Поход Мертвеца

Кирилл Берендеев

В мире, застрявшем на перепутье между античностью и средневековьем, только он, наемник по имени Мертвец, может справиться с заданиями, за которые не всякий другой решит взяться. Он берётся тайно сопроводить юного царевича к месту коронации, по стране, раздираемой междоусобицей. Пытается помочь мальчику, одолеваемому демоном. Простые поручения, которые всегда оборачиваются непредсказуемым финалом. Но еще более непредсказуем итог этого долгого путешествия.

Опоздавшие к богу

— Сколько?

— Четырнадцать лет, — невысокий, тонкий, как тростник, советник шел стремительно, не оборачиваясь, будто сам с собой говорил. — Завтра исполнится. Надеюсь, вы быстро доберетесь до храма огня в Тербице. Прямой путь туда занимает неделю. Но посылать по нему вас опасно, хоть мы и получили радостные вести. Голубь принес: верные нам дружины отбили атаку отщепенцев князя, долго преследовали их, уничтожили не меньше тысячи, — второе лицо в государстве, наконец, повернулся к Мертвецу, худое, показав бледное лицо изборожденное складками, покрытое тенью сомнений и тревожных дум. — Ты ведь сможешь провести царевича окольными тропами к храму?

— Он хоть себя сумеет защитить?

— Как любого отпрыска княжеского рода, его обучали искусству воина с семи лет. Наемник, ты должен это знать, ты родился в нашей стране.

— Мило, что напомнили. Я покинул ее в два года, — и улыбнулся левым уголком губ.

Коридор кончился, они вышли на широкий двор подле крепостной стены: тяжелого строения, сложенного из гранитных кирпичей высотой в половину человеческого роста и шириной в косую сажень. Крепость, построенная в незапамятные времена, пережила столько осад и приступов, что и сосчитать трудно, вся история ее испещрена метами прошедших битв за обладание Опаи, столицы кривичского царства.

Посреди мощеной грубым булыжником площади сколотили небольшое возвышение, сейчас на нем находился темник, несколько сотских и печатников, все в парадном облачении: в темных плащах, подбитых горностаем. Перед ними около полусотни отроков, не достигших и семнадцати, в серых одеждах обращаемых. Колкий ветер гулял по двору, наемник поежился холоду воспоминаний, воспроизводимых перед ним. Десять лет назад, даже месяц тот же, только страна другая. А слова, они не меняются.

— Юноши, избранные хранителями города, к вам обращаюсь я в годину суровых испытаний. Отныне вы защита и опора не только столицы, но и всей Кривии, всей, и прежде всего той, что отдана ныне на откуп мятежникам. Трудами, чистыми помыслами и душами вы избраны в стражи, и теперь осталось вам произнесть клятву верности, чтоб стать достойными гражданами. Повторяйте за мной: «Верой и правдой, мечом и умением…».

Стоявшие в последнем ряду зашевелились.

«Куда тебя, как ты думаешь? — спросил один, его друг пожал плечами. — Искренне надеюсь, что на стену, и кормят хорошо и уж до Опаи точно враг не дойдет. А ты? — Мне в дозор. — Зачем же? — Лучше стоять наверху, — кивок в сторону темника, — чем тут, ожидая своей участи. В дозоре быстрее всего получится переменить плащ и заслужить звание».

Советник поторопил его. Мертвец, запахнувшись, прошел площадь, и, склонив голову, вошел в узкую дверь, оказавшись перед узкой винтовой лестницей смотровой башни. На самом верху их ждали. Бездержавный управитель Кривии, седовласый мужчина средних лет в простой льняной рубахе и жилете нараспашку, несмотря на холод конца зимы, пустыми глазами встретил вошедших и снова уткнулся в разложенную на грубом столе подробную карту окрестностей. Подле него стоял верховный жрец бога огня, лишь золотая заколка в высокой прическе выдавала его звание, и плечистый дородный охранник, прятавший кинжалы на поясе и в высоких сапогах. Ветер гулял меж узких окон, которые никто не спешил закрывать. С противоположной стороны стола находились губной староста города с церемониальным ключом от застенков на поясе, а подле него мальчик, по виду лет десяти, кутающийся в теплый плащ и мнущий шапку в руках. Он то порывался нацепить ее, то прятал за спину.

Мертвец остался на пороге, советник подошел к господарю, представляя вошедшего. Отец кивнул наемнику, а затем в два шага оказался подле сына, обнял, излишне крепко прижав к себе, а затем резко отстранил, так что мальчик едва устоял на ногах. Наемник пристально смотрел на это проявление чувств.

— Ты тот самый человек, что в прошлом году привез лжепророка в Кижич, устроив смуту нашим врагам? — неожиданно обратился к наемнику жрец. Мертвец кивнул. — За это отдельное тебе спасибо — тамошний орден теперь перестал поставлять Бийце своих мечников.

— Скажи, — перебил его господарь, — чем занимался ты все это время?

— Убивал чудовищ. За это неплохо платят, что здесь, что в Урмунде.

— Но разве чудовища не исчезли сотни лет назад? — вмешался жрец. Наемник пожал плечами:

— Смотря какие. Некоторые не переведутся до самого судного дня.

— От них ты и будешь ограждать мое сокровище, — без предисловий произнес Тяжак. — Вот он, будущий царь над страной нашей. Знаю, Пахолик, на непростые времена придется твое царствование, да уж что поделать, не нам выбирать. Нам всем сражаться. Ну что, наемник, повидал моего сына, что скажешь теперь?

Мертвец долго молчал, разглядывая сперва одного, затем другого. Перевел взгляд за окно, по-прежнему размышляя. Распогодилось, в свинцовой пелене туч стали появляться просветы, снег перестал крошить. В городе он таял, едва касаясь почвы, еще не пришедшей в себя после холодной, но малоснежной зимы, но в лесу, что раскинулся в миле от крепости, все еще лежал чернеющими сугробами. Какой-то всадник в темно-синем плаще торопился в город, верно, вестовой.

— Мне не все ясно, — наконец, произнес он. — Господарь, ты думаешь пустить нас лишь втроем в Тербицу?

— Вижу, тебе объяснили не всё. Вы поедете с Дориношей, телохранителем царевича, окольной дорогой. Путь пройдет через Сизую долину, а добравшись до заставы в Тернополье, вы повернете на запад, проедете лесами к Тербице, так, чтоб к исходу второй недели выйти на тракт возле деревни Обара. Никто, кроме здесь собравшихся, не знает, куда и кто отправится, все думают, царевич с воинством отправился на коронацию еще неделю назад. Горожане проводили его, не ведая, что через день мой сын тайком вернулся назад, а обоз отправился далее, отвлекать внимание дозорных князя Бийцы на себя. Теперь понятно, почему вы едете втроем окольной дорогой, в одеждах простецов?

Наемник кивнул, снова вглядевшись в царевича. Что-то ища в его лице, знакомое, понятное — то было ведомо только ему и осталось с ним. И тот же неотрывный взгляд был подарен телохранителю.

— Теперь понятно. А ты, господарь, отчего не отправился с караваном?

— Нельзя оставлять столицу без управителя в такие дни, — вдруг резко произнес жрец. Остальные, будто сговорившись, закивали, шапки заходили вверх-вниз, сгибаясь под собственной тяжестью. — Дозоры Бийцы замечались нашими отрядами в четырех днях пути от столицы, они подбираются все ближе, они ищут слабые стороны, того и гляди войско князя двинется с Косматых гор в наши пределы.

— Прости, что задаю новый вопрос. Но от Косматых гор до Тербицы всадникам пять переходов.

— Они совсем недавно подходили к Тербице, да все и полегли. — Наемник кивнул, значит, слова советника правда. — В городе тьма пеших, да тысяча всадников, туда он не сунется. А вот дорогой может случиться всякое, оттого я и посылаю вас кружным путем и без всадников…

— Я понял, тебя, господарь.

— Но сомнения, я гляжу, остались, — заметил управитель. И обращаясь к сыну: — Пахолик, покажи ему, как ты владеешь мечом.

Стоявшие подле княжича молча расступились. Мальчик вышел вперед, поклонился, как положено, не слишком проворно вынул из ножен короткий меч, сделал несколько замахов, какие обычно показывают отроки, начавшие обучение ратному делу. А после бросил меч, целясь в филенку входной двери. Лезвие врезалось в камень стены в ладони от цели; оружие со звоном упало на пол. Смутившись, Пахолик подбежал за ним, да отец оказался проворней, сам поднял и подал меч сыну, похлопав по плечу.

— Еще два вопроса, — сухо произнес Мертвец, не глядя на господаря, — сколько мне выплатят сейчас и когда отправляться?

Крепость все трое покинули подземным ходом, а далее городскими задворками, закоулками добрались до опушки леса, где их поджидали сам бездержавный управитель да жрец. На сборы господарь дал сутки, за это время наемник успел услышать об истории оставленной им очень давно родины многое: нужное и нежеланное. Как умерла царица, и престол остался свободен, как ее муж не мог взойти на трон, ибо не принадлежал роду князей Кривии, а сыну их еще не исполнилось четырнадцати, чтоб короноваться по законам царства. Подговоренный деньгами и посулами Совет объявил Тяжака управителем земель при малолетнем царевиче, но решение стало поперек горла двоюродному брату умершей, князю Бийце. Он заявил права на трон и в короткий срок поднял смуту по всему юго-западу. Его претензии поддержали в соседнем царстве, из Кижича к засевшему в Косматых горах воинству князя шли обозы с оружием, провиантом, отправлялись добровольцы, переходили границу недовольные, еще при отце царицы изгнанные из страны, а теперь, подкупленные обещаниями, решившие вернуться и отмстить. Войско выходило разношерстным, плохо обученным, первый год с ним справлялись легко, не воспринимая как серьезную угрозу. Даже изгонять Бийцу из страны не желали, будто давая ему время одуматься и, склонив выю, придти самому сдаваться и не перечить управителю. Но годы следующие вышли, как назло, недородными, худыми, налоги пришлось поднять чуть не вдвое, народ возроптал. Находились смутьяны, в том числе и жрецы, что винили во всех бедах управителя и его самодурство. К восставшим переходило все больше народа, справляться с ними становилось все труднее, самым сильным ударом стал переход первого города на сторону Бийцы — а вскоре и вся область окрест Плевелья присягнула ему на верность. Тяжак после долгих уговоров отказался от единоличного господарства в пользу Совета, назначил новых наместников. Не помогло — наместники открыто противились Тяжаку, города на западе открывали ворота Бийце. Завершение смуты виделось в спешной коронации отрока, это должно было успокоить возмущенных смердов. Если только другой претендент, стоявший с войском в пяти переходах от Тербицы, но не в силах все эти два года взять ее, каким-то образом не сумеет пробиться в залы храма огня раньше. Ведь простецам все едино, кто правит страной, так случалось и прежде: смуты исчезали, стоило одному из претендентов покрыть голову короной. Неудивительно, что Тяжак, прежде оттягивавший коронацию насколько возможно, сперва до двадцатилетия сына, потом до шестнадцатилетия, теперь поспешил объявить о торжествах.

Во время сборов случился казус. Наемник прибыл на лошади, а в Кривии искони принято ездить на конях, пришлось менять верную подругу на четырехлетнего жеребца господаря. Явно слишком дорогого для простых горожан, спешивших в храм бога врачевания, что в деревне Обара, дабы отмолить отрока, страдающего падучей. Такое объяснение поездки, придуманное жрецом бога огня, не пришлось по душе никому, но от наряженного в белые одежды мальчика уж точно отвадилось бы и самое пристальное внимание. Скрепя сердце Тяжак согласился, щедро одарив напоследок сына заговоренными амулетами, целебными кольцами и цепочками. Обняв последний раз, отпустил, мальчик тяжело, будто уже вжившись в роль, взобрался на коня, поерзал в седле и кивнул. Странно, за все время прощания Пахолик не произнес ни единого слова, да и прочие старались говорить поменьше, будто за ними могли наблюдать чьи-то недобрые глаза.

Жрец благословил царевича, телохранитель тронул коней, тягостное расставание завершилось.

Конь, везший самую легкую ношу, торопился вперед, будто окрыленный свободой, двое других, нагруженных еще и провизией, не поспевали за ним. Дориноша хотел поспешить, да Мертвец остановил его, коснувшись руки. Телохранитель обернулся.

— Я все это время вспоминал, откуда мне знакомо твое лицо, — произнес наемник вполголоса. — Ты давно служишь Тяжаку?

— Десять лет. Он доверил мне своего сына.

— Ты ведь не местный. — Тот кивнул. — Из Урмунда?

— Как и ты. Но я не знаю тебя, наемник. Лишь слышал разные байки о твоих подвигах, за которые господарь решил пригласить тебя. Скажу сразу, идея эта мне не по душе.

— Мне тоже. Даже не потому, что нас всего двое на две недели пути мимо чужих дозоров. Я вспомнил тебя. В свое время ты был палачом в армии Урмунда, десять лет назад, помнишь? А я оказался твоим пленником.

Дориноша резко остановил коня, пристально вглядываясь в наемника. Наконец кивнул.

— Ты плохо сработал тогда. Надеюсь, сейчас будешь работать лучше. — Телохранитель, не ожидавший подобного окончания фразы, только молча кивнул. Мертвец ударил в бока жеребца, догоняя царевича. Конь Дориноши всхрапнул, устремляясь следом, телохранитель поравнялся с попутчиком.

— Я могу объяснить, почему так вышло, — негромко произнес он. Воспоминания давили, не давая словам воли. Но наемник не обернулся, только головой покачал.

— Спрошу, когда придет время, — и, подгоняя коня, приблизился к Пахолику. Тот обернулся, слышал или нет последние слова, сказать сложно, на взволнованном мальчишеском лице отображалось столь сложное переплетение эмоций, что выделить одну не представлялось возможным. Тут и тревога за неопределенное будущее, и какой-то бурлящий восторг, детское веселье по случившемуся приключению, волнение после расставания с отцом и еще многое, что намешалось в юной душе, и что никак не могло найти себе выхода, лишь краснея пятнами румянца на щеках.

— Ты слишком спешишь, царевич, — начал Мертвец, но тот перебил, едва переводя дыхание, произнес сам:

— Прошу, называй меня княжич, так всем проще.

Больше суток наемник не слышал голоса царевича. Казалось, сегодня Пахолик и вовсе не сможет ничего произнести, волнение так перехватывало горло, что и эти слова он произнес с трудом, часто дыша. Дориноша подъехал, с ним мальчик почувствовал себя немного спокойней, румянец начал спадать.

— Как скажешь, — молвил Мертвец. — Но не отрывайся далеко от нас. — Пахолик кивнул, зачастил с обещанием, и тут же смолк. — За Озерами будет деревня, половина которой опустела, жители перебрались на другой берег ручья. Там мы и заночуем. И еще — в первые дни я стану закупать товары в лавках, вас с Дориношей здесь, верно, хорошо знают.

— Должно быть, — немного помолчав, ответил мальчик, теперь, когда все трое коней перешли на медленный шаг, он взял себя в руки окончательно. — Отец часто возил меня на охоту в эти края, за Озерами дивные леса, стародавние угодья моего деда… Мне не нравилось, — вдруг решительно добавил он.

— Отчего так?

— Травить зверей не по мне, нечестно. У нас и собаки и пики и нас много, а лоси да вепри, они что… да, грозная животина, но одна. Если б один на один, но отец никогда не отпускал меня, да и подобное считается уделом смердов. Наверное, я говорю что-то не то. У меня сухотка с детства, на правой руке, ведуны ее лечили, вроде побороли, да видишь, Мертвец, я все больше левой, а как правой вчера бросил меч, так и не попал. Я специально правой удары показывал… жаль, не сообразил, что ты не знаешь, думал тебя удивить, а вот не вышло. Левой я куда лучше и мечом и кинжалом владею.

— Теперь буду знать. А как двумя руками?

— Мне привычней одной… но я тебе покажу, обязательно. Ты сомневаешься во мне, я вижу.

— Нет, княжич, я думаю о нас с Дориношей.

— Наемник! — голос отрока прозвенел металлом. — Ты забываешься. Я не тот старый пророк, которого ты вез в Кижич, я могу постоять за себя, — и снова бросился вперед, погоняя коня.

— Прости княжич, ты прав.

Днем сбавили ход, а к вечеру остановились у Озер, передохнуть. Царевич не привык к долгим переходам, конечно, он не показывал виду, да подобное не скроешь. Хорошо, отец положил в переметные сумы все, что могло и не могло понадобиться, в том числе и растирки. Наемник улыбался уголком губ, невольно вспоминая схожую историю со старым пророком, Дориноша косо посматривал на него, но Мертвец молчал, промолчал и телохранитель.

Ближе к полуночи они добрались до опустевшей части деревни, когда и собаки брехать перестали, погрузившись в непроницаемо черные сны. Небо высыпало на удивление яркими звездами, крупные скопления их то здесь то там пятнали молочной белизной черноту над головой. Захолодало, деревья окутал иней.

Стараясь не оставлять заметных следов, троица пробралась к ближайшему амбару с прелым сеном, там, а не в промерзшей насквозь избе, они и заночевали. Кони некоторое время тихо ржали, переговариваясь, а после так же забылись кратким сном. На заре, немного припозднившись по нынешним временам и местам, встали, наскоро перекусив, поспешили в путь. Царевич, собираясь, все хотел показать наемнику свои финты и выпады, всю ловкость левой руки, тот еле отговорил. Мальчуган угомонился ненадолго, а едва деревушка скрылась за холмами, снова пришпорил коня, понуждая других поторапливаться, загоняя коней. Как съехали с хоженой дороги на старый проселок, стал донимать Мертвеца вопросами о наемничьем прошлом. После ночевки в заброшенной деревне, верно, впервые в жизни случившейся, все в нем искрило, каждый нерв напрягся, лицо светилось, глаза горели. Будто впервые на волю вырвался. Да и конь, под стать царевичу, каурый трехлеток, тоже куда-то спешил, торопил товарищей и седоков, рвался, застоявшись за ночь.

Когда они въехали в реденький березовый лесок, Пахолик немного утишил бег коня. Поравнявшись с наемником, благо небыстро зараставшая заброшенная дорога еще позволяла проехать парой, поинтересовался, сколько он людей убил, не чудищ, это ладно, а людей. Мертвец пожал плечами, разве ж такое считают.

— А первого? Когда и как случилось, расскажи. Ведь все говорят, такое не забывается.

— Такое и не вспоминается, — неожиданно произнес Дориноша. — Если голова все еще на плечах.

— Он прав, княжич. Но дело такое, я расскажу. Неизвестно ведь, вдруг и тебе придется мечом поработать в дороге. — Пахолик взвился, хотел достать клинок, его едва удержали. Не дай бог, коня поранит.

Мертвец попросил меч княжича, тот передал ему, глаза снова засияли как самоцветы, что скажет, как оценит.

Наемник повертел его в руке. Клинок хорошо выделан, равновесный, легкий, самый раз под юную руку. Очень острый, чтоб даже слабый удар мог пробить кожаный доспех. Царевич принял меч, смотря наемнику в глаза.

— Добрая сталь, — ответил он, по-своему улыбнувшись. — Тебе самый раз будет. Когда я только начал воевать, мне чуть тяжелее дали да короче, обычный воинский гладис. Им я своего первого и зарубил.

Кони сбавили шаг, будто тоже прислушивались к разговору. Наемник долго молчал.

— Я служил в армии Урмунда, шестой «Железный» легион. Это на самом востоке республики, много южнее тутошних мест. Мне тогда едва восемнадцать исполнилось, я год, как стал солдатом, прошел обучение. Первое время ждал с нетерпением отправки и наконец — нас направили подавлять восстание кочевников. Шестой легион шел впереди, наша центурия, то бишь сотня, замыкала движение, чтоб враг сзади не напал. Кочевники такие, для них редколесье как дом родной, из-за любого куста выскочат, в любую яму спрячутся. А часто и сами такие ямы делали, нападали скопом: то на передовые, то на замыкающие отряды. Оружие слабое, одеты в тряпье, но трудно всегда начеку быть. Вот в тот раз, только заночевали — тревога. Выскочил я из палатки, в чем был, вокруг чернота, только ругань, крики да звон клинков. И тень передо мной. Враг, друг, кто разберет. Огня зажечь не успели, так и сражались в полной темноте. Этого, первого, я долго победить не мог, все не решался нанести смертельный удар, хоть и легко было. А на втором отыгрался, разом голову снес. Только потом понял, что это свой, потом, когда светать стало. — Пахолик икнул, вздрогнув всем телом, но слушал не отрываясь. — Да, та ночь сыграла с нами в игру. От центурии тридцать человек осталось, противников полегло куда как больше, но и они, ворвавшись, принялись своих резать. Темно, жутко, крики, посвист, рев труб… будто помрачение на всех нашло.

Наемник замолчал.

— А дальше что? — нерешительно произнес княжич после долгого молчания. Мертвец пожал плечами.

— За отбитую атаку нас благодарили. Мы молчали, что тут скажешь, прошлое не воротишь, убитых самими товарищей не вернешь. Ну, с тобой, княжич, подобного не случится, нас всего трое, разберемся.

— Дориноша сказывал, он тоже в армии Урмунда служил. — Телохранитель заметно переменился лицом, услышав эти слова. Глянул в лицо Мертвеца, но тот смотрел куда-то вперед. — Но, кажется, на севере, вблизи наших границ.

Нового вопроса не последовало, телохранитель перевел дыхание. И указал на реку, предложил перейти ее сейчас, по броду, а не двигаться до моста. С ним не спорили, пересекли неширокую речушку, выбрались на заливной луг и быстро добрались до нового леска. Там и дали коням роздых. Ну а царевич, коли выдалось свободное время, немедля достал меч и принялся показывать приемы. Мертвец смотрел по обыкновению молча, потом подал кинжал в сухоточную руку. Обернулся к Дориноше.

— Кто справа от него встанет, ты или я?

— Мне привычней, — ответил телохранитель, бросая взгляд в сторону наемника. — Столько лет учил. После перелома ключицы все пришлось заново восстанавливать.

Мертвец резко обернулся.

— Так, давай начистоту. Что у царевича еще неладно, о чем с самого начала надо предупреждать? Падучая, о которой господарь поминал? Голова слабая после падения с коня? Глаза в темноте не видят? Уши закладывает? Может, порок сердца или желчь разливается…

— Не смей так про нашего правителя! — вдруг рявкнул Дориноша и тут же замолк. Царевич, сделав выпад, так и замер, обернувшись на проводников. Телохранитель кивнул своему ученику, велев продолжать работу, и произнес, едва разлепляя губы: — Нет у него ничего боле, кроме сказанного. А если что, может себя защитить.

— От ребенка или старца. Не дай боги его мечом кто посильнее рубанет.

— Не забывайся, наемник, мы же не…

— Если бы не, — шипя, произнес Мертвец. — Расчет только на то, что ягней проскользнем мимо постов да дозорных и схоронимся в крепости. А там авось народ утихомирится. Кто же всерьез-то…

Пахолик подскакал вплотную, а потому слова наемника, если не все, так последние, ему прекрасно слышны были. Мальчик побледнел, но сдержался. Долго хрипло дышал, глядя на Мертвеца, потом выдавил:

— Вижу, отец либо заплатил мало, либо у тебя руки дрожат две недели пути со мной провести. Я царевич Кривии, я себя защитить сумею, Дориноша мне в помощь, а вот ты… зря тебя отец выбрал. Не надо гнаться за такими, надо же, целую сотню в одиночку одолел. Сам еще говорил, что не деньги и не слава тебе нужны, не того ты ищешь, да и верховный жрец огня тоже видел, что не то, так и сказал напоследок…

Мертвец побледнел до синевы, а затем громко расхохотался.

— Прости меня, княжич. Ты прав, не за тем пришел на зов господаря, отца твоего. Но дело свое я поклялся до конца довести, и доведу, чего бы мне это не стоило.

— Именно так. Вот это у тебя в глазах сидит, ожидание костлявой. Я видел такое прежде, когда дед умирал, он тоже, как ты, приготовился и все ждал, ждал. Отказался от всего, всех прогнал, а потом… — Слов не хватило. Пахолик отвернулся, сглатывая горькую обиду и не глядя на наемника, произнес: — Сколько тебе отец должен? Я рассчитаюсь прямо сейчас.

— Княжич, я тебя не покину до самой коронации. Да и деньги господарь мне уже…

— У меня пятьдесят монет, хватит? — неслушающимися пальцами царевич вынул кошель из сумки, бросил в Мертвеца и ударил в бока коня пятками. Мгновение — и скрылся меж дерев, только топот копыт замирал еще какое-то время вдали.

— Ублюдок, — процедил Дориноша и лягнул своего жеребца, поспешая за Пахоликом. Через миг наемник остался один. Медленно слез с коня, подобрал кошель, взвесил, не раскрывая, и поехал следом.

Часа два прошло, прежде чем он нагнал попутчиков. Коня не подгонял, оставшись в одиночестве, тот сам рвался вперед. Мертвец сидел, пристально оглядываясь по сторонам, одной рукой держа поводья, другую положив на рукоять меча.

Попутчиков застал на переправе. Лес лишь немного расступился, пропуская через себя реку, куда полноводней и шире, чем та, которую они переходили поутру. Здесь коням приходилось переплывать студеные воды, и тот, что вез Пахолика, отчаянно воспротивился подобному. Оступился, едва не скинув с себя седока, заржал грозно. Царевичу пришлось сойти и смотреть, как Дориноша принялся раздеваться, намереваясь перевести коней за собой. Видно, устал искать другую дорогу — судя по конским следам, покрывавшим берег во многих местах, переправу они разыскивали не меньше часа, но ничего подходящего не сыскивалось. Река чернела неизведанной глубиной, по глади скользили блестки ледяного крошева, приносимые, верно, ручьями. Стынью веяло от воды, сама мысль о путешествии вплавь заставляла неприятно ежиться.

Мертвец подъехал, спрыгнув с коня, остановил телохранителя. Велев царевичу вернуться в седло, взял под уздцы коня и как был, вошел в воду.

Холод удушьем ухватил за горло, наемник прокашлялся, но продолжил идти, не оборачиваясь, не произнося ни слова. Конь несколько раз дернул поводья, но подчинялся беспрекословно. Оба поплыли к середине реки, конь смиренно заржал. Наемник обернулся: да, с остальными оказалось куда проще, они повиновались тому, кто решительней. На другом берегу, выбравшись, долго обнюхивали друг друга, будто проверяя, все ли в порядке. Мертвец вынул кусок кошмы и принялся растирать коней. Воды реки лили с него, наемник не обращал на это ни малейшего внимания. Пока не подошел Дориноша.

— Тебе б обсохнуть тоже. Там, за холмом, будет скит, думаю, стоит остановиться. — Мертвец покачал головой.

— Нет, лучше не рисковать. Скитники люди особые: или разговором измучают или на порог не пустят. Тем паче стоит царевичу там показываться, скитник, человек старый, и без пыток указать может.

— Ты на всех так? — произнес подошедший Пахолик. — Только таких, как себя, вокруг и видишь.

— Как я, вокруг как раз и нет. И хвала богам, что так, иначе и жить невозможно.

— Это точно… Мертвец, я вынужден поблагодарить тебя за коня, но не следует так геройствовать. Мы сейчас обсохнем и двинемся в путь.

— Тебе следует обсушить ноги, княжич, да сапоги…. — он хотел добавить что-то, но замолчал, возвращая кошель с деньгами. Царевич кивнул в ответ. — Ты прав, геройствовать не следовало, прости за это. Хотел загладить дурное слово, — и выругал себя, что позабыл начисто, как говорить с ребенком. Он не Дориноша, когда последний раз доводилось нянчить дитя… горло сдавило снова, будто запоздалая волна прошлась.

— Принимается, — прохладно произнес Пахолик, взбираясь на коня. — Сколько нам до привала, Дориноша?

Миновав кружным путем скит, выбрались на старый тракт. Мертвец ехал впереди, чуть подотстав, за ним двигались союзно Пахолик и телохранитель. Точно мирянин, ищущий намоленный монастырь, где бы его кровинку отпустила тяжкая немочь. Пахолик и в самом деле выглядел не лучшим образом, брызжущий фонтан страсти в нем разом поугас, ровно перекрыли животворный родник. Сейчас он как никогда прежде походил на того болящего, коим его желал представить миру отец.

— За поворотом будет колок, там можно обсушиться, — произнес телохранитель, отрывая Мертвеца от череды неприятных мыслей, проносившихся одна за одной. Наемник, обернувшись, кивнул и тут же замер, знаком повелев остальным остановиться. А затем повернул коня.

— Где твой колок, он близко?

— Что случилось? — царевич спросил недовольно. — Себя показываешь?

— Точно, княжич, показываю. По дороге кто-то движется, много. Надо поскорее сходить. Дориноша, веди.

Колок оказался рядом, даже ближе, чем предполагал телохранитель, они чуть не проскочили махонькую вершинку, где подтаявший снег мешался с прошлогодней листвой и едва слышно журчал ручей. Колок сильно зарос тальником и осинником, быстро спустившись к самому истоку, они схоронились, зажав лошадям морды.

По прошествии совсем недолгого времени мимо проскакало несколько конников, затем еще и еще. Царевич поднял голову, но телохранитель тут же вжал его в прель, закрывая собой. Конский топот продолжался, Мертвец, подобравшись к краю вершинки, выглядывал, недовольно хмурясь. Затем, когда топот стал стихать, отдаваясь лишь по земле, спустился.

— Около сотни. Одежды не ваши, герб черный с желтым, разрезанный красной молнией.

— Бийца! — зло произнес телохранитель.

— Надо спуститься чуть ниже, там хоть осинник погуще, остановимся, переждем. Утром я попробую разведать, что и как.

— Попробуй, — царевич поднялся и повел коня следом. — Только сперва поясни, чего ж ты эту сотню врагов пропустил. Мог бы выйти, объясниться с ними по-свойски. Ты ж ведь прежде так и делал. Тебя ведь одного против целой прорвы послали, как на убой. Или годы вдруг стали не те? — Мертвец невольно улыбнулся, Пахолика передернуло. — Ну что молчишь, отвечай!

— А меня и правда на убой послали. Не ждали возвращения. Но ты хочешь знать, как я убил ту банду разбойников. За две ночи. Главаря и наложниц зарезал в первую, пробравшись в палатку, пока охрана зевала. Уходя, собак потравил, чтоб сбить охоту. Нового вожака головорезы так и не избрали, друг дружке кишки бы выпустили, если б не я. Так что искали, но с оглядкой. Следующей ночью я снова пробрался в лагерь, снял охрану, да и перерезал всех потихоньку, одного за другим. Где-то за полчаса.

Пахолик хотел что-то ответить, но поперхнулся словами. Долго откашливался, сел на пенек, прикрытый войлоком, стал снимать сапоги. Не выдержал, глядя, как раздевается наемник.

— И этому человеку отец заплатил за мою охрану. Всегда меня охраняли честные, как горный хрусталь, люди, вот хоть Дориношу возьми, хоть кого… — Телохранитель поежился.

— Все верно, княжич, все так, — наемник отвернулся, выжимая рубаху. Обнаженное тело Мертвеца говорило лучше любых слов, царевич несмело разглядывал спину, ноги, покрытые рубцами и шрамами, куснул губу. Наемник развесил над костерком одежду, сам сел, закутавшись в попону, точно холод его сторонился, и достал немного вяленого мяса.

— Накройся, негоже так…

— Мне не холодно.

— Негоже перед царевичем непотребство показывать, — хмуро произнес телохранитель, но отрок тронул рукой Дориношу: не стоит так говорить.

Долгое время сидели молча, пока костерок не стал единственным светочем посреди быстро темнеющего вечера, и звезды снова не высыпали на небосклон. Удивительно, вроде солнце весь день не появлялось на небе, будто не желая видеть землю, а после его ухода за горизонт облака куда-то исчезли, обнажив сияние далеких светил. Мертвец, одевшийся и обогревшийся, еще раз предложил сходить в разведку, вряд ли эта сотня далеко пошла, разве что нервы дозорам попортит.

— Очень близко к столице, мы еще ста миль не одолели, и вот тебе, — задумчиво произнес Дориноша, закапывая в землю остатки ужина и присыпая холодным песком вперемежку с гниющими травами. — Не думаю, что просто разведка. Как считаешь? — обратился к наемнику он, глядя на царевича. Мертвец потер шею, затем пожал плечами.

— Возможно, разведка боем. Мы не знаем, сколько по другим дорогам прошло, где собираются, зачем…. Княжич, сколько в Опае войска осталось?

— Тьма пеших и полтысячи всадников, — ответил за него Дориноша.

— Нет, всего шесть тысяч пеших. Я был на последнем совете, отец велел, — будто оправдываясь, заговорил Пахолик. — Знаю, что порешили двинуть два отряда к Косматым горам, закрыть заставы и усилить дозоры в крепостях, особенно на Красном ручье. Это ведь прямой проход к вотчине Бийцы, он же трижды уже пытался штурмом взять ее. И все откатывался. Наверняка, попытается и в четвертый.

— Или поищет другие пути, — задумчиво произнес Мертвец.

— Совет решил… знаю, я мало понимаю в ратном деле, но отец очень хочет, чтоб разбирался. Он спешит обучить меня всему, ведь после коронации на меня свалится управление страной, мне надо быть готовым ко всему, прежде всего к войне с проклятым Бийцей. А я не хочу, не умею и не хочу подводить всех… после коронации первым же делом верну должность верховного главнокомандующего отцу. Он успешно сражается с княжьими ордами, он знает как, он сможет.

— Сколько всего войска у господаря?

— Три с небольшим тьмы пеших и около четырех тысяч конников.

— У князя Бийцы примерно столько же, — добавил телохранитель.

— Меньше, — возразил царевич, — тысяч двадцать пять рати. И около трех тысяч всадников… Ненамного, но меньше. Правда, его подпитывает Кижич. Но сейчас зима, трудно набрать много войска.

— Все равно ему двигать свою орду на Тербицу, а и в ней недостатка в войсках нет, и все дороги перекрыты. Как убедить всех, что он законный правитель, если не отворить врата храма огня? — произнес Дориноша.

— Ты думаешь, решится на штурм? — вздрогнул царевич. — Ведь тогда он сам возложит корону на голову, а это еще большая смута.

— Ты же понимаешь, княжич, простецам главное корона на голове, все знают по прошлым распрям, именно она и ничто другое решает споры. Долгой осады ему не потянуть, но тут время против нас — к нему присоединяются все больше сторонников, — промолвил Дориноша. И обращаясь к Мертвецу: — Не стоит ходить в дозор, у нас мало времени. Если сотня перейдет реку, их быстро выбьют обратно, если ж нет, они будут жечь деревни на этой стороне, привлекая к себе внимание, а потом уйдут, вызнав, сколько за ними отправится войска. В любом случае, здесь небезопасно. Надо повертывать на запад, а оттуда выходить к деревне Обара. Мне почему-то кажется, они через Тернополье как раз и прорвались. Я могу ошибаться, но… — телохранитель зашелестел картой, наемник остановил его.

— Верю. Будем двигаться, как ты решил.

— Но отец…

— Княжич, — мягко произнес Дориноша, — я очень сожалею, что мы отклоняемся от выверенной дороги, но сейчас не время рисковать. Если мы не пройдем, сам понимаешь.

— Понимаю. Обидно. Я и для тебя как стеклянная статуэтка, — он не закончил, кивнул, неохотно, упрямо, а затем, отвернувшись, закрылся мехами и через некоторое время заснул.

Еще заря не занялась, они поднялись. Спешно оседлали коней и отправились в путь звериными тропами вдоль тракта. Через несколько миль подобной езды, от которой все успели устать, а кони еще и переволноваться, чуя запахи волков и секачей, Мертвец не выдержал. Оставив спутников, выехал на заброшенную дорогу. Ехал по ней недолго, затем позвал остальных: никаких следов, кроме тех, что оставили вчера проехавшие всадники князя, на тракте не нашлось. Сотня или еще бесчинствовала вдоль реки или отправилась обратно кружной дорогой.

Дориноша выслушал наемника молча, кивая и хмурясь. Спал он плохо, вполуха, все пытаясь услышать звон мечей да храп загнанных коней. Ждал, но так и не дождался ответного удара царской дружины. Пахолик молчал, поглядывая то на одного, то на другого. Говорить приходилось обрывками, постоянно оборачиваясь, кони сами несли прочь, повсюду чуя запах лютого зверья. Да и путники поторапливались.

После короткого, больше для животных, нежели для всадников, привала, пустились далее. Тропы вывели на новый тракт, решили двинуться по нему хотя б всего до ближайшей деревни. А там Мертвец попытается разведать новости.

— Да в этих краях меня никто и не знает, — бросил последний козырь царевич, не желая оставаться на пути и пытаясь хоть глазком заглянуть в неведомый ему мир, — ни в лицо, ни по описанию. Дальше Озер я не останавливался, да и на охоте мы с отцом так далеко не заезжали. А из столицы я и при маме никуда не ездил. Так уж получилось, — будто извиняясь прибавил он. Дориноша покачал головой, и оба долгое время ехали молча, глядя только на холки норовистых жеребцов.

Дорога в этот час пустовала. Всадники обогнали лишь группу крестьян, медленно бредущих по обочине и при виде мальчика в белых одеждах шарахнувшихся по сторонам и сделавших в его сторону «козу» — отгоняя от себя возможную заразу. После полудня солнце наконец-то пробило пелену туч и, погрев землю, снова скрылось в свинце облаков. Ветер усилился, но дул теперь с юга, неся долгожданное тепло. Следующий холм, на который поднялись странники, явил их взорам далекую деревушку, затерявшуюся среди зарослей раскидистого ивняка. Крайние домики еще виднелись среди зарослей, а вот дальше деревня, сбегавшая в ложбину, пропадала в молодом ивняке, нещадно вырубаемом крестьянами — себе на лежаки или на кресла для продажи в город.

Дорога перед самой деревней расходилась: на юго-запад вела к Тернополью, на запад, через село, в Истислав, старую крепость, в незапамятные времена служившей границей меж Кривией и Великим княжеством Реть, государством, ныне поглощенным возвысившимся соседом. В былые годы оттуда свершались набеги на торговые пути и города, грабили караваны и сжигали поля и деревни, пока царь Ехтар не подчинил себе гордых ретичей, пройдя по их невеликим землям огнем и мечом. С той поры не стало ни княжества, ни городов его, ни крепостей, только один храм бога огня пожалел Ехтар, он и теперь стоит на острове посреди озера. Вокруг него разросся монастырь, куда изредка забредают паломники, больше изгнанные ретичи, некоторые и живут подле него, у озера. Как закончились гонения, покойная царица разрешила им выкупать свои земли обратно по дорогой цене. Но возвращающихся мало, многие, да и не только прежние жители княжества, считают, что на месте монастыря Ехтар погреб защитников столицы с запамятованным ныне названием, но правда ли это или мифы — теперь трудно узнать. Известно лишь, что в тех местах и был принят последний бой уцелевшими ретичами и именно там о присоединении княжества царь Ехтар и объявил ратникам и разослал гонцов по выжженной им земле.

Через Истислав и дальше на юг по заброшенной ретской дороге и предложил двинуться Дориноша. Пахолик смутился, обернулся к Мертвецу.

— Я слышал, за Истиславом потому дороги пусты, что много неупокоенных душ ретичей по ним бродит. Скажи, тебе приходилось встречаться с живыми мертвецами?

— Разве я не сам такой? — улыбнулся наемник. — Скажи, княжич, откуда ты знаешь эту легенду?

— Это не легенда, мой дед рассказывал, что его отряд… Да и в Опае много об этом говорили, когда два года назад посылались войска в Истислав, многие отказывались идти.

— А что войска князя?

— Неизвестно, — ответил Дориноша. — Собранное тогда войско — в основном молодняк — без боя сдалось Бийце вскоре, как покинуло крепость.

— Говорили, на него там наложили страшное проклятие, — вмешался царевич. — Ведь даже сам Бийца повелел отправить плененных сперва в горы, а затем…

— В самом Истиславе много войска?

— Не больше сотни, все местные, — ответил телохранитель, потирая подбородок. — Я как раз и рассчитываю на эту легенду. Меньше встретится народу по пути, и хоть крюк заложим, к сроку должны поспеть.

— Дориноша, получается, ты вовсе не слушал моего отца, а еще тогда продумывал, как самому править путь…

— Никак не продумывал, княжич, поверь мне, старому слуге. — Отрок еще горячился, но близость деревни сбила мысли. Когда Дориноша свернул в сторону, царевич уперся. До жилья оставалось всего-то сотня локтей, он смотрел и не мог наглядеться на неспешную жизнь у околицы, так, ровно первый раз ее и видел. Может, подумалось наемнику, и вправду первый.

— Хоть проедемся насквозь, — промолвил он, неохотно отрываясь от крестьянских ребятишек, гоняющих хлыстом чурбак по пыльной дорожке, уворовывая его друг у друга. — Может, увидим что. А Мертвец останется, разведает. Скажи, тебе в моем возрасте много приходилось странствовать?

— Нет, княжич. Как меня родители увезли в Урмунд из Кривии, так до самого поступления в армию из дому носа не казал. Так что ты еще вперед меня долгий путь делаешь.

— Но в два года…

— А что я мог помнить в два года? Только что родители рассказали.

— Ничего, княжич, уж доберемся до Тербицы, вот появится возможность всю Кривию объехать, народ успокоить короной. Это ж будет твоя государева обязанность, себя показать, утишить страну, — вставил свое слово телохранитель.

— Я поеду вперед, а вы потихоньку за мной, — произнес Мертвец, поддержав царевича, — дам знать, если что. Достану из-за пазухи шапку.

Дориноша замолчал, поглядывая то на одного, то на другого. Желваки прокатились по скулам, но спорить не стал, кивнув. Пахолик тотчас пустил коня вскачь, его догнали у самой околицы.

Мертвец проехался по деревеньке, расположившейся по обоим сторонам тракта — тихое, мирное житье, не встревоженное усобицей. Все как всегда в таких селах, полусонные жители бродят меж домов, кто-то занимается делами на свежем воздухе, кто-то у себя в избе, кто-то хлещет горькую в трактире, или бьет морду сопернику, шум и гвалт подсказали, как легко найти это местечко. Завернув у противоположной околицы, наемник спешился, поджидая царевича.

— Может, остановимся, хоть ненадолго? Не здесь, так вон там, — он указал на кабак. — Там музыка.

Оба покачали головами.

— Может, потом…

— Посмотрим, княжич, — сказал наемник. Дориноша, напомнив, что будет поджидать наемника через три мили, ударил пятками коня, тот, всхрапнув, поторопился покинуть деревеньку. Следом за ним, неотвязно, поскакал и Пахоликов жеребец, увозя мальчика подальше. Царевич постоянно оборачивался, бледный лицом, вроде крикнул что-то, да нет, показалось.

Мертвец добрался до соседней улочки, именно здесь и располагался трактир, привязал коня к стойлу и вошел. Небольшое помещение делилось входом на две неравные части — большую занимали обеденные столы с редкими в этот час и время года гостями, меж которыми сновала рябая девка, подававшая то закуски, то скверно сваренную медовуху. С другой стороны еще пара столов, а за ними, в небольшой клетушке без окон, проходили потасовки, кулачные бои под рожок или дудку, что так распространены в Кривии и так редки за ее пределами. Верно, поэтому кривичей все соседние народы считали бузотерами и дармоедами. Ну, и пьяницами, конечно, ибо редко кто в трезвом виде принимался махать кулаками за ставку или просто из удовольствия.

Мертвец прошелся мимо крепкого вышибалы, заодно игравшего роль судьи в состязаниях, но, не углядев ничего интересного в хорошо набравшихся бойцах, перешел на другую половину. Сел в дальний угол, заказав кружку медовухи, а еще вяленого мяса и квашеной капусты с клюквой в дорогу, и, отстегнув меч, принялся внимательно оглядываться по сторонам, одним этим привлекая невольное внимание.

Наконец, к нему подсели. Хозяин таверны, немолодой мужчина, распустивший брюхо да потерявший волосы, кивнул кому-то из задней комнаты, где обыкновенно хранились запасы. Невысокий прыщеватый человечек в сером кафтане да холщовых штанах вышел, присев рядом с Мертвецом. Поинтересовался, чего наемник ищет. Тот усмехнулся.

— Неужто по мне не видно? Работу по сладу, найдется у вас такая? — кивнул на меч. Человечек часто закивал следом, придвинулся поближе.

— Есть такая. Братишка мой в переплет попал. Задолжал денег одному барышнику, да теперь на мели, а срок выходит. Хорошо б пособить.

— Это не ко мне. Что мне до споров кабачников! Мне через границу перебираться, хотелось чего посерьезней.

— Ты не беден, я гляжу, вон конь какой знатный, — продолжил человечек, — чай, не за просто так получил.

— Не запросто. Троих «гусаков» завалил, одного из них конь. — «Гусаками» здесь называли всадников, верно, из-за манеры ходить после долгой езды, переваливаясь с ноги на ногу, да еще под грузом доспехов и оружия.

Человечек побледнел.

— Ты откуда такой взялся, от косматых, что ли, пришел?

— Ну зачем? Из Опаи. А что, косматые появляются? — Не ответив, человечек быстро ушел к хозяину. Какое-то время они шептались, затем хозяин подошел сам, поинтересовавшись настроением и намерениями гостя. Повторилась сказка про братишку-должника и снова вопрос: откуда ты, странник. Мертвец понял, что ничего больше не добьется, разве что задание кабачника исполнит да пару монет с него стрясет. Поднялся и, поблагодарив, вышел. Получаса не прошло, догнал и разыскал товарищей. Глаза Пахолика загорелись, едва он увидел наемника.

— Ну, что там, как? — Мертвец только головой покачал: тихо, слуги князя не появлялись.

Царевич закивал мелко, хорошо, мол, очень хорошо, и вдруг спросил:

— А что там, в таверне, я слышал, кулачные бои проходят? Ты от кулачников узнал, что и как?

— От них тоже. Нет, княжич, подраться не довелось, уж прости, напиваться надо было, не меньше трех кружек. — Царевича это знание напротив, кажется, только больше раззадорило. Теперь он смотрел на деревню полными несбывшихся надежд глазами. Будто все сокровища мира сосредоточились именно в ней.

Дориноша тихонько обнял его за плечи.

— Поспешим, княжич, будут еще деревни, в них мы обязательно остановимся.

— Надо только одежды сменить, не все мне падучего разыгрывать.

— Обязательно. Ближе к Истиславу так и сделаем.

Он еще раз обернулся, провожая взглядом уплывающую за холм деревню. И с силой ударил пятками коня, так что тот вздыбился, и бросился вперед, в поисках новой сокровищницы.

Проехав два дня пути, они свернули на старый тракт. Деревня по ту сторону речки уже оказалась под властью Бийцы, и хотя его наемники побывали в ней вот как месяц назад последний раз, все понимали: лучше обойти новую вотчину князя кружным путем. Так что следующие трое суток они упорно следовали дорогой, проходившей пятью милями севернее новой. Дориноша предложил не обнаруживать себя понапрасну, когда на пути столько подозрительных людей, по случаю и без увешанных оружием. Да и княжич устал разыгрывать из себя болящего, норовил остановиться в деревеньке, пугая белыми одеяниями селян, выказывающих попеременно знаки верности то господарю, то князю. Вот следующая деревня, расположенная всего в трех милях от своей соседки, еще торговала свое желание примкнуть к князю, и только за ней снова начинались господарские владения, правда, сильно опустошенные всадниками самого управителя Кривии. Надолго ли они простирались, сказать трудно, да и долго ли хотели оставаться в прежних руках — полагаться никто не мог. Потому решились сойти с хоженого тракта на заброшенный.

Путь этот оставили давно, он сильно зарос и местами оказался засыпан оползнями. Вот она, главная причина переноса дороги на возвышенности — пусть неудобно, вверх-вниз, с холма на холм, зато дорогу не надо после каждых сильных дождей — а они в Кривии случаются раз в три-четыре года — прочерчивать заново. Новый тракт провели не меньше полусотни лет назад, прямо через деревни — понятно, в те далекие времена никто о гражданской войне не думал. Сейчас это для жителей стало и удобством, и наказанием, ведь неизвестно, кто поедет по дороге, свои или чужие. И кто теперь свои и кто чужие? Деревни решали сами, давая пристанище одним, потом другим. Теряя и находя новых союзников, которых и кормить, и поить, и развлекать, да еще и всегда терпеть убытки от подобных побывок. За прошедшие пару лет юго-запад Кривии стал постепенно превращаться в лоскутное одеяло, где часть населения поддерживала господаря, а другая уже князя — путники убедились в том на собственной шкуре, когда на вопрос, за кого деревня, отвечали вопросом «откуда сами?».

Эта чересполосица почти полностью остановила торговлю сразу за Сизой долиной. А вот теперь Мертвец в трактирном разговоре выяснил, что именно через казавшееся прежде надежной преградой Тернополье сотни Бийцы с легкостью просачиваются самыми разными путями почти к самой столице, и как сдержать его продвижение, совершенно неясно. Разве что успеть посадить на трон Пахолика прежде, чем там окажется Бийца. Если он уже не начал свой поход за троном. Нынешняя неопределенность всегда трактовалась жителями страны не в пользу властей, раз уж они никак не могли сдержать ни натиск княжеских дружин, ни недовольство поддержавших Бийцу. Неудивительно, что Тяжак последние годы более обрушивал свой гнев на покорных и верных, не в силах достать отбившихся от его силы вотчин, пытаясь отыграться хоть где-то и как-то, а в итоге проигрывая и там и здесь. Так произошло и с Тернопольем, где второй раз за неполный год хорошо вооруженные мытари собрали с крестьян подати по новой. Неудивительно, что восстание в ключевой точке противостояния ордам с юга удалось подавить только к концу зимы, перебросив против своих дополнительные силы, да теперь, выходит, все сражения оказались напрасны.

Последний год больше всего подавлением своих и занимался господарь: создав подвижную армию из полтьмы пеших и тысячи всадников, он перебрасывал ее то в одно место, то в другое, тушить то и дело возникавшие очаги недовольства. С начала этого года одной армии оказалось маловато, ропот ушел, как тлеющий торфяник, под снег, но не прекратился, и потому в некоторые города юга и юго-запада, особенно на дороге до Тербицы и окрест нее, пришлось вводить войска на постоянное время. Войскам требовались деньги, пропитание, а еще обязательно какое-то действо, на то они и воины, чтоб искать себе врагов и защищать от них отечество. А как раз с этим выходило скверно: селяне роптали, ратники отыгрывались на них за зимнее ничегонеделание, их отсылали, призывали новых. Ропот постепенно выбирался наружу, и в город вводились дополнительные сотни из усыхающего каждый день запаса.

Все это предстало путникам на новом тракте, когда ехать по старому оказалось вовсе невозможно: оползни смели дорогу на многие мили вперед, обратив ее в вымоины, груды камней и глины. Пришлось рискнуть и, помолясь, вернуться на торный тракт. В этих местах хоть можно спешить, не оглядываясь по сторонам — ибо уже в полуторе сотен миль от столицы дороги обезлюдели. Деревни не стояли, как прежде, открытыми, но старательно огораживались от всякого встречного как в давно забытые времена пусть не шибко надежными, но охватистыми кольями в два человеческих роста. В каждой встречали исключительно по одежке. Хорошо, путникам не так требовались припасы, как знания, на чьей земле они находятся и как вести себя ближайший десяток миль, пока земля, пожелавшая стать на ту или другую сторону, не закончится.

Да и княжич, прежде мечтавший посетить хоть какую деревню, отдохнуть на кровати или хоть лавке, послушать незатейливый мотив дудок, да просто посидеть и послушать селян, о которых ему только отец и телохранитель рассказывали, теперь приумолк, съежился и держался за спиной наемника, особенно когда на дороге намечалось движение. Обычно то были редкие возы и телеги крестьян, переправлявших товар в ближайший город, подвластный одному из правителей. Изредка попадались хорошо вооруженные караваны с флагами князя или господаря, готовые дать отпор почти любому отряду, а потому передвигавшиеся сравнительно свободно. Но случались и дозоры конников, и тогда приходилось спешно покидать дорогу, скрываясь что от своих, что от чужих — опыт деревень, огородившихся от мира надежными заборами, выставивших в охрану самых крепких молодцов, до которых еще не добрались вербовщики ни Тяжака, ни Бийцы, подсказывал, что лучше не связываться ни с кем в пути, тем паче, добра от таких всадников никто не ждал: усобица приучила их брать все, что можно, и нападать на любого, кто не в состоянии дать отпор. А потому что от черно-желтых, что от красных гербов спасали только белые одежды Пахолика. Вокруг деревень простирались спешно выкопанные кладбища, и кто разберет, болезни или нападения причина их появления. Изредка встречались и кострища, от которых пахло так, что даже Дориноша сторонился, прикрывая лицо тряпкой до самых глаз. И только наемник, будто ничто земное его и в самом деле уже не касалось, ехал как прежде, ненамного обогнав пару, всегда держа ладонь на рукояти меча.

Чем ближе к Истиславу, тем больше пустел тракт, казалось, все население попряталось по подвалам, за изгородями, и только топот коней проезжавших чужаков разрушал тишину, заставляя мужиков доставать из-под лавки топоры и рогатины, а баб прижимать к себе малых деток и идти к подвалам. Всего пять суток как они двигались по новому тракту, уж до города-крепости оставалось несколько дней пути, а вид на дороге оставался такой, будто война, начатая еще прадедом царя Ехтара, длилась и по сю пору. И то — недалеко от одной из закрывшихся на все замки деревенек путники нашли несколько давно убитых людей. Оружие и доспехи растащили местные, в остальном постарались волки, так что определить, кто был поражен в сече, сказать оказалось невозможным. Равно как и то, как давно она случилась. Кто-то побросал останки с дороги, на этом посчитав доброе дело сделанным. Пахолика стошнило, молча, слезящимися глазами он молил поторопиться. Так и сделали.

За деревней, мимо которой путники проскакали во весь опор, виделась сходная картина, только трупов еще не коснулось тление. Дориноша приказал наемнику не останавливаться, чтоб разобраться, а колотить коней нещадно, но уж тут слово взял царевич.

— Косматые это, отсюда вижу, — вдруг на Пахолика волной накатила решимость. — Еще не ободрали, — добавил он и зажал рот рукой, подавляя позывы. — Наемник, задание тебе, поколоти в ворота, спроси, когда бой случился и отчего. Мы здесь подождем.

— Но, княжич, надо поторапливаться…

— Дориноша, я не с тобой говорил. И я жду.

Мертвец немедля поворотил коня и, вытащив меч, широкой гардой постучал в кованую петлю ворот.

— Есть кто живой?

Сколько-то времени прошло, прежде чем узкое окошко в широченных воротах отворилось, появилась всклокоченная рожа, едва не порезавшая себя острием копья.

— Проезжайте. Вы нам без надобности.

— И вы нам. Ответь только, трупы косматых давно здесь?

— За косматых ты б ответил несколько дней назад. Шли они к Истиславу, а вот не дошли.

— Так это их дозор был?

— Последки. Господарева сотня догнала и порезала. И сама туда же направилась. Косматые шестерых наших убили и еще дюжину с собой забрали. Два дня тут хозяйничали. С той поры своих пождем.

— Прежде наезжали?

— Прежде летом дело было, так отбились. С той стороны-то видал? — Наемник кивнул и больше не спрашивал, поехал к своим с рассказом. Пахолик воодушевился, приказал немедля спешить к Истиславу, раз так, здесь они в безопасности, они войдут в крепость, царевич объявит себя, поднимет воинство в путь, хотя бы сотню эту, они уже не будут ни от своих ни от чужих прятаться, они с триумфом, так правильно я говорю, наемник, да, с триумфом войдут в Тербицу, и корона возляжет на его чело.

— И первым же делом я сообщу о том отцу. И о первом своем указе — производстве его в мои первые советники. Не сомневаюсь, этих людей отец послал, он понял, он знает.

Пахолик закашлялся, тяжело, надрывно. Погода не баловала последние дни. Хоть немного потеплело и снег начал подтаивать, да потому, что дожди заморосили. Мерзкие, холодные, оставляли после себя стылые лужи, которые не пробудившаяся земля не желала впитывать, и от которых, как ни укрывайся под стволами вековых дерев, сколько ни подкладывай под себя веток, никак не избавишься. Меха промокали и уж не грели, лишь воняли на костре, пропитываясь запахом гари. Царевич стал хлюпать носом и вот эдак подкашливать, взятые с собой настойки помогали мало, разве что та, которую наемник давал пить, наскоро в дороге и сделанная.

— Никакая тебя хворь не берет, — каким-то странно недовольным голосом говорил княжич, — отчего так, не пойму?

— Да что тут думать, я же мертвец, — будто в издевку отвечал тот, снова по-свойски улыбаясь. Царевич надувался, потом просил еще настойки и, освободив носоглотку на полдня, спешил на коня. До Тербицы оставалось всего ничего. А последнее известие его и вовсе точно искрой ударило, куда там, еле смогли догнать через холм. Да и то потому, что Пахолик сам остановился.

— Что случилось, княжич? — Дориноша смотрел на царевича, пропустив взгляд, направленный на дорогу. Наемник вгляделся, орлиный взор его немедля выхватил цепочку людей, медленно бредущих по дороге в паре миль от них, начавших спуск с пологого холма. Всего около сотни, мужчины, женщины, две повозки, в которых также находились люди. Много раненых, перевязанных наспех. Идущие впереди мечей из рук не выпускали, остальные брели понуро, позабыв об оружии, большинство несли нехитрую поклажу. Пахолик медленно поднял руку в их направлении, затем опустил.

— Что это? — едва выговорил он. Лицо потемнело, глаза расширились, наполняясь чернотой. Он увидел царские гербы на идущем впереди кое-как вооруженном отряде из десяти человек и вздрогнул всем телом. Дориноша перехватил взгляд, медленно вытянул меч, а после краткого раздумья с силой и злостью вбил его обратно в ножны.

У самого свода земли и неба виднелись дымы, чахлые, белесые, едва поднимавшиеся к стылому небу и сливающиеся, растворяющиеся в нем. Там, за последним холмом, лежавшим на их пути, в десятке миль, должен располагаться Истислав.

На глаза телохранителя невольно навернулись слезы. Пахолик повернулся всем телом к нему, вдруг приблизился, прижался к Дориноше, а затем отстранился, будто стесняясь своих страхов, своей боли, и, хлестнув коня, бросился к бредущим.

— Княжич! — Дориноша, ни мгновения не медлив, махнул за ним. Поспешил и наемник. Передовой отряд беженцев остановился, подняв и тотчас опустив мечи, уставшие, измотанные люди смотрели на прискакавшего отрока и сопроводителей его пустыми глазами, в которых, если вглядеться, совсем недавно мелькали языки пламени.

— Кто вы и откуда? — кашлянув, спросил царевич. Молчание стало ему ответом. Он перегородил дорогу бредущим и спросил еще раз, добавив: — Отвечайте, перед вами царевич Пахолик, сын управителя Тяжака, наследник Кривии, едущий на коронацию в Тербицу.

Молчание, на сей раз не такое продолжительное. Один из воинов медленно вложил меч в ножны, за ним последовали остальные. Склонил голову перед пока еще не полноправным властителем царства. Тяжело дыша, выпрямился, разглядывая царевича и пытаясь очистить пропитанные чернотой крови латы.

— Мы защитники Истислава. Крепость пала, мы возвращается в Опаю принять кару и молить о прощении для оставшихся в живых жен и детей, — слова давались воину нелегко. — Прости нас, будущий царь Кривии, путь долог и опасен, нам надо поторапливаться.

— Куда вы собрались? Вы сдали Истислав косматым? Я сам смогу судить вас и отделить виновных от невинных.

— Истислава больше нет, — ответил ратник. — Крепость сожжена.

— Когда на вас напали? — вмешался наемник. Дориноша метнул в него злой взгляд.

— Молчи! — вскрикнул царевич. — Что случилось… как тебя зовут?

— Мое имя Боронь, я командовал крепостью до вчерашнего вечера. Третьего дня на нас напали всадники твоего дяди, князя Бийцы, числом не меньше тысячи, шли с юга, по заброшенному ретскому тракту. Два дня мы сдерживали их атаки, пока крепость не сгорела дотла.

— Чем они сожгли камни? — зло спросил Пахолик.

— Истислав никогда не был каменным, царевич, это деревянная крепость, построенная задолго до царя Ехтара. А сожгли его черной жижей, что на урмундском наречии именуется напатум. Мы сражались и в огне, да не выстояли. Я не прошу милости для себя или воинов своих, но лишь для жен и детей наших. Всех, кого мы смогли спасти, мы ведем с собой, в столицу.

— Вы не дойдете до нее так, — все же влез наемник, перебивая начавшего говорить Пахолика. — Дорога во многих местах под правлением косматых, уже в десяти милях отсюда начинается их первая деревня. Вон та, что мы проехали, еще приняла царевича как наследника, но прочие…

— Молчи, я сказал! — Пахолик раскраснелся, страх и злость, мешаясь, пятнами выступали на лице. И снова повернулся к командиру: — Я сам укажу тебе наказание и надежду на спасение. Ты должен провести меня к Тербице на коронацию, от Истислава до нее десять дней пути, мы их преодолеем за трое суток, если поспешим как следует. Все, кто пойдет со мной, все, кто помнит о чести и верности короне, все будут прощены. Ваши жены и дети… я прикажу селянам приютить их. Сколько вас всего?

— Еще раз прости мою речь, царевич, но только за три дня мы не сможем добраться до Тербицы. У нас всего два коня, да и те водовозы, их не седлают. А всего же нас вышло восемьдесят два человека, из которых воинов ты видишь перед собой, тринадцать могущих держать оружие и десять в повозках, тяжелораненых.

— Все, кто пойдет со мной, будет прощен.

— Дозволь мне спросить этих людей, царевич, — не выдержал Мертвец. Пахолик кивнул, губы его дрожали, одной рукой он теребил поводья, другой же держался, как за соломинку, за рукоять меча. — Скажи, почтенный Боронь, останавливалась ли до вас сотня всадников из столицы?

— Она не из Опаи была, а из уездного города Шата, что в десяти милях к востоку. Я просил подкрепления на случай вылазок. Часть сотни осталась с нами, а часть дозором вышла на южный тракт. Командир ее погиб в бою с косматыми, его первый помощник вон в той повозке. Сам же дозор, верно, сгинул на тракте. Мой совет — не ходите по тракту, пойдите через ретский лес. Это возьмет неделю, но обезопасит царевича. Вас всего ничего, а косматые сказывали, насмехаясь, что Тербица в их руках. Пес их знает, правда ли то, но вокруг нее их может быть немало…

— В Тербице тьма воинства моего отца. Как смеешь ты говорить, будто она может сдаться! Да у косматых столько воинства не найдется, чтоб выбить из ее стен…

— Я лишь повторил слова недостойных противников твоих, царевич.

— Не повторяй их больше! — Но запал уже прошел. Заморосил нудный дождичек, незаметно, однако разом пропитав одежды ледяной влагой. Царевич несколько раз откашлялся, поглядывая то на командира уничтоженной крепости, то на наемника. Тем временем вся вереница людей спустилась с холма и встала полукругом перед Пахоликом, ожидая его слов. Молчание затянулось.

— Почтенный Боронь, может, ты знаешь, куда отправились орды князя? — продолжил расспрос наемник.

— Добивать не стали, видно, спешили дальше, мы и так задержали их излишне. Пошли кружным северным путем в Шат, перед началом бойни я отправил туда вестника, надеюсь, добрался в благополучии.

— Много ли косматых вы положили? — вдруг вмешался Дориноша.

— Полагаю, три сотни.

— Совсем немного, — шмыгнул носом царевич. — А почему Шат?

— Оттуда открывается прямая дорога на неприкрытый дозорами север, — ответил Боронь. — Можно перерезать пути к столице с трех сторон.

Дождь усилился. Дориноша попросил у царевича позволения вернуться в деревню и переночевав там, в надежном окружении, решить как действовать дальше. Пахолик снял шапку, вытер мокрое, не то от дождя, не то от холодного пота лицо, долго молчал, но все же согласился. Вереница потянулась по дороге.

Собрались решать о путях и сроках продвижения к Тербице в деревенском трактире, царевич первое время пристально глядел по сторонам, запоминая едва не каждую доску в убогом убранстве. Скамьи, столы, несколько ларей да полок — вот и все, что имелось в ветхом сооружении, чьи нижние венцы сильно подгнили и пол покосился, точно от паров браги, что здесь готовили без устали. За изгвазданной занавеской скрывались кровати хозяина и супруги и еще несколько шкафов со съестным, подле них печка, за ней вход в погреб с ледником. Все как везде, да только видел Пахолик подобное впервые. Оттого и в разговоре принимал малое участие, отдав нить бесед Дориноше, куда больше внимания уделяя обстановке трактира, чем спорам в нем.

Народу набилось изрядно, почти вся деревня. Селяне нехотя согласились отдать шесть лошадей, шуровавшие недавно всадники князя побрезговали ими. Но идти за царевичем ни один из деревенских не согласился. Впрочем, на них и не рассчитывали. Командир сгинувшего Истислава решил сам отправиться во главе крохотного отряда. Отговаривали, но напрасно, видно, слова Пахолика задели того за живое. Он же отобрал отряд, после занялись приготовлением лошадей. Сам Боронь предложил посидеть царевичу в селе, а не спешить в Тербицу, мало ли что случиться может. Хоть и слышал он о взятии косматыми города, да не пожелал верить их словам, мало что наговорят, может, пытались, да пошли на Шат остатками. Так что лучше наш отряд разберется, а тогда… Мертвец и телохранитель возражали, да, Тербицу взять очень сложно, но раз осмелились взять крепость, значит, либо мстили за неудачи, либо действительно так сильны, что войсками разбрасываются. Выходит, у собравшихся здесь очень шаткое положение, каждый день по-своему повернуться может. Но и рисковать, возражал Боронь, тоже надо в меру, тем более рисковать не просто мальчиком, но будущим государства.

Наконец, сам Пахолик прислушался к спору и усадил командира, коротко отрезав:

— Я еду. А ты, Боронь, можешь охранять меня, оставшись здесь. И возвращаться не буду, сколько пройдено. Что станет, то и станет. А до Тербицы я дойду.

— Решили, — подвел итог Мертвец. — Как двинемся?

И снова споры. Боронь настаивал на тракте в ретских лесах, но заново оказался в меньшинстве, нехотя согласился на старую дорогу, на которую они выберутся, минуя сожженный Истислав, подлеском. Съездов с нее не было, только в чащобу, так что напорись они на новый отряд косматых, придется вынимать мечи.

Когда время подошло к полуночи, спорщики договорились окончательно и нехотя разошлись. Царевича одолел насморк, он попросил еще снадобья у наемника.

— И где ты их только берешь? — выбивая нос, произнес он, вытирая давно изгвазданным платком. — Будто у тебя запас бесконечный.

— Да нет, все в дороге нахожу. Травки сухие, корешки, вот и все, что надо для отвара или мази.

— Ведун ты. — Мертвец плечами пожал. Царевич хотел что-то сказать, но замолчал разом. Сидя подле наемника, он то бледнел, то краснел, но больше не решался поминать в разговоре предстоящий путь, а ведь перед этим только и спрашивал у обоих своих попутчиков, что чувствуют перед дорогой, как ее видят, чего именно боятся. Оба успокаивали, оба старались отвлечь и его и себя. Как и все прочие.

— Может и ведун, — наконец произнес наемник. — Иначе не выжить. Вот я даю тебе ромашку, кору липы и рубедо как основу, завариваю, остужаю дважды. Жаль, альбедо у меня нет, иначе б ты не заражался наново.

— Как только ты не заражаешься.

— Сам знаешь, мне уже поздно, — со знакомой полуулыбкой ответил Мертвец. Разговор этот меж ними велся в точности как в прежние времена, те, далекие, с первых дней выезда из столицы. Будто оба хотели вернуть их на недолгий срок, до начала путешествия.

Да не только они говорили ни о чем, отвлекаясь от пути, многие в трактире, вроде и разойдясь, но продолжали тянуть обрывки пустопорожних бесед, сидя у догорающей свечи, чей огарок уж разливался слезами на блюдце, а фитиль давным-давно надо отщипнуть. Наконец, Дориноша пригласил царевича на чердак, где ему и товарищам его предложили переночевать. Наемник с телохранителем заснули довольно быстро, царевич же, хоть и вымотался изрядно, но долго глядел в потолок, слушал шуршание мышей за стенами, и только, казалось, закрыл глаза, как его разбудили.

Он вскочил и огляделся. Дориноша осторожно потряс его за плечо. Наемника уже не было, за окнами темень, но снизу слышалось поскрипывание и шелест голосов. Перед царевичем на лавке лежала кольчуга, поддоспешник — тяжелая рубаха, прошитая железными пластинами, — а еще поножи, островерхий шлем и короткий меч. Его походное облачение, которое до нынешнего дня находилось в переметной суме. Он задохнулся, в волнении разглядывая выложенные доспехи, а потом неловко, дрожащими руками принялся одеваться.

Собрались и выехали затемно. Через пару миль, когда спускались с последнего холма на пути к сожженному Истиславу и повертывали с дороги, за спинами начал белеть восход. Молодые кони, возбужденные присутствием кобыл, нервно ржали, их все время приходилось успокаивать.

Часа через два выбрались на дорогу. Первым выехал Мертвец, огляделся, дал знать остальным — все в порядке, можно. Поспешили и другие, уставшие от ветвей ивняка, беспрерывно бьющих в лицо. К утру немного распогодилось, но в низинах еще лежал белесыми клочьями туман, пожиравший талый снег. Погода предвещала тепло — безветрие давало надежду, что облака не набегут, а солнце просушит меха и прогреет спины.

К полудню лошади стали заметно отставать, пришлось сбавить скорость, дать долгий отдых. Солнце сияло вовсю, погода установилась весенняя, на душе потеплело. Казалось, вся последующая дорога так и пройдет — в свете яркого солнца, без тревог. Даже лошади и те подбодрились, после привала не так тормозили отряд, старались, тяжело дыша, не привычные к долгому бегу. Все поспешали, особенно старался Боронь, возглавлявший отряд. Изредка он оборачивался на двигавшегося прямо за спиной наемника, что-то говорил тому вполголоса, тот отвечал; так, перебрасываясь короткими фразами, к вечеру они прошли почти полтора дня пути. И все равно царевич подгонял. Уже пятнадцать дней в дороге, да еще лошади двигаются уж очень медленно, а тут, может, каждый час на счету. Ему казалось: стоит им хоть немного сдержать бег, как они непременно опоздают, или, того хуже, напорются на разъезд, и хотя перекрестков вплоть до самого города здесь не сыскивалось, мало ли какой отряд мог затаиться в зарослях.

Первую ночь провели в еловой чащобе, укрывшись лапником — и от холода, что застудил землю ясного дня звездной ночью, и от тех, кто мог услышать коней. Костра не разводили, даже самого малого, для угольев под лежак из палок. Пробудил их колючий зимний холод, наскоро перекусив, двинулись дальше, торопясь поскорее понять, что приготовила им крепость — прием или забвение.

Вскоре заря выпустила солнце на чистое небо, покрытое едва заметными полосами перистых облачков. Кто-то из войска, разбирающийся в приметах, заметил — холода скоро вернутся, дня через три стоит ждать морозов. Но к тому времени их отряд должен стоять у ворот Тербицы.

Еще два часа пути, — солнце поднялось прилично и прогревало от души, — впереди заметили тела. Подъехав, поняли — свои. Тот самый дозорный отряд, из прибывших на помощь Истиставу. Семнадцать человек из двадцати лежали, поленьями разбросанные по дороге, странно, но в этих местах их и волки не прибрали. И еще один обезображенный схваткой труп, с разбитой головой, принадлежал косматому.

Кто-то предложил похоронить павших с честью, Боронь только гаркнул на товарища и велел поторапливаться да помнить об участи несчастных, коим и не повезло, и кои сами чужое везение растеряли. Командир снова обернулся к наемнику, сам посуди. Небольшой отряд столкнулся с тысячью, надвигавшейся на крепость, сражался как мог, но не отступил, а жаль, заметил командир сгоревшего города, хоть бы одного послали с вестью, чем всем здесь зазря пропадать. Чуть поодаль, в чащобе, заметили холмик, видимо, княжья тысяча урвала пару часов, чтоб похоронить своих. Пахолик, вдруг обретший металл в голосе, скомандовал не останавливаться, выясняя, что да как, а двигаться побыстрее, царевичу не претили, рысью двинулись в путь.

Как-то так вышло, что Мертвец и Дориноша вырвались локтей на двадцать вперед, подгоняя коней все сильнее, отрывались от отряда. Неожиданно наемник натянул поводья, указывая вдаль. Дорога змеилась черной полосой меж нетоптаных снегов, скрывающихся в чащобе.

— Я видел шевеление и какой-то отблеск, — тихо произнес он телохранителю. — Подожди здесь, узнаю, что.

— Нет уж, давай вместе, — тот кивнул, обернувшись, велел остальным оставаться на месте. В то же мгновение звонко пропела стрела, пролетев прямо над ухом Дориноши. Не задумываясь, оба ударили пятками, миг прошел, а они уже оказались подле невысокой сосенки, склонившийся над дорогой. Телохранитель сорвал со спины щит, спрыгнул с коня и рванулся к кустам. Мгновение погодя за ним последовал наемник.

За спинами послышался громкий крик Бороня:

— В круг! С тракта! — военачальник начал уводить всадников к зарослям; ощетинившись мечами и топорами, закрывшись щитами, воины образовали надежный заслон, закрыв и царевича, и коней. Мгновение протекали, но новых атак не происходило, продолжалась только та, что шла в боярышниковых зарослях.

Мертвец, еще с коня увидев шевеление в кустах, разглядел и некоторых из засечников, теперь же, определив их число — всего-то пятеро, — снял лучника с ветки сосны метким броском ножа и, покуда он рушился на головы отряда, вынув меч, бросился напрямик, ужом нырнув в звериный лаз у корней кустов. Дориноша, куда крупней и тяжелей наемника, устремился в обход, стараясь не дать разбежаться засечникам.

— Толстого живым! — крикнул Мертвец, вонзая нож в горло одному из косматых и отмахиваясь от топора другого мечом. Отряд совершил небольшую ошибку, слишком далеко отойдя от коней, и понял это поздновато, оказавшись зажатым в зарослях боярышника. Впрочем, ошибку еще можно было исправить, их пока оставалось трое против набежавших двоих. Дориноша, едва увернувшись от чекана, взял пару на себя, в том числе и того крепыша в пышных мехах, которого наемник назвал толстым. По всему это и был глава пятерки. Вооруженный тяжелой саблей, он ловко оборонялся, закрываясь и товарищем, и небольшим квадратным щитом с цветами герба Бийцы. Второй так же ловко орудовал коротким копьем и клинком, телохранитель прижался к стволу и лишь так мог отражать атаки. А затем, с силой отбив новый пырок, рубанул мечом. Мгновение они оставались наедине — главарь и Дориноша. А по прошествии оного тот валялся, сбитый ударом обуха в спину, судорожно ловя воздух легкими.

Дориноша тотчас вспрыгнул ему на грудь, приставил меч к горлу.

— Выкладывай, откуда, кто такие, зачем. Быстро!

Толстый, никак не придя в себя от удара, только хрипел. Мертвец подошел, дважды свистнув пронзительно, давая понять отряду, что дело сделано. Телохранитель пнул в грудь лежащего, снова приставил к горлу меч. Но как-то неудачно, по телу главаря прокатилась судорога, он дернулся и будто намеренно резко поднял голову, не в силах продышаться. Безупречно заточенный меч сам вошел в глотку, рассекая трахею, кровь полилась рекой.

— Тербица… князь… чудовище… чудовище! — еще раз вздрогнув всем телом и этим сильнее распоров горло, прохрипел через силу главарь и затих.

— Придурок! — Растерянный телохранитель поднимался, не смея обернуться к стоявшему рядом Мертвецу. — Какой же ты, к демонам, палач! Все запорол. Меня не убил, а этого вот с ходу прикончил, будто нарочно слова сказать не дал, — и принялся обыскивать карманы убитого. Сыскалось немногое: кинжал, несколько монет да полупустая фляга бражки.

— Тебя не убил, — телохранитель не мог уже молчать долее, — не мог. Помнишь, отвел на тропу и выпустил. Ты же пятнадцатый был. Мне решать, вот я…

— Ты решил. Много денег взял за побег?

— С тебя? — не понял телохранитель.

— С того, кто меня взял через сотню шагов и на три года в кандалы…

— Дориноша! — Оба, увлеченные злым спором о давнем, не заметили, как вокруг них уже сгрудились все остальные. Царевич, протолкавшись поближе к телохранителю, сперва слушал, потом, не выдержав, бросился к нему, схватил за грудки, да едва не завалился. Отпустил. Произнес, давясь словами: — Так кто же ты такой?

— Скажи уж ему, — бросил Мертвец, медленно приходя в себя. — Авось поверит.

Дориноша не обернулся в сторону наемника. Выдохнув, попытался положить руку на плечо царевича, тот извернулся, рука плетью упала к бедру. Наконец, сказал:

— Я четыре года служил ликтором при военачальнике Шестого легиона Лепиде. Я рассказывал тебе, княжич, что происхожу из семьи вольноотпущенников, за особые заслуги меня удостоили чести стать…

— Палачом?

— Ликтор не только палач, он еще и глашатай и вестовой. Он исполняет поручения военачальника и имеет право носить фасций, символизирующий власть и закон, — растерявшийся телохранитель говорил едва ли не первое, что приходило в голову, не смея глаз поднять на своего воспитанника. И по-прежнему не поднимался с колен, стоя над почти обезглавленным трупом главаря.

— Ты же рассказывал мне, что служил только на севере.

— Так и было. Шестой легион в те годы находился там. После убийства Лепида я, как и многие другие…

— Меня это не касается, Дориноша. Что ты творил на самом деле? — Странная тишина установилась, говорил только царевич, все прочие молчали, вроде бы отстранившись от троих, но поневоле слушая разговор, становясь его соучастниками.

— Закон, — хмуро произнес телохранитель, по-прежнему не смея поднять глаз. — Мне надо было сказать тебе еще раньше, княжич, прости, что вышло в не самое удачное время.

— Еще какое неудачное. Говори же.

— Я имел право казнить преступивших закон легионеров. За предательство, за оставление знамени, за дезертирство, за воровство и изнасилование… — наконец, встретившись с глазами Пахолика, замолчал враз и продолжил иным голосом: — Мертвец тогда именовался… неважно. Он и его товарищи должны были удержать лагерь до прихода основных сил, но оставили его. Из двух сотен выжило пятнадцать. Лепид пришел в ярость, узнав это, приказал устроить децимацию, то есть казнить каждого десятого, а остальным выдавать один овес две недели. Но их было пятнадцать, и жребий вытянули двое, тогда Лепид переложил бремя выбора на мои плечи. Я… я отпустил Мертвеца, таково распоряжение Лепида: либо уход из легиона, либо смерть. Второго я казнил.

— Ты отдал меня в плен венедам.

— Я не знал. Я отпустил тебя, наемник, — Дориноша выглядел совершенно раздавленным. — Показал тропу, по которой всего четыре часа назад прошел дозор, сказал куда идти и дал десять монет. Я представить не мог, что…. — телохранитель замер, ожидая слов Мертвеца. Но тот молчал, хмуро глядя на Дориношу. Потом протянул руку.

— Поднимайся. Нам пора в путь. — Телохранитель несмело коснулся ладони, поднялся, не поднимая взгляда. Забрав коней убитых, отряд высыпал на дорогу, Мертвец поинтересовался, не было ли другой засады, с другой стороны тракта.

— Как не быть, была! — воскликнул Боронь. — Там, в осиннике. Да что-то они драпанули, едва только мы спешились. А их человек пятнадцать, не меньше.

— Ты давно здесь служишь?

— На дороге? Мертвец… я ведь вырос в Истиславе. Двадцать пять лет как на стенах сижу.

— Выходит, ты нас и спас от засечников.

— Да какие засечники, ни еды, ни воды с собой, только денег немного да кони резвые. Похоже, дезертиры, подальше от князя рванули, а услышав нас, схоронились, думали, что-то урвут с разбитого войска. Выходит, не зря тот в мехах назвал князя чудовищем. Значит, дойдем до Тербицы, значит, ждут еще нас там.

— Похоже, ждут, — медленно произнес Мертвец, и, дотолкав лишенного всякой жизни Дориношу до коня, занялся перекладкой седельных сумок.

Самых слабых лошадей освободили от всадников, нагрузив поклажей. Тронулись в путь, двигаясь теперь заметно быстрее. Княжич ехал впереди отряда, рядом с Боронем, Дориноша скакал одним из последних, вместе с наемником. Через несколько часов добрались до развилки на старом тракте, еще совсем немного, полтора десятка миль, и они встретят Тербицу. Крепость издалека видна: массивные стены, высокие башни, луга окрест, заваленные камнями, покрытые кольями и засеками. Редкие деревушки, будто шарахающиеся от могучей твердыни, не зная, что и ждать от нее. Не знали и путники, поспешающие долгой дорогой.

— Прости, что затеял этот разговор, — наконец, произнес наемник, замедляя ход коня. — Не к месту и не ко времени.

— Это верно, — кивнул неохотно телохранитель. — Да только сам виноват, должен сказать прежде. Но вот боялся испугать, княжич, он же мальчишка, он… да что я, до восьми лет ему в руки ничего острее ножа не давали. Крови боялся до обморока. Учили приемам ратным, да что толку, ты сам видел. Это он со мной хорохорился, а сейчас… Глупо как все вышло, — поцыкав на себя, он чуть прибавил ходу, будто спеша отделаться от разговора с наемником. Но от Мертвеца невозможно так просто избавиться, миг — и он снова поравнялся с Дориношей. — О казнях ему не говорили, в учении против других только палки и давали. Он и вырос видишь каким, даже помыслить о смертях боится. Не представляю, как править будет. Да он ведь сказал, как, все отцу отдаст. А тот тоже отдаст — потихоньку, по крайчику — князю. Царица-матушка умела держать в узде, а Тяжак, он не правитель…. Вот как такие непохожести друг с другом сходятся, не знаю.

— У господаря не имелось земель, титулов или еще чего? — Дориноша только головой покачал. — Значит, вправду по любви.

— Только не принесла она нам ничего, кроме разора да усобицы. И княжич слаб, а опоры у него нет.

— Ты ему опора. — Телохранитель поднял глаза, уж на что крепок был наемник, да и то отвел взгляд.

— Не сейчас, — и поскакал вперед, нещадно нахлестывая коня. Наемник так же прибавил ход. Прокричал еще издали:

— Он не будет помнить все время!

— Я буду.

— Ты хочешь оставить его? Отец слаб, но ты-то сильнее. — Дориноша резко поворотился, заставив коня заржать зло.

— Я никогда не оставлю его, Мертвец. Что бы ни случилось, ты понял? Он для меня плоть и кровь, он… он — все, — горло перехватило, телохранитель замолчал на полуслове.

— У тебя семьи нет? — спросил, уже заранее зная ответ, наемник, собеседник кивнул.

— Будто по мне непонятно. И хватит об этом. Мне достаточно того, что есть. Ты еще…

— Я еще раз прошу прощения, — четко произнес Мертвец. Дориноша как-то разом осел в седле.

— Не надо. — И после долгого молчания: — Ты… скажи, ты долго пробыл в плену?

— В рабстве. Три года в каменоломне. Бежал, вернее, выгнали, — и, усмехнувшись, пояснил: — Уж больно дохлым был после побоев, вот и посчитали мертвым, привязали к еще живому как груз, бросили в яму, присыпали землей. Могила одна на всех. Это со мной в первый раз вышло. Забавно, но с той поры умирать вошло в привычку.

— А потом, после ямы?

— Да что, вернулся. Снова воевал, но уже из-за денег. После завел семью. Наверное, запах остался, — непонятно к чему произнес он и тут же переменил тему. — Лучше остановиться пораньше, чтоб к полудню быть в Тербице.

Дориноша кивнул и, догнав Бороня, стал сводить отряд с дороги.

К рассвету они увидели крепость. Тербица возвышалась над миром, розово-черная в дымке, странно далекая и близкая. Всходившее солнце в бездонном голубеющем небе полосовало черные стены сиянием наступающего утра. Башни поблескивали металлом, неприступно холодные на фоне непроснувшегося леса, раскинувшегося на многие мили за твердыней.

Дорога враз стала хоженой, вчера они сошлись с проезжим трактом, что вел по южному краю ретского леса, через горы, в северные провинции Урмунда, перед горами разделяясь и резко беря на запад, уходя к единственному порту Кривии, отбитому, а затем и выклянченному полтораста лет назад у Кижича. Сейчас только там кипела обычная жизнь. Городок Утха, куда можно было добраться, лишь уплатив пошлину за проезд и так же вернуться, последние годы становился все больше сам по себе. А с той поры, как Кижич запретил кривичским войскам сопровождать торговцев, и вовсе уподобился городу-государству.

Дорога, ведущая к Тербице, пустовала. Обычно в этот час по ней шли на работу лесорубы, собиратели, охотники — ретские леса славились и грибами, и ягодами, и, уж тем паче, самым разным зверьем. Уходили на заработки угольщики, ремесленники. Но чем ближе оказывались деревни, кольцом окружавшие город, тем глуше и тише становилось окрест. Будто повымерло все.

Так и есть. Отряд проехал странное поле битвы, не битвы даже, непонятного побоища, когда два десятка воинов князя попросту легли на землю, да так и не поднялись с нее. Ни ранения, ни следов ядов, ни удушения не нашел пытливый Боронь, оглядывая трупы. Их и зверь сторонился, будто не верил смерти. Странное дело, произнес командир, поднимаясь над поверженными, никогда прежде видеть подобного не доводилось. Мертвец же, подойдя к трупам, даже склоняться не стал, дернулся, будто ужаленный, и пошел к коню.

Впрочем, настроение у многих поднялось — как же иначе, ведь враг лежал, недвижимый, у ног их коней, и вот еще несколько всадников, будто спешивших куда-то и тоже княжеских войск, и дальше, и еще. Будто кто, проходя по дороге, незримым оружием, не оставлявшим следов, косил и косил косматых. Не только их. Вот и лесорубов, бредущих с делянки, и углежогов. Отряд подъехал к деревушке, что пристроилась подле тракта, долго стучали в ворота, но им не открыли. Дориноша перемахнул невысокую изгородь, недолго побродив по деревне, где в отчаянии мычали недоенные коровы да клохтали беспокойно куры, вернулся, покачав головой — одни трупы. Будто мор прошел.

Мертвец не выдержал, спешился, достал из-за спины полуторный меч и принялся яростно чистить его и мазать странной черно-зеленой мазью, мазать отчаянно, с силой, затем, когда мазь растворилась на мече, покрыл его снова и так проделал это четырежды, не отвечая на вопросы, не поднимая головы. И лишь затем убрал меч и, вскочив на коня, принялся догонять остальных. Подъехал к телохранителю.

— Скажи, князь Бийца — он каков? Ты говорил как-то, что видел его не раз и не два.

— Я думал, ты мне расскажешь, что за дрянь втирал в острие. Ну, значит, не надо… Прежде, при матери, он частым гостем в Опае был. Особенно как царица занедужила. Проведывать приезжал, — он скривился. — Мерзкий человечек, подлый и жадный, коли вцепился в кусок как собака, не отпустит, пока не зарубишь. Если он здесь где-то, возле Тербицы с остатками скопища, по мне так сразу убить, а потом договариваться с командирами.

— Похоже, так просто не получится, — произнес Мертвец, оглядываясь по сторонам.

После деревни трупов не находилось, дорога вильнула, еще поворот, и они выйдут напрямую к единственным вратам Тербицы. Конечно, из любой крепости находились и тайные ходы, ведущие под землей за мили от нее в леса, поля, холмы; не являлась исключением и Тербица, но знали о них только местные тысяцкие да жрецы. Снова добрый знак, что мертвецов нет, еще более приободривший всех уже, кроме наемника. Пахолик и вовсе подъехал к Бороню, просил трубить в рог, а после догнал и поговорил с телохранителем, просил прощения за несдержанные слова, недостойные княжича, и простил его. Отрок будто неведомые силы обрел, он то рвался вперед к крепости, то сходил с тракта, выискивая что-то одному ему видимое, не находя, снова догонял растянувшийся его милостью отряд — и так по-мальчишески непосредственно радовался виду растущей твердыни, что не заразиться ею не представлялось возможным. До которой и осталось всего ничего — спуститься с холма и добраться до ворот.

Рог, наконец, затрубил, возвещая о прибытии царевича. Долго, протяжно, краткий перерыв, и снова. Отряд выбрался на долгую равнину, изрытую кольями, по неширокой дороге, ведущей прямиком к надвратным башням, приблизился к Тербице. Крепость, выросшая за последнюю сотню лет едва не вчетверо, наконец-то ответила. Горн прозвучал со стены, решетка перед воротами стала медленно подниматься. Всадники остановились, поджидая. Когда-то прямо за этими воротами находилась большая площадь, казармы, несколько рядов улочек разбегались, чтоб упереться в стены другой стороны. Сейчас все иначе, ныне уже третий ряд стен опоясывает заднюю часть города, вмещающего в себя сорок тысяч населения, большая часть внутренних укреплений срыта, а оставшиеся образуют замысловатый лабиринт, попав в который неприятелю придется искать выход под градом стрел и камений, кипящей воды и масла.

Наверху что-то ухнуло, решетка остановилась, стали расходиться ворота. Навстречу прибывшим под звуки горна выехала процессия: советник господаря, храмовники и несколько десятков всадников. Позади них бежали ратники, выстраиваясь вокруг отряда кольцом. У всех на груди черно-желтое поле герба, пересекаемое красной молнией. На стенах появились арбалетчики в тех же цветах, целящиеся в отряд.

— Что же это? — беззвучно произнес Боронь, враз опуская поводья.

— Добро пожаловать, княжич, к стенам славного града Тербицы, — произнес советник, как только десяток прибывших оказался в плотном кольце. — Сожалею, что не могу дать пройти тебе и твоим товарищам дальше, ибо смысл в этом пропал начисто. Вот уже три дня как король Бийца Второй, прозванный Смиренным, поклонился пред алтарем богу огня и, получив от него благословение, взошел на престол. Весть об этом теперь расходится скорее ветра, по всем городам и весям нашей славной отчизны, — советник еще долго восхвалял достоинства нового государя, его благочестие, искренность и отвагу, эта долгая речь вывела прибывших из оцепенения. Некоторые воины похватались за мечи, но их благоразумно шуганули копейщики. В этот миг разом очнулись все, пребывавшие в забвении, начали оглядываться по сторонам, переглядываться меж собой, шептаться. Удар копий о щиты заставил их замолчать.

— Где мой дядя, я бы хотел его видеть! — внезапно прокричал Пахолик, сверля глазами советника. — Я бы хотел… сразиться с ним, как мужчина с мужчиной, — внезапно закончил он. Советник посмотрел на него несколько изумленно, но ничего не сказал. — Я требую суда бога, — продолжил царевич.

— Прости, мальчик, но суд бога лишь для достигших восемнадцати лет. Но ты можешь подождать пока. Хотя нет, государь велел сообщить тебе, когда ты наконец появишься, что не желает тебя видеть. Клянусь, я уговаривал его погодить с церемонией, он поначалу слушался, но ты и твои товарищи так долго бродили где-то, что государь Бийца Второй потерял терпение. Если б ты появился хотя б неделей раньше….

— А мой отец, где он?

— Он в добром здравии и передает свои сожаления, что не смог прибыть ни на празднество воцарения, ни на казнь своего сына. Впрочем, его отречение при мне, можешь взглянуть, оно даже не распечатано.

Советник извлек сложенный вчетверо пергамент, припечатанной сургучом и обвитый лентой цветов прежнего правления. Подал через ратника Пахолику, тот рывком сломал зеленый воск, вскрыл и быстро прочел письмо. В самом деле, отречение — написанное отцовым почерком и скрепленное его перстнем-печатью. Тяжак клялся в верности Бийце и соглашался сдать город, в случае, если ему непременно оставят в управление его прежние владения и столицу под нерушимые гарантии самого князя, а также в присутствии доверенных лиц, которые перечислялись ниже — советник, жрец бога огня, двое думных печатников, верно, тех которым отец доверял особо или на которых мог рассчитывать. Всех их, как помнил Пахолик, назначила еще его мать, и все они, кроме восседавшего на жеребце советника, либо предали его, либо казнены. На своих слуг Тяжак не рассчитывал, доверился более надежным, но так только казалось.

Лист из ослабевших рук выхватил Дориноша, быстро пробежал глазами, нервно содрогнувшись, передал наемнику, тот усмехнулся неприятно и отдал бумагу подбежавшему воину. Царевич медленно сползал с коня, телохранитель, спрыгнув, едва успел подхватить его. Мертвец также спешился, дал понюхать, а затем растер виски мальчика живительным перечным бальзамом. Мальчик стал потихоньку приходить в себя.

Тем временем охрана советника спешила и всех остальных, забрав животных. Странно, что ни у кого не взяли оружия, может, советник порекомендует им достойную смерть, подумалось Мертвецу. Да, скорее всего. Зачем новоизбранному царю марать руки наследником-мальчишкой, так рвавшимся да ненамного опоздавшим на встречу с богом.

— Советник, — возвысил голос Мертвец. — А как со мной? Мне обещали еще четыре тысячи, если княжич доберется до Тербицы. Он здесь, может, рассчитаешь меня?

На него посмотрели, ровно на безумного. Все — и советник, и царевич, и ратники нового государя, и отряд Бороня.

Внезапно советник расхохотался. Смеялся долго, надрывно, замолчал резко, сверкнул глазами.

— Ты прав, наемник. Все верно, ты довез княжича до Тербицы. Пройди со мной и получишь награду.

— Я только прежде хотел узнать одно. Каким же образом нас так ловко опередили?

— В этом нет ничего удивительного. Через два дня после вашего отъезда войска государя Бийцы численностью в тьму пеших и две тысячи всадников подошли к Опае. После короткого штурма они были отбиты, но захватили в плен около сотни лучников с северных башен. Той ночью я повелел открыть ворота. А перед этим уговорил господаря написать это письмо. Господарь просил лишь гарантии для себя и меня в качестве проводника его условий. Я передал второе письмо государю Бийце, тот посмеялся над страхами Тяжака и велел назначить того владетелем северных земель, если он немедля покинет столицу, что и было сделано. Сейчас новый владетель уже добрался до Шата и, вероятно, продолжит путь в Сихарь. Голубиной почтой мы получили известие, что он счастлив служить своему господину и станет верным его…

— Довольно! — Пахолик, побелевший точно саван, попытался вырваться из рук телохранителя, но упал. Его тотчас подняли, он вырвался. — Что вы творите? Я проехал Кривию, я был… во что вы превратили ее? По дорогам всадники, как вороны, налетают на всех без разбора, лишь бы поживиться — чьи они? Уже неважно. Деревни воюют с деревнями, города с городами. Я не знаю, как давно это творится, я только ныне отправился в первое путешествие. Советник, скажи, вы этого хотели, тебе и Бийце это надо?

— Кривия не раз проходила испытания огнем, — холодно ответил тот. — Пройдет и ныне. Если б отец твой отрекся раньше, ничего подобного не случилось бы. Но он решил сам править, усадив тебя на шаткий стул вместо трона. Пусть радуется, что ему достались владения, а не плаха.

— Вы просто не смогли сломать всех защитников Опаи, — влез Дориноша, — вот и отправили в почетную ссылку. Если не придушили по дороге.

— Всему свое время, телохранитель. Ваше — уже сейчас. Я надеюсь, княжич, ты ожидал подобного?

Пахолик побледнел, но выстоял, не сломался под пристальным взглядом. Произнес враз осипшим голосом:

— Как меня казнят?

— Тебя не казнят, мальчик. Я отдал тебя ему. — Тут только окруженные смогли разглядеть скрывавшегося за пышным плащом, раздуваемым северным ветром, всадника в темно-зеленых одеяниях, безоружного и бездоспешного. Мертвец сделал шаг вперед, закрывая княжича, тот непонимающе глядел на спешившегося, от которого все прочие воины старались держаться подальше. Советник, едва с ним поравнялся неведомый попутчик, и тот поспешил отъехать к воротам, большинство окруживших отряд попросту раздались в стороны, заходя за колья и путаясь в завалах камней. Как можно дальше от встретившегося лицом к лицу с наемником.

— Я заберу ваши души, — произнес он ровным голосом, столь спокойным, будто изреченным искусно сделанной куклой. Ни радости, ни сожаления. — Все, кроме его, — он ткнул пальцем в наемника. — Его душу я уже забирал, да она вернулась.

— Значит, ты узнал меня, Жнец душ? — улыбнулся Мертвец. — И я тебя вспомнил.

— Я помню все души, что храню и что пришлось отпустить.

— На днях ты забрал немало душ. Ведь я правильно понял, взять Тербицу пригласили именно тебя?

— Так и есть, наемник. Тербица — город-крепость, ее непросто взять человеку с одной жизнью, даже будь у него в распоряжении большое войско. У меня сотни жизней, а потому…

— Князь, прошу прощения, царь Бийца Смиренный милостиво одарил тебя своими подданными. И до и, как я думаю, после.

— Осада оказалась непростой. Один с малой поддержкой воинов князя, питающей меня и дурно помогающей — и против двенадцати тысяч войска и ополчения. Я потерял очень много душ.

— Тогда, раз у меня есть маленькое преимущество перед прочими, давай заключим сделку. — Жнец пристально всматривался в лицо наемника, не понимая, к чему он клонит. — Можешь считать это забавой, но раз палачом избрали тебя, в твоем праве казнить и миловать. — Тот кивнул. — Я предлагаю тебе сразиться за одну из душ — за княжича Пахолика.

— Зачем тебе это?

— Считай моей блажью, но я слишком долго добирался сюда и соскучился. В пути не было развлечений, а я, как ты знаешь, их жажду. — Жнец молчал. — Давай так: если я смогу выбить из тебя хотя бы половину сжатых недавно душ, княжич уйдет. Вместе с телохранителем, не отпускать же мальчишку одного. Если нет, ты меня убьешь.

— Я не убью тебя, Мертвец, ты воскрешенный. Второй раз твою душу мне не заполучить, как бы ни хотелось, она уйдет богам. Я просто исполосую тебя и брошу подыхать перед крепостью. Ты двужильный, значит, будешь мучиться долго.

— Выходит, мне всюду выигрыш, — улыбнулся наемник. Жнец усмехнулся, темное обветренное лицо его на миг посветлело, будто от приятных воспоминаний, а затем снова сделалось непроницаемым. Человек как человек, и все же недаром беглец из-под стен Тербицы называл его в предсмертной агонии чудовищем.

Есть такая порога магов, рождающаяся, быть может, раз в столетие, столь способных в некромантии, что одного взгляда им оказывается достаточно, чтоб вытянуть из человека не просто жизненную силу, но и напитаться самой душой, став сильнее, крепче, здоровей — ровно настолько, сколь много или мало сил и здоровья имелось у несчастного. Такой некромант мог жить вечно, по крайней мере до самого конца человечества в последней битве богов и людей. Этот колдун обычно бродил по странам, в которых возникают распри и усобицы, и кормился здоровыми, выращенными на убой жизнями — солдатами, которым предстояло идти на смерть. Часто его приглашали намеренно, вот как сейчас, помочь одной из сторон. Наемник не раз слышал о Жнеце душ, но столкнуться лицом к лицу довелось лишь однажды, чуть больше шести лет назад.

И вот снова.

Он ждал этой встречи с того мига, как услышал от умирающего главаря беглецов слово «чудовище», нутром почуяв, о ком может идти речь. Говорят, Жнеца душ можно убить, легенды гласили, когда-то и кому-то это удавалось. Геройский, но бесполезный подвиг, ведь на место одного приходил новый, земля будто нуждалась в них, будто ей с течением долгой жизни отходящего от дел Жнеца требовалось больше крови. И она сама направляла к тому героя или другого ведуна, яростней, отчаянней стремящегося занять место, за которое прежний, поживший свое и чужое некромант не так и держался.

До сих пор Мертвец не мог понять, что он избрал себе ныне — не то геройство, не то смерть. Наверное, последнее. Умирать давно уже не страшно, страшно умирая не умереть.

— Договорились? — спросил наемник, Жнец кивнул. — Тогда надевай побольше брони и бери оружие полегче, битва будет долгой.

Раздраженный советник явился, пытаясь отговорить колдуна, но оказался послан за доспехами. Оружие Жнец отобрал у ближайшего воина — короткий меч и большой круглый щит. Мертвец выпил пузырек оздоравливающего зелья, пожалев, что ребис для его изготовления у него закончился.

Наконец, часа не прошло, оба подготовились. Княжича, пытавшегося пробиться к Мертвецу, что-то кричавшего ему, отвели подальше, вместе со всем отрядом. Советник так же предпочел наблюдать за битвой от ворот крепости. Туда же переместилось большинство войска Бийцы. Лишь один круг в полсотни бойцов остался, и то волей советника. Неизвестно кого и зачем сторожить.

Колдун встал в стойку.

— Твой ход, ушедший, — бросил он наемнику. Тот медленно вынул из-за плеча полуторный меч, в другую руку взяв кинжал. Жнец хмыкнул: — Меч-бастард. Где ты достал его?

— В обители ордена Багряной розы. Я им понравился.

— Не больше, чем мне. Начинай.

В один миг наемник будто перестал существовать. Превратившись в стальной вихрь, он оказался подле Жнеца и набросился на него: перерезал руку, пробил панцирь, проткнул горло кинжалом, крутанувшись на месте, срезал голову, полоснул по шее, с силой повернув в ране лезвие меча-бастарда. Отшатнулся и, увернувшись от удара Жнеца, подсек тому сухожилия, вонзил кинжал в бок, резко выдирая острие и отталкивая колдуна от себя. Тот рухнул наземь, но всадить меч в грудь не дал, откатившись в сторону, щитом ударил по ногам Мертвеца, заставив того упасть, и рывком поднялся. Встал на ноги и наемник, вглядываясь в противника. И снова перешел в атаку. Обрубив кисть, державшую щит, заставив обронить его, пропорол живот и пах, порезал бедра, снова ударил в горло. И сам, увлекшись, получил мечом в грудь, спас только прочный панцирь, на котором появилась заметная прорезь. Латы же колдуна за короткое время боя оказались сильно изрезаны, лишились завязок и теперь хлопали по спине при каждом движении.

Жнец не стал поднимать щит, выхватив второй меч из-за спины, и сам перешел в атаку, не давая Мертвецу мига передышки. Битва превратилась в танец, размеренный, осторожный, лишенный прежней злой торопливости. И если почти всякий удар Мертвеца убивал, то большинство выпадов Жнеца, не столь хорошо подготовленных, отбивалось наемником более или менее удачно, а некоторые все равно достигали цели. Но ведь Жнец и не собирался убивать противника, он желал тяжелого ранения его и только, а для этого готов был ждать и терять жизни еще очень и очень долго.

Новый удар сбил шлем наемника, по лбу потекла струйка крови, еще одна закапала с руки. Мертвец перестал спешить вовсе, у наемника возникло странное ощущение, будто он борется с восковой куклой, в которую сколько ни втыкай меч, все раны мгновенно исчезают. Наскоро стерев кровь, капавшую на лицо, он снова перешел в атаку. И тут же был пойман — мечи снова прошлись по груди.

— Скоро устанешь, — произнес Жнец, вращая мечами. Дыхание его ни на миг не сбивалось.

— Посмотрим, — хрипло ответил наемник, всаживая кинжал в печень и ударяя противника в пах, отбрасывая колдуна подальше, чтоб самому перевести дух.

Бой продолжался уже час, но и не думал прекращаться. Мертвец, получив немало ранений в правый бок, пусть и слабых, прошедших вскользь, стал действовать медленнее, чуть подволакивать ногу. Он отбросил кинжал, схватился за меч обеими руками. Сбросил и порубленные латы, оставшись только в поддоспешнике. Ровно то же проделал Жнец. Теперь уже колдун начал теснить противника, не выдыхаясь, не сбиваясь с заданного ритма, наносил удары, от которых наемник теперь все больше отбивался мечом. Так продолжалось еще с полчаса, Жнец наседал, наемник — уходить от ударов. Кружение продолжалось, ратники государя отошли вглубь частокола, некоторые и вовсе подались к замку, устав следить за размеренными точными движениями обоих, вгонявшими в сонное опустошение.

Время тянулось по капле, минуло уже около трех часов нескончаемого боя. После очередного удара Мертвец отскочил прямо к кольям, колдун продолжал рубить, тесня противника, загоняя его в узкий проход, на скользкие камни. Но тут неуловимым движением наемник выскользнул из-под удара сверху, Жнец пошатнулся, получив новое отсечение кисти. Но поднять меч не успел, бастард наемника рассек ему грудь, он пошатнулся, и мягкий яловый сапог Мертвеца пудовым молотом вонзился в грудь, бросая тело Жнеца на скрещенные колья. Колдун пытался выбраться, бился, чувствуя, как медленно расползаются мышцы тела, теряя много жизней каждый миг, наемник же остервенело бил его ногами по груди, то одной, то обеими сразу, покуда колдун сам не навалился на колья, разломившись пополам — и только таким образом сумев подняться. Мечи лежали на земле, вернуться к ним, да хоть отойти, Мертвец не давал, меч-бастард работал равномерно, нанося смертоносные ранение одно за другим, прорывая мгновенно сраставшуюся плоть. Наконец, колдун не выдержал, бросился вперед, головой ударив наемника в грудь, откинул подальше, поднял мечи — и снова оказался на кольях. Вывернулся, выломав один, отбил сокрушающий голову удар и, откатившись, поднялся.

— Довольно! — при этих словах, стоявшие невдалеке ратники государя пали, не сделав ни единого движения, точно разом уснули на постах. — Довольно! — проревел Жнец, и стоявшие подле ворот крепости рухнули следом, сидевшие на конях попадали, как плохо поставленные костяшки. Советник один успел вскрикнуть перед тем, как свалился с коня. Жрец не выбирал новых жертв, он вовсе не смотрел на замок. Кто-то крикнул на башнях, отдавая команду. Сотня стрел слетела со стен, метнувшись к обоим. Мертвец только и успел, что броситься к Жнецу, прикрыться им, съежившись у ног некроманта. Охнув, когда стрела пронзила лодыжку. Колдун тяжело завалился на наемника, но тотчас поднялся.

— Довольно! — рявкнул он так, что колокола в главной башне загудели. Стрелки градом, словно переспелый виноград, посыпались со стен. — Я сказал, хватит! — Ворота стали сходиться и замерли. Тишина обуяла окрестности Тербицы. Колдун обернулся уже к Мертвецу, медленно поднимающемуся на ноги, опираясь на меч-бастард — только так он и мог выпрямиться и теперь стоял, едва держась на ногах. — Ты победил. Забирай их и убирайся как можно быстрее. Мне надо восстановить утраченное.

Он повернулся, сделал несколько шагов в сторону города, но остановился на полпути. Из врат крепости доносились шумы какого-то сражения — стоны раненых, крики, звон стали, отчаянное ржание коней.

— Их даже не закопали! — рявкнул Жнец душ. — Я же приказал предать земле, чтобы… но нет. Ну так получайте воинство Тербицы заново, только мертвое…. Ко мне, конь! — прокричал он словно в пустоту. — Ко мне!

— Мне тоже надо, — прохрипел Мертвец, — в город. Повидать советника. Он задолжал мне. — Наемник сделал шаг и вскрикнув осел, ему на помощь пришел Дориноша, поднявший и осторожно уложивший его на сухую землю, хорошо прогреваемую солнцем. Разорвав рубашку, начал перевязывать бесчисленные раны наемника. Тот воспротивился, попросил достать из подсумка несколько склянок с мазью и только потом дал себя перевязать.

Конец ознакомительного фрагмента.