Мистические рассказы

Кати Беяз, 2022

В сборник входят как самостоятельные рассказы, так и главы из уже существующих произведений и еще не написанных романов. Адвективный туман (мистический рассказ из сборника новелл "Маяк" от издательства Перископ-Волга) Волот (рассказ, мистика) 90 часов (рассказ, мистический реализм) Шизофрения (отрывок из опубликованного романа "Все, что от тебя осталось", вошедший как рассказ в анталогию ужасов от издательства Перископ-Волга, хоррор) Сон Клавдии (рассказ из сборника, посвященного 130 летию М.Булгакова от издательства Перископ-Волга) Запах серы (рассказ из книги "Мемуары ведьмы 3", эзотерика/мистика) Аркан Дьявола (любовный рассказ, мистика) Особняк в Сафрон Уэлден (мистика/ужасы) Стёкла (отрывок из романа "Все, что от тебя осталось 2", который находится в процессе написания, ужасы/хоррор) Три с половиной Парсека (мистико-фантастический рассказ, вошедший в лонг-лист Кубка Брэдбери) Люси (мистический рассказ)

Шизофрения

— Шагнув туда, ты никогда не вернешься обратно, — произнесла тетя Маша.

Ее большие синие глаза показались не на шутку встревоженными.

— Не улыбайся, мальчик, сойти с ума — это поистине страшно. Более того, ты никогда не поймешь, что это уже произошло с тобой. В этом и заключается все коварство сумасшествия. Люди вокруг будут казаться странными, в их поступках не найдется логики, их поведению не будет оправдания, но на самом деле именно ты окажешься сумасшедшим.

— Да нет, я верю. Просто вы так говорите, будто это хуже смерти, — обронил я.

— Антон, потерять себя намного хуже смерти. Почему, ты думаешь, клиника, подобно тюрьме, в решетках? Сумасшедшие не могут убежать через окно пятого этажа, но могут из него выпрыгнуть, потому как более не в состоянии жить в мире, который они не способны разделить с родными и близкими. Их реальность отличается от реальности общества, и переступить обратно этот порог они уже не могут.

Мамина родная сестра тетя Маша — невероятно приятная и красивая от природы женщина. Но работа врачом в психиатрической клинике сильно отличала ее от других симпатичных женщин сорока лет. Ко всему у нее не было ни семьи, ни бойфренда, хотя не знаю, применим ли этот термин к людям средних лет. Помимо сверхэмоциональности, помехой на пути к счастью могли служить истории из больничной практики. Ее рассказы о пациентах порой выходили за рамки уместного, и отец, закрывая за тетей Машей входную дверь, каждый раз подшучивал — хороший работник пропитывается своим ремеслом насквозь.

— Антон, они действительно видят бесов, понимаешь?!

Я ошпарил палец, наливая ей чай.

— Но ведь бесов не существует, — тщетно выводя диалог в русло разумного, я сел рядом и подул на горячий напиток.

— Откуда нам знать, что существует, а что нет, — тетя Маша последовала моему примеру. — Мы выписывали одну пациентку, что слышала голоса в голове. По сути, шизофрения не лечится, но залечить ее на время можно. Голоса затихают. От злостных приказов они переходят к тихому шепоту, который уже вполне можно контролировать. И это все, что мы можем сделать для больных шизофренией. В редких случаях они способны договориться с голосами. И лично я знаю всего пару больных, которым удалось прогнать шепот навсегда.

Моя тетя отпила ароматный чай и начала рассказ…

«Она сидела в моем кабинете на выписку. Ее жилистые руки перебирали стежки по краю пижамы, а глаза спокойно смотрели в заключение.

— Как ваши голоса? Вы же, бывает, еще говорите с ними? — спросила я, пытливо взирая исподлобья.

— Не буду сочинять, Мария Павловна, я все еще их слышу, — тихо произнесла пациентка.

— Так как же мы будет вас выписывать? — я демонстративно положила шариковую ручку на стол.

— Я научилась с ними договариваться, — быстро и четко ответила она, — хотя, склоняюсь, будет неуместным называть один голос множеством.

— Лукреция, что вы хотите этим сказать?

— Раньше их было пять, сейчас остался один, — протараторила девушка, избегая зрительного контакта.

— Это неоспоримый прогресс, — я не скрывала радость. — Но нас интересует, не остался ли самый агрессивный из всех. Вы же понимаете?

— Несомненно. И я с уверенностью могу сказать, что остался самый разумный и логичный.

— Как же это проявляется? — сощурилась я.

— Ему не нравится сидеть взаперти, и мы договорились вести беседы поздней ночью. Днем же он не появляется вовсе, — голос Лукреции дрогнул, выдавая волнение.

— О чем же вы беседуете… поздней ночью, если не секрет? — не меняя тон я расспрашивала Лукрецию. Ее зрачки более не бегали. И даже учитывая, что она не могла переносить мой взгляд дольше нескольких секунд, Лукреция вполне могла концентрироваться на ровных стежках, репродукции Босха на стене справа и узоре ковра.

— О жизни и смерти, о добре и зле, о вечных человеческих ценностях.

— Правда? — я не смогла скрыть удивления. — Кто говорит больше в ваших ночных диалогах?

Было видно — Лукреция сильно замешкалась с ответом. Но вскоре довольно рассудительно заявила:

— Я, я говорю больше. Но когда я прошу его рассказать мне что-то, он говорит достаточно много, рассказывая удивительные истории.

— О чем эти истории? — захлопнув папку с историей болезни, поинтересовалась я, уже практически уверенная в выписке. Мы не можем держать всех шизофреников, их слишком много. Поэтому пациенты с вялотекущей шизофренией по желанию родственников могет покинуть больницу. Нам всегда кажется, что сумасшедшие в первую очередь опасны для общества, но этот не так. Чаще они наносят вред себе и намного реже другим.

— Это истории человечества, — Лукреция задержала свои чайные глаза на моем врачебном халате дольше обычного.

— Простите?

— Рассказы из истории народов. О войнах, о предательстве, смерти, насилии… Об ужасах прошлого.

Я снова открыла бледно-сиреневую папку. Родители историки. Оба доценты исторического факультета.

— И что вы чувствуете, слушая эти рассказы? Они вас удручают? Злят, возможно, оскорбляют?

— Они не вызывают во мне ничего из всего вами перечисленного. Я историк, как и мои родители, и мне важно знать правду. Поэтому я просто записываю.

Это походило на правду.

— Можно я взгляну в ваши записи?

Моя пациентка наблюдалась у другого врача, и только пару месяцев назад была переведена ко мне. Хрупкая женщина вытащила из матерчатой сумки стопку общих тетрадей. Почерк первой из них выглядел довольно округло, что вселяло надежду. Буквы правильно наклонялись вправо, практически не имея острых углов. Общее полотно письма совсем не резало глаз, если б не отсутствие разделения на предложения. Я не нашла в тексте ни одной точки, а соответственно ни одной заглавной буквы кроме имен. Самым частым знаком препинания являлось тире. Оно приходило на помощь в любой попытке завершить мысль и разделить структуры. Было понятно, что Лукреция хорошо училась в школе и много писала в своей жизни. Остальные странности являлись довольно естественным для человека больного шизофренией, ведь дословно болезнь переводится как расщепление сознания. Именно поэтому больной тщетно пытается соединить все воедино, избегая использование разделительных знаков. В борьбе не потерять целостность восприятия мозг больного может даже объединять несколько слов в одно невероятно длинное. Глаза словили несколько одиночных предлогов, соединенных в слова, но и это было для моей пациентки более чем нормально. В общей сложности это был текст больного, не имеющего склонности к агрессии и насилию, что, собственно, я и пыталась для себя прояснить.

Вдруг в самом низу в середине слова проскочила латинская «t». Перелистнув страничку, я с удивлением теперь наблюдала ее все чаще. Она множилась, а слова с включением иностранной буквы выделялись более размашистым импульсивным письмом.

— Здесь есть тетради, когда с вами говорили все пятеро? — поинтересовалась я.

Мне было важно определить разницу ее внутреннего состояния между «тогда» и «сегодня». Когда хрупкую Лукрецию впервые привезли к нам, она меняла голоса и угрожала расправой всему персоналу. Девушка бесконечно спорила и противоречила сама себе. Закрывая уши, она кричала, чтобы все четверо говорили по очереди и не гневили пятого. Часом ранее она напала на своего отца с ножом, обвиняя его в лжесловии. А часом позже Лукрецию заперли в клинике на полгода. Однако уже два месяца пациентка не проявляла признаков агрессии, вела себя вменяемо и говорила только от своего имени.

— Вот эта, бордовая. Там немного напутано, надо будет заново переписать. Они кричали, перебивая друг друга, — застенчиво обронила пациентка и,выложив передо мной вишневую тетрадь с помятыми краями, села в прежнюю позу.

Моя правая рука дрогнула. Уже привычная глазу кириллица без заглавных букв и знаков препинания теперь кишела буквами из различных языковых групп. Тут были и «о», увенчанное двоеточием, и «с» с волнистым хвостиком внизу, а так же «а», коронованная галочкой. Реже встречались иероглифы и клинопись.

— Вы уверены, что сможете расшифровать этот текст без посторонней помощи? — смутилась я.

— Конечно, я же историк! — натянуто улыбнулась Лукреция.

Что ж, на мой взгляд, прогресс был налицо, и за шесть месяцев лечения у нас душевнобольная, судя по всему, смогла договориться с собой. Я поставила дату и подпись на выписке.

Нажав одну из кнопок под столом, я вызвала санитара проводить ее. Вскоре дверь отворилась, и высокий парень прошел к столу. В коридоре замелькала белесая голова — там ожидал следующий пациент. Проходя мимо, Лукреция на секунду взглянула в его глаза и тут же потупила взор, плотно прижав к груди сумку, полную уникальных знаний.

— Она, она… Нет, вы видели? — вскрикнул немолодой мужчина. Его привели в смирительной рубашке, из которой он принялся вырываться, как только они поравнялись в дверях. Пациент плюнул вслед уходящей Лукреции и уже в следующее мгновение запричитал монотонную молитву, разбрызгивая слюну вокруг рта.

Седые взъерошенные волосы неимоверно его старили, хотя в истории болезни значилось каких-то тридцать шесть лет.

— Развяжите меня! — почти приказал он.

— Прошу вас, присядьте, — игнорируя его просьбу, я указала Станиславу на стул.

— Тогда вытрите мне бороду, — взирая на санитаров, он попросил уже более спокойным тоном.

Крепкий парень снял с шеи полотенце и вытер больному лицо.

— Только не говорите, что вы ее выписали?! — пациент резал взглядом.

— А что вас удивляет? Она, между прочим, уже давно ведет себя намного спокойнее вас! — словно разговаривая с маленьким ребенком, я погрозила Станиславу пальцем.

— Вы что, вправду не видели?

— Что именно?

— Как исказилось ее лицо?! — неподдельно нахмурилася он.

— Нет, мы ничего не видели, но вы нам можете рассказать. Возможно, в следующий раз мы будем более внимательны к мелочам.

— Простофили! — мужчина с надрывом выдохнул в сторону. — Как можно быть настолько слепой?

— Если продолжите без оскорблений, я буду вам крайне признательна…

— Да в ней же демон сидит! Вы чего, люди?! Ее привязать к кровати надо и вызвать батюшку, а не выписывать…

Станислав поседел не зря. Он постоянно видел одержимых бесами людей и, будучи на свободе, даже пытался их изгонять. Когда его доставили в клинику, при нем были бутылки со святой водой, огромный серебряный крест и изображения различных святых. Он смог бы найти в наших стенах мир, вдали от шумных улиц и греховных падений. Однако оказалось, что, по его мнению, практически все душевнобольные одержимы нечистыми, и его нахождение среди бесноватых было самым неудачным (из всех возможных) стечением обстоятельств.

Посреди ночи раздался звонок.

— Доброй ночи, Мария Павловна, Лукреция Дмитриевна Шульц ваша пациентка?

— Да, что-то произошло?

— Ее родители. Сорок восемь ножевых ранений, оба скончались на месте.

У меня похолодели руки.

— Номер отделения, я еду…

На четыре было назначено собрание. Оно не определяло судьбу Лукреции, ей вряд ли теперь светило покинуть стены больницы. Но оно определяло мою судьбу как практикующего врача-психиатра. Я не боялась потерять работу, но я изо всех сил пыталась понять, как такое могло произойти. Как вялотекущая шизофрения спустя всего неделю могла превратиться в параноидную. Как Лукреция могла нарушить все допустимые границы разумного и зарезать своих собственных родителей посреди ночи, пока те мирно спали. Затем она позвонила в полицию и чистосердечно призналась, рыдая в трубку и задыхаясь от горя.

— Мария Павловна, вы готовы? Из министерства будут через 10 минут. Следователь уже приехал, — сообщила ассистент.

— Я хочу, чтоб на собрании присутствовал Станислав, мой пациент, — произнесла я напряженно потирая лоб.

— Но если он опять будет…

— Если будет опять, то уведем, — перебила я. Та закивала головой и оставила мою дверь приоткрытой.

Перед глазами стоял вчерашний вечер. Я шла по тусклому коридору, наполовину выкрашенному в неприятный зеленый цвет. Нутро не покидало ощущение, что из высоких больничных окон за мной кто-то непрестанно следит. И даже крепкие решетки не в состоянии остановить этот невидимый пристальный взгляд. Он мог проникнуть куда хотел. В любое помещение, в любой уголок земли и в любую голову… В любую душу. Мне стало не по себе. Я ускорила шаг. Была ли я верующей или атеисткой? Работая здесь, мне приходилось быть и той и другой. В медицине намного больше необъяснимого, чем непосвященный человек может себе представить. Начиная от чудесных излечений силой убеждения, заканчивая моментальным облегчением тела на двадцать один грамм, когда мозг умирает. Так вот, в психиатрии странностей гораздо больше, чем во всех медицинских отраслях вместе взятых. Больной душе невозможно дать таблетку. Точнее дать таблетку можно, но не стоит надеятся, что препарат фармакологической промышленности прониктнет в самую душу и излечит ее.

Тяжелые замки отворились, и я прошла в узкую палату. Поняв по мускулатуре лица, что Станислав притворяется спящим, я прошагала в конец комнаты и опустилась на одинокий стул. Глубокий вздох просигнализировал пациенту о моем желании начать разговор.

— Не страшно одной в изолятор? — Станислав не спешил открывать веки.

— Если б я видела бесов, мне меньше всего хотелось бы делить с ними одну палату. Если б вы не вели себя буйно по отношению к другим пациентам, то были б сейчас в общей. Ну а если б не пытались изгонять из людей нечисть, ходили б на свободе.

— Кто, если не я? Вы же настолько слепы, что ничего не видите.

— Вы правы, я не вижу их лиц, но я вижу их труды. И мне приходиться с этим жить.

Он приподнялся на кровати.

— Ваша пациентка кого-то убила?

— Вам не составило труда догадаться исходя из моих слов или того, что вы в ней увидели?

— Назовем это интуицией, — улыбнулся Станислав. Довольно приятно улыбнулся.

А мне, как никогда, захотелось послушать подробности этого видения, и я инстинктивно постаралась придвинуть к Станиславу привинченный к стене стул. Он усмехнулся, я расплылась в улыбке, и напряжение между нами заметно спало. Невысокий и крепкий мужчина в серой пижаме сел на кровати и прислонился к стене. Теперь я видела его исключительно в профиль не имея возможности словить всех физиогномических изменений, если пациент намеревался соврать. Но отчего-то мне не особо хотелось копаться. Работая с ним без малого две недели, я еще ни разу не поймала Станислава на лжи — он искренне верил всему, что видел. Возможно, именно по этой причине в расцвет сил он сидел в одиночке психбольницы, седой словно старик.

— Если в человеке бес, то, сосредоточившись на точке между бровями, можно узреть лик подселенца. Он появляется как наложение полупрозрачного снимка на человеческое лицо. Если в несчастном несколько бесов, то они сменяют свои обличия — их жуткие лица меняются как слайды.

— И я могу их увидеть?

— Да, можете! Тем более вы уже поверили в их существование.

— Но у вас не было времени сосредоточиться на Лукреции. Нескольких секунд в дверном проеме… Неужели хватило?

— Вы правы. Я их вижу по-другому. Для моего взора демоны искажают человеческий взгляд, говоря мне то, чего не говорят другим. Они чуют меня, знают, что я их вижу, потому не прячутся вовсе. Эта хрупкая девушка, она… — он на несколько секунд замолчал, словно припоминая момент их встречи.

Я раздосадованно улыбнулась и опустила голову. Внезапно мой разум восторжествовал, и я перестала верить этой театральной попытке вспомнить Лукрецию. Он непременно должен был ее помнить, где еще этот чудак мог видеть обилие бесноватых, сидя один в четырех стенах.

Конец ознакомительного фрагмента.