Упрямая. (Не)пара для волка

Кира РАЙТ (2022)

Что делать, если твой отец совершил ужасную вещь, став врагом целой стаи оборотней? Правильно. Влюбиться в одного из них. Ну и что, что избранник говорит, что без истинной пары построить семью невозможно, и всячески старается держать дистанцию? Я упрямая и добьюсь своего. Тем более сам виноват, снится, когда не надо. Хотя не сказать, что он так уж сильно против моих планов… Итак, условия. Дано: один оборотень, одна не такая уж и невинная героиня, невероятное взаимное притяжение и просто вагон разных тайн и трудностей, которые предстоит разгребать этим двоим. Что выйдет в итоге? Горячая, немного сумасшедшая история любви, которой море по колено. Жаль к тегу «адекватные герои» нельзя добавить слово «почти»)

Глава 14 Моя тюрьма — моя крепость

Вдруг из-за стены донеслись голоса:

— Он прикончил девку?

— Нужно отправить папочке то, что от неё осталось.

От неожиданности я делаю шаг назад, увеличивая расстояние между нами, и рука Эмина, только что гладившая меня по лицу безвольно опускается вдоль тела. Взгляд так же прикован ко мне, словно он и не слышит непрошенных гостей.

Тяжелая дверь открывается, и заглядывают двое вчерашних, совсем немного меньше ростом, чем тот, кто заперт со мной в одной клетке. В их глазах изумление.

— Почему он её не загрыз?

Даже не говорят со мной, будто я изначально — свежий бифштекс, а не девушка, которую они притащили сюда силой и отдали на растерзание… Кому? Какому-то чудовищу, как считали они, и любимому человеку, как видела я.

Сами боятся пройти ближе, стоят у самой чуть приоткрытой двери, отслеживая каждый наш шаг. Второй наклоняется к уху коллеги и что-то шепчет, я улавливаю лишь отдельные слова «придется самим», «хозяин сказал», «расход», «пустить» (но и по этим обрывкам вывод сделать нетрудно), а потом…

— Раз уж тебе повезло, то выходи, — первый великодушно протягивает мне руку от порога. Неожиданно. Игнорили же.

А я ловлю себя на мысли, что эти двое пугают меня гораааздо больше, чем моя первая влюбленность, даже слегка поехавшая крышей. Поэтому прячусь за его огромную спину. И она как-то сразу распрямляется что ли. Отчего-то мне кажется, что Эмину нравится, что я поступила именно так, демонстрируя всем, что доверяю ему. Хотя, наверное, это только выдумки. А на самом деле он вообще может ничего не думает…

— Ты чего творишь, девка?! — возмущается второй. — На выход! Быстро! Или жить надоело?!

А вот это он зря. Жить мне хочется. И что-то подсказывает, что здесь шансов у меня чуть больше, чем за дверью темницы.

— Ах ты тварь, — цедит первый, делая решительный шаг ко мне, видимо, планируя выволочь силой, и тут происходит ужасное — оскалившись, с диким рёвом Эмин бросается на нашего тюремщика и впивается в его горло зубами.

На удивление, товарищ, оперативно бросив коллегу, запирает дверь снаружи, через оконце наблюдая за кровавой сценой. А я кидаюсь на помощь…

Пытаюсь оттащить невероятно сильного мужчину от этого мерзавца, зову, обнимаю за шею, стараюсь достучаться, как-то даже не подумав, что могу попасть под «горячую» когтистую руку, и — о чудо — мне это удается!

С окровавленным лицом он оборачивается ко мне и тяжело дышит. По подбородку стекает струйка чужой крови. Я отвожу его к противоположной стене, продолжая удерживать за плечи (ага, помогло бы это, если бы он желал догрызть) и ловлю взгляд второго надсмотрщика за дверью. Он смотрит на нас, а не на хрипящего из последних сил товарища. Хотя ему в любом случае вряд ли удастся выжить, я всё равно уверенно произношу:

— Заберите друга, пока мы его… не доели…

Приказ исполняется быстро. Но стоит двери чуть отвориться, как Эмин опять оскаливается, тут мне приходится прижаться к нему всем телом, чтобы удержать на месте или отвлечь. Он переводит взгляд на меня и больше не двигается. Я прекрасно понимаю, что отодвинуть меня в сторону ему вот вообще не тяжело, но почему-то он этого не делает.

И теперь меня точно отсюда не выкурить. Даже не забесплатно, даже с охраной папочки.

Второй докладывает боссу о произошедшем, не отходя от кассы, так сказать, лишь заперев дверь. И конечно я не слышу, что ему отвечает главный. Но вскоре тот уходит, а возвращается с большущей кастрюлей вареного мяса и ведром воды.

Видимо, это он нам за завтраком метнулся. И когда оставив всё у входа, он бросает на меня очередной злой взгляд и запирает снаружи, то я не выдерживаю:

— Любезнейший, а у Вас случайно вегетарианское меню на завтрак не найдется?

— Жри давай, что есть, это вам на два дня.

О, чёрт, это не завтрак. Это все. И обед, и ужин, и полдник, если хотите.

— Сервис у Вас, конечно, отстой, — тяну тихонько, в то время как Эмин привычно опускается на четвереньки принимается за трапезу. Практически без использования рук. И по моей спине бегут мурашки.

Его тут и правда держат как животное.

— А хотите я Вам помогу?

Ловлю его недоумевающий взгляд. Подхожу ближе, забираю кастрюлю и ставлю на кровать.

— Идемте, садитесь рядом.

Он усаживается и послушно ждёт, что дальше. Я отрываю руками небольшой кусочек мяса и кладу себе в рот. Жую, показывая, что ему нужно делать так же. Но видимо меня как-то не так поняли, или так, как захотели понять.

Сам он есть не стал, а вот когда я оторвала себе следующий кусочек, просто открыл рот в ожидании. И что мне оставалось? Так я и кормила его с рук, пока кастрюля не опустела на одну треть. И хотя «блюдо» было ужасным, кормить его — вот очень приятно. Осторожное касание его губ к моим пальцам…мммм… А как он их облизывал…

От шальной радости голова кружилась. И на то, что мясо было явно не доваренным, уже вовсе плевать.

— А этот милый джентльмен случайно не пошутил, что это на два дня?

Я была озадачена. Они решили его всё же покормить, только как собаку какую-то. Но почему? И почему держат в ангаре? Почему используют как мясорубку для неугодных?

— Эмин, а Вы не могли бы мне объяснить хоть что-то?

Смотрит вроде как насмешливо, типа, ты, что, совсем неумная, не видишь, что я не могу разговаривать. А я не сдаюсь, продолжая общаться с ним как с обычным человеком.

— Вы не думали выбраться отсюда?

Неожиданно он отрицательно качает головой и вздыхает, а потом поднимает ладони к моему лицу, во всей красе демонстрируя когти. Я глажу его большие руки, на фоне отмечая, что мой маникюр уже отрос и пора бы сделать новый.

Ага. Попрошу у тюремщиком мне мастера по маникюру пригнать. Тоже вздыхаю.

— Как бы мне узнать, что с Вами произошло?

— Эли, — выдыхает.

— О, так Вы и правда меня узнали и немного говорите, — краснею, но продолжаю, — думала, что показалось, но мне приятно.

Его губы кривятся в подобии улыбки, а руки начинают гладить мои, поднимаясь выше и выше, вот уже ложатся на плечи, случайно задевая грудь. Только он перестает двигаться, не смещает их, и я краснею от того, что мне приятно это прикосновение.

Серые глаза изучают мое лицо, видно, что он ищет что-то, может, пытается понять, как я отношусь к происходящему? О, я отлично отношусь.

В тот момент, когда его правая ладонь уже намеренно, хоть и нарочито медленно накрывает одну грудь, с моих губ срывается тихий короткий стон. В его руках просто плавлюсь. Пальцы несильно сжимаются, и это срабатывает как спусковой крючок.

Меня и так всё это время безумно тянет к нему, как по волшебству, а сейчас, когда он так открыто касается сам, вообще разум отбивает.

Кидаюсь ему на шею, обнимаю, целую высокие скулы, подбородок, шею, избегая лишь губ — не потому что боюсь, всего лишь хочу, чтобы первый он сам поцеловал, жмусь ближе к сильному телу. Сжав мои волосы, запрокидывает голову назад, открывая шею и проводит по ней языком, а я выдыхаю его имя, желая получить заветный поцелуй. Но он медлит. Одной рукой продолжает массировать голову, второй оглаживает грудь, талию, потом бедра, возвращается чуть выше…

— Да чёрт бы Вас побрал, Эмин, — злюсь и тянусь к его губам сама.

Он, словно только этого и ждал, впивается в меня жарким поцелуем. Раскрываю губы, пропуская его язык, глажу своим, тянусь ближе изо всех сил. Как же я мечтала об этом, вот так притягивать его ближе за шею, прижиматься, позволять касаться там, где ни касался ни один другой человек, кроме меня самой.

И пусть его дыхание, как вообще-то и моё, не такое свежее, пусть на его грязной одежде следы крови и грязи, пусть он вообще сейчас мало похож на человека. И плевать, что это место не подходит для того, что мы делаем, что меня сюда приволокли силком, главное, тут — ОН.

Мой свет, мой смысл, моя жизнь.

Когда его руки сжимают мою попу, почему-то не царапая когтями, я понимаю, что он уже тоже слетает с катушек и тут, как гром среди ясного неба, мысль — так он слетел с них давно. Я-то хочу его последние года два уже, а он может и вовсе не понимает, что делает.

Кладу руку на его щёку, глажу успокаивающе, зову.

— Эмин, Вы не в себе, давайте остановимся?

Он не сразу понимает, что я от него хочу. Смотрит замутненным страстью взглядом, но медленно приходит в себя, хоть и дышит тяжело.

— Чёрт, ты права, прости, лисичка, — хрипит, а я взвизгиваю.

— Вы можете говорить!

Он окидывает меня странным взглядом, потом осматривается вокруг, смотрит на свои руки — уже с обычными ногтями, трясет головой, будто стряхивая остатки наваждения и забирает от меня свои горячие большие ладони. Едва могу сдержать разочарованный вздох.

— Как ты здесь?

И пока я думаю, что могу ему рассказать, не скажешь же: «Знаете, я тут люблю Вас с пяти лет, поэтому сбежала от жениха, навязанного папочкой, который вроде как непонятно как сделал из Вас чудовище», вдруг приобнимает и притягивает ближе. И делает это так, словно не может не сделать.

— А ты выросла, — улыбается немного грустно.

— Угу, и Вы… в смысле изменились тоже.

Хотя вот прямо сейчас он действительно изменился. Вроде даже немного поменьше стал, как исчезли эти жуткие когти и клыки. Как в фильме про вампиров и оборотней! Жуть.

Гладит меня по волосам, как маленькую, а не так как пару минут назад, отчего я хмурюсь. Так мне нравится уже чуть меньше. Хочется снова окунуться в наше общее безумие. И пересилив врождённую скромность, я всё же прошу:

— А поцелуйте меня ещё раз?

Поднимаю на него свои глаза, стараясь вложить во взгляд всю нежность, что испытываю, смятение, желание снова успокоиться, утонуть в нем. И он медленно, как околдованный, склоняется ко мне…

Только в этот момент опять раздаются шаги.