Chat bot из Эдема. Рассказы

Ким Барссерг

Печатался в хабаровском журнале «Ритмы жизни» и столичном издании «Российский колокол». Автор нескольких поэтических сборников и книг. Финалист Германского Международного литературного конкурса 2018 года «Лучшая книга года». Номинант конкурса «Российские поэты», национальной литературной премии «Поэт года», премии имени Сергея Есенина «Русь моя», литературной премии «Наследие» и конкурса «Георгиевская лента». Член Российского союза писателей.

Иллюстратор Сергей Кимович Барсуков

© Ким Барссерг, 2021

© Сергей Кимович Барсуков, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0055-5443-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Баккам

рассказ

За окном сгущалась тьма. Я зажег заранее приготовленную свечу, оплавив парафиновый низ ещё горевшей спичкой, и, без сожаления, пристроил свечку в вазочке из-под варенья. Квартира однокомнатная на пятом этаже, которую я снял весьма удачно и дёшево, вся была насквозь, от засаленной входной двери до замусоренного балкона, пропитана жизненными неурядицами, как и облик самого хозяина, сдававшего ее мне:

— Квартира хорошая, без долгов. Свет есть, правда не везде, еду можно готовить на электрической плите. Единственное неудобство — отключен газ за неуплату, но это не важно, главное — свет. Правда ли, Геха?

— Правда, — ответил я хозяину квартиры весьма неопределённых лет и не определенного образа жизни, нисколько не обижаясь на его фамильярное «Геха», — сам-то, что не живешь в ней? — Пряча в нагрудный карман паспорт, спросил я хозяина, — и обитаешь где, на улице зима?

— Не могу я здесь оставаться, — сунув за спину мелко-трясущиеся руки с желтыми от никотина пальцами, ответил мне хозяин квартиры, — не могу чисто психически, не могу, всё напоминает о ней… Я уж как-нибудь у товарищей, там, за линией, в частном секторе… А квартиру сдаю, недорого. Да, и деньги будут не лишними, Любаша, она красавица была, — Витяй, так звали хозяина, беспомощно взглянул на меня и замолчал, быстро-быстро моргая белёсыми обожженными ресницами.

Я, как-то непроизвольно, стал вникать в смысл сказанного:

— Виктор, а о ком это ты говоришь?

— О хозяйке моей, женушке любимой. Вместе вот хотели состариться, а она взяла и ушла от меня. Да так ушла, что без возврата, хотя и моложе была лет на двадцать.

— Без возврата говоришь? — Я присел на табурет, стоявший в коридоре напротив ванной комнаты, — а не задумал ли ты вслед за ней пойти? — Почему-то спросил я, оглядывая давно не стираное, мятое одеяние хозяина квартиры?

— А это уже, милок, моё дело, — ответил мне хозяин. — Давай ссориться не будем. Будешь снимать? Снимай и живи, не будешь разговор закончен.

— Да, всё-всё, не лезь в бутылку — договорились, месяц поживу. Если вдруг мне надо будет съехать раньше, как тебя найти?

— А как ты нашел меня?

— По объявлению, там телефон был…

— Вот, ты и позвони по этому телефону — соседка, что живет через дорогу и возьмёт трубку. Скажи ей, что уезжаешь, а ключи под коврик положи. Тут-то брать нечего, да и замок такой, честно говоря, двинь рукой посильнее, он и вылетит. Ты, уж, если, милок, засобираешься жить здесь долго, не обессудь, поменяй замок для своей же безопасности.

— Ладно, Виктор, пока! Приму к сведению. Мне нужно в магазин сходить, купить что-нибудь на ужин.

— Ну, всё, тогда лады́! — Виктор положил ключ от квартиры на тумбу в коридоре, медленно открыл дверь и незаметно растворился в темном проеме лестничной клетки.

Я обошёл квартиру вдоль и поперек. С сожалением взглянул на старую ободранную тахту, стены, покрытые пожелтевшими бумажными обоями, на почерневший потолок с торчащими в центре комнаты электрическими проводами с загнутыми алюминиевыми крючками, на которых висела одинокая электрическая лампа и мне почему-то стало грустно:

«Тут пропито всё, всё-всё было пропито беззастенчиво и безвозвратно. А на месте этой дешевой лампочки, наверное, когда-то висела красивая люстра? На окнах красовались шёлковые китайские шторы и мебель была здесь весьма недурная, судя по комоду со сломанными ящиками без ручек. Когда-то была и бытовая техника, но всё это было в прошлом — в тёмных углах квартиры притаилась тяжёлая гнетущая скорбь и полнейшая безысходность».

Я открыл двери в ванную, совмещённую с туалетом. Ванная порадовала меня надежным, ещё советским фаянсом.

— Слава Богу, здесь хоть всё осталось как прежде. Никому не нужная «совдеповская» сантехника была на месте и приемлема для дальнейшего коммунального использования. За все что здесь, если продать, даже на бутылку не дадут. Хотя о чём я говорю? Чугунная ванна была та, последняя ценность в квартире, на что мог рассчитывать хозяин, если разбить её кувалдой и сдать в металлолом. Ладно, что это я о грустном, да ещё и в слух? Снизу, с первого этажа доносилась музыка.

— Да, весело тут, — подумал я, — хорошо хоть этаж пятый, не так гремят басы.

Весь первый этаж был отведён под бильярдную с ночным баром, у входа в который слева и справа громоздились друг на друге разбитые иномарки, экспонируя дикую фантазию амбициозного дизайнера увеселительных заведений. Предвкушая бесполезность отдыха в предстоящей ночи без бокала анестезии рядом с таким заведением, я взял с трюмо ключи и вышел на лестничную площадку, прикрыв за собой дверь.

— Раз-два-три-четыре, четыре квартиры на одной небольшой лестничной площадке, полноценный людской инкубатор, — философствуя, я начал спускаться вниз.

Старые пятиэтажные дома, с высотой этажа выше нормативных трёх метров с крутой лестницей, смотрелись архаично, и моё нисхождение под непривычным углом было весьма не комильфо. На улице я догнал Виктора. Он стоял возле подъезда и раздумывал, в какую сторону ему идти, с вожделением поглядывая на винно-водочный магазин с высоким крыльцом и огромной вывеской, прилепившейся к торцу соседнего здания.

— Не дури, Витяй, — я подошёл к нему почти вплотную, — иди домой, оставь деньги на прожитие. Что за радость пропить их безвозвратно. А, если, совсем невмоготу, пойдём в бар, я угощу тебя.

— Только не в этот, — Витяй испуганно взглянул на входные двери увеселительного заведения, — пойдём лучше дальше пройдёмся по улице, там есть нормальное кафе — можно посидеть без всяких проблем.

— А что, в этом заведении у тебя были проблемы?

— В этом заведении проблем не было, но я работал у хозяина бильярдной. Тот еще самодур, что не так, с пистолетом бросался — приставит ствол ко лбу и давай доказывать свою правоту. Я плюнул на всё и после его одной такой выходки уволился, нет давай пройдем мимо.

— Ты что, работал крупье?

— Нет, какой такой крупье? Я так, по плотницкому делу: остругать, отремонтировать, исправить, заменить. Сам-то непонятно откуда вылез в предприниматели? Зато гонору сколько: что-нибудь сделаешь на совесть, а у него одно — кричит: «если говном не испачкано, тогда, значит, для вас уже хорошо!» Чистюля — на дочке мэра женился, вот и поднялся, а разума не приобрёл, амбиций и наглости выше крыши, а она, сам знаешь, второе счастье…

— Кто, дочка мэра?

— Причём тут она? Я про наглость…

— Ну, нет, так нет. Было бы сказано. Пойдём дальше, тем более ты-то этот район знаешь, а я, честно говоря, вообще впервые: так, по центральным улицам проскакивал, и то на машине — другая жизнь другие ориентиры.

Виктор остановился с любопытством взглянул на меня. Вокруг глаз образовались мелкие морщинки и с ухмылкой спросил:

— Что, из начальства будешь?

— Да как тебе сказать, это, да нет, вроде и не из начальства — прорабом работаю на железной дороге, еще не начальник, но уже и не бригадир.

— Прорабом говоришь, — Виктор задумался, почесал переносицу, — прорабом? Прораб это уже начальство. А что строите?

— Строим, да всё, в командировках, разные объекты, которые относятся к железной дороге. Сейчас вот два домика для путейцев монтируем, панельных… Пока два, там, вроде как, больше намечается по плану.

— А тебе плотники не нужны?

— Почему не нужны, рабочие руки всегда нужны. Рабочие руки нужны, вот голова дурная к этим рукам не нужна.

— А ты что, считаешь, что у меня дурная голова?

— Я не знаю, но судя потому, как ты спрятался от этой жизни и ушёл в свою депрессию с головой, у тебя есть некоторые проблемы с этим.

— Да это, Гена, не с головой, это с психикой.

— Ладно, будешь мне рассказывать с психикой, я-то понимаю тебя, ну, по психовал немного, да надо и меру знать, жизнь-то продолжается.

Незаметно мы подошли к перекрестку и Виктор неопределённо махнув рукой в сторону светофора, сказал:

— Вот, через дорогу кафе. Если угощаешь, можем здесь посидеть и поговорить?

— Ну, пойдем, — я незаметным движением ладони потрогал внутренний карман, проверяя, на месте ли моё портмоне, — пойдём, посидим-поговорим, тем паче, впереди выходные.

Мы перешли дорогу, и подошли к кафе. Название кафе было довольно оригинальное — «Friday»¹. День у нас действительно был свободный и мы без зазрения совести зашли в это кафе с невероятными окнами-витринами, заполнившими всю свободную площадь между прямоугольниками колоннады фасада. Сумасшедший световой поток полыхал в огромных стеклянных полотнах, настолько прозрачных, что всё убранство кафе сияло на виду у всей улицы, и создавалось впечатление, что посетителям кафе весьма неуютно, когда они пируют, выставленные напоказ прохожим авеню. Но, войдя в помещении кафе моё мнение, изменилось. Получалось, наоборот, из кафе была обозрима вся улица, деревья за окном, прохожие, спешащие по своим делам, праздношатающийся люд и разнообразные «само-движущие повозки», утюжащие зазимок проезжей части обозреваемой магистрали — посетители кафе становились уже наблюдателями. Напротив входа красовалась барная стойка, а слева и справа прохода, размещались уютные столики для четырёх человек, с небольшими кожаными дизайнерскими стульями на изогнутых ножках, усевшись в которые сразу ощущаешь, как кожаная спинка стула ласково охватывает твои подмышки, тепло и мягко прижимаясь к позвоночнику. Над каждым столиком с потолка свисала огромная зелёная металлическая люстра-тарелка, точечно освещавшая прямоугольник трапезного стола, а по самому верху окон проходили жалюзи, защищавшие полумрак кафе от назойливых солнечных зимних лучей. Интерьер и своеобразный уют кафе с первого взгляда расположил к себе внимание, поэтому, здесь мы и решили, как говориться, «бросить кости».

— А что, Виктор, может быть вон за тот столик возле эстрады и присядем, — красота! И музыку послушаем, и музыкантов посмотрим поближе, — обратился я к Виктору, одновременно ища глазами месторасположение гардеробной. — Да, черт возьми, где же у них тут верхнюю одежду можно пристроить?

— Гена, — Виктор притормозил меня, вцепившись в рукав моей куртки «Аляски», — Гена, — ещё раз повторил он, — в этом кафе нет гардеробной: здесь в чём пришёл, в том и сидишь за столом.

— А если в шубе? — Я изумлённо посмотрел на него.

— Ну, если в шубе, там в зале стоят вешалки такие, рогатые, не знаю как правильно называются, можно ими воспользоваться.

— Я тебя понял, Витя, на нет и суда нет, пошли…

— Нет-нет, Гена, давай не за этот столик. Будем сидеть на виду, как три тополя на Плющихе или два тополя?

— Скорее, один тополь и один дуб!

— Гена, не шути. Вот, смотри, хороший столик: вроде, как в углу, спокойно и незаметно. С этого места мы всех видим, а нас никто. И это же хорошо, мы же не знакомиться сюда пришли, а посидеть, побеседовать, тем более, я хочу тебя расспросить о работе, не могу же я всю жизнь бичевать. Руки истосковались по работе, да и жить на что-то надо, а если ты мне поможешь, я тебе буду благодарен. Поможешь с работой, можешь вообще жить в этой квартире бесплатно, так, за свет плати, за коммуналку, вообще…

— Ладно, Витя, не горячись. У всего есть своя цена. Пойдём, присядем за столик, который ты облюбовал. Мне он тоже понравился.

Пробираясь по проходу, мы добрались до этого злополучного столика в самом углу кафе. Я прошёл первым и воссел за столик спиной к стене с оконными проемами. Виктор, который шел за мной след в след сел под углом девяносто градусов спиной к абсолютно глухой стене, и тогда, на его лице я увидел спокойствие и безмерное счастье.

— Геха, может сто граммами сейчас сразу угоститься?

— Блин, Витя, без проблем. Где этот чёртов официант, — я усердно щелкнул большим и средним пальцами правой руки, — где он, редиска, не хороший человек?

— Гена, я не помню, тут может когда-то и были официанты, Может они и сейчас есть, но я, вот, как-то раз, давно, заходил, то сам подходил к барной стойке. Заказывал, что мне нужно и шел к столу.

— Лады, Виктор, стереги место, а я пойду, закажу по сто грамм.

— Может я с тобой?

— Нет-нет, сиди здесь. Закажешь какую-нибудь гадость, утром не проснёмся. Пойду, нормальную закажу, белую слезинку, очищенную на молоке.

Я двинулся через зал к барной стойке и упершись в мраморную столешницу, присел на вертящийся барный табурет. Стойка ничем особенным не выделялась, и была изготовлена безыскусно из плит МДФ, да мраморная столешница выделялась на background² фоне, где нагловато-пошло обнажился деревянный буфет, на груди которого эротично красовались причудливые бутылки в разноцветном этикеточном одеянии. Бармен стоял посередине своего скита, сосредоточенно осваивая искусство флейринга³, стремясь поразить посетителей кафе увлекательным зрелищем приготовления коктейлей, который он пытался возвести в ранг настоящего искусства. Я пригляделся к его движениям рук, когда он перебрасывал, можно сказать, жонглировал этакой металлической колбой, то кажущаяся на первый взгляд сложность была довольно простой. Я понял одно, что мой бармен был никакой не супер-жонглер, а просто, ему было достаточно выучить базовые движения и довести это до автоматизма. Он умело флейринговал в искусстве приготовлении напитков, стараясь поразить посетителей кафе, поднимая в их глазах статус местной забегаловки. Меня он точно поразил. я сидел на барном стуле и ждал, когда он закончит своё удивительное шоу. Он оказался человеком воспитанным и узрев, что я сижу и хочу что-то заказать, закончил своё удивительное жонглирование и спросил:

— Я слушаю Вас!

— Здорово у вас получается, увлекательное зрелище! Это гораздо интереснее смотрится, чем простое смешивание коктейлей в каком-нибудь миксере, — настоящее цирковое выступление, я бы так сказал, ни больше ни меньше!

— Да спасибо, я польщен! Но, это только часть нашей профессии. Вы что хотели заказать, коктейль?

— Нет-нет, я коктейль не буду, мне лучше что-нибудь покрепче. Налейте в графинчик грамм триста водочки, такой, хорошей, очищенной на молоке.

— Я могу Вам предложить вот эту, — и бармен взял в руки прозрачную бутылку с большой пробкой-дозатором. Вот, попробуйте — водка «Мърная», на молоке, хорошо очищенная, очень неплохая водка с мягким вкусом и приятным запахом, мера вкуса — сила характера, очищена молоком.

— Да, хорошо, спасибо! Я попрошу, налейте графинчик.

— Графинчик не наливаем, — ответил мне бармен, — если хотите, я вам просто дам бутылку с дозатором и стопочки по 50 грамм. Бутылка стоит недорого у нас, здесь, всего шестьсот рублей. Думаете, что это дорого? В магазине она стоит от силы пятьсот рубликов, у нас небольшая наценка на алкоголь…

— Да-не, всё нормально, давайте, беру сразу бутылочку и дайте мне, пожалуйста, два стаканчика, нет лучше две стопки для водки и приготовьте что-нибудь закусить, какой-нибудь салат-ассорти, чтобы там был сыр и колбаска с салом, зелень, помидорчик, огурец — закусон, одним словом.

— Хорошо, я Вас понял, сделаю. Есть у нас такой набор ассорти с овощами, принесу две порции.

— Спасибо большое, сами понимаете…

— Да-да, я понимаю, конечно.

— Хорошо, так, два салата по двести грамм, нет, постой, это маленькие порции. А побольше, какие есть?

— Ну, вот, есть по триста грамм.

— Давайте, два по триста, это получится триста пятьдесят и водка шестьсот рублей. Ну, хлеба, там, конечно…

— Хлеб у нас бесплатно.

— Хорошо, хорошо, спасибо. Вот тысяча рублей с чаевыми, возьмите.

— Всё спасибо, берите водочку, стопки и присаживайтесь, я сейчас организую закуску и принесу.

— Да-да-да, ждём. — Я взял бутылку, две стопки и повернувшись спиной к бармену, зашагал к столику, где сидел Витяй и делал вид, что его совершенно не интересует то, что происходило возле барной стойки. А я-то видел, как искоса конвоировал он все мои действия, с вожделением поглядывая на бутылку водки, которая была у меня в правой руке, и две стопки, которые я с размаху водрузил на наш трапезный столик. Приняв по «соточке», как говорится, «на грудь», мы слегка перекусили салатом, принесенным нам лично барменом. Я сначала думал, что в этом кафе нет официанток, но ошибался: между столиками неторопливо проплыла молодая девушка с закусками на металлическом подносе удерживаемым двумя не дюжими женскими руками и грудью шестого размера. Она проворно двигалась между столиков, хищным взглядом высматривая богатеньких клиентов.

«Эх девушка, эх милая, — подумал я, — не в этом кафе тебе искать избранников».

Я и Витяй сидели за столом, выпивали, закусывали беседуя тет-а-тет. Витяй, подвыпив, затронул тему, раскрывая душу:

— Это было в те стародавние времена, когда у нас с Машей, не прими Гена за каламбур, была «полная чаша». Да-да, так оно и было. Ты понимаешь, Гена, мы все рождаемся нормальными детьми, ходим в школы, в институты, изучаем одних и тех же классиков, одни и те же науки. И никто из нас заранее не хочет пустить всю свою жизнь под откос. Всё зависит от случая, силы обстоятельств ну, ну и конечно, что немаловажно, от силы характера. Да, воспитание, друзья, отношение к жизни, собственная позиция к добру и злу… Гена, подожди, я по моему нащупал главное — собственная позиция и отношение к добру и злу. Так ведь это же заповеди, да Гена?

— Заповеди, Виктор, заповеди! Если бы Бога не было, его стоило бы придумать. Мы подсознательно ощущаем бесконечность мёртвого пространства и свое одиночество на планете. Да, и во всём космическом мире интуитивно ищем защиту у кого-то сверх сильного, сверх разумного, бессознательно поклоняясь ему с мольбой и просьбой: «Спаси и сохрани!» Я не знаю хорошо это или плохо? По мне, так, и хорошо, и плохо.

Я надолго замолчал уставившись в какую-то далёкую, одному мне видимую точку в дальнем темном углу ресторана, обдумывая слова, которые я сейчас, наверное, скажу Витяю. Мой взгляд бессознательно отметил в памяти размытые пятна чужих далеких лиц посетителей, прошелся вдоль крутых плеч сидевших за столиками мужчин, непроизвольно скользнул по обнаженным женским плечам, затерявшись в кудряшках волос, и, вернувшись к реальности, беспощадно уставился в кривую переносицу сидевшего напротив меня собеседника.

— Геша, ты чего так на меня смотришь? Я не могу вынести твой тяжёлый свинцовый взгляд, — Витяй беспомощно огрызнулся, — не смотри осуждающе, жизнь такая…

Я сосредоточенно сфокусировал свой взгляд на лице Виктора и виртуально вылез из какой-то бронированной капсулы, в которую залез одновременно с началом нашего разговора:

— Знаешь Виктор, человека трудно оценить по внешним признакам, пока не будут совместно совершены какие-то действия. Я не знаю кто ты? Я сейчас вижу перед собой просто, ты уж извини, не обижайся, но по-честному, так по-честному… Я вижу опустившегося человека-неудачника. Не обижайся, ещё раз говорю, даже я не знаю, что бы произошло со мной в таких трудных и сложных ситуациях, и как себя бы я повел? Может я, я ещё больший неудачник чем ты, но мне искренне тебя жаль. Пусть говорят, что жалость унижает человека, но, нет, она не унижает, жалость даёт человеку шанс доверия. Доверие между людьми гораздо лучше, чем вся эта божественная благочестивость. Это потом мы уже находим некий контур рамки нашего восприятия Бога, этакую безопасную виньетку, на которую мы списываем божественное предназначение, легкой золотой пыльцой полируя поверхность своего бытия, свою божественность, обречение, которое заполняет нашу пустоту. Я не против этого — это хорошо! Но, в начале всегда было слово и рука близкого человека. Это самое первое, что нам нужно, это самое важное, самое главное, а потом уже всё остальное — Бог, молитвы… Нет, молитва тоже нужна, маленькая, коротенькая молитва, простая, от себя. Да, наверное, именно эти слова: «Боже, спаси и сохрани!».

Беседуя, я не заметил, как у нас на столе появился кальян, — приложение к нашей бутылке и паре салатов. В кафе заходили новые люди. Мужчины и женщины подходили к стойке бара, выпивали беседовали и уходили. Между столиками посетителей сновала знакомая пышногрудая официантка с бокалами пива в руках, а также, в «час пик», её дополнял официант в белой корпоративной рубашке, разносивший на подносе разнообразную снедь. Мимо меня прошли три миловидные женщины от барной стойки к выходу, а вместо них, там же у стойки, «нарисовались» три мужские фигуры. Две брутальные — идеально вписывавшиеся в долгокруг, а одна — натуральный «качок». Это осязалось, когда он неожиданно скинул пиджак и, оставшись в черной рубашке с коротким рукавом и черных джинсах, небрежно подошёл к двум женщинам, сидевшим у пивной рецепции.

Какая-то обеспокоенность возникла где-то глубоко в подсознании. Я взглянул на себя со стороны: «Что я тут делаю? Один, с малознакомым человеком в кафе для „гопников“, да и сознание уже слегка поплыло». Витяй вернулся в стадию возбуждения и начал потихонечку, пока ещё на словах, задираться к окружающим. Да не мешало бы пройтись, освежиться.

— Виктор, — я тронул соседа за плечо, — подскажи, где здесь ватерклозет?

— Чего? — Витяй не мог оторвать взгляда от сцены, где «качок» усердно «клеил» двух дам у барной стойки.

— Алло, Витяй, ты меня слышишь?

— Слышу, Геха, слышу. Какой ещё ватер-клазер?

— Неграмотный ты, Витя, ватерклозет, это туалет по нашему. Ты что, ни разу не слышал такого выражения?

— Да, я слышал, слышал. Вот, как будешь идти в сторону выхода из кафе, это прямо, а туалет у них дверь справа, заходишь в общий холл — одна дверь в женский, как ты говоришь «клозет», другая в мужской туалет, не ошибешься. Зайдёшь, ничего страшного, разберёшься на месте.

— Спасибо, Витя! Ты, я смотрю, сценкой возле бара заинтересовался?

— Слушай, интересно: непонятный фраер стоит там перед дамами кривляется…

— А что ему не кривляться, у него вон какая группа поддержки.

Я обратил внимание, что за столом недалеко от нас сидели две девушки, одна напротив другой: брюнетка и рыжая шатенка, возможно крашеная. Та, что брюнетка, была страшненькой подружкой, немножко полноватой, в костюме и тёмно-синем джемпере. Выглядела она постарше и, по всей видимости, представляла собой кластер начальников. Гадать не буду, но думаю, что она была начальница какого-нибудь отдела. Та, другая, более стройная и симпатичная, тянула на главного специалиста этого же отдела, и, именно к ней пристал неприятный, подвыпивший молодой человек, с черной шевелюрой и с большой окладистой бородой, модной сейчас в молодежной среде. Одет он был в не очень презентабельные джинсы и чёрную куртку с капюшоном типа анорак. Стол, за которым сидели девушки, был исполнен на четыре персоны и молодой человек потянулся рукой к стулу, чтобы выудить его из-за стола и присесть рядом. Девушка, та, что рыженькая, что-то ответила, и, по видимому весьма нелицеприятное, резко повернувшись всем телом в его сторону, да так, что наш плейбой слегка оторопел, остановился как вкопанный и уставился на её возмущённый красивый ротик:

— Ты что горланишь, «профура»? — Услышал я грубую реплику подвыпившего мужчины, — «Закрой кусальник», а то получишь в «хохотальник»!

Правой рукой он схватил со стола её смартфон, сверкнувший в полумраке зала экранной заставкой и попытался засунуть его в карман куртки. Она так резко она выхватила у него свой гаджет, и обоими руками резко оттолкнула полупьяное мужское тело от себя с такой силой, что этот горе донжуан, не удержавшись на ногах, отлетел в нашу сторону, ну, и своим левым локотком скинул тарелку ассорти Витяю на колени, а затем и на кафельный пол. Падая, он успел вцепиться руками в джемпер Виктора. Витяй молча смёл ребром ладони с коленок остатки салата, посмотрел на нарушителя спокойствия, который в этот момент уже успел вскочить на ноги, медленно поднялся из-за стола. Хулиганистый бородач снова ринулся к девушке. В этот момент с противоположного кресла приподнялась подружка рыжей шатенки и обидными словами обозвала хулигана:

— Сударь, вы ничтожество, вы-вы — говнюк, — её подбородок мелко-мелко затрясся в нервном шоке, — видно не всех Чернобыль стороной обошел, мутант!

В этот момент Виктор уже встал во весь рост, развернулся лицом в сторону конфликта и угрожающе сделал первый шаг. Я сидел спокойно до поры до времени, обозревая эту мизансцену, но внутренне напрягся, особенно в тот момент, когда заметил краем глаза, что три человека за столиком, за которым до этого инцидента сидел хулиган, пришли в вертикально-поступательное движение. Трое мужчин нависли над столом в полный рост и развернулись в сторону Витяя. Я не стал долго ждать развития неприятной ситуации, резко поднялся и оберегая Виктора, протиснулся в проход между столиками, обратив на себя внимание всех джентльменов и не джентльменов этой забегаловки.

— Уважаемые, — мой голос хрипло зазвучал обертонами под сводами кафе, как будто вылетел из горла больного ангиной, — уважаемые! — Ещё раз повторил я и все напряглись, посмотрев не лицеприятно в мою сторону. — Мирно, без эксцессов и назойливости прошу отстать от милых дам, тем более, что они сегодня не в настроении для общения с вами. Переведите это в шутку, и всё будет хорошо!

— А ты что, правозащитник? — Спросил меня один из трёх типов с противоположной стороны, на лысо выбритый, в черном пиджаке и светло-кремовой рубашке. Свет от ресторанного плафона высветил яркий нимб над его головой…

— Я не правозащитник, — ответил я всей этой троице сразу же, — хотя, что это я лукавлю, — и, достав красные корочки удостоверения железнодорожника, которые были внешне очень похожи на милицейские, помахал ими над головой, — ребята давайте без эксцессов, чтобы не пришлось вызывать группу поддержки или катафалк…

— Не надо, Геша, не надо, не связывайся с этими ребятами… Давай лучше пойдём отсюда. Да-да, у меня не очень хорошее предчувствие — произойдёт какая-нибудь гадость, там, долго будет, — Виктор замолчал, как бы подбирая слова, но не мог никак мне сказать «что долго будет…», скорее всего, он хотел сказать, «что будет больно».

— Я тебя понял. Я тебя прекрасно понял, — попытался пошутить я, — будет больно за бесцельно прожитые годы? Хорошо, всё! Я не «встреваю» в эту компанию и в эти разборки. Пойдём за столик, посидим еще, на виду у всех, так будет лучше. Я думаю, что на видном месте к нам приставать не будут, и ты мне расскажешь, что с тобой такое случилось? Я же вижу, что у тебя душа не на месте: маешься ты и алкоголь не помогает, только вредит, и причём сильно вредит. Не пробовал бросить?

— Все, парни, расходимся, давайте не будем друг другу портить вечер, — Витяй сунул руку в карман брюк, где у него, якобы, лежало что-то, — не хочется сегодня стрелять в людей!

— А, что, реально будешь стрелять? — Остановившись, спросил лысый тип в черном пиджаке.

— А то! — Воскликнул Виктор, и медленно начал вытаскивать что-то, типа пистолета из кармана.

— Как в тире, — добавил я и тоже сунул руку в карман, — лучше разойтись по-хорошему, пока ещё все живы!

Лысый тип в черном пиджаке зло посмотрел на меня и Виктора, сплюнул, и развернувшись на сто восемьдесят градусов сказал своим корешам:

— Ладно, пошли отсюда, не хватало нам срок мотать из-за этих «башкиров»⁴, — и все трое дружно направились к свободному столику в дальний угол кафе-ресторана.

Я осмотрелся, хотел увидеть дам, за которых только что вступились, но они внезапно куда-то испарились. Осталось только развести руками и присесть напротив Витяя за нашим столиком. Усевшись поудобней, мы долго и пристально уставились друг на друга.

— А, тебе-то, про какое кино рассказывать? — Виктор как-бы нехотя начал жевать губы, издавая звуки. — Все эти россказни реально тебя интересуют? Ты, вижу, человек успешный и хорошо устроился на этом свете. Может быть не совсем комфортно, я имею в виду душевность. Смотрю, тянешь нормально. Работа есть, деньги есть. Только грусть чувствуется — один ты, и одиночество съедает… Поэтому меня потащил с собой в этот бар? Страшно одному оставаться на ночь под вечер? Я по себе знаю, сидишь на этой проклятущей кухне и не с кем поговорить, а мысли так и захватывают тебя, нехорошие, грустные мысли, как в плену — никак не вырваться…

— Может, выпьем по 50 грамм? — Добавил Витяй.

— Давай выпьем. Что зря пришли? Выпьем, да поговорим. Может, я тебе расскажу, как моя жизнь сложилась? Я, Виктор, не такой уж белый пушистый, как это кажется с первого взгляда. И был в таком состояние, что не изменив однажды свою жизнь, может быть давно уже был бы не жилец на этом свете. Знаешь, только сильное чувство, горе или невыносимая боль может выведи человека из комфортного водочно-питейного состояния, из этого замкнутого цикла: выпил-похмелился, похмелился-выпил. Вот, взял себя в руки, — я сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и резко разжал, испугавшись, что стекло не выдержит и я раздавлю эту рюмку с 50 граммами водки у себя в кулаке. Но, стекло оказалось толстым и крепким — даже не треснуло. — Так что, вот так вот, Виктор, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.

— Я не хочу тебя спрашивать о том, что с тобой случилось. Как случается, что человек приходит к своему пониманию смысла в этой жизни? Ты, вот, уже, Геша, пришёл. а я, как видишь, ещё пока нет.

— Знаешь, Виктор, пришёл! Я не могу тебе всё рассказать, да и не вспомню многое, но всё начинается с понимания ответственности за свою и чужую жизнь. Именно на таком уровне решается вопрос — на уровне жизни и смерти. Если человек этого не понял разумом, тогда беда, тогда «труба дело».

Виктор смотрел на меня захмелевшими глазами и я чувствовал, что он сейчас находился в зоне комфорта.

— Да что я тебе всё это рассказываю? Всё равно ты этого не поймёшь, и не потому, что ты глупый человек, просто это надо пережить всем сердцем, всей своей душой, всеми своими мозгами. Это так отрезвляет, это даже не отрезвляет, это ставит человека на край пропасти. И только тогда ты начинаешь понимать, что тебя вывели из этого состояния, и тебе нужно что-то делать, а ты стоишь под ледяным душем и задаёшь сам себе вопрос: «А хватит ли у тебя сил выжить в этой ситуации донести свой крест до вершины Голгофа?». И, вот тут, не надо сомневаться, понимаешь — не надо! Бог нам не даёт страданий больше тех, что мы можем вынести. Поэтому сомневаться не надо — надо просто собрать все силы в кулак, спасая сначала свою душу, а затем и тело, конечно. Но, в первую очередь — душу!

Виктор смотрел сквозь меня, вспоминая что-то глубоко личное. Я не стал возвращать его в первоначальное состояние. Воспоминания, в которых витал Виктор, были мне не подвластны, и я продолжил свою исповедь:

— Не знаю, слышишь ты меня или нет, но мне нужно, оказывается было просто выговориться. Может быть даже перед самим собой. Я, конечно, не очень хочу рассказывать про то время, когда мы жили в деревянном бараке… Я тогда сильно выпивал, и последствием моих пьянок был сильный пожар в этом бараке, после чего мы зимой, — я задумавшись, продолжил, — мы — это я, жена и наш ребёнок, оказались утром в февральскую погоду, без вещей, без документов, на снегу возле родного пепелище. Слава Богу живые! Хотя… Всё могло закончится гораздо трагичнее. И я не хочу, конечно, рассказывать, как жена собралась и вместе с сыном ушла к своим родителям, махнув на всё и на меня, в том числе. И вот тогда… Да, тогда, стоя на холодном морозном ветру, я смотрел на всё это бедствие, размазывая по лицу грязные пьяная слёзы и сопли, и мне стало действительно страшно. Зима, а мы на улице с маленьким ребёнком… Я не помню из-за чего начался пожар: или я не закрыл дверцу печи, или уснул с не потушенной сигаретой? Да, сейчас это и неважно. Я каждый вечер был в постоянном пьяном угаре: беспамятство, деградация… Что там говорить, то что произошло, то произошло. Жена ушла с ребенком сразу же, не знаю, как добралась до посёлка, где проживали её родители. Она сказала мне, заплакав, что так больше жить не может и это предел всего. Это просто какое-то чудо, что Бог отвёл от нас самую страшную трагедию. Самая страшная трагедия была бы, если бы мы заживо сгорели в этой «халабуде» Бог преподал мне большой урок. Жена даже не попросила меня отвезти их в посёлок, хотя машина стояла рядом, и всегда торчали ключи в замке зажигания, недалеко от этого деревянного здания, который назывался нашим домом. Она просто взяла сына, зашла к соседям через дорогу, попросила у них теплое бельё и ушла. Ушла куда-то на автобусную остановку. — Я взглянул Виктору в глаза, он бессмысленно продолжал смотреть сквозь меня, только на лбу у него появились вертикальные морщины, видимо смысл сказанных мной слов постепенно доходил до него. — По прошествии времени, я теперь знаю, что я всё хорошо у них сложилось и сын вырос, правда, без меня. Возраст такой, что «в пору свадьбу играть». Ну, а тогда, я сел в свою машину и поехал к своему единственному другу, который принял меня и целый вечер за чашкой чая слушал мой рассказ и моё раскаяние. Он предложил мне остаться переночевать, но я сказал, что переночую в машине, мне там было бы спокойнее.

— Я пять лет восстанавливал себя и лечил свою душу, начисто отрекшись от любого алкоголя, а сегодня утром узнал, что мой товарищ, которого я давным-давно не видел, представился в мир иной. А он был не намного меня старше. И как человек был очень хороший, но «зелёный змий» сделал свое дело медленно и неотвратимо. Это меня сильно напрягло, и мне стало грустно. Грустно за то, что когда уходит человек, главное в этой жизни так и не реализовано.

— А что главное, Гена? — Виктор очнулся от своих мыслей, доказав, что он внимательно слушал меня.

— Никто не знает. Жизнь сама, в общем-то, довольно таки бессмысленная штука. Как сказал один мудрец: «наполняет жизнь смыслом сам человек». Вот такая история о тяге к алкоголю, и, самое интересное, что было бы после того, если бы я не сказал себе: «Что ты делаешь, остановись?! Человек не должен опускать руки». Да, кажется, что существование бессмысленно, но, нет! Каждый человек оставляет какой-то след…

— Одиночество нас губит, Геша, не знаю, как к нему относиться?

— Одиночество? — Я задумался, держа в кулаке уже тёплую рюмку с водкой, больше похожей на японское рисовое «саке», — одиночество, это своеобразная, весьма полезная штука. Можно много чего обдумать и передумать.

— Чего, например? Думай не думай, а «сто рублей не деньги»!

— Ну, Витяй, например не сдаваться в угоду «зеленому змию», писать стихи, рисовать картину, музыку сочинять, дом строить, в конце концов.

— Шалава, это всё твое творчество! Настоящее творчество — это погоня за деньгами, тогда ты творец, а не неудачник.

— Что-то в твоей конструкции, Витя сломано — сходи в церковь!

— Не обижайся, Геша, сейчас, если у тебя нет денег, то ты — никто! Ведь так?

— К сожалению, да! Но сам процесс творчества — это весьма захватывающий процесс. Не из каждой картины получится шедевр, да это и не нужно. В каждом человеке заложен Творец и это ещё как посмотреть. Да, это не классика, а может быть как раз наоборот, это шедевр, это что-то новое, свежая струя, какая-то другая, откровенная мысль, которая пришла только тебе в голову и вот тебя уже узнают, с тобой здороваются, и ты уже не просто Вася, Коля, а Петрович или Николаевич. Такие, как ты, друг другу смысл в жизни наполняют, смягчают сердца, чтоб сообща пройти через порог, который называется «небытие».

— Ты хочешь, чтоб я все воспринимал в позитиве?

— Да, и когда-нибудь, через много-много лет, когда новые молодые станут такими как мы, стариками, вспомнят и скажут от горя: ««Вот, старость пришла?!» Я дам совет сейчас: «Не ищите старости», и, как говорил наш знаменитый Лев Толстой: «Ищите увлечение по душе». Только бы не забыть про это…

***

…Я встал из-за столика, отодвинул штору и выглянул в окно. Старый дуб стоял прямо по центру заснеженного поля. А может быть, это был и не дуб вовсе — баккам, просто древо. Трудно зимой определить породу дерева — иссохшие ветки, изогнувшись параболой, опустились вниз. Верхушка ствола была отпилена или, может быть, она просто сгнила и отвалилась. Исчезла когда-то давным-давно, и только самые верхние веточки слева и справа от него ещё тянулись вверх, и понимание было двоякое: или дерево сдаётся, подняв руки-ветви вверх, или своими прутиками-пальчиками из последних сил тянется к солнцу, к жизни. Жалкое, сухое, сморщенное зрелище, наверное, неинтересное большинству прохожих.

Почему же я вдруг с грустью взглянул на это увядающее недоразумение? Не знаю, может быть потому, что сравнил угасание этого деревянного обрубка с бесполезными, засохшими ветками-крыльями и никчёмную житуху Витяя? Может быть, чуть-чуть, я почувствовал родство их душ? Когда-то давно, в юности цвело это дерево, и яркие зеленые листочки играли с лучами солнца, переливаясь на фоне лазурного неба радуя отдыхающих, расположившихся под этим самым деревом в уютной прохладной тени. И цветущее дерево, мимо которого, как кадры цветного кино проносилась сама жизнь, оставалось в памяти людей в виде красочного антуража живой природы, так необходимого для жития, с прекрасными чувствами и хорошими воспоминаниями.

Да, мы все живем в прошлом. Мы все живем воспоминаниями. Каждый день, каждая секунда времени отодвигает настоящее в прошлое, которое помнится нам, и вызывает различные эмоции: хорошие, плохие, смешные, грустные, радостные и болезненные. А, вот оно настоящее, не прошлое, не будущее. Настоящее стоит супротив меня в виде иссохшего деревянного истукана, а я, такой же, стою возле исполина, застывшего во времени. И только где-то глубоко, в самой сути, в самой сердцевине ствола дерева, через микроскопические отверстия, напряжённо смотрят на меня недоверчивые живые глаза. То душа дерева примечает внешний мир, с готовностью идти до конца за свое правое дело, за свою жизнь, прожитую, которую уже, ну, ни как изменить нельзя. Есть ли смысл всё менять? Может быть, и нет смысла находить в этой прожитой жизни то, что сделано плохое или то, что сделано хорошее? Надо просто радоваться счастью и говорить, успокаивая самого себя, что вся жизнь была прожита ради вот этой небольшой радости, ради этого хорошего, что, может быть случайно, произошло в жизни, а может быть и не случайно ещё произойдёт.

Возможно, эти случайно-неслучайные воспоминания и есть тот лучик света, который светит нам с тобой, дерево, в конце нашего нелегкого пути? Не переживай, деревяшка, мы ещё послужим людям, в конце-концов согреем теплом своих горящих сердец.

— Жаль, что Виктор не узнал меня — столько лет

прошло… Неужели, братка, жизнь сильно изменила нас за четверть века? — Изрёк я печально шёпотом, — Да…

Примечания

1

«Пятница»

2

«задний план» — англ.

3

Флейринг (англ. flairing) — в работе бармена приготовление коктейлей с использованием элементов жонглирования.

4

Башкир — милиционер (жаргон)