Мы все из глины

Катерина Раюшкина

Молодому архитектору Ивану Андрееву поступает предложение о работе, от которого нельзя отказаться. Он окунается с головой в строительство сверхсекретной лаборатории, где под руководством профессора Зябликова будут проводиться эксперименты по выявлению неординарных способностей у советских граждан. Иван остаётся работать с ним и после завершения строительства лаборатории, продолжая загадочные опыты. Спустя годы Ивану предстоит выяснить, куда же исчезли все, кто принимал участие в эксперименте?

Глава 2

А что же наш немолодой и больной Андреев? Еще шесть дней он мучился от жара, обливаясь холодным липким потом. На седьмой почувствовал облегчение. Температура упала, лихорадка прошла. Андреев лежал на кровати, оглядывая комнату просветлевшим взглядом и пытаясь собрать мысли в единое целое. Это получалось. Только вот накатывало странное предчувствие, как будто должно произойти что-то неожиданное. И в такой момент, будто под чьими-то шагами, хрустнул паркет.

— Реднек, ты?

Но в ответ паркет хрустнул еще раз. Андреев скинул плед. На краю кровати сидела Эллочка. Она нежно провела ладонью по руке любимого мужа. Ей по-прежнему было немного больше двадцати пяти. Ее зеленые глаза не моргали, она пристально вглядывалась в родное, хоть и состарившееся лицо Андреева. Эллочка еще раз провела рукой по его руке. И от этого прикосновения тело налилось теплом. Он не испугался, а наоборот, почувствовал умиротворение и потянулся к жене с поцелуем. Но она отстранилась.

— Эллочка, какая ты красивая! Я по-прежнему скучаю!

— Ванечка, я о тебе всегда помню.

— И я тебя не забывал.

Андреев кинулся, чтобы прижать ее к себе. Но призрак жены исчез так же плавно и внезапно, как и появился. Чтобы избавиться от наваждения, Андреев посмотрел на себя в круглое зеркало, которое, накренившись, висело напротив. Лицо избавилось от болезненной бледности и стало смуглым. В карих глазах появился блеск. Морщины, казалось, разгладились. Даже шрам на правой щеке стал будто менее глубоким и заметным.

Андреев в одних семейных трусах, вышел босиком на крыльцо. Воздух казался ему густым и вкусным, как сливовое вино. Он учащенно задышал. На улице было совсем тихо. В соседних домах окна не светились, ярко сияла только обильная россыпь звезд. Андреев взял с перил фонарь и пошел осматривать свои шесть соток. Местами зацвела клубника, на соседней грядке виднелся продолговатый розовый редис. Андреев вытащил одну редиску и с хрустом съел.

На своем дачном участке он чувствовал себя в безопасности. Москва ширилась, как дрожжевое тесто. Андреев хорошо уяснил, что любое пространство ограничено. И не ровен час, начнутся катаклизмы и гражданские войны. Всему есть предел — количеству автострад и машин, высоткам и жителям. Быть может, Андреев и вовсе не застал бы темных времен, но считал, что вовремя убрался из столицы. Только на даче ему дышалось легко и свободно.

— Наимилейший, — послышался низкий мужской голос из-за кривоватого деревянного забора.

От неожиданности Андреев выронил фонарь.

— Разговор важный есть, — донесся другой мужской голос с приятным бархатным тембром.

— Доброй ночи, — с дрожью в голосе произнес Андреев, подняв фонарь. — Вы, наверное, не по адресу обратились.

С места он не сдвинулся и направил фонарь на незваных гостей. Двое атлетически сложенных мужчин загородились от резкого света мощными предплечьями. Они были одеты в черные строгие костюмы с синими атласными галстуками.

— Опустите фонарь. Не ошиблись, мы именно к вам. Дело есть, — низким голосом ответил бородатый здоровяк.

— Какое дело?

— Хватит вопросов, приятель, — перебил второй, лысый и гладко выбритый. В руке он держал небольшой кейс.

— Я сейчас не в том виде, чтобы ходить на деловые встречи, — Андреев, не стесняясь, указал на свои трусы.

— Ничего страшного! В КГБ, наверное, и не такое видели, — усмехнулся бородач.

— Что вам надо? Я давно в отставке, и КГБ, как вы знаете, уже не существует, — ответил Андреев. Его лицо моментально осунулось, а левый глаз немного задергался.

— Дело касается Дождева. Не забыли, он вас от тюрьмы спас, когда вы провалили разработки психостимулятора «Третий глаз»? У каждого члена экспериментальной группы открылись способности ясновидения. У каждого! Нам не было бы равных в мире с этим открытием. Но каким-то таинственным образом все разработки исчезли. А всех членов экспериментальной группы убрали. Физически убрали, припоминаете?

— Мне ничего не оставалось… — занервничал Андреев.

— Не перебивайте, — строго сказал бородач. — А главное, наши биолог и химик были зверски убиты в своих квартирах. Вы, Андреев, сразу же эмигрировали. Насколько нам известно, вы сначала жили «не где-нибудь там», а в Америке. Потом на несколько лет вроде бы осели в Европе. Так что же случилось тогда, Андреев? Вопрос, сами понимаете, риторический. Вы в курсе, что лишь благодаря Дождеву это дело замяли и прекратили розыск? Так вот, теперь он нуждается в вашей помощи, точнее, его близкий друг. Окажите ему небольшую услугу, тем более он ваш сосед.

— Сосед? — удивился Андреев. — Конечно, я очень признателен Дождеву и не раз благодарил его лично. И почему спустя столько лет вы задаете вопросы о том, что случилось? Разве майор не рассказал? Я до сих пор не знаю подробностей.

— Он говорил, что эксперимент зашел слишком далеко, и некий Просов из экспериментальной группы потерял над собой контроль. Он нарушил договор и стал распространять информацию о будущем СССР и впоследствии России. Им заинтересовались агенты ЦРУ. Но как так получилось, если все подопытные жили под надзором, а ответственность за секретность лежала на вас?

— История действительно темная. Но я ничего не знаю. В тот день я рано ушел из лаборатории и обо всем узнал по факту. Ни одного свидетеля в живых не осталось. Полагаю, что Просов был шпионом.

— Тогда почему его убили? По вашей версии, он был очень ценным сотрудником. Нам верится с трудом. Но Дождев вам доверяет безоговорочно, — сказал лысый, возмущенно жестикулируя рукой с чемоданчиком. — В общем, это неважно. Друг Дождева ждет вас.

Андреев покорно толкнул калитку и вышел наружу. На прощание она ржаво скрипнула и закрылась. Тропинку освещал скудный свет андреевского фонаря. Становилось прохладнее. Андреев пожалел, что не накинул на себя куртку и не надел тапочки. «Какая, наверное, нелепая картина. Я иду почти голый, босиком, между двух амбалов в деловых костюмах», — подумал Андреев. У него часто и беспорядочно пульсировало сердце. Но он смиренно брел, как Иешуа на казнь.

Здоровяки привели его к массивной ограде садового товарищества, за которой начинался молодой сосновый лес.

— Вы довольны своей жизнью? — неожиданно спросил бородач.

— Да как сказать… Счастье — это принятие своей жизни и всех ее обстоятельств. Наверное, я счастлив, — солгал он.

— То есть вы смирились со всеми неудачами и нереализованными мечтами? Одиночеством и предстоящей, простите, уже почти наступившей старостью?

— Нет, нет! Вы не понимаете, это абсолютно разные вещи, если хотите, состояния. Принятие — это не смирение. Смирение не приносит счастья, оно лишь заглушает боль. Когда принимаешь что-либо, оно становится частью тебя, а как можно чувствовать себя не счастливым, если у тебя, к примеру, есть ноги и руки? К чему эти философские разговоры?

— Дождев, похоже, не ошибся, — сказал бородач своему напарнику.

Андреев думал, его сейчас приведут к какому-нибудь из новых каменных особняков, которые появились в дачном поселке. Но вместо этого они подошли к крыльцу одноэтажного деревянного дома, над крышей которого возвышалась молодая тонкая сосна. В одном из окон тускло горел свет. На лязг калитки вышел ровесник Андреева — жилистый загорелый мужчина в засаленном махровом халате.

— Здравствуйте! — обратился он к гостю, поглаживая густые усы, прикрывавшие верхнюю губу. — Спасибо, что пришли.

— Отказать было сложно, — съязвил Андреев и последовал за ним в дом. За ними также вошли провожатые. Хозяин пригласил Андреева на маленькую кухню, половина которой была загромождена банками с разносолами и вареньем. Пахло сыростью и плесенью. На бытовой газовой горелке закипал эмалированный зеленый чайник.

— Вы общайтесь, а мы пока шашлычок пожарим, — улыбнулся бородач. Другой молча поставил свой кейс возле стола.

— Мои сыновья, — ласково сказал хозяин, когда те вышли. — Очень дружны. Ведут совместный бизнес.

— И что за бизнес? — поинтересовался Андреев.

— Ритуальные услуги.

— Интересно, — протянул Андреев, и в горле у него жутко запершило.

— Присаживайся, чувствуй себя как дома, — старик указал на старый советский табурет. — Ты, наверное, меня не помнишь?

— Вы правы, не припоминаю, — ответил он, вглядываясь в орлиный нос, близко посаженные глаза и поседевшие брови.

— Это я, Владимир Зябликов, был психиатром в экспериментальной группе «Третий глаз».

— Неужели?! — Андреев кинулся обнимать его и зарделся румянцем. — Тебя совсем не узнать — богатым будешь.

На что Зябликов нетерпеливо махнул рукой. И действительно, он изменился. Что-то было утрачено безвозвратно. Манерность сменилась свойственной старикам небрежностью. Тогда они ощущали себя причастными к чему-то важному, к некой тайне, которая делала их выше, значительней, чем любой гражданин Страны Советов. А сейчас это была лишь встреча двух почти выживших из ума пенсионеров.

— Не поверишь, мне написал Просов, — Зябликов истерично хихикнул.

У Андреева вновь задергался левый глаз, он попытался что-то сказать, но вместо этого, заикаясь, замычал.

— Ты не ослышался. Это правда. В такое сложно поверить, но… — Зябликов на секунду задумался. — Я не брежу и не сошел с ума. И мне не нужен психиатр. Я сам психиатр.

Зябликов взял со стола помятую коробку из-под конфет и достал оттуда разлинованный в клетку листок.

— Смотри, — Зябликов протянул лист, а сам пошел за чайником.

«Доброго безвременья! Нет ни одного бога, ни тысячи. Это миф. Есть никогда не рождающиеся души, и, поверьте, в тонком мире все так же, как и у вас — в проявленной жизни. Они борются, чтобы подняться выше по иерархической лестнице и жить более благостно. Те, кому удается, записывают новые правила и творят реальность. Теперь я могу стать этим самым богом, я получил доступ. Я хочу, чтобы вы ко мне присоединились. Мне нужны верные души. Со своей стороны, я обещаю, что обеспечу вам достойное существование. Вы можете добровольно уйти из жизни, я вас встречу по ту сторону, либо сам приду за вами. Решайте сами. Я даю вам месяц на раздумье и на завершение земных дел.

С любовью, ваш Просов. Вне времени и пространства».

— Ты шутишь надо мной. Это очевидно! — возмутился Андреев.

— Это письмо я нашел сегодня утром. Я был совершенно один, калитка и дверь заперты. Само оно не могло залететь, ты же понимаешь, — Зябликов разлил чай в металлические походные кружки.

— Допустим, это все реально. Чего он хочет?

— Сколотить свою коалицию. Думаю, там будут все, кто принимал участие в эксперименте, и вы в том числе, Иван. Нам будет некуда деться, и мы будем ему служить, только чтобы не прозябать в каких-нибудь зловонных мирах, если хотите — в аду, черт знает, что там.

— И что ты предлагаешь?

— Думаю, пока у нас есть время, Андреев, вам надо отправиться за ним, чтобы остановить его.

— О чем ты говоришь? Куда отправиться?

— У тебя же отменная интуиция, тебя из-за нее и в лабораторию взяли. Не исключаю, что ты можешь путешествовать по мирам.

— Ты смеешься надо мной. Какой из меня шаман?!

— Я полжизни изучал подобные явления. Судя по твоему бледному лицу, неестественному блеску глаз, покраснению белков и припухлости век, я могу предположить, что перед тем как ты попал ко мне, ты заболел, и тебя посещали видения, ты предугадывал события.

— Было такое, — робко согласился Андреев.

— У тебя шаманская болезнь. У меня для тебя подарок, — Зябликов открыл кейс, который до этого держал один из его сыновей, и вытащил оттуда бубен, украшенный витиеватой росписью и перьями. Андреев покрутил его в руках, как симпатичную безделушку.

— Зачем он мне?! — Андреев направился к двери. — Мне пора. Извини, на чай не могу остаться.

— Бубен все же возьми, как-никак подарок.

Андреев поковылял домой, прижал к груди бубен, тихо постукивая кончиками пальцев по упругой кожаной поверхности. Он подумал, что после того, как его настигла шаманская болезнь, все окружающее стало напоминать желе — легкое и зыбкое, — стоит только коснуться.

Как Просову удалось прислать письмо с того света? Этого Андреев не в силах был объяснить. Наверное, если Эллочка могла бы, то писала бы письма и открытки каждый день, и он не чувствовал бы себя одиноким. А сколько людей испытали бы облегчение, осознав, что смерть — это просто командировка, и душевная связь не утрачивается, она просто становится другой, но все равно продолжается. Как долго бы Андреев ни думал о Просове, покойной жене и потустороннем мире, мысли вернулись к насущному. Он вспомнил, что уже неделю не поливал тепличные огурцы, и еще больше ускорил шаг. Он так спешил на свои грядки, что не заметил, как сбил мужика, укладывающего глину на телегу.

— Не видишь, куда прешь?! — раздраженно гаркнул мужик, одетый в грязный изношенный костюм и пожелтевшую от времени, когда-то белую рубашку.

— Простите, — растерялся Андреев, и ему стало неловко за свой полуголый вид.

— Недавно здесь? — смягчился мужик.

— Нет, уже лет десять, — ответил Андреев.

— Первый раз тебя вижу.

— Да и я с тобой не знаком, — Андреев пожал плечами и переложил бубен в левую руку, освободив правую для рукопожатия. — Иван.

— Буйный, — мужик отер свою руку об штанину и крепко поприветствовал.

— Интересное прозвище, — улыбнулся Андреев.

— Имени я своего не помню, — строго, без шутки ответил новый знакомый.

Вставало солнце, и дачный поселок расцветал блеклыми утренними красками. Андреев увидел, что на его улице откуда-то появились странные глинобитные лачуги без дверей. Но раньше их не было!

— Буйный, что это? — заикаясь, спросил Андреев и показал на «игрушечные» домики.

— Иди домой, — ласково, как к больному, обратился Буйный. — И костюмчик новый попроси у родственников! — крикнул он вдогонку. — Голым здесь ходить неприлично.

На месте своего дома Андреев увидел глинобитную квадратную хижину с плоской крышей. Почему-то он не мог туда не зайти. В домике на соломенном настиле в позе лотоса сидел молодой человек, одетый в дорогой кашемировый костюм. И это был Просов. Андреев его сразу узнал, хотя нынешний Просов был мало похож забитого невзрачного юношу в поношенном свитере из прошлого.

Просов при виде старого знакомого сладко улыбнулся:

— Здорово, Иван!

В пустом помещении его веселый голос отразился гулким эхом.

— С новосельем!

— Просов! — растерялся Андреев. — Я умер?

Просов остался в том же возрасте, каким его видели в последний раз. Он был все так же молод, ему было около тридцати. Светло-русые волосы спадали на худые плечи. На рябом лице блестели карие глаза. Когда Просов улыбался, его толстые и бледные губы венчали две глубокие ямочки.

— Я умер? — повторил Андреев и нервно застучал пальцами по бубну.

— Еще нет, не помер, Иван. Рановато. Я свое слово держу. Считай, это репетиция.

— Просов, расскажи, что случилось в тот день?

— Не ищи врагов. Так просто надо было. Все наши из экспериментальной группы это знали, — загадочно подмигнул Просов, прохаживаясь по периметру.

— Что ты хочешь от нас?

— Пока не решил, если честно.

Снаружи послышались громкие крики. Андреев выглянул из лачуги и увидел, как Буйный отвешивает щуплому подростку смачные оплеухи.

— Козел! — орал покрасневший от ярости Буйный. Парень понуро смотрел в землю и лишь вздрагивал, по его щекам катились крупные слезы.

— Просов, разве здесь так можно? — поинтересовался Андреев.

— Каждый сам за себя, — ответил Просов. — Мне пора.

Андреев даже не увидел, как тот ушел. Испарился, и все. Конфликт за эти считанные секунды разгорелся сильнее. Оплеухи превратились уже в частые и крепкие удары. Подросток не устоял, ноги подкосились, и он рухнул перед Буйным на колени. Андреев нерешительно потоптался на месте, но не смог оставаться безучастным.

— Буйный, прекрати! — строго, но по-дружески обратился к нему Андреев. Паренек уткнулся лицом в землю и громко зарыдал.

— Щенок! Не первый раз глину мою ворует, — пожаловался Буйный и лягнул парня в бок.

— Тише, тише, — пытался успокоить его Андреев. — Помоги парню, видишь, молодой он, не справляется сам.

— Слушай, а ты здесь не десять лет, — прищурившись, заключил Буйный.

— Да, новенький, — испугался Андреев.

— То-то же, — сказал Буйный и отвесил ему легкий пендаль. Андреев обиженно взглянул на него и поднял паренька с колен.

— Живи в моем доме, — сказал ему Андреев.

— Так не полагается, дяденька, мне свой построить надо, — прогнусавил паренек.

— Да ничего! Я еще построю, — погладил его по голове Андреев. — Как тебя звать-то?

— Я Витька Стальной, — ответил подросток.

— Слишком много в тебе агрессии, — обратился Андреев к Буйному.

— Новенький, говоришь, — процедил Буйный, и на его лице проступили огромные желваки. — Держи язык за зубами.

Буйный еще раз толкнул Андреева, который не удержался и неловко повалился на спину, ударившись виском о нагруженную телегу. Очнулся он уже от протяжного, насыщенного звука гонга. В помещении было темно, но за окном по-прежнему светила новая луна. Андреев обрадовался, что наконец-то его шаманское путешествие подошло к концу, а вместе с ним закончился кошмар. Ему невыносимо захотелось пить, и он начал вставать. Но каково было его разочарование, когда он понял, что лежит не на своей советской скрипучей панцирной кровати, а на соломенном настиле, на котором увидел Просова. Он испугался и выскочил наружу. На улице между глинобитных домиков, как вереница крупных муравьев, тянулась молчаливая толпа.

— Сегодня день жертвоприношения, — спокойно пояснил Витька Стальной. Андреев невольно приоткрыл рот. Люди, наклонив головы, с трудом волочили ноги. Когда Андреев поравнялся с толпой, все бросали на него беглые печальные взгляды. Даже в глазах Буйного было смирение!

Народ шел к единственному в окрестностях холму. Андреев тоже тяжело запыхтел, поднимаясь на вершину. Попутно пытаясь узнать, куда все так покорно влекутся и зачем.

Никто точно не знал, для чего нужны эти жертвоприношения. Одни полагали, что невидимое для них правительство таким образом пытается решить проблему с перенаселением. Ведь каждый день на этой земле появлялись все новые и новые жители. Глины на всех не хватало. И жрец, который проводил якобы жизненно необходимый ритуал, не был настоящим жрецом, а выполнял роль палача.

Этими размышлениями идущий рядом Витька поделился с Андреевым. Парень говорил, что так думает не только он. Взять хотя бы Буйного — он плюется и все время твердит, что везде одно надувательство. Другие же, наоборот, свято верили в то, что жертвоприношения задабривают злых духов и помогают выжить на суровой земле.

— Иногда я хочу, чтобы жрец выбрал меня, — поделился Витька.

Андреев вопросительно посмотрел на него.

— Столько мыслей в голове, хочется отдохнуть, — продолжил парень.

— О чем ты думаешь?

— О разном. Картинки перед глазами. И кружатся, кружатся. Быстро-быстро. Но больше всего отца вспоминаю. Я его убил.

Этот худой, вызывающий жалость парнишка способен на такое? Витька рассказал, что он не сразу решился на это. Отец всем мешал жить, все от него страдали. И мать, и сам Витька.

Отец сутками где-то пропадал, возвращался домой пьяный в дребадан, кидался с кулаками и срывал с себя нательные кресты, после чего, как ребенок, забивался в угол и рыдал, закрывая уши. «Шепчут и шепчут», — жаловался он сквозь слезы, потом каялся, и все повторялось заново. Витька говорил без остановки, и казалось, мог говорить так несколько часов. Он хотел выговориться, избавиться от боли, которая, как яд, душила его. И впервые за долгое время его кто-то слушал. В спешке глотая воздух, он продолжал говорить и по-детски обиженно куксился.

— Раньше я думал о новом велосипеде и крутых кроссовках, о девчонке из параллельного класса, — заплакал Витька. — Теперь голова болит от мыслей. Они не исчезают. Даже когда сплю, я думаю.

«Бам-м!» — густой звук гонга раздался вновь, вызывая необъяснимое беспокойство. Время будто замерло, а воздух, пропитываясь этим звуком, парализовал. Андреев непроизвольно закрыл уши. Но от звука было не спрятаться. Он мучил, как неотступная зубная боль. Толпа ускорила шаг. Витька больше не проронил слова, он спешил за остальными, снова погруженный в свои мысли.

Буйный, взмокший и уставший, шел позади, опустив голову. В самом центре широкой и пологой вершины возвышался деревянный двухметровый столп, расширявшийся вверху. На этой широкой части были выжжены рунические символы. Перед столпом лежало несколько огромных камней, возле которых стоял голый щуплый человек. Его лицо обрамляли густая борода и русые волосы до плеч. Глаза были неподвижны, как две черные точки. Толпа рассыпалась вокруг столпа. Андреев и Витька стояли в первом ряду. Буйный — за ними, Андреев слышал его сбивчивое дыхание. Андреев и сам взволновался. Аритмично заколотилось сердце, сильно вспотели ладони. Возможно, он убежал бы и забился в лачугу, которую ему предоставил Просов, но бородатый мужичонка начал речь. И Андреев поддавшись любопытству, вытер влажные ладони о свои семейные трусы, вздохнул и остался на месте.

— Слава сознанию! Слава бытию! — выкрикнул жрец. — Властью, данной мне на этом уровне, сегодня я выберу того, кто будет принесен в жертву Сознанию.

По толпе прокатился нервный шепот. Жрец огласил порядка сотен имен, среди который услышал знакомое — Буйный. Жрец приготовил нож и положил его на камень. От волнения Андреев топтался на месте, расталкивал рядом стоявших и вытягивал шею, чтобы ничего не упустить. Тем временем жрец слегка толкнул рукоятку, и нож закрутился, как волчок. Все с замиранием ждали его остановки. Острие уверенно показало на Андреева. Теперь он был в центре внимания. Несколько сотен пар глаз смотрели на него так, будто он звезда.

— Что вы творите? — закричал он. — Меня не было в списке!

— Лучше иди, не сопротивляйся, — подтолкнул его Буйный.

Жрец одной рукой схватил Андреева за волосы. Голова запрокинулась, и шея неприятно хрустнула. Другой рукой он занес над ним нож и, что-то пробормотав, ударил его в живот, прямо в солнечное сплетение. Последнее что увидел Андреев, когда барахтался в предсмертной агонии, как Буйный, расслабившись, разжал кулаки.

Послышался нестройный далекий звук бубна. Андреев очнулся в своей постели. Рядом сидел Реднек и от скуки выдавливал из инструмента жалкие глухие звуки.

— Неужели? — обрадовался он, когда Андреев открыл глаза.

— И долго меня не было?

— Час пытался добудиться, грешным делом подумал, что ты ласты склеил.

— Час? У меня там целая жизнь промчалась.

Андреев отправился к Зябликову. По пути он, как болванчик, вертел головой из стороны в сторону. Перед глазами были те же дома, к которым он привык за долгие годы. Но ему чудилось, что это всего лишь бумажная картинка, которую он может разорвать и скомкать, а за ней скрывается едва знакомая реальность. Видимый мир представлялся Андрееву бульоном, в котором расплывается и дает сок все, что попадает в поле зрения. А тот мир лачуг — концентрат, и в нем Андреев расплылся сам в себе и не мог себя же поймать.

Из беседки Зябликова, располагавшейся за домом, слышался громкий веселый смех. Андреев решительно открыл калитку. Она противно скрежетнула, и смех умолк. За столом сидел Зябликов, держа в одной руке стопку, в другой — зеленоватый помидор. При виде Андреева он ссутулился и положил помидор на стол. Напротив Зябликова, спиной к Андрееву, замер лысый широкоплечий мужчина. Он вполоборота глянул на Андреева. Казалось, что взъерошенный гость с бубном его совсем не заинтересовал.

— Не буду я, Зябликов! — занервничал Андреев и швырнул бубен на стол, отчего помидор отскочил от стола и покатился прочь.

— Успокойся! — привстал Зябликов.

— Не шаман я. И не хочу им быть.

Мужчина наконец-то обернулся. И Андреев увидел Дождева, похожего на старого шарпея. От былой свежести ничего не осталось. Глазах потухли. Лицо было застывшим, словно маска.

— Матерь Божья. Дождев! Сколько лет, сколько зим!

— Не бушуй! Присаживайся, — Дождев крепко обнял старого друга. — Ты нам нужен.

— Знаете, чего?! — Андреев покраснел от раздражения. — Нет! Это такое, это такое… Гиблое дело! Вы не представляете!

— Андреев… — начал Дождев.

— Нет! — вскочил Андреев.

— Ты убиваешь в себе шамана! — крикнул Зябликов.

Андреев резко встал и вышел. Дождев и Зябликов растерянно переглянулись. Они поняли: случился «выкидыш».