Рыба гниет с головы

Кирилл Казанцев, 2012

Лейтенант Управления собственной безопасности Антон Копаев хотел защитить девушку от хулиганов, но потерял сознание и оказался в пустом вагоне товарного поезда без денег, телефона и документов. У него ретроградная амнезия, и вспомнить, что произошло, не удалось. Не без труда он добрался до небольшого уральского городка Сарапинска, но там был задержан нарядом полиции и доставлен в ОВД. Вот тут-то лейтенанту и пришлось столкнуться с теми, с кем он боролся на протяжении всей своей жизни, – с «оборотнями в погонах»: алчными, жестокими и беспринципными ментами…

Глава 1

Все совещание руководства ГУВД свелось к одному вопросу — вступлению в должность полковника Рамазанова. Начальник Управления собственной безопасности полковник Быков этому назначению не особенно радовался, потому что оснований недолюбливать Рамазанова у него было более чем достаточно. Карьерист, человек, имеющий связи не только в правительстве области и среди местных депутатов, но и в Москве, да и вообще человек сам по себе неприятный.

После представления нового заместителя начальника совещание быстро пробежалось по текущим делам и свернулось как бы на «полуслове». Быков посмотрел на часы, хмуро представил, сколько дел он сегодня так и не успеет завершить, и попытался спланировать остаток дня. Офицеры выходили из актового зала, громко переговариваясь. Никто не торопился в свои кабинеты, и это Быкова тоже очень злило.

Плюнув на вежливость, он стал протискиваться к двери, бросая по сторонам короткие извинения. Забежав в свой кабинет, быстро избавился от формы, переодевшись в летние брюки и легкую рубашку, рассовал по карманам удостоверение, ключи и всякую мелочь. В первую очередь необходимо было встретиться с Антоном Копаевым, а потом и за другие дела браться. Антон и так ждет его уже минут тридцать в условленном месте.

Молодой лейтенант, которого Быков совсем недавно перетянул в свое Управление, проявил себя как смелый, умный и честный работник. Собственно, Алексей Алексеевич, предлагая Антону перейти на работу к нему, несколько сомневался не в личных и профессиональных качествах молодого офицера — совсем другое его беспокоило.

Антон в подростковом возрасте пережил гибель матери. И не просто гибель, а убийство подонком в милицейской форме. Тогда это ведомство еще называлось «милицией». Подонок оказался со связями и ушел от ответственности. Преступление так и осталось нераскрытым, хотя многие и догадывались о том, кто виновник и как все произошло. А преступника просто перевели из областного центра в один из дальних районов.

До Антона тогда дошла информация, кто мог быть убийцей его матери, но он не знал фамилии. И мальчик задался целью найти и покарать преступника, чего бы это ему ни стоило. Он стал активно заниматься спортом, добился того, чтобы срочную службу в армии его направили проходить в ВДВ. И попал он не просто в десант, а в спецназ.

После службы поступил в юридический институт МВД, закончил его с отличием, но отказался оставаться по распределению в областном центре, на что имел полное право, а выбрал район, в который много лет назад перевели на работу убийцу его матери. Антон не просто нашел его, но и раскрыл преступную среду в местном УВД. Тогда-то Быков с Копаевым и познакомился, тогда и пригласил молодого лейтенанта к себе в Управление.

Очень беспокоило Алексея Алексеевича, что Антон пошел работать в полицию с одной лишь целью — отомстить за смерть матери. А когда месть свершилась, Антон остался работать в органах, как подозревал Быков, чтобы продолжать мстить. Но теперь он мстил другим, тем, кто был повинен в преступлениях против других граждан, кто позорил погоны и звание полицейского.

Открыто Антон никогда со своим начальником на эту тему не разговаривал, но подозрения у полковника остались. И его очень беспокоило, что это чувство мести будет мешать Антону в работе, затмит разум, помешает бесстрастно и объективно решать вопросы.

— Алексей Алексеевич! — раздался за спиной голос, когда Быков взялся за ручку двери своей машины.

Полковник обернулся и увидел подходившего к нему высокого статного Рамазанова в форменной фуражке с высокой тульей. Какого черта ему надо? Быков по службе подчинялся только начальнику ГУВД, но элементарное приличие требовало уважительного отношения и к его заместителям, начальникам других подразделений, даже если они тебе лично не нравились, даже если ты подозревал их во всех смертных грехах. Пока доказательств нет, твое личное отношение — это твое личное дело. А полковник Быков никогда личное и служебное не смешивал.

— Да, я вас слушаю, — вежливо, но сухо ответил он.

— Не в службу, а в дружбу, — улыбнулся одними губами Рамазанов. — Не подбросите меня? Так опаздываю, что даже до такси добежать не успею. Всего два квартала, а?

В этой ситуации отказывать было глупо. Ни один здравый довод не выглядел бы достаточно убедительным. Наоборот, чем серьезнее был бы довод, тем яснее сказывалось бы неприязненное отношение Быкова к Рамазанову. Этот хлыщ умел создавать ситуацию, в которой не отказывают, даже если очень хочется.

— Хорошо, садитесь, — кивнул Быков и открыл дверцу. Он дождался, пока Рамазанов снимет свою фуражку и взгромоздится рядом на сиденье. — Вам в какую сторону?

Полковник махнул рукой прямо и снова изобразил улыбку. Быков уже не сомневался, что Рамазанов хочет просто поговорить, и никуда он, конечно же, не опаздывает. Значит, надо быстро начать разговор, а потом так же быстро завершить его, иначе он точно ничего сегодня не успеет.

Они проехали ровно два квартала, когда Рамазанов попросил Быкова припарковаться возле сквера в тенистом месте. Быков внутренне выругался, но послушался. Именно в этом сквере его и ждал сейчас Антон Копаев. Он рассчитывал высадить Рамазанова, потом сделать круг через соседнюю улицу и снова вернуться к скверу, чтобы подхватить своего сотрудника. Теперь придется выкручиваться. Правда, Антон парень грамотный: поняв ситуацию, не кинется сразу к машине.

— Вы хотели поговорить, — заглушив двигатель, произнес Быков. — Я слушаю вас. Только, пожалуйста, покороче, а то я в самом деле спешу.

— А вы проницательный человек, Алексей Алексеевич, — одобрительно заметил Рамазанов. — Это даже очень хорошо в нашем деле, не придется многого объяснять.

— В каком это «нашем» деле? — не удержался Быков от колкости. — Совместных с вами у меня вроде как и нет.

— А совместная работа в полиции — это не общее дело? — сделал вид, что очень удивился, Рамазанов. — Удивляете вы меня. Уж не противопоставляете вы себя всем остальным органам внутренних дел?

— Ни боже мой! — заверил Быков. — Я как бы, наоборот, радею за эти самые органы, за чистоту их рядов и никоим образом себя от других сотрудников не отмежевываю. А сказал я так потому, что по службе у нас с вами никаких пересечений не существует. Так что вы мне хотели сказать?

— Я хотел просто поговорить, понять вас, если уж на то пошло. Разные слухи о вас в ГУВД ходят. Я вроде и не первый день работаю, а все равно узнаю чуть ли не каждый день все новые и новые подробности. Вы прямо-таки местная инквизиция, непримиримый борец, адепт веры.

— Не думал, что это так плохо, — пожал плечами Быков, пытаясь рассмотреть в сквере Антона. — Любое дело, особенно в трудные годы для страны, для организации, всегда держалось на фанатиках.

— Что это за трудные годы такие? — вдруг сменил тон Рамазанов. Теперь он говорил раздраженно. — Для страны трудные? Это чем же, позвольте вас спросить? А для наших органов чем они трудные? Мы избавились от старого бремени, от балласта нерадивых сотрудников. Новая организация, новые темпы. Вы знаете, что я руководил двумя районными управлениями и оба вывел по показателям в лидеры. Особенно по раскрываемости!

— Мне кажется, что вы о чем-то другом хотели поговорить со мной, нет? — напомнил Быков.

— О другом? Нет, уважаемый Алексей Алексеевич, не о другом, а о том самом. Я хотел вам предложить мирное соглашение — вы не мешаете работать мне, а я не мешаю вам. Взаимовыгодное сотрудничество, если хотите. Вы в своей погоне за нарушителями Устава, со своей неуемной энергией в «охоте на ведьм» нервируете сотрудников, отвлекаете от выполнения своего долга. Остыньте немного. Я не буду мешать вам там, где ваше вмешательство необходимо, а вы, уж извините, советуйтесь со мной, посвящайте меня в свои планы!

— Надеюсь, что вы этим разговором преследуете самые благие цели, — кивнул головой Быков. — Я никогда не действую вне рамок закона — это отличительная черта моего характера и мой конек. В данном случае, по положению, я подчиняюсь только одному должностному лицу — начальнику ГУВД. Согласен, когда возникнет необходимость, когда на каком-то этапе дело коснется ваших непосредственных подчиненных, я подумаю о том, чтобы посоветоваться лично с вами. Но только в том случае, если у меня не будет оснований полагать… Кстати, вы, по-моему, куда-то спешили.

— Знаете, Алексей Алексеевич, — уже приоткрыв дверь и выставив одну ногу на асфальт, нахмурился Рамазанов, — есть одна хорошая поговорка, не рекомендующая мочиться против ветра. Так вот…

— Всего доброго, товарищ полковник, — перебил его Быков.

— Ну-ну, — усмехнулся тот и вылез из машины.

Быков завел мотор и рванул с места. Краем глаза он заметил проходившего мимо Антона Копаева. А может, это просто ему показалось. Что-то подсказало Быкову, что нужно менять все планы, и он, позвонив Антону на мобильный телефон, перенес встречу на тридцать минут позже и на конспиративную квартиру.

Антон явился вовремя. Как всегда, с порога пронзил начальника своим холодным взглядом, усмехнулся и уселся в кресло ждать объяснений. Быков эту манеру своего подчиненного уже усвоил и перестал сопротивляться. Пока ему все не скажешь, Антон не отстанет — не мытьем, так катаньем, но своего добьется. Лучше уж время не терять и объяснить все сразу.

— Я тут подумал, Антон, — начал Быков, хмуря свое рыжее безбровое лицо, — и решил, что, наверное, ты прав.

— Вы решили меня еще какое-то время использовать нелегально? А что хотел от вас этот полковник? Кажется, это был Рамазанов.

— Этот Рамазанов — теперь заместитель начальника ГУВД и моя головная боль.

— Он вам угрожал? Требовал лояльности?

— Ты что, по губам научился читать? Или подслушивал?

— Я просто решил прогуляться мимо, когда он выходил из вашей машины, — улыбнулся Антон. — Честное слово — случайно! А что это там он намекал про ветер, против которого не рекомендует чего-то делать?

— Расслышал, значит, — ворчливо проговорил Быков. — Ну а раз расслышал, то и спрашивать нечего. Разговор вышел не очень приятный, заносчивый какой-то.

— Ладно вам, Алексей Алексеевич, я же понял, что он вам угрожал. Пытался вербовать вас в союзники, чтобы ненароком его людей не задели, да?

— Примерно, — неприязненно проскрипел Быков. — И, самое главное, у меня на него ничегошеньки нет. Знаю, что личность неприятная, знаю, что по головам лезет вверх, а предъявить нечего, даже намеков нет. Очень осторожная сволочь, грамотно свои делишки обставляет. Не может такого быть, чтобы у него связей в криминальной среде не было.

— И никаких «хвостов»?

— «Хвосты» есть, но только «хвосты». Этот Рамазанов — один из тех, кто возил чемоданами деньги в Москву во время внеочередной переаттестации, когда из милиции полицию делали. За многих полковников возил, когда их подчиненные наличными скидывались из своих скудных зарплат. А кое-кто и кредиты в банке брал, чтобы свое место в новой структуре купить.

— Алексей Алексеевич, — улыбнулся Антон, — я все хочу вас спросить: а вы-то как сами через переаттестацию прошли? Вас-то как пропустили? Или вы тоже платили?

— А ты можешь представить себе дурака, который бы предложил мне заплатить за это? Кто-то мою фигуру проворонил в то время. Да и я тогда начальником Управления не был.

— А сейчас многие бы дорого заплатили, — усмехнулся Антон, — чтобы вас с этой должности убрать или вообще из органов.

— Так, давай-ка к делу, лейтенант! — недовольно проворчал Быков. — Это все эмоции, а они нашей работе помеха. Рамазанов у нас пока в планах стоит, как пожарная каланча в тумане. И знаешь, что есть, знаешь, что не маленькая, а глазом не видна. Чтобы доказать нарушение Рамазановым долга, его отношение к противоправным действиям или к совершенным преступлениям, мне нужны доказательства бронебойные, термоядерные. Его «на арапа» не возьмешь. Его и с доказательствами взять будет не так просто, потому что за него вступятся такие могучие силы, которые… которые умудрились за спиной правительства превратить хорошую идею с реформой МВД в чистую клоунаду, к тому же капитально заработали на этом. Так что я двадцать раз подумаю, чтобы тягаться с Рамазановым в весовых категориях. И ты это запомни, дружок!

В этот день Антон всегда приезжал на могилу матери. Это был его день памяти. Не день, когда ее хоронили, не день рождения, а именно день смерти, как его определили эксперты. Антону всегда казалось, что все произошло именно в тот день и час, когда мамы не стало. Именно тогда, когда она, изувеченная, перестала дышать после нескольких часов, что пролежала под обрывом реки, он и почувствовал ту боль в груди. Он был еще подростком, школьником, он еще не имел опыта душевных переживаний, опыта сострадания. Поэтому эта глубокая боль его так и шокировала. Тем более что он почувствовал связь с мамой на расстоянии. Никогда он не задумывался об этом, не чувствовал этой связи, а тут, в момент ее смерти…

Теперь Антону казалось, что она так и не прервалась, что существует до сих пор. Он никогда и никому не рассказывал, как раз в год приходит на могилу мамы и разговаривает с ней. Он смотрит на выгоревшую фотографию на памятнике и слышит в себе ее голос. И каждая такая встреча придает ему силы, добавляет чего-то такого, что помогает жить. Наверное, это и есть материнская любовь, которая не оставляет детей и после смерти.

Антон неторопливо шел привычным маршрутом по тщательно выметенным дорожкам старого Сибирского кладбища. Вот уже много лет оно числится действующим лишь условно, потому что хоронить на нем разрешают лишь родственников тех, кто был похоронен раньше. Антон видел много новых могил, новых памятников внутри оградок.

Для него расхожая шутка на тему, что жизнь очень вредна для здоровья, потому что от нее даже умирают, имела свой глубокий смысл. Как-то так сложилось в его голове, что не смерть стояла за трагедией в его семье, а именно жизнь. Смерть — это так, формулировка. А умирают люди, трагически гибнут именно от жизни. Она калечит, она убивает, она лишила его матери.

Вот и могила актера Екатеринбургского драмтеатра Владимира Павловича Кадочникова. Эта могила — последний шаг перед вступлением в прошлое, когда Антон еще мог смотреть на мир обычным взглядом. Уникальный ведь актер, его надо было снимать и снимать, а он сыграл едва ли в трех фильмах. И самая известная роль, по которой актера запомнили миллионы зрителей, фактически эпизодическая, но как сыграна. Это роль подпоручика Семена из фильма «Белое солнце пустыни».

Антон вздохнул, кивнул могиле актера, как старому знакомому, и ступил на последнюю аллею. В конце ее была могила мамы. Вон и березка над ней повесила свои ветки-руки, вот и сердце сжалось в груди гнетущей грустью и застарелой болью. Мама!

— Здравствуй, Тоша, — услышал он внутри голос со знакомыми модуляциями, который никогда и ни с каким другим не перепутает.

— Здравствуй, мама…

— Как ты повзрослел, какой стал красивый! Совсем как отец.

— Я все такой же, мама, — горько возразил Антон, — ты мне это уже говорила в прошлый раз. Просто ты хочешь, чтобы твой сын был самым-самым.

— Конечно, Тоша! Я же мать. Ты и есть у меня самый-самый: самый красивый, самый умный, самый сильный. Я очень переживаю за тебя, беспокоюсь.

— Вот так у вас, женщин, всегда, — усмехнулся Антон, — никакого логического перехода. Раз я самый-самый, так чего же беспокоиться?

— Не ту ты профессию выбрал, Антошенька! Зачем тебе все это, почему ты не хочешь жить, как живут другие люди? Ведь столько уже лет прошло, а ты все жжешь себя этим огнем. Жить надо, любить надо. Я внуков хочу посмотреть… хотя бы сверху, если уж при жизни не дано было.

— Мама, — в который уже раз за эти годы хмуро возразил Антон, — ты же знаешь, что я не могу простить того, что с нами случилось, не могу! Нельзя такое прощать, ни по каким законам нельзя — ни по государственным, ни по человеческим.

— Ты полицейский, а разделяешь законы? Разве закон не один? — удивилась мать, и Антону даже показалось, что он ощутил ее грустную улыбку. — Закон ведь должен быть один, для всех один. А ты вот решил себя законом возомнить, мстителем стал. Хорошо ли это? По-людски ли это?

— Я не закон собой подменяю, я не мщу! Я борюсь с теми, кто снова совершает то… Мама, пойми, что люди на службе закона должны быть во сто крат честнее и порядочнее других граждан! А у нас получается наоборот. Это уже не месть, мама.

— Я очень хочу, сынок, чтобы ты научился любить людей.

Антон закрыл лицо руками. Это было очень больно, это было невыносимо, когда мать называла его «сынок». Она говорила так очень редко, и именно в те минуты, когда сердилась на него, когда он поступал совсем уж плохо… тогда, в детстве. И это огорчало Антона, потому что мама как будто мгновенно отдалялась от него.

— Ты должен учиться любить и прощать, — продолжала она. — Задумайся над тем, что управляет этим миром. Не злоба, не зависть, нет, Тоша, этим миром правят любовь и прощение, на них все держится. А иначе он давно бы превратился в скопление черноты и беспросветности.

— Полюбить преступников? — задумчиво спросил Антон. — Научиться прощать их? Тех, кто калечит людям жизнь, насилует, убивает, ворует? Да ведь это же только развяжет им руки, только обрадует их. Нет, мама, я должен их за эти руки отвести в суд, а потом в тюрьму. А вот потом, когда сядет последний, я подумаю о том, что их можно и пожалеть. Понимаешь, не могу я жалеть тех, кто еще не совершил преступление, но вот-вот совершит, кто не просто готов к этому, а хочет этого, жаждет!

Это был очень старый спор. Антону иногда казалось, что у этого спора не было начала и никогда не будет конца. Бесконечный, как Вселенная, и такой же абстрактный, если смотреть на нее из глубины атмосферы одной маленькой планетки под названием Земля, если судить о ней с точки зрения жрущего и плодящегося насекомого. Но Антон не хотел оставаться насекомым, поэтому каждый раз бросался спорить и отстаивать свою точку зрения, точку зрения человека, считавшего себя ответственным за все, что происходит вокруг.

Всех преступников и всех мерзавцев он поймать за руку не мог чисто физически, поэтому выбор определила сама жизнь — личное отношение, личная заинтересованность, личная беда, толкнувшая его на этот путь. Пусть это будут люди в полицейской форме, тем более что от них вреда гораздо больше, чем от всех остальных преступников.

И сегодня спор снова закончился ничем. Антон настоял на своем праве быть мстителем, мама грустно согласилась, что такое право у него есть, только, как всегда, попросила не черстветь душой. И опять произнесла странную фразу, которую Антон не мог понять долгие годы. Была ли эта фраза его мамы или его собственной, он не знал, но она гласила, что милостив может быть даже палач. Антон долго размышлял о смысле этой фразы, а недавно решился спросить у полковника Быкова.

— Как-как? — На мгновение рыжее, будто с подпалинами, лицо Алексея Алексеевича приняло загадочно-философское выражение, что бывало с ним довольно редко. — Интересно ты завернул! А знаешь, — вдруг отвернулся он к окну и уставился на бледно-розовый закат над горами, — может, в этом и есть глубокий смысл. Делать свое дело с ненавистью, с бушующими в душе эмоциями — гарантия полного провала.

Антон непроизвольно передернул плечами — опять намек шефа на то, что он своим делом занимается не как профессионал, а как средневековый мститель. Он себя таковым не считал и даже обижался на подобное сравнение, будучи уверенным, что он лишь борец за идею.

— Эмоции, Антон, никогда не способствовали рассудительности, — продолжал Быков. — А нам с тобой надо быть хладнокровными. Можно делать свое дело и равнодушно, но это будет другой крайностью. Из равнодушного никогда не получится настоящий профессионал. Мы с тобой должны просто любить свою работу, понимать ее нужность и важность. Понимать, что никто, кроме нас, не сделает ее лучше. Отдавать себе отчет, что это наш долг.

Собственно, как тогда показалось Антону, Быков на его вопрос не ответил, или ответил, но слишком туманно. Почему-то сегодня эта старая фраза звучала в мозгу иначе. Откуда-то всплыло словосочетание «убить без ненависти». Может, это и есть ответ, может, именно в этом и таится глубокий смысл — палач должен выполнять свой долг, но не имеет права ненавидеть? А раз так, тогда самому Антону до профессионализма еще очень далеко, потому что он очень ненавидит преступников в погонах. Правда, он и не палач, но что это меняет?..

Настрой у него сегодня какой-то странный. Мир представлялся, словно потерявшим яркость красок, люди раздражали, шум городских улиц был невыносим. Антон даже замедлил шаг, когда впереди показались часовня и ворота в ограде кладбища. Все те же четверо пожилых женщин и все тот же одноногий дед с костылем. Он всегда подавал им милостыню, когда выходил с кладбища, подавал машинально, не из сострадания, а потому что так принято. Он прекрасно знал, что в городе практически нет настоящих нищих. Всеми командуют бригадиры, расставляют по улицам, подземным переходам, вокзалам и кладбищам, а в конце рабочего дня они сдают им выручку и получают зарплату. Но на кладбище думать об этом не хотелось.

Антон сунул уже руку в карман куртки за кошельком, но вдруг увидел, как в калитку юркнул мальчик лет двенадцати, а следом с завидной скоростью ворвался здоровый парень с бритым черепом. Лицо у него было зверское, ненавидящее, и Антон уже пожалел, что автоматически сработала реакция, когда он мгновенным броском поймал мальчишку за руку и притянул к себе.

— Спасибо, братан, — кивнул бритоголовый и протянул руку к мальчишке: — Ну!

Пацан усмехнулся, мастерски сплюнул сквозь зубы, высыпал ему в ладонь горсть мелочи с парой бумажных «десяток» и детским голоском, но не с детскими интонациями бросил:

— Да на, волчара!

Антон вытянул руку и остановил бритоголового, который замахнулся.

— Еще увижу здесь, — рыкнул парень, — пополам порву! Всем скажи!

Антон отпустил мальчишку, когда бритоголовый удалился в сторону ворот. Паренек шмыгнул носом, еще раз сплюнул и поднял немытое лицо на Антона:

— Че, легче тебе стало, да? Ну, поймал, и че? Я бы себе хлеба купил, а эти морды в ресторане прожрут. Знаешь, сколько они за день собирают со своих точек?

— Ты чего разорался? — грустно улыбнулся Антон. — Я тебя, вообще-то, при совершении преступления задержал. Знаешь, как это называется?

— Пошло, поехало! — по-взрослому вздохнул пацан. — Ты легавый, что ли? Ну, веди в участок, но только без толку все это.

Выглядело все это скорее комично. Эдакий маленький бунтарь! А вон у оградки какой-то могилы в зарослях сирени сидят за столиком еще четверо. Тоже бунтари-бродяжки. Не оборванцы, но явно давно не мылись и не стирали одежду.

Эту проблему Антон знал еще с институтских времен. Теперь в полицейских вузах уже не говорили, что источниками бродяжничества среди детей и взрослых является неблагополучие в семьях и стечение обстоятельств. Теперь ученые уверенно заявляют, что склонность к бродяжничеству заложена на хромосомном уровне. У кого-то она есть, а у кого-то ее нет. И примеры приводятся, когда в благополучной, абсолютно нормальной, чуть ли не эталонной семье сын постоянно убегает из дома, ночует на чердаках и в подвалах. И никто: ни родители, ни соседи, ни сам мальчишка — не может объяснить причин этого. Дома и сытно, и чисто, и родители не ругают, и ничем не обделяют, а вот тянет его, и все.

— Твои? — кивнул Антон в сторону лавки.

— А че? — сразу сделал злое лицо пацан и отступил на шаг, приготовившись бежать. — Мы тебе мешаем?

Антон почему-то был уверен, что это одна компашка пацанов, промышлявших на этом кладбище.

— Слушай, ты там что-то насчет пожрать говорил, — улыбнулся Антон как можно приветливее. — Там через дорогу киоск есть. На тебе деньги: купи курицу-гриль и напитка какого-нибудь. Я бы с вами тоже перекусил.

Мальчишка посмотрел округлившимися глазами на протянутую ему тысячную купюру, потом молча взял ее, подозрительно взглянул на этого странного светловолосого парня и махнул своим дружкам.

— Э-э, я щас!

Антон проводил взглядом убегавшего пацана и не спеша двинулся к его приятелям. Подойдя к лавке, он с удивлением увидел, что мальчишек здесь всего трое, а четвертой была девочка. Худая, высокая, хотя по возрасту вроде бы младше остальных.

— Можно с вами посидеть? — спросил он.

— Место некупленное, — проворчал один из мальчишек, отодвигаясь на всякий случай на другой конец лавки.

На Антона компания смотрела настороженно, но с интересом, видели, как он их дружку деньги давал.

— Курить есть? — с некоторой наигранной развязностью заговорил самый мелкий из пацанов.

— Не курю, и вам не советую.

— Ты полицай, штоль?

Антон обвел взглядом малолеток. Смотрели на него иронично, немного настороженно, но без страха. Как на чудака. Он вдруг вспомнил свое детство. Сначала благополучное домашнее, потом интернатовское, когда похоронил маму. Там он с такими встречался. Такими же независимыми, не признающими никаких авторитетов, живущими только сегодняшним днем. Ощутив какое-то внутреннее родство с этой ребятней, Антон просто сказал:

— У меня мама здесь похоронена. А вы, видать, полицию не любите. А почему «полицай»? Это ведь во время войны так называли…

— Да знаем! — перебил его другой мальчишка. — И эти не лучше. Нищих обирать — это как, нормально? Они специально их сюда поставили, а потом дань с них берут, за то что «крышуют».

— Мою маму милиционер убил, — неожиданно для себя самого произнес Антон. — Тогда так полиция у нас называлась.

— Они могут, — загалдели ребятишки. — У Нинки вон матуху в камере застудили, а теперь ее в интернате держат… А у меня батяня ни за что сидит!

За несколько секунд Антон наслушался такого, что хватило бы на несколько сюжетов для романов или фильмов. Ребятишки выпаливали свои истории с негодованием, без всякой бравады. Единственное, что сквозило в их интонациях, — это оправдание своему образу жизни, какой-то нигилизм вперемешку с подростковым максимализмом. Все плохо, все плохие — ну и ладно, мы против всех и на всех плюем.

А потом прибежал Аркашка, так звали того мальца, которого он посылал в магазин. К большому удивлению Антона, Аркашка даже вернул ему сдачу. Смешно было то, что он всем купил пепси-колы, а доброму незнакомцу персональную коробку натурального сока. Курицу компания прикончила минут за десять, а потом солидно закурили и откинулись на спинку лавки. Антон не стал возражать и ругать детвору за курево. Здесь они могли делать, что хотели.

Он не заметил, как пролетело три часа за разговорами, за совсем не детскими историями жизни, только хмурился и в основном молчал. Ему было очень неприятно, даже стыдно, потому что практически в каждой истории присутствовал момент, когда недобросовестный сотрудник полиции сделал что-то гадкое, преступное, непростительное, что повлияло на человеческие судьбы, на судьбы вот этих ребятишек. С одной стороны, Антон понимал, что просто сейчас попал именно в ту среду, где такое и случается. Попади он на вечеринку студентов, скажем, госуниверситета, то там бы подобных историй не услышал.

А потом почему-то подумал, что и там могло бы быть нечто похожее. Инспектор ДПС, вытягивающий деньги из нарушителя правил дорожного движения, следователь, подтасовывающий факты так, что невиновный человек начинает чувствовать себя преступником и вынужден платить, чтобы следователь «принял меры». Мало ли, какие там тоже можно выслушать истории! Главное, что в ребятишках он сейчас уловил озлобленность и ненависть.

Антон так и не сказал им, что он сам лейтенант полиции. Можно было признаться, убедить, что он не такой, намекнуть, что он-то как раз и борется с плохими полицейскими. Только поверили бы ему эти ребятишки, добавило бы это уважения ему в их глазах?