка, их энергия, их… Все, что есть у них должно быть предоставлено мне, чтобы я мог стать как они, чтобы я мог стать лучше. Черт, я даже подумать не мог еще несколько дней назад, что со мной случится нечто подобное! Что, дневничок, думаешь, как раньше — загорелось и погаснет? Не знаю, думаю, нет — надеюсь, что нет.

Но как много теперь мне необходимо. Гитара. Лучше сразу электро. Иначе как? Откуда взять тот звук, что до сих пор носится в моей голове, как лошадь по цирковой арене, не давая подумать о чем-то другом? Писать и то еле-еле получается — все внутри скачет, рвется и верещит. Итак, электрогитара. Далее… Ага, научиться на ней играть (ага, самое легкое… Блиииин!). Дальше… Угу, только сейчас пришло в голову, что нужна вторая гитара… точнее бас-гитара, так как просто гитара в любом случае за мной и уступать я не собираюсь, так что бас или барабаны. Последнее еще разорительней. Приехали… Где взять бабки? Гитара плюс бас. Или гитара плюс барабаны. Дешевле, конечно, первый вариант, но и это не спасает. Мы же, черт возьми, еще школьники! Откуда взять столько денег? А сколько это столько? Я не знаю. Но точно знаю, что это не дешевое удовольствие. Мало того, я даже не знаю где их можно достать эти гитары, не говоря уже о барабанах. Черт!!! Все, терпения больше нет, иду будить брата, надо что-то решать. Пока. Встретимся позже.

P.S. Убью за гитару!!!

И желания только прибавилось. Как у них это получается? Гитара, бас и барабаны. Все. Три инструмента. Три парня. И на тебе — музыка, которая зацепила, именно меня и именно теперь. Никогда такого не было. А главное, не могу сказать, что никогда не увлекался музыкой, ее прослушиванием, точнее настроением, которая она вызывает, наверное, так. Я к тому, что наш с братом магнитофон достаточно частенько натужно крутит своими усталыми внутренностями что-нибудь можно сказать из «классики». Конечно, это не «Весна 202» предшествующая этому SHARPу, та знавала все от Визбора до Тото Кутуньо, но все-таки. У него тоже было и есть несколько режимов. Родительский — это те же барды, любимые отцом, и возглавляемые, конечно, Высоцким — дурак тот, кто с этим поспорит. Мне самому нравятся многие из его песен. Например, «Я не люблю». Мне кажется, эта песня, независимо от возраста, может быть девизом или даже гимном как самого слушающего, так и его поколения в целом. Далее, возвращаясь к магнитофону, он имеет также гостевой режим — здесь представлено все, что может быть интересно любой категории гостей: от Пугачевой до более современных представителей поп-культуры. И есть, конечно же, наш с братом режим — подростковый, наверное, так его можно назвать. Здесь все, что совершенно не признается ни в каком виде нашими родителями. И, соответственно, «от и до» признается нами. И здесь есть много чего. Повторюсь, музыка занимает определенную нишу в нашей с братом жизни, но носит (носила!) больше развлекательный характер, потребительский. Есть и есть. А как иначе? Должна быть. К тому же, каких-то серьезных пристрастий в музыкальном плане у нас вроде тоже никогда не было, единственное, все-таки рок мы… ну ладно, я люблю больше, чем откровенную попсу. Хотя на разных этапах присутствовало и то и другое.

Лет в двенадцать я тащился от Майкла Джексона. Помню у Жало откуда-то была видеокассета с документальным фильмом о Джексоне. Так вот, я специально напрашивался в гости (в то время Жало был единственным обладателем видеомагнитофона — у него был AKAI — и это было очень круто), чтобы раз за разом пересматривать ее — смотреть клипы, слушать песни. Было классно. Почти также как смотреть порнуху, которую мы также постоянно крутили и ради которой, в данном случае была и полная поддержка брата, также напрашивались в гости к Жалу — тот однажды нашел «взрослую» кассету где-то в закромах своих родителей, когда, по-моему, искал подарки на новый год — искал и нашел, я уверен, он не променял бы ее ни на какие другие подарки. Это было круто. Вскоре мы знали ее наизусть и в своих фантазиях перетрахали всех тамошних баб, как и присутствующие там же мужики-актеры.

Что касается музыки… После Джексона я надолго увлекся Цоем — как без него — каждый уважающий себя рокер (теперь я готов называть себя только так, даже панк-рокер, ведь блэкдэшники, буду теперь называть их именно так — панки), русский рокер, не мог не увлекаться Цоем. И он действительно классный музыкант. А далее все как у всех: Наутилус, БГ, Агата Кристи, Чиж, Бригада С, Серьга и так далее, нет смысла продолжать список, так как он действительно достаточно банален, так как все эти песни звучали со всех сторон, из всех окон, на каждой дискотеке, и также без них не могла обойтись ни одна пьянка.

Далее начались вкрапления зарубежной индустрии. Я могу ошибаться, и наверняка ошибаюсь, именно, потому что, как я уже сказал, музыка была просто настроением, не более, а потому я не разбираясь в сроках создания того или иного альбома той или иной группы. Не знаю когда и как они встретились и когда все началось. Не знаю вообще ничего, кроме самих песен этих самых групп и то, на уровне «нравится» или «не нравится». И даже чаще мне не нравится то, что нравится многим другим или наоборот, начинаю чаще крутить какую-нибудь совсем неизвестную песню, пусть и достаточно известного исполнителя. Тоже и с иностранцами. «Металл» никогда не любил, ну может быть пара альбомов Metallica — это все мои накопления в этом направлении, что же касается Slayer, Anthrax, Megadeth и иже с ними — простите, не мое. AC/DC? Не, тоже не очень. Не знаю почему. Лучше отношусь к гранжу. Да, конечно, Nirvana. Обожаю. Но опять-таки все-таки отдельные композиции. Снова не знаю, как описать все это. Музыка всегда была частью моей жизни, но неосмысленной и примитивной. А теперь я хочу это исправить. И блэкдэшники первые, чей альбом я прокрутил полностью и уже ни первый раз. А если звезды зажигаются значит это кому-нибудь нужно (Маяковский — гений). Так вот, блэкдэшники, вы зажгли звезду в моей душе — и что? Кому теперь это нужно?

Кстати, я вновь упомянул о Жале, но так и не написал о нем еще ничего путного, одни какие-то обрывки, хотя он наш друг и, думаю, теперь ему так же должна быть отведена определенная роль, надеюсь, он согласится хотя бы со сценарием ознакомиться… Жало действительно нам нужен. Просто необходим. Он единственный у кого есть деньги. Хотелось бы, чтобы это была шутка, но это не так, пусть и меркантильно. А с другой стороны, почему меркантильно? Он же и впрямь друг, а значит должен быть посвящен в планы, а согласится он с ними или нет, уже вопрос второй. Но лучше бы согласился, конечно. К тому же он просто необходим нам как «агрессивный коммуникатор».

Даже если он не согласится быть в группе, он должен согласиться быть с группой. И это не обсуждается. Не знаю, как я это сделаю в случае его отказа, но как-то сделать придется. Но вообще, что сейчас об этом говорить, может быть, Пашка сразу скажет «Да» по всем вопросам и ничего тогда и делать не придется. Почему нет? Ну, правда! В общем, план на завтрашний день — обсудить все с Жалом. А дальше будем думать уже в зависимости от его степени участия в моей задумке.

Ладно, пора ужинать (мама уже достаточно бескомпромиссно и в который раз позвала нас с братом на кухню — в противном случае останемся без ужина, мало того, боюсь, даже путь к холодильнику за каким-нибудь бутербродом будет перекрыт), а потом заняться чем-нибудь, чтобы отвлечься, дневник стал достаточно существенной частью моей жизни, учитывая, что сначала я пытаюсь запомнить все, что происходило за день (это не получается на сто процентов, потому и пишу по несколько раз в день), а потом то, что удалось запомнить я пытаюсь изложить на бумаге, да так, чтобы это выглядело хоть как-то мало-мальски похоже, если ни на прозу литератора, то по крайней мере на приличное жизнеописание, иначе здесь был бы записан один мат перемешанный с кучкой примитивных словечек. И первое, и второе все равно протискиваются, стараюсь, чтобы исключительно для выражения некоторых эмоций или настроения в целом, потому что, повторюсь, я не писатель и не умею красиво и при этом понятно описывать, скажем, чувство, которое я ощущаю, когда хочу в туалет. Я, конечно, могу попробовать написать что-то вроде «я почувствовал некоторую тяжесть внизу живота, предвещающую неизменный поход в уборную, дабы привычным каждому человеческому существу способом справить физиологическую нужду». Но я, «А» — не уверен, что это опять-таки будет по-писательски, и «Б» — мне все-таки проще написать «я хочу поссать» — и проще, и время сэкономлю, в которое это самое действо я и смогу благополучно совершить. Вот. Главное, я стараюсь. Правда. И мне это нравится. А история идет сама собой, потому что это просто моя жизнь. Наверняка никому не интересная, потому как банальная, а для меня ничего так, особенно когда в ней стали происходить события, о которых я даже и не помышлял. И события, кажется, положительные. Поэтому жизнь идет, а я пишу. Здорово. И началось все после шестнадцати, как передача «До шестнадцати и старше». Было «До», а сейчас вот началось то самое «Старше». Не значит лучше, но в любом случае старше, а значит и мудрее. Ха, завернул, мудрец. Все, пошел есть.

P.S. Брательник-то, безобразник, отказался и от баса, и от барабанов. Нет и все. Не ожидал от него. Я, говорит, тоже хочу на гитаре. О, как! Только стал думать, что мы все-таки отличаемся, какой там, близнецы-товарищи. Ну все, пишите письма мелким почерком (я, кстати, именно так и пишу). Баста.

Это же наверняка что-то хорошее. Никто и никогда не планирует сделать для себя любимого что-нибудь плохое или заняться чем-то плохим с какого-то там дня? Разве не так? Ведь даже если кто-то решает с понедельника начать грабить банки, то это будет плохо только по отношению к другим, например, к жертвам этих налетов, но никак не по отношению к самим грабителям, потому что ими планируется получать некий куш с каждого ограбления с этого самого запланированного понедельника, а потому, даже в случае неудачи, это уже не будет иметь отношение к чему-то плохому для них, так как они этого и не планировали: ни в понедельник, ни во вторник, ни в какой-то другой день — это произошло незапланированно.

Нет, планируют всегда только хорошее, а потому я действительно не понимаю, почему человек планирует начать что-то хорошее для себя только с понедельника, если подумал об этом, скажем в среду? Зачем вообще ждать, чтобы сделать самому себе лучше? Не знаю. Но понедельники не люблю. И не по этой причине. Просто начало чего-то заставляет и тебя начать что-то, а это что-то может быть и является весьма хорошим для тебя, но определенно не легким. О, вот он и ответ. Зачем тогда спрашивал, лентяй? Если бы знать… В общем, не люблю я понедельники и все.

Но сегодня не тот случай. Сегодня именно тот понедельник, который приятен, потому что, во-первых, это последняя неделя с последним экзаменом и долой школу (нужно только как-то пережить выпускной… после такого последнего звонка, какой у нас выдался в наш последний год в школе — обязательно как-нибудь расскажу), а во вторых, то, что я запланировал, может сегодня же и начаться. И пусть это будет только первый шаг, в любом случае дальше будут другие, и все они в итоге к чему-нибудь да приведут. А вот к чему — я планировать не хочу. Все должно быть постепенно. Сначала одно, потом другое. Вот и еще один ответ. Чтобы начать что-то хорошее для себя и не волноваться о том, сколько сил это у тебя отнимет, это что-то должно быть действительно для тебя важным. Кручу-верчу-заворачиваю. Ха-ха, времени нет, а он, то бишь я, разошелся тут.

Итак… Это слово как понедельник, появляется тоже достаточно часто, и так же ознаменовывает начало чего-то. А началом я провозглашаю — встречу с Жалом. Я уже позвонил ему, он дома (почти в Москве), и сегодня мы встретимся. Ура! Это неплохо. Конечно, мы встретились бы в любом случае, так как он никуда не уехал, просто это могло бы быть не сегодня. А ждать я не люблю, также как и понедельники, особенно когда свербит. А сейчас свербит так, что мама не горюй. Я же уже упоминал, что я человек, загорающийся мгновенно. И вот уже больше суток я горю.

Человек-факел. Уххх… Значит, сначала Жало, потом… Кстати, еще я хотел переговорить с отцом. Все-таки он имеет музыкальное образование, играет хоть и на семиструнной, но все-таки на гитаре (кстати, сам не знаю откуда, но я давно и стопроцентно знаю, что если рок-музыка и вообще музыка современная, то это шестиструнки, а вот семиструнка — это Высоцкий и мой папа, по-моему так (смеюсь достаточно громко). Но, тем не менее, батя что-нибудь да подскажет. Он у нас мужик очень даже с головой. С детства знаем — есть вопрос — иди к папе. В девяносто девяти процентах случаев он ответ сообщал. Не мог ответить тут же и сам, ответит позже: либо проконсультировавшись с друзьями, коллегами, либо найдет ответ сам, перелопатив горы литературы, начав конечно же с энциклопедического словаря. БЭС — куда без него. Зачастую, я знал, что можно начать сразу с БЭС, чтобы и отца не донимать и время сберечь, но с батей интереснее. Серьезно. Он и объяснит интереснее, и вообще, папа же. Так что пока не решил еще с чего сегодня начнем. Придет отец с суток раньше, чем Жало позвонит — начнем с него. Жало ускорится — батя на потом. Маховик уже запущен. И без тормозов. Уже несемся навстречу к на скорую руку слепленной мечте. Почему нет? Открылись глаза. А значит нужно смотреть. Хлоп-хлоп. Не прощаюсь…

…раздался характерный звук совокупления ключа и замочной скважины, и именно по этому звуку, точнее по его характеру, я всегда угадывал кто же идет домой — мама, папа или брательник, если он умудрялся свалить куда-то без меня. Угадывал всегда. Ошибки не было ни разу. Вот и сегодня — гадать не пришлось, только констатировать: батя дома. Поняв это, я решил не откладывать разговор с ним в долгий ящик. Нужно было лишь понять в каком настроении Главный вернулся домой. Конечно, настроение для разговора с кем бы то ни было из нас у отца было всегда, но сутки могли оказаться достаточно тяжелыми, и в этом случае он обычно быстро что-нибудь съедал и отваливал на боковую, и все дела и нерешенные вопросы приходилось переносить часиков эдак на пять-шесть. Ну а если сутки были не слишком напряженными, можно было легко часик, а то и полтора отцу понадоедать (Гипнос в любом случае принимал его в свои объятья, но чуть позже). А потому я сразу выскочил из нашей с братом комнаты и сделал вид, что направляюсь в туалет.

Нужны некоторые уточнения. А именно: квартира у нас двухкомнатная, по метражу достаточно слабенькая, еще и проходная — комнаты смежные, но родители у нас, слава Богу, прогрессивные, и отдали нам в полное владение (хоть и не сразу, а когда нам исполнилось тринадцать лет) именно не проходную комнату — тупиковую, а сами ютятся в проходной, каждый вечер превращая раскладной диван в семейное ложе, а мы, как короли — каждый со своей кроватью, убирать которые периодически еще и забываем (со слов родителей — если такое будет повторяться, то в проходную переедем мы, но я-то знаю, и они тоже, что это просто шутка), но, тем не менее, мы благодарны им за их чуткость и понимание наших подростковых проблем. Да, это действительно так. К примеру, один наш приятель — не буду называть его имени, так как он даже не приятель, а просто знакомый и не имеет никакого отношения к моей или брата жизни, а потому не достоин находиться на этих страницах — упоминаю его лишь для сравнительного примера того, что нам с братом крупно повезло с родителями, так вот у этого самого знакомого квартира тоже двухкомнатная, но с раздельными комнатами: одна — спальня родителей, а вторая… Ага, шиш. Вторая — гостиная, в которой сынишка их словно гость. Там нет даже стола, за которым он мог быть заниматься — он делает уроки за кухонным, объясняя это тем (естественно первоначально сам получив такие же объяснения), что папа и мама все равно с утра до вечера на работе, а потому на кухне никого нет и стол может быть использован как угодно, а гостиная — она либо для отдыха всей семьи, либо для гостей, когда те имеют честь нанести визит. В общем, каждый правит как может, но наше правительство нас устраивает. И мы благодарны. Помню, как в той жизни — «проходной», то есть с нуля и до тринадцати, если удавалось где-нибудь, у того же Жало, в видеопрокате или кинотеатре, посмотреть какой-нибудь иностранный фильм о подростках или просто с показом жизни подростков, любой, к примеру тот же «Большой», где подросток превращается во взрослого, загадав такое желание на игровом аппарате (отличный, кстати, фильм), там есть моменты, когда показывается домашняя жизнь этих самых подростков, и мне она всегда представлялась какой-то сказкой, а обладание собственной комнатой просто пределом мечтаний. Смешно, за границей это саморазумеющееся, а у нас предел мечтаний такого же, в сущности, подростка, у которого такие же, как и у зарубежного аналога, родители, я имею в виду, занимают примерно соразмерные должности. Хотя моя мама часто говорит, сравнивая заграничную жизнь, что врачи там, конечно, намного серьезнее обеспечены, чем наши. Согласно их фильмам, это действительно так. Наш отец врач, и хороший — первой категории, а живем мы в смежной двухкомнатной квартире, у нас нет ни машины, ни дачи. Вот. Но у нас есть своя комната, а это я скажу вам уже очень даже неплохо. Вновь благодарю родителей за это.

Но я опять отвлекся… причем сильно и совершенно неуправляемо. Возвращаюсь к отцу и его приходу с работы. Итак, я вынырнул из нашей комнаты в родительскую, оттуда в прихожую, одновременно оцениваю отца, прямо впился в него взглядом, пока он там копошится: ставит дипломат, вешает пиджак, снимает туфли. Бросаю «Привет, пап», жду ответа. Слышу «Здоров, сын». Начало вроде бы бодренькое. Прохожу в туалет, закрываю за собой дверь, но не плотно. Стою в туалете. Дело не справляю, так как в общем и не планировал — ни для того пришел. «Как дела?» — продолжаю я. «Хорошо», — слышу. «Как сутки? Сильно устал?». Нужно успеть задать максимум вопросов за минимум времени. «Да ничего. Бывало хуже», — отец проходит на кухню. Опа, все, папа, слово не воробей… Поэтому можно было спокойно облегчиться, что я и позволил себе сделать — утро все-таки.

Далее все пошло как по маслу. Бросаюсь на кухню и сходу обезоруживаю вопросами. «Пап, мы решили на гитаре учиться играть, поможешь?». Честно говоря, отец был крайне удивлен, даже пытался что-то там бормотать по поводу того, что снег пойдет и тому подобное, но было видно, что ему приятна данная затея. Вкратце, я изложил отцу нашу идею. Естественно, пока только насчет игры на гитаре, ни о какой группе и тому подобном было говорить бессмысленно, только напугаю — подумает вновь пустая затея и так далее, знает же нас, что там говорить, уверен, даже лучше, чем мы думаем. На самом деле, я, в общем-то, не знал, чем отец может нам помочь, но хотелось обсудить с кем-то, тем более со взрослым, мало ли. Так что поговорили. Отец сказал, что идея ему нравится, лишь бы не на пару дней, потому что учиться в любом случае сложно, будут и пальцы болеть и вообще. Когда учиться чему-то было легко? Вообще, мне понравилось, как мы поговорили, было видно, что отец как-то оживился — разговоры про интересы его всегда заводили. Я же помню, как он пару раз говорил нам с братом, что чем по улицам бегать, лучше бы на гитаре играть научились (даже не помнил об этом, а сейчас на тебе — видимо заинтересованность обостряет все чувства и открывает, казалось бы, забытые каморки памяти, было бы здорово, если бы еще что-то вспомнилось, может мы уже учились, и уже умеем играть, просто забыли об этом? Ха-ха. Самый, кстати, сильный аргумент в пользу этого учения был таковым, что на гитару девки хорошо клюют, играешь ей, и она твоя. Но видимо на тот момент девки нас интересовали значительно меньше, чем игра, скажем, в футбол, поэтому аргумент был попросту отфутболен. А вот теперь он был, как говорится к месту, и я успел в красках представить себе, как после моей игры на гитаре, я играю уже в совсем другие игры. Ух ты, класс!

«Давайте я вас на семи научу? Какая разница-то? Показать аккорды?», — папа не желал отказываться и от этой идеи. Но я был непреклонен, хотя, честно говоря, даже не понимал, чем, собственно говоря, отличаются эти гитары кроме наличия одной дополнительной струны. Черт их там разберет. Повторюсь, знал, на семиструнке играют только русские барды, а все рокеры на шести. Все! Всееео! Поэтому пока я просто получил от отца благословение, ну и обещание помочь, чем сможет, если потребуется. Неплохо для начала. Далее нужно было готовиться к встрече с Жалом. Единственное, на что меня еще хватило относительно музыкальной грамоты, это спросить отца «Пап, а аккорды на шестиструнке другие?». «Да, там все по-другому. Сама гитара настроена по-другому. Дело не только в дополнительной струне. Можно сказать, что это разные инструменты», — таков ответ был получен. Я не знал, правдив ли он, но в целом, думаю, так оно и было. А, следовательно, обучение отцом как педагогом действительно отпадает. Жаль, я просто не знал с чего начать. Абсолютно. К Жалу! И мы пошли.

Жало. Снова нужны некоторые уточнения. Хотя, я не очень понимаю для кого их делаю, если это личный дневник. Я-то все про Жало знаю, зачем я постоянно делаю какие-то сноски и уточнения? Хочу ли я что бы кто-то это прочитал? Не знаю. Знаю, что точно не хочу этого сейчас, а потом… не знаю. Но мало ли. К тому же я сам не знаю, что это и зачем я это пишу, а потому пишу, как пишется. И, возможно, именно потому, что не собираюсь никому этого показывать и пишу, как вздумается. Люди, которые попали на эти страницы, имеют ко мне отношение, поэтому я и пишу о них. А уточняю, чтобы самому себе было понятнее кто они для меня и какую часть моей жизни занимают в действительности. Так вот с Жалом дружим давно (я уже писал) — мы из одной песочницы, а потому это что-то да значит. Для меня многое, для него не знаю, но думаю, мы тоже не последние люди в его жизни, хотя у него конечно же друзей (ну или знакомых) побольше. Как говорилось в фильме «Гараж» — «Богатых и знаменитых все любят»… Во! Из этой оперы. Паша, конечно, не богат лично — богаты его родители, и он не знаменит опять-таки лично, но знаменит его дядя — очень известный, я бы даже сказал катастрофически известный оперный певец, тенор.

Правда, что-то там в ветвях его генеалогического дерева понапуталось, и это что-то привело к тому, что племянник-то он племенник, но кроме как называться им, хотя тем самым, переводя себя в ряды элиты или даже богемы, он больше ничего и не может. Я хочу сказать, что Пашка при любом случае сей факт сообщает, а вот его дядя — нет. Думаю, даже скрывает. Но знаю точно, что денюжка от него Пашке периодически перепадает. И не только от него. Как я уже сказал, родители у Пашки также не лыком шитые. Папа дипломат (имеет какое-то отношение к Англии), ну а мама жена дипломата со всеми вытекающими отсюда последствиями. Спросите, почему тогда такие вот разтакие дипломаты-певцы или певцы-дипломаты живут во вшивой трехкомнатной квартире в каком-то Медведково? Отвечу. Не живут. Живет бабушка — познакомились мы с Пашкой, когда он был чинно передан ей на воспитание по причине отсутствия родителей «по работе» в нашей стране на протяжении нескольких лет — почему Пашку не взяли с собой, даже не представляю. Он не объяснял, а мы никогда не спрашивали. Хотя каждое лето его забирали в загранку на каникулы. А потому приезд его в конце лета всегда был очень нами ожидаем. С одной стороны друг вернулся — это было важно (правда), с другой — друг возвращался с кучей всякой иностранской всячины — это тоже было важно (еще большая правда — шучу). В общем, все у Пашки было отлично. А что касается конкретного местожительства, то это достаточно серьезный особнячок в ближайшем Подмосковье по Ярославскому шоссе (недалеко кстати от того же Пироговского водохранилища, где мы имели честь повидать утопленника — век бы его не видеть — кстати вспомнил, а думал уже забыл со всеми этими гитарами). В общем, жил он с бабушкой, так как здесь школа. Ну а выходные и каникулы (если не за бугром) проводил загородом в фамильной резиденции. Где имеем честь бывать и мы. Родители у Пашки отличные — нас любят, мы их тоже. Супер. Потому и говорю, что Жало нужен группе как кислород, даже если я и меркантилен. Плевать. Нужен и все. И родители его тоже, если когда-нибудь из нас что-нибудь да получится. Вот. Жало был на фазенде, но собирался сегодня приехать. Его и ждали. А потом раздался его долгожданный звонок. И мы с братом усвистели, оставив родителя одного, что, думаю, его очень даже устроило.

У ЖАЛО (звучит прикольно, потому так и оставил).

Говорить взялся я. Но брат, надо отдать ему должное, в нужных местах достаточно уверенно поддакивал, из чего я сделал вывод, что он тоже данной идеей заинтересовался не на шутку. Хотя, я понял это намного раньше по его глазам, когда только-только заговорил об этом в вагоне метро, возвращаясь с концерта. Потом вновь удостоверился, когда сегодня спускались к Пашке. Шесть этажей. Шесть мыслей. Но все об одном и том же. По три на брата. Ха, только сейчас придумал, но легло нормально сюда в дневничок. Мои были: обо мне, о брате и о Жале. А братовы… Не знаю, но одна из них правильная, потому что, когда он остановил меня перед Пашкиной дверью и задал вопрос, я понял, что мы точно в одной лодке. А спросил достаточно легко следующее. Дословно «Если он откажется, нас же это не остановит?». Я думал приблизительно об том же. Правда несколько в иной плоскости: если откажется Пашка, не откажется ли брательник? И если откажется, буду ли я делать что-то самостоятельно в этом направлении? И еще проще — буду ли я делать это один, если один в этом начинании и останусь? И когда я услышал этот его вопрос, мне стало легче. По крайней мере, один я не останусь, а где двое, там уже группа. К тому же братья. Как я без него?

И именно в связи с этим поганым вопросом мне почему-то вспомнился один сон. Часто, гад, мне снится. Даже не знаю почему. Он связан именно с Жалом. Точнее с его квартирой. Я думаю, что это потому, что на его этаже постоянно не работает свет. Это я, и правда, не знаю почему. Что мы только не делали. Приносили лампы с других этажей — да, забираешься на плечи друг к другу и как сапер, осторожно до крайности, сначала проворачиваешь, потом вынимаешь, потому осторожненько сползаешь на пол, держа в руках двухметровую белую «макаронину» — лампу дневного света. Потом повторяешь действия в обратном порядке уже на Пашкином этаже. Раз. Горит. Отлично. Потом два, максимум три дня и на тебе — вновь кромешная темнота в темное время суток. Что за ерунда, непонятно. Невезучий какой-то у Пашки этаж.

А сон, преследовавший уже меня, был в следующем. Всегда одно и то же. Я стою у Пашкиной квартиры, понимая, что я, то ли уже вышел из нее, то ли, что там никого нет, и мне пора валить домой. Я выхожу из квартирного холла на лестничную площадку. Темнота. Стало быть, вечер или ночь (об этом я, конечно, не думаю, просто соглашаюсь с темнотой). Становится не по себе (не по себе и в настоящей жизни, особенно, если один оказываюсь у Пашки на этаже). В общем, как в животе у крокодила: темно, и тесно (страшно), и уныло. А потому решаюсь лифт не вызывать, а быстренько махнуть по лестнице — на верхних этажах должен быть свет, но… взбегаю на следующий этаж, а света как не было, так и нет. Страшнее пока не становится, но как-то неприятно.

Ускоряюсь. Следующий этаж. Темнота. Холодок по спине. Следующий. Темнота. Коготки страха царапаются чуть сильнее. Снова вверх. Мрак. Еще. То же самое. Страшно становится уже прилично. Еще не так, чтобы проснуться, но на грани. Бегу. Нет. Уже должен быть мой этаж, там всегда есть свет. Нет, не он, не мой. Как же так? И тут я понимаю, что это все тот же Пашкин этаж, потому что только у него на этаже плитка на полу отличается и по укладке, и по цвету (это и правда так). На всех этажах в доме она белая вперемешку с коричневой, а на Пашкином — белая с бордовой, и уложена совершенно иначе. Понятия не имею почему. Никогда серьезно не задумывался над этим, но это так. Что делать? (это вопрос из сна). Решаюсь вызвать лифт — последняя надежда. И он приезжает. Причем практически мгновенно. Кстати, вот сейчас пишу об этом, а у самого мурашки по спине бегают. Этот сон действительно имеет какую-то мистическую силу надо мной.

И вот забегаю я в лифт. Жму на кнопку с номером моего этажа. Двери закрываются. Начинается движение. Здесь я немного успокаиваюсь. Но через несколько секунд страх возвращается. Я еду? Да, конечно же, еду. Но, мать вашу, почему так долго?! Шесть этажей, всего шесть этажей. Я вновь жму свою кнопку. Ничего. Жму на этаж ниже, в надежде, что лифт остановится, хотя бы не доезжая моего. Безрезультатно. Жму красную кнопку «СТОП». И… Слава Богу, лифт замирает. Несколько секунд ничего не происходит, а затем двери открываются. Я выхожу. Но это не мой этаж. Это что-то похожее на подвал. Везде какие-то трубы, вентили и решетки. Через которые, если даже рискнуть пройти, нужно буквально перелезать, нагибаться, проползать. И все это в той же поганой и страшной темноте. Я пячусь назад.

Оглядываюсь в надежде увидеть спасительную электрическо-солнечную кабину лифта, которая хоть и представляет собой весьма замкнутое пространство, но, по крайней мере, там есть свет. И я вижу ее. Кабина лифта стоит словно большая коробка посреди этого кошмара. Стоит, двери открыты или их попросту нет, но мне это не важно. Важно, что вот она кабина, и там горит свет. Но как только я делаю шаг в ее сторону, она, покачнувшись разваливается словно карточный домик. И свет гаснет. А самое ужасное, что ровно с приходом полной темноты я понимаю, что я в этом подвале не один. И тут я просыпаюсь. Черт, как же мне каждый раз страшно. И почему-то связано это с гребаным Пашкиным этажом, с Пашкиной квартирой? А бывают еще и модификации этого сна. Там полный п… Лучше и не рассказывать. Да и хватит уже. Снова хочу об одном, а примешиваю еще кучу всего.

Итак, по делу. Про гитары, про Жало, и про наши с братом надежды и опоры. Хотя нет, уже снова темная ночь, а я еще этот сон, как назло, вспомнил. Пойду отвлекусь, почитаю или телек посмотрю. Завтра допишу. Чао, дневничок.

P.S. Ха-ха… А модификации сна следующие. Либо после забега на следующий от Пашкиного этаж, оказываясь в той же темноте, я слышу какой-то вой или крик снизу, после чего раздается топот бегущего вверх нечто, сопровождающийся бормотанием таким, знаете ли, гнусаво-скрипучим и вроде бы ласковым голосом «Не уйдешь, не уйдешь… Все равно догоню…». Эта вариация сна до лифта не доживает, я просыпаюсь этажей через пять, когда этот голос звучит практически за спиной, и той же спиной, я ощущаю чье-то прикосновение к моему плечу.

Или другая, опять-таки спустя два-три подъема на верхние (как мне кажется этажи), я замечаю, что кто-то стоит в углу. Такая маленькая сгорбленная фигурка и что-то еле слышно шепчет. Объяснения нет, но я подхожу к ней, с явным желанием чем-то помочь или хотя бы поинтересоваться что случилось, что происходит и так далее. Но не успеваю этого сделать. Эта фигурка разворачивается, и я вижу отвратительного вида старуху с маленькими близкопосаженными глазками, которые словно иглы пронизывают меня своим ненавидящим взглядом, а рот, полный острых обгрызанных зубочисток-зубов, жадно щелкая, устремляется куда-то в меня, куда-то к горлу. Я просыпаюсь мгновенно. Голос и текст тот же что и в предыдущей вариации. Уффф! Давай, Читающий, спокойной ночи! Ха-ха. Не ложися на краю…

P.S.2 А пугает в этом сне на самом деле только одно… Почему я один? О, где же ты, брат?

Сначала думал вчерашнее полистать, не закончил мысль-то, про Жало так и не дорассказал, но увидел количество написанного за вчерашний день и послал все это подальше. Если я буду писать, а потом еще и перечитывать, то точно только этим и буду заниматься, а мне скоро и думать-то некогда будет. Так что из двух зайцев я выбираю одного, и это «написание», а не «чтение». Пусть так и будет. Что в башку приходит, то и записываю, а писал ли об этом уже или нет — мне как-то фиолетово. Буду надеяться на память. Все-таки шестнадцать, а не шестьдесят один. Так, что же дальше?

А дальше вчерашний разговор с Пашкой-Жалом. Да, да… Поговорили и обсудили, и как я вчера упоминал, брательник в этом сильно помогал. Пашка сначала смеялся. То ли от того, как мы все это преподнесли, точнее, преподносили, то ли еще отчего-то… не поверил, может быть, в серьезность намерений. А потом вдруг взял и со всем согласился. Басом, говорит, буду. Дядя — тенор, а я бас. И заржал, зараза, еще громче. А я только в тот самый момент и подумал, что раз дядя-то певец, пускай и оперный, знакомства наверняка разные водит, может быть и оттуда в итоге что-то перепадет, а? Но и об этом думать пока рано, но все-таки подумал. Хитрец? Конечно. А куда деваться? Связи в любом случае не помешают.

К тому же я уже встал на рельсы мечты. Мы встали. Я и мой брат. Машинисты вагонеток (может, так группу назвать? Ха-ха).

Итак, можно сказать определились по некоторым позициям. Группа теперь есть. В ней уже три человека. Если бы кто-нибудь согласился быть барабанщиком, больше и думать было бы не о чем. Я имею в виду состав группы. А так… Вопросов меньше не стало. Еще и играть пока никто и ни на чем не умеет… Хотя Жало помнится на пианино учился — был у него такой период в жизни, когда и его хотели с творческой родней поравнять — не вышло. Это поможет? Вряд ли. Но уточню у Пашки. А так-то Жало заявил, что согласен на все сто. Очень уж на него очень сильное впечатление довод нашего отца произвел — все девки ваши, Жало аж засветился. И это хорошо, мотивация вещь великая. Еще и об инструментах, сказал, подумает, вроде есть у него кто-то из знакомых или опять-таки родственников, кто в этом деле «волочет», то есть понимает, или даже есть у кого-то что-то. До конца не понял, Жало загрузился думками о девчонках, а потому все остальное обещал легко и непринужденно, и, главное, неосознанно. Потом этот пункт разберем более подробно. О, вот и мама встала. Слышу закопошилась. Угу, точно. Стоп. Похоже, отец тоже — значит снова на сутки сегодня. Отлично! Хата в нашем полном распоряжении. Пойду, покемарю все-таки еще. Посидел, пописал, и сон вернулся. А то еще сейчас и родители услышат что-нибудь — лишние вопросы только. Всё. Передых.

А этот все спит. Смотрю вот на него — проверяю, так сказать, гипотезу, что если на тебя кто-то смотрит, то ты обязательно почувствуешь, даже если спишь. Но видимо мой брат ни о каких подобных теориях и слыхом не слыхивал, а потому спокойно сопит себе в две дырочки в какой-то дурацкой позе. Он постоянно спит в каких-то странных позах, понятия не имею, может быть, и я тоже, мне-то на себя со стороны не взглянуть, но позы брата меня иногда даже как-то пугают. Бывает, так вывернется, что у меня сомнения появляются — может ли живой человек в подобной позе лежать, спать или вообще жить. Да, да. В детстве я даже пару раз вставал, подходил к нему и прислушивался дышит или нет, или просто смотрел замирая, дабы уловить движение его грудной клетки. В этом момент мы оба, думаю, выглядели, не лучшим образом. Один лежит в непонятной позе, другой стоит рядом, застыв в еще более странном положении, смотря на лежащего. И так секунд тридцать, а то и больше. Как вам такая фотография? Во-во.

Но я помню то приятное чувство, когда слышал или видел как он все-таки дышит… или еще лучше — когда в самый сосредоточенный момент, когда ты настроил все свои основные органы чувств на получение необходимой информации, объект наблюдения вдруг вздрагивал и тут же менял одну странную позу на другую, или вообще заходился в какой-нибудь словесной тираде — смысл ее понять невозможно, так как это просто набор каких-то звуков, с иногда проскальзывавшими настоящими словами. Суть данной речи мог знать только эту речь произносивший, но он был в другом мире, там эта речь и была осмысленной — здесь нет. Если только конечно он не инопланетянин, который как радистка Кет, проговорился во сне, выдав себя с потрохами. В этом случае выкрикиваемое может быть понятно, но опять-таки только такому же инопланетянину — а я им не был. Да и мой брат тоже.

Лунатиком возможно, инопланетянином — нет. И вот лежит. У нас дел по горло, а он спит себе спокойненько. Надеюсь, ему приснится что-нибудь этакое, что поможет нам в осуществлении нашей (может быть только моей) мечты. Но сомневаюсь. Пойду, чайник поставлю. Есть охота. Бутербродов что ль пока нарублю, пока этот не очнется. О,о,о… Зашевелился, глазом мутным водит — значит скоро встанет. Пошел на кухню. А там за чаем глядишь и обсудим, что сегодня делать будем. Вернусь-чиркану. Лето, ах, лето… Вроде и времени полно и придумал, чем его заполнить, а с чего начать не знаю. Может самоучители какие есть? Наверняка есть. Нужно в книжный сходить или спросить у кого. Черт побери, ни одного гитариста знакомого, такого, чтобы спросить, как мол, дружище, все делается, а он взял, да и рассказал. А еще лучше показал, а еще лучше… Конечно, все это есть. Школы, репетиторы, самоучители. Все есть. Но нужно быстро. И так же быстро научиться. Как иначе-то? Мечта должна осуществляться. Иначе это уже не мечта. Вот так все легко у меня. Максималист. Полумеры не для меня. Все и сразу надо. И желательно побыстрее. Так что для начала давайте чай и бутерброды. А остальное решим, когда забирать. Пошел. «Эй, лунатик, вставай, нужно к экзамену готовиться! Последний, рожа!». Вроде Встает. Ну и отлично.

…и больше ничего. Разобраться, как говорит отец, «без поллитры» не получится. Правда, продавщица, хорошая такая тетка оказалась, сказала, что где-то в центре есть магазин с, как она выразилась, «современными самоучителями», с такими разборами песен, где указано, как и какие струны зажимать или что-то в этом роде. Сказала, ее сын играет, учился по таким книжкам, она у него может узнать, что за магазин. Мы естественно эту идею поддержали. Ну а она сказала прийти нам завтра — может быть узнает. Неплохо. Вариант. Что до Генки, то мы его в книжном и встретили. И он, конечно же, увязался за нами, ну и разговор наш подслушал. Не успели мы выйти из книжного, как он достаточно ехидно поинтересовался «Что, на гитаре вздумали учиться?». Вздумали, говорю, тебе-то какое дело? Не унимается. «А гитары-то есть?». Парирую и этот выпад. «Нет, но будут». Лыбится стоит. Брат уже зашептал что-то вроде «Пошли, надо как-то отвязаться от него». «Если что, у меня есть гитара», — говорит Генка. «Могу продать». В этот момент мне, честное слово, стало до лампочки врет он или нет. Я услышал два волшебных слова: «Есть» плюс «Гитара», которые для меня тут же образовали в сумме «Надо». Вот только…

«Шестиструнка?», — спрашиваю. «А какой еще может быть электрогитара?», — заулыбался Ромашов и такую, рожу скорежил, будто он гитару и придумал. Я имею в виду, как инструмент. Но мне было до другой уже лампочки и это. Потому что, когда я услышал слово «электрогитара», я вообще потек. «Что за наваждение?», думаю. «Как такое может быть?». И, честно говоря, может ли электрогитара быть семиструнной или еще какой-нибудь, я даже и не подумал, мне было важно услышать именно «электро» ту самую часть слова, которая сейчас определяла все для меня, для нашей группы. И все — меня уже было не остановить. А, следовательно, нужно идти, смотреть. Одно плохо, даже если окажется, что все на мази — денег-то все равно нет, на что покупать-то? Но в то же самое время… Покажите сначала гитару, а потом будем о деньгах толковать. Вдруг уболтаем на «Утром стулья, а деньги вечером». «Показать можешь?», — говорю. И тут же слышу: «Пошли». И вновь так невозмутимо, что и правда не поймешь, то ли издевается, то ли дело предлагает. Я посмотрел на брата, тот пожал плечами. А что еще он мог сделать? Если бы он первый посмотрел на меня, я бы тоже просто пожал плечами. Киваю в сторону Генки, он кивает «Хорошо, мол, пошли». Честно, я не поверил, не верил и дальше, пока шли, и пока ждали его на лестнице. А пропал он минут на десять, не меньше. Где-то через семь — я подумал, что, если обманул, получит по шее. Но не пришлось. Вышел. И вынес.

Сказать — обманул, нет, не обманул. Это действительно была гитара. Видимо, «электро», это я понял, по дырке для штекера, но все остальное говорило, что это была очень и очень старая гитара. Такие я видел, наверное, у «Битлз» (самая старая и, естественно, знакомая для меня группа), ага, в черно-белых документалках. И вдобавок она была без струн, вся в пыли и… Она никак не вязалась с тем образом панк-рок-музыканта, который к этому времени я уже себе нарисовал и на себя же примерил. Мой образ был почти таким же, как образ гитариста Black Day, с небольшими корректировками уже от меня самого. Но гитара у меня в моих мыслях и представлениях была точно такая, как у Black Day. Черная с красным крестом на корпусе.

А эта ну никак под данное описание не подходила. Совсем. Виолончель гребаная! Если бы я хотел косить под «Битлз» может быть, но под Black Day — неа, не оценят. Посмотрел на брата. Видно было, что он также как и я — разочарован, но в то же самое время на лице его читалось и какое-то облегчение. Я не сразу сообразил в чем было дело, а потом до меня мгновенно доперло. И я понял, что, скорее всего, именно ради этого, ради этого мгновения, и была устроена (уж не знаю кем — Богом или Дьяволом) эта встреча с Ромашовым. То, что я вынес из нее, эту мысль, это в конечном счете было бесценно. А главное по-братски. Мы не должны искать одну гитару, мы должны искать сразу две. А потом брать, покупать, отдалживать, воровать или что-то там еще, но только две гитары сразу. Ему и мне. Мне и ему. Одна не прокатит. Как не прокатил бы тогда, в детстве, и скейт, несмотря на то что с колесами. Ведь если будет только одна гитара, как решить, кому именно она достанется? Хорошо если понравится одному из нас, а что, если обоим? Да и как вообще себе это представить? У одного уже будет, а другому, пипец, облизывайся? К тому же мы разнорукие? Это вы, надеюсь, не забыли? Одна гитара не вариант при любом раскладе. Нужно было искать другие. И варианты, и гитары. И, как оказалось, все это не заставило себя долго ждать. И все всего лишь за один за день. Даже не за один, а в течение одного.

Да, видимо, в благодарность за это озарение, за принятие его, нам тут же было даровано продолжение. Не успели мы вернуться домой, в очередной раз обсуждая какой Генка кретин, как раздался звонок Пашки. Жало тоже нашел для нас… гитары. И именно «Ы» на конце данного слова, указывающее на его множественное значение, окончательно меня убедило, что я прав. Хотя, Дневничок и все остальные, заметьте, я не сообщил об этом брату, я имею в виду мою мысль о «доставании» именно двух гитар. Хотя мы никогда и не узнаем, что в действительности было бы, если бы Генка вынес гитару, которая на сто процентов соответствовала бы моим требованиям. Не знаю. И знать не хочу. Не вынес и точка. Так проще. Так правильнее. Если бы да кабы… все знают и понимают. Поэтому двигаемся дальше. Без вопросов.

Прозвучал звонок, я снял трубку, а Жало сообщил, что у него, оказывается, есть приятель-гитарист, у которого их полно, и электро (я сразу поинтересовался об этом) и обычных, и что тот не против продать одну или даже пару из них. Я спросил: «Это точно?». Жало ответил: «Точно. А если что-то не устраивает — ищи сам». Я объяснился, рассказав историю о Ромашове — Жало поржал, вспомнив о «компьютере своего рода»… Я признаюсь, забыл эту историю. Но когда Жало напомнил о ней, тут же вспомнил, и данная история полностью объясняла почему не стоило сегодня с ним связываться. Хотя «почему» в итоге все-таки стоило, я уже указал. А история такова — когда мы были мелкими — встретили Генку, тот тащил в руках обувную картонку с вырезанным окошечком и то ли приклеенным, то ли каким-то образом приделанным «простым» карандашом. Мы, естественно, особенно для одиннадцати или двенадцатилетних пацанов, поинтересовались, что это? На что получили серьезный ответ «Компьютер своего рода». Следующий наш вопрос был направлен на получение знания относительно формулировки «…своего рода». Выяснилось, что это так и есть (даже сейчас не получается не ржать, вспоминая об этом). Она состояла в следующем.

В прорезанном на коробке окошечке (это экран) установлен валик с приклеенными и согнутыми пополам бумажками, на которых нарисованы космические корабли (правда, опытный образец еще не был доведен до завершения, а потому валик со всеми бумажками-кораблями отсутствовал — присутствовал исключительно как инженерная мысль), под окошечком была сделана прорезь, через которую к карандашу, находившемуся с наружной стороны коробки, был подведен «рычаг» сделанный из толстой алюминиевой проволоки, с его помощью, держась за проволоку изнутри коробки (с торца коробки было проделано овальное отверстие для руки) можно было передвигать карандаш вдоль прорези влево или, соответственно, вправо. Получалось, должно было получиться, следующее: валик с бумажками вращается (какой либо привод, как и мысль о нем, У Ромашова отсутствовали — подразумеваю, что валик должен был вращаться с помощью другой руки, которая также должна находиться в коробке в момент эксплуатации «компьютера»), передвигая карандаш, его концом эти бумажки нужно было подцепить и отогнуть — на развернутой бумажке нарисован уже взорванный космический корабль. Вот так. Надеюсь, получилось объяснить, как выглядело сие чудо, но даже, если нет, лучше мне это уже не сделать, и так продумывал каждую деталь, как будто сам его и придумал. В общем, все очень и очень «своего рода».

Возвращаюсь к Жалу. Он выслушал историю об «электроскрипке» Страдивари, которая когда-то принадлежала скорее всего Джорджу Харрисону, мы от души поржали, после чего он сообщил, что владелец гитар, которого он имеет в виду, учится с ним в одной школе, и сказал, что странно, почему сразу о нем не подумал, так как чувак этот чуть ли не на каждый «школьный огонек» на гитаре лабает, и его в школе каждая собака знает. Устином зовут. Я не стал уточнять, действительно ли его имя Устин, или кличка такая, от фамилии Устинов, например. Для меня больше похоже на правду именно последний вариант, так как я не мог представить, что в конце семидесятых, начале восьмидесятых, думаю, правильно указал временные рамки рождения сия отпрыска, кто-то мог назвать сына Устином? Только фанаты «Тени исчезают в полдень» разве что. Но неважно. Важно то, что Жало с ним договорился о визите с целью посмотреть-пощупать инструменты, ну мы и пошли. И пощупали. И оказалось… Оказалось именно то, что и должно было оказаться. То, что мы ни хрена не понимаем в гитарах. То есть абсолютно.

Устин был металлистом. Это мы поняли сразу, как только увидели его. Все по стандарту: длинные волосы, косуха (удивительно, но он ходил в ней дома, хотя может быть просто собирался куда-нибудь идти, а тут мы), черные джинсы, какие-то тяжелые и бесформенные ботинки (нет, он был без ботинок, в них он дома не ходил, они стояли в прихожей, куда мы втроем ввалились), ну и довершала все это, конечно же, черная футболка с каким-то страшным изображением — гробы, кресты и надписью… конечно же, Metallica. Куда же без нее. Здравствуй, Петровско-Разумовский рынок. Все, кто хочет такую же — туда. Даже мы с братом как-то хотели приобрести с Nirvana, но передумали — не нравятся мне черные футболки. А Устину видимо нравились. Мне все равно. Встретил он нас достаточно прохладно (хотя по заявлению Пашки действительно хотел продать гитару, а то и две — в общем, не продавец), протянул руку, буркнул «щас» и скрылся в глубине квартиры. Я посмотрел на Пашку, тот подмигнул и жестом показал, что все будет в порядке. После чего крикнул в тут же глубину квартиры, куда нырнул Устин: «Тащи все, что на продажу». Устин что-то крикнул в ответ, но я не расслышал что, хотел уже было переспросить, но тут он вынырнул, держа в руках словно гусей за шеи, две гитары. Черная и белая. Инь и Ян. Ага. Я, как уже говорил, хотел черную. И в глубине души тут же стал надеяться, что брат захочет белую. Тот, как он мне сказал потом, ее и захотел. Но тогда я этого не знал, а потому надеялся, что захочет, ну или хотя бы согласится захотеть. «Вот», — сказал Устин. «Эти». Я был удивлен, что человек вот так просто принес две электрогитары для потенциальной продажи. То есть я хочу сказать, это же значит, что они, скорее всего, не последние. И значит, есть хотя бы еще одна, для себя. Ну не может быть иначе, если только ни случилось что-то сильно вынуждающее это сделать. Учитывая эти мои мысли, я тут же и ляпнул: «А сколько у тебя их?». Устин покосился на Пашку и отстрелялся: «Сколько есть, все мои». Я вновь почувствовал какое-то напряжение (не, не купец), хотя совершенно не понимал, чем оно могло быть вызвано. Видимо, человек такой, успокоил я себя и попытался вновь вернуться к диалогу. Было как-то так:

— Да я просто. Чтобы понимать из чего выбирать, — попытался сгладить обстановку я.

— Продаю только эти, — отрубил Устин все дальнейшие попытки продолжить разговор на эту тему.

— Понятно. А чё продаешь тогда? — спросил брат. Мысленно я ему зааплодировал. «Моя школа».

— Во-во, — подключился я.

— Значит надо, — продолжил выкаблучиваться металлюга.

— Устин, кончай, — рявкнул Жало. — Чё ты выебываешься-то? Сам же сказал, хочу продать, мы пришли, хотим купить, расскажи-покажи нормально и все. Я же тебе говорил, мы вообще в этом деле ни бум-бум. А наебешь, получишь пизды, вот и все.

Теперь я аплодировал и Пашке. Школа не моя, но явно очень высокого уровня. Причем именно такой подход, кажется, и «успокоил» Устина, и тот, наконец, улыбнувшись, точнее усмехнувшись, принялся «продавать».

— Вообще не шарите? — спросил он, обводя нас всех взглядом.

— Если ты про то, умеем ли мы играть — не умеем, вообще. Никто не умеет, — парировал я, если это можно было так назвать.

— А че тогда сразу электро? — не унимался Устин.

— А что, не стоит? — не унимался и я.

— Не знаю, обычно на акустике сначала учатся. Я вообще в музыкалку ходил, — продолжил тот.

— Акустика — это которая простая деревянная? — принял я на себя весь возможный поток злорадства, который мог бы породить данный вопрос от дилетанта к, ну если не профессионалу, то к человеку кое-что знающему. Но Устин видимо уже окончательно успокоился и настроился на дружеский тон или попросту не погрузился глубоко в саму формулировку вопроса, а потому, не говоря ни слова, закрыл мой дилетантский вопрос простым кивком.

Я взял в руки черную. Брат белую — хотя ему ничего другого и не оставалось. Жало участия в осмотре не принимал, он же басист, ха-ха.

Но разговор продолжил:

— Так чё решил продать-то?

— Лес Пол хочу, — как-то грустно ответил Устин. — Знакомый обещает из штатов привезти.

— Что? — на этот раз мы задали возможно лоховской вопрос уже втроем.

— Гитара такая, — повторил Устин. — Фирма «Гибсон».

— И что, хорошая? — спросил Жало.

— Для металла хорошая, — сказал Устин.

— А эти? — спросил я.

— Эти тоже, — отмахнулся Устин, переводя разговор. — Вы-то что играть хотите?

— Панк-рок, — тут же выстрелил я. — Типо Black Day, знаешь их? Подойдут?

— Подойдут, — усмехнулся Устин, и усмешка его мне не понравилась. Что-то не договаривает.

— Я серьезно, — продолжил я, нужно же было выведать, что да как. — Или эти только для металла?

Устин снова заулыбался.

— Да подойдут, не волнуйся. Умели бы играть.

Но меня этот ответ не убедил, а потому сразу и к гитарам этим я охладел. Первый раз держал в руках настоящую электрогитару и уже ничего не чувствовал (Ромашовскую «скрипку» я не считаю). Эта выглядела солидно. Не так, все равно, как я хотел, но солидно. Но… для металла. Я был уверен в этом. Ничего не знал, ничего не понимал, но был уверен. Потому что видел подобные в разных клипах всяких металл — и хард-рок групп. Мне эта музыка близка никогда не была. И гитара выглядела не так, как у Блэков. Ну не так. Особенно та часть, где крутилки для струн находятся. Какой-то клюв птичий. Не такая мне нужна. Если уж что-то затевать, то все должно соответствовать. Это всегда было моим кредо. И именно это, зачастую, мои планы и губило. Потому как соответствовать чему-то западному, хоть уже и в перестроечной России, было по-прежнему сложновато. Даже не смотря на футболки с Металликой на Петрище. Хотя черно-белые фотографии по пятьдесят копеек со Шварцем и Сталлоне, купленные на ВДНХ, до сих пор валяются где-то в недрах нашей с братом комнаты. Подумать страшно ведь еще совсем недавно мы покупали это переснятое черно-белое гавно, лишь бы хоть немного приблизиться к тому, что иностранные или точнее американские (про этих хоть по фильмам что-то известно) подростки имеют просто на постоянной основе. Да я, блин, «Хищника» смотрел в первый раз в видеосалоне за рубль в таком качестве, что можно было сравнить с тем, как этот самый «хищник» в кино и видит, с его зрением — в один цвет с маленькими вкраплениями других красок время от времени, с ежеминутными дёрганиями и полошениями в местах, где была зажевана пленка, наверняка этим же самым «Хищником». И ведь смотрел. И смотрел не отрываясь. И рубля не жалея. А сейчас смотрю на гитару в своих руках (кстати, никогда не думал, что электрогитары такие тяжелые на самом деле) и ничего подобного не чувствую. Вот, казалось бы, она, ступенька, точнее приступочек к мечте, а не хочу. Не такой. А все почему? Да потому что разводят (в этом я был уверен). А «развод» хорош только в том случае, когда ты сам хочешь, чтобы тебя «развели», как с переснятыми фотографиями — были нужны именно они, я хотел фото Шварца с гранотометом, его мне и продали, пусть и несколько размытого и черно-белого. А здесь…

Я очень хочу гитару. Но не такую. Потому что видел, что играют на других. А на этих тоже играют, но другие. Перебор конечно (не гитарный). Но в этом, повторюсь, весь я. Нужно, чтобы было так, как я хочу! А зачем тогда приходил? А как иначе проверить, есть ли здесь то, что мне нужно или отсутствует? К тому же, я не могу говорить и решать за брата. То, как смотрел на гитару он, как держал ее, говорило о том, что у него как раз никаких проблем не было. Вот и славненько. Если первому достанем ему, то я буду только рад. Это мне во многом развяжет руки — не буду за него беспокоиться. Да и попробую на его. Ха-ха. Но важно то другое, а именно, можно ли действительно играть то, что мы хотим, на том, что нам сегодня предлагали? Я пока не понял. Но я еще не закончил описывать нашу с Устином встречу. Основной диалог написал (решил написать его как пишут в книгах, потому что не придумал как иначе, описывать прямой речью или как-то еще — полный швах, а у меня словесный понос, который я пытаюсь хоть как-то контролировать, пачкая бумагу — как собственно и должно быть при поносе), но далеко не про основное. И еще далеко не все. День был, я уже говорил, ох какой богатый на события. Пойду отлучусь на пять минут и продолжу…

Я вернулся. На чем я остановился? Надо хотя бы последние десять предложений глазами пробежать. Серьезно, я не помню, о чем писал десять минут назад. Брат еще пристает. Пришлось открыться с небольшими недоговорками. Сказал, песни пробую писать, надо уже начинать, ну и так… немного записываю, как дневник. Удивительно, но он больше не о чем не спрашивал, просто свалил из комнаты — не знаю куда, может в туалет, а может с мамой потрещать на кухне. Дома и ладно. Без меня не свалит никуда все равно. А я попишу еще немного. Прикинь, Дневничок, мне стало это жутко нравиться. Никогда раньше не пытался хоть как-то свои мысли записывать. Даже с сочинениями всегда были ну если не проблемы, то трудности. А сейчас пишу, невесть как и невесть что, не мне судить, но пишу же. Каждый день и, в общем-то, помногу.

Что дальше? Все тот же Устин и гитары. Что еще может быть? В общем, закругляюсь. Не договорились мы. Ага. Жало шепнул, что дорого, что надо свалить для начала, а потом он сам еще раз попробует Устина развести, если конечно нам гитары понравились. Я сказал, что другую хочу. Брат сказал, что белая ему в принципе понравилась. Вот только цена конечно… Триста. Устин объявил по триста за каждую. Откуда, мать его, у нас триста баксов на рыло? Единственное, что я еще догадался спросить у Устина: ритм это гитары или соло? Он долго, гад, ржал. Ржали даже брат с Жалом, хотя я прекрасно знаю, что они-то ржали просто так — ни хрена они сами не знали… В общем, я опять выглядел дебилом и дилетантом — ритм и соло гитара — это одно и тоже.

Просто можешь играть ритм, а можешь соло. А я всегда думал, что разные и что у соло обязательно рычаг есть, дергая за который она визжать начинает. У этих рычагов не было, я поэтому и спросил. Да — лох. Что тут скажешь? Хотел еще пару вопросов ему задать про то, с чего вообще начинать учиться играть надо. Но постеснялся. Решил для первого дня лажы достаточно. Потом спрошу. Но как-то же учиться надо. Кто расскажет-то? Где, блин, узнать, в нашей офигительно международной и самой передовой стране? А? Да никак! Но хоть гитары в руках подержали. Ладно, остальное завтра допишу. Есть еще, что рассказать. К тому же завтра батя с суток придет, а он сказал, чтобы мы ждали сюрприз. Вот мы и ждем и будем ждать.

Но просто хотелось. А всегда все иначе. Что-то думаешь, планируешь, но когда что-то зависит не только от тебя (точнее, вообще не от тебя), то это что-то никак не хочет начинать происходить. Конечно, нужно время, что тут еще скажешь. Нельзя все это уложить всего лишь в один день. И даже в один год, я подозреваю. Слишком грандиозный план, который требует не менее грандиозного времени, и сегодня я понял это очень даже отчетливо. Хотя не случилось ничего плохого, а просто все стало ясно. А это поганое «ясно» всегда пытается все только усложнить, а никак не облегчить. Угу, всегда. Еще вчера все как-то вырисовывалось в менее сложном эскизе. Был Жало, был Устин, были надежды на какие-то гитары. И о другом пока и не думалось. А сегодня… Стоп. Сначала надо рассказать, что же произошло сегодня.

А ничего особенного в общем-то. Произошло то, что должно было произойти, иначе и быть не могло. Мы обрели некоторое знание. И это знание открыло нам то, что за всем этим знанием теперь должна начаться титаническая работа, которой я не боюсь, но к которой, я не знаю, как и когда мы сможем приступить. И именно по причине отсутствия этих проклятых гитар. Я мысленно отодвигал данное знание, видимо надеясь, что все само собой как-нибудь да устаканится, угу, сверху, видя мое стремление (ага, трехдневное), к моим ногам, уж не знаю по чьей воле, упадет дар. Вроде коробки из мультика «Подарок для самого слабого», которую я, естественно, тут же открою. Я даже представлял себя, приближающегося к ней, со здоровенным гвоздодером, далее слышал визг выползающих из своих тесных конур гвоздей, чувствовал тяжесть деревянной крышки, чувствовал запах опилок или какого-то другого наполнителя для посылок… И вот я уже вытаскивал на свет божий черную лакированную со всеми ее крутилочками, рычажками и, конечно же, струнами, электрогитару…

Ага, жди. Насмешил. Нетушки, паренек, за гитару еще нужно помучиться самому или «помучить» кого-то другого, сам выбирай. Можешь даже убить… это ведь только твои проблемы. Пока только твои. Ты готов пойти на такое? Стоп, стоп, стоп! Ну убить, конечно же, нет… это совсем уж безумные голоса роются в моей голове, но на что-то решаться, видимо, придется. Ну нет денег! И взять их неоткуда, как не надейся. А проблема теперь только в них. Первая проблема. Потому что… Потому что вторая заключается в том, что сегодняпапа принес самый настоящий, хоть и ужасно самодельный (назовем так тетрадь в линеечку), самоучитель игры на шестиструнной гитаре с примерами песен (неважно каких), составленный каким-то его другом-приятелем-коллегой, которого, как оказалось, отец еще вчера вызвонил по телефону и попросил предоставить данный «труд» во временное пользование.

И вот мы с братом словно Индианы Джонсы получили этот древний (конец семидесятых — не иначе) манускрипт, с помощью которого мы в ближайшее время, и, конечно, при соответствующем упорстве, сможем познать музыкальную истину, которая на данный момент зашифрованна во всех этих мудреных полосочках и точечках (не, это не ноты, это гораздо хуже) с приписанными к ним буквами латинского алфавита: С, F, A, G, E, D и их производные… О, там их много. Этого «тайного» много, а гитары не одной. И как же оно, в таком случае, может стать «явным»? И что нам со всем этим делать? Все! Бросаю ручку — рыдаю в подушку… Сейчас больше не могу, нужно думать, нужно разбираться. Не прощаюсь.

Они сейчас на фиг никому не нужны, а были раньше в каждом доме, да попросите взаймы поиграть — надо с чего-то начинать-то. Даже не так, говорит, найдите хотя бы одну, а вместо второй, я вам свою семиструннку на шестиструнную перестрою, даже седьмую струну сниму, чтобы не мешалась (еще одна гитарная мудрость, узнанная мной: гитара ничто — настройка все) — побренчите пока так. Увижу, что дело пойдет, а желание не пропадет — придумаем что-нибудь с гитарами, может быть даже с электрическими. И добавил: «Как дети, хотеть-хочу и больше ничего. Играть научитесь хотя бы на трех аккордах, а там и видно будет».

В итоге, мы с братом обсудили и пришли к выводу, что собственно идея-то неплохая, по крайней мере, точно имеет право на жизнь, потому как, пока мы гитары искать, а тем более покупать будем, пройдет не только все желание, а вечность вообще. Правда, отец тут же поплатился за свою идею. Я не стал ходить вокруг да около, а сразу сказал, чтобы он перестраивал свою гитару, потому как сегодня мы уже ничего не найдем, не одолжим, а попробовать хочется уже именно сегодня. Я даже был согласен на то, что право первой «ночи» достанется брату, а я обойдусь пока. Переделывать отцовскую гитару на «левый» лад — это было уже слишком. Для себя я что-нибудь придумаю. Тяжко, конечно. Но обойдусь, посмотрю, как братец ковыряться будет. Как-то так. Брат поддержал. Мама воздержалась. «Папенька согласился». Да и что он мог противопоставить, экзамены-то все тип-топ?

И вот я уже сижу и пишу эти строки, смотря на вполне сносную гитару с шестью струнами и пустым местом на грифе… название этой части гитары, на которой располагаются лады — железные полоски, к которым прижимаются струны при их зажатии, я усвоил в процессе отцовской работы, также нам разъяснили, что крутилочки, с помощью которых наматываются струны с целью их натяжения или расслабления, что необходимо для настройки гитары, называются — колки. В общем, как музыканты растем, как панки пока нет. Хотя отец укололся струной пока «колдовал» над гитарой и его возмущение этим действом звучало достаточно по-панковски. Так что и здесь мы чуть-чуть выросли. Ну и вдобавок, теперь мы знаем, как зажимать все основные аккорды на шестиструнной гитаре. Осталось научиться их «брать». Чтобы уже завтра можно было сказать: «Мы брали, берем и будем брать!». Да уж, дело за малым. Хорош на сегодня. Пора учиться. Брату. Пора пробовать. Брату. Конечно, это наверняка не электрогитара Гибсон Лес Пол, о которой мечтает Устин, но хоть что-то. Особенно, если учесть, что это в принципе настоящий инструмент, на котором при желании и соответствующем умении можно сыграть что угодно.

Меня это всегда поражало, что существует что-то, что для тебя, в данный момент времени, не представляет как бы никакой ценности, я имею в виду, эх, как бы объяснить… Вот, вещь не представляет ценности для тебя, а ты не представляешь никакой ценности для этой вещи. Ну вот та же гитара в нашей комнате. Ни я, ни мой брат, играть на ней не умеем, следовательно, мы для нее ничто, пускай даже если она для нас что-то, если, к примеру, это была бы какая-нибудь безумно дорогая коллекционная модель. Ну и что? Мы никто для нее и не можем выжать из нее ничего прекрасного. Но есть человек, который взяв ее в руки, может уже что-то, другой еще что-то, а третий — может все. И именно слияние этих двоих и рождает то, чем можно наслаждаться, чему можно завидовать, или ненавидеть, если речь, к примеру, идет о поп-музыке для металлиста. Как-то так. И вот сейчас мы никто даже для этой семи-переделанной-в-шесть гитары. А она все равно «что-то». А мы для нее «ничто». Да, да, я уже писал — так было и со скейтом. Кто-то может творить чудеса на нем, а мы только разбивать коленки. Но удивительно и то, что сначала у всех так. Но приходит день, и ты становишься уже кем-то, потом еще кем-то, а потом… Зачем тогда дело стало? Пришло время стать кем-то хотя бы для этой, а там поглядим, что да как. Первый пошел! Эй, сучок, ну-ка давай солягу!

придумываешь и придумываешь, и тянешься к его завершению. А бывает, как сегодня — как сон, точнее, как сам процесс сна, глаза закрыл и вот уже открыл навстречу новому дню. А здесь наоборот, глаза новому дню открыл, вжих и уже видимо пора закрывать, да что там говорить — сами закрываются. И у тебя есть всего несколько минут (я сейчас на грани выключения), чтобы хоть как-то этот день осмыслить, разобрать и на основе произошедшего спланировать завтрашний. Обычно я это делаю непосредственно в постели, это как раз и является «лестницей в небо», если под небом понимать долину грез. Прикидываешь, раскидываешь, мечтаешь, планируешь и тут бац, и ты уже на «небесах», как сказал Горбатый из «Места встречи», и да, совершенно не больно. Но надо, конечно, подправить — на «небеса», но с возможностью возвращения… прогнозируемого, а уж там как пойдет, бывает и не просыпаются. Но здесь, я шучу, конечно, в шестнадцать об этом думать и не хочется, и не думаю. Просто решил записать эти самые «постельные» мысли, потому как, если сейчас привалюсь к подушке, то сразу как пожарный — вверх по лестнице. А за столом с ручкой в руках еще можно немного продержаться.

Братила спит. Поболтали, глядя в потолок. И судя по разговору, каждый из нас видел в этом белом полотне, как на киноэкране, собственное будущее, причем именно собственное, хоть и общее. Я с черной гитарой, он — с белой. У одного микрофона, как Битлы, орем в него на два голоса. А почему нет? Там рок-н-ролл, здесь будет эдакий панк-н-ролл или рок-н-панк — тоже звучит. Ага, наш стиль, неплохая идея, кстати. И вновь вместе и вновь никому не обидно. Жизнь на двоих по полной. Полная и жизнь. Класс.

Мы «поигрались» (пишу в кавычках, потому что это действительно так) с гитарой. Вернее брат. Он был первым. Мне еще предстоит. В общем, сняли «старую шлюху» (гитара не обижайся), надеясь, что та еще что-то может, а мы уже что-то умеем. И мы проиграли. Она-то определенно умеет многое, при правильном подходе, а вот мы… ни фига. Совсем. Брат пытался зажать хоть какой-нибудь аккорд — безрезультатно. Вернее, результат есть, но нулевой. Путем проб и ошибок, я выбрал для него (и на будущее для себя) аккорд Am. Почему-то мне показалось, что его зажимать легче всего, к тому же он такой же, как и E, только зажимается на других струнах — решил пойти рациональным путем — научимся брать один, в багаже будет уже два. Неплохо, да? Сто процентов! Но еще не сейчас. Брат пробовал его «взять» всего около получаса, а пальцы, ноет, болят будто по наждачной бумаге водил ими — кончиками. Хотя боль приятная, говорит, все равно, потому что рабочая. Я согласился. Это как в детстве, помню, приехали к кому-то из друзей родителей на дачу (у нас нет и не было — мы цветы городские) и нам с братом, уж не знаю почему, выпал шанс проявить себя в качестве землекопов, видимо, любой приезд на дачу, пускай и на чужую, накладывает на этого приехавшего определенную трудовую повинность — чтобы отдыхать, сначала нужно было поработать. Ну или работу нашли именно нам с братом, чтобы не болтались без дела и не мешали им, коварным взрослым, пить-гулять-отдыхать. Так или иначе, задание было — выкопать компостную яму.

Ковырялись-ковырялись, но выкопали — причем, склонили нас к этом в стиле Тома Сойера, кто-то и взрослых начал, что-то там под руку болтать о том, как это здорово и тому подобное, и мы с братом не успели заметить, как лопата уже драла наши ладони. И достаточно, сволочь, безжалостно. Но вспомнил я это к тому, что после того, как яму мы «сдали» — чувство охватило нас совершенно фантастическое, казалось, что в первый раз в жизни мы сделали что-то совершенно необыкновенное, а потому арбуз, который мы после ели, был совершенно заслуженным. А еда, если заслуженная, она вкуснее. Халявная слаще, а заслуженная — вкуснее. Думаю, как-то так. Так вот похоже и с пальцами. Еще не заслуженно, потому как яма еще не выкопана, но уже за дело. Только вот где мое «дело»? С братом решили. А что со мной?

Дернулась одна мысль, вторая. Подумал о том, о сем. Подумал о чем-то, что нужно было обязательно записать или хотя бы упомянуть. Решил, что нужно встать и записать. Передумал. Решил встать и записать хотя бы то, о чем подумал сейчас, чтобы попросту не забыть это «то» утром. Передумал. Решил, что это настолько важное, а главное умное, что забыть это никак не получится. А потому можно спокойно порассуждать об этом в утренней записи. Да, решил все именно так. И больше уже не передумывал. А зря… Потому что «прогулка в сон» уже все равно была испорчена. Так как прошло слишком много времени, и твой усталый мозг подумал, что раз ты никак не можешь успокоиться, то следует передумать и решиться уже ему, так как испугался, что как только он вновь попытается расслабиться, ты вновь сдернешь с него одеяло и заставишь «вскочить» по тревоге. А потому, он как совершенно нормальный, рассудительный и, конечно же, единственный рациональный орган (ага, в отличие от члена — тот может и нормальный, хотелось бы верить, но уж точно не рассудительный и не рациональный), решает, что легче еще какое-то время пободрствовать, чем заниматься этим ментальным «онанизмом» (что хорошо, как раз для члена, а не для мозга).

И вот ты лежишь — заснуть уже не можешь, встать, кстати, тоже, потому что энергии, выделенной тебе твоим телом, хватает только на то, чтобы как раз лежать и крутить в башке пару-тройку мыслишек, которые тебе очень и очень нужны сейчас, очень и очень нужны в дневнике, но совершенно не нужны сейчас твоему телу. И оно отправляет их видимо куда-то далеко-далеко, угу, в бессознательное. Далее, ты, конечно, все-таки засыпаешь, но спишь беспокойно, и, наконец, просыпаешься… И что? А то, что ты ни черта не помнишь из того, что должен был, просто обязан был помнить, чтобы записать в дневник. То, что должно было стать смыслом всей сегодняшней дневниковой записи. Так и получилось. И это первая причина утра сонного.

А вторая — это все то же бессознательное, то, куда летит все, что тебе кажется важным, но в далекой перспективе. И, видимо, там я сегодня ночью умудрился покопаться, в том самом разуме, сон которого рождает чудовищ. Вот мне парочку и подкинул мой собственный разум. Непонятно зачем, неизвестно на кой (привет Никифору Ляпису-Трубецкому), хотя это, в общем-то, один и тот же вопрос. Единственное, кому я его должен направить, а? А главное, что с ними теперь делать. С кем? Да со всеми: и со сном, и со снами, и с разумом, и с чудовищами.

Проголодался. Видимо, мозг и впрямь потрудился ночью — просто необходима добрая порция углеводов, которая тут же приструнит эту сволочь калориями. Иду жрать. Братила сам придет. Услышит и прискачет. Жрать любит, особенно, когда приготовлено. Сам такой. Иду делать бутерброды. Хлеб потолще, колбаса потолще, масло не жалеть. Отличный рецепт. Ну а чайком все это дело оросим. Здорово! Продолжение следует… сегодня. Расскажу о бессознательном, о том, что приснилось — уфффххххаааа… Приказано ждать!

решили учиться играть — дневное время самое то, даже если кому-то не понравятся звуки нашего обучения — плевать, имеем право. Вечером уже даже собственная мать, уставшая после работы, может «попросить» не издавать эти амузыкальные пассажи. Приходиться мириться, приходиться соответствовать. Я, конечно, пока не могу даже попробовать «научиться», так как гитарой мы пока обеспечили лишь брата, но я не отчаиваюсь. И, уверен, скоро все эти противные звуки будут издаваться, так сказать, в стерео.

Брат, как только проснулся, сразу же схватил в руки гитару. Я смотрел, «завидовал», слушал и снова смотрел. В общем, сидел рядом и пытался учиться хотя бы внутри своей головы. Часа полтора, не меньше, брат пытался поочередно долбить аккорды. Пока еще ничего не получается, но было бы желание. Пару раз он тренькнул очень даже мелодично. Ха-ха.

Кстати, заметил, что одна из песен в тетради — это «Прогулки по воде» Наутилуса (видимо, какие-то более-менее свежие добавки владельца). Был приятно удивлен сим фактом, так как приятнее изучать то, что нравится — гораздо приятнее и гораздо лучше со стороны обучения — знаю и мотив, и слова. Хорошая песня. А остальные подкачали, конечно. Не совсем в моей вкусе (некоторые даже не знаю в принципе). Поэтому оставляю выбор на ней. Когда доберусь, конечно. А братец вон, уже мучается. Мучается сам и мучает гитару. Я его в итоге выгнал в родительскую гостиную, а сам воссоединился с тобой, Дневничок, ну или с вами, то есть с тем, кто это читает (с недавнего времени я стал подумывать о том, что когда-нибудь это действительно может кто-нибудь прочитать — мало ли я не догляжу, или дети, или внуки, или еще кто, мне все равно в общем-то, да, я решил). Поэтому, Дневник, тебе я теперь отвожу роль собирательную, то есть на твоих страницах буду писать что угодно, ну а ты получаешься вроде как коллекционер-собиратель все того, что сюда помещу, хотя, конечно, это очень и очень образно, так как кроме как собирать ты ничего больше делать и не сможешь, да и это, по сути, от тебя совсем не зависит — пришел, увидел, написал… Я! Ну а ты как сосуд все это вмещать будешь. И хорошее, и плохое. Что я захочу. Ну и еще одну роль я отдаю тому, кто может быть этим сосудом воспользуется, поэтому обращаться теперь я буду именно к этому возможному будущему читателю. Я подумал и решил, что мне это удобно как написателю. Иногда хочется вроде как с кем-то обсудить-сообщить-посоветоваться — с дневником как с предметом это глупо (попробовал и каждый раз меня это как-то коробит — Дневничок то, Дневничок это — бред, словно девочка), с самим собой непосредственно неудобно, да и не понимаю как — если буркнуть иногда себе что-то под нос и согласиться или не согласиться с этим — это нормально, но вести конкретные и обстоятельные беседы да еще письменно, это уже диагноз. Ну а с потенциальным читателем — самое то. Так решил, так и буду делать. Но буду стараться делать это не часто, только когда без этого не обойтись. Дневник все-таки, а не роман, к тому же от первого лица. Так что же я хотел, что обещал? Помню. Разобраться со сном. Теперь уже со сном не как с глаголом «спать», а со сном как с существительным. То есть с тем, что мне приснилось сегодня ночью и что стало также причиной того, что я не выспался. А приснилось следующее…

Спаситель. И не тот, что ходил по воде в песне «Наутилуса». А тот, что из этой самой воды вытаскивал. С чего это интересно, ведь даже не думал о нем? Несмотря на то, что если подумать глобально, то все что сейчас происходит — это результат знакомства с ним. Кто билетики-то на Блэкдэшников подсунул? Да-да. Только после сна все эти параллели провел. Удивительно. Хотя в то же самое время удивляться, собственно, и нечему. Каждое событие рождается из чего-то, даже если сразу не понимаешь из чего именно. Дернул за ниточку, дверца и открылась. Но приснился, Спаситель-зараза, как-то противно. Дело сделал хорошее вроде как, а теперь взял и все испортил. Посредством моего видимо больного воображения, а также совершенно параноидального, судя по всему, бессознательного, камень в огород которого, я уже сегодня бросал.

Так что же приснилось… Квартира. Наша. Я на кухне. Разогреваю жратву. С мыслью, что сейчас вместе с братом ее и схомячим. Помню очень-очень отчетливо эту мысль. Спиной ощущаю, что сам он сидит за столом у меня за спиной. Но не оборачиваюсь. Чувствую. Сон. Мешаю я, значит, что-то в сковородке, чувствую брата за спиной, чувствую готово, чувствую пора, поворачиваюсь… А брата нет. Но я не один. Передо мной за нашим кухонным столом сидит Спаситель и улыбается… нехорошо так. Хотя, если честно, я уже, по-моему, писал про нехорошие улыбки, вернее упоминал их, и дело вот в чем, я не уверен, что правильно интерпретирую данное проявление эмоций. В общем, любая взрослая улыбка для меня — нехорошая. Не знаю почему. Может быть это какая-то детская психологическая травма, может быть еще что-то или просто эхо из того же бессознательного. Просто дело в том, что я не люблю взрослые улыбки. Не смех или усмешки, а именно улыбки, причем растянутые в беззубые формы. Именно такие улыбки для меня всегда «нехорошие». Повторюсь, не знаю почему. Если читаете это, и если имеете знакомого психиатра, спросите у него, может быть многое станет более понятно обо мне или вообще объяснит все, и вы со спокойной душой закроете эту тетрадь и больше о ней никогда не вспомните, или сожжете ее к чертовой матери, или… мне все равно. Делайте, что хотите. Я не люблю, когда взрослые улыбаются. Все. И вот он сидел и улыбался. Как по мне, так еще более нехорошо, чем я смог описать. Я застыл в немом вопросе. Застыл во сне. Просыпаться не думал, так как, по сути, мне ничего не угрожало, то есть страху взяться было неоткуда (пока), вот я и продолжил просмотр.

«Привет», — сказал Спаситель. «Привет», — ответил я. Несколько секунд мы молчали, изучая друг друга. Я держал сковородку (удивительно, но я чувствовал жар, идущий от нее), Спаситель крутил в руках пустую тарелку, которая предназначалась для брата. Нужное пояснение. У нас нет тарелок моей или его, как нет ни маминой, ни папиной. Во сне я увидел две тарелки: одна стояла на столе с ближайшей ко мне стороны из чего я сделал вывод, что она моя, а вторая была в руках у Спасителя, так как его присутствие было для меня неожиданным, а еду точно готовил для нас братом, следовательно, вторая тарелка, конечно же, братская. Пытаюсь анализировать все и по максимуму. «Как концерт, понравился?», — вновь заговорил Спаситель. «Да, понравился. Спасибо. Есть будете?», — ответил и спросил я. «Не это», — сказал Спаситель, кивнув в сторону сковородки в моих руках. Я хотел было уточнить, что за херню он несет, но не успел. Незваный встал, не выпуская из рук тарелки, вышел из кухни. Я услышал, как открылась дверь в родительскую, и далее я услышал, как открывается дверь в нашу с братом комнату… «Что за бред?», — даже во сне именно это первое, что просвистело, словно пуля, у виска. Я бросил сковородку в раковину (почему?) и ринулся за ним, крича на ходу «Эй, что за дела? Вы куда это пошли?». Я вбежал в родительскую проходную, и увидел, как закрывается дверь в нашу комнату. Я ощутил что-то схожее с тем, когда в метро ты спокойно спускаешься, а потому вдруг видишь, что поезд уже стоит на платформе и вот-вот тронется в путь, и ты решаешь успеть на него и словно спринтер срываешься с места, и когда уже казалось бы все в порядке — ты успеваешь, перед твоим лицом захлопываются двери вагона… Но я все увидел раньше, я сразу увидел закрывшуюся дверь, тем не менее, я бросился к ней, имея все основания для этого. Во-первых, это не метро, дверь никуда не уедет, во-вторых, там мой брат, а непонятно кто и с непонятно какими намерениями только что вошел в нашу комнату, закрыв за собой дверь, ну и в-третьих, это сон и от меня там ничего не зависит. Бросился, значит, таков уж был сценарий.

Итак, я оказался у двери. Потянул за ручку… Вновь нужны пояснения. Ручки на дверях в нашей квартире отдельная гордость моих родителей — это я так думаю, потому что сколько помню себя, они всегда были именно такими — голова льва с кольцом, которое этот самый лев как бы сжимает своими челюстями. Я потянул за кольцо. И… Это я знал. Это было очевидно даже для сна. Дверь не поддавалась. Я принялся орать и стучать по ней как сумасшедший, но ничего не происходило. А потом завопил брат! Черт подери, я слышал, как он орет в этой проклятой, нашей проклятой, комнате и ничего. Даже до себя самого я не мог докричаться, чтобы попросту вынырнуть из этого кошмара. Я снова схватился за ручку и потянул на себя. На это раз мне показалось, что дверь поддалась, но уже в следующую секунду я почувствовал острую боль… кисть левой руки словно облили расплавленным свинцом (я знаю о чем говорю — капнули как-то, когда что-то выплавляли на улице, удовольствие, скажу я вам, ниже среднего). Я отдернул руку… Ага, щас. Если бы это было возможно. Не получилось. Что-то держало меня за кисть, за пальцы! Я посмотрел в этом направлении и… сейчас уже точно можно было просыпаться, но снова сон держал меня в себе, не желая ни слушать, ни верить, ни… Голова льва, дверная ручка… Металлическая голова вгрызалась в мою руку, и, судя по всему, пальцы пересчитывать уже было бессмысленно. Кровь ручьем лилась на пол, а окровавленная львиная морда лишь сильнее сжимала свои металлические челюсти. И еще эти глаза. Я видел на этой башке размером с кулак, маленькие пылающие какой-то невыразимой злобой, оранжевые глазки. Из пасти лилась кровь, а из этих темных, похожих на янтарь, бусинок — злоба… и ненависть. А еще эти боль и страх! Мне действительно было очень больно. И страшно… Но не за себя. За брата! Тот же страх, что и на водохранилище. Сидит, значит, где-то внутри башки. Сидит тихо-тихо. И лишь в такие вот ночи, вдруг набирается наглости и выкидывает такие вот фокусы. Я снова попытался выдернуть руку, и мне это удалось. Мало того, тут же и отворилась, именно отворилась, потому как произошло это кинематографически медленно, дверь в нашу комнату. Страх вновь полоснул меня своими лезвиями, чертов Фредди Крюгер! И стало тихо. Не знаю, есть ли во сне понятия «громко» или «тихо», и озвучены ли сны в принципе? Или это все как-то додумывается уже после? Понятия не имею. Вот только-только написал, что брат кричал, а теперь уже и сам не уверен слышал ли я это во сне или мне только казалось, что слышал. Как в темноте, что-то видишь, на основе этого что-то додумываешь, а что это на самом деле можно понять лишь включив свет. И это ни в каком-то новом чужом месте, а в своей собственной комнате. При свете ты все знаешь, все-все, что она содержит, чем наполнена, а в темноте уже все иначе — ты уже ничего не знаешь, ничего не помнишь, только додумываешь… Вот и во сне, я стоял и додумывал, додумывал, что может быть там, если я сейчас загляну в нашу комнату. Я стоял и боялся распахнуть дверь полностью. Стоял, смотрел, а потом потянул на себя дверь, схватившись здоровой рукой за ее боковину — к чертям собачьим такие ручки, и шагнул в проем.

Спаситель сидел на моей кровати. В левой руке он сжимал тут самую тарелку, которая еще несколько секунд назад, если во сне можно фигурировать временными отрезками реального времени, стояла на нашем кухонном столе и предназначалась для брата. Правой рукой он водил по тарелке, словно что-то рисуя, сжимая в пальцах небольшой кусочек… мяса? Это действительно был кусок чей-то плоти? Брат спал на своем месте, я понял это сразу (мне не пришлось ловить взглядом его дыхание), потому что тот дернулся и перевернулся на другой бок. Сделано это было настолько естественно, что не могло быть никаких сомнений — с ним все в порядке, дрыхнет и в ус не дует, а я тут разбирайся со всем этим бредом. А главное, ни проснуться, ни разобраться, видимо, не представлялось возможным. Про руку я уже не вспоминал, про крики тоже, наверное, дальнейший сценарий сна уже не содержал ничего с этим связанного, и можно было просто считать это каким-то вымыслом и не более. Тем не менее, вид и само присутствие Спасителя, притом сидящего на моей кровати, мне не нравилось. Меня это, мягко говоря, шокировало. Но несмотря ни на что, я шагнул к нему и хотел было уже поинтересоваться, что он, вообще, здесь делает, в нашей квартире в принципе и в нашей комнате конкретно, но… Его рука замерла на тарелке. И он поднял на меня глаза.

Они не были человеческими — не знаю какими, но не человеческими… не змеиными и не кошачьими — видимо, эти варианты мой разум посчитал банальностью и загадал загадку посерьезнее, если в этом был хоть какой-то смысл, а может просто смеха ради, хотя именно не до него мне и было в тот момент. Два глаза. Один взгляд. Один страх. Мой. Я смотрел в эти глаза, а они, как мне казалось, куда-то глубоко внутрь меня, словно нырнули в мое нутро и пытаются что-то там разыскать или не что-то, а место, где это что-то лежит. Я попытался отвести глаза или хотя бы немного сместить взгляд, чтобы было не так страшно. Получилось. Я вновь увидел его проклятую улыбку. А потом он открыл рот и положил в него тот кусочек, которым выводил на тарелке одному себе понятные каракули.

Раздался крик. И я понял чей. Я посмотрел на кровать брата. Его тело изогнулось дугой, и вместе с криком изо рта вылетел фонтан крови. Потом его начало трясти в страшных конвульсиях, кровь летела в разные стороны, разбиваясь о стены, превращаясь в буквы… D, A, E, D, A, D, E, A… И появление каждой из этих букв, сопровождалось каким-то характерным звуков, точнее, звучанием… Я даже не сразу понял, что к чему… звук… звучание… АККОРДЫ! Это были аккорды! Но почему только эти три? Панк — музыка на трех аккордах? Бред! Но через мгновенье, я понял почему только эти три. Я понял это, когда они стали складываться в слово. В одно лишь единственное слово. D.E.A.D. Твою мать! «Все, к черту, я просыпаюсь…», — подумал я и стал выныривать на поверхность. «Подожди. Куда ты? Мы еще не закончили?», — раздался спокойный вкрадчивый голос. «Ты что же спокойно оставишь его здесь? Одного?». Я дернулся, но был уже далеко. Я открыл глаза. Проклятье! Ну надо же было такому присниться. Ну как? Вам понравилось? Лично я до сих пор отойти не могу. Ничего подобного раньше со мной не было. Даже на граммуличку похожего… Нет!

Хорош на сегодня. Спина до сих пор мокрая. Не знаю, может быть еще попишу вечером, но не уверен. Братила похоже замучил гитару окончательно, и она умолкла. Надеюсь, не навсегда. Пока.

P.S. Надо вообще прогуляться, наверное. Хоть на полчасика. Как там Пашка еще интересно? Да и что вообще вокруг происходит — пару дней мы уже недоступны для каких-либо коммуникаций? Но, главное, никто нас и не дергает. Забыли. Ха-ха. Некому забывать — все в разъездах. Но Пашка… Он-то куда подевался?

пока каникулы) сейчас присутствуют лишь две вещи: дневник и гитара. Гитара пока в голове ну или в светлое времени суток, ну а дневник — чернокнижник. Ха! Классное название для него… чернокни… Не, надо с большой буквы — Чернокнижник.

Здорово! Дневник, ты теперь Чернокнижник! Решено без возврата! Кстати, нет, есть еще третья и четвертая вещи, которые в каком-то смысле объединяют первые две. Это Black Day и Bratы! Последнее это название нашей будущей группы! По-моему, классное название. Правда, ни брат, ни Жало ничего еще о нем не знают. Придумал полчаса назад. Но, думаю, им должно понравиться. У Black Day одна из песен называется Brat. Смысл ее конечно не очень, но для панков в самый раз. А слово мне понравилось — вроде «брат» латинскими буквами. «Ы» подставил — и получается опять-таки глупо и по-панковски — Браты. Жало в стороне не останется, потому как, в общем, тоже наш брат, это раз. А во-вторых, brat переводится как «отродье» или «плохо ведущий себя ребенок» — чем не название для панк-группы? Ну а Bratы в целом — отродья. Ну или «плохие детки». Все отлично. Все при деле, никому не обидно.

Перевод, кстати, это отдельная песня. В моем, карманном англо-русском словаре, похожем на БЭС, но для жителей Солнечного города, этого слова не нашлось. Но называть группу, не зная перевода слова — это не есть хорошо. Так как слово, которым решила назвать свою песню панк-рок-группа, может означать что угодно. Вообще что угодно. Поэтому перевод был жизненно необходим. Пришлось звонить нашей «классной». Да-да, представляете. Как последний ботаник. Но в действительности, это все ерунда. Просто она классная «Классная». Вот и все. Плюс учительница по английскому языку. Которая раньше, представьте себе, терпеть меня не могла. Да и брата тоже. Он просто выступал чуть меньше, чем я. Даже бегала к директору, помнится. А потом мы как-то встретили ее на улице — перла сумки из магазина до дома (стандартно как для советских, так и для постсоветских женщин — это еще не перестроили, не до этого пока, есть и поважнее дела), мы помогли… И как-то разговорились пока шли, и, видимо, мы показались ей не такими уж и отсталыми, а она нам не так уж и занудой, и с того самого дня все стало как-то выправляться, к тому же английский мне в принципе всегда нравился, и нравилось ощущение того, что я могу овладеть средством коммуникации с совершенно иными, отличающимися от нас, зачастую по многим параметрам, людьми. Была даже как-то, ну не мечта, конечно, так задумка, списаться с кем-нибудь из «забугра», чтобы переписываться. Зачем, именно мне, это было нужно, я не имел понятия, так далеко не продумывал, но хотелось… Также не думал и о том, как я мог это сделать на практике… Повторюсь, просто хотелось. Ну а что касается англичанки, то все О`кей. Как видите, есть даже ее домашний телефон. На всякий случай. Вот случай и представился. Позвонил, спросил, ответила. Ответил и я на все стандартные вопросы. «Как дела?», «Чем заняты?» (интерес к английскому языку лишь добавил в нашу с братом колоду козырей — отлично). Кстати, слово она сходу не перевела! Ха-ха. Порылась минуты две-три в своих словарях. Но нашла. Сообщила. Надеюсь, ничего не перепутала. Чтобы не случилось непоправимого (ржу сижу).

Так, раз уж все-таки вечерние записки случились, что еще можно здесь поведать? Ах да! Прокатились до Арбата. Вышли прогуляться, а решили проехаться. В тамошний книжный. Да, сначала братила напомнил о тетке, которая обещала нам про самоучители рассказать (увлекся братила, увлекся, не меньше меня — я обрадовался), пошли в наш книжный, не застали, тогда решили на Арбат смотаться, вдруг там что-нибудь найдем. Не нашли. Та же самая лабуда. Устройство гитары, посадка и ноты, ноты, ноты… Но… На первом этаже, в музыкальном отделе, «листая» пласты с кассетами, я наткнулся… Ха, не поверите. Black Day. Альбом. 1990 года.

Тот, что я купил на концерте свеженький, а этот… их первый. Узнал я это, правда, не сразу. Купил моментально, все «карманные» улетели. Братовы остались на что-нибудь еще. Он предложил зайти еще и в «Мелодию», там можно записать на заказ по каталогу практически все, что хочешь. Это была идея гениальная, хотя бы с точки зрения того, что можно было узнать, есть ли вообще еще у Блэков какие-нибудь альбомы. И представьте себе — есть. Еще один. 1992 года. Ни денег, ни кассеты для записи у нас не было. Глобально, конечно, расстроились, но потом посчитали, что лучше то, что есть еще один альбом, который мы достанем в любом случае, чем, к примеру, оказалось бы, что у группы из всего два. По-моему, более чем логично. Этим и успокоились. Всю обратную дорогу предвкушали прослушивание — вглядывались в тексты песен, кассета видимо досталась более-менее приличная, не полная подделка, раз была вкладка с текстами — определял всегда именно так. По текстам, точнее по тем некоторым строчкам, которые мы смогли перевести, альбом должен был понравиться. Это, кстати, еще один мой таракан, не знаю какого размера он у брата, и бегает ли он в его башке вообще, но у меня здоровый. Люблю, когда понимаю, о чем поют, и это касается не только западных исполнителей. Я бы даже сказал с русскими еще больше проблем. Именно поэтому русский рок меня в общем-то и не цепляет. Допускаю конечно, что я дуболом и просто не понимаю поэзии, но… не понимаю. А если не понимаю, то и не нравится. Не говорю, что фигня, а просто не нравится и все. По-моему, достаточно честно. Вот она, песня, и песня на русском языке. Все слова и их значения знаю. А сцеплены так, что хрен его знает — не трогает. Если на английском еще можно как-то спрятаться за мелодию, за не полностью понятный текст, за энергию самой музыки, то в русском варианте никак. Бывают, конечно же, исключения, но они видимо лишь подтверждают правило. Именно поэтому, я всю дорогу пытался уловить хотя бы процентов на двадцать смысл каждой из песен. Уловил и успокоился. Потом еще со словариком посижу, и успокоюсь окончательно. Надеюсь. Ха, еще нужно послушать. А то такие случаи тоже имели место быть — есть хит, крутят по радио, крутят в милиции, крутят пожарные в нашей столице… А крутанешь весь альбом, а там больше и нет ничего. Только один этот хит. Остальное даже больше слушать не хочется. Ни разу. Или еще: один альбом послушал — да, здорово. Все нравится. Стиль то, что надо. Выходит новый альбом. Бежишь, ищешь, покупаешь, ставишь… Лажа! И куда все подевалось? Куда? Где вы прошлогодние или позапрошлогодние ли… где вы ребята? Выросли? То, что было раньше уже не интересно делать сегодня? Может быть… Но мне было интересно именно то самое прошлое и позапрошлое. Новое — нет. Но кто я такой, один одинешенек, разве мое мнение кого-то колышит? Но в следующий раз вы продадите альбомов на один меньше. Вот и все. Дело ваше. Ой, что-то я куда-то не туда полез, сейчас еще зареву. Ха-ха. В общем, мы ехали домой, души наши были полны и достаточно ясным, хоть и новым счастьем. Мечтой. А мечта… Что-то одними песнями думаю. Все хорошее и есть мечта? Не. На хер Антонова, хотя и уважаю его как автора-исполнителя. Я скажу от себя. Мечта может быть и нехорошей, но определенно является счастьем для того, кто мечтает. Мечтают ли близнецы об электрогитарах? Ха-ха. Ответ вы теперь знаете, да простит меня Филип Дик.

Дома первым делом бросились к магнитофону. А как же иначе? Новый альбом. Пусть на самом деле и старый. Но первый. Все первое всегда интересно. Я, например, обожаю читать. И у меня есть любимые писатели. Да-да. Вам так не кажется? Не очень богатый язык для начитанного парня? Может быть. Хотя думаю, что это просто от нехватки опыта в письме и, так сказать, в сочинительстве. Всегда стараешься найти более короткий путь. А каков короткий путь в литературе (да-да, уже замахиваюсь)? Да такой же, как и везде, по большому счету. Выразить свою мысль как можно точнее, используя для этого как можно меньше слов. По-моему, так. По крайней мере, для дневника именно так. Нет времени. Нет места. Только факты. А факты только простым языком и записываются. Уверен, что так. Итак, о первом. И про писателей. Хотя музыкантов это тоже касается. Я, правда, уже немного высказался на эту тему — по музыкантам — что они мол не всегда верны себе и своему стилю, так вот и с писателями то же самое. Но первая вещь — это всегда что-то большее, хотя по сути своей, еще ничего не представляющее. Первая вещь…

Ну хорошо, первая признанная вещь, давайте так. Конечно, до первой изданной вещи может быть целая куча первых вещей, но… Первая признанная вещь — это действительно серьезно. Я так думаю. Ты доказал кому-то, пускай только группе людей, а может быть и вообще всего одному человеку что то, что ты сделал, может быть интересно еще кому-то. Вернее, если этому кому-то уже понравилась твоя вещь, то она точно может понравиться и второму, и третьему, и двадцать пятому. Остальное решит время. Но в любом случае, у каждого творца есть первая вещь, с которой, конечно, мы, почитатели его таланта, можем никогда и не ознакомиться. Она вообще может уже и не существовать, и она действительно может быть не интересна в силу возраста создателя или еще по каким-нибудь причинам, хотя, конечно, было бы интересно ознакомиться именно с ней, но… Всегда есть первая изданная, то есть первая признанная вещь, на которую и создатель — Автор, и его, пускай будет Издатель, раз уж я с книг начал, возлагают какие-никакие, но надежды, выраженные в том, чтобы ознакомить с ней максимум из возможного числа потребителей. Желательно за деньги. Для Издателя данное условие является обязательным, для Автора, нового Автора, второе иногда даже более значимо. Но за деньгами он все равно придет. А потом и работать будет только за них. И это правильно, наверное. Рукописи ведь продаются.

Так вот первая вещь — это всегда что-то показательное. Что-то, что является какой-то полуправдой-полувыдумкой, потому что еще нет опыта, еще ничего нет, а сказать уже что-то хочется. А о ком говорить как ни о себе, ну или о ком-то очень и очень близком. Поэтому уверен, почти все первые вещи автобиографичны настолько, насколько это возможно для конкретного произведения искусства. И вот именно поэтому, я очень люблю читать, слушать, смотреть именно первые вещи Автора. Иногда хорошо сразу попасть на первую вещь и дальше расти вместе с Ним. Но иногда очень здорово именно оглянуться. Вернуться к истокам и посмотреть, кем он был, Автор, и кем, в итоге, его сделал Издатель, ну или в кого он превратился сам по себе. Как правило, последнее больше всего применимо к классикам. Почему? Потому что их уже нет в живых. И вы может жрать их жизни с потрохами. Никто вам уже ничего не сделает. И вот сегодня я испытал некоторое подобие этого чувства-сравнения или сравнительного чувства. Не знаю, как лучше. Может, начать придумывать собственный язык? Новые слова? Интересная идея, надо подумать. Итак, чувство. Конечно, наверное, немного кощунственно говорить в таких высоких тонах о таких низких для многих категориях, как панк-рок-группа, состоящая из трех двадцатилетних парней. Да, так оно и есть. Но мне это не важно, потому что несколько дней назад они упали в мой мир, я их принял, и они теперь очень много значат лично для меня. Они могут даже не представлять больше интереса ни для кого, хотя это совсем не так, кроме меня. Мне это не важно. Важно, что они интересны мне, и что они подарили мне вектор, направление. За это вам искреннее спасибо, ребята. А что там дальше будет в пути, не важно. Важно, что есть сейчас. И важно, что мне до ужаса было интересно послушать их первый альбом. Им было, что сказать. Они знали, как они могут это сделать. Что ж, удовольствием растворюсь в этом. И растворился. И это было офигительно! С первой песни я понял, что все только зарождается, зарождаюсь я, зарождается брат, и как только это процесс завершится, все будет и начинаться. А пока, вот вам. Моя первая песня!

Точнее стихотворение, но я надеюсь, что оно станет и первой песней. Только что закончил. Никто еще не видел. Даже брат. Спит опять. С этим делом у него быстро. Поэтому, если бы вы сейчас же могли отобрать у меня эту тетрадь, были бы первыми. Но это вряд ли. Но я допускаю, что вы можете стать вторыми. Если с утра брат скажет, что это дерьмо, этого больше никто не увидит, если только не прочитает весь этот бред. Так-то. Вперед. Вы просите песен? Их есть у меня. Держите (хотя вы конечно же не просили):

ВСЕ УЗНАЕШЬ ТЫ

Куплет 1:

Остановись на перекрестке двух дорог,

Время берет тебя и в путь с собой ведет,

Так постарайся же не думать ни о чем,

Все это жизнь, и ты здесь вовсе ни при чем.

Припев:

Тебе никто не говорит,

Что будет впереди,

Но не волнуйся,

Все узнаешь ты.

Куплет 2:

Взяв фотографии, подумай о былом,

На них же все твое, твое все целиком,

И каждый снимок, поверти в руках своих,

Как много значит для тебя любой из них.

P.S. Ха-ха!

ничего не должен. Все решаешь сам. Теперь. Конечно, родители хотят, чтобы я… мы… что-то там делали… чаще убирали комнату, выносили мусор, мыли за собой посуду, не разбрасывали где попало вещи, и многое… хотя не так уж и многое… поэтому просто «и другое»… С понедельника вообще пойдут разговоры относительно того, что мы планируем делать дальше, куда поступать и прочая муть. Хотя что касается меня (надеюсь нас), я бы с удовольствием предстоящий год посвятил бы новому увлечению… Но, боюсь, родители будут против. Уверен, будут против. И совсем не уверен, что мы сможем их как-то переубедить. Хотя в действительности мы же с шести пошли — мы этот год заслужили! Но… Как я уже написал — Родители хотят, а мы что? Мы это делаем. Конечно. Но как мы это делаем? А делаем мы это не напрягаясь. И это прекрасно. Нет обязаловки. Совсем.

Отец, например, рассказывал, что у него каникулы зачастую превращались в куда более серьезное обязалово, чем школа. С его мамой, для нас — с нашей бабушкой, было не поспорить. Жили в Подмосковье. В отдельном доме. Было хозяйство. Следовательно, любой проживающий являлся «руками» этого хозяйства со своим собственным участком работы. Веники. До сих пор папу передергивает от этого слова. И я его понимаю. На каникулах он отправлялся куда-то достаточно далеко от дома, чтобы заготовить березовые веники. Веник — это в прямом смысле слова веник, то есть связанные в пучок ветки, которые необходимо было вязать целыми партиями только не для того, чтобы впоследствии ими подметать или использовать для банных удовольствий, а исключительно для кормовых целей. Семья отца состояла еще и из «братьев», точнее, «сестер» наших меньших. У них было две козы.

Вот для них родимых и нужно было все лето заготавливать эти самые березовые веники, которые в осеннее-зимний период, по-моему, так, использовались как корм или прикорм, я точно не знаю. Но знаю одно — этих самых веников нужно было определенное количество, и навязать это количество, должен был мой отец, занимаясь этим каждый день своих каникул. Каждый. И в обязательном порядке. И мало того, это была далеко не единственная каждодневная рабочая, хоть как бы и «выходная», обязанность. Короче, не позавидуешь. Папа, я горжусь тобой! Это правда. Надо будет сказать тебе об этом.

А мы… Мы бездельники. И это тоже правда. Я сижу пишу, то, что скорее всего на фиг никому не нужно, а час назад, то есть около одиннадцати, я только-только открыл глаза, думая в своей ленивой голове просыпаться ли окончательно или еще пофантазировать на неизвестную тему. Но решил все-таки вставать. И поступить именно так я решил, в общем-то, лишь по одной причине — братца в кровати не оказалось. Вот и все. Именно поэтому я сижу и пишу сейчас. В этот самый момент — в трусах и с еще плохо разлипающимися глазами. Мутным взглядом пытаюсь разглядеть то, что царапаю. А брат похоже схватил гитару и усвистал на кухню, чтобы не мешать. Или, чтобы не мешали. Негодник. Хотя пишу уже минут двадцать. Гитару не слышал. Ну-ка.

Подождите. Все-таки я прав. Он на кухне и тренькает. Стоп. Чей еще это голос? Папа? Ага. Братила с батей трепится — тот видимо пришел с суток. И, судя по всему, что-то обсуждают. Секунду назад и слышно не было, а тут голоса обоих слились в одну звуковую волну, разобрать — не разберешь, все-таки пара капитальных стен и закрытые двери (второе — это беспокойство обо мне) влияют на звукопроницаемость, но именно энергия этой волны и пробудила меня окончательно, ну и мое любопытство. Опа, опять гитара. Говорят. Про гитару? Без меня? Стоп. Что это? Проснулся не только я, а еще и какая-то ревность? К кому? К брату? Такое может быть? Было хоть раз? У кого? У нас? Да ни в жизь. Пойду, разберусь. Трудно было и меня, что ли позвать? Я мигом!…

ЧЕРЕЗ ЧАС. ПРИМЕРНО. АД НА ЗЕМЛЕ.

Я поссорился с братом… Казалось бы эка невидаль. Не бывает, что ли? Да с кем угодно. Да сто раз. Да какой сто? Тысячу! Ой, даже не говорите мне ничего. Подумаешь. И так далее и тому подобное. Да только черта вам лысого! Я поссорился с братом в первый раз в этой нашей шестнадцатилетней, шестнадцатизимней, шестнадцатиосенней и шестнадцативесенней гребаной жизни! В первый, (ругаюсь от души), раз! Ну как, спрашивается, такое могло случиться? КАК? А вот как. Братец с папой беседовали о гитаре. И что? Ничего. Слава богу! Я рад этому до усрачки. Как я и сказал, брат проснулся, увидел, что я еще сплю, схватил инструменто, пошел на кухню, взял нашу музыкальную грамотку, сел и… Я не слышал. Он потом объяснил, что кусок тряпки между струн вставлял, чтобы не мешать. Кому, блин, не мешать? Мне? Чем мешать? Гитарой? Ну ладно, хорошо. Да только когда я вошел на кухню, ну или чуть раньше, гитару-то я же расслышал, никакой тряпки уже не было. И братец сидел и… Сидел и играл. Я не вру сейчас, играл «Прогулки по воде», отцу. Тому, как я узнал опять-таки только сегодня, эта песня очень даже нравилась. Другие нет (под другими подразумеваются практически все, что сейчас зовутся русским роком и иже с ним), а вот эта песня — да. Ну, может быть, еще «Что такое осень?» ДДТ — это тоже сообщили сегодня на кухне, во время чрезмерно задушевного разговора, начавшегося без меня, ну а продолжившегося уже ой как со мной. Брат сидел и играл «Прогулки…». Сидел и играл. Конечно, я не скажу, что это была супер-пупер мелодичная гитарная партия. Нет. Но он играл. Играл. И даже напевал. Больше, наверное, для ритма, но аккорды сменяли друг друга. Иногда с заметными паузами, а иногда и нет. Но это была игра. Простенькая и с ошибками, но… игра! Именно «Что наша жизнь — игра, добро и зло, одни мечты…». Да, да. И как там еще… «Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу».

И неудачник плакал. Я смотрел на него, смотрел на довольного отца, смотрел как руки брата, такие же, в общем, как мои (напоминаю, что мы близнецы), берут эти аккорды: Em, B7, Am, Em… и опять… потом G, D, Am, Em… Проклятый Am! Как это возможно? А его руки опять раз, два, раз, два… И подвывает еще. Сколько, скотина, раз ты эту тряпочку подкладывал? Оказалось много. Я пишу. А он играет. Несколько дней и он уже что-то умеет. А я… А я писюльки царапаю! К черту дневник! К ебеням и все остальное! В пизду и завтрашний выпускной! Я так не играю! Вот именно! Я так не играю! Как брат! Пошло оно все! Сижу и пишу последние в своей жизни строки в этом чертовом дневнике просто, чтобы сума не сойти! Не знаю, что на меня нашло. Ревность. Или, блядь, зависть. И ведь к родному брат! Завидовать-то нечему еще, а уже позавидовал! И как позавидовал… Но почему? Да потому что я это все придумал, я все это решил, и я должен был быть первым!!! Чертова левая рука!

Я тоже не меньше. Но это так. С последней моей записи, я прочитал ее, чтобы понять-вспомнить хоть что-то из того, что здесь накалякано. Но это единственное — клянусь. В остальном нет ни времени, ни желания. Второго больше, чем первого. Причем, так всегда — желаешь больше, чем можешь успеть. Но в данном случае, я имеется в виду, конечно, другое. Больше «нет желания». Именно желания, а не времени. Когда хочешь, действительно хочешь, найдешь и время.

Итак, на дворе 1997 год. И точка. Я не вру. Правда. Которая на страницах этого дневника еще вчера была в июне 1996, а сегодня опять-таки в июне, но уже 1997, то есть ровно год спустя. Прикиньте? Все это время я не писал здесь ничего. Я даже не знал, куда забросил тогда этот дневник. Точнее, наверняка знал, но успел благополучно забыть. И не вспоминал. Просто наткнулся на него сегодня, когда искал сигареты… Да, я курю. Мы курим. Брат не решился отличаться. Мог бы, но не решился. Так что мы снова все делаем вместе и даже это. Курим. Родители, уверен, знают, но помалкивают. Да и как не знать. Когда буквально пару-тройку недель назад, мы стояли под козырьком подъезда и курили, было около семи вечера, надо же быть такими дураками, как будто не знали, что мама с работы в это время как раз приходит. Стоим курим, дождь льет (потому, в общем, под козырьком и стояли, так бы хрен нас запалили), курим. Брату приспичило. Дал мне сигарету подержать, сам куда-то в кусты… В дождь е-мое!

Я стою. Дымлю я, и две сигареты в руках. Повернулся крикнуть куда там это чучело запропастился, поворачиваюсь — мама… Внутри все похолодело. Дым застрял в горле. Бросать сигареты смысла нет, еще бóльшая подстава. Продолжаю держать. Она подходит. Вижу, прострелила насквозь взглядом и меня и сигареты. Вида не подаю. Продолжаю и стоять, и держать. Тут и чудило выпрыгивает из кустов, слава Богу, хватило ума за сигаретой тут же не броситься. Застыл. Мама улыбнулась: «Что стоите? Ждете что ли кого?». «Привет», — говорю и быстро добавляю. «Да, ждем. Пашку с Валеркой. Бабка Пашку позвала на секунду, Валерка с ним. Вон сигареты их держу…». Ни лучше, ни хуже фигни, чем эта, придумать было трудно. Хотя, в целом, звучало убедительно, Пашку мать знает, Валерку — нет, но я и сам его не знаю, придумал его существование на ходу, но этого не знает она, а потому все выглядит достойно. Плюс, это мама точно знает, Пашкины окна выходят на эту сторону, а значит, теоретически Пашку могли и позвать. Ну а сигареты… Кто там кого знает, кто курит, а кто нет. Этого мать и знать не может, и всегда можно сказать, что Пашка курит недавно. Подставил Жало, конечно, но ничего, он парень головастый — выкрутится. К тому же, это ведь только я так рассуждал, и надеялся, что это фигня как-то уляжется в мамином сознании, и убедит ее, что мы не курим. На деле наверняка, что нет. К тому же братила стоял ну с такой, блин, виноватой рожей, что единственным его оправданием по наличию такой физиономии перед собственной матерью, могло быть его заявление, что только что в кустах он занимался чем-то непристойным, а потому ему безумно стыдно и т.д. и т.п. Но этого он не скажет, а потому мама, скорее всего, все поняла, поняла все правильно, но, в общем-то, сделала все правильно, а точнее ничего не сделала, ничего не сказала, просто улыбнулась чуть более широкой улыбкой, чем обычно и пошла домой. Мы тут же расслабились. Я свою докурил. Брат не стал. Ссыкло. Ха-ха. Хотя, если по правде… ну что мама, или даже родители в целом, могли нам сказать? Отец курит как паровоз, и всю жизнь курил (боюсь, даже предположить с какого возраста, надо будет как-нибудь спросить), пачки две в день — не меньше. И та же мама периодически скользит по этой дорожке. День, другой, неделя, месяц, год… Не больше. Но год как-то курила. Уверен. Да, точно. В общем, курим. Родители догадываются. Не беда. Чем быстрее они это поймут и примут окончательно, тем быстрее мы перестанем тратить собственные деньги на сигареты. А это было бы неплохо.

Итак, написал уже целую гору новых слов, связав из них предложения, а рассказал всего-то о том, что мы теперь курящие подростки. Семнадцатилетние курящие подростки. И именно сегодня вечером, даже ночью, сколько сейчас? Прямо сейчас 23:01. Около полутора часов назад. То есть 22 июня 1997 года, примерно в 21:30, я безумно захотел курить, сигарет в кармане не оказалось, значит все достаточно плохо на сегодняшний день; у брата тоже не было, и не могло быть, у нас всегда одна пачка на двоих и, как правило, она у меня. Я решил прокрасться на кухню в надежде на отцовские сигаретки. Отец на сутках, это хорошо — кухня пустая, потому что мама уже спит, это снова хорошо — кухня точно пустая, но отец на сутках — это теперь уже плохо — кухня может быть пустая и на предмет сигарет! Тем не менее, я решил испытать судьбу и, тихонько пробравшись через родительскую комнату, чтобы не разбудить маму, оказался на пустой кухне, в надежде разжиться батиными, но… Пусто. Сигарет не было. Видимо, сегодня именно тот день, когда стандартный папин блок закончился — последние пару пачек он забрал на работу, а завтра уже с работы явится с блоком новым. Что мне оставалось делать? Да, как последний я даже не знаю кто, я стал делать бессмысленные вещи — искать везде, где только возможно в абсолютно тупой надежде на чудо. Но чуда не случилось. Точнее случилось, но оно было другим, не пахнущим табаком.

В последнем ящике моего стола, под кучей всякого хлама я нашел мой годовалый дневник с несколькими пустыми страницами. Признаюсь, о том, чтобы их заполнить, я думал не долго. Хотелось курить. А это было хоть чем-то, что могло хоть как-то отвлечь от данного желания. Брат, как обычно, уже отвалил в сонное царство. А я вот, как видите, снова в деле. Снова в писанине. И знаете, неплохо себя чувствую. Пишу, смотрю, когда задумываюсь, на черный полированный изгиб моей электрогитары, и настроение улучшается. Даже курить, представляете, не хочется… Хорошо!

P.S. Завтра куплю вторую тетрадь для дневника. Том II.

просто все пошло как обычно и все, как будто ничего не случилось. А ничего и не случилось. Между нами. А вот событий за год произошло прилично.

Первое, мы нигде не учимся. Это трагедия нашей семьи, которая, родители надеются, в этом году, наконец, растворится в котле знаний и перейдет из разряда трагедии в разряд маленькой семейной неурядицы. Виновники которой, безусловно, мы. Что ж, имеют право на все из перечисленного. Не буду долго останавливаться на этом. Все планировали. Родители надеялись. Но этим планам не суждено было свершиться, а надеждам не суждено было оправдаться. Мы хотели поступать в медицинский, так сказать, пойти по папиной дорожке, но, то ли нас для этой дорожки слишком много, то ли Боливар все-таки действительно не выдержал двоих… экзамены мы завалили.

Я помнится писал, что хотел тогда вообще год передохнуть, раз уж у нас была такая возможность, но обсуждать это с родителями смысла не имело, а потому мы и решили поступать в медицинский. Не скажу, что совсем не хотел там учиться, если выбирать, то это действительно стоящая профессия, по крайней мере, она действительно нужная и благородная, а не как те, что сейчас выбирает каждый второй — либо юрист, либо экономист. Прости меня, мама, за данный выпад, ты относишься к числу не только действительно профессиональных, но и честных экономистов. А сейчас юрист — это адвокат, который правда стремится защищать вовсе не невиновных, а как раз наоборот. Виновные больше платят. А экономист — это, как правило, тот, кто знает ни как правильно направлять финансовые потоки, а куда. К тому же, я вообще считаю, что существует всего несколько действительно нужных профессий (я не рассматриваю здесь ни одной из рабочих профессий или относящихся к сфере услуг — эти люди святые в принципе, так как выполняют действительно нужную работу за действительно маленькие деньги), к которым отношу, пожалуй, учителей, медиков и инженеров-конструкторов (к последним отношу и архитекторов). Так как учителями мы, по крайней мере, точно я, быть не смогли бы в принципе — не тот психологический тип, техника в любом ее виде не интересовала никогда, кроме, может быть, тех же компьютеров, но связывать с ними будущее как-то тоже никогда не планировали, а потому оставалось последнее — медицина. Отец, сам того не зная, все-таки привил нам интерес к этой профессии своими рассказами, иногда серьезными, а зачастую простыми байками. Но где-то что-то зацепилось, окрепло и попыталось выбраться на свет божий как Чужой из одноименного фильма, но, как и в этом фильме — загубили милого и отправились бороздить просторы вселенной. По крайней мере, на ближайший, после провала миссии, год.

Конечно, все расстроились. Не совру, если скажу, что расстроились и мы, но родители, конечно, сильнее. Они считали нас достаточно сильными учениками, и мы производили именно такое впечатление, а на поверку оказались в строю неудачников. Мы предложили им некий компромисс, давайте мол, мы поступим в медицинское училище (в парочку мы даже съездили узнать что да как) на фельдшерское отделение, а через три года снова будем поступать в институт, наверняка, с коркой училища будет легче, но здесь уже родители выступили в роли охотников за приведениями, и отправили данную идею в преисподнюю. На семейном совете было решено пойти в предстоящем учебном году на подготовительные курсы, и следующим летом попробовать снова, если мы действительно хотим именно в медицинский. Мы сообщили, что действительно хотим стать врачами, и были помилованы. Чему я был очень и очень рад. Так как впереди открывались огромные перспективы — целый год для занятий музыкой минус каких-то десять часов в неделю на подготовительные курсы. Лафа! Кайф! Я так думал. Ага. Год назад.

Теперь думаю сделать еще пару таких пауз, в которых я расскажу, что же еще произошло с нами за этот год. Конечно то, что предстоит, наверное, намного важнее, но все это не может начать двигаться без того, что мы уже проскакали, без того, что имеем. Конечно, я расскажу: и о том, что уже есть, и далее — о том, что будет, но сейчас хочу записать сюда еще несколько вещей, так как, боюсь, без них не получится связанного повествования, а ведь это дневник, и замышлялся как этот вид и думаю, таковым и останется. Каждый пропуск должен быть заполнен. А здесь целый год прошел… Как же не рассказать, что да как было? К тому же на данный момент — это единственное в чем я по-настоящему уверен. Я имею в виду события, не людей. Хотя и к последним есть вопросы, но об этом позже. Если дойду. Если хватит сил, терпения и всего остального, что привело меня к ведению дневника и что позволяет здесь отмечаться, как при условно-досрочном освобождении, честное слово. Не спрашивайте откуда я об этом знаю — из фильмов, откуда же еще. Мне семнадцать, и я ни хрена еще ничего не понимаю в жизни. Просто хочу, чтобы она состоялась. Моя. Ни чья-то еще, даже не любимых мной людей… Она должна быть моей. А я должен ее создавать. Лепить из того, что есть. А пока из того, что было. Ха-ха. Итак, про прошедший год, я, кажется, что-то обозначал цифрой один, когда собирался его описывать, ах да — мы нигде не учимся. Ставлю заслуженную единицу. Или раз — загибаю первый палец.

Второе. Два. Мы умеем играть на гитарах. Теперь умеем. И у нас группа. Это получилось. Долбили-долбили и выдолбили суденышко. И оно поплыло. Ничего глобального, конечно, но, в целом, очень даже ничего, мне нравится. Мы с братом действительно неплохо стали играть. Простенько, но неплохо. Невероятно, но факт, что и Жало, глядя на нас, действительно втянулся, купил бас, и… Прикиньте, он отличный басист! Втроем мы очень и очень неплохо играем. В основном перепевки да переигровки, конечно, тех же Блекдэшников, Нирвану и, бляха, я отрыл для себя Radiohead.

Еще не все члены нашей группы, ха-ха, брат да Жало смирились с этим, но мне порой нравится такой вот депрессивный саунд. Но я не претендую, это я для себя, для души, так сказать. Играем, конечно, то, что позадорнее. Пара вещей есть и собственных. Но это уже день сегодняшний, а что было в начале?

В начале было слово… С этим не спорю. Но, что было в начале у нас? Гитары. Правильно! Нужно о них поведать. Да, гитары с братом у нас теперь есть. По паре каждой тваре! Две электрогитары и две акустических. А как иначе, если мы разнорукие? Поэтому в этом плане мы теперь очень и очень самодостаточные. Драммера у нас нет. Плачу навзрыд. (Драммер — это барабанщик). Никак мы не можем никого найти, хоть мало-мальски приличного. Нету! Но это ладно — позже об этом. Сейчас о гитарах. Есть! У меня черный стратокастер, у брата — белый Ибанез — взял себе все-таки тот Устиновский, одна из двух впервые увиденных нами электрогитар (елки, ну что за название, как можно в России продавать и иметь гитары с таким названием?), но брат запал, купил и доволен. Хотя, что я говорю? Мы с ним оба «западательные». Я-то тогда запал именно на черный фендеровский стратокастер, как у солиста блекдешников, такой в итоге и взял, еле нашел. Но нашел же! А по-другому и быть не могло. Иначе не было бы у меня гитары. Почти на сто процентов уверен. Жало, кстати, тоже бас фендеровский взял. Ну они и правда классные, что говорить… Так что при гитарах мы. Но как они нам достались, это конечно отдельный разговор. Сейчас? Да, конечно, сейчас. С этой мыслью-то писать садился. Вещь дорога только когда и нужна по-настоящему, и когда с трудом досталась. Тогда это действительно дорогая для тебя вещь — во всех смыслах. Так и с нашими гитарами. А потому и лелеем их сейчас, пылинки сдуваем. А как же — родные. Сейчас поймете почему. Жало, кстати, уверен, мог сразу себе гитару взять, ну может денек бы поныл и все, родичи при деньгах, уговорил бы. У нас другая история. Батя обещал, что если из нас будет толк, то… но, видимо, толк из нас повалил гораздо быстрее, чем он планировал. Исходя из чего, в нужные нам сроки родители предложить ничего не могли, а мы не могли ждать. Да и не хотели. И не хотели, чтобы родители покупали. В какой-то момент обзавестись гитарами стало для нас делом чести, эдаким большим и самостоятельным делом. И Пашка поддался этому нашему порыву. Ему тоже захотелось сделать это самостоятельно. Итак, трое в лодке, и считаем гитары. Трое, значит, три гитары. Втроем оно, конечно, легче, но и денег нужно втрое больше. Где взять? Конечно же, придумали. Вопрос только «Что?».

Придумал Жало. И это, с одной стороны, удивительно, так как кому-кому, а ему можно было не беспокоиться на этот счет. Гитара у него, как я уже писал, могла появиться практически сразу же, стоило только заикнуться родителям, к тому же данная вещица сразу же переводила его из роли раздолбая, просаживающего мамкины и папкины деньги, в практически богему, когда это же самое просаживание родительских денег могло стать капризом в угоду таланта. Родители Пашки жаждали, чтобы у их сына появилось увлечение, которое было чем-то большим, чем игры на Sega и бесконечные джинсы и кроссовки. Нам бы с братом, дуракам, понять бы это раньше, точнее даже не понять, а просто задуматься об этом, и было бы все шито-крыто. Пашкины родители всем бы гитары понакупали, лишь бы их сын был бы занят чем-то полезным. Хотя бы рок-н-роллом (это я от себя добавил — для родителей гитара — это просто неплохо и в целом полезно). Но мы пошли по пути сопротивления. По тернистому и опасному пути, где предводителем выступил Пашка, ну а мы уже гуртом. Как-то так. И до сих пор меня это мучает. Да-да. Вроде и заслужили, а вроде и нет. А все потому, что гитары-то мы… УКРАЛИ! Нет, конечно, не сами гитары, так, чтобы под покровом темноты лезли в квартиру или в магазин, и все под тем же покровом вылезали обратно, держа в руках увесистые кофры, в которых на малиновом бархате покоились пока еще безмолвные и незнакомые нам лично произведения гитарного искусства Лео Фендера, ну и кого-то там еще, кто мог придумать гитары с названием Ибанез. Фууу…

Конечно же было не так. Не так именно, но именно так по существу. Грызет ли совесть нас с братом? Нет, не грызет. Почему? Да потому, что мы Робины Гуды, мать вашу! Может быть, именно так нужно было назвать нашу группу «Робины Гуды, мать вашу!», неплохое название, но Братs все-таки лучше — для нас. Да-да, и мой брат и Жало поддержали эту идею, единственное мы решили все еще больше запутать и написать Brat по-русски, ну а множественное число указать английским манером — добавлением — s как окончания. Так вот мы — Робины Гуды, а все потому, что решили брать деньги у богатых и купить на них гитары бедным, то есть — нам. Жало был вроде сочувствующего дворянина, как в любых фильмах про богачей и бедняков, про белых и красных и тому подобном — всегда есть герой, который сам принадлежит к правящему сословию, но при этом сочувствует и помогает классу угнетенных. Вспомните хотя бы декабристов. В общем, Жало был декабристом — и, как и они, все это дело и предложил. А сводилось оно к следующему (сейчас вы поймете, что мы не такие уж и сволочи, дураки — да, сволочи — нет): воровать у воров, даже не у богачей, а вообще у тех, у кого у самих рыло в пушку. Благо, таких у нас в каждом дворе хоть попой ешь — как говорится. А говорю я о мальчиках-зайчиках, о молодых бандитах в спортивных штанах, кожаных куртках, да с золотыми цепями на бычьих шеях.

Конечно, идея сначала была более паскудная (Жало просто брякнул, что че мол ждать, можно просто спереть — достаточно просто изложил всю идею ничего не скажешь), которая касалась воровства у любых граждан нашей могучей родины, но брат мгновенно предложил провести некоторую селекцию, которая конечно же существенно сужала поток потенциальных «клиентов», при этом существенно расширяя возможность распрощаться нам с нашими буйными головами. Но наша с братом совесть, которая принялась орать сразу же, как только Пашка заикнулся на эту тему, в этом случае обгадившись замолчала. Обгадилась, потому что стало страшно, а замолчала, потому что такой подход ее не смущал. И вот как это было…

Хотя стоп — не сегодня. Я уже порядочно побумагомарательствовал. Продолжение следует. Надеюсь, конечно, не через полтора года. Но кто знает. В общем, не прощаюсь. Может быть, ночью еще посижу. А пока — пока!

того, откуда мы могли бы достать деньги на покупку гитар. Причем, это даже нельзя было назвать спором, потому что никто ничего конкретного не предлагал. Я что-то бурчал относительно какой-нибудь подработки а-ля «из жизни грузчиков или мойщиков машин», а брат вторил мне приблизительно такой же бредятиной, но из более интеллектуальной области — предлагал настраивать компьютеры всяким чайникам — у нас уже пару лет как был компьютер, а потому кое-что мы, в принципе, действительно могли делать, учитывая, что чего ни коснись все нужно настраивать. Нужно игру какую-нибудь запустить — настраивай, BBS организовать — вообще милая тема. Кстати о том, что через BBS можно получать кучу информации о гитарах, аккордах и тому подобном, мы догадались только спустя несколько месяцев после начала нашей гитарной учебы — подсказали в магазине, который мы все-таки нашли через тетку в книжном, и в котором действительно были книжечки с табулатурами, по которым мы начали обучаться. Чайники тупорылые!

А табулатура — это, грубо говоря, гитарная партия, но записанная не нотами, а цифрами — шесть линий, обозначающих шесть струн (в случае с басом — только четыре), и на этих линиях располагают цифры, которые обозначают лады, и на какой струне какая цифра указана, на таком ладу эту струну и следует зажимать. Если играешь просто аккордами, то на табулатурах они также указываются, но целыми блоками цифр. Трудно объяснить словами. Но и не нужно, не засоряйте мозги, если читаете эту фигню. Если гитарист — сам все знаешь, если нет, тебе оно и не надо. Едем дальше.

В общем, идея с компьютерным сервисом и иже с ним не катила. Идея хорошая, но быстрых денег не будет, это сразу было понятно. А что самое хреновое, что сразу было понятно и то, что быстрые деньги могут быть «заработаны» только нечестным путем. Что и было предложено в несколько грубоватой форме Пашкой.

Повторю:

— Давайте магнитолы из тачек пиздить, — сказал Пашка. ― На митинском будем сдавать. Накопим на гитары, прекратим.

Если честно, то меня застало врасплох данное предложение. Я думал, сейчас будем рассуждать-обсуждать, заранее зная, что обсуждать нечего, и вдруг что-то да придумается, да такое, что будет и легко, и приятно, а самое главное, очень скоро обещающее нам всем гитары, да еще кто какие хочет. Так всегда — все знают один единственный ответ, другого быть не может, но до последнего надеются, что сейчас произойдет нечто или даже чудо, и все будет прекрасно. Ни хрена! Никогда так не будет. Хочешь что-то получить — работай, хочешь что-то получить быстро — воруй. Другого варианта нет, и никто не переубедит меня. А дальше уже кто и на что способен. А главное, ради чего. Сказать, что мы были готовы на все ради нашей мечты — нет, были готовы работать и все. И так легко на это соглашались, именно потому, что никогда не работали. Никогда не работали на долгой и постоянной основе, а чтобы заработать на гитары работать бы пришлось очень и очень много и очень и очень долго, учитывая какие варианты работ были у нас согласно нашим умениям, навыкам и профессионализму. Но воровать мы не хотели категорически. О чем я в схожей с Пашкиной манере ему и ответил.

― Не, это на хуй.

Брат со мной согласился. Воровать мы не могли. Просто воровать, то есть брать чужое у невинных людей, мы не могли. Да и Пашка скорее всего не мог. Просто он предложил и тем самым словно заимел какой-то козырь — вы мол ссыкуны, а я смельчак. Но проверить мы это не могли и не сможем, а потому мы с братом были объявлены трусами, а Пашка — храбрецом, прямо как у Носова. И так бы оно и было, если бы не мой брат. Надо отдать ему должное — он сделал невозможное.

― Я согласен воровать… — начал он.

Меня аж передернуло. Даже слово «пиздить» я бы лучше воспринял в его устах. А «воровать»… Я уже хотел было что-то возразить, но он, глядя мне в глаза, тут же продолжил:

―… но только у братвы.

И я охренел еще больше. Это предложение, когда мы его покрутили, развинтили да разобрали, оказалось стоящим, но в первый момент оно выглядело намного ужасней того, что предлагал Жало.

Мы с Пашкой переглянулись, но промолчали. Пашка был уверен, что брат сошел с ума. Я, признаюсь, тоже.

― Сами подумайте, — продолжал брат. ― Взять хотя бы наших, Леху, Валеру, Стаса и других…

― Ты у них собрался воровать?

Конец ознакомительного фрагмента.