Жизнь и творчество Чо Мён Хи: Нактонган

Ким Хэ Ран

Ким Хэ РАН родилась 1976 году в Ульсане, Южной Корее. Закончила факультет русского языка и литературы в Католическом университете Тэгу (Женский университет Тэгу Хёсон). Она защитила кандидатскую диссертацию в институт русского языка им. Пушкина. На данный момент Ким Хэ Ран (канд. наук, доцент) преподаёт корейский язык в НИУ Высшей школы экономики, РГГУ и в Центре короля Седжона (школа Вон Гван). Она замужем за итальянцем Альберто Конте, и у них 3 сыновей Ромео, Давиде, Джакомо.

2. Переоценка творчества

Чо Мён Хи

До сих пор в истории трагической смерти Чо Мён Хи остается множество белых пятен. Не известны точные обстоятельства расстрела, не найдено тело писателя.

30 июня 1956 года Центральный Комитет КПСС Советского Союза принял решение о реабилитации Чо Мён Хи, который был признан жертвой политических репрессий. С этого момента начали проводиться исследования жизни и творчества поэта, организовывались проекты, призванные почтить его память.

Чтобы подчеркнуть его вклад в корейскую литературу в России, был создан Комитет литературного наследия Чо Мён Хи. А в честь 65-й годовщины со дня рождения писателя, Хван Дон Мин (зять Чо Мён Хи, директор Института Академии наук СССР) опубликовал «Собрание сочинений Чо Мён Хи». В 1966 году по заказу советского издательства произведения Чо Мён Хи, написанные на корейском языке, были переведены на русский. Из них пять рассказов («Сердце сына», «Товарищ», «Чун Сон», «Новые нищие» и «Однажды ночью») перевела ученица Чо Мён Хи, Цой Екатерина (профессор Академии наук СССР, жена Хван Дон Мина). Другие романы («Нактонган», «Иппыни и Рённи» и «Из жизни одного интеллигента») также были переведены на русский язык другими авторами. Собрание сочинений Чо Мён Хи было опубликовано под названием «Нактонган».

Кроме того, в Чинчхоне (провинция Чхунчхон-Пукто), на родине Чо Мён Хи, по инициативе газеты Тонъян Ильбо и Ассоциации писателей Чунгбук, в 1994 году, в годовщину 100-летия со дня рождения писателя, был установлен памятник.

Стоимость памятника составила около 3 миллиардов вон. Из них 200 тысяч долларов (около 210 миллионов вон) пожертвовал Чо Владимир, второй сын поэта Чо Мён Хи, на данный момент проживающий в Москве.

Литературный центр с одним цокольным уровнем и тремя надземными этажами имеет общую площадь 970 м² (около 300 пхён). Здесь есть зал литературы, зал творческого письма, лаборатория исследования литературы и склад. С 1994 года каждый октябрь правительство города Чинчхон проводит литературный фестиваль «Чо Мён Хи», чтобы почтить память писателя.

По словам внука Чо Мён Хи, Кима Андрея, и третьего сына Чо Мён Хи, Чо Владимира, последний дом, где проживал писатель (Хабаровск, ул. Комсомольская, 89) был снесен и теперь на его месте строится новое здание.

В 2006 году на территории студенческого городка Дальневосточного технического университета Владивостока также был установлен памятник писателю. Однако позднее эта земля была передана в частную собственность, поэтому сейчас остро стоит вопрос о перемещении монумента.

Могила Чо Мён Хи так и не была найдена. Ее нет даже на городском кладбище на улице Карла Маркса, где похоронены люди, ставшие жертвами политических репрессий 1930-х годов. Но имя писателя можно увидеть среди 4300 имен, выгравированных в память о жертвах репрессий на паре черных плит, установленных у входа на кладбище.

В период политики «оттепели» Хрущева Чо Мён Хи был реабилитирован, и его литература вновь начала привлекать внимание. Одна из улиц Ташкента была названа «Улицей Чо Мён Хи», также ему был установлен памятник.

Чо Мён Хи был передовым писателем, поэтом, патриотом Кореи, преподавателем корейского языка и литературы, автором произведений в различных жанрах (пьесы, романы, стихотворения), который сражался за свободу своей страны словом, а не оружием. Однако несмотря на все это, для корейского народа он остается в первую очередь идейным лидером и борцом за независимость Кореи.

В период японского колониального режима, чтобы писать произведения и вносить свой вклад в освободительную войну через литературу, Чо Мён Хи бежал в Советский Союз. Теперь же, когда Корея раскололась на Север и Юг, а СССР распался, писатель может стать чужим для каждой из сторон.

Он покинул родину и перебрался в Приморье с идеей развивать детскую литературу, вдохновлять подрастающих корейцев. В его произведении «Весенняя страна» есть такие строки:

Весна пришла, Весна пришла,

Госпожа Весна из южной страны.

Я так скучал по твоим садам,

Возвращайся скорее к нам!

Весна пришла, Весна пришла,

В широких дворах,

На высоких и низких холмах,

В легкой дымке золотые нити

Колышутся.

(перевод Ким Хэ Ран)

«Эта песня была так мелодична, что каждый, кто услышит ее, с легкостью мог подпеть. Когда маленькие дети и студенты пели эту песню, казалось, что весна действительно приближается», — писала в своих мемуарах ученица Чо Мён Хи, Цой Екатерина. Весна — в это время года Корея стала свободной. Это время готовиться к будущему, строить новый мир. Когда слышишь мелодию весенних песен, которые поют корейские дети деревни Пуциловки (Юксон), глядя на южный берег Корейского полуострова, кажется, что вместе с весной приближается и момент воссоединения корейской нации.

В этой статье была предпринята попытка осветить историю жизни и творчества Чо Мён Хи, деятельность которого была забыта из-за сложной политической ситуации. Информацию о том, что Чо Мён Хи был хорошим преподавателем корейского языка и литературы в России, можно найти в статье А. Сутулина, опубликованной в газете «Корё Ильбо».

Комитет государственной безопасности Советского Союза, Управление Хабаровска, показал благодарственные письма, адресованные писателю Чо Мён Хи. Ким Чон Хи, бывший член Коммунистической партии (большевик), писал: «Я знаю Чо Мён Хи с 1929 года. Он был усердным работником во всем, но особенно — в преподавательской деятельности. Учитывая его литературные достижения и высокие моральные качества, издательский дом иностранной литературы рекомендует Чо Мён Хи на пост сотрудника (17 марта 1935 г.)».

В России имя Чо Мён Хи окутано легендами. Публикуя свои работы в газете «Сонбон», издаваемой на корейском языке в Приморском крае, читая лекции и ставя спектакли, Чо Мён Хи удалось сплотить корейский народ. Он также внес большой вклад в развитие корейской литературы. Чо Мён Хи готовил литературную рубрику в корейской газете «Сонбон», обучал корейской литературе молодых корейцев. Ким Ду Чил, Чон Дон Хёк, драматург Ён Сон Рён, Хан Джин и Тэ Чан Чун — все эти люди были его учениками.

После того, как в 1937 году издательство корейской газеты «Сонбон» было насильственно перемещено в Среднюю Азию, стали издаваться газеты «Ленинское знамя» и «Корё ильбо». Эти издания освещали новости и старательно сохраняли хангыль. Однако из-за быстрой языковой локализации количество корейцев, владеющих родным языком, значительно сократилось (на данный момент оно составляет лишь 5% от общего числа корейцев, проживающих на территории России). Очень жаль, что так мало корейцев могут читать и понимать патриотические произведения Чо Мён Хи, написанные на корейском языке.

Река Амур протекает через город Хабаровск, где поэт Чо Мён Хи провел остаток своей жизни. Эта река берет свое начало в Монголии, пересекает Китай и Россию, проходит через Хабаровск и впадает в Охотское море. Русские дали этой реке имя Амур, что переводится как «бог любви», а китайцы, увидев в изгибах темной воды очертания большого змея, назвали эту реку Хэйлунцзян (Река Черного Дракона). Поэт Чо Мён Хи, проживший последние годы жизни в Хабаровске, наверное, смотря на Амур, думал о реке Нактонган, которая тянулась к берегам его родины.

Прошло уже восемьдесят лет, но сложно сказать наверняка, достигли ли берегов Кореи его любовь к народу и Родине, выразившиеся в ожесточенной борьбе против японского колониализма, а также тоска по родному краю, в который он так и не смог вернуться. Думая об этом, я заканчиваю свою статью.

«Нактонган» (перевод В. Ли)

Растянувшись на семьсот ли, несёт свои буйные воды река Нактонган. По обоим берегам ее, словно шашечные клетки, расположились поля. В широких долинах там и сям раскинулись поселения. Река тысячелетиями текла здесь, и люди жили на её берегах также тысячелетиями. Неужели мне уготована печальная участь расстаться с этой рекой, навсегда распрощаться с друзьями?

Каждый год, каждой новый весной —

Развиваешься ты широко.

Люди жили здесь сотни веков,

И они породнились с тобой, —

Не забуду тебя никогда,

Мать-кормилица нашей земли.

Ты всё так же течешь сквозь года

И теряешься так же вдали.

Тысячелетняя, тысячелетняя Нактонган!

Во сне ли, наяву ли

Разве забудешь тебя?

Однажды ранней весной через Нактонган переправлялись люди. Они покидали родную землю, переселялись в далёкий западный Кандо. Среди них был Пак Сон Ун. Ударяя в такт о борт парома, он пел печальную песню. Многие уезжающие плакали.

Да, они долго жили на земле, которая, как ласковая мать, вскормила их. Но с некоторых пор она перестала быть родной и доброй. Одна беда приходила за другой.

Колесо истории неумолимо вращалось. Появился класс праздных бездельников и класс трудящихся — эксплуататоры и эксплуатируемые. С тех пор, как появились собственники, люди, не знавшие голода, стали голодать. Не радовали их ни яркие солнечные лучи, ни чистая вода Нактонгана. Но история развивалась дальше. Подул ветер русской революции. Вспыхнули крестьянские восстания Кабо, народное восстание 1 марта… На этой земле, на этом полуострове, появился призрак, призрак коммунизма. Там, где он появляется, возникают движения — молодёжные, крестьянские, женские, рабочие… Словно подул сильный ветер. А потом загремел гром. Разыгралась буря.

* * *

Темная ночь ранней осени. В устье Нактонгана беспокойно мерцают огоньки рыболовов. Временами на берег с шумом набрасываются холодные волны. Пассажиры, только что сошедшие с поезда, в ожидании парома топчутся на утёсе, вокруг едва тлеющего костра. В толпе много студентов, представителей рабочего Союза, членов женского Союза, кооператива арендаторов и деятелей различных общественных организаций, деревенский мужик в одном жилете, в старой кепчонке на голове и с узелком в руках, люди в чёрных, белых дурумаги, в потрепанных европейских костюмах и в одних рубашках, женщины с короткими волосами, с длинными косами, уложенными на голове, — все они сейчас встретили с поезда и провожают в деревню больного Пак Сон Уна, неподвижно сидящего в коляске рикши. Он долго сидел в тюрьме без суда и следствия, тяжело заболел, и власти нашли возможным выдать его на поруки.

— Да, он действительно плохо выглядит. Такого здорового человека так отделали, негодяи.

— Если он умрет, ещё скажут, что умер от собственных болезней, — отозвался кто-то.

— Надо было везти прямо в больницу. Зачем его сюда-то везут?

— Откуда я знаю. Сам больной настоял на этом.

— Почему так долго нет парома?

— Сейчас подойдёт. Вон уже виден, — ответил один из студентов, всматривавшийся в противоположный берег. Затем, обращаясь к пассажиру в колясочке рикши, спросил:

— Тебе не холодно?

— Ничего. Мне не холодно.

— Нет, если тебе холодно, мы можем тебя укрыть ещё одним пальто. Хочешь?

— Нет, ничего. Не надо, — тихо ответил Пак Сон Ун.

— Эй, слушайте! Нельзя ли побыстрее! — Обращаясь к паромщику, крикнул один из спутников Пак Сон Уна.

— Иду-у! — Послышалось с парома. Паром остановился на середине реки.

— Что он там делает? Почему остановился?

— Вот черепаха. Наверное, закуривает.

Раздается взрыв хохота. Паром приблизился. Переносят прежде всего Пак Сон Уна.

— Послушайте, нельзя ли перенести его на паром вместе с колясочкой? — спрашивает один из друзей Пак Сон Уна у рикши.

— Навряд ли, — не совсем уверенно отвечает рикша.

— Конечно, нельзя. Я слезу.

Пак Сон Ун Слезает с коляски и с помощью друзей медленно идёт к парому. Все сели, послышался скрип уключины и всплеск воды: паром медленно направился к противоположному берегу.

Даже при тусклом свете фонаря нетрудно заметить, что у больного изнеможённое лицо.

— Эй, паромщик! Спел бы какую-нибудь песенку. А?

— Зачем тебе его песни? — спросил больного друг.

— Мне хочется… Может быть, я последний раз в жизни переезжаю через эту реку…

— Не болтай чепухи.

— Нет. Мне очень хочется послушать песню. Пожалуйста, паромщик, спойте хоть немного. А? — не перестаёт Пак Сон Ун.

— Так я же не умею петь.

— О, неужели никто не умеет петь? Роза! Спой ты, пожалуйста. Ту, что я сочинил. Спой!

— Мне петь песню? — спрашивает рядом сидящая женщина с европейской причёской.

— Да. Помнишь нашу песню «весной, весной…». Спой её.

Каждый год, каждой новой весной

Развиваешься ты широко.

Люди жили здесь сотни веков,

И они породнились с тобой.

Роза пела с ясно выраженным акцентом провинции Кенсандо. Песня, сложенная на мотив народной песни «Нилири», звучала скорбно и сильно. Голос, немного низкий и грубоватый, громко раздавался в ночной тишине. Казалось, что и мигающие на небе звезды слушать песню Розы. Она особенно задевала душу тех, кто направлялся на далёкую чужбину, — в западный Кандо.

После третьего куплета, собрав все силы, с воодушевлением подхватил песню и Пак Сон Ун.

Тысячелетняя, тысячелетняя Нактонган!

Во сне ли, наяву ли

Разве забудешь тебя!

Песня кончилась. Сон Ун проворно засучил рукава и погрузил руку в воду. Он то поглаживал, то разбрызгивал, то похлопал рукой по воде. Его друг, сидевший рядом, обеспокоенный поведением Пак Сон Уна, сказал:

— Вот беда! Что ты делаешь? Вода ведь холодная! Спятил, что ли?

— Теперь и умереть не жалко. Ты не очень беспокойся обо мне.

— Ты с ума сошел…

А больной, чем больше его уговаривали, тем меньше обращал на это внимание. Он обернулся к рядом сидящей с ним женщине:

— Роза! Засучи рукава. Опусти и ты руку в воду вместе со мной. Ну!

Он взял руку Розы и опустил её в воду.

— Да, в течение пяти лет, что я путешествовал, как увижу какую-нибудь реку, сразу вспоминал наш Нактонган. И никогда не забывал, что я внук рыбака с этой реки… И ещё, что здесь моя родная Корея.

Руки их по-прежнему находились за бортом. Затем, глядя на далёкий горизонт, он зашептал…

— Как-то я переходил реку Сунгари и, вспомнив Нактонган, заплакал.

Наступила тишина. Казалось, люди перестали дышать. Роза низко опустила голову, закрыла рукой глаза. По лицу Сон Уна скатилась крупная слеза. Некоторое время слышался только шум воды. Роза крепко сжала холодные руки Сон Уна, ласково сказала:

— Теперь хватит. Хорошо? — она вытерла платком его руку и опустила засученный рукав.

Паром предстал к берегу. Сначала высадили на берег Сон Уна. Потом в темноте двинулись к посёлку.

Пак Сон Ун действительно был внуком рыбака. Его дед всю жизнь рыбачил здесь, а отец обрабатывал землю. То ли на собственном опыте зная, как горько оставаться невежественным, то ли не желая отстать от других, родители Сон Уна работали от зари до зари на клочке арендованной земли, во всём отказывали себе, чтобы дать сыну образование. Пак Сон Ун кончил обыкновенную, затем сельскохозяйственную школу. Закончив образование, он некоторое время работал в уезде помощником агронома. Родители очень гордились сыном, словно он получил большой чин, а соседи завидовали и стремились дать своим детям такое же образование.

Однако, когда вспыхнуло первомартовское восстание, Пак Сон Ун, как изношенную обувь, отбросил в сторону все дела, окунулся в водоворот событий. Он оказался неплохим бойцом. За участие в антиправительственных движениях Пак Сон Уна, как и многих других участников движения за свободу, бросили в тюрьму, где он провёл около полутора лет.

Вернувшись домой, он узнал, что мать умерла, отец, оставшись без крова, вынужден был переехать к дочери. В том году особенно много беженцев покидали родные края из-за невыносимых условий жизни. И Сон Ун вместе с отцом переехал в северо-западный Кандо. (Вот тогда-то он и сочинил песню, которую просил спеть). Чужбина встретила беженцев неласково. Нищета, голод, произвол местных властей и здесь преследовали людей. Отец с сыном стали кочевать. Так и не увидев больше просвета в жизни, умер отец Пак Сон Уна.

Похоронив отца на чужой неприветливой земле, Пак Сон Ун скитался один. Он побывал в Маньчжурии, России, Пекине, Шанхае, где принимал участие в революционном движении. Незаметно пролетели пять лет. Революционное движение пошло на убыль. Он вернулся на родину. К этому времени в его мировоззрении произошли большие перемены — пылкий националист стал социалистом.

* * *

Вернувшись на родину, Пак Сон Ун поехал в Сеул, намереваясь включиться в революционную работу. Однако в коммунистической организации Сеула в то время не было единства, и практическая работа сменилась пустым словопрением между различными группировками, не имеющими принципиальных разногласий. Тогда Сон Ун вместе с несколькими товарищами пытался объединить эти группировки, но успеха не добился, так как для тех, кто был увлечён фракционной борьбой, его слова оставались пустым звуком.

«Настанет день, когда фракционеры уничтожат друг друга», — предупредил их Сон Ун и уехал в провинцию Кёнсандо. Там, на юге, он организовал небольшой отряд и развернул активную революционную деятельность. Основным местом его пребывания были его родные места — долина устья реки Нактонган.

Когда после долгого отсутствия Сон Ун вновь очутился в родном селе, его охватило смятение. Пять лет назад, когда он уезжал, это было большое село, в котором насчитывалось больше ста дворов. Теперь жителей стало гораздо меньше. На месте крестьянских лачуг стояло здание с цинковой крышей. Оно тянулось далеко-далеко, словно презирая и устрашая скривившиеся от времени жалкие лачуги бедняков. Даже не спрашивая, нетрудно было догадаться, что это складское помещение Восточного акционерного общества. Те крестьяне, которые пять лет назад считались середняками, теперь превратились в бедняков. Владельцы маленьких участков земли вынуждены были продать её и стать арендаторами. Многие бывшие арендаторы разъехались кто куда. Пак Сон Ун не встретил ни одного друга детства, они подались на заработки — кто в город, кто в Кандо, а кто и в Японию. Он пытался найти дом, в котором из поколения в поколение жили его предки, а на прежнем месте не обнаружил ни одного камня. Сейчас там был двор склада. И лишь, как и прежде, посредине двора одиноко стоял знакомый старый дуб, который некогда рос у калитки. Сон Ун, как ребёнок, подбежал к дереву, обхватил ствол и припал к нему щекой. Ему было радостно и грустно от встречи с деревом. Обхватив дерево, Сон Ун закрыл глаза. Как клубок ниток, в его сознании разматывались воспоминания о прожитых здесь днях: вспоминалось, как в детстве он бегал вокруг дерева, лазил по его ветвям, чтобы поймать цикаду, и как ему за это доставалось от лысого деда; как он надоедал и требовал своей очереди, когда молодёжь в деревне, устроив качели на ветвях дуба, резвились у их дома. Как они с соседской девчонкой по имени Сун И играли под этим деревом в жениха и невесту, а затем, когда подросли, по-настоящему полюбили друг друга. Как плакали они ночью под деревом накануне отъезда Сун И, проданной за долги в Пхеньян. Вспомнив обо всём этом, Сон Ун глубоко вздохнул.

«Сейчас не время предаваться лирическим переживаниям… Революционер должен обладать волей крепкой, как сталь!» Это стало лозунгом его жизни.

Сон Ун составил для себя программу действий, которая состояла из трёх пунктов: пропаганда просвещения, организация и борьба. Прежде всего он организовал сельскую вечернюю школу и занялся просвещением деревенской бедноты. Чтобы стать ближе к крестьянам, Сон Ун работал вместе с ними в поле. Пропаганду он вёл где только мог — на поле, в домах и во время вечерних занятий. Затем организовал кооператив арендаторов и возглавил движение против тирании и эксплуатации крупных японских землевладельцев.

Хотя не обошлось без жертв, но первые выступления крестьян принесли успех. Однако в последующие годы они терпели поражение за поражением. Кооператив арендаторов был распущен, запрещены вечерние занятия. Усилились эксплуатация и произвол властей и помещиков. Никакая активность и никакая выдержка уже не могли принести успеха. Один из друзей Сон Уна, не выдержав, сказал:

«Я уйду отсюда. Чем мы можем быть полезны здесь? Единственное, что нам остается, — это заняться террористическими атаками».

«Нет. Ты не прав. Необходимо остаться. Во имя победы народа можно бороться и в Китае, и в Индии. Борьбу ввести необходимо. Однако мы должны остаться и работать именно здесь. Это самое разумное. Если нам суждено умереть, мы умрём вместе с людьми, живущими на этой земле. Это наш святой долг».

Так он разъяснял и убеждал, но усилия оказались тщетными, ему пришлось расстаться с самым близким другом…

Около деревни, на берегу Нактонгана на несколько десятков гектаров раскинулось камышовое поле. С тех давних пор, как возникло село, камыш кормил и одевал людей. Из него делали циновки, пряли соломенные шляпы, обменивали на одежду и еду.

Взвились над Нактонганом гуси.

Осенний ветер колышет верхушки камыша.

Больше люди не поют эту песню, поле стало чужой собственностью. Десять лет назад оно было превращено в государственную собственность. Затем его купил японский помещик. Осенью крестьянам запретили срезать камыш. Несколько раз они подавали жалобу, но ответа не получали. Крестьяне поклялись кровью отстоять свои права и создали Союз «кровных братьев». Но это ни к чему не привело. Крестьян снова постигла неудача. Обозленные люди начали косить камыш без разрешения. Произошло столкновение с надзирателем. Среди крестьян оказались раненые. Власти арестовали Сон Уна как зачинщика самоуправства. Его бросили в тюрьму, подвергли жестоким пыткам, следствие тянулось свыше двух месяцев. За это время его здоровье настолько ухудшилось, что власти сочли возможным выдать его на поруки. Так Сон Ун очутился на свободе.

Однажды в один из базарных дней на рынке вспыхнула крупная драка между представителями городской прослойки «Хёнпхёнса» и посетителями рынка. Поводом послужило брань в адрес «Хёнпхёнса». Начинавшаяся перебранка быстро превратилась в общую драку. Сон Ун быстро собрал вокруг себя студентов, крестьян, даже женщин и повёл их защищать «Хёнпхёнса». А когда страсти улеглись, в адрес Сон Уна полетели грубые оскорбления. Разъяренные люди всячески обзывали его, считая его принадлежащим к категории собственников, вымещали на нём свой гнев. Он горячо протестовал:

«Что мясник, что мы — все равные, одинаковые люди… Разница лишь в профессии… А это не должно быть причиной распрей между нами. Так рассуждают только глупцы… Наоборот, рабочий класс должен работать и действовать рука об руку с представителями „Хёнпхёнса“. Мы все должны быть братьями и друзьями».

После этого события местный Союз женщин пополнился новым членом. Им оказалось Роза, дочь одного из членов «Хёнпхёнса». И вот случилось так, что она и Сон Ун полюбили друг друга. Так же, как и родители Сон Уна, родные Розы дали ей хорошее образование. Она окончила женскую среднюю школу в Сеуле, затем педагогическое училище. Работать ей пришлось вдали от родных мест, в провинции Хамгёндо учительницей.

Во время каникул она возвращалась домой. Родители Розы воспринимали успехи дочери, как ничто непревзойдённое со дня сотворения мира. Отец даже подумывал о том, что теперь настала пора оставить прежние занятия, перебраться туда, где работает дочь, и ввести образ жизни янбана. Супруги уже обо всём договорились. Но, к великому их горю, после той бессмысленной драки дочь вдруг стала посещать какие-то собрания женского Союза, встречаться с каким-то подозрительным человеком и наконец заявила, что больше никуда не поедет и бросает преподавательскую работу. Ни уговоры, ни угрозы на неё не подействовали. Кончилось тем, что Роза поссорилась с родителями.

— Тебе дали хорошее образование. А тебе все мало? — заревел отец.

— Вы 100, 1000 лет жили и терпели оскорбления, жили по прогнившим законам. Я не хочу больше заниматься этой грязной карьерой, продвигаться по служебной лестнице! — гневно бросила родителям Роза.

— Ах ты негодная! Что ты сказала? Что?

— Успокойся, доченька. Подумай, сколько мы трудились, чтобы дать тебе образование. А как ты с нами поступаешь? Ведь вас двое, образование дали только тебе. И это все потому, что мы на тебя возлагали большие надежды. Разве ты этого не знаешь? — стараясь казаться спокойной, уговаривала мать.

— Значит, вы мне дали образование не для того, чтобы я стал настоящим человеком, а для того, чтобы потом извлечь выгоду, как от свиньи. Так, что ли?

— Что за чушь ты несёшь, а? Я не понимаю тебя… Ты что? Для этого сюда приехала? Да?

— Перестаньте. Слушать противно. Буду делать, как считаю нужным.

Роза не успела закончить фразу, как отец вскрикнул:

— У, негодная… Убирайся с глаз моих. Больше видеть тебя не могу, — не выдержав, он выбежал из дома.

После размолвки Роза не раз горько плакала, но плакала она не только от обиды. Ей было жаль простодушных стариков. В такие тяжелые минуты Роза шла к Сон Уну поделиться своим горем. Он учил её мужеству:

«Ты должна уметь держать себя в руках. Слёзы — признак слабости. Нужно перебороть в себе эту женскую слабость. Ты должна уметь протестовать. Мы должны быть крепкими людьми».

Роза быстро становилась другим человеком, многим она была обязана Сон Уну. И даже имя Роза — не настоящее её имя. Однажды как-то зашёл разговор о Розе Люксембург, и Пак Сон Ун шутя предложил: «У тебя и фамилия — Ро. Не лучше ли называть тебя просто Роза? Как ты считаешь?»

Так она стала Розой.

* * *

Прошло всего несколько дней с тех пор, как больной Сон Ун в сопровождении друзей прибыл в родные места. Сейчас в обратном направлении из посёлка к реке, к утёсу, движется траурная процессия. Люди идут в два ряда. Во главе процессии — знамя, окаймленное чёрной полосой с надписью: «товарищ Пак Сон Ун». Дальше видны многочисленные венки от различных союзов, обществ, кооперативов, ассоциаций.

«Ушел от нас боевой товарищ.

Ушел, не дождавшись рассвета! Увы! Мы не сможем пожать твоей руки, когда настанет время встречать восход Солнца!»

Позднее утро. Падает первый пушистый снег. Со станции Гупхо в северном направлении отправляется поезд. У открытого окна вагона стоит Роза, устремив взгляд на проплывающие мимо поля. Она решила пройти тот путь, по которому шел ее возлюбленный. Настанет день, когда она вновь вернется на эту землю, которую она не может забыть ни на час.

Май 1927 г.

«Иппыни и Рённи» (перевод В. Ли)

1

С наступлением осени листья хурмы, росшей на холме у села, окрасились в ярко-красный цвет. За холмом тянутся ряды тополей, их листья, как бы стремясь догнать хурму, деть ото дня становятся все ярче. Побитые инеем, эти красные и желтые листья начали уже опадать.

Печально! Опавшие листья несутся по лугам, дорогам, ручьям.

У ручья на валике, изогнутом, словно серп луны, сидит Иппыни. Ковшиком из тыквы-горлянки она отдвигает желтые листья, плавающие в воде, размеренными движениями черпает воду в кувшин. Вот она набрала воду, а сверху желтый листочек шаловливо падает прямо в ковш. Девушка поднимает круглое личико и укоризненно смотрит на дерево, возвышающееся на холме.

— Как много листьев сбрасывает эта хурма.

— В последние дни листопад очень усилился, — отвечает девушке пожилая женщина, мать Ян Сун, незаметно появившаяся у ручья с пустым кувшином.

— Ой, кто это? Когда вы подошли? Я не слышала ваших шагов…

— У тебя такая ладная фигурка, я просто залюбовалась тобой!

— Да ну вас. Нашли о чем… — не закончив фразы, девушка покраснела и, опустив голову, продолжала черпать воду.

— Свои наряды ты шьешь сама?

— Да.

— Мне очень нравятся цвета кофточки и юбки. Да и сшито очень хорошо.

— Кофточка, кажется, слишком яркая.

— Нет, ничего. А вот если говорить откровенно, то уж юбочка немного ярковата.

На это девушка ничего не ответила, и пожилая женщина продолжала говорить как бы самой себе:

— Бедному твоему отцу, наверное, трудно пришлось, чтобы вырастить тебя такой… и он, наверное, очень любит тебя. Теперь ему нужен хороший зять…

Девушка по-прежнему молчит. Женщина оглянулась и увидела мать Ок Све.

— Вы уже приходили за водой. Зачем опять пришли?

— А вы зачем пришли и поучаете Иппыни?

Манеры и поведение женщины говорили о том, что она остра на язык и любит посудачить. Сняв с головы кувшин и поставив его у ручья, женщина заговорила:

— Ах, это ты, Иппыни. Какая красивая у тебя кофточка. И как ты красиво причесалась. Ты такая же красивая, как твое имя — Иппыни. Наша Иппыни уже за водой ходит. Красавица наша Иппыни!

— Эх-хе-хе! — смеясь подзадорила ее мать Ян Сун.

А мать Ок Све не унималась:

— Уже перезрела. Эхе-е! Ей придется выйти за пожилого, бедного. А может, пойдет к богачу Киму, у которого амбары полны зерном. И будет она сидеть в яшмовой комнате, красивая и нарядная. Свекор и свекровь будут довольны, будет послушной женой, народит сыновей и дочерей.

Казалось, женщина никогда не остановится. Девушка, не желая больше слышать обидные слова, проворно водрузила кувшин на голову и, уходя, бросила:

— Ой, какая вы злая на язык, мать Ок Све. Право…

На ходу смахивая капельки воды, падающие с кувшина, девушка быстро удалялась. Чем быстрее шла она, тем чаще в такт движению бились на спине тугие косы. В самом деле, девушка была очень хороша собой.

2

— Хорошая дочь у Чхве Чхом Чжи, — слышалось ей вслед.

Неожиданно ей навстречу вышел деревенский батрак, который нес из леса дрова и под тяжестью груза шел мелкими шажками. Проходя мимо Иппыни, парень громко запел:

За этой голубой юбкой я готов идти хоть куда.

Эхе, эхе!..

Иппыни неслась как стрела, не обращая внимания на кувшин, готовый вот-вот свалиться. Очутившись у дома, она в мгновение ока скрылась за калиткой.

Уже три месяца Рённи батрачил в доме Чхве Чхом Чжи. По обычаю здешних мест это был довольно долгий срок, так как батраков нанимали только в самый разгар полевых работ. Сам Чхве Чхом Чжи, хотя ему уже перевалило за пятьдесят, был еще достаточно крепок, и они с дочерью жили не так уж роскошно, чтобы постоянно держать батрака. Однако, вопреки всему, Рённи продолжал жить у них. И вот почему: однажды в конце лета Чхве Чхом Чжи всю ночь молол на водяной мельнице ячмень. В эту ночь он чуть не расстался с жизнью. Когда опустилась мельничная ступа, он не успел отойти, и его сильно ударило по спине. Думали, не выживет. Сейчас Чхве Чхом Чжи стало лучше, однако никто не сомневался, что он останется калекой. Хотя окончательное выздоровление еще не наступило, Чхом Чжи, обуреваемый беспокойством о хозяйстве, опираясь на палку, весь сгорбленный, каждый день выходил на улицу.

Оставить на полдороге начатую работу он не мог, так как от этого зависело благополучие семьи. Но и завершить ее сам тоже не мог. Поэтому решил оставить Рённи на весь год, хотя, когда тот нанимался, договорились, что он будет батрачить только месяц.

До того, как обосноваться в доме Чхве Чхом Чжи, Рённи жил случайными заработками, скитался по селам. Однажды вечером, проходя мимо сельского кабака, он встретился с Чхве Чхом Чжи, который и повел его к себе домой.

Спустились вечерние сумерки. Он сел напротив старика. От очага поднялась женщина, которую в первое время он принял за жену старика, быстро поставила перед ними накрытый столик и так же быстро исчезла.

— Ваша дочь? — неуверенно спросил он.

Когда заканчивали трапезу, юноша услышал легкий стук ковшика о край кувшина. Он невольно повернул голову к двери и в лунном свете увидел бледное лицо девушки.

«Ого! Хороша собой!» — заметил про себя Рённи. Теперь он виделся с ней почти каждый день, случалось, что и по нескольку раз в день.

«Хорошая… Как она мне нравится… однако… Теперь я ее хорошенько разглядел. Что-то неспокойно на душе. Но какой толк, что она мне нравится. Однако…» — Он мечтал познакомиться с ней поближе.

3

Теперь юноша пытался узнать все, что касалось Иппыни и ее семьи. Как только где-нибудь начинался разговор о них, он сразу же навострял уши. Однажды Рённи работал вместе с крестьянами, и во время перекура, когда они лежали под деревом, один из крестьян опять заговорил о Чхве Чхом Чжи и его дочери, а затем стал разыгрывать Рённи.

— Послушай, юноша. Говорят, ты из-за Иппыни пошел к Чхве Чхом Чжи?

— Не разыгрывай меня напрасно, — ответил Рённи.

Он понимал, что люди шутят, но шутка ему понравилась и на душе потеплело. В это время совершенно серьезно заговорил крестьянин средних лет, отец Мок Дора:

— А что, жених хоть куда. Он был бы в самый раз для них.

Рённи в душе поблагодарил старика за его теплые слова, но, смутившись, опустил голову. Не давая опомниться парню, в разговор вмешался отставной волостной писарь по фамилии Пак. Бросив на юношу завистливый взгляд, возразил:

— У них еще нет на примете зятя, но по всему видно, они вряд ли согласятся выдать дочь за бездомного батрака. Нечего надеяться!

Рённи сразу возненавидел завистливого старика. Ему было больно слышать слова «бездомный», «батрак», «крестьянин», «бедняк». С особой ненавистью он думал о «праздно шатающихся „культурных“ людях», о тех, кто «каждый день наряжается», о тех, о ком говорят, что они «денежные».

Юноша хорошо знал, что у Чхве Чхом Чжи еще нет на примете зятя.

В этом году Иппыни исполнялось семнадцать лет. Еще весной прошлого года многие заметили, что девушка расцвела, словно бутон. А сейчас она уже выглядела настоящей девушкой на выданье. Особенно ее украшали толстые длинные косы. По этому поводу ей нередко приходилось выслушивать острые шутки языкастых деревенских баб и сносить не менее озорные выходки молодых крестьянских парней.

Впервые в этом году Иппыни пришлось заботиться о чужом человеке. Хотя вся забота о батраке сводилась к тому, чтобы проследить за работой юноши и два раза в день, утром и вечером, подать еду, она все-таки очень стеснялась его. Подав отцу и Рённи маленькие столики с едой, Иппыни неслышно, как мышь, отходила к очагу.

В первое время высокий рост и большие глаза парня пугали девушку. Но по мере того, как проходили дни, ей казалось, что этот широкоплечий человек с большими сильными руками может уничтожить все злое и грозное и защитить слабое. Теперь даже вещи ей нравились не тонкие и хрупкие, а крепкие и прочные.

Однажды Иппыни одна пошла на огород, расположенный далеко в поле, нарвала две большие корзины красного перца. Обе корзины ей, конечно, было не унести. Тогда она подняла одну корзину и пыталась поставить ее на голову, но ноша оказалась слишком тяжелой для тонких рук. Несколько раз она поднимала и опускала корзину, пытаясь поставить ее на голову. За этим занятием ее и застал Рённи. Он шел по меже с большой вязанкой риса за спиной. Увидев девушку, он подошел и, улыбаясь, сказал:

— Давайте я отнесу.

Рённи легко поднял корзины, поставил их поверх рисового снопа и, взвалив на спину чиге, зашагал по дороге, ведущей через горы. Иппыни стояла молча. Если бы Рённи сейчас оглянулся на девушку, то увидел бы, что на ее загорелых щеках выступил румянец, увидел бы, что Иппыни улыбается.

4

Иппыни все еще стояла в поле, не решалась идти, до тех пор, пока, вернувшись домой, Рённи не скрылся из виду. Она села в тени маленького деревца и молча наблюдала за Рённи, спускающимся по склону горы.

«Ух какой…» — восхищенно улыбаясь, глубоко вдохнула Иппыни.

Вернувшись домой, она стала перебирать перец, которым была устлана половина двора. Выбирая из кучи сухие стручки, девушка задумалась. От мыслей, внезапно охвативших ее, сердце затрепетало, как легкие крылья стрекозы.

«Если мне придется выйти замуж… тот самый Пак, а может быть, сын богача Чжон, что живет в соседней деревне… Рённи… — дальше ей не хотелось думать. Нельзя угадать, что лучше. Затем, окончательно отбросив эту мысль, она задумалась над своим одиночеством. — Была бы жива мать… Или был бы у меня брат такой, как Рённи…»

Порой ей так хотелось назвать Рённи братом. А иногда хотелось, чтобы Рённи своими сильными руками крепко обнял ее.

С наступлением холодных дней болезнь Чхве Чхом Чжи резко обострилась. Однажды, когда после трудового дня Рённи спал крепким сном, его вдруг кто-то стал тормошить:

— Проснитесь, вашему хозяину совсем плохо. Просили, чтобы вы пришли.

Юноша быстро вскочил и, ни о чем не спрашивая, побежал в дом Чхве Чхом Чжи. Не успел он пройти в сени, как кто-то открыл дверь во внутреннюю комнату. Это была Иппыни. Слабо освещенное лицо девушки было бледно, рука, державшая ручку двери, дрожала. Лицо выражало благодарность, словно он смог спасти человека, мечущегося в предсмертной агонии. Старику на самом деле было очень плохо, с ним случился инфаркт. Лицо побледнело, дыхание было затруднено.

— Разотрите ему руки и ноги, — бросил Рённи на ходу и стремглав помчался за врачом-игольщиком. На бегу он думал, как Иппыни сейчас трудно одной с больным стариком.

И вот они уже сидят рядом с больным, растирают ему руки и ноги, помогают игольщику. Как брат и сестра, как ласковые супруги, временами обмениваются словами. Иногда даже одежды их соприкасаются. Чхве Чхом Чжи стало легче, и он уснул. Они перестали массажировать больного и теперь отдыхают. Иппыни сидит рядом с больным отцом, а Рённи у порога. Даже во время суматохи нет-нет да поглядывал на Иппыни, счастливый. Они сидят и молчат. Но ведь нельзя же до бесконечности сидеть. Уже несколько раз пропел петух. И Рённи пробормотал как бы самому себе:

— Пойду…

Девушка мгновенно подняла голову и своими чистыми глазами посмотрела на молодого человека. Их взгляды встретились, они опустили головы. Юноше очень не хотелось уходить. Прошло еще некоторое время. Снова пропел петух. Рённи знал, что дольше оставаться нельзя, однако встать и уйти не хватало решимости.

— Пойду.

Он медленно поднялся и вышел на улицу. Открывая калитку, услыхал скрип двери. Юноша быстро обернулся. В то же мгновение послышалось, как захлопнулась дверь дома… Наверняка сейчас Иппыни стояла в сенях.

Рённи любовался силуэтом девушки, видневшемся в освещенном окне, а Иппыни из окна смотрела на юношу, одиноко стоящего в лунном свете.

5

Прошло несколько месяцев. За это время Рённи окончательно понял, что не может быть равнодушным к Иппыни, что все больше и больше любит ее. Один озорной мальчишка проходу не давал Иппыни. Когда она вечерами ходила по воду, он пугал девушку, бросал камешки в кувшин, который она несла на голове, швырял в кувшин цветы или горсть пожелтевших листьев. Однажды Рённи не выдержал. Он догнал мальчишку и как следует надрал ему уши. А еще был такой случай. Отставной волостной писарь Пак, зная, что днем в доме Чхве Чхом Чжи не бывают мужчины, не раз забирался через забор и подкарауливал девушку. Рённи несколько раз наблюдал за непристойным поведением этого прохвоста. В конце концов он рассказал обо всем Чхве Чхом Чжи. В результате старик крепко поссорился с Паком. Однажды Рённи услышал, что пятидесятилетний волостной староста Кан решил подыскать себе наложницу, так как его жена не смогла подарить ему ни одного ребенка. Приглядевшись к Иппыни, он послал в дом Чхве Чхом Чжи посредника. Но из-за болезни старика окончательный разговор не состоялся. Узнав, что после той кризисной ночи Чхве Чхом Чжи пошел на поправку, староста решил возобновить переговоры. Как говорили, сам Чхве Чхом Чжи относится к предложению очень доброжелательно. Рённи рассказал об этом один из его друзей. Сообщение повергло юношу в большое уныние. Он даже перестал есть.

И в то утро, сидя за столом, он не мог есть. Поковырял ложкой и оставил еду. Иппыни подала теплой воды для полоскания рта и отошла к очагу. Она стояла и молча смотрела на Рённи. Выражение ее лица говорило, что ей тоже нелегко. Держа чашу с водой, Рённи направил пронизывающий взгляд своих черных, глубоко провалившихся глаз на девушку. Иппыни, как от острой боли, вся напряглась. Рённи почти бессознательно поднес чашку ко рту, набрал воды в рот и тут же выплюнул на пол. Затем с шумом поставил чашку на стол, резким движением поднялся и взглянул на девушку: на ее глаза навернулись слезы. Он выскочил во двор и открыл калитку. Уже за калиткой он опять резко повернулся и посмотрел в сторону очага. Девушка сидела, положив голову на выступ очага. Ее плечи вздрагивали. Горестно посмотрев некоторое время на девушку, Рённи решительно зашагал прочь.

Конец ознакомительного фрагмента.