Оборотная сторона

Кира Айсберг, 2023

Вика, главная героиня, попадает на оборотную сторону мира. В мир, где жизнь – это и есть магия. Вике страшно, но девушка встречает своего напарника. Он очаровывает своей красотой и умом, и чем больше они сближаются, тем любопытнее становится…

Часть 1

Глава первая

В жизни есть только две вещи, которые я не люблю: ранние телефонные звонки и когда меня будят в единственный мой выходной.

Сегодня воскресенье, а значит, я планировала спать как минимум до одиннадцати часов утра. Это если сон будет обычный. Если же сон получится интересным, можно проспать даже до двенадцати.

Сон, из которого меня вырвал телефонный звонок, был не просто интересным, он был волшебный, а я люблю волшебные сны. Поэтому, проснувшись, ужасно расстроилась. Ощущение, что у меня забрали что-то дорогое и очень важное, было настолько велико, что шевелиться не хотелось. Одолевало огромное желание скорее уснуть, возможно, успею вернуться в тот же сон, в ту же сказку, к кому-то особенному, кого я там оставила… Но навязчивая мелодия продолжала и продолжала играть. Я потянулась и взяла с прикроватной тумбочки телефон.

— Да, — недовольно буркнула я в трубку.

— Привет, Викунь! Спишь, что ли? — голос Вовки звучал бодро, даже весело. Мое сердитое «да» его ни капли не смутило.

— Уже нет благодаря тебе. Что стряслось? Ты же должен сегодня отцу помогать?

Я посмотрела на часы — 8:26, еще спать и спать…

С Вовкой мы учились в одной школе, он в 11 А, а я — в 10 В. Вот уже месяц как мы официально для всех друзей встречались.

— Вставай, соня, у меня планы изменились, родаки уехали на целый день. Хата пустая, и у меня есть бабло. Давай встретимся у мака в десять, купим хавки и пойдем ко мне.

План в голове родился мгновенно: душ, чай, сушка волос феном. Буду просто красавица. Бедный Вовка!

— Хорошо, — сон сдал свои позиции. — Кто еще будет?

— Валерка с Леной, может, Макс подойдет.

— Ладно, буду собираться, — сказала я, повеселев.

— Давай! До встречи! — ответил Вовка и отключился.

Телефон замолчал.

Дома никого не оказалось. Родители уехали по делам и Егорку прихватили. Братик в свои десять лет спокойно сидеть так и не научился, поэтому его отсутствие отразилось неприятной тишиной. Подумав, что стоило бы завести какую-нибудь зверюшку, чтоб в такие моменты было не одиноко, я включила музыку. Так-то лучше…

Теплый душ прибавил мне сил. В такие моменты мама говорила: «Словно заново родилась». Чувствуя себя бодрячком, я налила стакан горячего чая.

Есть не хотелось, я грустно посмотрела на вазочку с песочным печеньем на столе и взяла одно. Мама всегда говорила: «Аппетит приходит во время еды». Но мой решил не проявляться, я отложила печенюшку в сторону и выпила лишь чай. Налив еще стаканчик, я вернулась в свою комнату.

Знаете, я всегда считала себя аккуратным человеком. Свою комнату с десяти лет убирала сама. Мама лишь окно мыла и то из-за страха, что я упаду с пятого этажа, словно птенец-слеток. Моя комната всегда была идеально чистой, я даже постель заправляла каждый день. Но сегодня все выглядело неопрятно. Нет, все вещи лежали на местах, только они производили неряшливое впечатление. И еще кое-что. Пыль! Было много пыли, особенно в лучах солнца, которые проникали через окно. Очень пыльное и грязное окно! Не замечала, что стекла за зиму так сильно пачкаются! Я провела пальцем по стеклу, и на нем остался след. Кукой ужас!

Несмотря на грязные стекла, из окна хорошо просматривалась яркая детская площадка: качели, горки, турники всех цветов радуги. Детская площадка стояла на чуть менее ярком, слегка утоптанном мягком покрытии, служившим детям защитой от лишних синяков и ссадин. Две девочки, сидя напротив друг друга, катались вверх и вниз на красных качелях. Обрывки сна вспыхнули в голове, хотя сон выцвел и поблек в моей памяти, но я вспомнила что-то нехорошее связанное с девочками, качелями и страхом… Я постаралась воскресить сон в памяти, но отголосок сна был совсем слабым и кроме смутного, завораживающего ощущения ничего не осталось.

Я заставила себя отойти от окна и сосредоточиться на комнате.

— Хорошо бы здесь прибраться, — вслух сказала я. Ну вот! Все же надо завести питомца, тогда не придется разговаривать с пустой комнатой. Наверное, лучше мышь или крысу, говорят, они ужасно чистоплотные.

Времени на уборку не было, еще нужно успеть собраться, чтобы ребят не заставлять ждать. Я ужасно не люблю, когда опаздывают, поэтому сама прихожу вовремя.

Я открыла шкаф и оглядела вещи, как всегда проблема выбора: вещей полно — надеть нечего. Я взяла розовую футболку, на которой черным была написана дилемма «быть или не быть» и черные джинсы. Черные с розовыми шнурками кроссовки и носки разного цвета: один черный, другой — розовый. Смешно! Я посмотрелась в зеркало. Здорово! Последний штрих: курточка черная с розовыми манжетами и декоративным бантом на спине. Нужно говорить цвет? Правильно — розовый!

Такая цветовая гамма полностью выражала мое настроение. С одной стороны, мне хотелось летать и радоваться, с другой — лечь на кровать и грустить. Грустить о чем угодно: что сон не досмотрела, что родителей дома нет, что у меня нет любимого питомца. В общем, о чем угодно. Настроение, достойное эмо. Я удивилась сама себе. И правда, я всегда над ними смеялась, а сегодня вырядилась как они. Не хватало только выкрасить волос в черный цвет да пустить розовую прядь где-то — я внимательно осмотрела себя в зеркало — где-то слева, вот тут, рядом с виском.

Закрыв за собой входную дверь на два ключа (отец год назад установил какой-то навороченный замок, который нужно закрывать строго, соблюдая последовательность: сначала на верхний ключ, потом на нижний, а открывать наоборот: сначала нижним ключом, затем верхним), я вышла из дома.

Погода была чудесной, на ветках — почки и молодые листочки, совсем маленькие, но им уже удавалось оттенить деревья зеленцой. Мне нравится, когда весна слегка напоминает лето, когда она теплая и яркая. Я люблю ходить без шапки, и чтобы волосы непременно были распущены. Пусть на голове не будет укладки, главное, чтобы они были чистыми. Как говорила мама: «Лучшая прическа — это чистые волосы».

Я шла не спеша. А куда торопиться? До десяти еще двадцать минут, а тут идти всего ничего.

Зима ушла, оставив после себя мусор, которой три месяца копился под снегом, а когда тот растаял, остался подсыхать на весеннем солнце. Почему-то сегодня мусора было больше, чем обычно. Странно, не думала, что мусора так много. Что-то сегодня я то и дело примечаю грязь — не к добру это. Нужно перестать разглядывать. Но проходя мимо дома, мне показалось, что теперь и на стене что-то есть, что-то темное и огромное. Я остановилась и внимательно посмотрела на торец дома. Нет, все нормально — красивый раскрашенный дом: нарисованы мальчик с девочкой и надпись: «Здоровые дети — богатство страны».

Я прошла еще несколько домов, замечая, что если не смотрю прямо на здания, то краем глаза вижу странные черные пятна. Конечно же, я испугалась, вполне может быть, что это проблемы со здоровьем. Я слышала, есть такая болезнь, когда зрение становится частичным. Словно часть глаза заслонили или прикрыли. Вот вам и здоровые дети, и богатство страны.

Я остановилась и присмотрелась к одной темной точке так внимательно, как только смогла. Оказалось, я могу ее зафиксировать. Медленно, стараясь не упустить сгусток темноты, я повернула голову. Теперь пятно было передо мной, хотя и оставалось расплывчатым. Не знаю, возможно ли такое при болезни глаз? Наверное, нет. Должно быть, пятно образовывается в одном месте и не может перемещаться. Или все же может? Совсем забыв о встрече с друзьями, я вглядывалась в темноту.

Звонок заставил меня вздрогнуть, звонил мой мобильный:

— Да?.. — голос прозвучал глухо, незнакомо, я откашлялась. — Слушаю?

— О, Вика, я тебя не узнала, — Лена была весьма взволнована. — Ты где ходишь? Мы тебе час дозвониться не можем. Вовка на измене уже весь. Погоди, сейчас дам ему трубку.

— Да? Какой час? Я пять минут назад из дома выш… — начала я оправдываться, но тут в трубке раздался голос Вовы:

— Вика, ты вообще где?

— Я? Да рядом с маком уже. Что за паника? Иду я, иду, — я повернулась и пошла быстрым шагом, пытаясь сообразить, что вообще это было.

Конечно, ребята меня разыгрывали, я не могла опаздывать на целый час. Я вообще не могла опаздывать.

— Почему ты была недоступна? И где ты ходишь?!

Вова кричал в трубку, и я отодвинула телефон от уха:

— Я, честно, не понимаю, о чем ты говоришь. Какой еще час? Я только из дома вышла.

В голове пронеслась мысль: может, я время спутала? Но этого не могло быть, значит, все же разыгрывали.

Подходя к месту встречи, я увидела ребят, они и правда выглядели взволнованно. Вова сразу подбежал ко мне и слегка тряханул за плечи:

— Больше так не делай! — сказал он и обиженно пошел рядом.

— Все уже остыло! — с укоризной сказала Лена. — Знаешь, если ты хотела поспать, могла бы нас предупредить. Встретились бы позже.

Осознав, что ребята не шутят, я попыталась оправдаться, сказав, что, наверное, перепутала время, но объяснения получились неубедительными. Да я и сама в них не верила, но что же тогда произошло?

Когда мы пошли к Вовке домой, напряжение немного спало. Валера с Леной тактично отстали от нас, давая возможность Вовке высказать мне все, что у него накипело за час ожидания. Хотя, скорее всего, им хотелось просто побыть вдвоем. Лена и Валера были друзьями Вовы с первого класса и часто тусили вместе. Ко мне они относились хорошо, но я понимала, что стоит мне порвать с Вовкой, ни Валера, ни Лена обо мне даже не вспомнят. Всю дорогу позади раздавался заливистый смех Лены, наверное, Валера, как всегда, травил анекдоты. Вовка же, сообщив, что ужасно недоволен моим отношением к нему, замолчал. Он так всегда делал, когда обижался, и это всегда задевало меня, но именно сейчас мне тоже не хотелось разговаривать. На обиженных воду возят. В конце концов, я виноватой себя не чувствовала. Может, часы сломались, может, сбились? Может, что-то произошло там, у дома, когда я стояла и смотрела на пятно. Может, может, может… Уж слишком много этих непонятных «может»…

Глава вторая

У Вовки дома все окончательно забыли о моем опоздании, и, когда ребята выкладывали еду на низенький цвета венге столик, разливали сок по высоким стаканам, Вовка выглядел довольным.

Родители Вовки работали инженерами и денег лопатой не гребли, но у их единственного сына было все по высшему разряду. Своя комната с большой плазмой, PlayStation последней модели, компьютер и всякая белибердень в избытке.

Мы уселись на мягкий диван, и Валерка достал флешку с фильмами. Небольшим голосованием было решено смотреть ужастик, а за ним — комедию. Я не очень люблю ужасы и с большим удовольствием посмотрела бы комедию, но в этот раз страшно совсем не было. Ребята весь фильм прикалывались над героями и гадали, кто же маньяк, кого убьют следующим и кто останется в живых.

Странное чувство возникло внезапно, у меня появилось ощущение, будто мне срочно нужно куда-то бежать. Как говорила мама: «Жареный петух клюнул…», не буду уточнять куда.

— Ладно, Вов, я пойду, — я встала и направилась в прихожую.

— Ты чего, Викунь? Обиделась, что ли? — Вовка выглядел раздосадованно.

— Нет, мне нужно… убраться дома, а то мама ругать будет.

Это почти была правда. Комната нуждалась в уборке — да, мама поругала бы — нет.

— Ну, погоди немного, мы тебя проводим, — попросил Вова и крикнул ребятам. — Пошли, прогуляемся с Викой!

Валерка с Леной неохотно поднялись.

— Окей, no problem, — воскликнул Валерка, он часто вставлял английские словечки или фразы в разговор, хотя по английскому имел трояк.

Я прекрасно видела, что идти им совсем не хотелось:

— Не нужно, ребята, я дойду одна, тут идти-то всего пять минут.

Само собой, это было не так. На самом деле от дома Вовы до моего дома, если идти быстрым шагом, то минут пятнадцать, ну а спокойным двадцать пять. Хотя, похоже, моя отговорка устроила всех и моего парня в том числе.

— Ну, смотри, как хочешь, — сделал обиженный вид Вовка.

Валерка тут же плюхнулся обратно на диван и потянул за собой Лену. Они опять засмеялись. Почему-то стало немного противно на душе, они вели себя так, словно меня здесь вообще не было. Обидно. Вот вроде сама не хотела, чтобы меня провожали, но, когда все отказались, появилось ощущение ненужности.

Я распрощалась и быстро вышла, почти убежала. Мне хотелось уйти, не знаю почему, но очень хотелось!

На свежем воздухе я немного успокоилась, весенний ветер подлезал под волосы и колыхал их теплым дыханием. Казалось, он нежно гладил и что-то тихо шептал на ухо, что-то грустное и прощальное.

Еще одно необычное ощущение, я назвала его дежавю наоборот, навалилось на меня тяжестью большого мешка с мукой. Дежавю — это когда что-то кажется знакомым, хотя ты знаешь, что этого не видел или не делал раньше. Дежавю наоборот заставляло меня усомниться в реальности происходящего. Улица и дома на ней стали казаться незнакомыми и чужими. А ведь я ходила здесь всю жизнь! Завяжи мне глаза, и я пройду по этой дороге, ни разу не споткнувшись. И все же сейчас улица была другой. Нет, на ней стояли те же дома и лавочки, росли те же деревья, на тех же местах, но в то же время все было чужим. Словно сон, в котором ты не знаешь, что спишь. Ты открываешь свою дверь, а за ней чужая комната, но ты уверен — она твоя. Ты ее не узнаешь и в то же время чувствуешь себя как дома.

В уголках глаз вновь появились темные пятна, я уже почти забыла о них, мне хватало волнения из-за дежавю наоборот. И вот теперь весь мир сузился до черного неясного пятна. На этот раз зафиксировать пятно удалось быстро, почти мгновенно. Я повернула голову, теперь пятно было передо мной, но все еще казалось расплывчатым. Осталось только настроить резкость. Я присмотрелась, в глазах появилась резь, и слезы потекли по щекам. Наверное, слезы помогли, потому что очертания стали четкими. Лучше бы этого не произошло, но уже было поздно, пятно превратилось в чудовище. Чудовище сидело на стене дома, почти загородив все окна. Из его спины рос хобот. Этим уродливым хоботом-трубкой существо втягивало тягучую зеленую слизь.

Увиденное меня парализовало, я не могла отвести от существа взгляда. Время замерло. Ветер, до этого ласковый и теплый, обдал меня ледяным холодом, по телу побежали мурашки, и оцепенение спало. На его место пришла уверенность, что все происходящее нереально. Появилось чувство, словно все это во сне. Никогда раньше так не делала, но я сильно ущипнула себя за руку, боль была ватной, еле ощутимой. Это еще больше убедило меня в том, что происходящее — всего лишь сон или, что тоже возможно, обморок.

Наверное, я по какой-то причине потеряла сознание. И теперь лежу где-то на тротуаре. Люди меня тормошат, бьют по щекам, а я не реагирую. Может быть, одна добрая женщина вызвала скорую помощь, и скоро меня приведут в чувства работники неотложки. Но пока это не произошло, мне предстояло находиться в этом сновидении.

Я огляделась, еще несколько существ с хоботами, только меньших размеров, сидели посередине своих паутин на домах. Отовсюду доносились чавкающие, всасывающие звуки, очень неприятные, вызывающие позывы рвоты. Пауки! Эти существа были похожи на пауков, лохматых черных тарантулов, мутировавших после атомного взрыва и превратившихся в гигантских пьющих радиоактивную слизь страшил.

Я пошевелилась, и под ногами хрустнула жестяная банка из-под какого-то напитка. Рисунок на банке совсем стерся и стал неузнаваем. Я огляделась, вокруг меня валялось много разного мусора: в основном это были бутылки, банки, пластиковые стаканчики. Весь этот мусор лежал в лужах зеленой липкой гадости. Такая же зеленая слизь стекала с домов, деревьев, фонарных столбов. Существа с хоботами всасывали ее с большим усердием, не обращая внимания на непрошеного наблюдателя.

Среди слизи, на толстых паутинах, протянутых от дома к дому, в трех метрах над землей висели коконы, похожие на те, что плетут насекомые. Только эти были ростом со взрослого человека. Какие бабочки могут из них вылупиться? Я представила себе такую бабочку, и мне стало совсем уж нехорошо. Почему-то бабочка в моем воображении была грязной, черного цвета и с дырами на огромных крыльях. Но ведь вполне возможно, из этих коконов должны появиться совсем не бабочки…

Что ж, если это сон, то это самый странный и необычный сон из всех, что я видела. Глаза защипало, и на них вновь навернулись слезы.

И тут все начало меняться. Страшные чавкающие существа и гигантские коконы утратили четкость, мусор под ногами исчез, осталась только зеленая слизь. Мимо меня стали проходить люди, которых до этого я не замечала. Да, все правильно, во сне так бывает, но почему тогда происходящее мне начинает казаться реальным?

Маленький мальчик в оранжевой курточке и синих брючках, убежавший вперед от мамы, споткнулся и упал в зеленую лужу. Поднялся весь перепачканный зеленой слизью. Но не малыш, ни его мать, не обратили на слизь внимания, они ее не видели и не ощущали.

Одна гадкая капля, свисавшая с электрических проводов, смачно упала на голову мужчины и вязко растеклась по лицу. Мужчина зевнул, и слизь затекла ему в рот. Я подавила рвотный позыв. Бр…

Слизь была на всех людях: и на взрослых, и на детях, но почему-то эта неприятная субстанция не касалась меня. На мне слизи не было. Даже там, куда я наступала, слизь отползала, как жир от моющего средства.

Наверное, я стояла, наблюдая за прохожими довольно долго, потому что ощутила усталость в ногах. И еще ужасно болела рука в том месте, которое я ущипнула, из небольшой ранки медленно сочилась кровь. Вид крови привел меня в чувство, и ощущение реальности вернулось окончательно. Я не лежала без сознания и не спала в своей постели. Я стояла на тротуаре напротив дома, где только что видела огромного уродливого паука-монстра. Мысли собрались в кучу. Все, что я видела, все, что я чувствовала, было по-настоящему!

Глава третья

Сердце усилило биение, прогоняя кровь по венам с большей скоростью, это помогло окончательно прийти в себя и даже принять происходящее. Что-то менялось вокруг. Похоже, перемены видела только я, и логично было предположить, что преобразование происходили именно со мной. Теперь нужно было найти что-то обычное и родное, чтобы попытаться вытащить себя из этого состояния.

Я еще раз внимательно все осмотрела. Дома, деревья, идущих по дороге людей. Прохожие не обращали на меня никакого внимания, все, кроме двоих парней. Мысленно я окрестила их Высокий и Толстый. Эти двое выглядели странно. Нет, даже не странно… Однажды я видела женщину в возрасте — бабушку, одетую как Барби. В розовой мини-юбке, в колготках в сеточку, на высоченных каблуках и в коротеньком топе на голое тело. Вот это было странно! Эти же двое были словно инопланетяне, выпавшие из своего космического корабля. Причем, выпали они достаточно высоко и падали довольно долго.

Волосы на головах пришельцев росли пучками, словно их выстриг лишай, и были ярко-синими. Такого же цвета были брови и ресницы. Ядовито-зеленые глаза светились изнутри. Если бы не было этого свечения, я бы подумала, что на глазах контактные линзы. В конце концов, каких линз сейчас только нет: и тигриные желтые с длинными зрачками, и белые мертвые глаза зомби, и ярко-красные глаза вампира. Но глаза с подсветкой… Такого я еще не видела.

Одеты парни были одинаково, будто братья-близнецы: огненно-красные плащи, такие же яркие ботинки на ненормально высокой платформе. Полуторалитровые бутылки на толстых веревках висели на манер сумок. И ни капли зеленой гадостной слизи. Мерзкая субстанция сторонилась их точно так же, как и меня.

Инопланетяне в красном уставились на меня, а я смотрела на них, чувствуя себя нелепо и слегка виновато. Такое чувство возникает, когда смотришь на инвалида в коляске. Ты понимаешь, что пялиться на него нехорошо, но и делать вид, что его не замечаешь, тоже неправильно.

— Она что, нас видит? — вдруг спросил Высокий у своего спутника.

— Похоже на то, — ответил тот.

Странные парни подошли поближе и остановились в метре от меня. Принялись с интересом рассматривать, словно работу известного скульптора, одобрительно кивая головами, слегка восторженно и воодушевленно.

— Она мерцает, что мы будем делать? — спросил Толстый.

— Ну, наверное, нужно ей что-то сказать. Она еще не видит всего. Может, удастся ее подготовить, помочь пережить? — слегка безразличным тоном ответил другу Высокий.

— Ты же знаешь, этому нельзя подготовить. Если она переживет эти сутки, она будет жить. Если нет, то я не хочу быть причастным к ее смерти. Мне достаточно и того, что происходит с нами, — рассуждал Толстый.

Они говорили обо мне, словно я была иностранкой и абсолютно не понимала русского языка. Хотя частично так и было, я понимала значение слов, но не понимала общего смысла.

— Я не только вас вижу, черт возьми, я вас еще и слышу! Объясните мне, что тут творится! — я кричала, и мне было без разницы, что подумают прохожие, они все равно меня не замечали.

— Хорошо, хорошо, только не ори, как тебя зовут? — спросил Толстый, поморщившись от моего голоса.

Лишь после его слов я поняла, что на улице слишком тихо. Никаких голосов, и только приглушенный шум машин, словно та трасса, по которой они ехали, находилась очень далеко.

— Вика, — произнесла я растерянным голосом.

— Значит, так, Вика. Тебе все равно мои слова покажутся полным бредом, но я постараюсь объяснить. То, что ты видишь вокруг необычное, — это оборотная сторона мира. Вернее, переходная граница. Раньше ты жила на лицевой стороне, а теперь переходишь на изнаночную.

Толстый говорил с ноткой жалости, и от этого становилось страшно.

— С чего бы это? — вырвалось у меня.

— Мы не знаем, по какой причине оборотная сторона выбирает тех или иных людей. Да это и неважно. Если ты мерцаешь, значит, переход начался, — очень вежливо объяснил Высокий.

— Вика… иди домой, выпей чаю, поспи. Прими этот кошмар как должное. Потом все будет нормально. Так живет много людей. Мы так живем. Тебе, главное, пережить первые сутки перехода, то есть остаться в своем уме… — поддержал друга Толстый.

— Ага, — замотал головой Высокий. — Самое главное, чтобы крыша не поехала. А потом привыкнешь.

— На оборотной стороне есть свои плюсы. Ты не переживай, — ободряюще заговорил Толстый. — Точно-точно.

Пришельцы с оборотной стороны замолчали, словно выискивая плюсы, и Толстый сказал:

— Во! Кушать совсем не нужно, только пить необходимо, — и они, словно сговорившись, отвернули крышки полуторалитровых бутылок и сделали несколько жадных глотков.

— Еще есть магия, — как-то сразу повеселев, продолжил Толстый. — Самая что ни на есть настоящая, как в сказках.

И все равно в их словах я слышала печаль, скорбь, может быть, боль. Даже известие, что оборотная сторона — это волшебный мир, меня не успокоило.

— Вы можете объяснить, кто те твари? — я указала на расплывчатые пятна. Хорошо, что я сейчас не видела их во всей «красе».

— Это мусорщики, они не причиняют вреда живым. Они поглощают только людские эмоции. В основном негативные эмоции: злость, страх, зависть, обиду, боль, ненависть. И все для того, чтобы люди жили со спокойной совестью, ощущали себя счастливыми, красивыми людьми, любили и радовались. Там, где по какой-то причине мусорщики не справляются и остается много слизи, возникают войны, землетрясения, наводнения. Счищать негатив с лицевой стороны мира необходимо, — наставительно подняв указательный палец в небо, ответил Высокий.

— Что мне теперь делать? — я задала вопрос, уже не надеясь получить благоприятный ответ.

— Попрощайся с родными, у тебя еще есть такая возможность, — почти прошептал Высокий и тут же получил толчок в бок от Толстого.

Меня словно кипятком ошпарили, я повернулась и побежала в сторону своего дома. Мысленно повторяя, что этого не может быть. По щекам потекли слезы, они словно промыли глаза, и жуткие мусорщики и гигантские коконы опять стали четкими.

Почему я не спросила у пришельцев про коконы, может, они такие же безобидные, как и мусорщики, просто, выглядят устрашающе.

К своему подъезду я подбежала, уже рыдая, и огромный мусорщик, сидящий на доме, отнюдь не успокаивал. Паук был гораздо больше тех, которых я видела. Этот монстр закрывал своим телом все верхние этажи семнадцатиэтажного дома и накрывал одной лапой два окна моей квартиры.

Пришлось приложить немалые усилия, чтобы успокоиться. Теперь я понимала, насколько сложно в трудной ситуации взять себя в руки и думать о чем-то хорошем. Наверное, так чувствует себя умирающий больной. Нет! Не так, ему должно быть в тысячу раз страшнее, я-то знала, что останусь жить. Пусть в другом мире, пусть без родных, но я буду жить!

Слезы обсохли, и я с надутой храбростью посмотрела на свою семнадцатиэтажку. Здесь я прожила всю свою жизнь, и один монстр, пусть даже и большой монстр, не заставит меня остаться на улице и побояться вернуться домой! Я зажмурилась и забежала в подъезд.

Здесь, кроме присутствия зеленой слизи, ничего не изменилось. Но я все же не стала вызывать лифт, мало ли что могло сидеть в его шахте, и поднялась по лестнице. Пять этажей — не такой уж большой подъем.

Глава четвертая

Так уж устроена жизнь, мы не знаем, что ждет нас через год, через час или даже через одну минуту. Можно переходить дорогу по пешеходному переходу на зеленый свет светофора в тот момент, когда купившая водительские права барышня путает педаль газа с тормозом. Или возвращаться вечером домой и столкнуться в темном переулке с агрессивным, ищущим на дозу деньги наркоманом. Обе эти встречи ничего хорошего путнику не сулят. В лучшем случае прохожий попадет в больницу с травмами легкой степени тяжести. А ведь никто не думал о несчастье, ни пешеход, которого сбила машина, ни прохожий, на которого напал отморозок. Как говорила мама: «Знала бы, где упаду, подстелила бы соломку».

А вот мне выпала возможность пусть не подстелить соломку, то хотя бы подуть на будущее больное место. А болеть у меня будет душа… Болеть, тосковать, переживать…

Открывая дверь своей квартиры, я ощущала тревогу. Что если квартира вся заросла слизью и грязью, а на кухне поселился мусорщик? Вдруг родители не будут меня замечать, как прохожие на улице, что я тогда буду делать?

Но дома все показалось мне обычным, никакой слизи, никаких жутких существ. Я быстро прошла по квартире, проверяя, все ли дома. Брат, как всегда, у себя в комнате за компьютером. Отец в зале что-то увлеченно паял. Мама на кухне чистила картошку. Это на краткий миг создало впечатление, что кошмар закончился и в квартиру проникнуть не смог, а остался за входной дверью.

Я попросила маму сделать сладкий чай, а сама прошла в комнату брата. По-моему, я никогда еще не была так рада его видеть. Даже в тот день, когда братика привезли из роддома, такого крошечного и милого, сладко спящего на руках отца. Как говорила мама: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Я еще не потеряла своих родных, но была уверена, что это скоро произойдет. Сколько, сказали Толстый и Высокий, уйдет на переход? Сутки?

Брат, как я и думала, смотрел очередного обзорщика какой-то стрелялки и укатывался так, словно это была лучшая комедия года.

— Егор, как дела, уроки на завтра сделал? — начала я разговор.

Нужно было ему все объяснить, ведь родители мне не поверят. А Егор всегда мне полностью доверял, даже если я что-то выдумывала — верил.

— Ага, там мало было, — продолжая смотреть, ответил брат.

— Егор, останови эту… — я хотела сказать «фигню», братика это всегда задевало, и я сдержалась. — Останови, потом досмотришь.

Он удивленно нажал на паузу и посмотрел на меня:

— Ты что, плакала?

— Немножко.

— А почему?

Братик подошел ко мне и обнял. Все же он меня любил.

— Наверное, Егор, — я старательно подбирала слова, боясь его напугать, — скоро что-то изменится. Я могу уйти из дома.

— Почему? — Егор заплакал.

— Не плачь, это, может, и не произойдет, но если я пропаду, ты не бойся. Я буду в безопасности. Понял? Там, где я буду, мне будет хорошо. Понял?

Егор заплакал еще сильнее. Да уж, здорово подобрала слова.

— Ну, это совсем не страшно. Это даже хорошо, — стала я утешать брата, поглаживая рукой по его белобрысой голове. Волосы у него были намного светлее моих, но с каждым годом делались темнее.

— Почему? Куда ты уйдешь? — Егорка немного успокоился, но смотрел на меня с опаской.

— В хорошее место, но это еще не сто процентов.

«А двести», — подумала я про себя.

— Ты вернешься, если уйдешь?

— Обязательно. Ты не переживай и не плачь. Хорошо?

— Хорошо, только ты обещай, что вернешься! — Егор прижался ко мне, и я крепко обняла его. Какой же он еще маленький и доверчивый.

— Обещаю!

Я вышла из комнаты брата и закрыла за собой дверь. Началось! Я готовилась к переменам, но не ожидала, что это будет именно так. Коридор между комнатами удлинился и слегка потускнел, словно вкрутили тусклую лампочку.

Я зашла в зал. Отец отложил паяльник и теперь орудовал отверткой. Оказывается, он разобрал старый тостер, что в нем вообще можно паять?

— Пап, ну что, починил?

Отец посмотрел на меня из-под полукружий очков:

— Наверное, да. Сейчас соберу и проверю.

Я подошла к нему и обняла за шею.

— Ты меня задушишь, — улыбнувшись, сказал отец.

— Ничего, — хихикнула я. — Я соскучилась.

Повисев на шее отца еще немного, я чмокнула его в щеку и вышла из комнаты. Заметив, как отец улыбается, мне стало немного легче.

Изменения продолжались, коридор увеличился еще вдвое. Он стал шире, а на обоях появились жирные пятна. Значит, стоит мне откуда-нибудь уйти, как там, где меня нет, происходят изменения. Я тут же развернулась, чтобы еще раз взглянуть на отца, к моему ужасу, ни отца, ни комнаты, в которой он сидел, не было. Осталась только дверь на стене. Если так будет продолжаться, я не успею попрощаться с самым главным человеком в моей жизни — мамой, моей мамочкой, моей…

— Мама! — закричала я и побежала по ставшему еще длиннее и более грязному коридору. Даже бегом это заняло у меня десять секунд.

Я вбежала в кухню, мама удивленно посмотрела на меня. И мое сердце заныло. Как я буду без нее? Как я буду без ее нравоучений? Иногда она так могла ими достать, что хотелось сбежать из дома. Но вот сейчас, когда я вынуждена расстаться с ней, я этого не хочу. Я не хочу! Не хо-чу!

— Я сделала тебе чай, он на столе. Ты что куртку не сняла? — мама не любила, когда по квартире ходили в верхней одежде, тем более заходили в ней на кухню.

— Сейчас, — я повесила куртку на спинку стула. За что получила неодобрительный взгляд мамы.

Мама казалась спокойной, ее материнское сердце не подсказало ей, что дочь вот-вот пропадет и она не сможет ее нигде найти, потому что ее не будет в этом доме, в этом городе, в этом мире…

Я жадно выпила чай, даже не почувствовав его вкуса.

— Спасибо! — сказала я слегка запыхавшимся голосом. — А можно еще?

Мама обычным движением налила мне чаю, добавила, как я люблю, три ложечки сахара и, помешивая, протянула мне стакан.

Я смотрела на маму, стараясь запомнить каждую морщинку на ее лице. В свои сорок три года она выглядела хорошо. Стройная, ей не приходилось сидеть на диетах, она никогда не набирала лишнего веса. Невысокая, я давно уже ее обогнала и была выше на полголовы. Красивая…

Наверное, каждый ребенок считает свою маму красивой, но такой ее считали многие, не только я. Черные брови, она их никогда не красила, достались и мне, а вот серый цвет глаз и светло-каштановые волосы я унаследовала от отца. У мамы же были карие глаза и темные, почти черные волосы. Сейчас их слегка тронула седина, и мама все чаще задумывалась, не стоит ли их покрасить. Хотя мне серебреные паутинки в ее волосах очень нравились, и маму они ничуть не старили, а только придавали ей строгий вид.

— Я люблю тебя, мама! — шепотом сказала я и прижалась к ней, словно мне было пять лет.

— Я тоже тебя люблю, моя хорошая. У тебя все в порядке?

Мама внимательно на меня посмотрела, и в ее глазах читалось беспокойство, понимание, доброта и решительность. Все сразу могут испытывать только мамы. Они любят, заботятся и защищают своего ребенка. И не важно, сколько ему — один годик или сорок лет. Мама всегда остается мамой.

Я прилагала все усилия, чтобы выглядеть беззаботной и не разрыдаться. Но комок подступал к горлу, и сдерживать слезы становилось все труднее. Я схватила чашку с чаем:

— У меня все отлично, мам. Ну, я пойду в свою комнату, — скороговоркой проговорила я и вышла из кухни.

Коридор меня снова напугал, его длина на этот раз не изменилась, но вот вид… Обои сползли по стенам и выглядели мокрыми, стены осыпались, кое-где в них были маленькие дырочки. Обернуться и посмотреть, не исчезла ли за спиной кухня, я не решилась.

На этот раз по коридору я шла медленно, плача и думая о том, что ждет меня в другом мире. Мне нужно выдержать сутки и не сойти сума, не лишиться рассудка, не помешаться, не тронуться, не свихнуться, не спятить, не сбрендить, не чокнуться, не съехать, не скрейзить… и делать этого я не собиралась.

Конечно, все, что происходило вокруг, было ненормальным, но почему-то меня уже не пугало. Томило и душило лишь расставание с родными. Но и оно не было ужасным, потому что я знала: они останутся на лицевой стороне, и от этих мыслей мне становилось спокойнее. В конце концов, мне уже не 10 лет.

Я зашла в свою комнату, ожидая увидеть полную разруху, но комната почти не изменилась, если не считать толстого слоя пыли на всех горизонтальных поверхностях и мохнатой лапы мусорщика за окном. Лапа закрывала почти все окно, поэтому я включила свет. Он, как и в коридоре, был тусклым и подошел бы больше маленькому подвальчику, а не комнате молодой девушки. Смотреть на лапу монстра не хотелось, и я задернула портьеры, а чтобы не было щели, скрепила их между собой заколкой-крабом. Так лучше!

Усталость навалилась на меня тяжелой мохнатой лапой монстра. Я поставила чашку чая на прикроватную тумбочку и легла на кровать. Не обращая внимания на огромное пыльное облако, которое при этом поднялось в воздух, и моментально уснула.

Глава пятая

Не знаю, сколько я спала, но проснулась я с сильной жаждой. Протянула руку к прикроватной тумбочке, взяла стакан с чаем. Выпила залпом. Чай был холодным, но очень вкусным.

В комнате было темно, наверное, лампочка перегорела окончательно. Я встала, подошла к окну и отстегнула заколку. Между портьерами сразу пробился яркий солнечный свет. Лапы монстра не было, я дернула портьеру в сторону, и она с громким чужим скрипом отодвинулась. Я зажмурилась.

Наконец глаза привыкли к яркому свету, и я осмотрела свою комнату. Она изменилась, стала казаться родной и чужой одновременно. Кровать, стул и письменный стол изменились совсем немного, они всего лишь отрастили по дополнительной пятой ножке. Все остальные вещи изменились основательно.

Книги не только поменяли внешний вид, но и содержание. Теперь учебник по алгебре для 10-го класса назывался «Учебник по числу 10». Я открыла книжку, каждая страница его была исписана одной только цифрой «10». Десятка была написана разными способами и шрифтами. Там были совсем маленькие десятки, почти неразличимые, и большие, на всю страницу. Десятки прописные и печатные, написанные с наклоном и без, квадратные десятки и круглые. Десятки треугольные и десятки в виде лебедя с яйцом. Это был самый бесполезный учебник, который я когда-либо держала в руках.

Очень изменился мой альбом выпускника 9-го класса. Фотографии в нем словно попали под водопад красок. Все люди были неузнаваемы, лица потекшие или перевернутые. Встречались лица перемешанные, например, нос находился на лбу, а глаза на щеках, уши могли занимать центр лица в виде уродливой бабочки, а рот где-нибудь на подбородке. Неприятное зрелище.

Обычные шариковые ручки изогнулись, у них появились маленькие тонкие ручонки, пять штук на каждой. То же произошло с карандашами. Хотя эти предметы поменяли внешний вид, они оставались всего лишь письменными принадлежностями. Чего не скажешь о моей расческе. Расческа была живой, она покрылась волосами, как будто всегда о них мечтала. Волосы были похожи на мои, такие же светло-каштановые и слегка вились. У нее появились глазки, ротик и даже, кажется, носик и ушки, и пять лапок совсем тоненьких, слегка трясущихся. Похоже, в этом мире все ходят на пяти лапах. Хорошо, что у меня не отросла еще одна нога. Я улыбнулась своим мыслям. Протянула руку, и расческа забралась мне на ладонь. Наверное, нужно будет дать ей имя, раз она теперь живое существо. Надо же, я так хотела домашнее животное, и теперь у меня оно есть — странное живое существо.

С улицы донесся звонкий смех. Я распахнула окно, и меня сразу обдало летним теплом. Еще вчера деревья стояли с почками, а сегодня уже вовсю зелеными. Но сейчас меня это не интересовало. Лишь голоса были важны, их обладателей я увидела сразу. Две девочки качались на качелях и громко смеялись. Совсем маленькие, чтобы гулять одним. Я с облегчением вздохнула. Если есть дети, значит, где-то рядом их родители. А это значит, что здесь много людей, может быть, даже семей.

Я осмотрела двор, рядом с детьми никого не было. Только около моего подъезда сидела девушка в легкой зеленой куртке и фляжкой в руке. Она с удовольствием потягивала что-то через соломинку, но на детей совсем не смотрела, будто бы даже их не замечала.

Расческа на ладони пискнула. Я поставила ее на подоконник, и она чуть сжалась, опасливо подошла к самому краю и снова пискнула. Потом засуетилась, забегала по кругу, как заводная игрушка на пяти ножках. Пришлось посадить ее в карман, где она сразу притихла.

Заливистый смех за окном продолжался. Смех был таким ярким, таким живым, что мне захотелось смеяться вместе с ними, и я даже улыбнулась, но так и застыла, глядя на детей с глупой улыбкой на губах. Девочки то поднимались, то отпускались на качелях, а потом просто начали истлевать. Прямо у меня на глазах превращались в труху и осыпались. Сначала осыпались их руки и ноги. Затем туловище, и только потом их головы. И все это время их смех не умолкал, пока не исчез вместе с их ртами.

Дети исчезли полностью, а я стояла и смотрела на качели, которые продолжали подниматься и опускаться. Увиденное выбило меня из душевного равновесия, голова закружилась, я почувствовала, что ужасно хочу пить. Жажда заставила меня отойти от окна. В стакане не осталось ни капли чая, поэтому, опираясь на стены (идти без опоры было невозможно), я побрела на кухню. Коридор опять изменился, хотя на этот раз в лучшую сторону. Он остался большим и широким. Стены стали белыми, с вкраплениями разноцветных мелких камушков. Камушки сверкали, отражая свет электрических светильников в виде толстых свечей с имитацией капель воска. Мне всегда нравились такие бра с ноткой старинного великолепия. Они помогали представить, будто горит настоящий, теплый, живой огонь.

Я зашла на кухню, в ней изменилось всё. Правильнее было бы сказать, что все вещи пропали и появились новые. Стены и потолок в кухне были такими же белыми, как в коридоре, и сверкали, но на этот раз их подсвечивало яркое солнце, проникающее через кухонное окно.

На месте нашего серого стола стоял новый — желтый круглый стол с пятью ножками (разберусь с их количеством в следующий раз). Стол был заставлен бутылками, стаканами и кружками. Вроде бы обычными, но я не помню, чтобы у нас были такие. По крайней мере, бутылки, к которой прикреплен узкий ремешок, у нас точно не было. Около стола стояли два круглых стула. Я вспомнила, что такие стулья ставят возле фортепиано или рояля, их еще можно регулировать по высоте, выкручивая и закручивая сиденье. Мои новые стулья так не могли, но казались очень удобными и устойчивыми на своих пяти ножках. Ну и почему их пять?

В небольшое замешательство меня вогнала водоразборная колонка, похожая на те, что стоят на улицах в деревнях. У нее еще есть рычаг, который нужно сначала поднять, а потом, прилагая силу, опускать, тогда вода начинает поступать. Именно такая колонка стояла посередине моей кухни, словно это был изящный фонтан. Вид колонки вызвал у меня нервный смешок. Хотя, почему бы и нет, все нормально, подумаешь, колонка в многоэтажном доме… Живая расческа, исчезающие дети — вот это дело, а тут всего лишь колонка. В конце концов, какая разница, главное, чтобы в ней была вода!

Я подняла и опустила рычаг, вода сразу потекла прямо на пол кухни. Я наполнила стакан и залпом выпила его, и еще два полных стакана так же жадно, словно не пила уже много дней. Вода была ледяная и имела сладковатый вкус. Здорово! Я умылась и сразу почувствовала себя человеком. Даже настроение поднялось.

В кармане пискнула расческа, я поставила ее на пол, и она сразу принялась слизывать разлитую воду. Наверное, тоже хотела пить. Бедняжка…

Теперь нужно было осмотреть квартиру, двор и окрестности. Я вспомнила, что Толстый и Высокий держали при себе бутылки с водой. И решила, что так нужно сделать и мне. Как ни крути, а вода здесь какая-то волшебная.

На круглом столе я выбрала бутылку, у горлышка которой крепился узкий ремешок. Его длины как раз хватило, чтобы повесить бутылку через плечо, как сумку почтальона. Так носить бутылку оказалось удобно. Я налила в бутылку воду. Подняла расческу и посадила ее обратно в карман. Сказочная зверюшка нравилась мне все больше. К тому же, по какой-то непонятной причине мне казалось, что я в ответе за нее.

Почувствовав себя хорошо (головокружение прошло, а вместе с ним и страх), я выглянула в кухонное окно. Качели все еще то поднимались, то опускались, словно на них катались невидимые призраки, но теперь это меня не пугало. Как говорила мама: «Не так страшен черт, как его малюют».

Я вернулась в коридор. Двери в зал и в комнату Егора были на месте. Я открыла дверь в комнату брата. Как я и думала, Егорки в ней не оказалось, да и его вещей тоже. Нелепо было рассчитывать на другое, но мне все равно стало неприятно тоскливо. Я глубоко вздохнула, задержала на пару секунд дыхание и выдохнула, стараясь вместе с уходящим дыханием выгнать из себя дурные мысли. Это, как ни странно, сработало.

Больше эту комнату нельзя было назвать Егоркиной. В ней, казалось, не было ни стен, ни потолка, ни пола. Нет, не верно. Все это было на месте, вот только было из зеркал. Сплошных, без соединений, огромных зеркал. Словно комнату отлили сплошным зеркальным кубом, и лишь открытая дверь, казалось, висела в бесконечности.

Я шагнула в комнату, отражаясь во всех зеркалах бесконечным множеством, и сразу потерялась, пропало ощущение пространства. Я словно стояла над бездной, а вокруг меня существовала лишь пустота. Снова закружилась голова. Я закрыла глаза и, пошатываясь, вышла из комнаты. Кошмар какой-то, что это за зеркальная комната и зачем она нужна? На себя любоваться, что ли? Я закрыла дверь в бывшую комнату брата. Ладно, и с этим разберемся потом.

Я подошла ко второй двери. Вспомнила, что вчера в этой комнате сидел отец и что-то мастерил. Вспомнила, как комната пропала вместе с ним, а значит, вполне возможно, что ее так и нет. Стало опять грустно, захотелось уйти и оставить все как есть, но я потянула ручку на себя. Дверь не открылась, но теперь у меня появилось устойчивое ощущение, что за дверью что-то есть. Тогда я толкнула ее, но ничего не произошло. Дверь осталась закрытой, хотя замка я не увидела. Я подергала дверь еще и даже попыталась ее выбить. Зря, конечно, только сильно ушибла правое плечо, и теперь оно болело.

В кармане раздался писк. Надо же, про ожившую расческу я успела напрочь забыть. Я вынула зверюшку из кармана, она тут же вскарабкалась по рукаву на больное плечо и притихла. Интересное, странное создание. Я погладила ее здоровой рукой, и расческа ласково пискнула.

Во входную дверь постучали, и я от неожиданности подпрыгнула. Сердце бешено заколотилось то ли от испуга, то ли от предвкушения. Я подбежала к двери и сразу открыла ее, даже не подумав посмотреть в глазок….

***

Голова раскалывалась. Я лежала на чем-то жестком, ужасно неудобном. Издалека доносились слова. Я с трудом могла их разобрать.

— Пей! Пей, говорю! Глотай!

Чьи-то руки с силой надавили на нижнюю челюсть, открывая мне рот. Холодная сладковатая жидкость обожгла пересохшую гортань и стекла по губам и шее. Жжение в горле прекратилось, и мне стало чуточку легче. Я попыталась открыть глаза, но безуспешно.

Незнакомый голос зазвучал более отчетливо, приказывая мне выпить еще. Я послушно сделала глоток.

— Ты молодец! — услышала я, и кто-то нежно накрыл меня одеялом, а под голову подсунул подушку. Еще немного стало легче, и мысли в голове наконец обрели очертания. Нужно понять, что вообще произошло. Но для начала надо постараться и вернуть себе подвижность. Я пошевелила рукой, потом ногой. С трудом, но получилось. Попыталась открыть глаза, но вновь безуспешно.

Еле слышно, сказать громче сил не хватало, я спросила:

— Ты кто?

— Твоя половинка. Здесь все разделены на пары. Ты и я что-то вроде близнецов. Я почувствовала тебя сразу, как только ты стала переходить. Я перешла неделю назад, мне пришлось тебя ждать.

─ Перешла…? Конечно. Оборотная сторона мира, — я все вспомнила. Я на оборотной стороне, у себя дома. Стук в дверь, а потом ничего. Почему? И почему у меня так сильно болит голова?

— Как ты… — выдавила я слова, но вопрос за меня закончил голос.

— Вошла? Ты открыла мне дверь, а потом бах, в обморок упала. Бедняжка. Это, наверное, от избытка чувств.

Силы постепенно возвращались, я с трудом открыла глаза. Ударил яркий ослепительный свет, заставив опять зажмуриться.

— У тебя тут миленько, — сказала гостья.

Глаза, наконец, окончательно свыклись с солнечным светом, и я увидела, что лежу на полу в своей комнате, около кровати, которая заслоняла мне вид на обладательницу голоса.

— Я дотащила тебя до комнаты, но на кровать поднять не смогла. Прости! Я — Лиана. А как тебя зовут?

— Виктория!

Слова стали даваться легче, руки и ноги я ощущала уже хорошо, только вот голова все еще болела. Я провела рукой по голове, на затылке хорошо прощупывался шишак.

— Виктория… — словно смакуя мое имя, повторила гостья.

Я привстала, опираясь на кровать, села. Теперь мне было хорошо видно гостью. Худенькая невысокая девушка в зеленой курточке. Та самая, что сидела около моего подъезда. Большие раскосые глаза выдавали в ней то ли корейские, то ли японские корни, никогда не разбиралась в этом. Цвет глаз был неестественно синий, словно небо перед грозой. Ресницы длинные, а брови черные, как смоль, и такого же цвета волосы.

Девушка улыбалась снисходительной улыбкой. Будто бы говоря: «Бедняжка, упала в обморок и ударилась головой, какая жалость».

— Лиана, объясни мне, что происходит? — вопросы в голове роились и жужжали, как пчелы на пасеке, хотя, может быть, жужжание было от шишки на голове.

— Я тебе все уже объяснила. Ты — моя половина, я — твоя половина. Ты перешла на оборотную сторону и осталась, как мне кажется, в полном порядке.

— Хочешь сказать, что я не спятила? — ухмыльнулась я.

— Ну и это тоже…. Большая редкость, чтобы в первый свой день после мерцания человек так был спокоен и сообразителен, как ты. Видишь, все хорошо.

— Чего хорошего? — спросила я. Почему-то Лиана меня начинала раздражать.

— О-о! — загадочным тоном продолжила гостья. — Бывает, человек мерцает, мерцает и не домерцает. Остается где-то на переходной станции. И не на лицевой стороне, и не на оборотной. Я уже чувствовала мерцание одной моей половинки, но она не перешла до конца, зависла где-то посередине. Наверное, осталась у мусорщиков.

— Ужасно! — я даже не думала, что можно не домерцать.

— Очень печально, так как моя первая половинка не перешла, мне было очень одиноко, — Лиана поправила волосы и с улыбкой добавила: — Ну, кого не знал, по тому не грустишь. Теперь у меня есть ты.

— Да уж, — разочарованно пробубнила я.

В волосах зашевелилась расческа, и я сняла ее с плеча. Но увидев Лиану, зверюшка жалобно пискнула, вскарабкалась по моей одежде обратно на плечо и тут же зарылась в волосы, абсолютно слившись с ними и став невидимой.

Но гостья все же заметила расческу и завизжала от восторга:

— Вот это да… какая прелесть! Это у тебя дар такой, что ли?

— Что? — не поняла я.

— Твой дар. Какой он? Ты можешь превращать предметы в живых существ?

Лиана продолжала рассматривать расческу у меня на плече. Она протянула к ней руку, но расческа, пискнув еще жалобнее, посильнее зарылась в волосы.

— Нет, вроде…. Не знаю. Мне кажется, у меня нет никакого дара.

— Ерунда, Виктория, — продолжая всматриваться в мои волосы, сказала гостья. — Здесь у всех есть дар. У меня, например, есть предвидение. Я могу чувствовать, что будет происходить. У тебя тоже есть дар. Подумай!

Лиана настаивала. Она перестала разглядывать расческу и теперь пристально смотрела на меня, казалось, стараясь прочесть мои мысли. От этого ее взгляда мне стало не по себе.

— Я не умею создавать из неживых предметов живые. Расческа уже была такой, когда я проснулась.

— Жаль, — обиженно сказала Лиана. — Это хороший дар, с ним много чего можно сделать. Подумай еще, каждый знает, на что он способен. Тебе нужно только хорошенько представить свой дар. Как он выглядит?

Я закрыла глаза, постаралась представить свой дар. Какой он может быть? Если он вообще есть. По телу пробежала мокрая прохлада, и мне почудилась мягкая невесомость.

— Я чувствую туман, — я сосредоточилась еще сильнее и вспомнила, словно таблицу умножения, точно и четко. Только это знание не было заученное мною, а родилось в момент моего перехода на оборотную сторону. — Туман. Я — туман!

Я, должно быть, могла становиться туманом, и это мне нравилось. Не знаю почему, но я даже гордилась своим даром.

— У тебя одна из лучших магий, — прошептала Лиана.

Ее улыбка исчезла, глаза сделались злыми, в них заблестели сумасшедшие огоньки, которые отразились страхом в моей груди.

— Мне нужен твой дар, Виктория, очень нужен!

Тонкие длинные пальцы Лианы обвили мою шею и с силой сжались, не давая мне вздохнуть. Я стала задыхаться. Мои попытки сопротивляться были ничтожны, и тогда я поняла, что умру. Почему-то мне стало по-детски обидно так бессмысленно умереть в первый же день новой жизни, и ведь мне только начало здесь нравиться.

Глава шестая

Говорят, когда человек умирает, перед ним проносится вся жизнь. Время останавливается, и ты наблюдаешь важные события своей жизни, как старое кино в 3D. Хорошие поступки просматриваются так, как ты их запомнил, а вот плохие так, как их запомнил тот, кого ты обидел.

Когда руки Лианы сжимали мое горло, я ничего такого не видела. Просто поняла, что всё кончено и ничего больше не будет. Мне совсем не хотелось умирать, я подумала, что если останусь живой, то приму этот мир, с его магией, с его странными жителями. И как бы сильно я ни грустила о старом мире и о своих близких, обещала то ли богу, то ли самой себе радоваться жизни. И когда грудь стало разрывать от боли, что-то ударило Лиану по голове. Ее глаза закатились, по лбу побежала тонкая струйка красной крови. Руки, жестоко сжимавшие мою шею, ослабили хватку, и я судорожно глотнула воздух. Атакующая меня Лиана безжизненным кулем рухнула рядом со мной.

— Обалдеть! Чуть не опоздал! Поверишь, ее дар — чувствовать новичков. Ведь хороший дар — помогать другим осваиваться здесь, а эта дрянь убивать стала, — быстро сказал высокий светловолосый парень в темных очках. Хотя я была не на шутку перепугана нападением, невольно отметила его широкие плечи, выдающиеся скулы, тонкие яркие губы и высокий лоб. Красавчик!

— Миша, — молодой человек подхватил Лиану под мышки и оттащил в сторону.

— Что? — стараясь восстановить дыхание, переспросила я.

— Михаил, можно просто — Миша. Я твоя половинка, хотя мне больше нравится слово «напарник». Тебя как зовут?

Ну вот, началось, сейчас спросит о моем даре, а потом постарается убить. Очень жаль, он такой милашка. Правда, Лиана тоже сначала была ничего так, пока не принялась меня душить…

— Она сказала, что я ее половинка, — пытаясь казаться не сильно удивленной, сказала я.

— Наврала, она совсем сумасшедшая. Убила свою напарницу, — пояснил Михаил.

— Она сказала, что ее напарница не домерцала и осталась у мусорщиков.

— Чушь полная, такого не бывает. Она ее убила и моего напарника тоже. — Михаил стоял над лежащей в углу Лианой, борясь с желанием ее ударить. — Меня пыталась убить, гадина. Пусть мы не на лицевой стороне мира, но мы все же живем, чувствуем и понимаем, мы должны оставаться людьми. Это обратная сторона, она выбрала нас, и теперь это — наш дом.

— Убила напарника? Ты же сказал, что я твоя напарница! — попыталась я подловить Мишу на слове.

— Да, теперь ты. Раньше у меня был напарник, а вот эта… — он взмахнул ногой, будто намеревался пнуть, но бить лежащую на полу девушку не стал. — Эта гадина его убила!

Я попыталась встать, но сил не хватило, и Михаил помог мне подняться на ноги. Открутил крышку у моей бутылки с водой и протянул мне.

— Пей больше, в ней наша сила. Весь оборотный мир связан с водой. Я даже думаю, что это не вода вовсе, а жидкая энергия. Ты, наверное, не заметила еще, но вода меняет вкус в зависимости от того, что тебе сейчас хочется. Я однажды захотел борща, так вода стала его вкуса. Скажу честно, дрянь еще та.

В углу зашевелилась Лиана. Миша взял пятиногий стул со спинкой и усадил на него девушку, затем начал аккуратно приматывать ее к стулу веревкой.

— Зачем так? — возмутилась я.

— Ты хочешь, чтобы она тебя убила? — спокойно спросил он.

— Разумеется, нет!

–Тогда я ее привяжу. Ты не представляешь, какая в ней сила.

Безусловно, я не представляла, поэтому молча продолжила пить сладкую освежающую воду. Каждый глоток восстанавливал меня, делал сильнее. Мысли становились все четче, а уверенность в том, что все будет хорошо, укоренялась, вытесняя недоверие к молодому человеку, который только что меня спас.

Михаил, по-моему, его имя переводится как — Бог мне судья, вызывал симпатию. К тому же он был, как говорят, в моем вкусе. Высокий, широкоплечий, хотя слегка и сухощав. Короткие светло-русые волосы, зачесанные назад, лежали волосинка к волосинке, словно уложенные воском. Коричневая майка и зеленые джинсы напоминали военную форму. На поясе висели две армейские фляжки, наверняка заполненные водой.

Конец ознакомительного фрагмента.