Практика предательства и другие истории девяностых

Катя Стенвалль

Героиня книги попадает в удивительные ситуации, которые происходят в девяностые годы. Она встречает людей, у которых есть что-то общее – все они врут, обманывают, бросают, воруют, изменяют, даже убивают. Все они предают. Или нет. Эта книга даёт совсем другой, новый и неожиданный взгляд на то, что такое предательство. Для одного это катастрофа, крушение надежд, утрата веры в человечество. Для другого – долгожданная свобода, избавление от оков, возможность сбросить тяготы устаревших отношений.

6. Как это делается

У нас в школе была девочка, которую мама собиралась хорошо выдать замуж. Её звали Зойка. Она об этом совершенно спокойно говорила, как будто это само собой. Закончу школу, и мама меня выдаст замуж.

Мы все тогда думали о том, как будем сдавать выпускные экзамены в школе, как будем сдавать вступительные в ВУЗ. Куда поступать, какую профессию выбрать, какой ВУЗ лучше, где стипендия выше? Оставаться ли в родном городе, или ехать учиться в Москву? Какая профессия будет востребована через пять лет, когда мы доучимся? На какой работе платят больше? Я очень переживала, но не эта моя подружка. Зойка совершенно спокойно и даже безучастно смотрела в будущее. Она говорила: «Я никуда не буду поступать, хватит с меня и школы. Меня всё равно скоро замуж выдадут.»

Но сперва нужно было кое-что сделать. У Зойки над верхней губой был лёгкий пушок, не особо заметно. Она была темноволосая, с густыми бровями, и этот пушок над верхней губой смотрелся очень естественно. И вот её мама сказала, что с такими «усами» её замуж будет не выдать. Поэтому нужно усы удалить.

Это был 1992 год, тогда ещё не было никаких салонов красоты, где можно сделать лазерную эпиляцию. Тогда это делалось током. Говорят, что очень больно и долго. И попасть к такому врачу было невозможно. Во всём городе эпиляция делалась только в одной клинике и только по направлению врача. Если, например, у женщины борода растёт из-за каких-то гормональных нарушений. Ради красоты никто это не делал. Думаю, тогда люди даже и не знали о таких вещах. Тёмный пушок над верхней губой не считали чем-то некрасивым.

Сейчас мне кажется, что это симпатично. А тогда я о таком просто ничего не думала. Я не знала, что так можно сделать. Ну, купить тени для век и тушь для ресниц, накраситься — это можно. Будет можно, когда я стану взрослой. Другие способы создания красоты были мне незнакомы. Я не знала, что можно переделать своё тело. Отнять или прибавить что-то, наперекор природе и времени.

И вот мама этой Зойки какими-то сложными путями добилась-таки, чтобы им выдали направление в клинику, где волосы удаляют током. Не знаю уж, кому она заплатила и сколько, но это было нелегко. Потом она упросила в школе, чтобы её дочь освободили от занятий по средам, потому что той требовался целый день на то, чтобы доехать до клиники и провести процедуру. Какую — она не уточняла, конечно. Поэтому по средам Зойки в школе не было, она как бы в этот день была на домашнем обучении. Дальше мама давала ей денег на то, чтобы та немного расслабилась после процедуры. А то ещё вдруг расхочет всё это делать, и тогда привет, не выдашь её замуж вообще никогда. На что тратились деньги с полного согласия мамы — внимание! На покупку большой банки джин-тоника, трёх сигарет в розницу и большой шоколадки с орехами.

Тогда только стали появляться коммерческие ларьки у метро, цены там были заоблачные, продукты все новые, нам не знакомые, заграничные. Всего этого очень хотелось, но я знала, что никогда ничего там не куплю, это ж такие деньги! Я каждый день проходила мимо этих ларьков, когда шла домой из школы, и останавливалась поглазеть на товары. Там продавались невероятные вещи! Шоколадки Snickers и Mars, пряники в шоколаде Wagon Wheels, разноцветные конфеты Mentos, упакованные в длинную трубочку. Пакетики растворимого сока Zuko, бутылки Спрайта, Фанты и Кока-Колы. Удивительная заколка Софиста Твист, при помощи которой можно было бы сделать десять разных причёсок за три секунды, если волосы длинные. Vidal Sassoon — шампунь и кондиционер в одном флаконе. Дезодорант Impulse: синий, красный, жёлтый и самый крутой — белый. «Не удивляйтесь, если незнакомый мужчина на улице вдруг дарит вам цветы. Он реагирует на импульс!» Мыло Duru с запахом сирени и ландыша. Жвачка Turbo, там были вкладыши с машинками. И жвачка Love is, эти вкладыши были самыми ценными, потому что на них была изображена влюблённая парочка. Такие два сладких пупсика: мальчик и девочка. Удивительный лосьон Clearasil, от которого прыщи пропадают раз и навсегда, и твёрдый дезодорант Old Spice, который отлично справлялся с потом. Наверное вообще перестанешь потеть, если купишь такой дезик, только у меня всё равно денег нет.

В тех же ларьках продавалась и одежда, чёрные гольфы (или чулки?) выше колен, которые надо было надевать сверху на колготки. Леопардовoе боди, а если совсем дорогoе, то чёрнoе, с кружевом. Боди — это удивительная одежда, типа закрытого купальника, но застёгивается на кнопки между ног. Продавалась косметика, тёмно-бордовая несмывающаяся помада Loreal в длинных узких тюбиках, дающая эффект бархатных матовых губ. Тушь для ресниц Maxfactor: удлиняющая и увеличивающая объём. Продавались колготки Oroblu, блестящие и матовые, утягивающие, 120 ден. И ещё разноцветные лосины «Дольчики — чертовски хороши!» Продавались длинные манерные сигареты More — с ментолом. Наверное, очень вкусно пахнет! И много много бутылок со спиртным. Целые полки всяких разноцветных ликёров. Там был ликёр Melon — с запахом дыни. Я однажды пробовала в гостях, это невероятно вкусно! Когда я выросту и стану богатая, я буду пить один только ликёр Melon.

Были ещё ларьки, где продавались магнитофонные кассеты. В этих ларьках всегда орала музыка. Богдан Титомир, группа Технология, Таня Буланова, группа Любэ, Газманов, Малинин…

«Мои мысли, мои скакуны, словно искры взорвут эту ночь!»

«Не падайте духом, поручик Голицын. Корнет Оболенский, налейте вина!» Или так: «Ещё он не сшит, твой наряд подвенечный…»

«Атас! А веселей рабочий класс! Танцуйте мальчики, любите девочек! Атас!»

«В голове с похмелья зацветает дурь, все играют в прятки, но ты меня не жмурь!»

«Не плачь, ещё одна осталась ночь у нас с тобой. Ещё один раз прошепчу тебе: ты мой. Ещё один последний раз мои глаза в твои посмотрят и слеза вдруг упадёт на руку мне, а завтра я…»

«Только полчаса, чтобы быть вдвоём, чтобы позабыть, что такое дом, чтобы ночной асфальт скоростных дорог променять на прибрежный песок.»

Я залипала около этих ларьков, как в музее. Мне так всего этого хотелось! Все эти яркие разноцветные сокровища, несметные богатства, которые совершенно точно никогда не станут моими. Родители уже второй год без работы. На что мы живём, не знаю. На столе три раза в день — варёная картошка с кетчупом. Наверное, всё это, что лежит на витрине, очень вкусное. Божественное! Но это стоит каких-то нереальных, астрономических денег. Неужели у кого-то есть такие деньги? Сколько же эти люди зарабатывают? Где они работают? Уж точно не в кино и не в театре.

Мама этой моей школьной подружки Зойки работала в обувном магазине. Она получала немного. Но подружка говорила мне страшным шёпотом, что деньги на эпиляцию даёт какой-то другой человек. Даже не так. Даёт семья другого человека.

Какая семья? Какого человека?

В то время можно было купить сигареты в розницу, одну или несколько штук. И алкоголь тогда спокойно продавали несовершеннолетним. Помните такие банки джин-тоника в бело-голубую полоску? А водку со вкусом персика Vodka Peach? В красивых розовых банках. Один мой приятель собирал такие банки, у него их дома было несколько полок. Справа стояли те банки, которые он выпил сам. А слева те, которые он нашёл на улице уже пустыми. Классно, я бы тоже хотела себе такую красивую коллекцию! Она очень украшала комнату.

Так вот, про мою одноклассницу, у которой росли усы. Каждую неделю после посещения клиники Зойка покупала на мамины деньги и с маминого разрешения шоколадку с орехами, банку джин-тоника и три сигареты. Деньги выдавались, чтобы подкупить её и уломать по средам ездить на другой конец города делать эпиляцию. И вот она туда ездила, а потом покупала себе все эти предметы роскоши, сумма за покупки была такая, на какую наша семья могла бы жить целую неделю. Это если покупaть нормальные продукты: гречку, картошку, муку, хлеб, лук и морковку. Зойка приходила домой, мамы дома не было, ложилась на диван, курила, пила джин-тоник и ела шоколад. И слушала музыку.

Мы слушали одно и то же, The Cure, и на этой почве дружили. Ну, не дружили, но общались. Я к ней иногда приходила по средам и мы вместе валялись на диване. Правда, я у неё не просила поделиться со мной джином, это была её честно заработанная плата за страдания. Зойка говорила, что эпиляция — это так больно, что она всякий раз плачет, пока это делается. И ей хочется вырваться и убежать, а потом она ненавидит весь мир, и маму в первую очередь, но что ж поделаешь, надо — значит надо.

Мы с ней мечтали создать свою рок-группу. Скоро закончится школа, мы станем взрослыми и свободными, научимся играть на гитаре. Будем писать песни: я — слова, а Зойка — музыку. Потом мы станем знаменитыми, объедем с концертами всю Европу, а может даже и Америку. У нас будет много фанатов, мы будем раздавать автографы, нас будут фотографировать, снимать на камеру, наши песни будут на первом месте, нас будут показывать по телевизору. Наша группа будет называться «Электро-ток». Это современно, энергично, загадочно, так нам казалось.

Выглядеть мы будем, как Роберт Смит — это солист из группы, которую мы обе любили. Никто больше так не выглядел, только он один. У нас в стране мы будем первыми! Мы одевались в растянутые свитера с длинными рукавами, в яркие широкие рубашки из тяжёлой фланели, в узкие чёрные джинсы. А на ногах — кроссовки на два размера больше с толстыми шерстяными носками. Лицо надо было напудрить белой пудрой, глаза накрасить густо чёрными тенями, а губы — ярко-красной помадой. Только это надо было делать очень небрежно, лучше не смотрясь при этом в зеркало. Мы наряжались и красились, а потом сравнивали, у кого получилось более похоже.

Мы брали в руки кухонный веник, или пылевыбивалку для ковров и притворялись, что это гитара. Мы с Зойкой делали вид, что играем на гитарах, пели песни, которые мы заучивали наизусть. Тогда было невозможно раздобыть тексты песен, мы записывали их на слух, так, как слышится, и потом это пели. Наверное, там всё было неправильно, но нам было в самый раз. Главное, что это можно было спеть.

Мы залезали с ногами на стол, прыгали по дивану, пели, кричали, хохотали, нам было так весело. Зойка была пьяная, одна банка джин-тоника превращала её в шаровую молнию — по степени разрушительности. Каждую среду она умудрялась что-нибудь сломать, разбить, уронить и самой упасть сверху. Один раз она расколотила чайник из новогоднего сервиза. Другой раз у стола подломилась ножка, когда мы на нём скакали. Третий раз перевернулась тумбочка с маминой косметикой, всякие баночки и флакончики упали и раскатились по всей комнате.

Мне нравилось приходить в гости к Зойке, у неё можно было делать что угодно. Она говорила, что мама её никогда не ругает и не наказывает. А пусть бы даже и попробовала, у Зойки был способ прекратить любую ругань. Она говорила: «А будешь меня доставать, я в клинику не поеду». И всё, любые нотации тут же прекращались. Её мама была готова терпеть что угодно, лишь бы дочка не отказалась удалить волосы над верхней губой. Потому что, если она откажется, её невозможно будет ни за кого выдать. И что с ней тогда делать, не понятно.

Потом школа закончилась, были заключительные экзамены, потом выпускной, потом вступительные экзамены, потом то, что осталось от лета 1992. А в сентябре я позвонила Зойке, а её мама мне говорит: «Катюша, не звони нам больше, она вышла замуж.» А я думаю, как это замуж, у неё ведь и парня никакого не было… когда ж она успела… и почему нельзя ей позвонить?

.

Это была одна история, а вот вторая. В детстве у меня была подруга, назовём её Мириам, которая была из восточной семьи. Я тогда не знала, что это значит, это взрослые так говорили, не я. Её семья мало чем отличалась от моей, не было там ничего такого экзотического. В чадре никто не ходил. Только имя было иностранное. Её бабушка с дедушкой приехали откуда-то из Средней Азии, а мама с папой родились уже в Ленинграде. Сама Мириам никогда не бывала на их исторической родине.

Наша дружба с Мириам заключалась в том, что мы играли в свадьбу. Её свадьбу. Других игр у Мириам не было. С остальными ребятами мы могли играть и в космонавтов, и в войнушку, и в школу, но с ней — только в свадьбу. Мне было интересно, потому что тема была какая-то взрослая, и с другими об этом было не поговорить, только с ней. Игра была такая: мы рисовали свадебные платья. Точнее, она рисовала, а я смотрела, ну иногда тоже что-то рисовала, но у Мириам получалось лучше. Потому что она практиковалась больше.

Она рисовала десятки, сотни, тысячи вариантов свадебного платья. Вот это, например, розовое, а то сиреневое, здесь бант, а тут вот воланчики, плечи голые, а сзади вырез, а сбоку шлейф. Туфельки к этому платью нужно тоже розовые, хотя нет, лучше перламутровые, на высоком каблуке. Потом рисовался букет. Потом фата. Потом свадебный торт, свадебный кортеж, какого цвета будут лошади, а какого карета. Какого цвета будут платья подружек. Что будет стоять на столе, какая скатерть, какие занавески на окнах. Это был бесконечный список предметов, мы их продумывали до мелочей и рисовали. Предметы часто менялись, в зависимости от настроения, менялся цвет туфелек, форма сумочки, украшения на торте. Но было и такое, что не менялось никогда. То, что Мириам выбрала, множество раз нарисовала, исправила и дополнила, и теперь этот окончательный вариант кочевал из рисунка в рисунок. Например, состав гостей. Вот мама с папой, вот бабушка с дедушкой, вот её двоюродные сёстры, вот маленький племянник. Этих персонажей и их наряды Мириам смогла бы, наверное, нарисовать с закрытыми глазами. В углу альбомного листа обязательно рисовалась так же и семья её жениха. Люди изображались схематично, какие-то чёрные фигурки, пять или шесть. А в центре этой группы возвышалась длинная тощая фигура. Ноги — палки, руки — палки, узкая голова, и чёрное пятно вместо лица. Это и был её жених.

Я предлагала всякое такое, чтобы было повеселей, типа вместо лошадей запрячь зебру. Но Мириам знала свою свадьбу на все сто, и прерывала мои фантазии: «Нет, это мне не подходит, я не хочу выглядеть смешно, лошади должны быть белыми, под цвет моего веера». Ну белые, так белые, я не возражала, ведь это была её свадьба. Почему-то мы всегда играли в её свадьбу, не в мою.

Она не допускала никаких отклонений от классики. Её свадьба была вся расписана, как по нотам. Мириам всегда знала, что за чем идёт и как что должно выглядеть.

Мы придумывали себе мужей. У меня были несколько вариантов, то брюнет, то блондин. Иногда он был совсем молодой, иногда почти старый. Мне было интересно — в игре — попробовать разные варианты, примерить разные сценарии. А Мириам всегда говорила одно и то же: «я выйду замуж за Алишера». Для меня тогда это имя было как из восточной сказки. «Меч Алманзора, печать Натаниэля». Ну и Алишер где-то там же, рядом с Аладдином. Я не думала, что кого-то действительно так зовут. И у неё ещё должны были родиться двое сыновей: Рустам и Рахман. Я спрашивала, что будет, если родится девочка. Мириам как будто бы не слышала меня. Она говорила: «Но у нас не будет девочки, будут два сына. Так хочет Алишер. Он сказал, нужно два сына.»

Игра тем и хороша, что в игре всё возможно. Хочешь ты двух сыновей — и пожалуйста, можно и двух, понарошку. Мы знали, что это всё не по-настоящему. Мне нравилось так играть с Мириам, поддерживать её абсолютную уверенность в том, что всё будет так, как она задумала. Я с удовольствием включалась в сюжет игры, начинала тоже придумывать разноцветные костюмчики и чепчики для новорожденных Рустама и Рахмана.

Время шло, мы росли, но игра эта мало менялась. Когда нам было лет четырнадцать, появились в продаже журналы о дизайне дома и сада, журналы о моде и причёсках. Мириам стала больше листать журналы, нежели рисовать. Теперь она выбирала себе свадебное путешествие, макияж, укладку, мебель для новой квартиры, куда она переедет после свадьбы. Вырезала картинки, вклеивала в альбом, какую она хочет спальню, какую кухню, какую машину, какую собаку.

Вместе с журналами пришло и некое понимание ситуации. Мне тогда стало примерно понятно, что для того чтобы выйти замуж, нужно сперва с кем-то познакомиться, и чтобы вы друг друга полюбили, и он бы тебя взял в жёны, а ты бы согласилась стать его женой, тогда будет свадьба. То есть, свадьба не получится просто так сама по себе…

Я даже знала нескольких женщин и ещё больше мужчин, у которых вообще не было никакой свадьбы. Они так никого и не встретили. А были и такие, кто встретил, но тот, другой человек, самый нужный и самый лучший в мире, не захотел связать с ними свою жизнь. И ещё, я слышала, бывает так, что этот другой человек может уже быть женат, или замужем, и ничего нельзя сделать. Иногда люди разводятся из-за этого, и тогда тот, с кем развелись, остаётся один. Иногда даже кажется, что люди так хорошо подходят друг другу, пара прожила вместе так много лет, но вдруг они расходятся, потому что один из них встретил кого-то другого, кто ему больше нужен. А иногда не расходятся, и продолжают жить вместе, но больше друг друга не любят.

Я знала одну семью, где мужчина встретил другую женщину и полюбил её, но не женился на ней и не развёлся со своей женой. Потому что они прожили вместе тридцать лет. Он сказал: «А куда я жену свою дену? На улицу выгоню? Она же не виновата!» И они так и жили вместе, хотя он больше не любил свою жену. А ту другую женщину он постарался забыть.

Для меня всё это было так невероятно сложно! Будущее казалось таким далёким и туманным. И не было никакой возможности приоткрыть завесу и заглянуть туда. Что меня ждёт? Как сложится моя жизнь? Встречу ли я кого-нибудь, и захочет ли он быть вместе со мной? Решусь ли я когда-нибудь сказать ему, что люблю? И что он мне на это ответит? Вдруг он скажет: а я тебя — нет? И я тогда останусь без него.

Меня удивляло, как Мириам могла быть настолько уверена в том, что у неё всё это будет: свадьба, белое платье, подружки в розовом, торт, кортеж, букет невесты? Одно дело, когда мы были маленькие, мы просто рисовали, выдумывали, это была игра. Но потом мы стали старше, мы были уже в пятом классе, в шестом, в седьмом. Она же не могла не понимать! Мне очень нравилась игра в свадьбу, но чем старше я становилась, тем больше было у меня вопросов, и тем меньше мне было интересно в это играть.

Последний раз мы виделись с Мириам, когда нам было лет семнадцать, это был конец школы. Мне уже было с ней не интересно. Меня давно интересовали мальчики, музыка и даже сигареты. Мне было скучно сидеть у Мириам дома и выбирать в журнале свадебный торт. Меня стал манить взрослый мир, мне так хотелось попробовать всего на свете, пожить своей жизнью, не спрашивая разрешения у мамы с папой. Хотелось иногда уйти из дома, и чтобы никто не знал, где я. Хотелось никому не сказать, и уехать далеко-далеко. Хотелось, чтобы было что-то такое, что знаю только я одна, и больше никто. И это будет знать вместе со мной только тот, кому я сама расскажу. Так хотелось иметь свои тайны, свой загадочный мир чувств, отношений, интриг, сложных ситуаций… И как Мириам не надоело целыми днями рисовать платьица с воланчиками?

Помню её квартиру, её комнату. Спальня, перегруженная коврами, занавесками, мягкой мебелью, пуфиками и подушками. Там всегда было жарко, окна не открывались. У них в семье любили тепло, мне было там душно. Везде искусственные цветы, какие-то блестяшки, висюльки, побрякушки, всё это сверкало и переливалось на свету. Пахло сладким парфюмом. Мириам сидела в глубоком кресле, полураздетая из-за жары. Такая полупрозрачная розовая одежда называлась «пеньюар», что бы это ни значило. У неё была очень белая кожа, как у людей, редко бывающих на улице.

На полу лежат раскрытые журналы, ножницы, тюбик клея, в руках у Мириам альбом, куда она вклеивает журнальные вырезки. Она комментирует свои новые приобретения:

— Смотри, вот такой диван я хочу. Видишь? Бежевый, но немножко золотистый, сидение состоит из трёх частей, а спинка из двух. И по бокам такие вот широкие валики. Если на него положить голубые подушки, получится хорошо. Голубой с бежевым — красиво смотрится. Да, у меня будет такой диван. А этот белый я не хочу. Я вчера думала, что белый, но нет, не хочу. Вот такой лучше. Я померяла, он как раз встанет в моей комнате, он в длину два двадцать, как раз вдоль короткой стены встанет. Если на него ещё положить плед, вот смотри, видишь? Бело-голубой. Не такой голубой, как подушки, посветлее. Вот на этой странице. Плед — двадцать три доллара — дороговато, но он очень симпатичный. Выглядит эффектно. Он — три метра на два с половиной, как раз.

Меня это стало раздражать. Я не понимаю, это же просто картинки, не настоящие вещи. Как Мириам могла целыми днями заниматься одним и тем же? Как ей не надоело? И ладно бы ещё, если бы она на самом деле ходила по магазинам и выбирала себе мебель. Но это же всё не по-настоящему! Она меряет эти диваны, подсчитывает сколько стоит плед, но она же всё равно не собирается это покупать! У неё и денег-то нет, она маленькая девочка, школьница, как и я. Откуда там могут появиться диваны, пледы, шкафы и стиральные машины?

У нас в семье было плохо с деньгами. Совсем плохо. Когда закрылась киностудия и родители оказались без работы — мы жили на бабушкину пенсию. Мне никогда не давали денег. Сперва я была слишком маленькая, чтобы распоряжаться деньгами. А потом, когда подросла, случился экономический кризис, и первыми под раздачу попали работники культуры и искусства. Они первыми оказались никому не нужны.

Но, думаю, если бы деньги у нас были, мне бы всё равно их не давали. Мои родители говорили, что это портит ребёнка. Деньги нужно зарабатывать, а не получать от мамы с папой, так они считали. Не знаю уж, правильно ли это, или нет. Я жила без денег. Я точно знала, что деньги будут тогда, когда я доучусь в школе, поступлю в ВУЗ, закончу его, начну работать, дослужусь до повышения зарплаты — и вот тогда я смогу купить себе диван, ковёр и телевизор. Только тогда. А до этого — не смогу. Ну и зачем тогда листать эти журналы? Чтобы что? Пооблизываться на всякие замечательные товары, помечтать и закрыть этот журнал? Я не видела смысла так над собой издеваться. Ведь всё равно не смогу себе ничего купить. И не только ковёр, но даже и шоколадку. Если денег нет, то их нет, много или мало, без разницы, их просто нет. Я не понимала, зачем Мириам это делает, для меня это не имело смысла.

К тому времени я поняла ещё кое-что насчёт свадьбы. Мало полюбить друг друга. Мало, чтобы это чувство было взаимным. Всё упиралось в деньги, конечно. Нет, можно и без денег выйти замуж, но тогда не будет ни свадебных путешествий, ни квартир, ни машин, ни свадебного платья с фатой, ничего такого. То есть, сам факт бракосочетания не повлечёт за собой всех тех материальных благ, которые рисовала Мириам. Все эти красивые вещи не появятся сами собой, даже если двое по-настоящему любят друг друга и хотят пожениться. Вот если, например, я сейчас собралась бы выйти замуж, откуда бы я взяла денег на это празднество? Пришлось бы нам по-тихому расписаться в местной администрации, и всё. Как сделала моя двоюродная сестра. У них не было денег на свадьбу, не было ни белого платья, ни фаты, ни застолья, ни гостей. Они просто поставили свои подписи в журнале, получили штамп в паспорте и пошли домой — к её родителям, потому что у них нет лишней квартиры, где молодожёны могли бы жить сразу после свадьбы. Они прожили вместе три месяца и разошлись. Начались скандалы, молодой муж не ужился с её мамой, моей тётей Надей, её выводило из себя, что он громко включал телевизор.

И если в детстве о таком не думаешь, а просто фантазируешь, играешь, то в семнадцать лет это уже совсем не так весело, фантазия всё время натыкается на здравый смысл и какой-никакой опыт.

Мы потом долго не виделись с Мириам и встретились только этой весной, когда я приезжала в Питер. Говорить было не о чем, мы слишком давно не общались, отвыкли друг от друга. Она спросила, замужем ли я, есть ли дети. Ну как всегда, её другое никогда и не интересовало! Она, кажется, вообще не изменилась с пятилетнего возраста. Да, я замужем. Нет, детей нет. Я задала ей тот же вопрос, она ответила, что да. Живёт хорошо, всё есть, не работает. Мы повспоминали наши детские игры, как мы сидели у неё в спальне и рисовали целыми днями. Повспоминали всякие наши шутки, приколы, каких смешных мужей я себе придумывала. Один был капитаном корабля, а другой — известным актёром. Один был французом, а другой американцем. Один был постарше, другой помладше, один повыше ростом, а другой пониже. Один был умный, зато другой богатый, третий был самый сильный, четвёртый самый смелый. А в итоге, кого я выбрала? Кто остался? В моём случае — самый добрый. Тогда, в детстве, его не было почему-то в наших списках. Его, самого доброго.

Я спросила, за кого ж она в итоге вышла замуж, за брюнета или за блондина. Она посмотрела на меня, как на ненормальную, и сказала: «Конечно, за Алишера». И у них родились двое мальчиков: Рустам и Рахман. Всё, как она хотела. Я говорю: «Как же так получилось?» Она улыбнулась: «Мечты на то и даны, чтобы сбываться…»

Я тогда подумала, ничего удивительного, она встретила мужчину, которого звали Алишер, где-нибудь на вечеринке, где было много её соотечественников. Имя-то восточное, но это же естественно, что Мириам иногда приглашали на такие мероприятия, и там были люди с такими вот именами. Алишер — имя распространённое, примерно как в Питере Александр. Она влюбилась в него, потому что это было имя из детской мечты. Очень даже возможно. Они поженились. У них родились двое мальчиков, которых она назвала своими любимыми именами. То, что родились мальчики, а не девочки, это немножко странно, но ведь тут шансы — пятьдесят на пятьдесят, одно из двух. Как в рулетке, шарик попадёт на чёрное или на красное. В её случае получились два мальчика, которых назвали Рахман и Рустам. Что же здесь такого?

Конец ознакомительного фрагмента.