Ворожея

Катя Зазовка

Лихие дела стали твориться в лесной деревушке с приходом молоденькой ворожеи: волколак целый обоз пожрал, первая краса села утопла, украли папарать-цвет, что должен был черную силу отвадить. А после молодцев да мужей невиданная хворь косить стала. И, кажись, не конец это вовсе… Да черная ведьмарка, что грозилась всю деревню извести, тут, видать, ни при чем…

Глава 2. Купальская ночь

Милава добралась до черной хаты, но не решилась коснуться даже рассохшейся двери. Трижды обошла уродливый горб, от которого невыносимо разило темной мощью, и побрела в сторону ветряка, где люд уже водил хороводы. Она и не думала к ним близко подбираться, но увериться, что бабкина черная сила не подлезла, было надобно. Да и выжидать в кустах, пока Услада уснет или покинет избу, тоже не чудилось доброй мыслью: мало ли кто заприметит — попробуй убедить тогда, что Милава ничего худого не затеяла.

Хотя празднество проходило на отшибе, ворожея легко нашла место, где смогла затаиться и понаблюдать. Яркий свет от огнища разливался далеко за пределы мельничьего хозяйства, сочился сквозь ели да сосны. Ритуальные песни разносились повсюду, обволакивали, проникали в самое сердце:

— Купала, Купала, где ты пропадала?

— За лесами, за полями, за высокими горами.

— Купала, Купала, где ты отдыхала?

— Под дождями, под снегами, под туманами-парами.

— Купала, Купала, где ты зимовала?

— Под дубами, под листами, под черничными устами.

— Купала, Купала, где ты куковала?

— Под камнями, под ветрами, да под старыми мостами…

Матери подносили к огню, набравшему целебную силу, захворавших дитятей, моля вернуть им здоровье. Немощные старики, кои прибыли на руках правнуков и нынче находились дальше всех от пламени, почти на пороге темноты, умывались живительным дымом, просили о лишнем годке жизни да крупице прежней удали, дабы не быть обузой потомству. Девицы-дурнушки, что еще на заре вымыли лики в росе, тихо заклинали о толике красоты да о добром женихе. У каждого было о чем просить богов в эту дивную ночь.

Точно по чьему-то велению, в костер разом полетели исподние рубахи больного люда. Прожорливое пламя вспыхнуло пуще прежнего, будто обещая исцеление.

Скоро девицы да молодцы разбились на пары, чтобы скакать через животворный огонь — ведь тогда он непременно очистит их и защитит от зол да дурного глаза. Первыми прыгнули златовласая краса и крепкий курчавый молодец. Их кисти не разъединились. Милава даже издалече заприметила, как улыбнулись друг другу лю2бые — такой прыжок говорил о счастливом совместном будущем. А вот следующая пара обменялась колкими взглядами: не быть им разом — ладони разомкнулись. В третьей молодец подхватил лю2бую на руки и разом с ней перемахнул через пламя. Стало быть, такой супруг и беду отведет, и от лиходея оборонит. Дальше молодые и кистей не расцепили, и прыгнули так высоко, что прочие ахнули от зависти — бедствовать паре уж точно не придется.

Покуда молодежь распевала песни да водила хороводы, среднее поколение пригнало на пригорок скотину. Угодья мельника заполнились мычанием, блеяньем, ржанием. Пожилая женщина даже петуха притянула — видать, глупая птица вместо топтания кур только и умела, что на хозяйку кидаться да об прохожих клюв точить. Но если лошадям, коровам и даже козам пришлось перескакивать кострище, страшась розг, то дурная птица ни в какую не желала перемахивать через устрашающее полымя. Бабка под общий смех гонялась за ополоумевшим от страха петухом по всему пустырю. По велению старосты на подмогу пришла вся молодежь. Да только толку то не принесло — орущий кукарека и не мыслил сдаваться. Диво: птица ловко удирала от множества рук, но за границу света не перемахивала.

Вдруг всеобщую суматоху прорезал голос мальчика, перекричав даже петуха:

— Глядите! Глядите! Нечистик!

Селяне обратили взгляды в сторону, куда указывал малыш. У самой кромки на земле, промеж светом и тьмой, сидела черная кошка. Никто так и не признал в ней своего питомца.

— И правда, нечистик, — подытожил кто-то в толпе.

— Бей ее! — скомандовала девица с носом-морковиной.

В улепетывавшую прочь от огнища кошку тут же полетели десятки каменюк да палок, заготовленных как раз для такого случая. Ведь всем ведомо, что в купальскую ночь нечистики да ведьмари оборачиваются кем пожелают.

— Попал! — оповестил люд курчавый парень.

К нему отовсюду понеслась похвала. Ковыляющая кошка, как могла, спешила укрыться средь деревьев. Селяне сияли от радости — завтра хромота выдаст того, кто ведьмарит в деревне.

— Поймала! — объявила запыхавшаяся женщина, что умудрилась-таки сцапать своего петуха. — Вот только ума не приложу, как его через кострище заставить перелететь? Он же крылья расправит, да все в сторону норовит.

— Вяжи ему лапы! — предложил сын старосты. — Да крылья перетягивай.

— Это еще зачем? — удивился какой-то молодец.

— Эх, ты простых вещей не разумеешь, — хмыкнул богатырь.

— Вяжи, — поддакнул староста.

Женщина откуда-то выудила веревку и обмотала лапы да крылья непослушной птицы. Петух истошно вопил да дергал головой.

— Ах ты, дурень с гребнем! — завопила хозяйка, когда клюв все ж сыскал ее палец.

Богатырь ловко перехватил петуха и кинул через костер. На той стороне огнища птица шмякнулась на землю.

— Не ушибся б хоть, — заволновалась бабка. Но тут же по смеху толпы поняла, что с петухом ничего не случилось. Оскорбленная бестолочь, высвободившаяся из пут, махала крылами, намереваясь и теперь улизнуть куда подальше. Сын старосты мигом ухватил неудачливого беглеца за хвост.

— Вот, спасибо тебе, Алесь! — бабка крепко держала горе-птицу. — Разумный у тебя сын вырос, Череда! Пусть даруют боги ему жену — красавицу да хозяюшку ладную!

Как Милава ни старалась, но кузнецов так и не сумела отыскать. Видать, младшего староста снарядил-таки устранять промах. А старшой, поди, рыщет где-то… Точно в подтверждение догадки, откуда-то донесся протяжный волчий вой. Но никто, кроме ворожеи, в угаре празднества да азартной поимки петуха не обратил на него внимания.

— А-а-а! — внезапно закричали девицы. С их хорошеньких ликов, распущенных волос да льняных рубах медленно стекала грязь. Молодцы-виновники лишь хохотали, отставляя в сторону уже не потребное оружие — пустые ведра. Вот только не ожидали они, что кое-кто из красавиц-молодиц все ж поспел подготовиться к такому повороту событий. Несколько светлых рубах мелькнуло в темноте, но, когда жертвы их заприметили, оказалось слишком поздно. Хрупкие, но проворные ручки схватили ушаты, давеча наполненные жижей с ближней топи, и окатили удальцов с головы до ног.

— Ловко они вас! Куда там грязи липкой супротив трясинного смрада! — дети и старики хохотали так, что их животы чуть не трещали. Бравые молодцы нынче больше напоминали то ли багников, то ли болотников. Но они и не думали сдаваться так быстро. Трое уцелевших понеслись за границу света за новой порцией ведер с грязью. Вот только девицы скоро догадались о задуманном, а потому с визгом и криками понеслись к реке. Молодцы — за ними.

Милава решила, что стоит пойти следом да нашептать пару приговоров, дабы бабкино черное недовольство не добралась до молодежи. Ей не составляло особого труда оставаться незамеченной — купальская ночь прятала под своим темным балдахином каждого, кто о том попросит: и доброго человека, и ведьмака, и влюбленных. Ведь не просто так на Большие дни детей по обыкновению рождалось больше, чем когда-либо.

Девица хоть и не спешила, но поспела аккурат к самой потасовке. Шумная хохочущая гурьба из перепачканной молодежи отчаянно плескалась в воде. Молодицы хохотали и почти не противились, когда крепкие руки прижимали их к не менее крепким телам, якобы чтобы вымыть. Мягчели губы под пылкими поцелуями… Но девицы меру знали, а потому, не дозволив ласкам зайти слишком далеко, выбрались на берег да затянули песню, опуская на серебристую гладь венки:

Ты не трожь меня, Вирник^[6],

Не хватай, Водяной.

Во власах-то просвирник

Запечен ворожбой.

Не тяни под водицу,

Не тащи в свой покой,

Иль купальской криницей

Разольюсь я, рекой.

Лучше пестрый кружочек,

Мой венок-разноцвет,

Отнеси к бережочку,

Где встречает рассвет

На Купалье любимый,

Нареченный супруг.

Помоги, негубимый,

Подсоби мне, мой друг…

Пока пригожуни просили у водяных духов любви да счастья, молодцы перебрались вплавь на другой берег, где почти каждый успел словить по венку. Когда же они вернулись, девицы уже разбредались на поиски папарать-цвета. Молодцы устремились за избранницами. Мало ль, оборонить от лиходея придется. Да что там лиходей! В такую ночь даже русалки из глубин выходят покачаться на деревьях да в полях-лесах сыскать себе жертву — кровушки теплой напиться.

* * *

Цвет бранился на чем свет стоит. Где это видано, чтобы накануне самого желанного веселья, в канун купальской ночи, глава деревни отправлял честного человека перековывать лошадей? А что, ежели тот не управится до вечера? Что ж тогда, заместо забав да сладких поцелуев с девками целую ночь коротать непонятно где? И с чего староста вообще взял, что это вина молодого мастера? Что, ежели торговец сам снял добротные подковы с коней да в сундуке схоронил, дабы в Рогачеве на звонкую монету выменять? Иль на саблю перелить. А сам на мастера жалобную послал, якобы все его кони по подкове потеряли. Он, этот торговец, Цвету сразу не понравился. Сам нездешний, глаза узкие, кожа смуглая, халат в пол, золотыми нитями расшитый. В очи не глядит, все по сторонам рыскает да выспрашивать любит: где, мол, кузнечьему делу учился, из доброй ли стали подковы льешь, где железо берешь?.. Сразу ж понятно — выгоду вынюхивает. Видать, не на честном слове и справном труде свое богатство нажил. Поди, не одну невинную душу обдурил. И как только староста поверил в небылицы этакие да навет злостный? В наказание батька даже самую захудалую кобылу взять не дозволил — тяни сам на каталке молот да прочие инструменты.

Молодой кузнец не просто медленно шел к месту, где с утра стал обоз, он еле плелся. И даже не из-за того, что устал или не желал помогать нечестивому торговцу. Если б парень был чуток духом тверже да сердцем чище, то сыскал бы силы признаться себе, что мастер он никудышный. Что без батьки ему до зари никак не сдюжить с целым обозом, и через сажени три, от силы пять, кони снова «разуются». Но самое главное, его нежелание идти наперед всего исходило от страха. Обоз-то стал не где-нибудь, а аккурат промеж Древним лесом да Смрадной топью, обиталищем Багника^[7]. А тут еще Купалье. Ведь всем ведомо, что в такую ночь самая бестолковая ведьмарка да самый последний нечистик утраивают свои силы. И хоть селяне издревле разбегаются по дубравам да борам, дабы натешиться иль папарать-цвет сыскать, но к Смрадной топи да Древнему лесу не суются.

Но как ни тянул Цвет время, а до места добрался.

И все ж странный какой-то этот торговец. Нет чтобы в деревню вернуться до конца Купалья, так костры вокруг обоза разложил, точно специально всяких нечистиков призывает. Сам вон на подушках расписных ноги закрутил, очи сомкнул да какую-то дудку курит. Стражу выставил. Неужто этот пришлый мыслит, что десяток крепких воинов сумеют выстоять хотя бы супротив одного упыря иль какого иного мерзотника? Да ни один даже самый ладный меч с волшбой черной не сдюжит!

Когда нерадивый кузнец подошел вплотную к торговцу, тот продолжал неспешно выпускать струйки густого серого дыма. В стеклянном сосуде, к которому резная дудка крепилась мягкой трубкой, постоянно что-то булькало. Очей хозяин обоза так и не раскрыл. Цвет обиделся — ишь ты, никак не ниже князя себя мыслит.

— Ну, чего тут у вас стряслось? — спросил молодой кузнец.

Старшой помощник, тоже обряженный в длинный халат, но малость поплоше, согнувшись чуть ли не пополам, заговорил:

— О, свет-искусник! Как же мы рады тебе! Наконец ты исправишь этот досадный простой, и наш караван опять устремится по неотложным делам. Хвала небесам, драгоценный товар не пострадал!

— Ну, это… Вот и добре. Так какая кобыла потеряла подкову?

— А ты сюда иди, милейший, сюда, — приторная сладость в голосе говорившего понравилась молодому кузнецу, потешила гордость. Торговец совсем не так с ним изъяснялся. Цвет уже было решил, что не такие уж и противные эти чужеземцы. Но когда понял, сколько работы предстоит, ощутил, как к горлу подкатывает дурнота. Гонец, посланный торговцем, ничуть не приврал — каждая лошадь в обозе потеряла по подкове. И слетели как раз те, что отливал и ставил молодой мастер: на правое переднее копыто. Цвет густо покраснел, тихо радуясь, что никто из односельчан этого не ведает. Его и так частенько ругают, а тут вон первое задание — и не сдюжил. Торговец внезапно раскрыл веки и пристально поглядел на кузнеца. В узких глазах читался укор — и краска на лице молодого кузнеца проступила гуще.

— Ну, я это, что ль за работу примусь?

Помощник кивнул и, согнувшись еще ниже, задом отошел в сторону. Хозяин обоза вновь сомкнул очи.

Как и ожидал молодой кузнец, до вечера ему справиться не удалось. Вон уж и солнце закатилось. Торговец давно на боковой почивает. Старшой помощник пряную лепешку лопает. Охранители у костерка вином балуются, на кузнеца поглядывают, что-то на своей тарабарщине молвят да посмеиваются. А Цвету еще три коня подковать надобно. Эх, друзья-приятели никак уже с девками через огнище скачут, скоро венки станут ловить да по лесам с молодицами разбредутся, а он тут… Эх… Вот бы папарать-цвет сыскать! Уж тогда бы он зажил! Уж тогда бы он никак не меньше старосты сделался…

Вдруг недалече раздался протяжный волчий вой. У края стойбища мелькнуло нечто огромное и снова нырнуло во тьму. Сердце Цвета дрогнуло. Стражники что-то закричали. Торговец резко сел, пытаясь вникнуть в происходящее еще мутным ото сна сознанием. Цвет же шарил настороженным взором по стойбищу. И сильно пожалел, когда отыскал-таки незваного гостя. Лишь невероятное усилие молодого кузнеца сдержало рвотный позыв — тело помощника безвольно сползало на землю по краю телеги… без головы! Рука все еще сжимала недоеденную лепешку. Гигантский рыжий волчара вдвое, а то и втрое крупнее обычного волка с громким хрустом разжевывал добычу…

Селяне всегда считали Цвета неповоротливым и нерасторопным, но нынче он со скоростью резвого скакуна и ловкостью кошки, не помня себя от страха, оказался на самой макушке ближайшей сосны. То ли от ужаса, то ли по глупости, но молодой кузнец так и не смог сомкнуть век. Он видел все…

Видел, как охранители скопом кинулись на лютого зверя, а затем один за одним полегли, не сумев противостоять стальным клыкам да мощным лапам.

Видел, как с невероятной быстротой и бесстрашием торговец выхватил саблю и сражался да как волколак дожирал его с особым смаком.

Видел, как нечистик поднял запачканную в чужой крови морду и оскалился, точно усмехнулся, а затем исчез среди деревьев.

* * *

Трое подлетков остались без пары. Они не поймали венков, да и не созрели еще с девицами папарать-цвет искать. Но не сетовали. Проводив взглядом молодцев, подлетки что-то горячо обсуждали. Милава не стремилась выяснять — навряд ли что страшнее, чем перелезть через двенадцать огородов, дабы сбылось сокровенное желание, — и побрела в деревню. Авось все ж удастся оградить и дом старосты от чар ведьмарки. Ворожея ступала неслышно, даже листочки от ночного ветра-тихушника шумели сильнее.

— Как ты хороша! — послышался чей-то восхищенный шепот слева.

Милава замерла, пригляделась — благо ель надежно ее скрывала: на полянке сидели двое.

— Да и ты мне сразу приглянулся, — негромко промурлыкала в ответ девица, теснее прижимаясь к парню.

— Дозволь примкнуть к твоим устам, — попросил молодец.

— Примкни, — тихонько хохотнула пригожуня.

— Точно мед липовый, — задыхаясь, произнес молодец и обвил руками тонкий стан светловолосой девицы.

— И мне такие ласки по сердцу.

На том разговор утонул в стонах и всхлипах. Милава не хотела ни мешать, ни тем паче осуждать пару, оттого попятилась, дабы незамеченной обогнуть полюбовников стволов за пять. Но только сделала шаг назад, как ночную тишину прорезал девичий визг:

— Вот ты где!

— Ружа? — испуганно выдавил молодец.

— Да что ж это?! — даже в темноте Милава разглядела, как на девичьих щеках блеснули слезы.

— Ружа, я… я… — молодец в отчаянном поиске подмоги глянул на свою полюбовницу, но светловолосая краса лишь выпрямила спину, тонкую, как камышинка, — мол, не стану я ни подсоблять, ни выкручиваться. Ворожея не видела лика разлучницы, но готова была поклясться, что ее губы изогнулись в довольной ухмылке.

— Ты ж сватов к осени обещал заслать! А сам… тут!

— Ружа…

— Изменник! Будь ты проклят! И весь твой род!

Ружа бросилась прочь от поляны, где только что обнаружила неверность своего нареченного. Ее русые локоны, омытые лунным светом, мелькнули за кустами и растворились в ночи. Милава содрогнулась — слишком добре ведала, что такая угроза в купальскую ночь бесследно не проходит. Полюбовники молчали. Молодец встал и дрожащими руками расправил свою одежу.

— Ты куда это? — возмутилась девица. Ее голос показался знакомым, но ворожея решила, что негоже и дале подсматривать — и без того лишку увидела. Уже в чащобе до нее донеслись слова обиженной полюбовницы:

— Ты еще пожалеешь!

Милаве стало даже малость жаль молодца: что стоит в такую ночь какой-нибудь красе соблазнить непутевого парня? Но и оправдывать его не хотелось — что, ежели таких девиц на его жизненном пути повстречается целая вереница?

Над головой почудилось движение. Милава поглядела вверх. Едва касаясь верхушек сосен и елей, ночное небо рассекал десяток помел, оседланных ведьмарками. Видать, на Лысуху летят! Милава упала в травы, замерла, вдыхая пряный запах земли и надеясь, что ее не приметят.

Сердце бросилось вскачь, когда одна из наездниц подлетела прямо к тому месту, где под высоким папоротником схоронилась Милава. Донеслось шумное сопение — ведьмарка принюхивалась.

«Обманись, птичье око, ошибись, звериный слух, отведись, ведьмачий нюх…» — молила про себя ворожея.

— Неужто почудилось? — летунья явно была сбита с толку. — Я же чуяла…

Милава продолжала молиться — и уже в следующий миг шум метлы стих. Она глянула в небо — на фоне круглой, словно колесо, луны мелькнуло несколько крохотных силуэтов. Какое-то время ворожея созерцала ночное светило и вдруг поняла, что совсем скоро зацветет папарать-цвет.

Папарать-цвет! Вот что способно помочь в ее противостоянии бабкиной силе! Вот что сумеет охранить всю деревню от черной мощи!

Надобно только сыскать дивное растение.

* * *

Папарать-цвет издревле ценился промеж людей дороже самых недосягаемых богатств. Против него даже злато, из которого тянули нити на наряды князя, казалось конским волосом. Даже редчайшие самоцветы, что доставали из огненных недр северных гор, а после рядили огранкой и украшали тело самой княжны, представали кучкой гальки. Да что там! Многие люди способны убить, чтоб завладеть чародейным цветком. Не диво — ведь нашедший папарать-цвет получает необыкновенную власть, власть подобную той, которой наделены боги. Ну кто порой не мечтает оказаться невидимым? Иль не желает понимать язык зверей, птиц да растений? Кто откажется от скарбов, таящихся во чреве земли? Иль не помыслит обратить на себя взор возлюбленного?

Но не каждому дано сыскать папарать-цвет. Ежели живет в сердце хоть крупица недоброго помысла иль душу тяготит корысть, то необыкновенный цветок никогда не покажется на глаза. Люди до сих пор памятуют древнюю историю о том, как один человек решил добыть папарать-цвет.

Некогда в одной деревне жила девица, дочь кузнеца, Янина. С красотой ее лика могла поравняться разве что луна, а с цветом густых волос — лишь спелая пшеница. Стройности ее стана завидовали березы. Но боги не обидели пригожуню и смекалкой. Однажды в ту деревню с торговым обозом приехал молодой пастушок Ян. Лишь завидев прелестницу, он тут же полюбил ее больше жизни. Янина ответила на пылкие чувства. Но когда молодые пришли в дом девицы за благословением, батька наотрез отказался отдавать дочь за чужака. Он прочил ей остаться в родных местах и выйти замуж за единственного сына мельника — наследника родительского ремесла и состояния. Куда уж там пришлому пустозвону равняться с нажитым и спрятанным в закромах первого человека на деревне!

Тогда Ян и Янина решили сбежать и найти счастье где-нибудь в ином местечке, пусть и без родительского дозволения. Батька прознал про то и запер дочь, а Яна высек до полусмерти. Когда же раны кое-как затянулись, Ян прокрался к заколоченному окошку и попытался вызволить любую. Но разве могут голые руки тягаться с железными решетками да пудовым замком на дверях?

Вот только и девица сдаваться не собиралась. Вспомнила она, что близится купальская ночь, и надоумила лю2бого сыскать папарать-цвет. Ян разумел, что такое чудо лицезреть не каждому дано, куда уж там завладеть. Но иного пути не было, и он направился в лес.

Тот разговор подслушал сын мельника, что давно пылал страстью к дочке кузнеца, и решил проследить за пастухом. Он ведал, что сам не сумеет разглядеть чудесное растение. Но ежели сопернику посчастливится завладеть волшебным цветком, то отнять его с помощью острого клинка не станет трудностью.

В преддверии назначенного часа, как водится, Ян оградил себя и папоротник очерченным на земле кругом. Он молил всех богов услыхать зов его сердца и помочь. Помыслы молодого пастуха оказались чисты — папарать-цвет зацвел. Сжимая заветную находку, Ян спешил к лю2бой. Вот только запамятовал он, что папарать-цвет должно нести на порезанной ладони — только так никто не осилит отнять чародейное растение.

Лес поредел, до темницы Янины оставалось несколько десятков шагов. Но не суждено было пастуху увидеть свою лю2бую: острый нож вонзился в спину — и папарать-цвет перешел в руки сына мельника.

Много лет миновало с тех пор. Старость изъела жемчужные зубы, седина выбелила золотистые локоны, красота схоронилась под паутиной морщин, но Янина так и не вспомнила о Яне, останки коего давно сгнили в земле, совсем недалече от батьковской хаты.

* * *

Мамка успела научить, где искать папарать-цвет — и Милава устремилась в самую чащобу, туда, куда не долетит отголосок крика самого громкого петуха. По пути она отыскала тоненькую рябинку, дивясь, как только та сумела вырасти, теснимая густыми пышными елями? Поди, благодаря невиданной силе воли, нежели жидким солнечным лучам, что изредка пропускали могучие кроны, покачивавшиеся на сильном ветру.

Милава поклонилась рябинке, коснувшись кончиками пальцев влажного мха, трижды обошла тоненький ствол, а затем зашептала:

— Ради доброго слова, ради светлого помысла помоги. Ради дитя малого, ради старика ветхого подсоби.

Девица сняла с плеч дорожный мешок и выудила тот самый нож, что добыл из ладони кровь в дар богам.

— Ради чести, ради совести помоги. Ради любви, ради счастья подсоби.

Ловким движеньем кисти Милава отсекла у рябинки веточку и тут же смазала надрез пахучей мазью. Целебное снадобье остановило сочащийся сок. Подул ветерок, и рябинка словно поклонилась в благодарность. Деревья зашелестели.

Ворожея ведала, что в такую пору они не только перешептываются, но еще и переходят с места на место. Вот Кукоба — та без труда бы уразумела, о чем толкуют ветви. На краткий миг мысль о наследовании черного дара показалась Милаве даже пленительной. Но она тут же убоялась ее и отогнала прочь — никак бабка искушает.

Идти далеко не пришлось, уже за неровной грядой исполинских елей обнаружились заросли папоротника. Лунный луч высветил куст в два человечьих роста, что величественно возвышался над прочими. «Он!» — смекнула ворожея и подошла ближе. Необычайно крепкое растение словно было сердцем леса. Девица прислушалась, но тишина вокруг лишь подтвердила, что подле никого нет. Рябиновой палкой ворожея замкнула себя да папоротниковый куст в круг, глянула на луну, убедившись, что цветение вот-вот начнется, и начала читать заговор:

— Цвети, цвети, папарать-цвет, луне на радость, земелюшке не в тягость. Цвети, цвети, папарать-цвет, луне на радость — мне на благость.

Мать упреждала, что смельчака, решившегося добыть папарать-цвет, станут испытывать самые темные духи леса, но Милава была готова. Ее сердце и душа были чисты, как и помыслы. Видать, нечистики почуяли это, оттого и мешать не пожелали. Лунный луч обогнул верхушки деревьев, просочился сквозь еловые ветви, ударился о листья папоротника и рассыпался на миллионы переливающихся крупиц. И тут Милава углядела, как в самой середке растения зародилась крохотная почка. Она ширилась и тянулась вверх, все выше и выше, то колышась, то замирая. Потянулась к небу и снова остановилась. Вдруг задрожала, перевернулась, запрыгала. Стала набухать, покамест оболочка не натянулась и не лопнула с громким треском. Пред взором ворожеи предстал самый чудесный из всех цветов, что ей доводилось когда-либо лицезреть. Алые, точно зимний закат лепестки изгибались в нежный бутон и горели огнем так ярко, что глаза обливались слезами. Вились-переплетались золотистые нити-тычинки. Сорвать такое чудо под силу разве что самому духу леса, потому Милава просто протянула навстречу раскрытую ладонь. Цветок сам прыгнул в руку, будто ведал, зачем понадобился.

Ворожея низко поклонилась папоротнику, что даровал свое сокровище, и вышла за пределы круга. Вспомнив об оплошности пастуха Яна из древней легенды, она занесла нож над ладонью, и в этот самый миг громко хрустнула ветка. Милава обернулась, но лишь успела приметить немолодой тощий женский лик да блестящие зеленые очи, точно у кошки. Тяжелый камень опустился на затылок — и тело Милавы безвольной тряпичной куклой упало на землю. Разум очутился за чертой времени и пространства.

* * *

Наконец она его раздобыла! Наконец она получила возможность воздать по заслугам, по дерзким речам! Никому теперь не укрыться. Каждый! Каждый виновник предстанет пред ее гневом! Сами боги привели ее в дебри в назначенный час. Ну и пусть ворожея осталась лежать там, среди черных елей да могучих сосен. Сама виновата! К тому ж постояличиха сказывала, что она внучка Черной Кукобы… А впрочем, к утру оклемается. А темень, коли захочет, шептунами да травками исцелит.

Женщина снова украдкой поглядела в приоткрытую ладонь, где покоился папарать-цвет. Ей-то цветочек чародейный куда как нужнее. Она ведь темными силами не владеет, заговаривать не умеет. А поквитаться надобно!

Ай да диво — полыхает не хуже огня купальского! И как только такая мощь умещается в такой крохе?

Женщина радовалась и со всех ног спешила до хаты — поскорее схоронить находку, а там и в ход пустить, но вдруг ощутила, что что-то не так. На миг она прислушалась — лесную тишь разбивал только стук ее сердца, неожиданно сделавшийся слишком громким.

Что ж такое?

Женщина почуяла — наблюдают за ней. Она обернулась и чуть не грохнулась в обморок — два горящих желтых глаза глядело в упор.

Разум наказывал бежать прочь, но ужас точно намертво пригвоздил к земле.

В подтверждение страшной догадки из-за куста выплыл огромный рыжеватый волк. В приоткрытой пасти белели два ряда острых зубов, способных разорвать любую добычу на куски. Крепкие лапы, неспешно и неслышно переставляемые по мягкому мху, с легкостью обездвижили бы и взрослого лося.

Волколак!

Время словно загустело, облепило женщину плотным покрывалом, не давая двинуться, заставляя разглядывать гигантского зверя и осознавать всю его жуткую мощь.

Только не бежать! Только не бежать!

Зверь приближался.

Только не бежать!

Чудовищная пасть ощерилась, проронила угрожающий рык. Это стало для женщины последней каплей: ужас кнутом стеганул по спине — и ноги с небывалой скоростью понесли к деревне.

Только бы поспеть! Только бы не догнал!

Женщина петляла подобно зайцу. На своей памяти она никогда еще не бегала так быстро.

Такой огромный! Не может быть волк такого размера. Да и этот цвет шерсти… Волколак! Точно волколак!

Женщина, не чувствуя ни усталости, ни возраста, ведомая лишь ужасом, бежала и бежала, на зависть юнцам, на зависть подлеткам. И, хвала богам, умудрилась-таки добраться до крайних хат. Тут она резко лишилась сил и упала в траву. Сердце колотилось, отдаваясь в висках. В горле пересохло. Женщина с трудом оглянулась и поняла — волколак остался там, в лесу. По щекам побежали слезы.

Хвала богам, она осталась невредима! Хвала богам!

Вот только разжатая ладонь оказалась пуста.

* * *

Волколак так и не сумел утолить голод, что утроился в купальскую ночь, даже поздней сытной вечерей. Немолодая женщина пришлась бы кстати (хоть и суховата), но внезапно учуянный аромат приневолил стремглав нестись прочь, поджав рыжеватый хвост.

Тень в человечий рост скользнула подле мохнатой шкуры. Ни один лунный луч так и не сумел ее коснуться, словно сами боги наделили даром обходить стороной любой поток света. Тень на мгновенье замерла, узрев что-то в густой траве, затем наклонилась и подняла папарать-цвет. Он сиял ярче яхонта на солнце. Тонкие пальцы нежно погладили волшебные лепестки и спрятали в сумку.

Примечания

6

Вирник — дух быстрой воды: рек, ручьев.

7

Багник — дух, живущий в болоте, которое никогда не покрывается растительностью и имеет вид грязной и черной лужи. Он никогда не появляется над поверхностью болота и свое присутствие в нем выдает только пузырьками и мелкой рябью.