Наездники

Кир Булычев, 2002

Тот день, когда началась эта страшная история, ничем особенным не выделялся в череде остальных дней, правда, шел противный колючий осенний дождь… и откуда же Верке было знать, что странная молодая женщина с детенышем, вежливо предложившая девочке зонтик, вовсе не человек, а… Вот кем оказались новые Веркины соседи и какие события разыгрались в подмосковном дачном поселке, вы узнаете, прочитав фантастическую повесть Кира Булычева.

Глава 2

Больница была старая, еще дореволюционная. Она состояла из двух трехэтажных корпусов и низкого приземистого морга, за которым поднималась высокая кирпичная труба. На самом деле она к моргу отношения не имела — просто там стояла котельная. Но некоторые больные, а уж тем более посетители думали, что труба нужна для сжигания мертвецов. Поэтому она такая высокая.

Баба Элла лежала в большой палате на втором этаже.

Она еще почти не вставала, только если соседки помогали сходить в туалет.

Баба ждала Верку и заранее была недовольна ее опозданием, хотя Верка никуда не заходила, только купила калорийную булочку. Автобуса долго не было, вот и задержалась.

Верка поздоровалась со всеми. В палате лежали пять женщин, почти все старые, ревматички или с артритом. Сплошные стоны и безнадежность.

Баба Элла все сразу заметила, хоть Верка и почистилась в раздевалке.

— Свинья везде грязь найдет, — сообщила она сердито внучке. — В какой канаве ты искупалась?

— Дождь идет, — ответила Верка. — Ты по-большому ходила?

Потом она протерла бабу Эллу влажным полотенцем, налила ей Катькиного молочка, но баба и здесь нашла к чему придраться.

— Чем ты ее кормишь?

— А что?

— Привкус у молока нездоровый. Ты ее пастись водишь?

— Вчера за домом на лугу привязывала.

— Не там привязывала.

Верка стала считать про себя. Не будешь же собачиться с бабкой прямо в палате.

— Когда выписывают, говорили? — спросила Верка.

— На тот свет меня выпишут, — сказала баба Элла, а тетка с соседней койки, Клавдия Семеновна, стала смеяться. Ее бабкина воркотня забавляла. — У них есть уколы, — сообщила баба. — Поднимают на ноги, как в сказке. Но только за наличные.

В палате трудно говорить, чтобы все не слышали. Толстая Марина от двери добавила:

— Я сама видела. В платной палате женщина лежит кавказской национальности, ей на той неделе курс назначили, она уже сегодня на завтрак в столовую с палочкой ходила, кем мне быть!

— А сколько стоит? — спросила Верка.

— Говорят, двадцать баксов за укол, — сказала Марина. — Мне Елена Борисовна сообщила.

— Это же надо! — запела Клавдия Семеновна. — Это же надо, какой грабеж!

— Я поговорю с доктором, — пообещала Верка.

Это были не пустые слова, только чтобы баба Элла отвязалась. Верка понимала, что, если бабку не выпишут из больницы в ближайшие дни, она просто погибнет. Во-первых, Верка уже скоро месяц как прогуливает школу. Другой бы отнесся к этому весело и даже обрадовался бы, что не пристают, но Верка была устроена совсем иначе. У других папы-мамы, другим есть куда деваться и где искать защиты. Верка — животное голое и никому на свете не нужное. И если она сама о себе не побеспокоится, никто о ней беспокоиться не станет. Баба Элла старая и немощная, от нее пользы никакой. Конечно, если бы она померла и оставила дачу Верке в наследство, то можно было бы дом продать, отделиться от всех и снимать комнату в Москве. Только это пустые мечты, потому что баба Элла помирать не собирается, а если помрет, то дачу заберет себе непутевый папаша. Для своей Светочки.

Верка знала твердо — она окончит школу и, хоть кровь из носу, уедет поступать в английский университет. Ни больше ни меньше. Когда станет профессоршей или графиней, она приедет обратно: погостить, себя показать и унизить всех, кто ее обижал. И, конечно, первым — отца. Потому что он у нее один оставался, а вот Верка у него оказалась не одна и даже не главная.

Верка вошла в ординаторскую. Обход еще не начинался, и Елена Борисовна сидела за одним столом с Ванечкой, Иваном Сергеевичем — завотделением. Лена диктовала, а Ванечка записывал. Они Верку сразу заметили, хоть она стояла в дверях молча, чтобы не мешать.

— Дождик еще идет? — спросил усатый Ванечка, как будто Верка выходила на пять минут. Он был совсем молодым, только что из ординатуры, но оказался мужчиной, и притом русской национальности. Поэтому его сразу сделали заведующим отделением, хотя, конечно же, и Елена Борисовна, и Салима Махмудовна были куда опытнее. Но никто не обижался, потому что Ванечка не грубил и никого не обижал.

— Дождик еще идет, — ответила Верка. — А правда, что импортные уколы привезли?

— Ты, наверное, голодная? — спросила Елена Борисовна. Может, Елена и не очень красивая, хоть фигура у нее стройная, но она такая обаятельная, что даже самые злобные старухи на нее не вопят.

— Я не голодная! — отрезала Верка.

— Садись, — предложил Ванечка. — Мне мама с собой кулебяку дала, домашнего приготовления.

Тут заглянула сестра Татьяна, и Елена попросила ее принести чаю. Так что хоть Верке и не хотелось есть, тем более за чужой счет, пришлось отведать кулебяки. Конечно, Ванечкина мама сыночку готовила вкусно.

А Елена Борисовна объяснила Верке, что есть новая вакцина, немецкая. Она недавно прошла испытания. Результаты сказочные.

— А какой курс для бабы Эллы нужен?

— Десять инъекций, — ответил Ванечка. — В сумме двести долларов, и мы ничем не можем помочь.

— Это постыдно, — сказала Елена и покраснела, будто украла эти уколы у бабы Эллы.

Верка все понимала.

— Но уколы эти есть?

— Есть. Никуда они не денутся.

— И бабе Элле они помогут?

— Почти наверняка, — сказал Ванечка.

Он тоже был расстроен. Настоящие врачи расстраиваются, когда не могут помочь.

Верка доела кулебяку и пошла в палату. Но сначала остановилась за дверью подслушать, о чем доктора будут говорить между собой. Если после окончания разговора подслушать, что будут говорить о тебе или о деле те, кто остался в комнате, можно узнать много полезного и секретного.

— Как проявляется наследственность в третьем поколении! — сказал Ванечка. — Наша Вера — буквально двойник своей бабушки.

— Я не задумывалась, — ответила Лена.

— Представь себе Эллу Юрьевну в двенадцать лет. Белобрысая, остроносая, худющая, косичка жиденькая, ресницы рыжие. Одно украшение — веснушки.

— У Эллы Юрьевны нет никаких веснушек, — сказала Елена Борисовна. — К тому же мы никогда не видели матери девочки.

— А где ее мать?

— Это трагическая история. Неужели вам еще не рассказали?

Пришлось покинуть место у двери — мимо брели ходячие больные, обязательно спросят: ты чего подслушиваешь, девочка?

Нам нужны двести баксов, рассуждала Верка по дороге в палату. У отца таких денег нет, а если были бы, подарил бы стиральную машину своей Светочке. Ах, заверещит мачеха, мне так не хватает короткого демисезонного пальто!

В палате Верка помогла бабе Элле сесть, подложила под спину подушку.

— Проверила? — спросила бабушка.

— Так точно, — сказала Верка. — Надо искать деньги. А то помру я на твоей даче.

— Ты эгоистка! — заявила баба Элла. — Ты думаешь только о своих удобствах. А то, что я загибаюсь в этой трущобе, тебя совершенно не волнует.

— А ты что, думаешь, я теперь всю жизнь буду твою козу доить?

— И будешь! Если у тебя есть хоть малая толика чувства долга!

— А что, я не бегаю к тебе каждый день? — взбесилась Верка. — Что, я не мокну, не мерзну, когда ты никому, кроме меня, не нужна?

— Тогда я покончу с собой, — пригрозила баба Элла. — И ты наконец вздохнешь свободно!

Тут уж вся палата и даже больные в коридоре услышали очередную стычку между Веркой и бабой Эллой. И надо сказать, что почти все, даже самые злобные бабки, сочувствовали Верке. Сестра Татьяна говорила так:

— Этой Верке не позавидуешь! Сущее наказание сидеть месяц на пустой, холодной даче, да еще каждый день мыть и подкармливать старую каргу. А девочка хоть и злая, но не испорченная. Ей же в школу надо. Что она, Золушка дореволюционная, что ли?

Но и Татьяна, и все сочувствующие, особенно доктора, понимали, что изменить ничего нельзя. Мать Верки погибла или пропала без вести пять лет назад, у отца новая семья, к тому же он выпивает и мало зарабатывает — ситуация тупиковая. Если Верка не пожертвует собой ради бабки, то никто старухе не поможет.

Поэтому в больнице старались Верку подкормить, даже кое-какие вещи приносили для нее из дома, а Салима Махмудовна занималась с ней математикой. Верке разрешали из больницы звонить подруге в Москву, та говорила, что задали. Верка хотела учиться.

Но народ в больнице был небогатый, даже Ванечка.

Баба Элла не собиралась с собой кончать, это была психическая атака, но она не подействовала, потому что Верка отлично знала, что баба Элла с собой кончать не станет.

Назавтра баба Элла велела получить пенсию по доверенности и купить конфеток, недорогих, но шоколадных.

— Зубная паста кончается, не забудь другие шлепанцы, почти новые, в моей комнате под кроватью, а то стыдно перед персоналом… Ты чего не записываешь?

В первые дни Верка записывала, а потом поняла, что все равно не сумеет выполнить все бабины поручения.

— Я и так запомню.

— Врешь, — сказала баба Элла, — но я не в том состоянии, чтобы приучать тебя к дисциплине.

— Ну уж конечно.

Начался обход. Верка подождала, пока Елена Борисовна бабушку посмотрит, мало ли что.

Но ничего не понадобилось. Елена сказала, что прогресс есть, но пока медленный, — «возраст, ты же понимаешь, Верочка».

Ее Верочкой тысячу лет никто не называл. И Верка подумала — вот попроси Елена что-то для нее сделать, хоть с крыши прыгнуть, — пожалуйста!

На прощание Верка снова присела у бабиной постели и тихо спросила:

— Неужели у тебя никакого загашника нет? Ну не может быть! Не такая ты.

— Зачем это тебе?

— Затем, что уколы надо делать.

— Вот лучше напиши заявление на имя министра здравоохранения, чтобы мне как ветерану труда это средство выделили бесплатно.

Лицо у бабы стало как у маршала Жукова под Берлином. Ну, Гитлер, погоди!

Верка плюнула и пошла на улицу.

Дождь перестал, но облака не разошлись. Он вот-вот мог вернуться.

До электрички оставалось полчаса. Верка заглянула на рынок, купила огурец и помидор — решила устроить себе салатный праздник. А вот мороженое покупать не стала, хоть и очень захотелось. Человеку достаточно одного праздника, а то разбалуется.

Середина дня, народу на платформе немного.

И тут Верка увидела того мужчину, который помог ей взобраться на платформу. Ну того самого, в плаще и шляпе.

Он нес тяжелую сумку с картошкой, а к пузу прижимал большой кочан капусты. Значит, он тоже припозднившийся дачник. Может быть, свою квартиру в Москве сдает?

Мужчина увидел Верку и принялся кивать ей, как будто они были хорошо знакомы.

Верка подошла к нему.

За стеклами очков глаза мужчины казались увеличенными и растерянными.

— Вы в больнице были? — спросил он и тут же продолжил: — А я решил, почему бы мне капусты не засолить? У меня даже есть специальный широкий нож, вы не знаете, как он называется? Впрочем, это неважно. Картошка мне тоже понадобится, я совершенно не представляю, сколько мне еще придется здесь куковать. Конечно, мне хотелось бы поскорее вернуться домой, но вы же понимаете — дело прежде всего, не так ли? Приходится идти на некоторые жертвы, как сказал покойный Базаров, сапоги всмятку…

Это была катастрофа. Он говорил без умолку и не давал Верке даже слова вставить. От такого надо бежать, но бежать Верке не хотелось, потому что он был ЗА НЕЕ. Большинство людей на свете тебя не замечают. Есть ты, нет тебя — они все равно сядут чай пить. Есть такие, кому хочется, чтобы тебя не было или чтобы тебе было больно. А таких, кто ЗА ТЕБЯ, совсем немного. Елена Борисовна, школьная подруга Алена, баба Элла — хочешь не хочешь. И теперь еще этот чудак.

— Вас, кажется, Верой зовут? — продолжал чудак. — Меня можешь звать Олегом. Несмотря на разницу в возрасте. У меня отвратительное для произнесения отчество — Владиславович. Представляешь? Я сам его выговорить не могу и не выношу, когда другие его выговорить стараются. Владиславович! Почти Владикавказович. Ты на Школьной в доме пять обитаешь, правильно? Я страшно любознательный. Я хочу знать все обо всех, тебя это удивляет? И бабушка у тебя в больнице…

Вдруг облака разошлись, словно занавес на сцене, и на них упали теплые солнечные лучи.

— Славно, — сказал Олег. — Ох, как славно! А как себя бабушка чувствует? Кстати, я давно хотел с тобой познакомиться, все-таки, хочешь не хочешь, отпрыск славного рода. Правда, наследственность не всегда проявляется так прямолинейно, как утверждал старина Мендель.

Лицо у Олега было гладкое, почти без морщин, но старое. Он Верке в дедушки годился. Но зубы хорошие, белые, и глаза очень яркие. Как будто он в них накапал какое-то лекарство.

Подошла электричка.

«Странно, — думала Верка, — я его вообще раньше не видела. Он, вернее всего, недавно приехал, но уже знает про меня и бабу Эллу. А при чем тут отпрыск?»

Пока они садились — вагон был почти пустой, — Верка спросила:

— Вы давно приехали?

— Недавно. И что меня в тебе, Вера, удивляет — умение держать себя в руках. Любая обыкновенная девчонка сразу бы закудахтала: а откуда вы меня знаете, а что вы про меня знаете? Какой еще такой отпрыск? А ты из всех вопросов выбрала самый неожиданный и, я скажу тебе, самый правильный. Потому что тебе важнее узнать все обо мне. Тогда и остальные тайны найдут объяснение. Молодец! Я тебе все расскажу, что ты узнать захочешь. А может, расскажу и то, о чем тебе знать не хочется. Каждый из нас живет в своем мирке, в собственном аквариуме. А когда нам говорят: «Выходи на сухое», мы сразу начинаем волноваться: как же я без жабр обойдусь, а чем я буду снаружи дышать? Ты меня понимаешь? И что с тобой, Вера, хорошо, так это то, что тебе, надеюсь, ничего объяснять не надо.

— Надо. — Верка умудрилась втолкнуть одно слово в речь Олега, и тот даже опешил. Вот уж не ожидал!

— А что? — спросил он.

Олег снял очки и принялся протирать их тонкими слабыми пальцами.

— Где вы работаете?

— Я? Работаю? Скорее всего, я вообще не работаю.

За окном вагона снова начался дождик, струйки потекли по стеклу наискосок. На березах листва уже пожелтела, а другие деревья еще стояли зеленые, но увядшие.

— Хотя, — опомнившись, продолжал Олег Владиславович, — с другой стороны, можно полагать, что я работаю, потому что я занят и почти не остается времени книжку почитать. Я и телевизора с собой не взял, хотя моя стихия — футбол. И знаешь почему? Потому что это одно из самых непредсказуемых зрелищ. Моя беда в том, что я могу в любом детективе на десятой странице угадать убийцу. Понимаешь, мне совсем неинтересно читать детективы.

— А по жизни вы детектив? — спросила Верка.

— Ах, какая проницательность! — воскликнул Олег и засмеялся. Напялил очки и уперся ей в лицо своими глазищами. — Но ты и близка к истине, и далека от нее. Знаешь почему? Потому что я одновременно детектив, как любой настоящий ученый, отыскивающий истину в лабиринте загадок, и совсем не детектив, так как не имею отношения к юстиции и криминальному миру.

Верка и верила ему, и не очень.

Электричка затормозила у Пташек, они сошли. Верка раскрыла зонтик.

— Ты откуда его взяла? — спросил Олег.

— Мне его соседка дала, из первого дома.

— Просто так дала? Не надо было его принимать.

Он уже распоряжается!

— Я не в подарок, я его верну. Сейчас буду проходить мимо и верну.

— Какая соседка? Опиши ее.

— Ну… молодая, у нее еще ребеночек есть.

Верка была недовольна. Почему она должна отчитываться? Видите ли, зонтик ему не понравился! Зато она не промокла.

— Нет, — повторил Олег Владиславович. — Не следовало тебе его принимать. Вещи, как и лекарства, могут оказывать влияние. И этот зонтик, помимо всего прочего, кажется мне передатчиком. Он кому-то сообщает, где ты, что делаешь, куда направляешься.

— Зонтик как зонтик, — пожала плечами Верка.

Верку не следует учить. Она плохо обучается, если сама не захочет.

Тем временем они подошли к краю платформы. Верка положила сумку на край и спрыгнула на рельсы. Вниз прыгать всегда удобнее, чем лезть наверх. Олег Владиславович топтался на краю и не решался прыгнуть. Высота платформы была метра полтора, а он низенький.

— Давайте руку, — сказала Верка.

Но Олег передал ей кочан, а сам лег животом на край, свесил ноги и стал съезжать вниз. Плащ задрался, брюки тоже, носки у него оказались светлые, голубенькие.

Верка не выдержала, обняла его сзади.

Со стороны это, наверное, выглядело глупо. Худая девчонка обнимает толстого мужика, который отбивается и даже отбрыкивается. И все это кончилось совсем нелепо: Верка потеряла равновесие и, чтобы не сесть в грязь, отступила и уронила Олега. А тот встал на все четыре конечности, как бульдог.

Нет, это совсем не смешно.

Потом Олег опомнился, выпрямился, забрал с платформы сумку с картошкой и взял у Верки кочан, но ничего говорить не стал.

Они пошли дальше по тропинке между путей. Как будто немного поссорились. Хотя Верка не понимала, чем он недоволен.

Идти было скользко, дорожка была глинистой, выпуклой, высокая осенняя крапива подступала с обеих сторон.

Впереди виднелся шлагбаум, а потом дорожка под прямым углом сворачивала на Советскую улицу.

Оттого, что тучи ползли очень низко и были очень толстыми, на улицу попадало совсем немного света. Вокруг царили сумерки.

Они дошли до поворота на Школьную.

— Всего хорошего, — сказал Олег Владиславович. — Надеюсь, до скорой встречи.

Уж такой был разговорчивый, а вдруг замолчал на целых десять минут.

— Я в пятом доме живу, — напомнила Верка, надеясь, что он тоже скажет, где живет. Может, он и хотел, но потом передумал.

Олег пошел дальше, а Верка ступила в свой переулок и стала складывать зонтик, чтобы занести его в красный коттедж.

Но она не успела дойти до коттеджа, как сзади послышался короткий крик, будто кто-то подавился и не может откашляться.

Звук был негромкий, но злой — Верка тут же кинулась обратно.

Навстречу ей с Советской на Школьную катилась чья-то голова. Или белый мяч.

Оказалось — кочан капусты. Но это Верка поняла потом.

Она перепрыгнула через кочан и увидела лежащего на асфальте Олега Владиславовича: шляпа в стороне, ножки поджаты к животу, а вокруг, как яблоки в каком-то старом кинофильме, рассыпаны картофелины.

Над Олегом стояла высокая манекенщица, которую Верка видела еще утром.

Блондинка подняла чудесную длинную ногу, обтянутую рваным чулком, и ударила носком туфли Олегу в живот.

— Ты что делаешь? — закричала Верка и кинулась на девушку.

У Верки есть такое свойство характера — сколько раз в жизни ей это мешало: и били ее, и пороли, и ругали, и выгоняли. Но если она видела что-то для себя страшное или гадкое, то словно лишалась рассудка и непременно бросалась вперед. Нельзя бросаться — побьют, обругают, уничтожат! А ей плевать. Уже и ноги, и руки, и зубы — все работает, как у дикой кошки.

Конечно, девушка кошачьей атаки не ожидала.

Она завизжала и замахала руками, отбиваясь, а Верка работала своей сумкой, как дубинкой.

И она не видела, что Олег Владиславович легко извернулся и дернул манекенщицу за ногу.

Раздался треск и вопль…

Олег стоял и смотрел на девицу, распростертую на земле. Валялась она неловко, подвернув ноги, закрыв глаза.

— Спасибо, — сказал Олег Владиславович.

Девушка застонала.

— А я думала, что она убилась, — сказала Верка.

— Будет жить, — ответил Олег, протирая очки, — но это не принципиально. В любом случае она — носитель, только использованный. Эндопаразитизм, тебе знакомо такое явление?

— Ой, а вы ей ничего не сломали?

Олег Владиславович стал оглядываться. Потом кинулся к забору. В траве валялась измятая шляпа. Он поднял шляпу, отряхнул, расправил и проворчал:

— Может, и сломал, но это непринципиально.

Девушка снова застонала.

Ох и грязной же она была! Будто никогда не мылась. Волосы свалялись. Блузка разорвана, а от горла к животу шел разрез, красный и вспухший, кое-как заживший.

— Надо «Скорую» вызвать, — сказала Верка.

— Вызову, не беспокойся. Беги скорее домой и запри дверь.

— А как вы «Скорую» вызовете?

— Ты мне надоела, крошка, — огрызнулся Олег Владиславович. Он стоял скособочившись, держался за бок, плащ мокрый, вокруг рассыпана картошка.

Олег покрутил шляпу в руках и вытащил из кармана мобильник.

Верка пошла прочь. Она была девочкой, а он подлым дядькой, который имел право приказывать.

Ей хотелось обернуться и крикнуть ему: «Я же тебя, может быть, спасла!»

Вдруг она услышала негромкий голос Олега:

— Ты чуть было все не погубила.

«Почему никто еще ни разу не сказал мне спасибо? — подумала Верка. — Все только и знают — подай, принеси, уходи, сматывайся… А добрых слов не выучили».