Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года

Коллектив авторов, 2014

Первый том Кембриджской истории капитализма содержит подробный рассказ о развитии капитализма с самых ранних его этапов. Начиная с его далеких истоков в Древнем Вавилоне, главы тома одна за другой прослеживают его путь до «земли обетованной» капитализма в Америке. Авторы из разных стран рассуждают о вкладе цивилизаций Греции, Рима и Азии, а также империй Китая, Индии и Аравии в развитие капитализма в широких географических рамках и сравнительной перспективе. Они определяют, какие черты современного капитализма присутствовали в каждом рассматриваемом времени и месте, а также причины того, почему различные предшественники капитализма не смогли выжить. Рассматривая итоговый успех средневековой Европы и примеры городов-государств Северной Италии и Нидерландов, авторы рассказывают о том, каким образом британский меркантилизм привел к европейским имитациям и американским успехам и в конечном итоге о том, как капитализм стал глобальным. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

3. Капитализм и древнегреческая экономика

Ален Брессон

МОЖЕМ ЛИ мы говорить о капитализме в древнегреческом мире, приблизительно с 800 года до н. э. и до начала нашей эры? Или этот вопрос полностью лишен смысла? Оправданно ли проведение параллели между историческим развитием древнего классического мира, сначала Греции, а затем Рима, и развитием европейской «капиталистической революции» в раннее Новое время и Новое время? Должны ли мы использовать более широкое определение «капитализма» для того, чтобы осмыслить «капиталистические аспекты» таких обществ, как те, что существовали в классическом Cредиземноморье? Всё это вполне осмысленные вопросы. Но для начала следует подчеркнуть, что включение экономики существовавших в прошлом государств, таких как Вавилон или государства классической античности, в дискуссию о «капитализме» заключает в себе ряд самых желательных преимуществ. Во-первых, это позволяет нам вернуться к диалогу об экономическом развитии в перспективе longue durée, который был прерван на десятилетия. Во-вторых, что не менее интересно, не только возможные сходства, но и противоположности в организации этих сложных экономических систем прошлого и современных «капиталистических» обществ ведут к взаимным вопросам о формах их экономического развития. По-новому может быть также поставлен не теряющий актуальности вопрос о том, почему экономические системы классического античного периода «не смогли» совершить «большого скачка» к современному капитализму и вообще современности.

Античность и капитализм

Тема возможной «капиталистической» природы античной экономики активно обсуждалась в немецких академических кругах в конце XIX — начале XX веков. Это был период индустриализации, который сопровождался радикальной трансформацией не только организации производства, но и социальной организации в целом. За период продолжительностью в три поколения, приблизительно с 1830 по 1900 год, все еще преимущественно аграрное общество, где сельское хозяйство и ремесла составляли основную массу производства, было вытеснено и на смену ему пришел мир преимущественно городской, где преобладали тяжелая промышленность и массовое, ориентированное на рынок, производство. Банки и фабрики стали основой структуры нового социально-экономического пейзажа. Капитализм, или то, что таковым представлялось, можно было проанализировать как сочетание, с одной стороны, новой финансовой системы, способной мобилизовать огромные финансовые средства, и, с другой стороны, новых методов производства и организации, направленных на массовое производство; при этом в самом центре этой конфигурации был научный прогресс. Эта структура позволила очень сильно повысить количество энергии и производства на душу населения. Она также поставила под сомнение традиционные ценности и формы общественной жизни старого режима, преобладавшего в течение столетий. В Европе, а именно в Германии, переход к новой социальной системе оказался особенно быстрым. Прорыв был настолько мощным и впечатляющим, что не мог не вызвать дискуссий среди общественных мыслителей, экономистов и историков в новых и замечательно активных немецких университетах. Кроме того, в этом мире все еще был в самом зените престиж классического мира, и представители элитных кругов были, как правило, погружены в латинскую и греческую культуры. Поэтому неудивительно, что был поставлен вопрос о том, могли ли Греция и Рим, эти престижные цивилизации прошлого, с их колоссальными достижениями в искусстве, литературе и философии, пережить похожую трансформацию. Это стало отправной точкой дискуссии о природе античной экономики, которая ведется до сих пор.

Фактически в самом начале споры о природе античной экономики развились в рамках дискуссии о том, какую политику следовало принять Германскому рейху. От свободной торговли скоро отказались как от британского фокуса, направленного на завоевание иностранных рынков. Немецкое государство поддерживало политику государственного вмешательства и закрытого экономического развития с высокими импортными и низкими экспортными пошлинами, направленными на завоевание зарубежных рынков. Эта политика «национальной экономики» была принята и теоретически развивалась в различных кругах немецкой академической среды. Немецкая историческая школа экономики постулировала целостный подход и яростно противостояла британским защитникам экономического либерализма и их концепциям, основанным на предпочтениях индивидуумов на открытом рынке.

Это были исторические предпосылки дискуссии о природе античной экономики. Главный вопрос заключался в том, разделяла ли античная экономика черты нового «капиталистического общества». На этот вопрос давались диаметрально противоположные ответы. Однако большинство участников спора разделяло эволюционную точку зрения, пропитывавшую европейскую мысль того времени, которая предполагала, что каждый «этап» в истории человечества характеризовался особой формой экономической и социальной организации. Среди самых видных фигур исторической школы был Карл Бюхер, питавший сильнейший интерес к античной экономике. С его точки зрения, античный мир не только игнорировал капитализм, но представлял собой антимодель капиталистического общества, как он доказывал в своей книге о «подъеме национальной экономики» (Bucher 1968 [1893]). Для него капиталистическая экономика должна была определяться существованием, с одной стороны, основного капитала в форме машин, сырья и соответствующих зданий, а также, с другой стороны, существованием абстрактного капитала в форме кредитов, облигаций, акций и других финансовых инструментов. Финансы обеспечивали связь между составляющими экономики. Для Бюхера античный мир не имел каких-либо «признаков капитализма» и находился на этапе домашнего производства и потребления. Каждое домохозяйство стремилось удовлетворить собственные нужды. Самодостаточность была также девизом и для государства. Торговля и деньги играли незначительную роль. Только намного позже, после этапа «городской экономики» (Средние века), смогла развиться национальная экономика, соответствовавшая эпохе капитализма. Легко видеть, почему Бюхер стал лидером направления, которое скоро было названо «примитивистской» школой древней экономики.

Наиболее известными оппонентами этой теории были историки Эдуард Мейер и Карл Юлиус Белох, которые, напротив, усматривали в античном мире необыкновенно «современное» экономическое развитие (Finley 1979, Schneider 1990). Они отстаивали идею о колоссальном и беспрецедентном развитии городов и городского населения, введении чеканки монет и вообще использовании денег, а также мощном развитии торговли. Согласно Мейеру, можно было также наблюдать существование фабрик и конкуренции между городами с целью выгодного представления своей продукции на зарубежных рынках. Кроме того, Мейер считал, что «большие деньги» (das GroEkapital) стали причиной исчезновения мелких ферм. В таком описании древнегреческая экономика предстает очень похожей на современную. Именно поэтому, в противоположность Бюхеру, Мейер и Белох могут быть определены как «модернисты». След эволюционизма можно заметить в описании различных фаз развития древнегреческой экономики, которые предполагались аналогичными западноевропейским фазам развития в Средние века, раннее Новое время и Новое время.

На самом деле, с самого начала должно было быть ясно, что крупные фабрики и конкуренция между городами с целью вывода продукции своего производства на зарубежные рынки не были характеристиками античной экономики. Это не означает, что не могло существовать крупных ремесленных мастерских. Такие мастерские, конечно же, могли существовать, и на них работали обычно несколько десятков работников (иногда до 120, как в случае метека Кефала, жившего в Афинах в IV веке, о чем упомянул Лисий в речи XII(19) [Todd 2000], Лисий 1994, с. 140–141), но они были редки. Даже если они могли быть организованы на базе технического разделения труда (со специализацией работы в мастерской), они не требовали существенного объема капитала, так как технологии, которые являются основанием для значительных инвестиций в станки (как во времена промышленной революции) попросту отсутствовали. Кроме того, соперничество между древними торговыми городами было нормой. Однако эти города обычно стремились получить торговые привилегии у других государств, а не состязаться в продаже своей продукции по более низким ценам на открытом рынке.

Таким образом, если вопрос о существовании капитализма ставится в смысле наличия или отсутствия крупной промышленности в античном мире (будь то Греция или Рим), то ответ на него, безусловно, будет отрицательным. Но уже во времена зарождения спора между «примитивистами» и «модернистами» в ходе этого спора о «капиталистической природе» античной экономики можно заметить интересный поворот. Вопросы вышли за пределы наличия или отсутствия фабрик. Ведь если Мейер был совершенно не прав, когда полагал, что в античном мире существовали фабрики, сравнимые с фабриками его времени, то не прав был и Бюхер, определяя экономику античного мира как экономическую систему, построенную на самопотреблении и игнорировании рынка и финансов. Отсюда Роберт Пёльман понял, что в античной экономике капитал преобладал через мощное развитие торговли, процентных займов, ренты и рабства (Pohlmann 1925). Античный «дух капитализма» проявлялся в существовании людей, целиком посвящавших себя поискам прибыли. Это была практика хрематистики, или торговли деньгами, осуждаемая Аристотелем. Знаменитое salve lucrum («да здравствует прибыль»), начертанное у входа в один из домов в Помпеях, могло бы быть их девизом.

Идеи Пёльмана были на одной волне с «Современным капитализмом» (1902) Вернера Зомбарта (Зомбарт 1904). Действительно, на том этапе свой карьеры находившийся под сильным влиянием марксистских идей, Зомбарт отстаивал существование двух классов населения — держателей капитала и работников, лишенных каких-либо прав собственности на средства производства. Он также подчеркивал, что капитализм требовал особого расположения ума, которое характеризуется отсутствием связи с каким-либо конкретным национальным интересом, а также в высшей степени рациональным подходом к социальным или экономическим явлениям. В соответствии с предрассудками своего времени, Зомбарт связывал капитализм с иудаизмом (Sombart 1913, Зомбарт 2005). В его глазах одной из ключевых характеристик новой капиталистической фирмы была бухгалтерская система двойной записи. Она была изобретена в Средние века в мире итальянских торговых городов, но до полного совершенства была доведена только с полным развитием капитализма. Зомбарт считал, что рациональное управление капиталистической фирмой без этой системы было невозможно.

Во многих смыслах Макс Вебер, который по праву остается гигантом среди теоретиков того периода, предложил идеи, близкие к идеям Зомбарта. Вебер полагал, что истоки капитализма находились в протестантизме (Weber 1930 [1904–1905], Вебер 2013). Кроме того, он настаивал на том, что в развитии капитализма сыграло свою роль рациональное отношение к жизни и труду в целом. Здесь решающим фактором (более значимым, чем система двойной записи в бухгалтерии, роль которой отстаивал Зомбарт) стало отделение капитала в капиталистической фирме от индивидуальной собственности (Swedberg 1998: 7-21; Weber 1968 [1921–1922]). Конечно, эти элементы абсолютно отсутствовали в древности, чему Вебер, что интересно, уделил особое внимание (Weber 1976 [1909]). Сам Вебер не воздерживался от использования термина «капитализм» применительно к античной экономике при условии, что его значение сводилось к обозначению существования развитой морской торговли, банковской деятельности, плантационного хозяйства и, конечно же, рабства (Love 1991: 9-55). Однако для него отсутствие специфических черт капиталистического развития имело также и негативную сторону. Систематическое пренебрежение усовершенствованием сельского хозяйства и отсутствие технического прогресса в производстве обрекло этот мир на экономическую стагнацию. Ограниченный рост мог продолжаться до тех пор, пока независимые города или государства были способны использовать возможности, предлагаемые фрагментированным Средиземноморьем. Стагнация с начала и до конца была решающей характеристикой античной экономики. В определении Вебера это был «идеальный тип» античной экономики (Swedberg 1998: 193–196). Унификация Средиземноморья и установление римского правления с его колоссальным увеличением роли государства запустили фатальный для экономики античного мира процесс упадка, который нельзя было остановить.

Таково было состояние научной дискуссии в 1920-е годы. Любопытно, что эта дискуссия застыла, дойдя до конца 1980-х годов в форме окаменелости. Она сосредоточилась лишь на самой примитивистской стороне Вебера, как было со знаменитой «Античной экономикой» Мозеса Финли (Finley 1999 [1973]). Вплоть до предыдущего поколения все еще предполагалось, что Древняя Греция представляла собой общество, в котором доминировала элита, состоявшая из богатых землевладельцев, которые жили в городах и эксплуатировали бедную деревню, где люди жили в полнейшей нищете. Преобладавшая ортодоксальная точка зрения признавала существование торговли, но эта торговля предполагалась ограниченной, поскольку считалось, что она функционировала почти исключительно ради обеспечения предметов роскоши для элиты. Финансовые операции при таком понимании должны были оставаться примитивными и в основном заключаться в практике частных ростовщиков. Могло происходить увеличение численности населения или даже рост объемов производства. Но такой (ограниченный) рост имел бы чисто экстенсивный характер, т. е. был бы механическим результатом роста численности населения. Но интенсивного роста с соответствующим ростом доходов на душу населения не предполагалось. Отсутствие роста производительности связывалось с отсутствием технического прогресса, в свою очередь коренившегося в отсутствии интереса элиты к любого рода инвестициям в исследования.

Вывод был очевиден: стагнирующая экономика и общество, основанное на сборе земельной ренты с бедных эксплуатируемых крестьян, вряд ли могут быть определены как капиталистические. Именно поэтому также возможный «капиталистический» аспект классической античной экономики теперь был полностью исключен из общей картины. Если бы такое видение было верным, для Древней Греции не было бы места в мировой истории капитализма.

Эта, казалось бы, столь авторитетная ортодоксальная позиция сейчас полностью утратила актуальность. Последние исследования (Bowman and Wilson 2009; Scheidel 2012; Scheidel, Morris, and Sailer 2007) создали новую, гораздо более динамичную, картину античной экономики в целом. Это не делает античную греческую экономику «современной капиталистической экономикой». Но среди передовых обществ этого периода, соответствующего отрезку времени приблизительно с 1000 года до н. э. по 1700 год н. э., когда основная масса выпускавшейся продукции являлась продукцией сельскохозяйственного производства, Древняя Греция (а после нее Римская империя в начале своего существования) демонстрирует признаки исключительно динамичного общества и экономики. Наблюдался удивительно интенсивный рост, основанный на очень благоприятных глобальных институциональных рамках, разделении труда, экстенсивной торговле, радикальных улучшениях в финансовой и договорной практике, а также технических нововведениях.

Это не делает Древнюю Грецию истинным капиталистическим обществом, если мы ограничим определение капиталистического общества до такого, в котором созданный человеком капитал (а не земля) является главным фактором производства и где накопление капитала в рамках конкурентных рынков играет ключевую роль в определении экономических институтов. Однако Древняя Греция по праву занимает свое место в мировой истории капитализма, так как служит источником сравнительной информации для последующего и более продвинутого экономического развития, а также просто благодаря своему фундаментальному и долговечному вкладу в технологии, науку и экономические институты в перспективе longue durée.

Рост, население и потребление

Измерение роста, наблюдавшегося в прошлом, всегда представляет собой сложную задачу. Мы можем использовать только косвенные данные, на основании которых можно сделать оценку роста. Хотя сами цифры, полученные в результате такой оценки, постоянно будут объектом споров, факт происходившего роста вне сомнений, и это полностью меняет картину стагнирующего общества в старой парадигме. Именно в этом смысле выражение «богатые эллины» лучше всего характеризует древнегреческую экономику (Ober 2010). Экономический рост греческого мира не происходил в изоляции внутри Средиземноморья. Он вызывал более обширный рост, в котором Запад занял отчетливую лидирующую позицию после 200 года до н. э. и, в свою очередь, был частью этого роста. Данные статистики кораблекрушений в период с 700 года до н. э. до начала нашей эры (рис. 3.1) неопровержимо свидетельствуют об исключительном росте торговли и, следовательно, глобального процветания в этот период. После приблизительно 50 года амфоры сменились бочками. Поскольку амфоры являются лучшим обозначением места кораблекрушения, а деревянные бочки гниют, это также означает, что кораблекрушения перестали быть столь надежным источником косвенных данных об экономической деятельности в период после I века, каким они были для предшествующего периода.

РИС. 3.1.

Средиземноморские кораблекрушения, датируемые в диапазоне ста лет, показанные в соответствии с равной вероятностью крушения в любой год диапазона для каждого крушения

Источник: Wilson 2011a: 35, рис. 2.4.

Для Древней Греции археологические данные (количество населенных мест и их размер) также представляют неопровержимое свидетельство мощного демографического роста в период с начала I тысячелетия до н. э. и концом IV века до н. э., хотя и при наличии региональной специфики (Scheidel 2007: 44–47). Более точно, начиная приблизительно с 750 года по 300 год до н. э. численность населения могла вырасти вчетверо (некоторые ученые утверждают, что значительно выше), а иммиграция из самой Греции привела к тому, что группы греческого населения осели в Южной Италии, на Сицилии, а также в Северной Африке и вокруг Черного моря (Morris 2006b).

Вне всяких сомнений, материковая Греция и Киклады около 300 года до н. э. были населены гуще, чем в конце XIX столетия. После 300 года до н. э., однако, начался медленный спад, по крайней мере в материковой Греции и на островах, который стал более заметным в конце периода эллинизма. Напротив, в Малой Азии и на соседних с ней островах демографический рост продолжался до конца периода эллинизма, а это означает, что существование региональной специфики и контрастов в развитии также нуждается в объяснении, как и первоначальный всплеск численности населения в Греции. Как смогла Греция прокормить своих людей, которых становилось все больше? Этот вопрос требует ответа тем более, что, согласно археологическим данным, не только увеличивалась численность населения, но росло также производство и потребление на одного человека.

Это новое процветание можно видеть и в коллективном, и в частном потреблении. Общественные блага, такие как канализация, фонтаны, стадионы, бани, а также общественные сады, праздники и иногда библиотеки в то время предоставляли услуги, которые в основном не были известны другим цивилизациям. Качество этих услуг резко выросло в конце классического периода и достигло высшей точки в период эллинизма. Что касается частного потребления, то оно широко засвидетельствовано количеством товаров, доступным значительно большей, чем пять веков назад, доле населения в классический период, а самого высокого значения этот показатель достиг в период эллинизма. Дома были больше по площади и обычно оснащались черепичной крышей и резервуаром для воды; обычными предметами потребления были одежда, основная домашняя утварь (например, столовые приборы, горшки и сковороды из керамики и металла), как правило, достаточное количество умеренно разнообразной пищи, а также ванны, металлические дверные замки, детские игрушки и надгробные камни для умерших (даже рабы иногда могли рассчитывать на небольшой памятник), о чем свидетельствуют как детали вазовой росписи, так и многочисленные археологические находки (Morris 2004, 2005; Ober 2010).

Это не делало Грецию обществом потребления в современном смысле этого слова, так как в ней все еще преобладала нужда, а не изобилие. Но по крайней мере это было общество, в котором значительная часть населения получила доступ к широкому набору базовых товаров, и даже товаров почти роскошных. Этому не было прецедентов до начала Нового времени в Англии и Нидерландах (где уровень потребления был, несомненно, еще выше). То же самое можно сказать о годовом приросте капитального дохода на душу населения, даже если этот прирост лежал в диапазоне 0,07-0,14 % (Ober 2010: 251). Совокупный темп роста в течение очень длительного периода существенно превышал показатели любого другого общества того времени. То же самое наблюдение было бы верным и в случае любого другого общества до прорыва, произошедшего в Голландии, а затем в Британии в начале Нового времени. Это означает, что древнегреческой экономике удалось также избежать обычной мальтузианской ловушки, когда рост доходов на душу населения быстро нейтрализуется демографическим ростом.

Особые условия города-государства

Чтобы осмыслить этот рост греческого мира в архаический и классический периоды — рост, который также имел место в новых эллинизированных регионах эллинистического мира, мы должны отметить, что он очевидным образом привязан к оригинальному институту: новой и специфической форме города-государства. До масштабного крушения в конце бронзового века политические и экономические институты греческого мира не отличались от институтов империй Ближнего Востока, особенно могущественных месопотамских царств. Это был мир со сложным дворцовым хозяйством, построенный на дани, выплачиваемой царю в натуральной форме местными крестьянскими общинами (Shelmerdine, Bennet, and Preston 2008). Вскоре после 1200 года до н. э. в микенской Греции, как и в ближневосточных царствах, начался процесс разрушения (Deger-Jalkotzy 2008). После этого общего кризиса в конце бронзового века восточные государства восстановились на похожей основе, где в натуральной форме выплачивалась дань, а царь снабжал продовольствием своих слуг, чиновников и солдат. Однако в I тысячелетии до н. э. мы можем наблюдать также увеличение роли ценных металлов, преимущественно необработанного серебра, в переносе стоимости. Куски серебра, надлежащим образом взвешенные, могли использоваться в сделках государством, храмами и даже людьми. Но все же серебро не было уникальной и универсальной формой оплаты или сохранения стоимости. Все еще были обычны платежи зерном или другими товарами, например при оплате труда. Однако серебро в качестве денег играло все большую роль в Вавилоне VII и VI веков (то же самое можно сказать о Месопотамии и наиболее развитых частях Ближнего Востока в период Ахеменидов). Отсюда возникла новая, хотя и специфическая, форма рыночной экономики (Jursa 2010: 4б9-753).

Нам не следует забывать о том, что альтернативным для греческого города-государства институтом в архаическом и классическом мире была основанная на сборе дани империя. В конце архаического периода, после 525 года до н. э., все восточные империи были объединены в одну Персидскую империю, которая переживала удивительный период роста и успеха (Bedford 2007). Не стоит умалять привлекательность этой системы и бросаемый ею вызов. Если в средиземноморско-ближневосточном мире этого времени существовал «институциональный выбор», то это был выбор между греческой моделью организации и иерархической бюрократической империей, в которой доминировала одна нация — персы.

Греческий мир пошел по совсем другому пути. После крупного падения в конце бронзового века он реорганизовался на новой основе (Morris 2006a). Новый мир железного века был основан на мириадах мелких государств, каждое из которых развило свой особый характер и часто воевало с соседями (Hall 2007). В начале железного века аристократия землевладельцев и военачальников господствовала над крестьянами и сконцентрировала в своих руках как управление подневольным трудом, так и налоги в натуральной форме, а также предметы роскоши, которые привозились с Ближнего Востока торговцами с дальними странами (Morgan 2009; Osborne 2009: 35–65). Однако вместо того, чтобы превратиться в более крупные государства, которые собирали бы дань и последовательно разрушали и вбирали в себя своих соседей, эти государства избрали другой путь.

Глубина разрушения предыдущей дворцовой системы бронзового века, безусловно, служила необходимой предпосылкой для возникновения этого особого пути, по которому стал развиваться греческий мир. Появление железа и других технологий, а также новый старт в торговле с дальними странами принесли новое благосостояние. Можно предположить, что эти аристократические государства с легкостью могли приобщиться к выгодам этого нового благосостояния. Но непрекращающиеся распри между городами-государствами привели к другому равновесному состоянию. Правящие классы нуждались в военной помощи крестьян для поддержки независимости города-государства. По этой причине они должны были наделить обычных людей беспрецедентными политическими привилегиями. Солдаты из числа крестьян владели собственным оружием и доспехами и поэтому не могли быть превращены в массу нищих и политически безгласных зависимых сельских жителей. Даже притом что такое объяснение нуждается в более тонкой доработке (Krentz 2007), оно все же выдерживает критику. В течение длительного периода большинству городов-государств не удавалось разрушить и поработить своих соседей (Osborne 2009: 161–189). Кроме того, до краткого персидского вторжения в начале V века материковой Греции ни разу не угрожали внешние враги. (Если бы это происходило, микрогосударствам на смену пришли бы несколько или даже одно единое и мощное государство, или же агрессору легко удалось бы победить.) В результате возникла оригинальная ситуация равновесия как между городами-государствами, так и между аристократией и народом (Morris 2009).

Вместо мира, подчиненного одному суверену, или мира, в котором ограниченное количество богатых аристократов противостояло бы народу, крайне бедному и лишенному каких-либо политических прав, мы видим наделенный самосознанием народ с преуспевающим средним классом крестьян-фермеров, которые могли противостоять стремлению аристократии монополизировать политическую власть. Это была не демократия. Демократия была специфическим явлением в самом конце архаического — начале классического периодов. Но это сочетание военных и экономических возможностей крестьян-фермеров послужило основой для особой формы политического контракта внутри города-государства. Для архаического и классического греческого мира было характерно возникновение ряда политических соглашений, которым подчинялась жизнь общества.

Как это бесконечно повторялось в законах и указах уже во второй половине VII века до н. э., закон обсуждался и принимался голосованием членов сообщества и относился к каждому из них. Особые правила были призваны предотвратить монополизацию власти в городе небольшой группой или одним человеком. Это не означает, что этого никогда не случалось, но поразительная черта политической жизни Древней Греции заключалась в том, что крайние олигархические или тиранические режимы (диктаторские, как сказали бы мы сегодня) всегда оказывались нестабильными и в конце концов рушились и что рано или поздно власть регулярно возвращалась к новым, более эгалитарным, системам. Нет никакой случайности в том, что в конце архаического периода эфесский философ Гераклит смог провозгласить следующее: «Должно народу биться в пользу закона — в пользу исконного — словно за стены» (Heraclitus tr. Waterfield [2000]: 45 fragment 53 = Diels-Kranz [1951–1952] fragment 22B₄₄ = Diogenes Laertius Lives of Eminent Philosophers 9.2.2–3 Long [1964], Гераклит 2012, с. 191).

Иными словами, в древнегреческом мире правил закон. Закон обеспечивал фундаментальную институциональную основу для развития частной собственности и безопасного заключения контрактов. В классической и эллинистической Греции в случае нарушения контракта стороны могли обратиться в суд. Это было особенно важно для торговли с дальними странами, так как города обеспечивали юридические рамки, необходимые для безопасности сделок (см.: Cohen 1973; Lanni 2006: 149–174, где рассматривается ситуация в Афинах). Это, в свою очередь, обеспечивало институциональную стабильность, которая представляла собой лучший стимул для частной инициативы и экономического прогресса. В то время как в архаическом мире только богатые обладали правом голоса в городе, демократия соответствовала фазе распространения реальных гражданских прав на всех членов сообщества. Этому режиму предстояло стать стандартным в конце классического периода и на протяжении периода эллинизма. В конце периода эллинизма этот контракт был решительно нарушен, а установление господства Рима над Грецией также принесло с собой режим, при котором монополия на политическую власть принадлежала элите.

Рынок, финансы и организация бизнеса

Торговля, как внутренняя в пределах города, так и торговля с внешним миром, греческим и не греческим, имела первостепенное значение для экономики Древней Греции. Особой чертой греческого города было существование двух институтов: агоры, или внутреннего рынка, и эмпориона, т. е. рынка, ориентированного на внешнюю торговлю (Bresson 2000: 263–307). Агора была рынком, куда каждый мог принести свою продукцию и свободно ее продать под защитой закона. В древнегреческих городах налоги были сравнительно невысокими, примерно 10 % на сельскохозяйственную продукцию. Это означает, что у крестьян и других производителей был стимул доставлять на рынок намного больше продукции, чем на Ближнем Востоке, где налоги были значительно выше. Греческие рынки обеспечивали более чем удобный выход для случайных излишков; они также давали стимул производителям сконцентрироваться на поставке конкретной продукции для конкретных рынков. Это означало, что с течением времени, хотя из соображений безопасности в изменчивом мире производство основных продуктов питания на фермах никогда не прекращалось, имела место реорганизация продукции с целью ее продажи на рынке. Когда-то популярное представление о греческом сельском хозяйстве, пораженном рутиной и неэффективностью и ориентированном только на самодостаточность, должно быть полностью забыто. Греческие фермеры прекрасно знали, как с выгодой использовать возможности рынка.

То, что было верно в границах города-государства, было тем более верно в отношении международной торговли. Международная торговля была чрезвычайно деятельна и играла ключевую роль в жизни городов. Она была важна также в установлении международного разделения труда. Уже в конце архаического периода (800–480 год до н. э.), а все больше и больше в классический период, растущее греческое население в самой Греции не могло прокормиться продуктами местного производства. Центр греческого мира (материковая и эгейская Греция) массово импортировал зерно из «новых миров», которые были созданы греческими колонистами в предыдущие столетия. Афины знамениты в этом отношении, так как их население во второй половине IV века зависело от импортных поставок зерна, которое составляло от двух третей до трех четвертей в общем объеме (Whitby 1998). Однако большинство других городов-государств южной материковой и эгейской Греции также массово ввозили зерно из Южной Италии, с Сицилии, из Кирены (Bresson 2011), Египта и черноморских районов. Для оплаты этого импорта греческие города продавали ценные товары, такие как масло, вино, ремесленные изделия и предметы роскоши, или платили серебром, которое добывали в больших количествах.

Демографический рост в Древней Греции был бы невозможен без этой сети торговых партнеров, которые продавали зерно, а также необработанные металлы и ткани. Доступ к «дешевому» импортному зерну (поскольку Греция никогда не смогла бы вырастить такое огромное количество зерна или других товаров, которые импортировала) также позволил Греции специализироваться на производстве высококачественной продукции. Будучи далекой от существования в форме закрытого общества, ориентированного исключительно на удовлетворение самых насущных потребностей своего населения, Древняя Греция приняла участие в первой «мировой экономике», основанной на торговле с дальними странами. Торговля с дальними странами существовала и до этого во множестве контекстов. Например, в ассирийской колонии Канеш в Анатолии в начале II тысячелетия до н. э.: олово и ценные шерстяные ткани ввозились из Ассирии в Анатолию, а золото и серебро вывозились в обратном направлении (Veenhof 1997: 338–339, Veenhof and Eidem 2008: 82–90). Дорогостоящие товары все еще были приоритетным предметом торговли с дальними странами в Месопотамии I тысячелетия до н. э. (Graslin-Thome 2009).

Специфика греческого мира заключалась в том, что благодаря морскому транспорту и высокоразвитой торговой сети торговля с дальними странами шла не только дорогостоящими вещами, но и оптовыми партиями потребительских товаров. Инициатива производства зерна (кроме Египта, который представлял собой другой мир, даже после того, как греки получили власть над этой страной в 332 году до н. э.), выбор производства всегда были в руках фермеров, вне зависимости от их социального положения. Кроме того, инициатива торговых путешествий всегда принадлежала частным лицам, хотя иногда города могли выступить в качестве частных покупателей, стремясь получить лучшую часть существовавших на международном рынке товаров. Однако даже в этом случае фактическая перевозка товаров всегда оставалась в руках частных лиц. Но торговцам был нужен как капитал, так и защищающая их правовая система. Греция и в этом отношении была удивительно прогрессивна.

Роль рынка в древнегреческой (и древнеримской) экономике по-прежнему вызывает среди ученых самые горячие споры. Вопрос о рынке самом по себе связан с вопросом о торговле с дальними странами, хотя вообще это разные вопросы. Разумеется, торговля с дальними странами представляется одной из самых очевидных форм успеха античной экономики. В самом деле, сейчас, по всей видимости, все согласны с тем, что в начавшемся в древнегреческом мире (и, как следствие греческого прорыва, во всем Средиземноморье) дальнем торговом обмене наблюдался устойчивый и значительный рост. Этот факт, даже при определенных недостатках, присущих способу косвенной оценки объемов торговли, раз и навсегда может быть доказан статистическими данными о кораблекрушениях в Средиземноморье с архаического периода до конца периода эллинизма (см. рис. 3.1 выше). Покупаться и продаваться могло все, от основных продуктов питания, таких как зерно, вино и масло, до более утонченных предметов, таких как керамика, мебель, оружие, одежда, духи и книги, а также необработанные материалы или полуфабрикаты, такие как железо, медь и свинцовые слитки, шерсть, древесина и мрамор. Свидетельства этой торговли на дальние расстояния, как в форме кораблекрушений, так и в виде археологических находок на суше и в письменных источниках, сейчас имеются в огромном количестве, и отрицать их значимость больше невозможно.

Это не означает, что древний мир Средиземноморья был рынком совершенным или единым, который можно сравнить с современным рынком. В самом деле, несмотря на торговлю с дальними странами, существование которой нельзя отрицать, очевидно также присутствие региональной специфики (о периоде эллинизма см.: Reger 2011). Что касается Рима, то спор об интеграции рынка развивается в основном в связи с величиной торговых оборотов и уровнем благосостояния участников торговли (Wilson et al. 2012). Следует также отметить, что, кроме затрат, связанных с уровнем развития технологий в то время, существенное различие между древним Средиземноморьем и сегодняшним миром заключается в том, что значительная часть товаров попадала на рынок в результате политических ограничений: так было, например, при персидских сатрапах или эллинистических царях, когда они продавали или иногда отдавали (что было еще хуже для рыночного равновесия) на международный рынок зерно, собранное ими в качестве дани. Конечно же, это сильно влияло на деятельность производителей, которые были включены в рыночную систему города-государства. То же самое происходило при массовом порабощении иностранных, как правило, «варварских» племен. Это оказывало мощное разрушительное действие на возможный «рынок труда».

Фундаментальным нововведением древнегреческого мира было создание нового денежного инструмента: отчеканенного ценного металла (Howgego 1990, 1995: 1-18; Kroll 2012; Meadows 2008; Schaps 2004). Кроме технической стороны этой системы и базовых требований, необходимых для ее введения (наличия обильных источников ценных металлов в области Эгейского моря), трансформация денег из необработанного серебра (которые использовались на Ближнем Востоке и в Греции до введения отчеканенных денег) в монеты означала радикальную трансформацию роли денег в общественных отношениях. В месопотамской и в целом в восточносредиземноморской традиции деньги были сугубо личной собственностью. Это был товар, избираемый партнерами в сделке, и его точный состав определялся главными участниками сделки. В этом отношении государство вело себя точно так же, как и любой храм, банкир или землевладелец. В греческом же мире отчеканенные деньги означали, что город присутствовал во всех сделках, что все сделки касались города и потенциально всех его жителей. Заключение сделок в городе означало использование только той валюты, которую город наделил статусом законного платежного средства. Таким образом, сфера дорогих сделок находилась под контролем города. Эти сделки теперь были социализированы: вместо объекта чистого сопоставления сил частных лиц они стали частью сети взаимного обмена, которая определяла греческий город (о позднеклассическом и эллинистическом периодах см.: Bresson 2005a). Именно это имел в виду Платон, когда в «Государстве» (2 зб9с-371е) определил греческий город как сообщество, члены которого постоянно заключали сделки друг с другом к обоюдной выгоде (Bloom 1991: 46–48).

Таким образом, в зависимости от региона с конца архаического или с классического периода и позже монеты стали основной формой денег в греческом городе. Чеканка монет началась с электрума, искусственного сплава золота и серебра, на западе Малой Азии во второй половине VII века до н. э. Эта интегрированная денежная система стала уникальным и радикальным нововведением в мире того времени (Bresson 2009). Позже, в первой половине VI века до н. э., возникли первые случаи употребления чистого золота и чистого серебра. Эти два ценных металла преобладали в наиболее важных сделках (где использовались тяжелые серебряные или даже золотые монеты). Более легкие серебряные монеты, и даже бронзовые монеты с фидуциарной стоимостью, впервые введенные во второй половине V века, использовались даже в самых мелких сделках. Этот гибкий инструмент дал возможность инвестировать, например в торговлю или иной коммерческий бизнес (очень прибыльную деятельность в случае успешного путешествия).

В широком контексте скорость обращения капитала позволила финансировать любую деловую операцию. Так было в границах города, а также за его пределами, поскольку монеты с международным признанием стоимости (греки называли их «греческими деньгами») позволяли осуществлять быстрый и удобный перенос стоимости. Не подлежит также сомнению, что деньги в форме монет были инструментом государственного строительства и нового режима сбора налогов (von Reden 2007: 58–83; 2010: 18–47).

Кроме того, кредиты, выдаваемые напрямую отдельными людьми, группами «друзей», банками или святилищами, эффективно способствовали деловой активности (Chankowski 2011; Cohen 1992: 111–189; Gabrielsen 2005; Millett 1991: 109–217). Греческие города-государства в обычном порядке занимали средства, как внутри, так и вне своих границ (Migeotte 1984). Следует подчеркнуть, однако, что торговли долговыми инструментами не было ни в отношении частного, ни в отношении государственного долга (Andreau 2006). В этом, конечно же, заключается поразительное отличие от Европы Нового времени (Brewer 1989).

Исследователи деловых партнерств в мире греческих городов раньше сетовали на примитивность этих деловых партнерств. Отсутствие капиталистической фирмы, с ее развитой организационно-правовой формой, партнерством с ограниченной ответственностью и юридическим лицом предприятия, могло служить достаточным доказательством отсталости античной экономики. Те же самые замечания обыкновенно делались об отсутствии бухгалтерской системы двойной записи — единственной системы, с помощью которой можно измерить прибыльность капитала.

Действительно, современного типа капиталистической фирмы не существовало в Античности, ни в Греции, ни позднее в Риме. Нам даже следует отметить, что, будучи очень далеки от попыток создания постоянных организаций, предприниматели прилагали все усилия к разбиению своих предприятий на независимые друг от друга части. Например, вместо создания крупных коммерческих фирм партнеры соглашались сотрудничать только на основе единовременного предприятия. В нем могло участвовать множество инвесторов и один или несколько активных партнеров (торговцев и судовладельцев). Но они собирались вместе для одного путешествия и одного предприятия. После того как прибыль была разделена, обязательства, созданные контрактом, аннулировались. Для существования структуры подобного вида могло быть множество причин.

По знаменитому определению Коуза, капиталистическая фирма, в первую очередь, определяется как альтернатива координации производства и распределения через внешние рынки (Coase 1937). Однако, парадоксально и в отличие от средневекового мира, обращение к рынку в Античности было настолько простым, что не усматривалось необходимости в строительстве постоянных фирм в строгом смысле этого слова. Инвесторы могли заключить договор с рядом различных предприятий и таким образом минимизировать риски и максимизировать прибыль, наилучшим для себя образом выбирая объекты для инвестиций. Поскольку эти сделки можно было рассматривать как последовательность отдельных сделок, рассчитать доход на вложенный капитал было просто. Здесь не возникало необходимости в сложных бухгалтерских расчетах, которые были обязательны для средневековых торговых фирм, в первую очередь, потому, что только при условии точного бухгалтерского учета было возможно распределение прибыли между партнерами фирмы. Однако любопытно также, что они не представляли собой концентрированных форм организации, которые можно наблюдать уже в начале II тысячелетия до н. э. в ассирийской колонии Канеш (Veenhof 1997; Veenhof and Eidem 2008: 90–93). Греческий бизнес действовал в совсем других институциональных рамках, был географически более разнообразен, но при этом имел сравнительно хорошие правовые гарантии и его организация была менее концентрированной и более фрагментированной, однако поэтому и более гибкой.

Если мы хотим найти «фирмы» в Античности (хотя и часто только с одним собственником), то это сделать несложно. Их следует искать в основном (но не исключительно) в сельской местности, где на крупных фермах работали рабы. Внутри фермы рынок переставал существовать и рабы должны были подчиняться приказам, как солдаты в армии. Действительно, рынок создавал условия для существования фирмы, так как, с одной стороны, здание фермы, орудия и работников можно было купить на рынке, а с другой стороны, ферма производила продукцию для рынка. Инвестиционный капитал можно было взять в долг, что делало ферму абсолютно «капиталистическим» предприятием. Однако на повседневной основе, и это является ключевым отличием от современного капиталистического мира, фермер не обращался к рынку. Будучи далек от него, он делал все возможное для того, чтобы к нему не обращаться. Притом что кредит является центральным явлением в деятельности современной капиталистической фирмы (будучи необходимым для покупки сырья или инвестиций, требуемых данным контрактом), он не играл никакой роли в производственной деятельности античной фирмы, где фермер или его агент изо всех сил старались произвести на ферме все что только можно (например, семена, орудия, продукты, тягловый скот и т. д.) и максимизировать денежный доход от продажи урожая (Bresson and Bresson 2004). Именно поэтому бухгалтерия не развилась так, как в позднее Средневековье или Новое время. В греческом мире, однако, возникла изощренная бухгалтерская система одинарной записи, как можно видеть на примере крупных поместий в Египте Птолемеев или на Делосе, для управления крупными и сложными финансовыми операциями святилища Аполлона.

Рабство и другие формы принудительного труда

Рабство также является совершенной иллюстрацией специфического вида ограничения, которое античное государство накладывало на рынок. Образ рабства долгое время связывался с отсталыми и неуклюжими формами экономики. Ничто не могло бы быть столь далеко от истины. В действительности, практиковавшаяся в Древней Греции форма рабства, традиционно называемая системой рабского труда^[14], была не только совместима с ориентированной на рынок экономикой и интенсивным ростом, но только в связи с ней имела смысл.

По общему признанию, в материковой Греции в течение некоторого времени существовали различные формы принудительного труда. Первым его видом (хронологически первым в реальном применении) был труд крестьянских общин, которые должны были работать на земле своего господина (Garlan 1988: 85-106). Это была форма коллективной зависимости, как и в хорошо известном случае спартанских илотов (Hodkinson 2008). Этих крестьян нельзя было продать на рынке. Но их зависимость переходила по наследству. Это была система, в течение долгого времени преобладавшая в Южной Греции, в традиционных городах Спарты и Крита. Эти города характеризовались слабой связью с рынком, среди прочего в связи со своим желанием (в разной степени) отгородиться от международной торговли. Однако этой традиционной модели противостояли города, организованные по афинской модели, при которой каждый город объединял свою территорию, собирал вместе свои ресурсы и создавал ниши внутренних рынков. В этих городах основу труда составлял труд рабов, которых покупали и продавали на международном рынке, в то время как любая форма рабства для местного населения была запрещена. Чаще всего рабы поступали с негреческих, «варварских» территорий вокруг Эгейского моря или дальше от него (Garlan 1988: 45–55). Очевидным образом, эта система сохранялась благодаря фактору силы — в основе которого лежала эффективная военная организация свободного населения, ядро которого составляли граждане. Доля рабов в общем населении всегда была предметом дискуссий. Точно известно одно: в самых развитых греческих городах классического и эллинистического периодов рабство было массовым явлением. Рабы были заняты во всех возможных видах деятельности, как это можно видеть на примере Афин (Fisher 2003: 34–78). Они работали в сельском хозяйстве как на семейных фермах, так и (в большем количестве) в хозяйствах, которые специализировались на массовом производстве, ориентированном на рынок (особенно в изготовлении масла и вина, где требовалось много рабочей силы). То же самое относится к добыче полезных ископаемых (которое, учитывая производственные условия того времени, было сопряжено с многочисленными человеческими жертвами), а также к укладке камня и всем формам ремесла, от керамики до текстиля и изготовления оружия. Рабы также могли использоваться в качестве секретарей, учителей и управляющих, женщин обычно принуждали к проституции. Свободные работники также присутствовали во многих областях и трудились бок о бок с рабами, что можно было наблюдать на общественных стройках (Feyel 2006). Однако не должно быть сомнений в том, что после архаического периода — по крайней мере в самых развитых греческих городах, богатых капиталом и торговыми сетями, — основная часть общего объема продукции как в сельском хозяйстве, так и в ремеслах производилась рабами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Англ. «chattel-slavery», т. е. человек рассматривался как движимое имущество — «chattel». — Прим. пер.