Староверы Псковского Поозерья. Опочецкий и Великолукский уезды. Изд. 2-е, дополненное

Кирилл Кожурин

В книге рассказывается о наиболее значительных старообрядческих духовных центрах Псковского Поозерья в XVIII – XX вв., расположенных на территории Опочецкого и Великолукского уездов Псковской губернии. Автор вводит в научный оборот уникальный архивный материал, до сих пор невостребованный учеными.

Глава 1. Старообрядцы Опочецкого уезда в XVIII—XX вв.

Опочецкий уезд был приграничным уездом, а массовая эмиграция русских старообрядцев на территорию Речи Посполитой продолжалась на протяжении всего XVIII века, тем более что большого труда это не составляло. Согласно документам того времени, русские из соседнего Великолуцкого уезда «проходили в Польшу в день», в приграничные Невельский и Себежский поветы (уезды) Речи Посполитой. Переходили как индивидуально, так и целыми группами — вместе со своим инвентарем и скотом, целыми деревнями.

В этом смысле показательно дело из архива Синода «По доношению Ямбургского попа Константина, о присоединении к православию раскольника Ивана Парфенова и других раскольников Ямбургского и Дерптского уездов, на которых указал при допросе в Синоде Парфенов» за №386/257 от 17 июля/22 ноября 1722 года. Иван Парфенов родился в семье, принадлежавшей к официальной церкви, в деревне Касанове Опочецкого уезда. Когда Ивану было около 15 лет, в его родную деревню пришел «расколоучитель» Семен Григорьев, родом «корелянин». «Усмотря его, Ивана, в малолетстве, отводя от людей», Семен говорил ему, что семейные его и все их погоста крестьяне имеют «не самую сущую христианскую веру», поносил «богомерзкими н хульными словами» церкви Божии и православные обычаи, а свою «раскольническую прелесть» называл «самою сущею христианскою верою». В результате, Иван вскоре оставил свое семейство и отправился с Семеном странствовать. Два года прожили они в келье, устроенной Семеном в лесу, в Новгородском уезде, за Старой Руссой, на реке Робье, а затем (в 1699 году) вышли из лесов на дорогу и пристали к толпе староверов, которые, числом более ста человек, на сорока подводах, переселялись за польский рубеж. Никем не задерживаемые, без всяких видов, они перебрались за рубеж в Невельский уезд и поселились в Крапивенской волости, на лесных угодьях, принадлежавших пану Куницкому. Выстроив два скита, мужской и женский, они прожили, с женами порознь, в имении Куницкого шесть лет, платя владельцу оброк тридцать рублей в год и занимаясь хлебопашеством. Здесь, через три года после поселения, Иван окончательно «возлюбил раскольническую веру» и был окрещен в реке Семеном Григорьевым с именем Киприан.

По свидетельству Ивана Парфенова, живя в невельских скитах, переселенцы собирались на моление въ простую избу, исповедывались у «раскольническаго учителя», «простца» Феодосия Васильева. Из имения пана Куницкого Иван вместе съ другими скитниками переселился в «Луцкий уезд, в Вязолскую волость» (т. е. Вязовскую волость Великолукского уезда), принадлежавшую князю Меншикову. Через четыре года, в продолжение которых переселенцы платили князю оброк, «по указу Великого Государя» и по приказанию Меншикова, они переведены были в Ряпипу мызу, в Дерптский уезд. Прожив в ней более десяти лет, они «самовольно», по неизвестной причине, разбрелись все «врознь», по разным местам⁹.

«Феодосианец книжной». Гравюра из книги А. И. Журавлева «Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках, так называемых старообрядцах…» (1795)

Среди сподвижников Феодосия Васильевича, ушедших за польский рубеж, были не только простые крестьяне, но присутствовало немало людей знатных (в его «Житии» перечисляется 14 дворянских фамилий). Известно, например, что его «правой рукой» был псковский помещик Захарий Ларионович Бедринский (ум. 1710). Его сын Иларион был увезен отцом еще в детском возрасте в Польшу и впоследствии исполнял обязанности стряпчего в федосеевской общине. В 1710 году он переехал в Петербург, где сперва жил своим домом, а потом перешел жить в дом к генерал-майору Павлу Ивановичу Ягужинскому, при этом он регулярно ездил для моления в федосеевскую обитель на Ряпиной мызе под Дерптом. Здесь во время разгрома обители царскими войсками в 1719 году он был взят под стражу и доставлен в Тайную канцелярию. Находясь в заточении, отошел от старой веры, принес покаяние и был восстановлен в своих владельческих правах: ему принадлежали земли в Псковском и Велейском уездах. Центром владений Лариона Захарьевича Бедринского в нынешнем Опочецком районе стало сельцо Матюшкино — к 1720 году он уже стал владельцем этого сельца и окрестных деревень. Судя по отсутствию его имени в исповедных росписях Космодемьянской церкви села Матюшкино и псковских церквей, покаяние его было не вполне искренним и он, вероятно, продолжал тайно придерживаться старой веры. Впоследствии поступил на военную службу, вышел в отставку в чине капитана Нарвского гарнизонного полка и умер в 1750 году. Дочь его, Анна Иларионовна, еще при жизни отца вышла замуж за Илариона Матвеевича Голенищева-Кутузова и стала матерью будущего великого полководца Михаила Иларионовича Голенищева-Кутузова.

Переход границы облегчало и то, что пограничные заставы были небольшими и располагались на значительном расстоянии друг от друга. В 1723 году было начато сооружение пограничного рубежа Рига — Великие Луки — Смоленск. Однако оно не могло обеспечить надлежащей охраны с российской стороны — сквозь него по потайным тропам и дорогам из России в Речь Посполитую и обратно почти беспрепятственно могли проезжать малые и большие группы людей с повозками, гружеными имуществом. Люди целыми деревнями уходили за «польский рубеж», так что впоследствии, благодаря близости границы и той легкости, с какой ее можно было в то время преодолеть, на территории русско-польского приграничья, на польской стороне (Невельский и Себежский поветы) сложилось семь локальных групп старообрядцев со своими духовными центрами¹⁰. Однако и с русской стороны границы, несмотря на менее благоприятные условия, также сформировался ряд духовных центров — на территории Опочецкого и Великолуцкого уездов.

Первые документальные сведения об опочецких староверах, которые удалось обнаружить в архивах Синода, относятся к началу XVIII века. Еще в 1711 году Петр I пожаловал Павлу Ивановичу Ягужинскому пригород Велье. Велейская вотчина охватывала и земли выше упомянутого Лариона Захарьевича Бедринского, служившего у Ягужинского по «вотчинным делам». Павел Иванович Ягужинский и впоследствии его сын Сергей Павлович, видимо, покровительствовали старообрядцам. Поэтому неслучайно именно на этих землях после уничтожения Ряпинской обители появляются староверы-федосеевцы. Так, в октябре 1723 года поручик Зиновьев, занимавшийся розыском староверов, донес, что Псковской епархии, в пригороде Велье, вотчины генерал-прокурора Ягужинского, также в монастырских и дворцовых вотчинах, близ Польского рубежа, живут «раскольники» и говорят: «Ежели он, поручик Зиновьев, в те места к ним приедет (для сбора), то-де они уйдут за Польский рубеж», что «священники Псковской епархии „о детех духовных подают к прежде поданным прошлаго 1721 году книгам в пополнение и пишут их в исповеди и в приобщении Св. Таин, а сказывают, что-де в прежде поданных книгах прописаны безпамятством“, а между тем штрафов с них, за бедностию, взять нечего, и что цыфра исповедующихся из неисполнявших прежде христианского долга заметно возросла во время переписи раскольников. По первому из этих доношений Синод приговорил: описи раскольников в тех местах не производить, на основании указа 14-го Февраля 1716 года; а по второму: штрафы править. Вместе с сим Зиновьеву велено было употребить все средства отыскать раскольничьих учителей Михайлова и Ивана Бедра и прислать их в С. Петербург»¹¹.

Генерал-прокурор Павел Иванович Ягужинский

«Псковской-де епархии провинциал-инквизитера монаха Савватия да Опочинскаго заказу, Сергиевския церкви инквизитера иерея Петра Федорова в доношениях к раскольническим делам объявлено: в приходе в Елье (Велье — К. К.), в Никольской малой и в Михайловской волостях, в вотчине генерала-прокурора Павла Ивановича Ягужинскаго, крестьяне его обретаются близь польскаго рубежа в расколе, по именам, мужеска полу, кроме жен и детей, 14 человек; дворцовых крестьян, по именам же, 4 человека; монастырских 3 человека, которые-де раскольщики в оклад не положены»¹².

Было открыто дело (за №530/299 от 4 декабря/20 октября 1725 года) по доношению иеромонаха Иосифа Решилова, с требованием резолюции, как поступать с «раскольниками», которые, поселившись от польской границы в 60 и 100 верстах, считают себя «порубежными» и на этом основании уклоняются от платежа двойного оклада. Синод по этому делу постановил: «раскольников», живущих на разстоянии 60 и 100 верст от границы записать в двойной оклад, о чем и сообщил Правительствующему Сенату ведение, «с требованием совершенной резолюции». Но Сенат отказался от обсуждения этого вопроса до присылки из Синода ведомостей о всех «раскольниках», сбор с которых двойного оклада предоставлен стольнику Афанасию Савелову.

11 октября 1725 года было вторичное обсуждение в Синоде того же вопроса, но решен он не был. Наконец, вскоре после этого, 20 октября, состоялась в Сенате конференция членов Синода и Сената. Обсуждался вопрос о «порубежных раскольниках», однако по данному вопросу «Правительствующий Сенат никакой резолюции не учинил»¹³.

На протяжении всего XVIII столетия продолжался отток старообрядцев за «польский рубеж». Согласно сенатскому указу от 17 сентября 1742 года только с 1719 по 1736 год бежало со своих мест 442 тысячи староверов. «Заявляя эти цифры, сенат прибавил: „уповательно и больше того оной убыли имеется“. Если принять во внимание, что в тогдашней России считалось около 20 миллионов жителей, то процент бежавших будет громаден»¹⁴.

К началу правления Екатерины II эта проблема обострилась до крайней степени. Так, в своих наказах императрице в связи с составлением Нового Уложения в 1767 году опочецкие помещики жаловались: «Бегают по близости и тесной смежности за рубеж, то есть, за границу в Польшу; ибо всем живущим в России крестьянам ведомы польския поведения, что всякий их житель, по их вольности, имеет винную и соляную продажу и что у них набора рекрутскаго не бывает, равно и сборов, для платежа казенных податей не происходит, то завиствуя тому, здешние крестьяне, оставляя свое природное отечество, без всякаго от владельцев своих отягощения, чинят непрестанные туда побеги, не только одиночками и семьями, но и целыми деревнями со всем их имуществом, и при побегах помещиков своих явно грабят и разоряют, а другие и тайно окрадывают, ведая, что они, что бы здесь ни причинили и какое бы грабление и разорение произвели, то со всем оным приняты в Польше и скрыты быть могут безвозвратно… а многие шляхты польские и сами для такого воровства в Россию таковых же злодеев посылают, а особливо для подговора и увода отсюда крестьян»¹⁵.

Опочецкие крестьяне-староверы также бежали в соседние Эстляндскую и Лифляндскую губернии, входившими с 1721 года в состав Российской империи. В том же наказе опочецких помещиков говорится: «Весьма многие бегут в Чухонщину и в Лифляндию, что для беглецов и близко и свободно, ибо ни застав, ни форпостов нет, выдачи же оттуда беглых почти никогда не бывают, сыскивать же оных и ловить со всем невозможно…»¹⁶ Значительное число старообрядцев осело в Латгалии — в Люцинском, Режицком и Динабургском уездах. Согласно ведомостям переписи 1780 года, староверов в Полоцком наместничестве (с 1777 году инфлянтские уезды вошли в состав этого наместничества наряду с Витебским, Дриссенским, Себежским, Невельским, Велижским, Городокским и Суражским уездами) проживало 7104 человека обоего пола, причем наибольшее число их было сосредоточено в Невельском и Динабургском уездах. В инфлянтских уездах по далеко не полным данным насчитывалось 3982 старовера: в Динабургском уезде — 2864 человек, в Режицком — 778, в Люцинском — 340¹⁷.

Среди беглых крестьян были выходцы из Новгородской, Петербургской, Московской, Тверской и других российских губерний, однако большинство прибывало со Псковщины. Процесс миграции русских в западные губернии продолжался и в XIX веке. «В этот период… многие имения псковских помещиков, а также зажиточных крестьян имели тесные связи с Ригой. Островские, опочецкие крестьяне поставляли в Ригу лен на продажу. В результате этих связей устанавливались личные контакты псковских крестьян с уже проживавшими в Латвии русскими (иногда это были и родственники), которые не только подбивали приезжавших земляков остаться у них, но и снабжали их соответствующими документами, обеспечивали на первое время кровом»¹⁸. Тем самым, обосноваться на новых землях и перейти на легальное положение беглецам помогали уже жившии в инфлянтских уездах староверы. «Беглых скрывают и давать пристанище почитают не за грех, но за благодеяние, а потому при поимке беглых более всех оказываются они виновными в пристанодержательстве»¹⁹, — говорилось в одном из документов 1826 г. относительно псковских старообрядцев. То же сообщалось и относительно старообрядцев, живших в Курляндской губернии и Дерптском уезде Лифляндской губернии. Псковский помещик Голуб, предлагавший свои услуги в деле поимки беглецов, сообщал в своей записке: «Беглецов там (в Остзейском крае. — К.К.) великое множество и все по введенному между ними правилу готовы друг друга до самой крайности защищать и даже употреблять всякую дерзость, дабы ни одного собрата своего не допустить в руки правосудия. Все беглецы переменили свои имена и даже другой наружный вид получили, так что их открыть трудно»²⁰. Псковская помещица С. Черкесова, владелица имений в Себежском и Опочецком уездах, требуя возврата своих беглых крестьян, в 40-е гг. XIX в. жаловалась в многочисленных письмах прибалтийскому генерал-губернатору графу А. А. Суворову: «Зло, которое происходит от проживающих в Риге беглых людей моих, слишком ощутимо для меня», так как ранее бежавшие и осевшие в Риге «имеют родных в моем имении (Опочецкий уезд), которые, бывая в Риге по делам, видятся с ними и, увлекаясь их положением и полученною безнаказанно ими свободою, делают из моего имения побеги в надежде на их покровительство в добытии ими фальшивых паспортов и независимости от помещика»²¹. Часть беглых людей С. Черкесовой жили в Риге на Заячьем острове, приписаны же они были в мещанский оклад посада Шлок (Слока), а некоторые были задержаны уже в 50-е гг. XIX в. в Люцинском уезде в имении Рунданы помещика В. Шахно и в имении Лоцово помещика Н. Малькевича.

Примечания

9

Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. СПб., 1868. Том I (1542 — 1721). С. 434—435.

10

Подробнее см.: Кожурин К. Я. Староверы Псковского Поозерья: Невельский уезд. [б.м.]: Издательские решения, 2022; Он же. Староверы Псковского Поозерья: Себежский уезд. [б.м.]: Издательские решения, 2021.

11

Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. СПб., 1868. Том I (1542 — 1721). С. 661 — 663.

12

Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. — СПб., 1880. — Том IV (1724). — С. 374.

13

Там же. С. 542.

14

Юзов И. Русские диссиденты. Староверы и духовных христиане. СПб., 1881. С. 31.

15

Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1867—1916. Т. 14: Исторические сведения о Екатерининской Законодательной Комиссии для сочинения проекта Нового Уложения. Ч. 3 / Cобранные и изданные Д. В. Поленовым. СПб., 1875. С. 266.

16

Там же. С. 268.

17

Заварина А. А. Латгальские староверы. Историков-этнографические очерки разных лет. Рига: Рижская Гребенщиковская старообрядческая община, 2019. С. 36.

18

Там же. С. 43.

19

Там же. С. 41.

20

Там же.

21

Там же. С. 43—44.