13 дней и 12 ночей идеального мужа. Проза: юмор и не только

Кирилл Леонидов

Автор предлагает посмеяться и чуть-чуть погрустить. Описанные в рассказах нелепости и чудеса дают повод задуматься, однако, не терять оптимизма. Все будет хорошо! Книга содержит нецензурную брань.

Санитарная зона

Министерству путей сообщения Российской Федерации и Акционерному обществу «Российские железные дороги» посвящается

Саша Охлопков этим летом возвращался из отпуска вместе с супругой Екатериной. Вернуться домой самолетом не получилось, так как не хватало денег на авиабилет, решили поехать поездом. Автовокзал после десяти вечера уже закрывался, и никаких рейсов не было, а таксисты «ломили» без зазрения совести неимоверные суммы, так что оставалось покориться судьбе.

В отличие от супруги Александр готов был по рельсам идти, только не добираться поездом. Он знал, что это такое: постоянно испытывать неудобства, находясь на грани конфликта с персоналом вагона. Вступать же в конфликты он тем более не любил. Обычно он робко, неостроумно, неадекватно и бездарно отвечал на оскорбления, как будто голова у него, человека в общем не глупого (как-никак преподавал в институте) в этот момент — то есть в момент несправедливого и обидного обращения с ним — просто набита соломой. Ну нет, чтобы, пусть без особого остроумия, но хотя бы «послать» обидчика куда-нибудь, так начинает вдруг такую белиберду собирать, что самому потом противно становится, почему как следует не ответил, ну хотя бы «послал», что ли? Трусом, однако, никогда не был, дело здесь не в трусости, а в чем-то другом. В чем — Охлопков и сам не понимал, наверно, просто хотел, чтобы всем было хорошо. Этакое желание всеобщей гармонии. Конечно, ясно, что у такого человека жизнь — не сахар. А уж тем более ему категорически противопоказано садиться в пассажирский вагон российского поезда. Это все равно, что больного сердечника поместить в пустыню Сахара.

В этот же поезд, в тот же самый вагон, садился и командированный Петр Афанасьевич Лямин. Человек очень серьезный, работник акционерного общества сорока лет от роду, он думал непростую думу: в его портфеле лежал вексель Сбербанка на пятьсот тысяч рублей. Просил руководство дать машину, но директор возмутился:

— Да ты что, бензин такой дорогой! Да и мало ли, авто есть авто. Авария — и сам пропадешь, и вексель может пропасть. А поездом надежно и спокойно. Сядешь в купе, ботинки снимешь, растянешься на полке и бай-бай. А утром глаза открыл — уже приехали, ценности и документы на месте. Я, например, всегда в ответственных командировках предпочитаю поезд — самый надежный вид российского транспорта. Так что валяй и ни о чем не беспокойся.

Но Лямин так не считал и тревожился не на шутку: отлучиться будет невозможно ни на минуту, потому что нельзя оставлять без присмотра портфель, ведь как назло именно в этот момент именно в этом поезде и вагоне отыщется тот самый роковой злоумышленник. В расстроенных чувствах заходил он в вагон, и сердце томилось, а в это самое время флюиды опасности (согласно установленному опытным путем, но малоизученному человечеством закону, который окрестили законом бутерброда) уже искали вибрации его перепуганной души. Чего больше боишься, то и случается. А может, все же пронесет? Только бы попались порядочные соседи по купе…

Среди прочих в вагон вошли молодой человек, восемнадцатилетний студент Эдуард Сосновский, и его английский друг (ровесник, приехавший к нему в гости) Фил Маккорник. Они были друзьями по Интернету и одному увлечению (оба скауты), то есть члены молодежного всемирного движения, вроде пионерского. Скаут значит «разведчик», не по-настоящему, а так, по-детски, человек, который должен уметь преодолевать трудности. Фил (когда Эдуарда не было дома, и несмотря на все его предостережения), абсолютно не зная русского языка, упрямо мотался по улицам города поздними вечерами, заходил в магазины, пытаясь делать покупки и смущая продавцов англоязычной речью, а однажды попал даже на местный городской пляж, где вообще заблудился. Когда Сосновский, связавшись с ним по сотовому, нашел его, тот восторженно твердил только одно:

— Гут сафари, вэри интрастинг!

Решив показать Филу еще один город, Эдик надеялся и параллельно удовлетворить исследовательский голод наивного иностранца. Сказал ему перед дорогой по-английски:

— Я тебе такое сафари покажу — всю жизнь вспоминать будешь. Это тебе покруче пирамид ацтеков!

— Что есть такое? Мы опустимся в городской коллектор?

— Зачем в коллектор? Мы поедем в русском поезде.

— Разве поезд есть сафари?

Сосновский загадочно ответил:

— Еще какое! Долго объяснять, на месте все увидишь.

Прощаясь с родственниками, в вагон спешил еще какой-то мужчина. Он наскоро перецеловался со всеми и вдруг, по-детски стеснительно улыбнувшись, сказал:

— В туалет очень хочу, в вокзале забыл.

Но ему хором возразили:

— Давай, давай в вагон, уже времени нет, поедешь и сходишь. С богом!

С богом… Поезд был проходящим и должен был, простояв всего минут пять, тронуться в путь.

Охлопков с женой зашли в вагон. Проводница, открывшая им дверь, пока они взобрались по крутой лестнице, куда-то исчезла, не проверив билеты (наверно, вернулась в свою комнату досыпать, так как ее помятое лицо свидетельствовало о крайней измотанности). В вагоне тихо, пассажиры спали, свет плафонов бледен, но вполне достаточен для передвижения по вагону. Только из какого-то купе временами доносился смачный храп. Александр и Екатерина знали, что у них места в первое по ходу вагона купе, но оно оказалось закрыто. Охлопков осторожно постучал.

— Громче, а то мы так в коридоре ночевать останемся! — сказала с укором жена.

Охлопков стал стучать сильнее. Никто не реагировал ни в этом купе, ни в помещении проводников. На супругов напирали другие вошедшие пассажиры. Кто-то недовольно крикнул:

— Ну неужели вы не можете открыть купе? Где проводник?

«Вот оно, началось…» — пронеслось в голове у Александра. Он с досадой и мольбой посмотрел на дверь проводников, и (о, удача!) дверь открылась, показалась та же лохматая голова проводницы. На ее лице обозначалось презрение. Она секунду смотрела на него похмельными, но очень представительными (примерно как у Валентины Терешковой) глазами.

— У нас места в этом к-купе, — сказал Охлопков, — а нам не открывают.

— И не откроют. Там же люди спят, а на дворе ночь.

— То есть… А мы? Нам где спать?

— Да где хотите, там и спите — вагон полупустой. Найдите купе пустое и отдыхайте. Белье я вам принесу.

— Я что должен по всему вагону дергать двери в поисках свободного купе?

— Да вон пятое свободное, там вообще никого нет.

— Интересно вы рассуждаете, — вступила в разговор «тяжелая артиллерия «Екатерина», уже не надеявшаяся, что муж сможет противостоять такому гиганту железнодорожного сервиса, как эта опытная, заматеревшая в походах женщина. — А если нас «попросят» другие пассажиры, у которых билеты на эти места, мы будем по вагону с простынями бегать?

— Вот именно. — спохватился Охлопков, огорчившись, что опять опоздал с простой логикой.

«Терешкова» нехорошо улыбнулась, она начала просыпаться, разговор ее слегка взбодрил:

— Да после Новосибирска никто и не сядет, все — только на выход. Это я вам гарантирую. Не будем же мы сейчас людей среди ночи поднимать, правда?

— Они, значит, люди, а мы — не люди? — слабеющим голосом агонизировал Охлопков, он уже сдался. — Пойдем Кать, ну только п-попробуйте поднять нас среди ночи!

— Вот теперь правильно рассуждаете. — царственно закончила диалог проводница, поставив жирную точку в споре.

Охлопков униженно согласился, ему уже было почти стыдно, что он ломился в купе, в котором спали люди, стыдно, что задерживает возмущенных пассажиров, которые тоже хотят отдыхать, даже перед уставшим проводником неудобно. Ну что тут, в конце концов, упираться, ну отправили же в пятое купе, да еще пустое. Это даже к лучшему: купе пустое, значит, проводник хочет, чтобы им было лучше, и нет повода для конфликта.

— Саш, а почему мы должны идти в пятое, у нас места в первом. Положила там каких-то блатных, а мы, получается, будем болтаться? — недовольно сказала жена, когда они уже двинулись по вагону.

— В пятом будет даже лучше, там же свободно, — предположил Охлопков.

— А в этом первом вообще только два места, как в СВ, — напомнила Катерина. — Представляешь, как там хорошо? Она, видите ли, не отказала кому-то в просьбе, может, и за взятку положила не на свои места, а мы не можем потребовать даже того, на что имеем законное право. Я ничего не понимаю, — ворчала она. — Надо было настоять, Саша!

Александр помолчал посрамленный и махнул рукой:

— Ай, ладно, ну ее к черту! — но внутри уже запереживал, что не настоял. Сильно запереживал. Однако это его переживание не означало намерение вернуться и продолжить неприятный разговор, скорее наоборот, свидетельствовало об очередной капитуляции. Но если там, в этом пятом купе, будет плохо, если другие пассажиры все же придут на их места? Вулкан возмущения жены затих только на время, его лава прорвется в таком случае, будет очень-очень жарко…

— Что написано на окнах? — спросил Эдуарда Маккорник.

— «Закрыто на зиму».

— Значит, летом их можно открывать?

— Можно.

— А зачем открывать, это же вредно — пыль?..

— Верно, но кондиционеров-то здесь нет.

— Ты меня разыгрываешь?

— Правда, нет.

— Тогда, если кондиционеров нет, почему не откроют, сейчас же не зима, а лето?

— Видишь ли, если откроют, то ночью в вагоне все замерзнут, опять же пыль. А днем не открывают, чтобы потом снова не закрывать. Это же непростой технологический процесс, надо применять специальные ключи и даже физическую силу. А проводниками работают одни женщины. Да и мужики не все смогут их открыть, даже ключами, крепко закрыты, надежно. Все логично.

— Тогда мы умрем от духоты.

— Да нет, что ты, все будет хорошо. Это сейчас тяжело, а когда тронемся, станет легче, в щели обдует.

Фил загрустил. Он никогда не говорил Эдику, что страдает легкой формой клаустрофобии. Но он разведчик, он же скаут, он немножко охотился с зулусами на льва, а значит, сможет выдержать сутки в вагоне этого самого русского поезда.

Лямин с тревогой вошел в темное купе. Увы, на верхних полках спали два пассажира. Кто они, понять невозможно: две горки, укрытые простынями. «Может, это добропорядочные пожилые женщины, или убогие старички», — с надеждой подумал он. Но родившаяся было слабая надежда, мгновенно умерла, потому что сверху прохрипел молодой басок:

— Батя, сколько времени?

Он не успел ничего сказать, как за него ответил сосед:

— Какая тебе, хрен, разница? Нам некуда спешить.

Лямин расстроился. Самые худшие его предположения оправдывались. Поездка будет напряженной и придется потерпеть… Он включил малый свет над нижней полкой, осмотрел купе и с неудовольствием отметил еще одну деталь: в нише над дверью молодые люди уложили целую груду каких-то изделий, похожих на комплектующие к автомобилю. В голове полыхнула страшная догадка: «Дикари-челноки! Значит, есть деньги, нет совести, и завтра будет пьянка…»

В купе к Охлопкову и его жене вдруг зашла «Терешкова»:

— Ну вот видите, я же говорила, что купе пустое. И зачем так скандалить?

— Надо, чтобы все было правильно, согласно купленным билетам, а не как придется — наперекосяк, — с раздражением огрызнулась Екатерина. — Каждый на своем месте должен правильно обязанности выполнять, тогда и бардака не будет в стране!

— Ой, ну вы прям смешные вещи говорите, женщина, — ухмыльнулась проводница. — Можно подумать, вы на своем месте все идеально делаете. Белье брать будете?

— Ага, без белья на голых полках ляжем! — продолжила в том же тоне жена Охлопкова.

Саше стало опять стыдно:

— Кать, ну что ты, в самом деле! Человеку положено задать этот вопрос, она и задает.

— Всегда бы делали, как положено, так в России давно бы все по-другому было.

— Давайте тут без политики. Вот два комплекта, с вас шестьдесят рублей.

— За что только деньги дерут!

— Катя!

— А ты помолчи, ты все что мог, уже высказал. Теперь моя очередь.

Проводница больше ничего не стала говорить, положила белье, приняла деньги и, демонстративно хмыкнув, удалилась, не прикрыв за собой дверь.

— Вот хамье, даже дверь не закрыла. Ну во всем хамство! Саша, закрой дверь. По коридору, вон, шастают, а нам стелиться надо.

Саша стал закрывать дверь, дверь не сдвинулась с места, навалился всем телом, не подалась, как будто приросла к полу. Охлопкова постигла страшная догадка, почему их пятое купе оставалось пустым и, возможно, почему те инкогнито, в билетах у которых было это самое купе, уговорили проводницу переселиться в другое. С досады он изо всех сил «деранул» ручку так, что сорвал себе плечо и от боли едва не закричал. Тогда дверь все же закрылась. Ощущение было такое, что она волочится по голому полу, не попадая в конструктивно предусмотренный внизу металлический паз-рельс. Он повернул ручку, установив замок, и тихо сказал убитым голосом:

— Кажется, в этом купе сломана дверь.

— Чего и следовало ожидать, — холодно подытожила жена и принялась стелить себе постель. — Когда я пойду в туалет, то разбужу тебя, чтобы открыл дверь, а когда вернусь, чтобы закрыл, и так всю оставшуюся ночь, и все утро, и до самого дома.

— Да ладно, чего там, встану. Просто надо немного на нее надавить…

— Ага, надави-надави. Лучше бы на проводницу надавил.

Охлопков стянул с себя рубашку и прислушался. В этот момент кто-то вежливо прошагал по коридору, но его остановила, судя по низкому грудному голосу, та же проводница:

— Мужчина, вы куда?

— В туалет.

— Какой туалет, мужчина, вы что? Мы в санитарной зоне.

— А когда она закончится?

— Туалет закрывается за двадцать минут до каждой станции и на двадцать минут после. Понятно?

— Понятно. Так я что, по часам отслеживать их должен?

— Как хотите. Между прочим, в других поездах санитарные зоны объявляют за час. Мы еще, мужчина, по-божески!

Маккорник в соседнем купе спросил Сосновского:

— Человек хочет сходить в туалет?

— Да.

— А его не пускают?

— Да.

— Почему?

— Мы в санитарной зоне.

— А что такое санитарная зона?

— Я тебе завтра расскажу, точнее сказать, покажу.

— Санитарную зону можно увидеть?

— Еще как. Спи, скоро обдует помаленьку.

— Эдик, я могу упасть, высоко…

— А ты вспомни, как в Африке спал на дереве. Ты же не упал?

— Нет.

— Ну, вот и все, спи. У нас завтра трудный день.

— Почему трудный, мы же просто едем?

— Потому что едем, потому и трудный.

* * *

Утро было прохладным, и хотя прохлада эта летняя, июльская, бархатная, за счет того, что вагон мчится ночью и ранним утром с большей скоростью (его аж швыряет из стороны в сторону, а иногда он просто подпрыгивает, как норовистый необъезженный мустанг), в нем начинает гулять, как и пообещал Сосновский своему иностранному спутнику, чувствительный ветерок.

Охлопков в своем злосчастном купе вообще проснулся от лютого холода. Здесь бушевал настоящий торнадо. Он быстро глянул на супругу, но она лежала неподвижно, отвернувшись к стенке, укрывшись с головой теплым одеялом.

— Кать, — негромко, виноватым голосом позвал он.

В ответ получил молчание. Подумал: «Спит». Но решил опять обратиться к жене:

— Кать…

— Что? — вдруг раздраженно, бодрым голосом, не поворачивая головы, отозвалась она.

— Тебе холодно?

— Ничего, обойдется.

— А мне холодно.

— Укройся лучше.

— Мне кажется, это от окна несет.

— Мне тоже так кажется часа как четыре уже.

— Ты не спала все это время?

— А ты считаешь возможным спать в таких условиях? Хотя о чем я говорю, ты-то способен спать в любых условиях.

Александр, вздохнув, встал, направился к окну. Когда он приподнял кожаную шторку, то увидел причину холода. Окно было приоткрыто, и щель составляла примерно сантиметров пятнадцать-двадцать. Он попробовал окно закрыть, но ничего не смог поделать — оно «прикипело» крепко.

— Кать, тут окно приоткрыто, не заметили сразу. Может, ты переляжешь на мое место?

— Никуда я не пойду, я укрылась, все нормально, ложись спать.

Охлопков разозлился на все происходящее и вдруг изо всех сил, так же как на дверь, навалился всей мощью на окно, давя его вверх. Раздался треск, в глаза полетели древесная пыль и пятидесятилетняя сажа. На мгновение он даже глаза закрыл. Когда все рассеялось, обнаружил в руках у себя отломленный фрагмент в виде деревянного ободка, окаймляющего стекло, вместе с металлической ручкой на нем.

— Кто тут и что мог делать? — с досадой вздохнул он.

— Теперь это уже неважно, — ехидно сквозь зубы сказала Екатерина. — Главное, что в купе холодно, дверь не работает, и что ты сломал окно. Все прекрасно, нас ждет потрясающее путешествие!

Конец ознакомительного фрагмента.