Руанда: принять примирение. Жить в мире и умереть счастливым

Кизито Михиго, 2021

Автобиографическая книга Кизито Михиго вышла на французском языке в прошлом году. Прошел год, и данная книга выходит в переводе на русский язык. Кизито Михиго (25.07.1981—17.02.2020) – выдающийся современный руандийский композитор, певец и общественный деятель, чья трагическая судьба тесно переплетена с историей Руанды. Повествование охватывает период около двадцати лет, начиная с геноцида 1994 года до времени заключения Кизито в тюрьму, в которую он попал как «узник совести»: его песня, сочиненная к 20-летней годовщине геноцида, противоречила националистической трактовке тех событий, которую насаждает официальный руандийский режим. В книге отражен трудный духовный поиск современного человека, попавшего на острие исторического процесса. Страдание, пережитое им самим, его семьей, наконец, всем народом Руанды, не озлобило его, но привело к Музыке и Богу – им Кизито Михиго служил всю жизнь. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

2. Как я выжил в геноциде

В Кибехо, очень набожном регионе на юге Руанды, где я родился 25 июля 1981 года и где я был крещён в католической церкви спустя несколько недель после рождения, именно там меня и мою семью настиг геноцид 1994 года.

Мой отец, Бугузи Августин, директор начальной школы в Кибехо, был убит там в апреле, когда отказался покинуть свою престарелую мать, в то время как я и остальная семья скитались в горах на юге страны, пытаясь сбежать в Бурунди (соседнюю страну). Мне было 12 лет и 9 месяцев, когда по пути в Бурунди я был свидетелем убийств при помощи мачете, штыков и дубинок; люди погибали от разрывов гранат и ружейных пуль. Старикам отрезали головы перед тем, как выбросить их в реку на моих глазах.

Младенцы, вырванные из рук матерей, превращались в орудия, которыми разбивали стены перед тем, как убить их матерей. На пути в Бурунди я встретил военного, который сказал мне, что я единственный мальчик из Кибехо, который выжил. Он обещал убить меня на десерт. Перед тем как быть съеденным, десерт сидел на берегу реки рядом со старой плачущей женщиной, которая смотрела в воду, полную трупов. Несколько мгновений спустя некий тутси, вооруженный луком и стрелами, появился на бегу на холме. Он приблизился и встал на колени перед геноцидером. «Убьём его!» — крикнул военный справа от меня и бросился к стоящему на коленях тутси. Десерт предпочел сбежать и оставить пожилую женщину с убийцами. Мир ее душе!

В Карама, образовательном центре и центре приходской помощи в префектуре Бутаре (недалеко от Кибехо), который стал убежищем для региона тутси, моя семья пробыла 12 дней прежде чем продолжить путь в Бурунди. Нас было очень много. Приблизительно 20 тысяч. В комнатах центра мы спали буквально друг на друге. Ночью было трудно выйти в туалет. Каждый вечер центр атаковала вооруженная милиция экстремистов хуту «Интерахамве», которые хотели грабить и убивать. Однажды маленький мальчик захотел сделать «пи-пи» ночью, и ему сказали, чтобы он облегчился в окно.

Пока он справлял малую нужду что-то разорвалось, и мальчик вернулся к нам кусками. Это была граната.

В течение двух недель каждодневные атаки милиции отбивались большим количеством беженцев, которые искали защиты за каменными стенами. Но в воскресенье 19 апреля около полудня, когда мы собрались есть рис на обед в епархии Каритас, мы были атакованы группой, состоящей из военных, жандармерии и милиции. Они были вооружены, и их было много.

От полудня до 15 часов в нас стреляли из ружей и закидывали гранатами. Мужчины тутси, которые прятались среди нас, решили выйти и умереть, защищаясь. Они пытались бросать булыжники против многозарядных ружей. Они не вернулись. Милиция «Интерахамве», воспользовавшись хаосом, вошла в помещение со своими мачете для того, чтобы отрубить головы женщинам и детям тутси, задыхавшимся от слезоточивого газа.

Я спрятался среди трупов и был весь покрыт кровью. После трех часов стрельбы, бомбардировки и убийств при помощи мачете, которыми занималась армия, жандармерия и милиция, снаружи здания послышался голос, который возгласил: «Боеприпасов больше нет!» Когда мы вышли из здания и побежали в разные стороны, мы пересекали поле, полностью покрытое трупами.

Пытаясь убежать и спастись, нужно было не растоптать наших. Один человек, спрятавшийся на поле для игр перед школой, просил о помощи: «Пожалуйста, не бегите по мне!» Когда я бросил взгляд, я увидел кого-то без ног — просто его голова, его грудь и его машущие руки… Я остановился на несколько секунд и спросил себя, что я должен сделать. Затем я бросился бежать, чтобы не отстать от остальных, заливаясь слезами. Уходя из Карамы (транзитного центра недалеко от моего родного региона), я потратил два дня и две ночи для того, чтобы перебраться в Бурунди. Расставшись с семьёй на этом крестном пути, я прибыл в Бурунди, будучи уверен в том, что я единственный выживший. К счастью, это было не так.

Я разыскал одну за другой моих сестёр и мою мать с маленьким братиком, сидящим у нее за спиной. Ему не было и года. Мои сестры прибыли поодиночке в Бурунди, и мы оказались в разных лагерях беженцев. Я обрёл снова всех членов моей семьи, кроме отца, убитого в Кибехо.

Беженцы не стыдились постоянно нам лгать о том, что они видели моего отца где-то в Бурунди. Кто-то говорил, что он был в Бужумбура, а кто-то — что в Каянзе. Слухи в лагерях беженцев могут быть даже полезными для того, чтобы посеять хотя бы малейшую надежду в душах, но они же могут быть и чрезвычайно вредными, когда обнадёживают в том, что уже невозможно. Итогом этих ложных надежд бывает огромное разочарование и печаль. Мы верили, что кто-то видел нашего отца живым, хотя другие свидетельства были о том, что он убит в Кибехо.

Согласно свидетельствам, мой отец мог быть убит группой экстремистов хуту, которой руководил один местный врач. Перед самым геноцидом в начальной школе Кибехо дочь этого врача была моей лучшей подругой. Бландин (Фифи) и я были достаточно близки. Мы любили друг друга… в тайне… Мы писали на уроках маленькие записочки, признаваясь друг другу в любви. Любовная история, совсем детская, но которая позволила нам немного повзрослеть, не думая о наших этнических и социальных различиях. Это началось, когда нам было по девять лет. Я совсем не думал о том, что она хуту, а она знала, что я тутси, но это было безумие, это была любовь и всё тут!

В пятницу в классе мы обменивались посланиями на грифельной доске, которая передавалась туда и обратно через Клодину, мою соседку справа по парте. С Бландин мы назначили свидание на следующий день в 15.00 в лесу у церкви. Клодина, которая читала все послания перед тем, как передать грифельную доску, тихонько толкнула меня локтем и сказала: «Я тоже приду». «Ты совсем рехнулась?» — ответил я. «Я приду, иначе я не передам больше ни одного сообщения…»

Ну, хорошо! Я промолчал. Я подумал, что она шутит и что в любом случае Бландин не согласится прийти с ней. Рандеву было решающим, я его с нетерпением ждал, но в то же время я немного трусил, поскольку это было мое первое свидание с девушкой. Я на самом деле совсем не знал, что говорить, что делать, как себя вести, когда я окажусь один на один с девушкой.

И вот наступил день свидания. В назначенный час в наш дом неожиданно пришли гости. К нам пришли два учителя, коллеги моего отца. Они пришли со своими детьми, и я должен был поиграть с ними. Я не мог уйти из дома, родители быстро бы заметили мое отсутствие. С одной стороны, это было хорошей причиной не ходить, потому что, честно говоря, я не был готов к свиданию. С другой стороны, это было ужасно, поскольку у меня не было возможности предупредить Бландин, чтобы она не оказалась одна в лесу!

Конец дня был ужасен, я чувствовал себя плохо, поскольку я не сдержал обещания. В понедельник, войдя в класс, я поспешил спросить Клодину, пришла ли Бландин на рандеву?

— Она была, конечно! А ты нас подставил, крыса… дурак…

— Что? Ты тоже там была?

— Ну да! Я же тебе говорила!

После геноцида, когда я прибыл в Бурунди и мне сообщили о смерти моего отца и возможном участии отца Бландин в его убийстве, я был сильно расстроен. Я сделал вывод, что все хуту — злодеи, особенно те, кто был наиболее близок мне, как будто бы Бландин играла в этом какую-то роль. Во мне начали зарождаться слепая ярость и желание мстить. В лагерях беженцев в Бурунди начали рекрутировать молодых тутси, желающих присоединиться к армии РПФ, воюющей в стране, с целью установить свою власть в Кигали и изгнать правительство хуту. Я попытался забраться в грузовик, чтобы ехать на войну и воспользоваться возможностью отомстить за своего отца и, чтобы убить как можно больше хуту. Мне отказали, потому что мне было мало лет. В июле РПФ победил в войне, и беженцы тутси вернулись. Хуту большей частью бежали от РПФ в Конго. Моя семья обосновалась в Кигали, потому что юг страны (и Кибехо) еще не были безопасны.

Уже в Руанде те люди, которые говорили, что я слишком мал для того, чтобы стать «Kadogo» (ребёнок-солдат) не могли меня убедить… Я много раз пытался вступить в армию — безуспешно… к счастью. После геноцида я был в такой ярости, что много раз бил тех моих соучеников по начальной школе, которые говорили мне, что они хуту.

Это не первый раз, когда я признаюсь в этом, и каждый раз, когда я говорю это, я прошу прощения. Это искреннее раскаяние не от лица тутси, но от моего собственного сердца, которое было ожесточено в трагические моменты истории моей страны. Я прошу прощения за всю несправедливость и жестокость, которую претерпели мои невиновные коллеги, прошу прощения после того, как был обуреваем всей этой абсурдной ненавистью, опасной скорее для меня самого, чем для общества.

Когда я почувствовал, что попытки отомстить не приносят мир в моё сердце, я еще больше взбунтовался и разъярился. В то время я был юношей, который никогда не улыбается, который всегда скрежещет зубами и отвешивает кулачные удары каждому дереву и стене, которые попадаются ему на пути.

Ненависть, ярость и жажда мести жили в моем сердце до тех пор, пока я не встретился с церковной музыкой. В 1996 году, когда я поступил в Малую семинарию в Бутаре (на юге, в 30 километрах от моего родного региона), чтобы обучаться в высшей школе, я был впечатлён двумя вещами: карате (стиль Вадо Лью) и литургической музыкой.

Каждый день в перерыве между полуднем и 14:00 я был в зале карате, а время между 16:30 и 17:15 я проводил за маленьким органом. Для самообразования я заставлял себя играть самые популярные руандийские мелодии и играть музыкальные гаммы снизу вверх и сверху вниз, чтобы изучить их все. До этого я не знал нотной грамоты, что бы ни думали об этом многие мои фанаты.

В уединении, а иногда и в классе перед учителем, я удивлял самого себя попытками сочинять песнопения для мессы на киньяруанда и записывать их как партитуру. Мои первые литургические песнопения, в которых было множество ошибок голосоведения и хорошо слышны недостатки композиции, были исполнены семинаристами в апреле 1996 года. Чем больше моих религиозных песнопений исполнялось в окрестных церквях, тем больше я их писал. Страсть к религиозной музыке любопытным для меня образом уравнивалась со страстью к карате, когда будто бы одно зависело от другого. Возможно, следует поверить и проникнуться психологическим анализом, сделанным одним моим другом, которого я встретил 10 лет спустя в Бельгии. Он утверждал, что карате помогло мне избавиться от постгеноцидной ненависти, ярости, бунта и фрустрации, тогда как религиозная музыка помогла мне реализовать детские мечты.

На самом деле, я с девяти лет постоянно пел в хорах католических церквей Руанды. В Кибехо мой отец, будучи меломаном и человеком, связанным с церковью, часто дирижировал хором учеников начальной школы, в которой он был директором. Убитый во время геноцида 1994 года, он никогда не узнает, что сын станет наследником его музыкальной и религиозной страсти.

В семинарии я стал настолько занятым человеком, что у меня не осталось времени на мою ненависть и желание мстить, которые, по моему мнению, могли легко воплотиться в жизнь. В то время двери школы были открыты для юношей, приехавших из Кибехо. В академический период 1998 года я встретил нескольких, чьи отцы были заподозрены в участии в геноциде. Я не был рад видеть их и жить с ними, я их не приветствовал, но у меня совсем не было времени на ненависть. Спустя некоторое время они попросили меня взять их в хор, и я сразу согласился, поняв, что у них красивые голоса.

После того, как они присоединились к хору, я обнаружил один феномен: главная проблема постгеноцидного руандийского общества в том, что выжившие в геноциде, а особенно тутси, приехавшие из соседних стран, путают палачей, их потомков и их близких. Общая ненависть распространяется на всех и помещает всех хуту в один ряд. По моему мнению, это очень опасная болезнь, которая если не идентична, то сопоставима с этнической глобализацией, которая характеризует участников геноцида.

Пригласив молодых хуту из Кибехо в хор, я навлек на себя жесткую критику со стороны своих коллег-тутси по школе, обвинивших меня в том, что я «слишком быстро всё забыл». Это мне совсем не понравилось! Это задело меня за живое, но я попытался принять их критику.

В тот момент, когда я начал серьёзно размышлять о моём пути исцеления, как спасшийся от геноцида, я понял, что не способен ничего забыть из своего крестного пути. Тогда я начал чувствовать в себе силы преодолеть негативные чувства и желания, вызванные трагической историей моей страны.

Я сказал себе, что моя настоящая жизнь — это результат моего прошлого, но я никогда не буду рабом своей истории. С помощью веры в Христа я сделаю то, что смогу — стану новым человеком, который делает то, во что верит; я смогу родиться заново, как говорит священник в день крещения, и, несмотря на произошедшее, смогу отбросить всё, что препятствует моей жизни и мешает мне верить в любовь.

Я не соглашался с моими коллегами, которые были против присутствия молодых хуту в хоре, которым я руководил. С другой стороны, я начал спрашивать себя, могу ли я идти дальше? Я чувствовал, что я начал продвигаться вперёд, и в моём сердце открылась еще одна дверь. Во время ежедневной утренней мессы в семинарии в момент освящения, я обычно тихо по-детски молился о необычных, казалось, вещах: «Господи, сделай меня великим церковным композитором, сделай меня великим певцом, чтобы прославить тебя и помоги мне преуспеть в карате!» Конечно же, сейчас я добавляю: «Господи, даруй мне внутреннюю свободу и мир в душе».

Желание продолжать следовать по пути исцеления не отпускало меня. Я сблизился с молодыми хуту, приехавшими из Кибехо, я пытался быть с ними приветливым, чтобы узнать в конце концов, где и как я мог бы отыскать своих старых товарищей по начальной школе. Они помогли мне разыскать некоторых друзей хуту из Кибехо. Во мне зародилась надежда, что существует возможность снова жить вместе, по крайней мере, молодым людям — хуту и тутси. В тот момент я чувствовал себя почти исцеленным от болезни общей ненависти. Я сказал себе, что, в конце концов, если даже их родители были активно вовлечены в геноцид, их дети не могут быть виновны за них. Мои мысли начали просветляться, я узнал, что не все хуту убивали во время геноцида.

Конец ознакомительного фрагмента.