Бом Булинат. Индийские дневники

Арсений Ващенко, 2008

«К середине «нулевых» у нас, наконец, созрело собственное «поколение Х», герои которого, подобно персонажам культового коуплендовского романа, престижным радостям мегаполиса предпочитают свободу, дорогу и хорошую историю. Конечно, Индия – тема модная и почти беспроигрышная. Но «Бом Булинат» написан не для кучки пижонов, зараженных синдромом Гоа, для которых Индия стала более «продвинутой» альтернативой лыжному курорту. В книге много ироничных и точных описаний местной специфики, но эта история не только об отдельном путешествии, которое всегда предполагает точку возврата. Ее герои как раз озабочены темой «невозвращения» – к самим себе, привычным и прежним. За каждым персонажем здесь стоит и ухмыляется конкретный живой человек, с характерной манерой речи, вредными привычками и трогательными слабостями. Авторам удалось не растерять эту непосредственную интонацию и протащить ее через всю книгу, а это дорогого стоит». Наталия Бабинцева («Время новостей»)

Варанаси

Варанаси — город Шивы, одно из самых священных мест Индии. Название Варанаси происходит от имен рек Варуна и Асси, между которыми стоит город. Более двух тысяч лет Варанаси явлется культурным центром страны и считается древнешим обитаемым городом планеты. Первое упоминание о городе относится к XIII в. до н. э. В прошлом известен как Бенарес, Каши.

«Моя душа, восхищенная этим величественным созерцанием, возносилась к Божеству; и, глядя с этой высоты, как мои ближние в слепом неведении идут по пути своих предрассудков, своих заблуждений, несчастий, преступлений, я кричал им слабым голосом, которого они не могли услышать: «Безумцы, вы беспрестанно жалуетесь… Узнайте же, что все ваши беды исходят от вас!».

Жан Жак Руссо. «Исповедь»

«Ты есть то».

Уддалаки Аруни

Когда курю — всегда хочется писать! Так и сейчас, затушив биди^[4], пожалуй, черкну пару строк.

Вот уже несколько дней мое настроение напоминает грибной трип, волна эйфории сменяется волной депрессии, вторая обычно длиннее первой. Наверное, это в порядке вещей, но сегодня это меня уже не утешает, и я снова в аду, добро пожаловать назад, заходите, мы вас ждали, присаживайтесь вот сюда, здесь не так жарко, голову лучше отложить, а мозг вынуть!

Поразительно, что может проделывать воспаленное сознание!

Зачем я приехал сюда, что делать дальше, как жить? Когда я в Москве, меня все бесит и хочется вырваться оттуда, а когда это удается, наступает скука, хандра и хочется обратно. Замкнутый круг, где меняются только декорации, а главное неизменно — будто едешь в поезде, а мимо, сменяя друг друга, проносятся цветные картинки, какое-то время это тебя занимает, затем надоедает, как и все в этом мире, и начинаются новые поиски, чтоб не сойти с ума.

Я ставлю опыт — буду записывать все, что со мной происходит, а когда все пройдет, в чем я не сомневаюсь, предамся самоанализу, будет развлекуха на какое-то время, оттянусь как следует.

Индусы иногда просто бесят своим женским любопытством и назойливостью. С другой стороны, они умиляют меня своей любовью к жизни, тем, как просто и радостно они по ней топают, ни капли не заботясь о материальной стороне, тут я им честно завидую…

Так вот, помню, как неделю назад задавался теми же вопросами и вначале также лез на стену, то ли от тоски, то ли от уныния. Помнится, лежал и думал, почему ж мне так плохо и неспокойно, когда причин для этого нет. Наоборот, все вокруг складывается очень позитивно. Я в полной мере мог бы считать себя вполне счастливым человеком, но чувствовал себя при этом абсолютно несчастным.

На некоторые вопросы я нашел ответы, но многие так и остались неразрешенными. Тем не менее, как-то раз, проснувшись поутру, я почувствовал, что все прекратилось, мрачные мысли, как ветром сдуло, никаких забот, полная безмятежность — чудесная метаморфоза. Я почувствовал себя настолько счастливым, насколько им и являлся, и дальше с каждым днем это чувство только возрастало. Угрюмые мыслишки потеряли тропинку к своему дому и растворились в чаще сказочных ощущений. Надо сказать, что когда ты счастлив, зная отчего и почему — то счастье умножается во сто крат.

Бенарес. Комната на втором этаже старинного дома с мраморными полами и колоннами, расположенного в самом сердце древнего города за полуразрушенным дворцом магараджи, который дышит прохладой пустых окон на залитый солнцем Ганг^[5]. На улице галдит детвора, в комнату крадется дым благовоний из уличных алтариков, смешиваясь с ароматом еды и специй, мрамор пола холодит ступни, пролетает комар и все тот же Кашкет все так же читает. У меня по-прежнему все замечательно, я цел и невредим, я не спился, не сторчался, не скурился, денег на путешествие хватает, но я попрежнему угрюм и недоволен. С ужасом думаю о том, что если мне так плохо, когда вокруг так прекрасно, то что же будет, если вокруг станет плохо? Вы спросите, а с чего я взял, что будет именно так? Отвечаю, обязательно будет, не может же все всегда идти гладко, да и вообще я пессимист.

Бананы — 1 рупия за штуку. Мандарины — 25 рупий за кг. Ананас средних размеров — 25 рупий. Джем — 54 рупии за банку. Так закончился еще один день.

* * *

Вне всякого сомнения — что-то не так. Где я? И зачем?

Два вопроса, на которые не так просто ответить.

Бенарес, Индия, штат Утар Прадеш?

Да.

На другой планете?

Да.

Я избавился от шума снегоуборочных машин, пробок, суеты и телефона. Это положительная сторона. Однако сообразить и осмыслить, что я по доброй воле застрял в этом городе, мне кажется абсурдом. Виноват в этом, конечно, Варанаси. Сказать, что это странный город — ничего не сказать. Варанаси самый мистический город, из всех, которые я видел. Таких городов нет, и больше не будет. Нигде.

Вид на Варанаси с противоположного берега

Варанаси, на первый взгляд, обладает всеми атрибутами того, что обычно называют древним индийским городом: улицы, дома, бесконечные лавочки, липкий запах специй, ленивые коровы и собаки, словно сошедшие с полотен Иеронима Босха, грязь, жители, которых тут должно быть около двух миллионов или больше. Нагромождение домов, клубки сплетенных узеньких улиц и тупиков, кучи людей, живущих вне времени, существующих как иллюзия, каким-то мгновением.

В Бенаресе ощущается истинная религиозность, суть индуизма, квинтессенция культуры и обычаев, без понимания и разъяснений. Про это место можно сказать только то, что в Варанаси существует только сам Варанаси. Недаром даже Марк Твен, человек с большим чувством юмора, не стал иронизировать по этому поводу, сказав, что «Варанаси древнее самой истории, древнее традиций и легенд — древнее, чем все это вместе взятое».

Варанаси всегда будет выше традиционных литературно-исторических определений, которые дают городам, потому что этот город больше похож на затерянную Трою Гомера, на ветхозаветный Вавилон, когда в нем принялись строить башню, или на Атлантиду, которой, возможно, никогда не было. Но Бенарес есть. Он вырастает из матери Ганги, он — вскормленое ею дитя, и его взаимоотношения со священной рекой не так просты… Париж и Сена, Каир и Нил, Лондон и Темза — город и река, в то время как Варанаси и Ганг — это мистический союз двух осязаемых символов.

По преданию Варанаси вырос на месте, где упала слеза богини Парвати, а Ганг вытекает из головы самого Шивы.

Бенарес вошел в легенды как самостоятельный элемент. Известный арабский путешественник Абу Бируни^[6] объясняет один из мифов так: «У индусов есть места, которые почитаются в связи с их религиозной жизнью, каков, например, город Варанаси. Отшельники направляются в этот город и остаются там навсегда, подобно тому, как соседи Каабы навсегда остаются в Мекке. Они желают, чтобы там завершился их жизненный предел, дабы после смерти их награда была наивысшей. Они говорят, что проливший кровь отвечает за свое преступление и наказуем соответственно со своей виной, разве что он войдет в город Варанаси, где получит прощение и отпущение грехов, и рассказывают легенду о том, что «Брахма обладал четырьмя головами в одном обличье. Между ним и Махадевой^[7] произошла ссора, и последовавшая схватка завершилась тем, что одна из голов Брахмы была оторвана. В то время существовал такой обычай: победитель брал голову убитого противника в руку и держал ее подвешенной в знак унижения врага и собственной храбрости, вложив ей в рот уздечку. Голова Брахмы была таким образом обесчещена рукой Махадевы, который всюду носил ее с собой; куда бы он ни шел и что бы он ни делал, он никогда не расставался с ней пока, наконец, не достиг Варанаси. Как только он вошел в Варанаси, голова сразу выпала у него из руки и исчезла».

Чтобы разобраться в символизме этих легенд, нужно быть индусом. Арсению бесполезно что-нибудь объяснять про шиваизм или индуизм. Он считает всех индийцев дикарями, в крайнем случае, обзывает их язычниками. Мы ведем бесконечные дебаты, сидя на крыше нашего дома, вглядываясь в Ганг, покуривая чи́ллам^[8] и попивая ром. Не знаю, чем вызвана такая категоричность моего друга, но он часто и честно говорит о собственных сомнениях и с еще большим удовольствием разглагольствует о внутреннем мире других. Иногда он даже отвечает за меня или за Махатму Ганди. Единственный индус, который его озадачил — Рабиндранат Тагор. Но я подозреваю, что его он индийцем не считает, причисляя к вымышленному племени философов.

Обитатель карнизов

* * *

Время остановилось!

Казалось, я не поднимался с этого плетеного кресла целую вечность, ноги так и лежат на небольшой медной табуретке с затейливым узором. В голове все те же мысли, но уже без мучительной тоски. Судя по красным цифрам на календаре, висящим на обшарпанной стене столовки, в которой мы вкушали завтрак — сегодня вечером будет какой-то праздник.

Календарь из столовки не соврал, часов около пяти мы вышли на Мунши Гат^[9] и направились в сторону Асси. Еще не стемнело, но кое-где на гатах уже были расставлены балдахины, повсюду суета праздничных приготовлений. Ганг тихо ползет мимо, из-за далекой, сумрачной гряды зелени на другом берегу лениво выплывает огромная красная луна, декорации оживают, и уже не верится, как могло продолжаться представление без главного героя. Тучи ночных мотыльков осаждают освещающий набережную фонарь — такое впечатление, что идет снег.

Домой шли в кромешной темноте без фонарика, то и дело поскальзываясь на коровьих лепешках. Поднялись на крышу, зажгли свечи и пили ром. Кашкет все время повторял: «Хорошо сидим»; да, было действительно прекрасно! Внизу раздавались звуки праздника. Ганг вдруг замерцал оранжевой иллюминацией — это поплыли в красных черепках с цветами маленькие свечки. Сотни крошечных огоньков вытянулись в змею, все прибывая, словно выныривая из пучины — это плыла не видимая во тьме лодка, в которой кто-то зажигал и спускал на воду все новые и новые язычки пламени.

* * *

Время стоит.

Читаю Сартра. У меня с ним последнее время наладилась какая-то связь, что не замедлило подтвердиться, когда я прочел про «дворцы Бенареса», наверно и он здесь был, бродил по гатам и, возможно, так же страдал от одиночества.

Сартр, Бенарес, «Doors» и дым биди слились воедино в этой комнате. Вечер, а, кажется, что глубокая ночь, уже давно стемнело, но сейчас всего лишь полдевятого. Не знаю, писал я об этом или нет, но последнее время мне все лень. Лень писать, лень читать, лень курить, лень рисовать, лень выпивать, лень сидеть и лежать. Все это происходит само собой, без моего участия. Я — как растение, мысли роятся сами по себе, выводы рождаются и умирают, но не влекут за собой никаких действий. Все бессмысленно и неинтересно, жизнь кажется хрупкой, как сгоревшая спичка — только тронь, и все рассыпется в прах.

Сейчас Индия мне кажется какой-то враждебной.

Хочется оторваться от мыслей, забыться и ни о чем не думать, в голову лезет единственный способ — напиться. Гашиш надоел. От него мякнут мозги, становятся ленивыми, как и все тело. В стене сознания образуется брешь, в которую устремляются мысли. Когда все надоест и тут, вернусь домой, забыв, что и там все надоело, чтобы все надоело заново. Это бесконечная спираль, по которой можно двигаться до изнеможения.

Найти бы такое дело или занятие, которое заставит окунуться в него с головой, забыв обо всем остальном. Ведь живут же люди, делают свои дела, решают проблемы и считают себя счастливыми, не сходят с ума, может и мне поступить также!

Играли в шахматы, луна так и не показалась, несмотря на чистейшее небо. Странно! Даже все объясняющий Кашкет не знал, куда она делась.

Сидим сиднем дома. Хочется куда-нибудь двинуть из Бенареса, но, мне кажется, это бесполезно, никуда не деться от этих мыслей. Я уже не боюсь их, теперь мне просто интересно: «Чем все это закончится?».

Может, это отмирает во мне московская, бесплодная жизнь!? Мое состояние — это расплата за обманчивое счастье городского суетливого прозябания, оно как рвота — неприятный, но очищающий процесс, так и этот поток негативных мыслей — душевное очищение, итог которого — обновление и гармония чувств.

Собственно, я не хотел писать — сегодня мне хорошо. Соврал! Я стараюсь писать в дневник каждый день хоть что-то — это как утренняя гимнастика. Либо каждый день, либо нет смысла.

Поэтому когда проем окна озарился, как в грозу, вспышками яркого света, я понял, что будет, о чем рассказать. Назойливые мартышки доигрались до того, что одна из них, видимо, задела провод от вывески «BABA GUEST HOUSE», висящей как раз на уровне наших окон. Момент удара током бабуина, мы не видели, зато успели разглядеть, как бедное животное, ничего не соображая, металось туда-сюда по карнизу, а затем чесало уязвленную конечность тремя другими.

Это, пожалуй, единственное происшествие за сегодняшний день.

Все то же, что и вчера: завтрак, книги, шахматы, прогулка по гатам до Маникарники^[10], остановка у центрального гата, покупка арахиса и поход обратно.

Играет «Doors», Кашкет пишет дневник. Если б Моррисон знал, что его музыка так умиротворяет, то наверняка бы впал в депрессию, а, может, такой ее сделало время. Сегодня не пили и не курили — чувствую себя прекрасно, пойду спать, уступив место за столом Кашкету.

* * *

Утром сняли лодку на главном гате, где все еще лежал труп с табличкой «помогите на сожжение бедняка», рядом куча мелочи и дров, оставленных сердобольными людьми. Мы переправились на ту сторону Ганга и, высадившись на обжигающий песок, двинулись в направлении зеленой полоски деревьев, слабо рдеющей на горизонте.

Противоположный берег Ганга — это широкая полоса отмели, на ней нет ни одной постройки, нет народа, только изредка можно заметить группу людей, переправляющихся на утлых лодках в город. И только в большие праздники, поздно вечером тут столпотворение от факельных шествий.

Пустынный берег Ганга

Пустынный берег считается проклятым, и умереть тут — великое несчастье. Смерть на ступенях Маникарники и ритуальное сожжение сулит искупление и новую жизнь, смерть же в проклятом месте — залог того, что в следующей жизни есть вероятность родиться презренной ящерицей или плешивой собакой. Именно тут, на изгибе реки, на откосах, находят свое последнее пристанище тела садху^[11], которых глодают псы, и туши коров с выклеванными глазницами.

За первыми деревьями показались глинобитные хижины и огороды. Углубляясь все дальше от города в сельскую местность, мы были приятно удивлены райским местечком по сравнению с безлюдной пустыней и суетливым Старым Городом. В основном тут живут простые крестьяне-шудры^[12], деревушки содержатся в кристальной чистоте, земля так выметена, что на ней нет ни соринки. Даже джунгли, с пальмами и зарослями тростника, кажутся ухоженными, чистыми и прохладными.

Вскоре дошли до крепости Рам Нагар, бывшей резиденции магараджей Бенареса, построенной в XVII веке. Сейчас это — музей. Музеем это, конечно, сложно назвать — в разбитых, заросших пылью витринах выставлены такие же пыльные, рваные и грязные символы былого величия Бенареса и его раджей. В оружейной галерее на стене висит выкрашенный в коричневый цвет планшет из фанеры, к которому прикреплено несколько серебряных бутанских щитов и мечей, и, видимо, для того, чтобы они составляли с ним некую творческую композицию, их тоже покрасили коричневой краской. Смотрители в музее выпрашивают по пайсу у посетителей и, по-моему, готовы за несколько рупий вынести из музея любой экспонат.

На обратном пути мы заняли места в общей лодке, в которой уже расположилось несколько крестьян в ожидании, пока наберется остальной народ. Мое внимание привлекли две старушки-крестьянки из деревни с другой стороны, едущие в город на рынок. Они, наверное, были сестрами, на руках у обеих блестели одинаковые серебряные браслеты, поражающие своими размерами, красотой и изысканной резьбой — каждый браслет представлял собой двуглавую змею со сплетенными языками; толщиной с черенок от лопаты, они казались толще черных запястий старушек, непонятно, как они вообще таскают на себе такую тяжесть.

В VII веке китайский путешественник Сюань Цзан^[13] неоднократно подвергался нападениям разбойников, плавая по Гангу на таких же суденышках. Пираты захватили Сюань Цзана вблизи Варанаси и намеревались принести его в жертву богине Дурге^[14]. Глядя на сотни лодок, стоящих по другую сторону, на «Вечный город», мерцающий в мареве теплых потоков воздуха, и на этих древних старушек, я охотно в это поверил.

Но вот лодка уже отправляется, подбирая последнего пассажира, — старушку, бредущую по колено в воде с гигантской корзиной сухих какашек.

Вид с крыши нашего дома

Бродяга

* * *

Я проснулся в холодном поту, не знаю, сколько я проспал — час или десять минут. И проснулся ли я вообще.

В левой руке у меня сигарета, она дрожит вместе с рукой — я дрожу: у меня приступ озноба. Это нормально, что меня знобит. Я еще не успокоился, но когда нервничаешь — чертовски приятно курить. И я радуюсь каждой затяжке, будто это моя последняя сигарета. Правда, приходиться постоянно откашливаться и поминутно ощупывать горло.

На индийских пачках из-под сигарет редко пишут о том, что «курение — причина смертельных заболеваний». На моей пачке «Capstan» нет упоминания ни о болезнях, ни об уровне никотина или смол, только название и место происхождения табака. Мне на это откровенно плевать. И чихать я хотел на все причины. Особенно сейчас, когда с радостью закурю еще одну. А причин может быть действительно сколько угодно. Хуже, когда их нет: последствия есть, а причин — нет…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Би́ди (bidi) — индийские сигареты, изготавленные вручную; в сухой лист дерева тембурни заворачивают крошку табака-самосада. Большинство биди производится на дому. Небольшой размер биди вмещает гораздо меньше табака, чем обычная сигарета, но из-за его низкого качества и отсутствия фильтра курильщик вдыхает намного больше смол и никотина.

5

Ганг (Ganges), Ганга (санскрит, буквально — “поток”) — в геогрфическом значении чаще используется мужской род, в религиозном и мистичесом — женский (Мать-Ганга, Священная Ганга и пр.).

6

Аль-Бируни, Абу Райхан Мухаммад ибн Ахмад (973–1048) — персидский ученый-энциклопедист.

7

Махадева — одно из имен Шивы.

8

Чи́ллам (chillum) — прямая глиняная трубка для коллективного курения гашиша.

9

Гат (Ghat) — ступени или спуск к воде вдоль реки или озера (каждый участок имеет свое название), также гатами называют гряды гор или холмов. Считается, что в Варанаси ровно сто гатов.

10

Маника́рника (Manikarnika Ghat) — название гата, где проводятся ритуальные сожжения тел.

11

Са́дху — отшельник, аскет, святой человек.

12

Шу́дры — одна из четырех древних индуистских каст (варн), потомки покоренных неарийских племен. Ныне шудры распались на множество мелких низших каст, большей частью по роду своих занятий.

13

Сюань Цзан — китайский буддист-паломник, побывавший в Индии в первой половине VII в.

14

Ду́рга — богиня-Мать, культ которой связан с женской ипостасью Шивы — его супругой Кали, Дэви, Парвати и проч. Дурга — богиня-воительница, защитница богов и мирового порядка от демонических сил.