Полосатая жизнь Эми Байлер

Келли Хармс, 2019

Эми Байлер – библиотекарь и мать-одиночка. В один прекрасный день ее бывший муж вернулся в родной город, и с этого момента скучная жизнь женщины изменилась навсегда. Оставив двоих детей с их отцом, Эми отправляется в Нью-Йорк на конференцию библиотекарей. Но вместо посещения скучных лекций она уходит в отрыв вместе со своими подругами, почувствовав себя наконец-то свободной. Эми Байлер не просто меняется сама, она мотивирует других «забить» на проблемы и посвятить время себе, назвав такой отпуск #мамспрингой. На пути чудесной транформации ее ждут новые знакомства и, кто знает, может быть, даже любовь?..

Глава 3

Дорогая мама,

я уже знаю, что ты сейчас скажешь: мне нельзя использовать читательский дневник только для того, чтобы жаловаться на книги. Поняла. Я должна делиться своими глубинными чувствами о том, что я читаю на этой неделе, и нужно писать именно так — от руки, в большом красивом альбоме, чтобы я поняла, как жили люди в старые времена, когда машины не летали, а по земле бродили динозавры.

Но понимаешь, это же очень странно — написать шутку и не получить в ответ смайлик! Писать сообщения настолько естественнее! Это настоящая беседа. Ты знаешь, когда тебя поняли, а когда нет. А вот это писание от руки — неестественное. Оно безответно. Это все равно что кричать в пустоту. Прочитаешь ли ты этот текст? Когда? Ты сейчас смеешься? Или ты читаешь мою писанину по диагонали? Ты хочешь что-то мне ответить?

Я люблю тебя, мам, правда. Но мне кажется, ты совсем не понимаешь, каково это быть… кем?.. Молодым? Кем-то другим, новым. Я — такой человек. Я прожила пятнадцать лет, и сейчас самое время познавать мир, а не дряхлеть и занудствовать. И прежде чем ты начнешь занудствовать (видишь!) на предмет твоей мудрости и опыта, позволь мне сказать, что я знаю, что ты и папа на медовый месяц летали в Париж. Но что еще вы делали вместе с тех пор? Что ты вообще делаешь для себя, для собственного удовольствия? Я вижу только, как ты работаешь и достаешь меня и Джо.

Что вроде бы и ничего. Я уже поняла, написав последнее предложение, что твоя жизнь сейчас — не про удовольствие, и это не совсем твой выбор. Это был выбор папы. Думаю, это он виноват в том, что твоя жизнь свелась к работе и продуктовым магазинам. Если бы он не ушел, вы бы наверняка снова съездили в Париж. А мы бы тоже с вами поехали, если бы он не ушел?

На самом деле я просто хотела сказать, что после долгих раздумий я решила не читать «Загадочное ночное убийство собаки». Весьма вероятно, что эта книга «очень важная», но уж точно не «очень интересная». Вместо нее я прочитаю «Пять дней в Париже» Даниэлы Стил. Она увлекла меня с самого начала. Там идет речь про сенатора, жена которого влюбляется в богатого мужчину. Ну ты сама знаешь.

Ого. Ты не можешь со мной спорить, потому что это дневник, а не сообщение в мессенджере. Ого! Я покорена.

С любовью,

твоя неграмотная дочь Кори.

На следующий день, как только в школе звенит звонок после последнего урока, я гарцующей походкой вхожу к Лине.

— Лина, — шепчу я. — Лина! Бросай все дела и пойдем выпьем кофе.

— Не могу, — отвечает она, сгорбившись за монитором. — На сайте RealSteal нереальные скидки. — Лина, бывшая монахиня, учитель, несущая детям ценности и этику, духовный наставник не только мой, но и моих детей, умудряется при этом быть заядлой шмоточницей. — Мне нужна вот эта сумка.

Я ставлю рядом с ней еще один стул и смотрю на экран:

— Знаешь, первый шаг — признать, что у тебя проблема.

— Эта фраза вызывает у меня недоумение. Первый шаг — это поверить, что у тебя есть проблема, так? И только потом ее можно признать. Если ты признаешь проблему, прежде чем ты поверишь, что она у тебя есть, разве будет от этого хоть какая-то польза?

— У тебя проблема, — четче выражаюсь я. — Поверь.

— У меня есть увлечение, — поправляет меня она. — Посмотри на это. — Лина поворачивает монитор ко мне.

— Это очень красивая сумка. Конечно, она совершенно не в стиле Лины. От Longchamp^[15]. Консервативная. Солидная. Почти что классически-скучная.

— Через десять минут цена снизится на десять процентов. В этот самый момент мне нужно успеть обновить страницу и купить ее первой.

— Мне кажется, твое время стоит этих десяти процентов, — говорю я, просто чтобы услышать ее контраргумент.

— А мне кажется, что первые десять минут после завершения уроков стоят ноль долларов. Если мы выйдем сейчас куда-нибудь за пределы школьных стен, везде будем натыкаться на учеников — на парковке, в кофейне, в парках, в лавках с мороженым, да даже в магазине батареек, потому что в 15.15, после уроков, они пойдут куда угодно, только не назад в школу. Хочешь со мной поговорить? Закрой дверь, сядь поудобнее, а я обновлю страницу, потому что здесь сейчас единственное место во всей округе, где нас не подслушает никто из учеников.

Я пожимаю плечами. Нужно отдать Лине должное, кресло у нее очень удобное — с низким сиденьем и высокой спинкой. Она нашла его чуть ли не на улице и сама перебила, купив строительный степлер и ткань с ярким цветочным принтом. По ее мнению, сидя в мягком кресле, люди раскрываются охотнее. Возможно, по той же самой причине сама она сидит в обычном учительском кресле из ближайшего гипермаркета.

— Вчера приходил Джон, — выпаливаю я, как только моя попа касается сиденья кресла.

После этих слов Лина наконец отрывает голову от экрана — впервые с тех пор, как я вошла.

— Ого, — удивленно тянет она, подняв брови.

— Он плакал!

— Вполне ожидаемо. — Она снова переводит взгляд на экран. — Что еще он делал?

— Хорошо отзывался об ужине, о том, как я воспитываю детей, об их оценках. Об их поведении за столом. Все время подлизывался. Это было невыносимо.

— Невыносимо плохо или невыносимо приятно?

Лина так хорошо меня знает!

— И то, и другое, наверное.

— А дети?

— Я с них глаз не свожу со вчерашнего вечера. Ищу симптомы стресса или расстройства. Но у них все отлично. Лучше, чем у меня, на самом деле.

— Дети могут демонстрировать редкую стойкость.

— Я знаю. Я то же самое сказала себе. Но после его ухода они еще долгое время оставались во власти эмоций.

Я вспоминаю, как Джо и Кори смотрели на Джона, вернувшись домой. Поначалу они держались вызывающе. Джон начал с извинений, но он и раньше перед ними извинялся.

— Три года, Лина, — снова возвращаюсь я в исповедальное кресло. — Как можно извиниться за трехлетнее отсутствие в жизни ребенка?

— Нельзя, — задумчиво произносит Лина. — Можно лишь доказать, что изменился, что стал лучше. У Джона есть какой-нибудь план?

Я молчу. Вчера вечером прозвучало много планов, но не все мне понравилось.

— Сейчас я тебе расскажу, что он вытворял.

Она кликает мышкой, смотрит на экран и откидывается на спинку кресла.

— Давай.

— Первые полчаса прошли очень напряженно. Джо и Кори смотрели на Джона так, будто он какой-то инопланетянин, прилетевший захватить наш дом. А я смотрела на детей так, будто они — хрупкие фигурки из стекла. А Джон старался изо всех сил — будто был готов и чечетку для них сплясать, и еле сдерживался. Кори то и дело грозила уйти в гости к Тринити, а Джо вжимался в стул так, словно хотел слиться с деревом. Я уже была готова тушить свет и распускать все это сборище, как вдруг Джон засовывает руку в карман и достает маленькую бутылку лавандового масла.

— Лавандового масла? — переспрашивает Лина.

— Спрей от монстров. Помнишь, у Джо была фобия монстров, которые живут в шкафах? Когда ему было четыре или пять лет, Джон и Кори нарисовали фальшивую этикетку с надписью «спрей от монстров», наклеили ее на баллончик с лавандовым маслом и убедили Джо, что одно нажатие на пульверизатор — и все монстры сразу же умрут. И вчера вечером он принес ту самую бутылочку, передал ее Кори и сказал, что они в любое время могут распылить ее на него, если действительно, по-настоящему захотят, чтобы он ушел. И тогда он уйдет. Сказал им, что любит их больше жизни и что хочет быть здесь, но если его присутствие приносит им боль, им просто нужно сказать одно слово.

— Ого!

— Да. И все сразу изменилось. Кори посмотрела на пузырек, открыла его и вдохнула. Аромат разнесся по всей комнате. Я впервые снова вдохнула его с тех самых пор, как Джо был маленький. А ты же знаешь, как работают запахи. — Лина кивает — Все вдруг снова вернулось — как мы бегали по дому и опрыскивали лавандой самые темные углы и места под мебелью. Смеялись и клялись, что видим, как монстры сжимаются и превращаются в пыль: «Вот, смотри, еще один! Ты не успел его увидеть!» А потом все смеялись на кровати у Джо и жаловались, что теперь нам потребуется целая вечность, чтобы убрать трупы этих монстров.

— Вы были настроены очень решительно. — Лина улыбается.

Я киваю.

— А потом Кори ставит пузырек перед Джо, а он кладет руку на пульверизатор и направляет на Джона. Мы все перестали дышать. Он ставит бутылку на стол и говорит: «Мам, я проголодался. У нас есть еда?». И на этом все.

— Ух ты, как чудесно!

Я задумываюсь. Да, это правда чудесно, если не обращать внимания на густой туман из сомнений и разочарований в отношении Джона, который застилает мне взгляд. Но если отвлечься от моих чувств — а разве не это я называю материнством? — то, что мои дети смогли встретиться, пусть настороженно, со своим отцом после его трехлетнего отсутствия — это действительно чудесно.

— А что он в итоге вытворил? — напоминает Лина.

Я выпадаю из забытья.

— Сейчас расскажу. Мы едим пасту, передаем друг другу песто, и атмосфера за столом все лучше и лучше. И, клянусь, Джон не сводит глаз с моего бокала с вином, ждет возможности снова его наполнить. Можно подумать, у меня не хватит мозгов, и я буду напиваться в его присутствии. В общем, все друг другом довольны, и все идет слишком хорошо. Дети очень на него похожи, знаешь, во многих отношениях.

— Да? — Лина с Джоном общалась хорошо, но не сказать, чтобы близко.

Я киваю.

— У Джо такое же задумчивое выражение лица, как и у него. И тот же инстинкт бежать от любой опасности, испаряться перед любой трудностью, а не биться с ней. Он как…

— Мудрец, а не оборотень?

— Да. Мудрец, а не оборотень, — соглашаюсь я. — А Кори… наполовину женщина, наполовину тигрица.

— Оборо-тигрица, — вставляет Лина.

— Нет, не то, — возражаю я, но Лина не обращает внимания.

— А она чем похожа на Джона?

— Чувством юмора. Он хоть и живет в Гонконге, но мне кажется, они смотрят одни и те же сериалы. То и дело вспоминали шутки Джимми Фэллона^[16]. Если бы Джимми собственной персоной сидел с нами за столом, а потом ушел, никто бы и не заметил. К тому же они слушают одни и те же группы. Временами разговор был похож на первое свидание. «О, тебе нравятся те-то и те-то? Да я их сам люблю! Ходил на концерт, когда они приезжали к нам! Они играли «Вонючего психа». Вот это да, они же никогда его не играют на концертах!»

— А что за «Вонючий псих»? — перебивает Лина.

— Это я просто пыталась придумать прикольное название для песни, — поясняю я.

— У тебя не получилось, — замечает она и обновляет страничку.

— Да! — подхватываю я. — Если я не могу даже название придумать прикольное, это говорит о том, что я в целом неприкольная.

— В приколах ты не сильна.

— Это точно. В общем, чем дольше они были вместе, тем с большей радостью говорили про эту совместную неделю. А потом беседа переключилась с темы, сколько всего классного они будут делать вместе, на тему, что такого классного буду делать я, пока не будет детей. И сначала я ничего не говорила, а потом все же призналась, что, возможно, поеду в Нью-Йорк, и тут началось такое!..

— Ты, возможно, поедешь в Нью-Йорк? — чуть ли не кричит Лина. — Это же круто, очень круто!

Я отвожу взгляд в сторону.

— Может быть, поеду, но не факт, — говорю я, хотя уже подала заявку на выступление на конференции в качестве спикера. Чтобы школа заплатила за мою регистрацию, мне нужно выступить как минимум с одной презентацией, поэтому я решила рассказать об одной идее, которую я тестировала весной, о том, как привлекать детей к чтению. Для меня оказалось неожиданно интересным сформулировать свою концепцию, набить ее на клавиатуре и отправить на рассмотрение. — В Колумбийском университете пройдет библиотечная конференция. Я подумала — может, она окажется стоящей. Плюс я получу недостающие мне академчасы.

Лина морщит лоб и теряет интерес к теме.

— Я надеялась, что ты поедешь в Нью-Йорк гулять и заниматься сексом с незнакомцами.

— Да, ведь это мне так свойственно, — иронично замечаю я. — Может, даже татуху себе набью.

— Знак бесконечности на пояснице?

— 120.125, — подхватываю я.

Лина шутку не понимает.

— Это бесконечность в десятичной системе классификации Дьюи^[17], — объясняю я. — Но мы ее больше не используем. Как оказалось, 120.125 на самом деле не бесконечность.

— Очень глубоко, — иронизирует Лина. — О! Получилось!

— Что получилось? — спрашиваю я, все еще думая о 120-й категории Дьюи. Это гносеология. Знание про знание. Одно из моих любимых увлечений.

— Сумка. Смотри! — Она снова поворачивает ко мне монитор. Рядом со страницей комиссионного магазина она открыла сайт бренда Longchamp, на котором продается та же самая сумка, только на 1000$ дороже.

— Вот это да! И что ты собираешься делать с сумкой за 1100$?

— Продам на Ebay, — невозмутимо отвечает она. — На 500$ дороже, чем купила.

— Ты шутишь? Люди столько заплатят за подержанную сумку?

Лина пожимает плечами:

— Я так уже несколько раз продавала. Может, они купят, а потом ее за 900$ продадут. Кто знает?

— Беру свои слова обратно. Это были правильно потраченные десять минут.

— Вот видишь? — Она улыбается.

— А что ты будешь потом делать с этими лишними 500$? — Я никогда не замечала, чтобы у Лины было много денег. Их отсутствие я объясняла невысокой зарплатой учителя и ее страстью к сумкам.

— Куплю новый беспроводной микрофон и подставку под него. — Я недоуменно смотрю на нее. — Для лагеря ЖДН. Там будет вечер талантов.

Я понимаю, что она имеет в виду проект помощи жертвам домашнего насилия. Лина давно и увлеченно является его волонтером.

— О, Лина. Я тебя люблю.

— А себе я куплю вот это, — говорит она, кликнув на симпатичную, слегка поношенную холщовую сумку-мешок за 43$.

— Это уже больше на тебя похоже, — киваю я.

— Можешь позаимствовать ее в любое время. Например, взять с собой в Нью-Йорк.

— Если я вообще поеду в Нью-Йорк.

— Пожалуйста, езжай. И хоть как-то развлекись, пока ты там.

— Примерно то же самое сказал Джон. Прямо перед детьми. Как будто это не по его вине я не купаюсь в шампанском.

— Он сказал, что тебе стоит немного развлечься? Что в этом плохого?

— Он попытался дать мне свою кредитку, — выпаливаю я.

Лина отталкивается от стола и удивленно смотрит на меня.

— Что?

— Хочет побаловать меня, пока он с детьми. Так и сказал. Меня чуть не вырвало.

— Мужчина хочет позаботиться о твоих детях и дает тебе денег, а тебя от этого тошнит?

Я закатываю глаза.

— Я могу сама о себе позаботиться. Не хочу, чтобы от меня откупались.

— Наверное, на эту ситуацию можно посмотреть и с этой стороны.

— Я не возьму у него денег, Лина. Это грязные деньги. Когда он за ними побежал, то меня оставил просто ни с чем. Мы привыкли к его уровню доходов, я сидела дома с детьми, по специальности не работала сколько — двенадцать лет? Если бы не подвернулась эта работа, благодаря которой у меня есть скидка на оплату обучения детей, их жизнь пошла бы под откос. Ужасный был период. Оставить жену-библиотекаря совершенно одну с двумя детьми — это вообще не айс.

— Нет. И ты замечательно справилась — подпрыгнула и побежала. То, что ты позволишь Джону оплатить свои расходы на этой неделе, не отменяет прошлое.

Я сжимаю зубы и качаю головой:

— А кажется, что отменяет.

— Значит, ты сказала «нет»?

— Да. Я сказала спасибо, но не надо, спасибо. И тут дети начали прессовать меня, чтобы я взяла карту.

— Не удивляюсь. Они на твоей стороне. Как и я.

Я не хочу этого слышать.

— Просто они любят тратить чужие деньги. Кори говорила про нью-йоркские рестораны, которые видела в сериалах. Джо твердил про сокровища музея естественной истории, музея транспорта, музея иммиграции. Сколько же у него знаний! Господи, пожалуйста, пусть он не потратит свои способности на научную карьеру историка.

Лина смеется:

— Теперь ты не хочешь, чтобы Джо получил специальность историка?

— Я хочу, чтобы он сделал карьеру в области счастья до конца жизни. Думаю, лучше всего его отражает слово «юриспруденция».

— А я думаю, эти две области диаметрально противоположны. Хотя что я, учитель этики, об этом знаю?

Я смеюсь над ней и качаю головой.

— Я знаю, что не могу выбирать будущее для детей, но это так неимоверно тяжело — понимать, что для них будет лучше, и отказывать себе в праве направить их в эту сторону. У Джо такое доброе сердце! Я боюсь, что он выберет себе не очень статусную работу, типа социальной сферы или преподавание в государственной школе, и просто сломается.

— Я слышу тебя. Могу только представить себе, как сложно позволить детям совершить свои собственные ошибки, — говорит Лина, напоминая мне, что и для матери, и для учителя этот навык, скорее всего, самый важный из всех. Но это тяжело — видеть наперед их потенциальные ошибки и просто держать за руку, когда они их делают. Конечно, речь не про ситуации смертельной опасности.

— Я поняла. Думаю, моя проблема с Джо в том, что он всегда принимает очень правильные решения. Мне даже не приходилось позволять ему ошибаться.

— Значит, он примет правильное решение и насчет карьеры, когда придет время, — улыбается мне Лина. — Правильное решение для себя. На тот момент.

Я киваю и замечаю возможность для красивой аналогии.

— А то, что я отказываюсь взять карту Джона — правильное решение для меня, на данный момент. Но дети начали вести себя так, как будто я ломаю им весь кайф, и Джон начал настаивать, снова и снова повторять одно и то же, и в конце концов я согласилась взять его карту на всякий пожарный случай, если он вдруг наступит. Так что теперь я счастливый обладатель карты бывшего мужа. Но есть еще кое-что. Ты готова?

— Давай выкладывай, — кивает Лина.

— Я ему прямо за ужином сказала — в качестве аргумента, почему мне не стоит брать карту, — что это бессмысленно, поскольку на карте указано мужское имя, и при попытке ею воспользоваться у меня могут возникнуть серьезные проблемы. И знаешь, что он сказал? Что уже заказал карту на мое имя, и она будет готова через два дня. Я говорю: «Что? Они дадут тебе кредитную карту на имя бывшей жены?» А он прямо перед детьми говорит: «Ну, ты же на самом деле мне не бывшая жена».

Лина начинает ерзать на своем стуле.

— А это еще что значит?

— Дети то же самое сказали.

— Ты еще замужем за Джоном? Я думала, ты давным-давно подала на развод.

— Я точно подавала. Разве нет такого понятия, как развод по нормам общего права?

— Такого понятия нет, — уверенно произносит Лина. — Как ты прекрасно знаешь и сама. Не строй из себя дурочку.

— Он был в Гонконге, — пожимаю я плечами. — Адвоката нанимать дорого. Получать развод поначалу мне казалось очень болезненной процедурой, а потом, со временем, и ненужной.

— В каком смысле — ненужной? Разве тебе не присудили бы алименты?

— Как по мне, он должен платить по своему желанию, а не по настоянию судьи, — вздыхаю я. — Я не должна требовать эти деньги. Он должен был жить здесь и заботиться о детях, не ожидая судебного приговора.

Лина закатила глаза под самый потолок.

— То есть ты решила замучить себя, вместо того чтобы предъявить претензии Джону.

— Я стояла на своих двоих, — поправляю я ее. — И, скорее всего, все к лучшему. По большей части наши активы были — есть — в доме, и он перевел его на меня без единого слова. И… — Я боюсь даже произносить остальное, боюсь признаться в степени своего эгоизма даже самой себе.

— И?

— У меня есть дети.

Я боюсь признаться, что боялась добиваться развода. Вдруг бы он начал претендовать на детей? Обычно суд исходит из того, что родители имеют равные права на детей, и заяви он о своем желании проводить с ними время, мне пришлось бы приложить немало усилий, чтобы выбить себе право полноправной опеки над детьми. Когда он ушел, мне было очень больно и я не была готова добавлять к этой боли то, что дети будут жить со мной только две недели в месяц.

— Ты все еще замужем! — изумленно качает головой Лина.

— Я все еще замужем. За Джоном.

— После его трехлетнего отсутствия.

— Я не знаю, что тебе сказать. Развод стоял в моем списке дел.

— Видимо, твой список дел впечатляющей длины.

Я пытаюсь зайти с другой стороны:

— Понимаешь, аннуляция брака была для меня тогда какой-то мелочью. Чтобы выжить в том хаосе, я должна была отбросить все неважное. Как, например, я год не ходила на стрижку. А через какое-то время все успокоилось немного, и я уже была в состоянии заметить, что мне нужна стрижка. И я сходила в парикмахерскую. Ничего такого.

— Значит, теперь ты в состоянии заметить, что тебе нужен развод. И ты просто отправляешь документы и ничего такого?

Я моргаю. Настолько далеко в аналогии я еще не зашла.

— Ну, наверное, — пожимаю я плечами.

Но только это совсем не наверное. Я вдруг понимаю, что я совершенно не хочу разводиться. Сейчас не время переворачивать всю ситуацию вверх дном. Но только я не могу сказать об этом Лине. Если честно, я даже думать об этом не хочу.

— Может, Джон и подлец, — зачем-то говорю я, — но он хорошо соображает. Развод будет просто формальностью. Как стрижка. Ничего такого.

Я пытаюсь не замечать явный скептицизм на лице Лины.

Неделей позже я собираю чемоданы в своей спальне. До моего отъезда — еще одна неделя, и то, что я пакую вещи сейчас, просто смешно. Но следующие пять дней — последние в учебном году, и Кори будет безумно занята, да и я тоже, — мне нужно будет читать презентации и тезисы, не говоря уже о круговороте экзаменов, оценок и табелей. К тому же в кои-то веки в доме нет Тринити. Значит, если я хочу согласовать со своей пятнадцатилетней дочерью весь свой нью-йоркский гардероб до последней нитки, я должна это сделать сейчас. И я это сделаю. В отношении одежды она у нас непререкаемый авторитет.

У меня просторная спальня. Кори небрежно развалилась на мягкой прикроватной скамейке и перебирает ногами кучу обуви, пытаясь раскопать что-то, что не оскорбляет ее вкус. С восьми лет она как минимум раз в день ложится на эту скамью и рассказывает мне свои сердечные секреты или драмы из жизни ее друзей. Не в первый раз я благодарю свою счастливую звезду за то, что нам не пришлось никуда переезжать после ухода Джона.

У нас были отличные условия по ипотеке и достаточно другой собственности. Так сложилось благодаря ему — он настоял, чтобы мы внесли почти треть стоимости дома в качестве первого взноса, чтобы снизить ежемесячный платеж и расплатиться побыстрее. Джон терпеть не мог долги. Когда он ушел от нас, я переоформила ипотеку с пятнадцати на тридцать лет и совершенно на этот счет не расстроилась. Это позволило еще больше снизить ежемесячный платеж и остаться в нашем большом любимом доме, полном воспоминаний, а не арендовать что-то по соседству.

А дом у нас действительно прекрасный. У детей есть свои комнаты, в которых много места для хранения. Сначала шкафы были забиты конструкторами Lego и нарядными костюмами, которые затем уступили место сборникам комиксов (у Джо) и свитерами из торговых центров (у Кори). Моя дочь скупает все свитера, которые поступают в продажу. Некоторые — сразу в нескольких расцветках. Если мы идем в торговый центр, я могу гарантировать, что выйдем мы оттуда со свитером. Перед покупкой она размахивает передо мной двойными скидками, своими карточками постоянного покупателя и говорит, что цена у него всего $6.88 или еще смешнее, а я содрогаюсь от мысли о том, сколько их у нее уже скопилось. Носит она их по одному разу и бросает на пол, в кучу, чтобы больше никогда уже не надеть.

При этом выглядит она всегда хорошо — и не только благодаря молодости. У нее есть вкус, она хорошо видит сочетания цветов и форм, чем не может похвастаться мое поколение. Все, что я приношу домой из магазина, сначала проходит через нее, и только после контроля Кори я срезаю бирки. Нередко она смотрит на одежду, даже не доставая ее из пакета, закатывает глаза и говорит что-то вроде: «Это же невыносимо — любить человека, который никогда не научится хорошо одеваться» или «Ты с какой-то особой целью покупаешь уродливую одежду?».

И сегодня я как раз такой мешок одежды и принесла. Я пошла в дешевый Target^[18], намереваясь потратить сто долларов — на вешалках со скидками с такой суммой можно совершенно ни в чем себе не отказывать. Я купила пачку блузок и брюк в средней секции магазина — там обычно висит что-то среднее между совершенно старомодными «рабочими» коллекциями, к которым я обычно и устремляюсь, и молодежным безумием в передней части магазина. В моей сумке оказались кофты трендовых цветов с умеренно глубоким вырезом, струящиеся блузки с кружевами и вышивкой и даже юбка чуть выше колена. По правде говоря, я не совсем понимаю, с чем носить юбки в конце мая. С сапогами и колготами? Вряд ли я могу себе позволить голые ноги. Есть ли социально одобренные ограничения возраста, до которого допустимы голые ноги?

Также я принесла домой две пары темных джинсов совершенно разной посадки. Я понимаю, что по крайней мере одна из этой пары совершенно ужасна, и рассчитываю, что Кори укажет мне, какая именно. В брюках я перестала разбираться совсем — это индикатор возраста. С какого-то момента теряется способность видеть, какие брюки сидят хорошо, а какие перешли в разряд старомодных. Словом, все это — доказательство, что я совершенно неспособна ходить по магазинам без посторонней помощи.

И вот я достаю все это из пакета и аккуратно раскладываю на постели, а Кори на меня внимательно смотрит.

— Я подумала, — осторожно начинаю я, — что этот верх подойдет к этим брюкам, а этот — к юбке, и тогда мне не нужно будет брать с собой много вещей.

— А туфли? — в ответ на все это вопрошает она.

— О, да. Конечно, я буду их надевать.

Она вздыхает.

— Смотри. В Нью-Йорке, если у тебя будут конференции, встречи, ужины, свидания, туфли должны составлять примерно половину веса твоего багажа.

Я изумленно моргаю:

— Это что, какая-то научно выведенная цифра? Ты могла бы мне дать ссылку, чтобы я сама изучила эти данные? И разве я что-то говорила про свидания?

— Мам. Перестань. Ты будешь ходить на свидания.

Я начинаю спорить, но останавливаю себя. Свидание — это хорошо, но только я понятия не имею, где я с кем-нибудь познакомлюсь.

— А что-нибудь из этого… подойдет для свидания?

Она внимательно рассматривает одежду.

— Ну… может…

Она достает блузку с самым глубоким вырезом с той стороны постели, где лежат джинсы, перекладывает ее на ту сторону, где лежат юбки, и кладет сверху длинное бренчащее ожерелье. Потом она дважды подворачивает юбку в талии, из-за чего та теряет значительную часть своей длины, и прикладывает к топу. Делает мне знак «подожди секунду» и идет в свою комнату. Оттуда она возвращается с парой туфель, которые я бы точно не разрешила ей купить, знай я, что они у нее есть. Она прикладывает их к наряду и говорит:

— Вот, одежда для свидания. Не самая нарядная, но ты и так не особенно наряжаешься.

Я смотрю на то, как она каким-то образом превратила полноразмерную мамскую одежду в костюм проститутки.

— Кори, я это не надену.

— Конечно, нет. Потому что никто и не заикался про свидания, — говорит она, многозначительно шевеля бровями.

На мгновение я погружаюсь в фантазии о том, что в Нью-Йорке я с кем-нибудь познакомлюсь.

— Очень красивые, — одобряю я, взяв в руки туфлю с открытой пяткой и радуясь, что мне повезло иметь дочь с прекрасным вкусом и одинаковым со мной размером обуви. Носок — с черно-золотым геометрическим рисунком, немного в стиле восьмидесятых — в моем стиле тридцатилетней давности. Ремешок из черной кожи с золотым замочком обхватывает лодыжку. Они одновременно женственны и статусны, сдержанны и сексуальны. Самые вдохновляющие туфли, которые я когда-либо видела. Я хочу быть женщиной, которая носит эти туфли.

— Можно мне их поносить?

— Конечно, мам. Я их все равно не собираюсь носить при папе. Если он хоть насколько-то папа, он не должен разрешить такое. У них низкий каблук, но при этом они страшно сексуальны, да?

— Ты права. Тебе их носить нельзя.

Кори смеется надо мной.

— Они еще и достались мне почти бесплатно, — начинает она рассказывать историю, что у нее был купон на пятнадцатипроцентную скидку, плюс они и так продавались с сорокапроцентной скидкой в торговом центре Macy’s, и так далее и тому подобное. Я на пару минут отключаюсь, представляя себе, как пойду весной по Манхэттену в короткой юбке, облегающей кофте и в этих туфлях. А я пойду, и это будет прекрасно.

— Я их у тебя куплю, — перебиваю ее рассказ. — Или куплю тебе другие туфли, не такие… взрослые.

Кори расплывается в улыбке.

— Договорились! Вот, — она передает мне смартфон с фотографией каких-то несуразных бирюзовых сандалий-гладиаторов, которые на скидке стоят меньше двадцати долларов. — Это вместо этих туфель.

Я смотрю на них. Они без каблука. Без каблука совсем.

— Они не на каблуке, — громко сообщаю я. — Значит… это Брайан?

Кори глубоко вздыхает и склоняет голову.

— Брайан. Он очень низкого роста.

— Но симпатичный, — замечаю я. — Ты выше него?

— Мы одного роста. Думаешь, у него есть комплекс неполноценности?

— Он еще растет, Кори. К тому же люди просто выдумали себе повод оценивать людей по росту.

— А Наполеон? У него же был комплекс?

— Сумасшедшие до власти люди бывают всех цветов и размеров, — поясняю я. — Чем волноваться о росте Брайана, лучше давай поймем, достоин ли он тебя.

Моя юная дочь снова вздыхает.

— Я не знаю, как это можно понять.

— Медленно. Не снимая кофты. — Кори поводит бровью. — Хорошо, не снимая штанов.

— Это я могу, — кивает она, и каждая клеточка моего материнского тела ликует. — На что мне смотреть, чтобы понять, достоин ли меня человек?

— Ну, что тебе больше всего нравится в людях? Включая тебя саму, — начинаю учить я.

Она задумывается.

— Мне нравятся добрые люди. А еще те, кто говорит правду. Кто действительно приходит, если обещал. О, а еще те, кто не считает себя лучше всех остальных.

Я киваю.

— Это прекрасный список качеств, которые ты можешь поискать у Брайана. Все это я вижу в тебе, так что ты заслуживаешь всего этого и даже больше. — Кори начинает кусать губы. — Что?

— Иногда я веду себя, как будто я лучше остальных. Знаешь, мальчикам нравятся уверенные девочки.

— Возможно, ты не просто так себя ведешь, а так и есть, — улыбаюсь я. — В конце концов, я считаю, что ты самая лучшая девушка из тех, кого я когда-либо знала.

— Ты моя мама. Ты должна так думать.

— Неправда, — качаю головой я. — Но в любом случае, ты — замечательная. И вокруг тебя много замечательных людей, поэтому не забывай об этом, если вдруг поймешь, что слишком сильно задрала нос.

— Я не забуду, если и ты не забудешь.

— Не забуду что?

— Что ты сноб. Что весь мужской пол недостоин тебя.

— Что? Откуда ты это взяла?

— Ну а по какой еще причине ты не можешь пойти на свидание раз в три года?

Я смотрю на нее, онемев от удивления. Что я могу ответить? Что я уверена, что Джон оставил меня, потому что меня невозможно любить? Потому что мне 40 лет, я библиотекарь, и у меня обычная фигура матери двоих детей, а не порнозвезды, я в очках, с длинными волосами в пучке. А еще у меня старомодная обувь и я не способна разобраться, какие брюки мне идут. Потому что мужчины, с которыми я общаюсь в жизни, — либо папы моих учеников, либо учителя моих детей. Потому что каким-то образом я по-прежнему замужем за бывшим мужем.

— Мам? Ты здесь? — Кори машет рукой у меня перед носом. — Прием! Вас вызывает земля!

— Прости, я выпала. Думала про… — Я обвожу глазами комнату и вижу часы. — Я думала про твоего брата. Я должна была купить сегодня апельсины. У нас они есть? Лучше заеду за ними в Wegmans. Ты что-нибудь хочешь оттуда?

Вот так все просто. Дочь обожает тамошние суши.

— Суши! — кричит она, и разговор о свиданиях мигом забыт.

— Суши так суши. Вернусь через полтора часа. Сможешь сложить в пакет ужасную одежду, а из того, что останется, сформировать комплекты?

— Естественно, мам. А что мне делать в остальной час и двадцать девять минут?

— Может, напишешь вступительное сочинение на тему упаковки обуви при существующих в авиакомпании ограничениях по весу?

— Прямо сейчас кинусь, — иронично отвечает она.

— Или попереписывайся с Брайаном. — Я направляюсь к двери, чтобы ей не пришлось изображать равнодушие. — Это просто идея.

Когда наступает момент моего отъезда, я чувствую себя ребенком: меня собственные дети отправляют в летний лагерь. Джон, Лина, моя соседка Джеки, которая согласилась присмотреть за домом и детьми в случае необходимости, — все собрались меня проводить, и у меня складывается явственное ощущение, что все мечтают поскорее спровадить меня из дома. И вот уже меня уверяют, что все будет хорошо, и что мне будут постоянно звонить, и Джеки присмотрит за садом и почтой, а Лина — за всем остальным. Джон подготовился основательно. Он принес много фотографий квартиры, которую снял, и она выглядит безупречно. В ней есть все необходимое, и он даже взял в аренду Volvo. Я вынуждена признать, что все в порядке и у них все под контролем. Но откуда-то из глубины подсознания кричит моя родительская часть: «Нет! Что ты творишь? Не оставляй детей!»

И эта часть настолько убедительна, что я на полном серьезе заставляю водителя такси развернуться и везти меня назад домой под предлогом, что я что-то забыла. На подъезде к дому я вижу, что дети сидят на ступеньках рядом с Джоном и вместе рассматривают его книгу, посвященную походам. Она лежит у него на коленях, развернута на странице с картой. Его тело расслаблено, он откинулся назад, на локти. Кори и Джо склонили головы к нему и над чем-то смеются.

Что мне сегодня утром сказала Кори? «Ты здесь все дела сделала, мам». Я смеюсь над этой мыслью. Я никогда не сделаю здесь все дела. Но на сегодня — это все, и пришло время ехать. Я говорю водителю, что это была ложная тревога, и мы снова разворачиваемся и едем на станцию. И вдруг я чувствую, что с моими плечами что-то происходит. Что-то, чего не случалось с ними лет пять или даже дольше. Они расслабились. Я чувствую незнакомое ощущение, когда они опускаются, и приятное чувство, что напряжение уходит — из шеи и основания головы. Сколько же времени я втягивала голову? Интересно. И зачем я это делала?

Я сразу вспомнила Рождество, когда я сдалась и купила детям игровую приставку. У нас и сейчас очень строгие правила касательно ее использования, но первым правилом всегда было то, что сначала я играю во все, во что они планируют играть. Никаких Call of Duty 17^[19] даже близко не разрешалось в моем доме. Джо хотел играть в гонки, а для них требовалось купить руль. Он копил, копил и наконец купил руль и саму игру. Когда он принес домой новую игру, он знал, что первым делом должен будет сдать все это мне.

Я беру игру, мы открываем коробку, и Джо быстро инструктирует меня, что нужно делать: рули, никуда не врезайся, по возможности собирай летающие монетки, используй турбобонусы. Все было очень похоже на игры, в которые я играла у своих школьных друзей. Только сейчас графика и музыка стали на порядок качественнее. Я думала, что у меня не возникнет никаких проблем. Однако же ехала я ужасно — у меня не получалось рулить в турборежиме, я постоянно, как пьяная, врезалась в разные объекты. В конце концов Джо схватил меня за плечи, когда я отклонилась сильно вправо, пытаясь вывести машину из лужи, и сказал: «Мам, рули рулем, а не телом».

И сейчас, сидя на деревянной скамейке в ожидании поезда на Нью-Йорк, я понимаю, что всю жизнь рулю телом. Я несу свои заботы, печали и волнения на собственных плечах, как будто можно скомкать всю боль и страх после ухода Джона, сложить их в рюкзак и нести его по жизни. Каждый раз, когда я волновалась, сможет ли Джо найти себя в обществе, или лежала без сна, прислушиваясь, успеет ли Кори лечь до отбоя, или сводила свой доход и наши счета и решала, кому можно в этот раз не заплатить, — все это я складывала в рюкзак и несла с собой на своих плечах. Они болят, а я даже не замечала этого вплоть до этой самой минуты.

Я осознанно делаю глубокий-глубокий вдох. Направляю свой ум в несчастные напряженные мышцы, вены и сухожилия и говорю им: расслабьтесь. Я думаю о том, что дети находятся в безопасности с отцом, которого, если что, подменит Джеки, которую, если что, подменит Лина, и снова отдаю команду: расслабьтесь. Я думаю о том, что меня ждет гостевая комната в шикарной квартире Талии, занятия в Колумбийском университете, большие, красивые, свежие салаты на обед в кафе, белое вино, которое я буду без спешки пить. И вот я начинаю чувствовать, что впервые за очень долгое время я расслабляюсь. И это так приятно! И вот прибывает мой поезд, и приключение начинается.

Примечания

15

Французская компания, специализирующаяся на предметах роскоши.

16

Американский комик и телеведущий, ведет вечернее ток-шоу на телеканале NBC.

17

Система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.

18

Американская сеть розничной торговли.

19

Компьютерная игра-шутер о войне.