Таких не убивают

Кир Булычев, 1998

Кир Булычев, известный своей фантастической и исторической прозой, выступает на этот раз автором занимательного детективного романа. В подмосковном дачном поселке убит писатель Сергей Спольников. Неожиданные открытия делают вместе с читателями сотрудникимилиции и друзья убитого, разгадывая тайну этого необычного преступления.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Более мирного начала для этой истории нельзя придумать. Лидочка лежала в самом настоящем гамаке и щурилась от пятнышек солнца, которые попадали в глаза, когда слабый ветерок покачивал вершины сосен или подталкивал гамак. Деловитая пчела сделала круг над гамаком, но не стала пугать Лидочку, а умчалась дальше. Синичка давно уже сидела на тонкой ветке и разглядывала Лидочку. Ну и что она могла разглядеть? Женщину лет тридцати, с пепельными, с такими уродилась, умеренно стриженными и чуть волнистыми волосами, синеглазую, именно синеглазую, а не сероглазую или не голубоглазую, что бывает куда чаще, пожалуй, слишком бледную для июля, но так уж получилось, что Лидочке не довелось в этом году побыть на открытом воздухе. Даже к Глущенкам она выбралась впервые за лето, хоть тысячу раз обещала.

На Лидочке был голубой в белый горошек сарафан, а босоножки она сбросила, когда забиралась в гамак.

«Как хорошо, — подумала Лидочка, — когда ничего не случается. Ты здорова, все родные здоровы, друзья живы, и шумят сосны…»

— Лида, — позвала Итуся, — ты пойдешь или останешься?

Вопрос был риторическим. Глущенки собирались к Сергею именно потому, что эту идею подала им Лидочка. Она приехала утром и в разговоре упомянула Сергея, Глущенки сказали, что не были у него недели две, хоть он и снимает дачу в десяти минутах ходьбы. А теперь, раз Лидочка приехала, можно навестить ее старого приятеля. Лидочка послужила тем камнем, что вызывает, упав, круги в мирном водоеме. Без нее Глущенки провели бы воскресенье в милом безделье, отложив назавтра хозяйственные заботы. Вопрос Лидочки о Сергее напомнил Жене, что в холодильнике стоит невостребованная за отсутствием компании бутылка водки, а Лидочка привезла торт, который все равно втроем не одолеть. Итуся, не признаваясь никому, рада была не готовить обед: все решили, что поход к Сергею — лучшее времяпрепровождение для воскресного, к счастью, не очень жаркого дня.

Так и пошли, впереди Пуфик, неизвестно какой породы существо, имеющее звание тибетского терьера, затем Лидочка с тортом, Итуся с овощами со своего огорода, а потом Женя с сумкой, в которой таилась заветная бутылка и кое-какие закуски, обнаруженные в холодильнике.

Дачные соседи имеют преимущество — не надо созваниваться и сговариваться, чтобы прийти в гости.

Перешли железную дорогу, которая отделяет поселок старых большевиков от зимнего поселка с той стороны, где санаторий. Потом миновали Дом художников, замерший в ожидании обеда, а может, потому, что все его обитатели были на этюдах. От клуба повернули направо, на Школьную улицу. Там в доме пять жил, вернее, снимал дачу у каких-то неизвестных Глущенкам людей Сергей Спольников, потому что у него в то лето было много работы и было желательно оказаться, с одной стороны, близко от железной дороги, чтобы посещать Москву, а с другой — уединиться на свежем воздухе и не отвлекаться на телефонные звонки, разговоры, визитеров, мелкие, но почти обязательные дела и встречи.

Но летнее воскресенье — день святой, так что вряд ли Сергей будет работать. В крайнем случае, решили Лидочка с Глущенками, пожелаем человеку успехов и унесем торт обратно.

Вот он, голубой забор, третий дом от угла, облезлый почтовый ящик, запущенный участок — зелень переплескивает через забор, канава заросла крапивой в человеческий рост.

Калитка была не заперта, они прошли по узкой асфальтовой дорожке и повернули не налево к двери, а направо вдоль фасада, куда выходил мезонин, к террасе, оттуда доносились голоса, и это значило, что у Сергея гости. Тем лучше.

Терраса была небольшой и уютной, стекла на ней были в частых переплетах, и это, как и резные голубки на наличниках, напоминало о почтенном возрасте дачи.

Глушенко, который здесь уже бывал, толкнул дверь, вошел первым, словно втайне опасался, нет ли тигра в пещере, и громко спросил:

— Гостей принимаете?

Женщины вошли следом за Женей.

На веранде стоял стол, накрытый светлой клеенкой, на ней стоял чайник, чашки, бутылки с минералкой, миска с вареной остывшей картошкой, блюдо с нарезанной селедкой. Словно те, кто собирались здесь, не решили еще, то ли им приступить к обеду, то ли ограничиться чаем.

Сергей был рад гостям и сообщил об этом бесхитростно:

— Все равно день погиб. Давайте его используем для чревоугодия.

Обоих гостей, пришедших раньше, Лидочка знала. Главным гостем был Валентин Вересков, уютно журчащий добродушный мужчина пожилых лет, хороший детский поэт. Что бывает редко с детскими поэтами, он был известен и среди взрослых, так как его стихи были коротки, парадоксальны и не лишены юмора. Валентин также знал Лидочку — встречались в Детгизе, запомнили друг друга с какого-то редакционного дня рождения. Валентин сидел за столом и с интересом листал свою новую книжку, которую принес Сергею в подарок.

Итуся взяла у Жени сумку с продуктами, Лидочка пошла за ней на кухню. Получилось как-то так, словно последние гости должны были взять на себя хозяйственные заботы — ведь продукты принадлежали им…

По какой-то причине Сергей избрал кухню рабочим кабинетом. Там, на большом столе, протянувшемся вдоль окна, что выходило к сараям, стояла красная портативная пишущая машинка, рядом лежали двумя стопками, аккуратно, листок к листку, чистая бумага и уже отпечатанные странички.

Второй гостьей была Марина Котова. Марина Олеговна. Она была редакторшей в «Московском рабочем», вернее, в одном из издательств, родившемся из некогда могучего гиганта на Чистопрудном бульваре. Марине было под сорок, но выглядела она моложе. Им с Лидочкой приходилось сталкиваться по работе. Кстати, Лидочка оформляла последнюю книжку Сергея — «Тропами Подмосковья», рисовала в ней акварелью цветы и травы, которые встречаются вокруг Москвы. Книга вышла лет пять назад, и тогда ее невозможно было купить — это было как раз завершение эпохи, в которой хорошие книги доставали, как копченую колбасу. Марина была редактором той книги, она опекала Сергея, который тогда только что разошелся с Ниной, даже что-то стирала ему или штопала — теперь уже не вспомнишь редакторских сплетен.

Впрочем, ничего удивительного в том не было: Марина Котова считалась всеобщей приятельницей. На ее дни рождения собирались, как правило, полдюжины знаменитых и столько же непризнанных талантов, а еще с десяток друзей дома. Особой красотой Марина не отличалась, хотя сохранила к сорока годам девичью фигурку и умела одеваться скромно, недорого и элегантно, правда, элегантность ее современной модной женщине показалась бы старомодной, но такая элегантность и требовалась в редакторско-писательском мире, где Марина существовала. Лицо ее было невыразительно и как бы стерто, лишено ярких красок, волосы неопределенного цвета, а глаза черные, совсем не в тон остальному. Черты лица были правильные и мелкие. Несмотря на многие попытки, ни один художник не смог написать или нарисовать ее похожего портрета. С точки зрения Лидочки, Марина была скуластой мышкой с добрыми глазами, которая всю жизнь занималась чужими делами, кого-то опекала и кому-то подставляла свое узкое плечо, так что даже не успела обзавестись детьми. Да и как обзаведешься, если тебя окружают взрослые дети, требующие внимания и заботы.

Лидочка слышала от кого-то, может, от самой Марины, что первый роман Сергея не вызвал издательского интереса, но Марина организовала кампанию в его поддержку. Ведь у Сергея была в издательстве своя экологическая ниша — он считался отличным популяризатором, автором новелл о природе, знатоком ботаники. Но если такой человек в пятьдесят лет вдруг решает стать Достоевским, то, вернее всего, в нем проснулся графоман, которого надо уничтожить. Марина кинулась в бой, и книгу вставили в план. Правда, без энтузиазма — роман не грозил коммерческим успехом.

Сергей был аккуратистом. Может быть, поэтому он так проникся нежностью к Лидочке: она рисовала акварелью в манере английских дам прошлого века — четко, изящно и достоверно. Когда издательские производственники отказались взять «Тропами Подмосковья», потому что книжка получалась, с их точки зрения, слишком дорогой, Сергей устроил тихий бунт, как он умел делать, раз двадцать ходил к директору издательства, измучил визитами милейшего Ковальджи — главного редактора, добился того, что книга выйдет на офсете, а потом извел типографию, потому что наносил туда частые визиты, требуя соблюдения оттенков в печати, чего типография отродясь не делала.

«Тропами Подмосковья» получила приз на какой-то ярмарке, два или три диплома, каждый раз Сергей звонил Лидочке, серьезно поздравлял ее и обещал пригласить, когда будет делать следующий подобный труд. Но следующего подобного труда не получилось — не нашлось издателя. Тогда Сергей, как давно грозился, сел за роман, настоящий толстый современный роман, чтобы доказать всем этим фаулзам, миллерам, что наши сабли не затупились, а воображение не иссякло.

Разрезая колбасу и укладывая кружочками на бутерброды, Лидочка услышала голос вошедшей на кухню Марины:

— Ты замечательно выглядишь.

Очевидно, Лидочке следовало ответить таким же комплиментом, но Лидочка решила, что он был бы нарочитым и даже пародийным. Так что она спросила у Марины, как дела с романом Сергея.

— Сложная проза, — ответила Марина. — Необычная. Но в русле современной моды. Такая проза идет на Букер-прайз.

— Чего ж он раньше думал! — посочувствовала Итуся. — Давно бы стал знаменитым.

— Подождем, — осторожно заметила Марина, — боюсь предсказывать. Но вещь профессиональная. Двадцать авторских листов.

— И скоро мы его прочтем? — спросила Итуся.

— Я сегодня привезла ему внутренние рецензии, — сказала Марина.

С террасы донеслась вспышка голосов — словно что-то случилось.

— Как бы они Пуфика не обидели, — сказала Итуся.

Итуся раньше работала дрессировщицей собак в цирке. Лидочке всегда казалось, что за много лет общения с собаками они должны бы Итусе надоесть. Но, уйдя из цирка, Итуся обрушила на приблудного Пуфика всю свою любовь к живым существам, а Пуфик специализировался на том, чтобы доставлять хозяйке постоянное беспокойство. Сергей заглянул на кухню и сказал:

— Смотрите, кто к нам пожаловал!

Он был растерян, но старался изобразить радость.

Итуся с Лидочкой пошли на террасу. Приехала Нина Спольникова, бывшая жена Сергея. Только теперь ее было совершенно недопустимо называть Ниной, без отчества. Она вела себя как Нина Абрамовна и головой поводила как Нина Абрамовна. А вот Сергей к пятидесяти годам так и не дорос до Сергея Романовича. Его называли Сергеем даже студенты пединститута, в котором он вел какой-то курс или семинар. И это было странно, потому что небольшой ростом Сергей был почти лыс, одутловатое лицо окаймлено небольшой, демократического вида пегой бородой. Лицо у Сергея было грустное, собачье, ностальгическое, как выразилась Итуся. Сергей к пятидесяти раздобрел, но не весь, а отрастил животик и брыли. Нина же за те семь-восемь лет, которые Лидочка была с ней знакома, вдвое усохла, даже череп уменьшился, может, потому что Нина теперь причесывалась гладко на прямой пробор и жестоко оттягивала назад вороные с проседью волосы.

Судя по всему, приезд Нины был для Сергея неожиданным.

Когда Лидочка вошла на террасу, Нина как раз протянула прямую ладонь Верескову и представилась:

— Нина Абрамовна Спольникова.

Вересков почувствовал учительскую строгость, смутился, будто его уличили в незнании урока, и ответил:

— Меня зовут Валентин Дмитриевич. А вы работаете в школе?

— Я руковожу лицеем, — ответила Нина. — И веду там коллоквиумы.

Тут она увидела Лидочку и сделала вид, что обрадовалась.

— Кого я вижу? А что ты здесь делаешь? Вот уж не думала, что в этом, как мне было сказано, скромном уюте встречу такое изысканное общество. У вас какой-нибудь праздник?

И Нина наморщила гладкий высокий лоб, словно встревожилась, что запамятовала какую-нибудь дату.

— Мы здесь все случайно оказались, — успокоила ее Лидочка. — В основном по-соседски.

— А я по делу, — с вызовом заявила Марина, которая никогда не жаловала жен своих авторов, полагая их лишним приложением к литературе.

— Вот и отлично, — сухо засмеялась Нина, — а то я решила, что забыла Сережин день рождения. У тебя ведь день рождения двадцатого мая?

Сергей кивнул. Он был удивлен и не догадался, что Нина лукавит: они прожили пятнадцать лет, и после такого срока день рождения мужа не забывается.

— Я тоже по делу, — сказала Нина Марине, как бы показывая, что она выше развлечений.

— Надеюсь, ваши дела подождут, пока мы не поедим, — заметила Марина.

— Не может быть, что вы, завершив свои дела, сразу уедете обратно, — сказал Женя Глущенко. Ему казалось, что Нина чувствует себя лишней, и ему хотелось ее ободрить.

Нина благосклонно кивнула, принимая предложение. Затем она подвинула к себе сумку и достала из нее настоящий мужской портсигар, серебряный, массивный, с барельефом конской головы в обрамлении подковы. Нина громко щелкнула кнопочкой, портсигар раскрылся. Нина щегольски вытащила папиросу, привычно постучала мундштуком о конский нос, заломила мундштук и сунула в рот. Лидочка ожидала, что следующим движением Нина достанет откуда-то зажигалку, сделанную из гильзы. Тогда образ боевой подруги образца сорок второго года был бы завершен. Но Нина ограничилась тем, что закурила от обычного «ронсона».

Портсигар показал новую черту в ее характере. Никогда бы не догадаться, что Нина таит в себе желание вызова, спора, фронды. Представьте себе, как она открывает этот портсигар на педагогическом совете и как вздрагивают молоденькие учительницы, услышав его щелчок.

Закурив, Нина сообщила Глущенке:

— Мне от Сережи нужна одна безобидная подпись. Вернее, доверенность. Пустяк, но тормозит мои дальнейшие планы. Иногда даже думаешь, что проще убить человека, чем оформить документы на его смерть.

После этого она огляделась, усмотрела свободный стул рядом с поэтом Вересковым, в котором уже распознала единственного здесь человека своего масштаба, способного пригодиться лицею. И начала его разрабатывать, словно провела лучшие годы в разведке.

Итуся с Лидочкой возвратились на кухню, к делам хозяйственным.

— У меня мама такие папиросы курила, — сказала добрая Итуся. — Я и не подозревала, что их сейчас делают.

Лидочка начала было рассуждать о том, что в каждом человеке смешаны мужское и женское начала. Бывают чистые мужчины, бывают чистые женщины, но чаще в мужчине живут женские черты, а в женщине сохраняются мужские. В Нине, очевидно, мужского начала больше нормы, и она его даже подчеркивает.

— Ты думаешь, что она лесбиянка? — буквально поняла монолог Лидочки Итуся. Лидочка рассмеялась и перевела разговор на другую тему. Потом они кончили готовить новую партию закусок и отнесли на террасу тарелки с бутербродами и банки со шпротами, оказавшимися в холодильнике. Вересков все хотел сбегать за грибами, которые так чудесно солит его жена, но Нина его не пустила.

На всех была бутылка водки и бутылка вина, которую привезла с собой Марина. Все расслабились, стали разговорчивы и добры друг к другу. Вечерело. Женя незаметно встал из-за стола. Лидочка поняла, что он собрался в магазин. Ей надоело сидеть и болтать о политике, она присоединилась к Жене, они пошли к шоссе, к продуктовому магазину.

У соседнего дома в огороде копалась Ольга, женщина крупная, полная, дебелая, прекрасная красотой восемнадцатого века. Такими красавицами были Екатерина Великая и Мария Антуанетта — мода на подобный тип женщин вроде бы миновала, но на свете всегда находятся достойные мужчины, которые готовы на любой подвиг, чтобы заслужить их любовь. К сожалению, в сердце таких женщин слишком большое место занимает женская жалость, и потому дебелые императрицы и королевы приближают к себе алкашей и скандалистов, а потом с ними мучаются.

Прелестная и вполне современная Ольгина дочка Катерина, шестнадцати лет отроду, томилась рядом, держа корзинку, в которую Ольга кидала огурцы. Всем видом она показывала, что рождена для более значительных дел. Рядом с грядкой вытянулся утомленный жарой, лохматый, грозный на вид пес.

Ольга увидела дачников и выпрямилась.

— Здравствуйте, Евгений Александрович, — сказала она. — Не забыли, что обещали в нашей библиотеке провести беседу?

— Приду, — ответил Женя, непроизвольно ускоряя шаг.

Когда они отошли подальше, он с чувством воскликнул:

— Кто меня за язык тянул? В прошлый раз она пришла к Сергею по какому-то соседскому делу, а тот сказал, что я работаю в Институте Африки. Она и вцепилась. Неужели кого-то в этом поселке интересует положение в Нигерии?

В магазине была небольшая очередь.

— Они давно развелись? — спросил Женя.

— Лет семь назад. — Лидочка догадалась, что он имеет в виду Сергея.

— Почему, если не секрет?

— Из-за Лизы Корф.

— Чудесное сочетание! Графиня?

— Она работала препаратором в институте ботаники. Сережа тогда еще там числился. Потом ему пришлось уйти на вольные хлеба.

— Он изменил Нине Абрамовне с Лизой Корф? Как я его понимаю! — воскликнул Глущенко.

— Чудак, — сказала Лидочка. — Тебе свойственна мужская категоричность. Не все так просто.

— Погоди, расскажешь.

Подошла их очередь. Они взяли бутылку водки «Белый орел», буханку хлеба и кило одесской колбасы, чтобы поджарить, без этого условия Лидочка отказалась санкционировать покупку, полагая, что летом в поселковом магазине часто ломается холодильник.

Затем вышли на улицу.

Наступило то чудесное завершение летнего дня, когда солнце уже скатилось к верхушкам елок, ветер стих, из-за заборов пахнет флоксами и спелой зеленью. Образ подмосковного рая нарушали лишь вороны, которые носились невысоко, деля добычу либо территории и оглушительно крича. Поселок девятиэтажных домов, принадлежавших институту усовершенствования, наступал на дачи. Было ясно, что когда наступление города станет слишком чувствительным, дачники отъедут в другие края.

— Доскажи, Лидочка, — попросил Женя.

— Ты о Сергее?

— Да. Мне он понравился, по-моему, достойный человек. Значит, Нина Абрамовна узнала о его романе с благородной Елизаветой Корф…

Женя чуть улыбнулся, поправив очки. Он принадлежал девятнадцатому веку и сам ощущал порой свою неприспособленность к веку нынешнему. Все у него было в порядке, но душа к нашему времени не лежала. Лидочке куда легче было представить его в строгом вицмундире с расшитой золотом шляпой в руке, стоящего, чуть выгнув назад спину, в осознании дворянской гордыни.

— Я сама удивилась, что Нина приехала к нему на дачу. Наверное, какое-нибудь важное дело. Насколько я знаю, их отношения давно уже утряслись на нулевой температуре. Тем более что и на Лизе Корф Сергей не женился.

— Почему?

— Потому что к тому времени все уже перегорело. Роману Сергея с Лизой, наверное, уже лет пятнадцать. Надо было принимать решения сразу. Нина хлопнула дверью, когда роман был на излете. Вернее всего, у нее самой в то время возникла надежда на новый союз.

— Они не любили друг друга?

— Не любили.

— А с Лизой Корф? Что было дальше с Лизой Корф?

— Лиза Корф где-то существует. Если хочешь, я спрошу о ней Сережу.

— Нет, не надо.

— У Лизы должна быть совсем взрослая дочка, ей больше двадцати. Даша Корф. К Сергею она отношения не имеет.

— Но почему Корф?

— Ее когда-то звали в институте барышней-крестьянкой. Она Иванова, но недолгое время была замужем за неизвестным нам Корфом и даже успела родить ему наследницу. Корф исчез без следа, никто его не видел.

— Я покорен твоей информированностью, — сказал Женя. — Ты могла бы работать в отделе светской хроники. Познакомь меня с Лизой Корф.

— С мужчиной надо быть настороже, — сказала Лидочка. — Он использует твою откровенность тебе же во вред. Это дискриминация по принципу пола.

— Лидочка, — заметил Женя, — прекрати смотреть американские сериалы. Ты на глазах превращаешься из милой и покорной российской дамы в американское чудовище равноправия.

Их обогнал на гоночном велосипеде маленький сухой старичок в больших очках. Ехал он быстро, был пьян, его ноги неравномерно нажимали на педали, и чуткая машина совершала неверные движения, катилась по синусоиде.

Неожиданно выдержанный и хладнокровный Глущенко возопил:

— Николай! Стой, я тебе говорю!

И кинулся под велосипед. Велосипед постарался его раздавить, врезался в забор, и Глущенко легко подхватил вылетевшего из седла старичка.

— Николай, — сказал он, успокаиваясь. — Я тебя жду уже четыре дня. Ты взял аванс и дал мне слово — так или нет?

Старичок вяло, как заморенный сом, бился у Жени в руках.

— Это электрик, — сообщил Женя Лидочке, — ты иди, я тебя догоню, только поговорю с ним как мужчина с мужчиной.

— Ты мне щенок, а еще не мужчина, — гордо ответил старичок.

Опасаясь, что беседа может выйти из цивилизованных рамок, Лидочка поспешила по улице. Не успела она пройти и ста шагов, как натолкнулась на стоявшего в неуверенности очень толстого краснощекого мужчину. Мужчина был одет в гигантский обвисший свитер, серые шорты до колен и самодельные сандалии — последнее было понятно, так как ступни мужчины были настолько велики, что трудно было бы подобрать для них обувь в магазине.

Пегие, немытые волосы мужчины были собраны на затылке черной резинкой и падали на спину. Тонкие пряди, выбившиеся из-под резинки, пересекали лоб и щеки. На вид мужчине было лет двадцать пять. Его было трудно назвать юношей или молодым человеком. Для себя Лидочка окрестила его слонопотамом.

Слонопотам спросил высоким, почти женским голосом:

— Где здесь Школьная улица?

— За вашей спиной, до конца дорожки и налево.

Не поблагодарив, толстяк затопал прочь. Лидочка обернулась. Оставив старичка в живых, к ней спешил Женя Глущенко.

— Он обещал, — сказал Женя. — Завтра с утра придет с инструментом.

— И ты ему поверил?

— В качестве альтернативы — придется его убить, — сказал Женя. — Но я к этому не готов.

— Нет, — согласилась Лидочка, — такие, как ты, не убивают. Такие, как ты, подвергают остракизму.

— А такие, как он, плевать хотели на мой остракизм, — признался Женя. — Ты тоже электрика встретила?

— Ты имеешь в виду толстяка?

— Черт его знает, я не разглядел. Только обратил внимание на то, что он одет для исполнения арии обжорства в опере нищих.

— Мальчики склонны к беспорядку в одежде, — заметила отличница Лидочка.

— Между нами существенная разница в возрасте, — ответил Глущенко, — я провел детство в серо-синем тюремном мундирчике советской гимназии. Это меня мобилизовало на достижение высоких результатов в учебе и общественной деятельности.

— Но потом, после школы?

— Я помню, на первом курсе института у нас было большое дело против стиляг, — вспомнил Женя. — Они откуда-то доставали брюки дудочкой.

Женя и Лидочка повернули за угол, на Школьную улицу.

Толстое существо в свитере и с грязным волосяным хвостом к этому времени как раз достигло пятого дома и остановилось перед калиткой. Оно прислушивалось.

Потом слонопотам толкнул калитку и вознамерился шагнуть внутрь.

— Молодой человек! — не выдержала Лидочка, ее голос нарушил тягучую тишину теплого июльского вечера. — Вы к нам в гости?

Голос спугнул молодого человека. Он замер. Затем отпрянул от калитки. Повернулся и быстро пошагал прочь. Через тридцать шагов он свернул на перпендикулярную улицу.

— Кто это? Ему кто-то был нужен? — спросил Женя.

— Он спрашивал меня, где Школьная улица, — сказала Лидочка. — Неприятный тип.

— Может, ошибся, — сказал Женя.

Диспозиция на даче изменилась. Марина Олеговна с Итусей собирали в миски красную смородину. На это получили разрешение Сергея, так как хозяева дачи уехали больше чем на год и вряд ли вернутся, чтобы полакомиться ягодами. Нину Абрамовну Лидочка увидела на террасе, когда проходила на кухню, чтобы подготовить второе действие пира. Нина Абрамовна старалась узнать взгляды поэта Верескова на современное положение в начальном образовании. Поэт Вересков вертелся под ее настойчивым взглядом и уходил от прямых вопросов. Поэту Верескову хотелось домой, но его деликатная натура не позволяла прервать беседу.

Пуфик увидел Женю и помчался навстречу.

Сергей стоял на кухне и, запустив пальцы в бороду, читал страничку, вытянутую из пишущей машинки.

— Мы тебе мешаем? — спросила Лидочка.

— Нет, что вы! Я задумался…

— О чем?

— Надо будет вставить новую ленту в машинку. Еле видно — лента износилась.

— Мы встретили молодого человека, — сказала Лидочка. — Он спрашивал Школьную улицу, а потом хотел пройти сюда.

— Какого еще молодого человека?

— Совершенно дикого вида, — сказала Лидочка. — Толстый, ножищи от слона, коса от Аленушки.

— А лицо? Какое лицо? — Сергей был встревожен.

— Красное, красная рожа, щеки наружу.

— Странно, — произнес Сергей. Голос его дрогнул. — Что он тут делает?

— Ты его знаешь?

— Вроде как-то видел… да, видел, и он удивил меня своими габаритами. — Сергей ответил неохотно.

— Я удивилась, встретив здесь Нину, — сказал Лидочка. — Вы помирились?

— Нет, ничего не изменилось. Мы вроде бы и не ссорились. Сейчас ей нужна заверенная у нотариуса моя подпись, что я не возражаю против продажи дачи. Когда мы разводились, я отдал ей дачу, помнишь?

— Да.

— Но она осталась у нас в общем владении… впрочем, я точно не знаю.

— Она продает дачу?

— Да, она, кажется, решила уехать и теперь собирает деньги. Тебе помочь?

— Я сама. Мне тут осталось только колбасу поджарить и хлеб порезать, а ты иди на террасу к гостям.

— Мне не хочется туда, где Нина. — Сергей говорил серьезно. — Я до сих пор не могу отделаться от страха перед ней, от детского страха перед воспитательницей в детском саду. Она всегда хотела мною руководить. Даже в постели. И я всю жизнь ждал, что она сейчас задаст мне вопрос, а я не смогу ответить. Мне даже во сне снился кошмар: Нина вызывает меня к доске, а я не могу ответить. И она велит привести родителей. А как я их приведу, если они умерли столько лет назад?

— Неужели и сейчас ты ее боишься?

— Она постарела, — произнес Сергей. — У нее другие подопечные.

«Голубчик, — хотела сказать Лидочка, — а ты ведь тоже постарел и, главное, сдал. Наверное, устал. Может быть, когда писатель кончает очередной труд, он выкладывается до конца. Но сейчас он видит лишь, как безжалостно годы обращаются с его бывшей женой».

— Она старается соответствовать своей должности, — сказала Лидочка.

— Ты ее никогда не любила?

— А почему я должна была ее любить?

— Да, — согласился Сергей. — Вы и не могли полюбить друг друга. Ты — воздух. Она — земля. Но ты знаешь, социально я чувствовал себя за ней как за каменной стеной.

— Поэтому чуть не ушел к Лизе Корф?

Лидочка была достаточно давно и близко знакома с Сергеем, чтобы позволить себе такую реплику.

— Наверное, — согласится Сергей. — Мужчине нужен кто-то, кого он мог бы опекать, о ком он мог бы заботиться. Нина никогда не давала мне такой возможности. Это невозможно. Для нее есть лишь одна жизненная роль: она — наседка, заботница, все остальные — цыплята, которых надо воспитывать. И ушла она от меня не потому, что нашей семье что-то грозило. К тому времени мой роман с Лизой Корф сходил на нет; роману уже было несколько лет. Это много. И я уже знал, что не женюсь на Лизавете. И Лиза знала об этом и не искала этого брака. У нее своя гордость… Нина ушла, потому что я слишком долго ее не слушался. Это было наказание. Я должен был покаяться, но не покаялся.

Лидочка порезала хлеб. Колбаса скворчала на сковороде. Лидочка знала, была уверена в том, что Нина оставила Сергея потому, что дождалась своего часа — на ее горизонте появился человек, крупный врач, доктор наук, который увлекся ею. И тогда Нина решилась на то, чтобы избавиться от Сергея, младшего научного, подрабатывающего статьями в «Знании — силе» или брошюрами. Но доктор медицины сорвался с крючка… На этом Лидочка прервала течение своих мыслей, ибо немое злословие ничем не лучше высказанного.

— Ты о чем задумалась? — спросил Сергей.

— О том, как быстро бежит время, — солгала Лидочка. — У Лизаветы дочь студентка? Вы с Лизой встречаетесь?

— Не в том смысле, как ты понимаешь…

— А я ни в каком особом смысле не понимаю, — отмахнулась Лидочка. — Просто спросила.

— Даша уже совсем взрослая, — сказал Сергей.

— Когда мы виделись, она была еще девочкой.

— Ты ее не узнаешь. Ей через неделю двадцать два года. Очень похожа на Лизавету.

— Что она кончает?

— Полиграфический. Будет художником книги. Как ты. Ты ей поможешь на первых порах?

— Ну, я не профессионал… — сказала Лидочка.

— Ты никогда не любила Лизавету…

— Ну вот, оказывается, я не любила Нину, не любила Лизу. Может, потому что была влюблена в тебя?

Сергей не сразу сообразил, потом неуверенно засмеялся. И спросил:

— А если серьезно?

— Нет, ты не герой моего романа. Возьми поднос и иди на террасу.

Уже начало темнеть. Сборщицы смородины возвратились из сада, жужжали комары, вокруг уютного желтого абажура крутились тяжелые бражники и мотыльки.

Итуся разливала чай. Пуфик путался под ногами. Вересков незаметно поглядывал на часы. За террасой зашуршали кусты. Сергей вздрогнул и посмотрел в ту сторону. Лидочке подумалось, что он тоже вспомнил о неприятном толстяке.

Некоторое время за столом шел общий разговор. Потом кто-то вспомнил, что через сорок минут отходит электричка, пушкинская, не переполненная.

Лидочка оглядела сидевших за столом, и вдруг ее посетила странная мысль: кто же первым из нас умрет? Вот мы сидим за столом, все здоровые, не очень старые и не совсем юные. Но в ком-то уже таится порча, кто-то обречен на болезнь, кто-то, может, попадет под машину… так кто же первый?

Лидочка ничего не могла с собой поделать. Она переводила взгляд с одного лица на другое.

Нина Абрамовна — она морщится, что-то ее беспокоит. Валентин Вересков — он здесь старше всех, но в нем ощущается устойчивая жизненная сила. Итуся — убирает за ухо пышный рыжеватый локон, сейчас она спросит, кому еще чаю. Женя Глущенко украдкой, чтобы Итуся не сердилась, наливает себе на посошок. А может, первым будет Сергей, чем-то встревоженный сегодня, недовольный, хотя у него больше всех оснований для радости, он закончил свой роман. Двадцать авторских листов… Или Марина? Она глядит на упорного бражника, который бьется о шелк абажура, и ее тонкие губы чуть шевелятся. Кто еще у нас остался? Лидочка Берестова? А чем я лучше других? Что ждет меня завтра?

* * *

Все пошли к станции. Глущенки уговорили Лидочку остаться ночевать у них на даче, тем более что дома ее никто не ждал — Андрей был в экспедиции. Надо было только посадить на электричку Нину Абрамовну и Марину. Вересков раскланялся со всеми у соседней дачи.

Сергей шел впереди с Ниной Абрамовной, они негромко обсуждали свои имущественные проблемы. Один раз Нина остановилась, щелкнула своим портсигаром и закурила. Марина и Лидочка, которые брели рядом, тоже остановились.

— Странно, — подумала Марина вслух, когда Спольниковы снова пошли вперед, — если не знаешь, никогда не догадаешься, как семь лет назад она обливала его грязью, писала заявления в партком и грозила кинуться с восьмого этажа.

— Я плохо помню эту историю, — уклончиво ответила Лидочка.

— А я хорошо. Он тогда часто ходил к нам в издательство, — сказала Марина, — у нас его книжка шла, какой-то путеводитель. И он всех держал в курсе событий. Знаешь, как бывает, когда мужик совсем расклеится.

Лидочка кивнула.

Пуфик обогнал их и стал прыгать, изображая кенгуру, что было трудно сделать из-за его комплекции.

Вышла луна. Стало светло, но лунный свет спорил со светом редких фонарей, освещение получалось театральным, неестественным, экзотичным. Далеко впереди шагал толстый человек в длинном свитере. Разглядеть его было трудно, но Лидочке показалось, что это тот самый молодой оборванец.

— Сергей еще долго здесь будет? — спросил сзади Глущенко.

— Не знаю, — сказала больше других информированная Марина, — я сегодня привезла ему замечания по рукописи. Как быстро он управится, не знаю. А так как сейчас все делается быстрее, чем раньше, боюсь, как бы нотариальные походы не выбили Сережу из колеи.

— А что вас смущает? — спросила Лидочка.

— Его роман — современная проза. Хоть там есть все — и фарс, и трагедия, но в принципе это роман о большой любви, и вставить его в план производства было нелегко. Это же не Чейз и не Стивен Кинг. А знаете, как быстро у нас меняется обстановка — исчезнет бумага, появится какой-нибудь соблазнительный американский боевик… и перенесут Спольникова на будущий год, а там, глядишь, и забудут о нем… Вы меня понимаете? А книжка достойна того, чтобы выйти в свет, уж поверьте моему редакторскому чутью.

На плохо освещенной платформе скопилось много народа, была и обязательная компания с гитарой. Воскресный вечер означал расставание с московскими гостями, с отцами семейств, возвращавшимися к трудовым будням, с подружками, с соседями по даче… Вечер выдался тихим, приятным, воздух хотелось традиционно сравнить с парным молоком, а картину увенчивала луна. В такой вечер кажется, что сейчас услышишь шум прибоя, что там, внизу, расстилается море, и вот-вот в кустах запоют цикады.

В ожидании электрички все стеклись в кружок.

— Споем, что ли, товарищи? — иронично спросил Глущенко. Таких вот прощальных кружков на платформе было не меньше дюжины. В некоторых пели: несколько рюмок и теплый лунный вечер — вот и рождается сладко тянущая за душу любовь к ближнему, и выражается она у нас по-язычески, в общей песне…

Электричка ослепила, взревела и тяжело затормозила. Стало ясно, что дамам придется до Москвы стоять.

— Почему ты не купил машину? — Это были последние слова Нины Абрамовны, обращенные к бывшему мужу. Сергей не нашелся, что ответить: он только беспомощно развел руками — он все еще чувствовал себя виноватым перед этой строгой женщиной и никак не мог научиться соответствовать ее высоким стандартам.

Глущенко, отвернувшись, улыбнулся. Итуся кинулась ловить Пуфика, который тоже было полез в электричку, ему захотелось в Москву.

Компания с гитарой втиснулась в вагон следом за Ниной Абрамовной. Невысокая Марина сразу исчезла в толпе пассажиров, но голова Нины Абрамовны, затянутая на прямой пробор волосами так туго, что глаза приобрели китайский абрис, гневно покачивалась среди лохматых молодых голов. Электричка глубоко вздохнула, рявкнула и быстро набрала скорость.

— Ну вот, остались все свои, — сказал Женя Глущенко. — Пошли к нам водку пить…

— Женя! — возмутилась Итуся.

— Хотя мы все знаем, — завершил фразу Женя, — что водки дома не осталось.

— Кстати, я забыл ей сказать, — вдруг нашелся Сергей, — что в таком состоянии мне все равно нельзя было бы садиться за руль.

Он был огорчен собственной несообразительностью. Лидочка его понимала — в спорах с Ниной годились только банальные, но доказательные аргументы.

Электричка исчезла, лишь гудели провода. Провожающие потянулись с платформы.

— А в самом деле, зайдете к нам, посидим? — спросила Итуся.

— Нет, спасибо, — сказал Сергей. — Я еще немного поработаю. Сейчас приятно работать.

— Работать никогда не бывает приятно, — заметил Женя.

Сойдя с платформы, они начали прощаться.

— Вы завтра рано уезжаете? — спросил Сергей у Лидочки.

— Я хотела выспаться досыта. А что?

— Если завтра будет такой же день, не грех бы искупаться.

— Но тут далеко идти.

— Нет, от нас минут двадцать, — сказал Женя.

— Я могу зайти за вами, — предложил Сергей.

— Вот и отлично, — сказала Итуся с облегчением. Пуфик опять убежал, и мысленно она уже мчалась за своим сокровищем.

Так и договорились. В одиннадцать Сергей зайдет к Жене, и они все пойдут купаться.

Теперь можно было с чистым сердцем попрощаться.

Итуся с Женей побежали налево к главной улице поселка Старых большевиков, потому что где-то там носился неугомонный Пуфик. Лидочка задержалась и глядела вслед Сергею, зная, что он обернется.

Сергей обернулся шагов через двадцать. Поднял руку, прощаясь.