Валкер

Кентий Ров

«Валкер» – сборник коротких рассказов, объединённых одной темой: всё уже произошло.Потерянные герои бродят по собственным сомнениям, существуя не в гуще ярких событий, а в той однообразности между вспышками в биографии. Они ходят на работу, ездят в метро и одиноко сидят по квартирам в ожидании вызова судьбы, который вот-вот зазвучит из отключённого стационарного телефона.Но никто не звонит. Жизнь продолжается. Остаётся только искать что-то в размытом изображении сквозь стекло маршрутки. Книга содержит нецензурную брань.

КРАСНЫЕ ВЫВЕСКИ

Ноги шаркали по главной улице города в такт бульканью из канистры. Иван никуда не торопился, разглядывая едва освещённые дома. Никаких неоновых вывесок, все круглосуточные магазины, включая те, что всё-таки приторговывали по ночам, не освещали дорогу витринами, даже фонари, казалось, последние полгода были слишком тусклыми, если вообще работали. На небе, как всегда, было видно лишь лёгкое очертание луны: звёзды были напрочь закрыты дымом с ближайших предприятий, который создавал эффект занавеса, видневшегося ещё на подъездах к городу, зато в дневное время делал небо замысловатым и необычным. Приезжие часто говорили, что такого у себя над головой никогда не видели, да и местным иногда удавалось поразиться виду. Например, четыре часа назад Иван Прокофьев впервые в своей жизни увидел, как наступает ночь: он стоял на балконе, крутя в руках сигарету и смотря на детей, играющих во дворе. В очередной раз затянувшись, он зажмурился от дыма. А открыв глаза, Ваня увидел, как огромная туча начала издалека пожёвывать небосвод, медленно, но достаточно, чтобы фиксировать её движение справа налево. Метр за метром чернота пожирала закатные, окрашенные красноватым золотом облака, пока не добралась до середины. Иван всегда был дуалистом, даже зачастую не отдавая себе в этом отчёта, как и многим, ему с детства был привычен образ смены дня и ночи как схватки: добро и зло, свои и чужие — но сейчас в этот момент Ваня видел лишь то, что происходит. В нём ничего не сломалось, он не поменял взгляды, это не было каким-то знамением или коварным замыслом — с точки зрения Ивана это просто происходило, никакой борьбы, и это было поразительно естественно, именно это и должно было всегда случаться. Ночь всегда наступает, никаких Яхве, Перунов и Зевсов не боролось в этот момент со злыми братьями или нерадивыми детьми. Всё красное золото было съедено, без смысла, без драки, без взрыва — пришла ночь, вот и всё. Ответ был так прост: «Всё лишь скопление частиц и пустоты». И оно ежесекундно исполняется без всякой на то причины или воли. Ваня спокойно повернул головой, осматривая двор: ему показалось, что никто не заметил. Он выкинул сигарету, оделся и спокойным шагом вышел из квартиры. Ближайшая заправка была в паре километров.

Иван свернул с Советского проспекта на улицу имени Ленина, канистра булькала. Если бы Ваня не знал, куда идёт, то наверно бы заблудился: из-за общей темноты дорога казалась лишь линией, ведущей в черноту. По бокам от проезжей части стояла череда коммерческих зданий, из которых всё ещё работали немногие: популярный книжный магазин и менее популярный, вывеску которого закрывало полотно с надписью «АРЕНДА», два общепита, находящихся в двух метрах друг от друга, «АРЕНДА», «АРЕНДА», у ночного клуба стоит толпа людей, мигая сигаретами в темноте, спорт-шоп с оторванной от здания буквой «д», который все называли «аидас», а рядом другой — «АРЕНДА», напротив друг друга четыре магазина дверей, которые были разделены сток-маркетом одежды для беременных, закрытым, и пивом на розлив, а дальше ещё несколько старых магазинов, замотанных в красное полотно — «АРЕНДА». Ваня знал, что чем дальше идёт, тем больше будет этих надписей. Он и сам в ближайшее время хотел повесить такую на свой офис. По-хорошему, это надо было сделать ещё прошлой осенью, через полгода, как он вернулся из-за болезни матери. Уже тогда всё определилось: клиентов почти не было, а те, что заходили, брали мазь за триста рублей и частенько не возвращались. Не украшала ситуацию и полная некомпетентность Вани как управляющего: товар почти никогда не сходился с кассой, накладные произвольно валялись в разных частях магазина, а свежий долг по кредиту всё рос. Нельзя сказать, что он не старался всё исправить, но любая проблема вызывала в нём приступ паники, ведь он абсолютно не понимал, что делает. До этого он продавал только свои картины на Невском, но продавал паршиво: ему едва хватало денег на оплату комнаты в хостеле; да и картины были невысокого качества. Ваня не раз слышал, что у него талант, но его писанина, что бы он ни делал, получалась заранее мёртвой, словно и не картины с натуры, а скучные и несвязные миражи, может, и была возможность превратить это в свой стиль, но он не смог. В итоге все его работы так и остались валяться на подоконнике в том хостеле, а он в спешке уехал, надеясь спасти смертельно больное семейное дело. Не вышло. Мамы не стало в сентябре. Предложения по сдаче поступили почти сразу, но Ваня отказывался, обычно говоря, что из-за воспоминаний, которые там остались: отчасти это было так, но правда была в другом. Ивана всегда вгоняли в тоску эти вывески, ведь сдать помещение — это всегда отчаяние. Когда ты закрываешь площадь, ты ещё надеешься что-нибудь там открыть, у тебя всегда есть маленькое окошко, в которое ты смотришь и думаешь, что сделаешь ремонт, найдёшь другую компанию или, чем чёрт не шутит, откроешь свою, возьмёшь новый кредит на товар и начнёшь заново. Когда ты сдаёшь помещение, заранее знаешь, что это конец. Даже если его и снимут, будут деньги, но не будет завтра, окно, которое пропускало немного света, навсегда закроется. Иван точно знал это: он видел десятки пьяниц, которые побирались по Васильевскому острову, но при этом далеко не все из них были бездомными. Многие жили на деньги от сданной комнаты в общежитии. Ваня даже разговорился с одним из таких, тот, конечно, в ближайшее время хотел найти работу, много рассказывал о великих предках и своём великолепном советском образовании — всё это с яростью, жизнью! Каждый день Иван смотрел, как этот человек ходит по 7-й линии, приставая к прохожим. Это не была смерть. Смерть — это естественный процесс, но то была единственная вещь, противная Вселенной. Стагнация. Раны заживают, переломы срастаются, трупы разлагаются, выделяя миллиарды атомов, которые разлетаются по миру, звёзды взрываются, создавая материал для бесконечного движения — ничего не останавливается, никогда. Потому Ваня и не сдавал магазин: он не видел ничего страшнее «арендного человека» — человека, который не происходит.

Плечо начало сварливо ныть от тяжести, Иван взял канистру в другую руку, та булькнула. Ваня дошёл до места: два магазина одной сетевой фирмы стояли, злобно рассматривая друг друга. По левую руку была точка конкурентов, по правую — его собственная. Иван шёл по левой стороне. Он подошёл к ступенькам у двери и аккуратно снял центральную плитку: парень не раз видел, как продавщицы оставляют там ключ для сменщицы, который был там и на этот раз. Он спокойно зашёл внутрь, сигнализация не работала, ему об этом намекнули, когда он последний раз заходил платить за охрану: видимо конкуренты давно не платили. Помещение было интуитивно знакомым, очевидно, его обставляла сама тётя Лена — даже через годы натуральной войны, которую устроила эта женщина с его семьёй, Ваня никак не мог называть её по-другому. Магазин был почти точной копией стоящего напротив, только с деревенским колоритом вроде странной, безвкусной вывески над стойкой и древнего кассового аппарата, которым, очевидно, всё ещё пользовались, хотя рядом и стоял компьютер. Ваня снял крышку и медленно прошёлся внутри, разлив половину содержимого канистры. Он не тряс ей в исступлении: несмотря на всю грязь, вылитую на его мать, на распущенные слухи, бывшая владелица так и осталась для него «тётей Леной» — странной гэкающей женщиной в плохо сидящем, но недешёвом деловом костюме. Когда-то она ходила на семинары его матери по маркетингу, потом была одним из первых, наиболее бойких, распространителей, а потом что-то переклинило, а может, так и планировалось. Началось всё с безосновательного слуха о скором закрытии магазина Ваниной семьи и перетягивания клиентов, потом пошли бесконечные жалобы о нарушении регламента компании, которые раз в неделю отправлялись в головной офис, в конце концов дошло до простых и нелепых, но наиболее действенных, оскорбительных слухов — и так пять лет. «Тётя Лена» умерла два года назад: когда оборот обоих магазинов стал мизерным. Владелицей стала её сестра, которая тут же распустила байку о том, что семья Прокофьевых наслала порчу на «тётю Лену», и та слегла от рака. Ваня тогда успокаивал плачущую мать, со смехом вспоминая, как она спросила: «Почему дьявола в фильме вызывают звёздочкой?» Сейчас всё это было неважно, клиентов не было ни у кого. Ваня достал спичку, зажёг и, выходя, бросил на пол. Он спокойно, даже не посмотрев вокруг, пересёк дорогу и повторил всё то же в своём магазине. Только прихватив складной стул, который, как он помнил, его мать выбирала ещё со своими родителями, когда помещение только открывалось. Дед тогда вообще не понимал странного дизайна торговой площади, который сделали студенты из местного училища искусств, но молчал, хоть и бубнил что-то под нос. Выходя, Иван на минуту встал в проёме и закурил. Он посмотрел на голубоватые стены, как раненый смотрит на заражённую гангреной ногу. Не то чтобы Ваня засомневался, просто внутри всё неимоверно сжалось — ощущение, будто все органы резко стянуло в одну точку, спрессовав со страшной и неведомой ему силой, как частицы перед взрывом. Он моргнул. Настал черёд пустоты.

Иван поставил стул посреди дороги и сел — машин в это время никогда не бывало. Треск был слышен с обеих сторон. Иван Прокофьев посмотрел вперёд: как и раньше, там была чернота, но дорога впервые осветилась.