Снегирим

Катерина Левинбук, 2021

Как выжить в другой стране и обрести себя? Дочь фанатичного отца, советского ученого-еврея, московская девочка Катя и понятия не имела, сколько непредсказуемых сюрпризов готовит ей жизнь. Шел путч 1991 года, горели танки, Кате было девятнадцать, когда она бросила все и совсем одна уехала в США. Она оказалась в чужой культуре, как будто на другой планете. Шаг за шагом, одна маленькая победа за другой – Катя училась гибкости, училась принимать непонятное, набирала силу. Это книга о смысле жизни, любви отца и дочери, любви мужчины и женщины, непонимании между людьми, разнице культур и неоднозначности иммиграции. Содержит нецензурную брань!

Часть 1. Прощай, Совок

Глава 1. Опера в бане

Снег покрыл все видимые поверхности поселка Снегири Московской области, и на улице Ленина было белым-бело. Снег лежал повсюду и блестел так красиво, будто был декорацией — «Мосфильм» отдыхает! Но случайные прохожие не слышали хруста этого снега под ногами, потому что из самого большого в этом районе дома раздавался пьяный вой. Прислушавшись, в этом наборе звуков можно было опознать арию Гремина из оперы «Евгений Онегин», которую пытался исполнить красномордый от водки и парилки министр образования СССР Иван Иванович Огурцов, вышедший из бани в чем мать родила, но прикрывший причинное место зимней шапкой. Высокий и мощный чиновник готовился прыгнуть в сугроб и пел: «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…» Готовясь к прыжку с платформы у входа в парилку, он вытянул руку вверх, словно держал в ней меч, и резко опустился на корточки. В этот момент из бани выскочила женщина в купальнике, с огромной прической, которую в народе называли «халой», и закричала: «Ваня, ты что, охренел?!»

За ней выбежал невысокий полуголый мужчина, взволнованно, но негромко повторявший: «Иван Иванович, будьте осторожны, тут сильный контраст температур!» Министр отмахнулся от обоих, пробурчал себе что-то под нос и прыгнул в сугроб. В полете он уронил шапку, так что в холодную снежную кучу провалился абсолютно голым. Он даже не предполагал, что ощущение от соприкосновения распаренного тела с холодным снегом может быть таким мерзким — все внутри как будто загорелось и сердце остановилось. Иван Иванович не мог произнести ни звука и в ужасе успел подумать, что у него инфаркт «миокарда или как там его…»

Он не помнил, как оказался у красивого камина завернутым в одеяло, — вряд ли мужчина и женщина доставили его в дом на руках: оба были намного мельче Ивана Ивановича; тут он внезапно сообразил, что зимняя шапка осталась где-то в сугробе, а на нем нет даже трусов. «Как-то неудобно, в гостях же», — подумал он. В это время его жена Роза Ильинична, та самая женщина с «халой», вытирала ему волосы — точнее, лысину, вокруг которой было несколько волосин, — полотенцем и причитала: «Ваня, ну как же так неосторожно, можно же заболеть». Хозяин дома, профессор Владимир Залманович Гордон, которого все называли В. З., напряженно наблюдал за Иваном Ивановичем.

— Ну как вы? Лучше? — нервничал он.

— Все хоккей, Вовик, варенья хочу, — ответил министр.

— Не вопрос, сейчас у Тамары узнаем.

В. З. отправился на кухню, где его жена накрывала на стол. Супруги о чем-то пошептались, и, похоже, Тамаре было не до варенья, так как она резала салат и жарила картошку. В. З. сам достал крыжовниковое варенье и вместе с большой ложкой принес Ивану Ивановичу, который явно повеселел и заулыбался, увидев банку.

— Ваня, ну что это, аппетит испортишь, — пробурчала Роза Ильинична.

Где-то на пятой ложке довольный Иван Иванович сказал:

— Классный ты мужик, Вовик, очень хороший друг мой.

— Спасибо, Иван Иванович, — ответил В. З. — Я тоже очень вас ценю! Вы для нас столько делаете, большое у вас сердце!

— Да ладно, — кокетливо махнул рукой министр. — Вы, евреи, хитрые, знаете, как человеку в душу попасть, так что потом и не вынешь.

Тут все рассмеялись.

— А поете вы как! — заметил В. З. — Голос такой сильный, глубокий.

После купания в снегу министр уже почти протрезвел, только чуть голова гудела с похмелья.

— Да, я всегда мечтал быть оперным певцом, с детства, — объяснил он. — А потом, сам знаешь, фронт, рабфак, партия, туда-сюда, вот и оказался сначала в Москве, хотя все равно скучаю по Житомиру, там люди душевные, не то что здесь! А теперь, блин, министр образования, вот ведь жизнь занесла, хрен знает…

Все снова рассмеялись. Тут Тамара позвала за стол, но В. З. крикнул, что им нужно еще пять минут.

— Слушай, Иван Иваныч, у меня к тебе просьба опять. Помоги уж, не в службу, а в дружбу… — В. З. подвинулся к министру, а Роза Ильинична тактично ушла на кухню.

— Ну, а чего там? Давай, валяй!

— Знаешь же, что моя Катя очень способная, да?

Иван Иванович кивнул.

— Так вот, она в районной школе учится, а делать ей там точно нечего, сплошные дети маляров. Ну все пятерки у нее, ни фига не занимается, скучно ей, слишком умная, сам знаешь. Так вот, я ее тут в спецшколу хотел перевести, английскую, около универмага «Москва», там уровень другой, но не получается — звонок нужен.

Министр слегка потянулся, доедая варенье, и спросил:

— А чего не получается-то?

— Да знаешь же, как у нас: директриса — отрыжка революции! Я туда пошел к ней, уважительно, визитку дал, типа я — профессор, завкафедрой, ну что еще надо?! А она там развонялась, что я особо никто, а у них дети членов ЦК учатся, и потом говорит, что моя дочь им по уровню не подходит. Представляешь, зассыха? Это моя-то Катя?! А у самой не мозг, а мозжечок! В итоге сказала, что лучше на пенсию уйдет, чем Катю возьмет. Ну я тут психанул, ты меня знаешь, послал ее куда подальше, дверью хлопнул и сказал, что придется ей тогда выйти на пенсию, а Катя там все равно учиться будет!

Министр задумался и спросил:

— Ну а чего она так против, ты мужик видный, не понимаю…

В. З. махнул рукой:

— Да она, по-моему, антисемитка махровая, и рожа ей моя не понравилась. Еще там чего-то бурчала, что Катя в четвертом классе, а они английский учат со второго, и английский она не выучит — это моя-то Катя? Не знаю, мерзкая баба! Поможешь, Иван Иваныч?

Министр слегка усмехнулся:

— Да помочь-то помогу, отправим эту дуру на пенсию, не вопрос! Но ты мне лучше вот что скажи: на фиг тебе этот английский сдался? Ты, надеюсь, не думаешь за океан сваливать? Меня и попереть тогда могут, я ведь за тебя лично ручаюсь каждый раз — командировки там всякие…

В. З. встряхнул головой и драматически протянул руку:

— Да никогда, Иван Иваныч, ты чего?! Я бы тебя никогда не подставил, ты же меня знаешь. Потом, зачем это мне, у меня и так все есть, и все мои родственники здесь, и сестра, и у тестя карьера. Да речи об этом нет. Просто пусть Катя язык иностранный учит, и все — она гуманитарий; может, в иняз пойдет или куда… Ну ты даже обидел меня таким вопросом!

Тамара снова позвала всех к столу.

— Да ладно, Вовик, не кипятись, воткнем мы твою Катю в эту школу, расслабься уже. Пошли к столу. Кстати, водка есть у тебя еще? Все-таки мы на даче, на природе! — заключил министр. — Как хорошо тут у тебя в Снегирях, просто душой отдыхаю, даже не знаю почему! Ну и телом тоже, — хихикнул он.

— А знаете, Иван Иваныч, когда Катя моя маленькая была, я как раз дачу строил и очень счастливый был — ну просто поверить не мог своему везенью, что участок получил! Один раз я поехал сюда стройку контролировать и дела решать, а ее с собой взял. Потом рабочие ушли, а мы с Катей стоим около большого вишневого дерева, вот того, — В. З. показал рукой в окно, — тогда лето было: солнце сияло, погода офигенная — лепота просто, и я ей говорю: «Смотри, доченька, как красиво, — это теперь наши с тобой Снегири!» Она мне улыбнулась в ответ и стала вишни собирать в лукошко, по участку нашему бегать и прыгать, дом тогда еще не достроили, и вдруг закричала: «Папочка, классно мы с тобой СНЕГИРИМ!» С тех пор это мое любимое слово!

— Ржачно, — ответил министр, — а что такое «СНЕГИРИМ»?

— Ну не знаю, — попробовал объяснить В. З. — Типа «СНЕГИРИТЬ» — это радоваться, быть вместе, наслаждаться моментом, ну, кайф ловить от красоты жизни, что ли, а может, что-то новое создавать. У нас это с дачей связано: я ее с нуля построил, и тут вот счастливые моменты у нас, сами же говорите, что вам тут приятно.

— Класс! Мне нравится: все как-то с воображением у тебя, с изюминкой, что ли! Ну давай тогда, пошли снегирить, профессор! — подвел итог министр и, щелкая пальцами поднятой вверх правой руки и весело посвистывая, вприпрыжку отправился на кухню.

Глава 2. Красавица Александра

31 августа 1982 года, ровно в 16:00, в квартире, где В. З., Тамара и Катя жили уже почти пять лет, раздался телефонный звонок. Квартира эта находилась в престижном районе Москвы, около метро «Университет», и многие посетители этого гостеприимного дома В. З. завидовали его благополучию: в квартире было четыре комнаты, большая кладовка, заграничная мебель и всякое искусство, даже копье на стене, привезенное в подарок студентом-докторантом В. З., который по непонятному стечению обстоятельств стажировался в Гвинее-Бисау. Еще у В. З. была коллекция масок, висевших на той же стене, что и копье. Одну из них, символизировавшую изгнание злых духов из чьей-то души, подарил брат Тамары, работавший в советском консульстве в Шри-Ланке.

У Кати была своя комната, где стояла мебельная стенка, произведенная в Лейпциге; у Тамары был антикварный рояль Yamaha, на котором она играла с детства. Она просто впала в бешенство, узнав, что во время ремонта рабочие использовали его как стол для водки и закуски, так как он идеально подходил им для распития стоя.

Получить эту квартиру, естественно, было непросто, хотя В. З., как доктору наук и завкафедрой, полагалась лишняя жилплощадь под библиотеку, но, как всегда, без звонка Ивана Ивановича дело особо не двигалось. Зато, как только он позвонил «куда надо», все остальные инстанции уже проблем не создавали, В. З. дальше разобрался сам, и весь процесс (включая ремонт) занял всего шесть месяцев.

Когда зазвонил телефон, у Тамары, работавшей в академическом институте, был «библиотечный день», т. е. на работу идти было не надо, и она провела несколько часов в очереди за бананами. А Катя, как ее и попросили — что, честно говоря, бывало редко, так как она терпеть не могла магазины, — подбежала к кассе ровно в тот момент, когда очередь Тамары уже подходила, и им продали вдвое больше бананов, чем полагалось в одни руки. Мать и дочь открывали дверь в квартиру и услышали настойчивый телефонный звонок. Тамара бросила зеленые бананы на пол и подбежала к телефону. Звонила новый директор спецшколы № 4 Тамара Сергеевна: она сообщила, что старый директор отработала много лет и решила уйти на заслуженный отдых, и объяснила, что неожиданно освободилось место в 4-м «А» и Катя может выходить в школу на следующий день, 1 сентября. Тамара ее поблагодарила, уточнила, что надо принести с собой, и попрощалась. Затем Тамара позвонила на работу В. З. и нервно заявила, что не знает, что делать: думали, не получится, ребенка не подготовили и английским не занимались, все лето просидели на даче и ни фига не делали. В. З. обрадовался, но спешил на встречу с ректором, так что быстро дал жене задание сообщить новость Кате, объяснив ей, что вариантов отступления нет, все уже решено. После этого они тут же должны начинать учить английский — Тамара все-таки МГИМО окончила! А ему пора бежать. Катя проплакала весь вечер: она кричала, что мама разрушила ей жизнь, так как она хочет быть с друзьями в своей школе, а не мотаться куда-то на троллейбусе непонятно зачем.

Ну а когда Тамара попыталась проверить Катин английский, то девочка смогла ответить только на вопрос: How old are you?^[8] — сказав: Thank you! How are you?^[9] Все остальные, включая What is your name? ^[10], Катя просто не поняла. Тамара впала в панику и попыталась найти В. З., но ничего не вышло — глава семьи вернулся только в два часа ночи.

На следующий день невыспавшейся Кате, как и всем остальным советским девочкам, пришлось надеть коричневое школьное платье и белый фартук и идти на троллейбус, который останавливался около универмага «Москва», то есть рядом с новой Катиной школой. На душе у нее скребли кошки: «Ну почему эти предки всегда все портят? Своей жизни нет, что ли?» Ей было грустно и очень себя жалко.

Перед уроком Катя по-настоящему страдала: на общительную, обожающую тусовки девочку никто из одноклассников не обращал внимания. Она несколько раз пыталась подойти к новым одноклассникам, но всем было не до нее. Десятилетние мальчики прыгали по партам, как обезьяны, и надо было быть начеку, чтоб они не врезались и не снесли с ног, а девочки просто отворачивались и продолжали разговаривать между собой. Минут через сорок этой изоляции Катя еле сдерживала слезы. Именно в этот момент в класс вошла очень высокая голубоглазая стройная девочка с длинной белоснежной косой — как будто принцесса! Ее появление подействовало просто завораживающе! Она подошла к Кате и протянула руку для рукопожатия:

— Мы еще не знакомы. Как тебя зовут?

Катя ответила, почему-то обратившись к десятилетней однокласснице на «вы».

— А меня зовут Александра! — представилась девочка.

«Боже, какая красавица! Наверное, в нее влюблены все! — подумала Катя. — И какое потрясающее имя — Александра! Когда у меня будет дочь, так ее и назову!» И, забыв обо всех своих страданиях, Катя на несколько секунд замечталась, представив, какая у нее будет высокая голубоглазая дочь с такими же белыми волосами. Забавно, что сама Катя была невысокой и темноволосой — в отца. Очарованная прекрасной Александрой, Катя неожиданно для себя подумала: «Все будет хорошо! Правильно предки все сделали!»

США

Профессор Л. проснулась только от удара шасси о взлетную полосу. Она открыла глаза и увидела в иллюминатор хорошо знакомые тропические пальмы и борды «Welcome to Houston George Bush International Airport» ^[11].

«Finally^[12], — выдохнула она. — What a long trip^[13]». Спина ныла от сидения в самолете — хотелось наконец встать и потянуться! Она полезла в сумку за телефоном, радуясь, что уже можно включить его и без всякого вайфая проверить электронную почту, позвонить домой или отправить смску о прилете. Самолет продолжал двигаться к назначенному гейту, и у Профессора Л. перехватило дыхание: на экране телефона высветилась надпись «4 notifications from^[14] Максим Снегирев», а потом разные имейлы, новые смски и т. д. Она дрожащей рукой открыла в ват-сапе сообщения от Максима, проигнорировав все остальные:

«Мягкой посадки! Как ты долетела, милая?»

Слово «милая» попало в самую точку! Профессор задышала чаще.

«Did anyone ever call me “милая”?»^[15] — подумала она… Это слово было очень сладким, лучше любого торта или мороженого, и в то же время оно как-то будоражило.

Она посмотрела время отправления сообщения: где-то за тридцать минут до ее прилета — в Москве три часа ночи.

Профессор Л. вернулась к сообщению. Максим писал:

«Не могу уснуть, пока ты в воздухе, хотя знаю, что по статистике в самолетах безопаснее, чем на земле… Пожалуйста, успокой меня — сообщи, что все в порядке».

Она почувствовала, как засосало под ложечкой и на глаза навернулись слезы, но только внутри — заплакать вслух она бы не смогла. Что происходит? Почему? Может, от усталости!

Она переключила клавиатуру айфона на русский алфавит и быстро напечатала одним пальцем:

«Я хорошо долетела! Спасибо за беспокойство…» — сделала паузу и задумалась. Потом добавила смайлик с поцелуйчиком, затем стерла, добавила другой — просто смайлик, стерла тоже. Тут самолет остановился, и пилот объявил о приземлении в Хьюстоне, время, погоду и т. д. — пассажиры зашевелились… Она добавила: «Дорогой!» — решив, что не надо никаких смай-ликов, и нажала «send»^[16]. Убрала телефон, оставив без внимания остальные сообщения, достала сверху чемоданчик и быстро пошла к выходу.

Глава 3. Обморок в троллейбусе

Любимая и единственная дочь эмоционального отца, Катя привыкла к вниманию и восхищению, да и сама умела вести себя так, чтобы окружающие замечали ее таланты. Уверенность в себе, которую внушал ей В. З., с рождения смотревший на нее как на икону, и была главным достоинством Кати, благодаря которому окружающие начинали видеть в ней все остальные прелести. Конечно, находились люди, которых она не особо, скажем так, вдохновляла, но примечательно, что они вызывали у нее интерес, а не раздражение. Ее как бы охватывало желание их завоевать, то есть ненавязчиво превратить в своих поклонников — и чем труднее была задача, тем лучше. Это качество она или унаследовала от В. З., или просто повторяла за ним. Он тоже редко сдавался, и обычно, если кто-то не хотел становиться его другом с момента знакомства, то В. З. постепенно влюблял в себя людей и становился им необходимым. Даже министр Огурцов поначалу не обратил на него особого внимания: подумаешь, математик какой-то, но постепенно с удивлением понял, что скучает по своему Вовику и как-то ему хреново, если он не был у него на даче в Снегирях целый месяц. Понятно, что дружить с всесильным министром желали многие и приглашения поступали отовсюду, но куда бы он ни пошел, как-то у всех было скучновато — не так душевно, как у Вовика. Один раз он даже подумал вслух: «Что ни говори, а ни с кем больше так не ПОСНЕГИРИШЬ! Это просто факт!»

Так что, несмотря на отсутствие интереса к ней большинства учеников 4-го «А», Катя не упала духом и постепенно старалась узнать одноклассников получше, чтобы понять, на ком стоит сконцентрировать свое внимание и обаяние. Интересно, что эта ситуация оказалась для Кати совершенно новой: она привыкла чувствовать себя элитой и раньше не сталкивалась со снобизмом со стороны других. Многие ее соученики не могли поверить, что Катя вообще никогда не была за границей! Она рассказывала, как отдыхала в Прибалтике, но для ее одноклассников, родители которых по большей части работали в советских представительствах в разных странах, Прибалтика была совершенной ерундой. Тут у всех были иностранные стирательные резинки, пеналы и джинсы, и какие-то там Паланга или Нида звучали смешно. Катя еще вспомнила пару поездок в гости к аспирантам В. З. из Грузии или Азербайджана, но вовремя сообразила этого не упоминать, чтобы не опозориться.

Тамара и В. З. не беспокоились насчет Катиных коммуникативных способностей, но вот ее учебные успехи… После двух недель в спецшколе № 4 стало ясно, что она вообще не понимает, о чем идет речь на уроках английского языка. Класс «А» был разделен на четыре группы для изучения английского, и у каждой группы был свой учитель. Катя попала в группу Наталии Владимировны — молодой симпатичной учительницы, только что окончившей Институт иностранных языков в Москве. Катины одноклассники изучали английский третий год, четыре раза в неделю, и в четвертом классе уже переводили газету «Moscow News»^[17]с английского на русский (правда, многие сообразительные дети умудрялись достать эту газету на русском, так как она выпускалась в Москве, и ясно, что перевод был дословный — они клали газету на колени и читали перевод оттуда). Тем не менее они понимали содержание уроков и делали это только от лени, в то время как Катя в первый раз в жизни была, как говорится, «ни ухом, ни рылом». Похоже, они говорили по-английски (русский язык на уроках не разрешался), но даже в этом она не была уверена, так как все просто звучало как один хрен.

Весь Катин опыт изучения английского составлял меньше месяца — учительница, которую наняли ей родители, быстро ушла в декрет. Да и сами еженедельные занятия проходили довольно странно: преподавательница пыталась уговорить В. З. помочь ей с ремонтом и стройматериалами для загородного дома и в основном спрашивала Катю, знает ли она, где там брать всякие наличники и остальное. Ну откуда Катя могла это знать — ей исполнилось всего девять лет, и только сам В. З. разбирался в такого типа вопросах.

В. З. был на работе, когда вдруг по какому-то наитию понял, что ситуация с Катиным английским достигла критической точки. Он бросил целый поток студентов, то есть дал им задание и отпустил домой, сел в свои желтые «жигули» и поехал в спецшколу № 4 на встречу с преподавательницей английского. Интересно, что когда он входил в класс Наталии Владимировны, то застал ее наедине с Катей — девочка сидела за первой партой и плакала, а учительница, несмотря на сочувствие и симпатию к Кате, объясняла, что подтянуть ее уровень английского до ожидаемого уже невозможно и придется возвращаться в районную школу. В. З. вошел в классную комнату быстрым шагом и сразу же понял, в чем дело. Он поцеловал Катю в лоб, прошептал ей что-то на ушко — она быстро вышла из комнаты, и В. З. закрыл дверь.

* * *

Детство самого В. З. пришлось на годы войны, из троих детей в семье выжил только он. И всю жизнь помнил поезд в Горький, на котором они с матерью и сестрой эвакуировались из Москвы. У старшей сестры, шестилетней Милы, был тиф. Она кричала от жажды, и ему, четырехлетнему, приходилось выбегать на станциях с флягой — в надежде набрать для нее воды, он безумно боялся, что поезд уедет без него. К тому времени его восьмилетний брат Феликс уже умер от другой болезни. Сестра умерла на руках у матери по дороге в Горький, и они прибыли в эвакуацию вдвоем, в то время как его отец, полковник Залман Гордон, бомбил фашистов с неба.

В. З. смутно помнил, как, надев телогрейку, мать уходила на военный завод, а он целыми днями сидел с каким-то мальчиком в длинном коридоре с ржавыми трубами. Мать оставляла им несколько вареных картошин в кастрюле под подушкой и строго наказывала есть понемногу, чтобы хватило до ее возвращения. Еще он смутно помнил, как однажды они с матерью шли по снежному полю, и в этот момент недалеко от них приземлился маленький самолет. Увидев его, мать очень быстро побежала в ту сторону, и В. З. за ней. Из самолета вышел летчик в военной форме с золотыми пуговицами, и мать бросилась ему в объятия — это был полковник Залман Исаакович Гордон. В. З. был ребенком, но запомнил то чувство гордости и восторга на всю свою жизнь. Этот чудесный образ отца остался в памяти В. З. только смутно-размытым, так как Залман Исаакович умер очень рано.

Еще он четко помнил счастье в их коммунальной квартире (пили, гуляли и пели под гармошку все соседи — все тридцать два человека), когда вскоре после победы родилась его сестра Лилия, на девять лет младше, о которой он стал заботиться буквально с младенчества.

В. З. был остроумен и полон обаяния. Уже в юности он понял, что очень нравится женщинам. Этот, скажем так, дар природы он использовал в разных ситуациях, но человеком он был совестливым и любил помогать людям, а не использовать их. Иногда в связи с этим у него возникали серьезные внутренние противоречия, которые он так или иначе старался разрешить. Впервые это произошло, когда он познакомился и стал встречаться с молодой женщиной по имени Валентина, председателем приемной комиссии Института иностранных языков, в который собиралась поступать Лилия. Слава богу, она успешно сдала экзамены — вполне вероятно, что не без помощи Валентины, — и после этого В. З. не мог придумать, как бы ему красиво свалить и не разбить Вале сердце. Хорошо, что получилось переключить ее на институтского приятеля, настоящего математика, никогда раньше не приближавшегося к женщинам, который в итоге женился на Вале.

В. З. любил сестру, но Катя была его истинным светом в окошке. Ради нее он был готов абсолютно на все. Иногда ему даже казалось, что он понимает средневековых рыцарей и сумасшедших, которые погибали на дуэлях из-за женщин, — он бы ни на минуту не задумался и пошел на такое ради своей единственной дочери. «Ты — мой самый любимый в мире человечек, и ради тебя я с радостью отдам жизнь», — шептал он ей каждый раз, когда укладывал ее спать.

* * *

В тот день, когда В. З. отпустил студентов и поехал на встречу в школу, ему было сорок пять, но, несмотря на седину, он выглядел моложе своих лет, был элегантно одет и невероятно привлекателен — и это еще до того, как он начинал говорить. После этого он брал любую толпу. Несмотря на невысокий для мужчины рост — 1 метр 68 сантиметров, хотя, если его спрашивали, он всегда говорил, что у него 1 метр 72 или даже 73 сантиметра, — все думали, что он довольно рослый, выше среднего; наверное, эта иллюзия возникала у окружающих из-за значительности его личности.

Итак, у В. З. была четкая задача — очаровать Наталию Владимировну! Без этого уйти было нельзя! Трудно сказать, какие он выбрал слова и что произошло в классе, но не выходили они очень долго. Катя уже устала плакать, купила себе булочку в буфете и, заедая печаль, делала уроки, прижавшись к батарее, — ее трясло то ли от холода, то ли от стресса.

Наконец дверь открылась, и В. З. махнул рукой, чтоб она вошла:

— Катенька, Наталия Владимировна понимает нашу ситуацию и согласилась помочь. Ты будешь ходить к ней домой дополнительно заниматься английским четыре раза в неделю, а еще три вечера — к другому преподавателю, которого она рекомендовала, и к концу четверти наверстаешь эти два года и сдашь все контрольные. Все будет хорошо — у нас есть план!

Катя чуть не задохнулась от волнения и ужаса, но ей не хватило воздуха, чтобы хоть что-то сказать… Потом В. З. поцеловал руку учительнице, заметив:

— Ну, а все эти соски и детское питание для малыша из Югославии будут на следующей неделе, как договорились. Я вам позвоню.

Сидя в желтых «жигулях» по дороге домой, Катя, плача, пыталась что-то возражать отцу, но он не слушал.

— Золото мое, — нежно говорил В. З., — все уже решено, давай не будем зря тратить время, — и поцеловал ее в щеку, когда машина остановилась у светофора.

Через четыре месяца ада ежедневных занятий Катя написала последнюю контрольную на тройку и получила тройку в четверти по английскому — этого было достаточно, чтобы удержаться в спецшколе № 4. Во второй четверти она уже получила четверку, несмотря на то что Наталия Владимировна ушла в декрет, и английский стала вести очень строгая завучиха, которая была настолько принципиальна, что могла и не поддаться шарму В. З. — кто знает! В третьей четверти Катя была уже одной из лучших в классе по уровню разговорного и письменного английского и возглавила школьный клуб интернациональной дружбы имени Джона Рида. В виде исключения ей поставили пятерку за год, несмотря на тройку в первой четверти.

Она так и не смогла забыть эту контрольную по английскому в первой четверти! Всю ночь она продолжала заниматься, не подходя к постели, а В. З. ложился поспать на часок, а потом снова возвращался и делал ей очередную чашку кофе. Он напоминал ей, что важно не разбудить Тамару, которая и так постоянно шумела, что он «тиран» и «мучает» ребенка. Катя иногда взрыдывала, но В. З. напоминал ей, что когда он учился на мехмате в МГУ, то занимался до «крови из носа» (в прямом смысле!), так что это все еще «цветочки». А в молодости он был членом сборной СССР по конькобежному спорту и тренировался по семь часов в день, и это в дополнение к учебе в МГУ, так что вообще не спал, а Катя просто учит английский…

— Пап, я устала мучиться, я хочу снова СНЕГИРИТЬ! — ныла Катя.

— Золото мое, — ласково, но жестко уговаривал ее В. З., — СНЕГИРИТЬ — это не только балдеть! Это еще и добиваться поставленных, иногда даже кажущихся нереальными целей, это продвигаться вперед, чтобы потом насладиться победой и открыть новые горизонты! Это полный цикл — мы и сейчас тоже СНЕГИРИМ!

— Не знаю, мне сейчас не СНЕГИРИТСЯ! В гробу я видала этот цикл, — продолжала причитать Катя.

Сдав контрольную и получив волшебную тройку (слава богу, а то как же было дальше жить, разочаровав любимого папу?!), Катя вышла из школы, чувствуя, что ее подташнивает. Шатаясь, она дошла до троллейбусной остановки, и четвертый троллейбус подошел довольно быстро. «Только бы не упасть и доехать домой, только бы дотянуть!» — думала девочка. Наконец она вошла в троллейбус, и вроде стало полегче… К сожалению, свободных мест не было, и она стояла, прислонившись к поручню. Потом все почернело.

Катя открыла глаза — вокруг было много разных людей в пальто и зимних шапках, а она лежала на полу троллейбуса — голова раскалывалась! «Слава богу, милочка, очнулась… Ты знаешь, как тебя зовут?» Пожилая пара помогла ей подняться, но держаться на ногах было невозможно — мутило, а в голове все путалось… Держась за старичков, она вышла вместе с ними на следующей остановке. Они аккуратно положили Катю на лавочку и позвонили В. З. из автомата. Оставив студентов, В. З. прилетел на своих «жигулях» через двадцать минут.

— Папочка, мне плохо, — прошептала Катя, уже лежа на сиденье.

— Ничего, хорошая моя, — ответил он. — Сейчас полегчает. Ты все-таки моя дочь! — И гордо продолжил: — Проявила настоящие бойцовские качества — контрольную сдала будь здоров, знай наших! А все остальное — это мелочи, разберемся! Давай только пока домой не поедем, чтобы зря маму не волновать; немного отойдешь сначала. Боже, ты у меня просто чудо, самый любимый в мире человечек, счастье ты мое! Хочешь, заедем ко мне на работу, там моя секретарша тетя Света тебе чай и бутербродик сделает? Боже, какая ты у меня умница!

Глава 4. Человек родился

В. З. обожал спорт. Он часто говорил, что тот, у кого руки как сосиски, точно не мужик. Занявшись бегом на коньках, В. З. сразу стал подавать надежды, так как обладал невероятной концентрацией и работоспособностью. Как-то до него дошел слух, что в команде говорят о его, скажем так, «неидеальном телосложении» для этого спорта. От такого оговора он пришел в бешенство и стал ходить на тренировки с сантиметром, показывая всем, включая тренера, что у него самые мощные бедра, и это особенно важно, так как способствует увеличению скорости на резких поворотах. Как математик и физик, он долго и терпеливо объяснял, что происходит при синхронизации трения конька о лед на большой скорости и увеличении скорости ветра на повороте. Объяснений никто особо не понял, но постепенно в команде привыкли к «основной идее» и стали восхищаться его спортивными бедрами.

Способности к математике у В. З. проявились очень рано: уже во втором классе он от скуки помогал девятикласснику с интегралом и мог умножать и складывать пятизначные цифры в уме за несколько секунд. Тем не менее вся эта фигня его особо не интересовала. Будучи сорванцом послевоенной Москвы, он примкнул к группе хулиганов и, соответственно, постоянно получал двойки за поведение. Юный В. З. терпеть не мог директора школы и многих учителей! Один раз его хотели выгнать потому, что он налил клей на стул завучу (стул, кстати, был с колесиками!) — тот к нему прилип, и пришлось выйти, нет, скорее выкатиться из класса вместе со стулом, чтобы в учительской снять штаны и оторваться от этого суперклея. В другой раз была придумана установка, которая швыряла в директора кости от воблы — как только он поворачивался под определенным углом во время праздничного выступления перед представителями РОНО и родительским комитетом. Все это хулиганство было организовано В. З. и группой его друзей и происходило на глазах у восхищенной публики. А однажды они еще нашли дохлую кошку и подвесили ее у входа в школу, приделав к трупику табличку «тимуровцы»^[18].

Его мать, Евгению Яковлевну, вызвали в школу прямо с работы. Услышав все эти истории от классного руководителя, она схватила стул, подняла его вверх двумя руками и хотела стукнуть В. З. прямо по его деревянной башке, но он легко вывернулся и выбежал на улицу. Мать выскочила за ним. Так она и неслась за В. З. со стулом по Чапаевскому переулку, а он убегал, крича, что «пожалуется в райком — тоже мне коммунист!» — Евгению Яковлевну только что приняли в партию как самого надежного работника завода «Изолятор». Изобретательному ребенку было всего десять лет.

Спорт не только помогал В. З. оставаться в форме и как-то контролировать свою безумную энергию, но и помогал отвлечься и направить его мозг, который постоянно работал и практически никогда не отключался. Как говорила Евгения Яковлевна, дурная голова ногам покоя не дает! Более того, азарт, желание конкурировать и побеждать были одними из главных составляющих его характера. Поскольку В. З. быстро становилось скучно, он постоянно искал что-то новое и его легко куда-то кидало или даже засасывало. Он вечно втягивался в разные околокриминальные неприятности, но повзрослев, слава богу, стал направлять свою безумную энергию в спорт или в профессию. После тридцати он часто рассказывал в компаниях, что, пока его друзья детства получали сроки, а некоторые и до сих пор сидят в тюрьме, он стал доктором физико-математических наук и завкафедрой высшей математики. Многие, впрочем, принимали рассказы В. З. за проявление его буйной фантазии.

Став взрослым, В. З. пришел к выводу, что спас его от ухода на скользкую дорожку именно спорт, так как в какой-то момент пришлось выбирать между серьезными тренировками и, например, прорывом в женскую баню, где его друзья однажды взломали дверь и проникли внутрь под истерические вопли испугавшихся голых теток. Парочка шестнадцатилетних товарищей В. З. тогда оказались в милиции, а у него было железное алиби — участие в городских соревнованиях по конькобежному спорту, где он даже получил бронзовую медаль за забег на короткую дистанцию. Конькобежный спорт, впоследствии поменявшийся на теннис, просто заворожил В. З. на всю жизнь. Он бегал трусцой и делал зарядку каждый день при любой погоде, а также обожал смотреть по телевизору любые спортивные соревнования.

Однажды он болел за команду СССР, лежа на диване с семечками и воблой. «Ну что ты за мазила?! Не мужик, а мудак в таблетках», — кричал В. З., когда хоккеист пропустил шайбу, так громко, что услышали соседи по лестничной клетке. Пьяный сосед Виталий протрезвел от смеха и сказал своей квадратной жене Гале, директору хлебозавода:

— Вот ты все тащишься от этого франта-профессора, а он ругается хуже извозчика.

— Ты бы протрезвел сначала, придурок! В устах профессора любое слово — просто флейта. Он мужчина шикарный, пусть что хочет говорит! — ответила мужу здоровенная Галя, погрозив указательным пальцем.

Удивительно, но Виталия это не задело: он продолжал квасить и закусывать соленым огурцом, мечтая: «Если бы этот профессор тебя забрал, цены б ему не было, но фигушки — у него есть получше варианты».

Даже Тамара, окончившая с отличием музыкальную и среднюю школы, а также МГИМО с красным дипломом, свободно владевшая английским, французским и немецким языками, однажды заметила, что В. З. должен все же стараться выбирать выражения. Но этот комментарий был ему по барабану, и он ответил, что легко некоторым читать нотации, так как они сами всю жизнь — в белых перчатках. Тамара разозлилась и заявила, что лексикон В. З. заставляет ее думать, что он как будто не профессор и точно не интеллигент. В. З. совсем без раздражения ответил жене, что на статус интеллигента он не претендует: «Я просто самородок и этого не стыжусь!»

По понятиям того времени, В. З. женился поздно — в 35 лет. Да и вообще окружающие были обескуражены его женитьбой, так как гулял он по полной программе, и влюбленных в него женщин становилось все больше и больше, ведь к его шарму и блеску с годами добавились карьера и финансовое благополучие — к тридцати годам он был уже доктором наук и заведовал кафедрой, жил в собственной двухкомнатной квартире возле станции метро «Речной вокзал», ездил на «москвиче». Один из его приятелей упорно выспрашивал В. З., что все-таки заставило его жениться, на что В. З. ответил, что просто уже перестал знакомиться с чьими-то родителями, так как они тут же начинают наступление и делают все возможное и невозможное, лишь бы всучить ему свою дочку. И только родители Тамары были готовы на все, чтоб от него избавиться и предотвратить свадьбу, на которую даже не явились. В. З., смеясь, напомнил приятелю, что всегда любил побеждать, но ему сразу же стало дико стыдно, и он быстро добавил: «Ну и любовь, конечно, тоже!»

Тамара была младше его на двенадцать лет и вскоре после свадьбы забеременела. В. З. дождаться не мог этого мальчика, который, в отличие от него, должен был иметь все возможности, чтобы заняться спортом с самого детства и стать олимпийским чемпионом! Когда Тамара говорила: может, все-таки пока подождем, убедимся, что это мальчик, В. З. только усмехался и махал рукой — он сам знал, кто у них родится, и уже начал советоваться с разными знакомыми о том, с какого возраста следует начать серьезно заниматься спортом и какой спорт лучше выбрать…

В общем, В. З. понял, что есть еще год или чуть больше, чтоб точно решить, и в день родов с восторгом ожидал в приемной — в то время мужчинам не позволялось входить в родильное отделение, чтобы не распространять заразу. Наконец дверь открылась, вышла симпатичная медсестра и сообщила В. З., что у него родилась здоровая дочка. В этот момент его четкий еврейский нос заострился, как всегда при стрессе, и с искренней надеждой на ошибку он выдохнул:

— Не понял?..

Входить в палату, где лежали Тамара с малышкой, не разрешалось еще две недели, и у В. З. было время, чтобы прийти в себя от разочарования. Так горько ему не было давно, может, даже никогда. Прямо скажем, такого удара под дых он точно от жизни не ожидал — за что?! Ну что он будет делать с девочкой? В футбол не поиграешь, спорт — ну там гимнастика или наподобие того — ничего особенно интересного (о биатлоне можно сразу забыть), да и с физикой-математикой тоже вряд ли, там нормальные бабы не учатся! «В общем, несправедливо это», — размышлял В. З., сидя дома в прострации и ожидая, когда будет можно навестить Тамару и неожиданную дочку. Только с сестрой вроде почти закончил: устроил в институт и квартиру сделал (хотя она его серьезно достала своими постоянными драмами и истериками — абсолютно ни о чем, только шум да слезы, а толку никакого!). К тому же над ним еще висело, что надо замуж ее побыстрее выдать — время поджимало, уже двадцать семь! «То одно, то другое вечно с этой Лилей, и, если честно, просто пупок уже развязался, — размышлял В. З., — а тут, похоже, опять все сначала надо начинать с этой, блин, дочкой, просто страшно подумать… Вот она, жизнь: не понос, так золотуха».

Наконец он купил цветы и пошел в роддом. Войдя в комнату с искусственной улыбкой на лице, он обнял и поцеловал Тамару, подарив ей шикарный букет.

Тут медсестра внесла малышку, завернутую в розовое одеяло, его дочь Катю, и В. З. взял ее на руки. Это ощущение осталось в его памяти навсегда, и временами ему казалось, что его настоящая жизнь началась именно с этого момента. Было ли что-то раньше вообще? А если и да, то теперь это точно больше ничего не значило! В. З. почувствовал, что вдруг к нему вернулась та часть себя, которую он потерял давным-давно, сам того не зная, а потом долго и бессмысленно искал. Ему казалось, что новорожденная дочка Катя либо обнимала его в ответ, либо громко дышала от счастья, протягивая к нему маленькую ручку, — это было трудно объяснить или даже найти хоть какие-то слова, но слезы лились по его щекам (хотя, как настоящий мужчина, он никогда не плакал!), и он моментально понял, что такой глубокой и настоящей любви не испытывал никогда. Как он мог хотеть какого-то мальчика или вообще кого-то еще — это было просто предательством! Именно тут он вспомнил свой собственный жизненный принцип, что «предателей не прощают», и все внутри похолодело.

Восприняв эту безумную и необъяснимую любовь, которую можно было только испытать, а не описать словами, он каждой своей клеткой чувствовал, что Катя испытывала то же самое к нему, хотя, конечно, понимал, что вряд ли она знает, чего хочет, — ей же было всего две недели! Но здесь его математическая логика и рациональное мышление тактично отступили назад, освобождая путь для новых чувств и эмоций. «Я ждал тебя всю свою жизнь, — трогательно и ласково прошептал тридцатипятилетний В. З. двухнедельному младенцу. — Я так люблю тебя, золото мое!» Малышка как будто улыбнулась, хихикнула или усмехнулась в ответ на это проникновенное признание, хотя, скорее всего, В. З. просто показалось. В. З. улыбнулся ей в ответ: «Ты еще и задорная у меня — много мы будем вместе шутить и развлекаться. Ты — мой самый любимый и дорогой в мире человечек!»

— Ну ты и смешной, чего там ребенку шепчешь? — спросила из постели сонная уставшая Тамара.

Через много лет, когда В. З. уже было за пятьдесят, а Кате около двадцати лет, он продолжал носить с собой в бумажнике ее уже потертое младенческое фото и гордо демонстрировал его окружающим, которые думали, что он завел вторую семью и нового младенца. Как-то одна душевная старушка, соседка по даче в Снегирях, которая часто видела Катю, спросила его прямо, почему он не заменит это фото на что-то более современное, то есть изображение дочери в ее теперешнем возрасте:

— Она же у тебя симпатичная, чего же ты ее сегодняшнюю никому не показываешь?

В. З. слегка смутился, что для него было совсем не характерно:

— Какая симпатичная, она у меня красавица, да и умница, что тут скажешь… Но, понимаешь, я не эгоист и жить ей не мешаю. А тогда, на этом фото, она была только моя.

США

Профессор Л. достигла многого в карьере. У нее были лицензии на адвокатскую практику в трех разных штатах США, она работала в крупной международной юридической фирме, в сорок лет получила пожизненный статус профессора права. Ей безумно нравились борьба за эти достижения, победы и успехи, а также бурная интеллектуальная жизнь. А еще — зависимость от восторга… Обыкновенная повседневная жизнь ее не сильно вдохновляла, а рутина моментально надоедала. Впрочем, ей удалось найти очень логичное и практичное применение всем своим качествам, и она шаг за шагом строила свою карьеру и надежную и правильную семью.

Профессор Л. никогда не могла понять отсутствия логики в жизни многих людей, особенно в Восточной Европе. Америка точно отражала ее ментальность — логично, практично и по правилам. «Это не Россия, — думала она, смутно вспоминая детство и юность. — Что будет завтра, непонятно, и все сутками ждут и ищут страсти, химии какой-то — хз, а через три месяца ку-ку, ля-ля и одни квартирные вопросы…» Короче, признание и успех на работе и везде, а также уверенность в завтрашнем дне — это way to go!^[19] И год за годом она только подтверждала себе и окружающим, что выбрала единственно правильный путь!

Но этот абсолютно непонятно откуда взявшийся Снегирев стал расшатывать годами прекрасно работавшую систему, да еще from long-distance…^[20] Пипец — what the fuck?!^[21]

Вот и сейчас ей пришлось специально сделать перерыв в лекции по гражданскому процессу США, чтобы пойти в свой кабинет и проверить, есть ли от него сообщение, так как из-за разницы во времени он обычно выходил на связь с ней, когда в США было утро, а он заканчивал работу в своем офисе в Москве. «Ну что у нас может быть общего? — почти раздраженно думала она, пока неслась по лестнице в кабинет. — Moreover, I’ve never liked Russian men^[22], они как медведи, что ли, — брутальные, да еще бабники… Плюс патриархат…» Но она не успела закончить эту мысль, так как уже схватила телефон. Есть! Сообщение от Максима (Алексеевича!) прибыло минут десять назад. Оно было длинное — как будто полный отчет обо всех деталях прошедшего дня: про неадекватного владельца компании, где Сне-гирев работал, про тренировку в спортзале и еще всякая фигня.

Профессор Л. просто быстро пробежала это все глазами, и ей, конечно же, это было интересно и не все равно, но в основном она надеялась услышать или же прочитать что-то о ней самой, ну, типа, личное… Наконец-то — here you go!^[23]: «Сейчас поеду в аэропорт, — до этого он долго и даже слегка нудно описывал предстоящую командировку, — очень устал, надеюсь выспаться в самолете и знаю, что ты мне приснишься, милая! Оооооочень соскучился по тебе! Ну на фиг ты в эту твою Америку улетела? Далеко же! Нежно целую, твой М. P. S. Когда можно тебе позвонить?»

Профессор Л. сделала глубокий вдох — какое-то тепло и восторг разлились по всему ее телу. Ей стало сладко! Несколько личных предложений, написанных Максом, она перечитала три раза и задумалась. С одной стороны, она уже перестала спрашивать себя, зачем это надо, то есть быть на постоянной — ежедневной или уже ежечасной (?) — связи с Максом. И так ведь понятно, что незачем! С другой — первый вопрос был совершенно бессмысленным — but it didn’t make any difference!^[24] Ее как будто засосало и it is too late to reverse!^[25] «Ну “слишком поздно” — странное оправдание, — отметила она как адвокат. — Честно говоря, можно было бы закончить этот офигенный бред одним нажатием кнопки». Или все-таки нельзя? Впрочем, эти раздумья вовсе не мешали ей открыть календарь, чтобы прикинуть, когда можно было бы побыстрее созвониться с Максом, учитывая разницу во времени.

Она взглянула на большие часы на стене и с ужасом отметила, что студенты ждут ее уже десять минут. Профессор Л. открыла пудреницу и посмотрела на себя — щеки горели! «Crap^[26], лишь бы никто не заметил», — мелькнуло в голове и, попытавшись запудрить щеки, да и свое состояние, она побежала к студентам.

Профессор Л. не верила ни в какие знаки, гороскопы и т. д. — все это казалось ей путаницей в сознании людей, скажем вежливо, другого типа, чем она. Но после окончания рабочего дня она решила поехать домой другой дорогой, чтобы избежать сильных пробок в центре Хьюстона, и возле светофора увидела огромный рекламный щит популярного певца Тайлера:

«Exactly What You Run From You End Up Chasing»^[27].

Глава 5. Олимпийская мечта и ее крах

Когда Кате исполнилось два года, В. З. снова стал серьезно обдумывать ситуацию с выбором спорта. Он уже перестал говорить об этом окружающим, так как особой поддержки не чувствовал. Наоборот, многие хохотали или же закатывали глаза, глядя на пампушку-веселушку Катю, у которой были очень мягкие ножки с аппетитными слоями, как булочки, и хотелось ее пощекотать, ущипнуть или потискать, пока она не уползла под стол. Идея сделать из нее олимпийскую чемпионку звучала бредово. Еще она очень любила поесть, и Тамаре приходилось прятать от нее варенье, так как у дочери уже хватало интеллекта самой достать его, открыть и есть большой ложкой.

В. З. искренне наслаждался сообразительностью, аппетитом и умильностью дочери, но считал, что это временно: наступит время, и его гены прорвутся, тогда она станет жилистой, как он сам. Тем не менее еще чуть-чуть — и надо начинать, спорт есть спорт, и время здесь самое главное!

Итак, он рассматривал всякие варианты. Про штангу забыли, мощные пловчихи ему тоже не нравились — плечи как у мужиков, кому это надо! Единственный спорт, который он вообще не смотрел по телевизору, это фигурное катание — как-то там медленно, да еще с музыкой, уснуть можно. Особенно раздражало В. З., что фигурное катание обожала теща, и даже громко подпевала телевизору, когда узнавала мелодию. А телеканалов в начале семидесятых было меньше, чем пальцев на руке, так что приходилось ждать, пока эти Пахомова с Горшковым, или как их там, доедут, — в основном приходилось сидеть и ждать, пока медленно докрутятся трусы во весь экран, а он уже «не одну жопу видел», — чтобы наконец начались «Новости» и можно было узнать ситуацию в мире.

Однажды в воскресенье вечером, когда В. З. уложил маленькую Катю спать, рассказав ей про приключения Одиссея, они с Тамарой сели у телевизора — устали очень: малышка много капризничала и днем спать не стала, да еще В. З. случайно пригласил на обед дюжину классных ребят, с которыми познакомился прямо на улице, пока гулял с дочкой. Тамаре пришлось их всех принять-накормить, а в холодильнике, понятно, почти ничего не было. Сели наконец к телевизору, а там опять это фигурное катание — слава богу, хоть теща к ним не закатилась, — В. З. посмотрел на часы, надеясь, что трансляция скоро закончится. Однако, к его удивлению, в этот раз это не было так занудно, как обычно. Показывали соревнования спортивных пар, а его-то, оказывается, раздражали танцы на льду. Спортивные пары катались явно поживее, к тому же В. З. впервые увидел Ирину Роднину — невысокую, темненькую, спортивную, похоже, еврейку! И прыгала она офигенно, просто дух захватывало!

В. З. осенило: Катя пойдет в фигурное катание! Но только не решил пока — в парное или одиночкой… «Надо будет с друганами посоветоваться, например с председателем общества “Динамо”, — подумал В. З. — Хотя можно и в ЦСКА попробовать прорваться, как-то они покруче». В этот момент Катя выронила соску и громко заплакала.

В три года Кате надели черный спортивный купальник и повели на смотрины Общества олимпийских резервов ЦСКА. Для подготовки к будущим занятиям В. З. придумал для дочери спортивную игру: они бегали друг за другом, и он потом держал ее вверх ногами, а она хохотала. Он старался каждый раз прибавлять по несколько секунд, чтоб слегка удлинить ей ноги, так как обратил внимание, что у многих фигуристок очень длинные ноги, и они, похоже, помогают в прыжках, особенно если метить на тройной аксель. Катя же росла аппетитной, хотя это его совсем не смущало — все-таки девочке только три года, — но он уже убрал из серванта все шоколадные конфеты, и один раз Тамара даже спалила его, когда он разворачивал эти конфеты в туалете, а потом ел под столом, пока вроде бы играл с Катей в прятки, и она считала до десяти с завязанными глазами.

На смотринах в школе олимпийского резерва ЦСКА В. З. откровенно любовался Катей, стоявшей около балетного поручня в чешках и черном спортивном купальнике, — кстати, достать такой купальник, да еще и детского размера было почти нереально, но ничего, он справился! Катины роскошные кудри были завязаны большим бантом, она стояла очень гордо и втягивала в себя животик, точно так, как научил ее папа. Однако главный тренер детской группы олимпийского резерва ЦСКА Сергей Цылин, увидев Катю, сделал козью морду прямо с порога, чем, понятно, очень не понравился В. З. После беседы за закрытыми дверями, во время которой Катя продолжала стоять у поручня, Цылин все же согласился попробовать Катю, дать ей шанс. Он вертел и выкручивал девочку во все стороны, сгибал ее ноги и руки, нажимал ей на живот, и несколько раз она даже взвизгнула, вопросительно взглянув на отца: «Когда же этот дядька отвяжется?»

Наконец Цылин вынес свой вердикт — Катя уже дождаться не могла, когда они свалят отсюда и пойдут за мороженым, как ей и обещали.

— Короче, я больших задатков в ней не вижу, хотя жутко гибкая, даже неожиданно, просто пополам складывается, как японская кукла! Это, конечно, круто, — объявил тренер. — Попробуй на диету посадить. Если резко похудеет, может, и скорость прибавится, а иначе какой тебе аксель на ходу, время-то бежит: скоро уже четыре года, а с твоими планами уже к десяти-одиннадцати надо в чемпионате юниоров побеждать.

— Катя не толстая, а просто слегка фигуристая, что ли, — попытался возразить В. З.

Цылин ехидно усмехнулся:

— Профессор, ты же вроде сам на скорость бегал? Мы тут кого готовим — олимпийских чемпионов или невест? Нам нужны кожа и кости!

— А какую диету надо? — тяжело вздохнул В. З.

— Да ничего особенного. Просто жрать как можно меньше, а ужин вообще нельзя — только два яблока, и спать!

— Пап, а когда мы пойдем за пломбиром? — напомнила о себе Катя.

* * *

С самого детства отец был для Кати как магнит — рядом с ним она возвращалась в свою тарелку, внутри становилось тепло и спокойно, появлялась уверенность в том, что все будет хорошо. Но в то же время возникало и чувство, что все нужно делать так, чтобы отец был доволен, а главное — не разочарован. Эта внутренняя боязнь разочаровать В. З., с одной стороны, невротизировала Катю, а с другой — превращалась в моторчик, который постоянно работал и иногда даже совершал чудеса. В детстве она, конечно, не отдавала себе в этом отчета, но уже в отрочестве часто думала, как поступить в той или иной ситуации, чтобы папа был доволен. Обладая прямым характером и взрывным темпераментом, В. З. мог накричать практически на кого угодно, если его расстроили или не вовремя попались под руку, — многие это запоминали и обижались, хотя сам он быстро успокаивался и забывал об инциденте.

Иногда он мог крикнуть и на Катю, но она, точно так же, как и он, злилась или обижалась совсем недолго, а потом моментально забывала. Короче, что бы он ни делал, у нее в душе никогда не оставалось отрицательных эмоций, связанных с ним. В. З. был для нее не просто идеалом, а практически живым Богом. Уже взрослой женщиной она пыталась проанализировать этот феномен пожизненного обожания папы, читая, к примеру, Фрейда. Но никакого конкретного объяснения так и не нашла! Просто, если она даже старалась вспомнить хотя бы одну их ссору или грубое слово, которыми был знаменит В. З., — и Тамара через много лет после его смерти напоминала Кате всякие нелегкие моменты, которые она не могла ему простить или забыть, — ничего подобного Кате в голову не приходило. Как ни крути, только при одной мысли о В. З. Катя чувствовала тепло во всем теле и безумное желание прижаться к нему, хотя бы в своем воображении. С годами она стала замечать, что если вдруг ее неожиданно тянуло к какому-то мужчине, обычно этот человек хоть чем-то напоминал ей папу, не важно даже, насколько отдаленным было сходство. При более близком рассмотрении это сходство обычно улетучивалось, и, понимая, что ей просто показалось, Катя быстро теряла к человеку интерес.

В общем, потребность порадовать папу она испытывала с самого детства, и было особенно трудно, когда папа ждал невозможного — вроде его дебильной, по словам Тамары, мечты с фигурным катанием и какой-то гребаной Олимпиадой. Катю водили на тренировки шесть раз в неделю, и она всегда мучилась: иногда было очень хреново, а иногда — вполне терпимо. Ей было влом туда мотаться, переодеваться; на льду было холодно, и она часто падала, постоянно ожидая, когда это все закончится и можно будет свалить. График был суровым: практически ежедневные безумные тренировки, и привозили-забирали Катю все, включая обеих бабушек и тетку Лилю.

Катя совсем не вписывалась в группу высоких худощавых плоскогрудых девочек с длиннющими ногами. На уроках ОФП она бежала последней, или же, как говорил тренер, «плелась, как кляча», и была не способна сделать пятьдесят приседаний подряд на одном дыхании, что требовалось от всех остальных членов группы олимпийского резерва. На катке она вечно отвлекалась и куда-то засматривалась, так как занятие было ей, в принципе, по барабану, но когда В. З. сидел в зале, она начинала безумно стараться.

Тренеры постоянно говорили В. З., что Кате нечего делать в команде, но он не хотел ничего слышать, находил со всеми какие-то компромиссы и задаривал подарками, устраивал их детей или друзей в институт, и тому подобное. Одной тренерше он даже достал венгерскую мебель красного дерева, и та мгновенно заткнулась со своей критикой. В. З. просто понять не мог, о чем они все говорили; ему казалось, что его дочь была самой перспективной! Чего они болтали — идиоты или как? Слепой он был, что ли?

Через четыре года мучений, когда Кате исполнилось восемь, В. З. все-таки пробил ее на юношеский чемпионат, к которому готовил ее сутками. И именно в день соревнований он увидел то, что так долго не мог принять! От присутствия В. З. и боязни его разочаровать Катя каталась еще хуже, чем обычно, даже перекидной получился у нее каким-то куцым, и она предсказуемо заняла последнее место, но и оно досталось ей только потому, что кто-то должен был его занять.

После соревнований В. З. посадил Катю в машину, не сказав ни слова, даже не спросив, не забыла ли она чехлы от коньков, которые они старались не терять. Почти всю дорогу он молчал, и Катя, чувствуя странную и сильную боль в животе, тоже молчала. Наконец, подъезжая к дому, В. З. откашлялся и грустно спросил: «Ну что, радость моя, может, бросим на фиг это фигурное катание, оно же тебе не нравится?» Катя кивнула, сдерживая слезы, а В. З. резко вышел из машины и пошел к подъезду, даже не посмотрев в ее сторону…

Вернулись они поздно, и В. З. тут же ушел в свой кабинет, а Тамара уложила Катю спать. Ее комната была ближайшей к лестничной клетке, и она никак не могла уснуть, слушая, как лифт останавливается на разных этажах и, выходя, люди хлопают дверью. Ей было очень грустно и одиноко, и маленькое сердце сжималось, когда она думала, всем нутром чувствовала, что папа не пришел ее поцеловать или же пожелать спокойной ночи. Она увидела в щелку под дверью, как родители выключили свет и ушли спать, и ей так захотелось позвать папу, но она сдержалась.

Слезы, словно неутомимый дождь, лились по ее щекам, и сердце очень сильно сжалось, когда она представила, что папа, наверное, теперь найдет себе другую дочку — настоящую фигуристку! Ведь любая девочка мечтает о таком папе, а он есть только у Кати! От этой мысли ей стало физически страшно, к тому же казалось, что коридор в спальню очень длинный и родители далеко — туда она уже не сможет попасть.

«Ну почему я такая дура и не могу сделать этот аксель? Только зря папа время тратил… Так хочу к нему», — горевала Катя, утирая бесконечные слезы, и от этого плача у нее уже заложило нос. Она снова услышала шум лифта и от страха натянула одеяло на голову, и ощущение тоски, безнадежности и даже опасности поглотило ее.

Вдруг она услышала, как в темноте открылась дверь в спальню родителей, и затем узнала отцовские шаги. Она затаилась. В. З. молча и тихо приоткрыл дверь в ее комнату и почему-то остановился у косяка.

— Папочка, ты здесь? — позвала Катя сквозь слезы.

— Что такое, золото мое, ты почему не спишь? — мгновенно откликнулся В. З. и бросился к ее постели. Рыдая уже в полную мощь, Катя провыла:

— Ты ведь меня больше не любишь, потому что я не фигуристка?!

— Ну что ты, сладкий мой, плевать мне на этих фигуристов, я тебя больше всех на свете люблю!

«Какой же я идиот!» — подумал В. З., хотя обычно самокритика была ему несвойственна. И тут же крепко обнял ее, а потом нежно положил ей руку под голову. Прижавшись к отцу, Катя продолжала плакать, а В. З. шептал ей признания в любви, включая самое главное:

— Ты мой самый драгоценный в мире человечек!

— Пап, а ты знаешь, что я поняла? — прошептала Катя.

— Что?

— Ты — это мой СНЕГИРИМ!

— А что, СНЕГИРИМ — это не только глагол действия, а может даже быть человек?

— Конечно! А почему бы и нет? СНЕГИРИМ — это может быть и действие, а может и место, ну как Крым! Или человек, если он для тебя сразу — и убежище, и счастье, и место для мечты и восторга, все в одном! Ну ты — мой СНЕГИРИМ, и все, трудно объяснить, — прошептала она, зевая.

На следующий день Катя проснулась, полная энергии и оптимизма, а вечером пошла на каток с подружкой и ее мамой, просто так, без стресса или акселя. На катке недалеко от дома был красивый свет, играла музыка, и подружка вместе с мамой восхищались Катиным «переходным» прыжком, а также ее вращением; они ее так искренне хвалили, что она даже показала им пистолетик и еще несколько элементов. На этом катке все смотрели на Катю, так как большинство едва держались за бортики и вообще на коньках устоять не могли. Старушка, надевавшая варежки своему внуку, засмотрелась на Катю:

— Ты, наверное, фигуристкой станешь, буду тебя по телевизору смотреть, может, и на Олимпиаде увижу.

— Нет, что вы, ни в коем случае! — радостно ответила Катя. — Это не для меня. Я просто люблю кататься, для души, понимаете?

США

Профессор Л. сначала медленно находила буквы на русской клавиатуре айфона, когда писала очередные послания Максу-Снегирю, но потом с удивлением заметила, что ее русский начал постепенно восстанавливаться и даже скорость печатания — хоть и одним пальцем, по-другому не умела! — быстро увеличивалась. Этому способствовала активная практика, так как сообщения от Макса поступали в режиме non-stop. Если, например, вдруг не спалось ночью, это больше не беспокоило: наоборот, было что почитать в тишине — записки, ну если по размеру, то сочинения Макса просто захватывали: офигенная ржачка (она это обожала!), ну и всякая житейская философия. В ее памяти неожиданно всплывали дурацкие выражения и анекдоты, которых она не слышала лет тридцать или типа того! Вспомнив любую такую фигню, она прыгала от восторга, стараясь держать straight face^[28]и не отвлекаться от серьезного совещания с занудными пожилыми дядями — professors of law^[29], выпускниками Гарварда, — среди которых она выделялась шикарными яркими нарядами, доказывая, что ей плевать на unwritten rules^[30]: если женщина успешна в карьере, то должна выглядеть как синий чулок.

Когда эти дурацкие байки на русском приходили ей в голову, она спешила поделиться ими с Максом, ожидая, что он моментально придет в восторг, будет тащиться от любой такой ерунды.

Снегирев же сообщал ей новые шутки и выражения, ведь она эмигрировала из СССР еще в прошлом веке и не знала и даже не понимала многие выражения! Особенно глупо она себя чувствовала, когда не могла сообразить, что это просто английское слово, написанное русскими буквами, и спрашивала, что оно значит (просто в ее юности так не разговаривали!). Было забавно, когда не знающий английского Макс объяснял значение этих выражений! Если слово было непонятное, то она думала, что это deficiency in her rusty Russian^[31]. Ну столько лет прошло — мама не горюй!

Иногда она могла проснуться ночью и начать хохотать, вспомнив что-то из всего этого «ржачного безумства», — например, как Макс про кого-то сказал, что им их должность подходит как черту святая вода, или какие-то люди находятся в такой стадии стресса, что им воздух мешает! Hahahaha! Она даже стала это все записывать в телефон, назвав файл «List of special terms»^[32]. Идея заключалась в том, что если будет тяжелый день и грустно, можно будет перечитать, чтоб поднять настроение… Но применения этому документу не нашлось, так как она не успевала keep up with the new incoming stuff!^[33]

В какой-то момент они оба стали чувствовать, что уже вообще мало соображают от этой невменяемости и надо бы сделать хоть легкий перерыв, чтобы опять сфокусироваться на работе и остальных responsibilities of life!^[34] Интересно, что, несмотря на договор сделать перерыв в общении, его постоянно нарушал то один, то другой.

Однажды во время такой паузы Профессор Л. решила проконсультироваться с подругой из юности of Russian origin^[35] — больше в США с такими вопросами ей было не к кому обратиться: not appropriate for a married woman and it could ruin her reputation and image!^[36] Подруга знала Профессора Л. очень давно и совершенно обалдела от столь крутого поворота в ее жизни и чувствах:

— Катрин, ты что, с ума сошла?! Давно в ЭрЭф не была! Меня послушай — я родственников в Москве каждое лето навещаю! Там все мужики такие! Лишь бы покадриться и мозги запудрить — он небось все те же шутки отправляет сразу на полсотни ватсапов! Дура ты, хоть и профессор! — Подруга закатила глаза.

Профессор Л. пыталась защищать Макса, объясняя, что это просто физически невозможно, так как он сутками ей пишет, да еще и занимается бизнесом:

— Ну какой смысл ему пудрить мне мозг через океан — ну что ему с этого? Какая в этом логика?

— Ты логику ищи в американском праве, а в Россию не суйся — не потянешь! Нет там никакой логики: просто он бабник, а ты — экзотика, и все! Чего не замутить с sexy^[37] профессоршей? Делов-то! Блокируй его и ищи другой выход middle age crisis!^[38] Хотя ты еще пока крутая, на middle age^[39] не выглядишь! И вообще, слушай, на лесть внимание обрати! Он восхищается тобой постоянно — кому это крышу не снесет? Помнишь, из детства: кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. А это просто тактика такая, ну опытный он, и все, а ты вообще из другой песочницы, вот и попалась! Так, профессо́ре, что с лицом у тебя — в себя приди! Это просто жизнь — все хоккей! Ты, считай, всю жизнь в Штатах и ничего там в Москве не сечешь, американка ты моя наивная! Поиграла, и хорош! Последствий нам не надо!

В эту ночь Профессор Л. не могла уснуть — крутилась и крутилась, похоже, дырку уже протерла в постели! Ее стали преследовать какие-то странные флешбэки из очень далекого прошлого. Она выключила телефон и пошла пить мелатонин, надеясь, что он поможет уснуть. Завтра у нее было несколько важных лекций и выступление в Техасской коллегии адвокатов, чему ночная каша в голове, конечно, не помогала.

Глава 6. Лето, ах лето

В начале 1980-х ситуация в СССР была нелегкой, но многие этого не замечали, так как сравнивать им было не с чем. По телевизору людям рассказывали, как все на Западе нам завидуют и страдают! Многие даже искренне сочувствовали жертвам загнивающего капиталистического мира, как, например, постоянно пьяный сосед по лестничной клетке Виталий. Однажды Тамара зашла за солью и увидела, как Виталий плакал навзрыд, обнявшись с почти пустой бутылкой коньяка, которую Гале вручили как директору хлебозавода за перевыполненный план. Тамара сначала очень испугалась, что кто-то заболел или, не дай бог, еще хуже, но Виталий объяснил, что по телевизору показали, как в США обижают темнокожих, и он расстроился. Он даже хотел узнать, существует ли возможность им как-то помочь, хотя бы отправить что-то почтой. Потом он сообщил, что ему особенно жаль американскую певицу-мулатку Глорию Гейнор, которую он часто слушает по воскресеньям, когда ее пускают под титры в конце программы «Утренняя почта». Виталий обожал ее песню «I will survive»^[40], хотя слов, понятно, не разбирал ввиду незнания английского. Продолжая всхлипывать, Виталий заметил, что уж очень эта певица сочная и классно двигается (Тамара, мягко говоря, не поняла, к чему этот комментарий!) и просто сердце у него разрывается при мысли, что «ее там обижают, а он ничем не может помочь». «Перетащить бы ее сюда к нам, но не представляю, как!» — наконец закончил он. Тамара забрала соль и быстро ушла, приговаривая про себя: «Этой Глории Гейнор только алкоголика не хватает, лучше спать бы шел, пока Галя тебе не надавала. Вернется с работы — будет тебе тут цирк шапито».

* * *

Но в политическом климате страны уже все равно чувствовалось некоторое потепление. К примеру, очередной друг В. З. Серега Петров, секретарь парторганизации Большого театра, стал известен тем, что изображал Брежнева. Все считали, что певец он никакой и прорвался только по линии ЦК, многие даже шутили, что он не поет, а пищит, как женское сопрано. Однако его талант имитировать Леонида Ильича не оспаривал никто, и коллеги специально собирались, чтоб снова и снова получить удовольствие от пародии — в те времена уже последствий не боялись.

Серега делал как бы «опухшую морду», повернув подбородок вправо, и говорил: «О… О… О…» — тут ему подсказывали: «Леонид Ильич, читайте ниже, это олимпийские кольца».

В день смерти Л. И. Брежнева страна горевала, и, как секретарь парторганизации, Серега должен был открыть траурное заседание в Большом театре. Но когда он вышел на сцену, все присутствующие расхохотались: настолько Серега был уже неотделим от образа Леонида Ильича. Но артисты стали быстро оглядываться по сторонам, понимая неправильность такой реакции и пытаясь понять — а кто такое начал?.. Тогда Серега взял себя в руки и открыл официальный траурный митинг.

В. З. познакомился и быстро подружился с группой артистов Большого театра в летнем санатории «Малый Ахун» на Черном море, где отдыхал с Тамарой и Катей. Ясно, что после такого знакомства В. З., Тамара и Катя стали часто посещать Большой театр и ходить за кулисы после спектаклей или даже в гости к артистам, как, например, к певцу Сидорову, исполнявшему арию Пьера Безухова в опере «Война и мир».

В. З. полностью влился в этот коллектив и даже привел туда своего дорогого министра Ивана Ивановича, вместе с бесплатным приложением — его женой Розой Ильиничной (хоть тот вроде и «все мог», но внедриться именно в этот коллектив даже у него раньше не получалось). Это сочетание было как выигрыш в лотерею, так как певцы сразу стали обращаться к Ивану Ивановичу с просьбами (кому квартира была нужна, кому подпись на командировки и так далее), а сам Иван Иванович говорил, что отдыхает душой, поскольку опера была его истинной страстью. Так вот, Сидоров даже позволил Ивану Ивановичу спеть арию Пьера Безухова у него дома за рюмкой водки при всем их теплом коллективе — гости хлопали и восхищались (хотя, понятно, притворялись, ибо на уровень Большого театра министр точно не тянул), но он был счастлив и расчувствовался до слез.

— Ты мой самый лучший друг, Вовик, — благодарил Огурцов, нежно обнимая и чуть ли не целуя В. З. — Ну куда я без тебя?! Проси что хочешь, все, что смогу, для тебя сделаю.

В «Малый Ахун» В. З. ездил почти каждое лето, предварительно заскочив к Ивану Ивановичу за подписью, чтоб побыстрее. Один товарищ из министерства наблюдал эту картину несколько лет подряд и был сильно разозлен, так как сам не смог попасть в этот санаторий ни разу, и однажды даже крикнул вслед В. З., когда тот выбегал от министра с очередной подписью: «Проныра!» В. З. сначала замедлил шаг, хотел повернуться и сказать этому козлу пару ласковых, но потом только помахал рукой и произнес: «Вам тоже чудесного лета!» (Мысленно добавив: «В пыльной Москве, пока мы на Черном море».)

В. З. обожал играть в карты и на курорте немедленно организовывал группу игроков в преферанс, с которой расписывал пульку. Удивительно, что на этом пляже находилось столько желающих с ним играть, так как с его математическими способностями он помнил все карты наизусть и практически никогда не проигрывал. Поскольку играли они на деньги и с утра до ночи, В. З. обычно более чем окупал поездку на всю семью и к концу отпуска даже оказывался в плюсе. Один из членов этого коллектива, грузин Вано, директор Камерного театра Тбилиси, проигрывал день за днем и сезон за сезоном. Его семья жила в горах, а не в Тбилиси, и встречались они только в отпуске. Тамара просто поверить не могла — мало того, что он сутками сидит за карточным столом и вообще не видит семью, так еще и кучу денег проигрывает! Похоже, от стресса Вано слегка опустился, перестал бриться и ухаживать за собой. В. З. наконец не выдержал и пригласил его на беседу, объяснив, что его мучает совесть и надо игру заканчивать, а то Вано без штанов останется. Тот усмехнулся и ответил, что плохо выглядит только потому, что по ночам играет с другой группой, значительно слабее, и все деньги отыгрывает у них — с В. З. и их командой он как бы просто тренируется и уровень свой повышает.

Тамара сутками возмущалась — зачем ехать на море, когда не загораешь и не купаешься, а только в карты играешь! В. З. же, ясен пень, игнорировал эти замечания, объясняя, что быстро прыгает в воду, когда очередь кого-то другого сдавать карты. Катя или сидела у В. З. на коленях и наблюдала за игрой, громко визжа, когда папа снова выигрывал, или просто кокетничала с подростками на пляже и заводила новые знакомства.

США

Профессор Л. была очень занята на международной юридической конференции во Флориде, поскольку являлась ее сопредседательницей. Конференция высоко котировалась в профессиональной среде, и получить возможность выступить на ней было непросто. Сама Профессор Л. пробивалась на это мероприятие, и, не сдаваясь после многих отказов, она наконец смогла там выступить, вошла в определенный круг и постепенно добралась до сопредседательства.

Она была на ногах с пяти утра, но очень довольна собой, так как они с коллегой — деканом из Стэнфорда — умудрились получить согласие известного конгрессмена, в прошлом адвоката, выступить с основным докладом: это сильно повышало рейтинг мероприятия, раньше конгрессмены на нем не выступали.

Расставшись с дорогим гостем после целого дня встреч, выступлений и переговоров, Профессор Л. с облегчением открыла дверь в свою шикарную комнату в пятизвездочном отеле с балконом, с которого открывался невероятный вид на океан, скинула каблуки с уставших ног и буквально упала на комфортную постель. Сил больше не было вообще, зато она испытывала глубокое и очень радостное чувство от того, что все прошло как надо!

Она хотела переодеться, спокойно принять душ, может, даже выпить бокал вина, но уснула, даже не расстелив кровать.

Ей приснилось, что она стоит на Красной площади и смотрит на огромные Кремлевские куранты, завороженно слушает их бесконечный мелодичный звон, а Макс сильно сжимает ее руку! Их окружает толпа, которая смотрит на них и одновременно вверх на куранты! В какой-то момент Макс говорит: «Я сейчас поцелую тебя здесь, прямо на Красной площади». Она улыбается, кокетливо закатив глаза. «Да ладно, слабо тебе, не решишься, смотри, сколько народу вокруг», — говорит она, стараясь заглушить стук сердца и ровно дышать. «One, two, three^[41], — мысленно повторяет она при вдохе, — one, two, three», — при выдохе.

Внезапно его страстный поцелуй заменяет ей дыхание — она как будто тонет в ощущении восторга и удовольствия. Этот поцелуй сочетал в себе нежную заботу, трогательную застенчивость, но при этом был решительным и уверенным — она словно попала в поток водопада. Вдруг Макс оторвал свои губы от ее, чтобы перевести дыхание, и она почувствовала глубочайшее разочарование, так как ей хотелось большего… «Ты никогда не забудешь этот поцелуй у Кремлевских курантов», — сказал он, так сильно сжав ее руку, что она проснулась.

Открыв глаза, она почувствовала, как будто Максим медленно и аккуратно отпустил ее руку, и пошевелила пальцами. Сначала она просто пыталась понять, где находится… Ну, чисто физически! Ушло несколько минут, чтобы отойти от конфуза. Она тяжело вздохнула, раздраженно подумав: «Что за бред… Какие на фиг куранты? What the hell?^[42] Неужели я так переработала, что брежу какими-то Cinderella stories? ^[43]»

Передохнув, она взяла себя в руки, встала, нащупала в темноте кнопку, чтоб включить торшер, и пошла в душ. Горячая вода как будто разбудила мышцы. Тогда Профессор Л. сделала идеальную температуру и наслаждалась тем, как ее нежная кожа принимала этот освежающий поток воды. Перестав раздражаться из-за глупого сна («Кстати, бывает и хуже — мог бы и динозавр присниться», — промелькнуло в голове), она слегка задумалась. Ну как этот совершенно случайный Снегирев проник прямо в мозг? И теперь находится там постоянно — устроился на ПМЖ ^[44]. А может ли такое случиться наяву? Ну вдруг к этому все и идет…

«Так, хватит голову грузить ерундой, — скомандовала она сознанию, — это просто какой-то эффект необычной ситуации, и все, типа экзотика — break from routine…^[45] Ну долго это все не продлится, считай, финал уже… Мы же не во втором классе, сколько еще станем переписываться — нелепость какая-то. Лучше об успехе с конгрессменом подумать и спать идти, ночь на дворе». Будильник на столе показывал 3:30 ночи.

Глава 7. Нераскрытая тема Блаженной

Катя обожала изучать языки, литературу и поэзию, но, к великому разочарованию В. З., способностей к точным наукам у нее не было. Если у нее не было к чему-то интереса вообще, то это был сто процентов дохлый номер — возбудить этот интерес не мог абсолютно никто, даже она сама! Ну, например, какая разница, сколько воды может втечь или вытечь из какой-то там трубы или сколько тонн будет весить трактор, если его чем-то нагрузить или, наоборот, что-то из него вынуть? Может быть, и можно это все разобрать и решить, но Катины мозги ее не слушались — им было по барабану.

В. З. даже слушать обо всем этом не хотел — мука какая-то, он просто поручил Тамаре вдохновить Катю делать домашние задания по техническим предметам, а не получится, пусть сама делает все за Катю: в юности Тамара всерьез увлекалась точными науками и даже собиралась поступать на физфак МГУ, но, передумав в последний момент, поступила в МГИМО. Самому В. З. было не важно, кто получит отличные оценки за домашку, его жена или дочь. Но справиться с упрямой дочкой интеллигентная мама не могла — ей это было не по зубам! Катя отмахивалась от уроков, пока мама, вздыхая, не садилась и просто сама не решала за нее задачи, так как утром надо было идти на работу и ругаться больше не было сил.

В школе вопрос с точными науками решился сам собой. Перед Катей и ее подругой Мариной сидели два ботаника — Коля (душевный!) и Гриша (тормоз!), — которые обладали выдающимися способностями именно в этих областях. Жестокие советские дети умели всем придумать мерзкие клички и обзывали тихого одаренного Гришу тумбой за его сутулость и неспортивность, или еще хуже — тумбочкой, на которой бабушка очки забыла, из-за того, что он носил квадратные роговые очки в тяжелой оправе.

Так уж сложилось, что большинство заданий Катя и Марина выполняли вместе с чуваками с первой парты, ну как бы «коллективно». Коля даже гордился, что опыты в лаборатории по химии доверяли только ему — девчонки вечно ржали, что, если бы он не брал на себя горелку, они бы уже давно спалили школу. С этими мальчиками Катя с Мариной дружили: ходили за мороженым и иногда друг к другу в гости, даже на дачу вместе ездили.

Учительница математики Вероника Валерьевна раньше жила в Семипалатинске, где она преподавала казахский язык и литературу, а в столицу переехала в связи с важным назначением мужа. В Москве она смогла устроиться лишь на должность преподавателя алгебры и геометрии. Вредная Катя называла ее казахский математик, а ученики попроще дали ей кличку «Верокучка», поскольку на уроках она совершала минимум движений, а, как правило, просто стояла у доски как вкопанная. Впрочем, она была спокойной, не создавала ученикам никаких проблем, хотя справиться с избалованными детьми из привилегированных семейств была не в состоянии. Они хамили ей, не уважали вообще и просто вгоняли в панику, из-за которой ответы у Верокучки часто не сходились с учебником. Это, конечно, не улучшало ее репутацию, особенно когда некоторые родители, включая Катиных, увидели ошибки в том, как в 6-м классе она поправила элементарную контрольную по алгебре. Но когда В. З. ей позвонил, чтобы культурно это обсудить, она так испугалась, что сразу исправила всему классу оценки на пятерки — мало ли что…

В общем, благодаря робости учительницы и товарищам с первой парты с точными науками у Кати проблем не возникало. На уроках девочка мечтала и писала стихи о любви — впрочем, пока она читала о ней только в книжках. Особенно любила Катя «Унесенных ветром» — история Скарлет О’Хары и Рета Батлера, которую она прочитала в оригинале по-английски за одну ночь и отрыдалась целым ведром мокроты́, что возмутило В. З., пришедшего рано утром будить ее в школу:

— Что за фигня?! Я тебя воспитываю как настоящего бойца, а не слезливую телку! Сплошные мерихлюндии, а потом еще в школе уснешь за партой! Надо серьезные книжки читать, чтоб не жить в сказке про Золушку, надо быть Железным Феликсом, чтоб мужики знали свое место! У моей дочери — ни одной слабинки, понятно? Теперь будешь читать «Старик и море»!

Даже когда В. З. шумел, кричал или нецензурно выражался, это продолжало завораживать Катю, несмотря на раздражение и желание, чтобы ругань поскорее закончилась, она тащилась от отцовской брани. Ну какая разница, что читала ночью двенадцатилетняя девочка? Это же не порнография или запрещенная литература! Да еще и по-английски, в оригинале! Но все это было не важно, потому что это невероятное фанатство или даже страсть, которые охватывали В. З. при любом упоминании его дочери, просто обескураживали — и саму Катю, и всех вокруг.

В школе Катя полностью влилась в коллектив и давно уже забыла, что когда-то была там новенькой. Ее учительница истории по фамилии Блаженная являла собой хрестоматийный образ состарившейся женщины в тельняшке из революционных фильмов 1930-х. Она требовала железной дисциплины и искренне верила во все то, что вызубрила еще в юности: говорила лозунгами и пугала учеников своей духовной мощью. Многие смогли найти к ней подход, и если она считала, что эти дети всерьез воспринимают предмет «История КПСС» и уважительно к нему относятся, то была к ним благосклонна. Катю она невзлюбила с самого начала. Катя выключалась на уроках обществоведения: ей это было неинтересно. Один раз Тамара пошла на встречу с Блаженной Ириной Александровной, чтобы обсудить, почему Катя неожиданно разлюбила историю. Говорила только учительница и в основном о себе. В итоге она поблагодарила Тамару за визит и пообещала помочь Кате. Тамара сообщила В. З., что все наладила.

Эта помощь вылилась в пристальное внимание учительницы и только усилила взаимную неприязнь: чем больше Блаженная вызывала Катю к доске, тем заметнее становилось ее полное неприятие обществоведения! Маринка все время говорила:

— Ну поцелуй ты ее в жопу и «Манифест» процитируй, трудно, что ли?

— Трудно, — отвечала Катя. — Не могу я этот бред зубрить: достал уже Кырло-Мырло.

— Тихо ты, доиграешься, — испуганно шептала Маринка.

И доигралась! Катя написала в итоговой работе: «К великому сожалению, высокие идеалы Карла Маркса не оправдались в реальной жизни, и его восхитительная конструкция идеи “коммунизма” оказалась неприменимой к организованному обществу. Тем не менее мы продолжаем работать над системой социализма и многого достигли в экономическо-социальной сфере именно этой системы». Блаженная поставила Кате тройку с минусом, приписав «из жалости» и еще объяснив, что Катя «не раскрыла тему и у нее полностью отсутствует понимание принципов коммунизма, так искусно созданных гением нашего века — Карлом Марксом». У Кати появилась единственная тройка в четверти.

Разобраться с этим не смог даже В. З., быстро приваливший в школу на своих желтых «жигулях». Он стал орать на Блаженную:

— Вы не понимаете гениальности Кати, сами в коммунизме не разбираетесь!

Учительница ответила:

— В прошлый раз ко мне приходила ваша жена, и, в отличие от вас, она женщина интеллигентная!

— Согласен, но интеллигентным людям с вами делать нечего, поэтому пришел я!

Тройку не поменяли, а В. З. решил не разбираться через влиятельных знакомых.

— Это тебе урок, — заявил он Кате. — Нечего было нарываться! Иногда лучше руками не трогать… Надо подстроиться! Таких еще деревянных идеологов и антисемитов много встретишь, мы в Советском Союзе живем — нечего забываться! Сказали Кырло-Мырло зубрить — значит, зубри; раз говорят, что мы достигли коммунизма, так и пиши — что у тебя, дырка в голове? Со всеми такими, как она, не справишься.

— Не расстраивайся, Мисик, хорошая моя, — сказала подруга Маринка, взяв Катю за руку. (Кличка «Мисик» прицепилась к Кате с детства). — Хочешь поржать? — продолжала она. — Короче, этот мудак Леха из параллельного класса, ну знаешь, о ком я, еще вечно к тебе пристает… — Катя кивнула. — Так вот, я ему отомстила сегодня! Еду в трамвае, а ко мне один неадекватный придурок привязался. — Маринка выглядела намного старше своих лет и обожала краситься, из-за этого выглядя почти взрослой. — Ну знаешь таких: девушка, дайте телефон, я вас в кино приглашу, ляляля. — Маринка скривилась. — В общем, не отвязаться… А сам страшный такой: ноги кривые, можно бутылку шампанского кинуть, и пролетит у него между ног!

— Ну и язык у тебя — бритва, — хихикнула Катя. Но Маринка продолжила, не обращая внимания:

— Так я чего сообразила… Когда приставал, как зовут, я ответила «Алена», но потом говорю ему, что мои родичи хотели мальчика и дома меня всегда зовут Алешкой, ты понимаешь, к чему я?

Катя вытаращила глаза на подругу.

— Так вот, я ему дала телефон этого нашего Лехи — козла, который тебя вечно домогается, и говорю, чтоб звонил в любое время — в кино или куда хочет пойдем.

Катя рассмеялась:

— Ну ты даешь, это просто атас, вот воображение!

— Это еще не все! — гордо сказала Маринка. — Сегодня я на этого Леху придурочного наткнулась, а он бледный как простыня. Ну я типа внимание проявила — спросила, в чем дело, может, заболел. А он материться стал: говорит, просто дикость какая-то, ему мужик сумасшедший звонил и настаивал, что он ему обещал в кино вместе пойти, он еще говорит, такой идиотизм, будто всех пациентов из Кащенко отпустили. Еще объяснил, что он его уже несколько раз на хуй послал прямым текстом, а тот звонит и звонит! Он правда не отлипнет, знаешь, такой тип!

Подруги залились хохотом.

— Ну ты прикольная, — подытожила Катя. — Неужели не рассмеялась при этом разговоре?

— Нет! Я, наоборот, ему посочувствовала и посоветовала в милицию обратиться, типа надо пресекать это хулиганство, чтоб другим неповадно было.

— Я умираю от тебя. — Катя уже просто плакала от смеха.

— Хватит хандрить, пошли СНЕГИРИТЬ, — уговорила Маринка, и девчонки отправились на школьную вечеринку. Высокий интересный мальчик семитской внешности из параллельного класса искусно играл на гитаре, красивым голосом пел душевные песни и читал свои стихи, от которых Катя прибалдела. Этот взлет, эти чувства, естественная рифма и музыка захватывали дыхание!

— Вот это гуманитарные науки, — сказала она Маринке. — Но думаю, товарищ Блаженная бы этого не оценила.

— Да сплюнь ты, ради бога, — едко ответила Маринка. — Не дай бог она сюда припрется, будет тут диалектический материализм вместо романтики. — Маринка состроила рожу. — Знаешь, какая у меня любимая ее цитата?

— Ну?

— Однажды ее неожиданно вызвали на какое-то важное собрание, и она там сказала следующее: «Я вообще-то женщина интеллигентная, просто сегодня плохо выгляжу!»

Они снова расхохотались, а потом притихли, услышав душещипательную песню: «Ночь притаилась за окном, туман поссорился с дождем…»

— Я от этой песни про свечу просто тащусь… — закатив глаза, прошептала Катя Маринке.

США

Эта непонятная, странным образом установившаяся, но очень сильная связь с Максимом стала влиять на жизнь Профессора Л. Замечала она это или нет, но ее привычное отрицание всего, что связано с Россией, вероятно, побочный эффект желания полностью ассимилироваться в американском обществе — уже давно никто не замечал, что она naturalized citizen^[46], — неожиданно пошатнулось, а откуда ни возьмись появилась тяга ко всему Russian^[47] — уже давно забытому и как бы покрытому пеленой, — словно она искала в этом Максима.

Она вспомнила, что любила в детстве, и нашла в Хьюстоне магазин «Russian General Store»^[48] — купив там вареники и пельмени, она прыгала от восторга, а потом увидела и схватила вино «Киндзмараули», которое ей тут же о чем-то напомнило, но только она не могла сообразить о чем.

На следующий день она получила заказанную на Amazon^[49] книгу Булгакова «Мастер и Маргарита», которую очень любила в ранней юности, и читала ее в обеденный перерыв в профессорском кафетерии. Коллега, которого она знала уже несколько лет, удивился:

— Can you actually read the original in Russian?^[50]

— I guess so… I am surprised myself as I haven’t tried it in ages^[51], — она пожала плечами.

— It makes sense though because it is your mother tongue^[52].

Професор Л. задумалась над этим термином «mother tongue»^[53], когда ехала в машине домой. На самом деле ее mother^[54] уже давно перестала раздражаться на то, что дочь отказывалась говорить с ней по-русски. Так что пришлось перейти на английский много лет назад, но иногда mother говорила по-русски, а Профессор Л. в любом случае отвечала in English^[55], ну забыла она уже все это и вспоминать не хотела, как бы давно уже стало не ее культурой. Она жила «Американской мечтой», пропагандировала ее и гордилась. Она часто рассказывала студентам свою нелегкую историю иммиграции и профессионального успеха, чтобы воодушевить и вдохновить их, неизменно резюмируя:

— Everything is possible in America — you can pursue and achieve anything you wish if you put your mind to it and work hard!^[56]

— Ты истинный патриот Америки и даже мне показала, как многое здесь нужно ценить, as I always criticized stuff and never realized my good fortune^[57], — говорил ее американский муж.

Русская подруга юности предпочитала говорить по-русски, но знала, что Профессору Л. это не очень нравится, и они в основном говорили по-английски или на каком-то смешанном языке. Когда Профессор Л. вдруг полностью перешла на русский, подруга сильно удивилась, но и обрадовалась. Стало еще веселее болтать!

— Это его влияние, что ли? — спросила она, хихикнув.

— И да, и нет, — задумалась Профессор Л.

— Да ладно «и нет»?! Раньше ты даже в Нью-Йорке в русский ресторан идти со мной не хотела, помнишь? Американка ты моя, ну самая любимая. — Подруга захохотала. — А теперь одни пельмени и Булгаков. Это точно он тебе мозги запудрил, ну что за черт? — Подруга продолжала смеяться.

Но Профессор. Л. задумчиво смотрела вдаль и шуточный тон не поддержала.

— Понимаешь, он мозги мне не пудрит и никакой конкретной цели не преследует, ну я почти уверена. — Подруга закатила глаза. — Это странно звучит, но он как будто нашел ко мне ключ…

— Где? На улице? — съехидничала подруга, но Профессор Л. проигнорировала эту реплику:

— Он очень тонкий и чувствительный человек, никогда не давит вообще, я как бы сама за ним иду, I cannot help it ^[58], понимаешь?

— Пипеееееец! — отреагировала подруга.

— Ну как будто он мой soulmate или mirror-image ^[59]. Ну как объяснить? Просто когда он что-то говорит, мне кажется, что я сама к этому пришла, а он только помог сформулировать… I don’t know if it makes sense ^[60].

— Не soulmate и mirror-image, а профессиональный пика-пер, — поправила подруга. — Он в курсе, что ты замужем? Ему небось по барабану…

Этот разговор происходил будто на двух разных уровнях, где собеседницы вообще друг друга не слышали. Профессор Л. продолжала:

— Знаешь, он даже намекнул, что думает, что мне стоит приехать в Москву и перейти этот психологический барьер. Ты же помнишь, что я когда-то решила никогда туда не возвращаться. Ни! За! Что! Но он, наверное, прав — это так давно было, и сейчас кажется, что это глупость какая-то.

— Даже так? — подпрыгнула подруга. Ни фига себе! А со мной ехать сколько раз отказывалась, а?! Может, он наконец с тобой переспать решил, вместо этих бесконечных томов переписки, уже небось «Войну и мир» переплюнули по длине! У тебя же с ним так ничего и не было, да? Или, может, у вас всегда будет «платоническая любовь для дошкольников» — хрен знает!

— Ну было или не было — это спорный вопрос, — спокойно ответила Профессор Л. — В общепринятом смысле, конечно, нет.

— Ну ясно, что если бы было, то ты бы мне сразу сообщила! — не удержалась подруга. — А что касается «платонического», то с этим не ко мне, сама знаешь. Это слово я терпеть не могу — мазохизм какой-то! Я человек земной и живой, такая хуйня — вообще того не стоит.

Неожиданно глаза Профессора Л. наполнились слезами.

— Ну ладно, бог с ним, со всем этим, я тебя чем-то расстроила, Мисик мой? Иди ко мне, моя бесценная. Делай ты что хочешь с этим Снегирем, только не расстраивайся — не могу видеть, как ты плачешь! — Подруга нежно обняла ее и стала заботливо вытирать слезы. — Ну мы с тобой forever ^[61], слышишь? Я всегда на связи — 24 часа в сутки, мало ли что.

— Угу. — В итоге всхлипывали обе, изо всех сил прижавшись друг к другу.

Глава 8. Чемодан Илья

В восьмом классе к стандартной программе в спецшколе № 4 прибавился новый предмет — так называемый УПЦ, учебно-производственный центр, куда ученики ходили вместо уроков труда и где должны были получать профессиональную подготовку. Сам центр был размещен в отдельном здании между двумя школами — 4-й английской, где училась Катя, и 2-й физико-математической. Занятия эти у школьников особенного энтузиазма не вызывали, но были обязательными — три часа в неделю, без вариантов. В тот год готовили машинисток и программистов. Ясно, что всех девочек направляли в машинистки, куда готовилась пойти и Катя.

«Ну хоть печатать научусь, авось когда-нибудь роман напечатаю! Не в программирование же идти», — рассуждала она, представляя себе необъятный компьютер, который в 1986 году занимал всю комнату, а некоторые его части даже приходилось располагать в соседних помещениях. К тому же при виде непонятных знаков Катя моментально отключалась — что это за хрень?!

В первый день УПЦ Катя слегка задержалась: она решила идти пешком в школу, чтобы насладиться красотой бабьего лета. Пританцовывая, она собирала кленовые листья возле Нового цирка и Детского театра Наталии Сац и тихо напевала песню Аллы Пугачевой «Миллион алых роз». Душа как будто пела в ожидании чего-то необычного. Она медленно шла по Университетскому проспекту, и лучи солнца нежно играли на ее лице. Несмотря на раннее утро, людей на улице было мало, и Катя вдруг подумала, что ее любимая и родная Москва сейчас принадлежит только ей. Какое-то непонятное и необъяснимое счастье заполнило ее изнутри, и Катя решила купить мороженое — это было единственное, что можно было добавить к и так почти совершенному моменту! Она никуда не спешила — была уверена, что на первом занятии по УПЦ будут долго разбираться между двумя школами, кто откуда и кого куда направлять, так что лишние несколько минут ее отсутствия никто не заметит.

Возле универмага «Москва» она купила шоколадный стаканчик. Какое счастье, что хватило, иначе пришлось бы покупать ванильный, а разве их можно сравнивать? Ванильный как будто бесцветный внутри, вообще ни о чем! А вот шоколадный — таял во рту, чудо просто!

Когда Катя дошла до УПЦ, то оказалось, что все уже распределены по классным комнатам и, похоже, давно занимаются. «Блин», — подумала она. Она направилась в комнату «машинисток», увидела печатавших девочек из своего класса и аккуратно спросила у учительницы, можно ли войти. Учительница сказала, что в их классе больше места нет — придется идти на программирование, раз опоздала. Катя испуганно стала объяснять, что уже записана в «машинистки» и программирование ей никак не подходит. Учительница ответила, что сегодня все равно придется просидеть одно занятие с программистами, а на следующей неделе разберемся. Поняв, что спорить бесполезно, Катя уныло потащилась в этот другой класс, причитая себе под нос: «Бред собачий! Чего там время тратить, лучше бы вообще не приходила! Все настроение испортили — вечно так, все через задницу!»

Она увидела огромную комнату с надписью «Компьютеры и программирование» и, войдя, поняла, что занятие еще не началось, так как многие болтали, ходили по классу, а учителя в комнате не было. Катя растерянно стояла в центре класса и пыталась понять, куда ей лучше податься. Вдруг она заметила симпатичного мальчика, который доставал свои вещи из портфеля и болтал еще с парой ребят. Мальчик был худой, темноволосый, с очень темными ресницами и бровями, карими глазами и приятной улыбкой. Увидев его, она уже не могла отвести глаз. Что в нем было особенного, неясно, но этот момент она запомнила на всю жизнь! Дыхание участилось, и она тут же почувствовала, что произошло что-то невероятное. Она, не задумываясь, направилась к нему и спросила, свободно ли место рядом с ним и можно ли в таком случае сесть за его парту. Мальчик встал, и стало видно, что он очень высокий: Катя не доходила ему даже до плеча — в этом было что-то особенно приятное, ну типа ощущения его мужественности, — и сказал: «Пожалуйста, конечно». Его прекрасная улыбка очаровала ее окончательно. Будто пуля попала в цель, вошла внутрь и застряла.

В этот момент кто-то позвал его: «Илья, ты алгебру сделал?» Услышав имя мальчика, Катя как будто первый раз узнала классическую музыку — ну, например, Лунную сонату, которую так красиво играла на рояле Тамара. Мало того, что его имя показалось ей волшебным, в ее голове в этот момент отчетливо прозвучало «Мой Илюша!».

Занятие продолжалось три часа, но Катя даже не пыталась слушать муть про алгоритмы, которую так внимательно и очень аккуратно записывал Илья. Он сидел рядом, и она будто растворялась в его ауре, периодически нетерпеливо вздыхая: «Ну он спросит, как меня зовут?»

После урока Илья стал собираться, не обращая на Катю никакого внимания, он болтал с товарищем, просил его сверить какие-то ответы. Товарищ отказался — спешил на другие занятия, а вот Катя свой шанс не упустила, заявив, что никуда не торопится и с удовольствием поможет. Илья повернулся и как будто увидел ее впервые.

— Буду безумно благодарен! — ответил он, и Катя восхитилась его хорошими недетскими манерами.

— Да не вопрос, — отозвалась она. — Меня, кстати, Катя зовут.

Помогая Илье, Катя не особенно задумывалась о сути происходящего, перед ее глазами как будто горело электронное табло: «Он будет мой, и только мой!».

* * *

Катя всегда смотрела на жизнь с женской точки зрения, то есть считала, что судьба несправедлива к женскому полу — вечно приходится ждать решений мужчин, ну или хотя бы делать вид. Но это изменилось в день, когда у нее родился сын. Словно спящую красавицу разбудили! Обожая сына с момента его рождения, она стала думать о том, что мужчинам тоже нелегко.

После тридцати лет Катя вдруг поняла, что это только кажется, что выбирают мужчины, а на самом деле их очень часто разбирают самих, да еще так, что они иногда вообще не замечают, как это произошло. Тогда она начала искать подтверждения своей теории вокруг, а найдя их, решила, что просто обязана предостеречь шестнадцатилетнего сына.

— Если тебя по-настоящему интересует какая-то девочка, то встречайся с ней, а если нет, то сразу откажись. Не думай, что раз-два — и все, а потом свободен! Иначе проснешься через тридцать лет с кучей детей и даже сам не поймешь, как женился, — много таких примеров! В это трудно поверить в твоем возрасте, — говорила она сыну, — просто мужчины — как груда чемоданов в аэропорту, которые приходят разбирать. Есть там разные: тяжелые и легкие, крутые фирменные и старые побитые. Наверное, есть и чемодан с клопами — лучше не открывать и руками не трогать, — хихикнула она. — Бывает и чемодан без ручки, ну кто-то, наверное, возьмет, если других вариантов нет, хотя нести неудобно! Часто забрать любой из этих чемоданов — это процесс, сразу не получится! Слышал, что бывает тигр, который с разбегу бросается на свою жертву, а бывает крокодил, который годами ее поджидает? Короче, многим женщинам приходится соблазнять мужчин умно и постепенно и, главное, наивность из себя строить, терпеть не могу все это притворство, но без этого иногда никак! Женщины хорошо умеют притворяться, а мужчины примитивны, ничего не замечают, пока не засосало, а потом уже все, поезд уехал! Просто сначала согласился познакомиться с родителями, потом разделить аренду, ведь так практичнее… Обязательств, кажется, никаких, удобно, и менять что-то лень, все под контролем, ну вот уже и дети — тоже как-то случайно и неожиданно! Женился просто для формальности. В общем, все решили за него, а до него дошло, как до жирафа, только в сорок лет! Теперь уже ему не вылезти, а жизнь личная не сложилась, так как хотел совсем другого… Упаси господь! Запомни, ты должен сам выбирать и отказываться железно, если не хочешь или не подходит, понимаешь, золото? Обещай мне, что не будешь чемоданом!

Она нежно обнимала сына и играла с его волосами, любуясь его темными бровями и ресницами.

— Не беспокойся, мам, у меня есть ты для контроля — все будет ок! Пока еще очередь невест ко мне не стоит! — ответил подросток, с восхищением глядя на мать.

* * *

Когда Катя пришла на следующее занятие в УПЦ, учительница сказала, что постарается найти ей место в группе машинисток.

— Нет-нет, спасибо, — ответила Катя, — я останусь на программировании, мне там понравилось, и у меня уже есть свое место.

Подруга Марина пыталась убедить Катю, что это глупость, что гуманитариям надо учиться печатать, а экзамен по программированию очень трудный.

— Да я ради него любой экзамен сдам, — воскликнула Катя. — Я влюбилась, пойми! Столько про это все читала, и как-то не верилось, а в реальности это, оказывается, еще круче — офигеваю просто! Я его вижу и на месте умираю!

Илья учился всерьез, и его считали подающим надежды физиком. Преуспевал он по всем предметам, интересовало его почти все на свете, но, увы, не Катя. Он легко и любезно болтал с ней до и после занятий, но всегда куда-то убегал или был окружен товарищами. Илья притягивал людей, отличался чувством юмора и сообразительностью и к тому же был невероятно уверен в себе: говорил так, как будто знает ответы на все вопросы, окончательно завораживая этим Катю, которая очень естественно уходила при нем на второй план. Видимо, она устала быть лидером!

Эрудиция Ильи и его умение быть на правильной волне в любом разговоре в сочетании с нестандартным для подростка джентльменством — он часто подавал Кате руку, приносил воду или нес портфель, хотя она понимала, что из вежливости, а не в связи с личным интересом, — делали его уникальным в глазах безумно влюбленной девочки. Катя наслаждалась каждой секундой в его обществе и одновременно искала к нему подход — ну, с любой стороны… Она много общалась со студентами и аспирантами В. З., так что одаренные ботаники из физматшколы были ей понятны, и она быстро подружилась с одноклассниками Ильи, которые восхищались ею и любили ее за чувство юмора. Она надеялась, что ее популярность среди его друзей повлияет на Илью, так до сих пор даже не спросившего номер ее телефона.

Катя жила от УПЦ до УПЦ, а по вечерам сама изучала алгоритмы, так как не хотела отвлекаться на учебу в присутствии Ильи. Теперь ее удручали каникулы — не видеться две недели было невыносимо! Однажды она встретила его в троллейбусе по дороге в школу и от радости уронила портфель, который он галантно поднял и донес до школы. Оказалось, что он живет в соседнем доме — ну куда уже большее везение! Однако больше ей никак не удавалось случайно встретить его, как она ни старалась. Каждое утро Катя пропускала по три троллейбуса в надежде его снова увидеть и несколько раз в день специально проходила мимо его подъезда, но все безрезультатно!

Он был так близок, дружелюбен, неповторим и недоступен! Катя мучилась, но облегченно выдохнула, когда узнала, что в его классе всего три девочки, которые, честно говоря, никак не могли быть ее конкурентками. Внедрившись в группу юных физиков, она аккуратно провела опрос — с девочкой Илью никогда не видели, он только усердно занимался, а на переменах тусовался с парочкой таких же ответственных отличников. «Ну неужели я ему не нравлюсь?» — в отчаянии думала она, хотя что-то ей подсказывало: такого не может быть.

В этот год ее не обрадовал даже день рождения, которого она обычно ждала с нетерпением и восторгом: приглашать Илью было как-то неловко, а без него Кате всегда было скучно. Особенно обидно было, когда выяснилось, что Илья отмечал свой день рождения в тот же самый выходной в феврале, так как родился почти в один день с ней — обоим исполнилось пятнадцать! Успокоило ее только то, что среди его гостей не было девочек, только одноклассники, которые всю ночь играли в карты.

В последний учебный день — уже наутро Катя должна была уезжать с родителями в Киргизию, в гости к студенту В. З. — ребята пришли на УПЦ и увидели надпись, что занятия отменили. Все очень обрадовались, и тут Катя сообразила: она пригласила весь класс по программированию (в основном одноклассников Ильи) к себе домой в гости! Да-да, именно к ней играть в карты! Конечно же, это приглашение было сделано только ради возможности пригласить Илью! Кстати, его фамилия была Лейкин, и Катины подружки постоянно подшучивали, что он никак не поливается, Катя же восхищалась красотой этой фамилии и созвучием с именем Илья. Иногда она даже обращалась к себе «Катерина Владимировна Лейкина» и тренировалась подписываться «К. В. Лейкина».

Ребята прекрасно провели время у Кати дома. Многие были под впечатлением от ее квартиры и шикарной комнаты! Она включила музыку на огромном магнитофоне Yamaha, настроения добавила кассета «Modern Talking». Катя переводила гостям песню «You are my heart, you are my soul»^[62], но Илья не обращал на эти душевные слова внимания, поскольку был полностью поглощен картами — он, как В. З., просчитывал ходы в уме.

Катя достала из загашников все деликатесы, которые смогла найти. Даже открыла банку с крабами, которая хранилась на Новый год; девочка сознавала, что ей влетит, но ва-банк так ва-банк — «хрен с ним!». Все, включая Илью, были в чудесном настроении, насладились тусовкой и, попрощавшись на лето, ушли. Некоторые мальчики из класса Ильи пытались ухаживать за Катей, но она отшучивалась.

Наконец все ушли, и она осталась одна с горой грязной посуды. Стало очень грустно и больно, а еще она почувствовала себя полной дурой: ну не нравится она Илье — что же тут непонятного! И тут она впервые в жизни вдруг подумала: «Он слишком шикарный для меня, и я его не стою». Катя горько расплакалась. Эта мысль ужалила как змея, особенно сейчас, когда занятия кончились и она не увидит его целое лето. Это был полный провал! Целый год надежд и пустых мечтаний. Утром она долго красилась перед УПЦ, и теперь черная тушь потекла по всему лицу — какое унижение!

Ее громкий плач перебил звонок в дверь. Катя разозлилась: «Даже поплакать спокойно нельзя, а сейчас еще достанется от предков за этих крабов!» Она чуть-чуть подождала, и позвонили снова. Слегка вытерев лицо, она открыла дверь и обомлела… На пороге стоял Илья. Увидев, что она растерялась, он сказал:

— Прости за беспокойство, я проездной потерял. Может, у тебя забыл?! — Катя не могла выйти из ступора.

— Можно пройти, никого дома нет?

— Нет, я одна. Проходи, конечно… Сейчас поищем.

Илья оставил портфель в прихожей и быстро прошел на кухню, где они еще совсем недавно играли в карты, а Катя за ним. Он сел за стол и попросил кофе. Все еще в шоке, Катя молча поставила турку на огонь.

— Так где ты его оставил? Поискать? — наконец предложила она.

— Нет, не надо, — спокойно сказал Илья, — я ничего не потерял. Это был просто предлог, чтобы вернуться.

Катя едва не выронила турку, которую снимала с огня.

— Зачем? — спросила она и почувствовала, как он взял ее руку своей волшебно-теплой рукой с длинными пальцами и притянул к себе, как бы естественно усадив себе на колени.

— Ну физик я, а не поэт, — стесняясь, сказал он ей на ухо, — не могу найти правильные слова уже, кажется, с первого УПЦ, — прошептал он, обнимая ее и прижимая к себе. Катя почувствовала ком в горле и, не задумываясь, просто вцепилась в его объятия!

Они тихо обнимались, наслаждаясь каждой секундой, и наконец она спросила:

— А у тебя была когда-нибудь девушка?

Илья замешкался:

— Вообще-то нет… Но ведь это не важно? Скажи, что не важно…

«Самая первая и единственная буду я», — решила Катя.

— Наоборот, это очень-очень здорово, — восторженно сказала она, понимая, почему он не решается поцеловать ее в губы, — не знает, как! Боится, что не так получится… — А у меня тоже нет. Ну и хорошо, да? — прошептала она.

Отрываться друг от друга хотя бы на мгновение совсем не хотелось, и он даже не попробовал кофе. Они молча просидели в обнимку до темноты, целуясь и нежничая — случайно задев ее большую грудь рукой, он почувствовал, как ему это понравилось, и оставил руку там, раз уж Катя дала понять, что все хорошо. Наконец он сообразил, что пора уходить — знакомиться с родителями сейчас точно было бы не в кайф!

Возле входной двери Катя спросила:

— Ну а теперь у тебя есть девушка?

— Самая очаровательная и красивая в мире, ну, если ты согласна…

— Согласна, хотя ты четко не описал на что, тоже мне математик, — съязвила Катя.

— Физик. Кстати, квантовый, — поправил он. — Ну говорю же, не привык я к таким словам, ну и так же все понятно. Давай просто yes ^[63], и все!

Он нежно поцеловал ей руку, потом достал из кармана проездной и гордо помахал им перед ее носом:

— Надо же, нашелся!

Оба умиленно расхохотались.

— Телефон мой не нужен?

— Ах да, конечно, а то как я буду звонить, — Илья сделал паузу и глубоко вздохнул: — Своей девушке.

— А ты чего сияешь, как чайник? — хитро спросил В. З., вернувшийся домой через полчаса. — Хоть вещи-то в Киргизию собрала?

Глава 9. Проверка на прочность

Киргизия, конечно, не Вена, куда поехала одноклассница, но там тоже очень красиво. Аспирант В. З. каждый день навещал их в доме отдыха на берегу озера Иссык-Куль: приносил дыни, душистый домашний хлеб, сласти и другие местные деликатесы. Он устраивал импровизированный пикник со скатертью-самобранкой. Только Катя постоянно делала козью морду, когда приходилось в очередной раз пробовать национальную гордость — кислый и противный напиток кумыс.

— Что ты за чума болотная, — раздражался В. З. — Тебя угощают домашним напитком, а ты кривишься, будто отравить хотят?! Тебя плохо воспитывали, что ли? На маму свою посмотри — культуре поучись!

— А чего сам не пробуешь, раз так важно? Уже знаешь, что кислый, да? — защищалась девочка.

— Сказал же, на маму смотри, а не на меня! Одной ей это пить неудобно… Ну не нравится мне он, что здесь такого? Неужели не можешь один раз в жизни ради отца выпить, трудно, что ли? — объяснил В. З.

— Да тут не один раз, ты каждый день суешь мне эту гадость — типа дочка моя это обожает, тебе не стыдно? — удерживала позицию Катя.

После очередного перелаивания отец и дочь хохотали, толкались и обнимались. Потом В. З. бегал за Катей и пытался облить ее этим несчастным кумысом из большого графина.

Катя нашла телеграф в пятнадцати минутах от дома отдыха и ходила туда, чтоб звонить Илье, гостившему у родственников в Кишиневе. «Слющау вас», — с еврейским акцентом отвечала его бабушка, а потом кричала: — Ильюша, тебя эта твоя Катя опять — бистрей дьавай!» (Бог с ней, с «этой», зато «твоя» звучало очень здорово!) «Салют!» — всегда подходил к телефону Илья.

Отдых проходил неплохо, но Катя считала дни до возвращения в Москву. Да и В. З. не давал ей покоя: заставлял бегать с ним трусцой по утрам, плавать в холодном Иссык-Куле — околеть можно!

Плавала она вроде нормально, но боялась заплывать далеко одна, без папы. Увидев, что Катя боится, В. З. стал требовать, чтобы она в одиночку плыла до буйка и обратно. Дошло почти до слез!

— Пап, ну боюсь я, вода холодная — не хочется. Или ты со мной, или забыли!

— Послушай, рыбонька, — серьезно сказал В. З. — Этот страх чисто психологический, и все! Надо сразу избавляться, ты же настоящий человек! Трудности надо преодолевать сразу, в этом наша сила! Потом будет легко. Я просто плыву с тобой рядом, ничего не делаю, мы уже сто раз до этого буйка плавали, теперь давай сама! Тебе это вообще нетрудно — просто в голову вбила что-то, и это тебе мешает. Лажа куриная — и все! Давай, туда и обратно — быстро, и пойдем ужинать.

— Ну страшно мне… — канючила Катя.

— Так, все! Плыви, не раздражай меня, ты меня знаешь, все равно не отвяжусь!

Кате пришлось согласиться, а В. З. пообещал, что будет страховать ее с берега.

До буйка Катя доплыла спокойно и оттуда даже гордо помахала В. З., затем повернулась и стала возвращаться. В какой-то момент у девочки свело правую ногу, она больше вообще не слушалась! Баланс сбился, и Катя бессмысленно барахталась, махая руками и левой ногой; правая нога как будто отнялась, но боль при этом увеличивалась. Кате казалось, что она вот-вот пойдет ко дну.

— Ногу свело, не могу плыть! — испуганно закричала она. — Помоги скорее!

В. З. равнодушно смотрел на нее, не двигаясь с места.

— Все нормально, Мисик, дыши спокойно, — скомандовал он, — плыви брассом, руками двигай, нога не нужна, сейчас отпустит, главное — без паники!

Кате стало еще страшнее.

— Папа, я тону, спасай меня! — захлебываясь, орала она. В. З. не двигался, а продолжал инструктировать:

— Ничего такого, милая! Ты нормально плывешь. Дыши на «раз-два-три» и на ногу не рассчитывай, скоро отпустит, выгребай руками! Плыви спокойно, СНЕГИРИМ!

— Я тону! — орала Катя, но невольно слушалась В. З. — Раз-два-три! Раз-два-три! Брасс руками…

Казалось, что уже все потеряно, шансов никаких, непреодолимый страх заполнил каждую ее клетку, но «раз-два-три», и постепенно ногу отпускало, паника стала медленно проходить, и в какой-то момент Катя почувствовала, что уже пользуется и руками, и ногами — просто сердце продолжает биться очень быстро… Потом, почти у берега, она уже плыла как обычно: физического дискомфорта больше не было! В. З. продолжал стоять как вкопанный, не сдвинувшись ни на сантиметр.

Наконец Катя вышла на берег и накинулась на отца:

— Ненавижу тебя, ты меня даже не пытался спасти — как тебя теперь любить?! Я могла утонуть, а других детей у тебя нет! Ты сумасшедший, что ли?

— Да о чем ты говоришь?! Ты прекрасно плыла, подумаешь, ногу свело, зачем психовать? — спокойно говорил В. З., даже не пытаясь увернуться от ее кулаков. Наконец, выплеснув все свое раздражение, Катя разрыдалась и бросилась в объятия папы.

— Послушай, мой самый любимый в мире человечек, СНЕГИРИМ мой родной, — как всегда, нежно сказал В. З., целуя ее в лоб. — Я тебя воспитываю настоящим человеком… — «Опять он за свое», — подумала Катя. — И ты никогда не должна поддаваться панике — от нее утонешь быстрее, чем от спазма в ноге! Ты же сейчас смогла выплыть, и все! И потом сможешь! Жизнь очень сложная штука, и, если меня рядом не будет, ты должна быть готова рассчитывать только на себя.

— Не говори так, — ужаснулась Катя. — Ты же меня никогда не бросишь! Я не смогу без тебя — никогда!

— Да бросить-то точно не брошу, а кто знает, что от меня будет зависеть, — в любом случае, я тебя готовлю к жизни очень серьезно, понимаешь? — говорил В. З., заботливо вытирая дочке слезы.

— А к чему готовишь-то?

— Сам не знаю, — признался В. З. — Но легко вряд ли будет, душой чувствую! — рассуждал он.

— А чего ты меня не спас? — не унималась Катя.

— По двум причинам, — ответил В. З. — Во-первых, я понимал, что проблема с ногой — не серьезная, скоро пройдет, вопрос скорее в страхе, а если я брошусь тебя спасать, то ты подумаешь, что опасность больше, и испугаешься сильнее. Мне со стороны было видно, что никакой опасности нет. Во-вторых, я тебя учу справляться самой, и это было просто практикой.

Катя задумалась.

— А если бы ты оказался неправ и я бы правда утонула, тогда что? — спросила она.

— Ну уж это я предусмотрел, ты не думай. Ты же знаешь, что я все рассчитываю, как в картах, — профессиональное качество у меня. Так вот, я точно знал, что успею спасти, если понадобится: времени больше, чем надо, плаваю же я быстро. Понимаешь? Ну я ведь правильно сделал?! Тебе теперь будет не страшно, сможешь выплыть сама, если что, в следующий раз просто представишь, что я там стою, да?

— Конечно, смогу! — уверенно сказала Катя. — Это правда какая-то глупость была, ведь я же смогла на одних руках плыть, не знаю, чего так испугалась. Пап, а знаешь, я чем старше, тем больше для себя понимаю, что такое СНЕГИРИМ.

— И что же?

— Ну это человек или место, которые дают силу, любовь и приют одновременно. Там — в СНЕГИРИМЕ — рождаются и сбываются мечты, как бы убежище от мира, ну и тренинг или вдохновение на подвиг, там много силы и энергии — все в одном, понимаешь?

— Вот фантазерка! Давай, СНЕГИРИМ ты мой, иди переодеваться, — с натянутой улыбкой ответил В. З. Убедившись, что Катя исчезла в раздевалке, он помчался в кусты на другом конце пляжа, где его точно было не увидеть. Там его долго и неприятно тошнило. Кружилась голова, болел живот, и он пытался стабилизировать свое дыхание, повторяя: «Раз-два-три, раз-два-три…»

США

Профессор Л. послала смску русской подруге: «Он написал “Дорогая!”»

«Ну и что?» — быстро ответила подруга, сидевшая на совещании. Затем аккуратно подвинула телефон, чтобы его было не видно выступающему, и обмен сообщениями продолжился:

«Там “!” Ты видишь?»

«Да, вижу — “!” = big deal! I am at a meeting!^[64]»

«Прости за беспокойство!»

«Никогда не беспокоишь! Ну who cares about “!”?^[65]»

«I do!»^[66]

«Why? WTF!»^[67]

«It is very touching!»^[68]

«Why?»^[69]

«Because…^[70] У него другой маятник души!»

«Чего? Ща позвоню, дай 5 минут…»

Закашлявшись, подруга встала, прошла вперед и налила кофе со стола для участников, находившегося прямо напротив выступающего, чтоб он ее увидел и запомнил, что она присутствовала. Медленно вернулась на свое место и, поставив кофе около своей брендовой сумки, аккуратно сняла очки и, положив их на стол, вышла в коридор — типа в туалет или там что-то срочное по работе, но скоро будет… В этот момент у нее на телефоне высветилась дочка — там какие-то school supplies^[71] надо вечером привезти, и подруга быстро ответила: «Will do. Busy at work»^[72]. Одновременно Профессор Л. закрыла дверь в свой кабинет и сняла табличку «office hours»^[73], ожидая звонка. Телефон зазвонил быстро.

— Какой, к черту, маятник души? Ты с своем уме?

— Да, в своем… Ну послушай, не шуми! Представь, как будто маятник — это душа, а стрелка, как индикатор размаха, может двигаться туда-сюда… У кого-то там вообще не двигается, еле-еле, у кого-то на половину возможного, а у кого-то так далеко, что даже зашкаливает, — может и застрять на месте, когда система перегружена, а потом как станет шпарить в другой конец, и офигенный размах туда-сюда, но просто конца и края нет! Ну представь, если так легче, как будто на огромном экране… («Лучше бы этот маятник для потенции завели, чтоб заранее проверить», — подумала подруга.) То есть у него огромный emotional range^[74] — он может многое ощутить, понять или передать…

— Восклицательным знаком? — раздраженно выдохнула подруга.

— Ну пусть и так, как пример! Его этот один восклицательный знак выражает его чувства больше, чем у многих людей часовое признание. Просто я знаю, что он имеет в виду, мне это понятно, ну ты не слышишь меня?

— Час от часу не легче, — вздохнула подруга. — А есть что-то более конкретное, ну, помимо восклицательного знака?

— Да, есть!

— Что?

— Помнишь, я в Венгрии выступала на прошлой неделе?

— Ну?

— И он предлагал приехать туда, чтобы встретиться, говорил, что шенгенская виза уже есть, а мы с тобой решили, что нет, и он сказал, что все понял, не вопрос…

— Помню, конечно! Ну вы ведь не виделись?

— Нет, не виделись! Но по телефону болтали… Ты не поверишь, он будильник поставил, чтобы в три часа ночи мне позвонить попрощаться из Москвы, когда я улетала в США. Просто попрощаться по телефону, понимаешь? Он даже не знал, возьму я трубку или нет! Сказал, что хочет услышать мой голос, пока я еще в Европе! Isn’t it super sweet — it is killing me! I don’t believe it!^[75] — Профессор Л. всхлипнула.

— Ну это правда sweet^[76], кто поспорит! Романтик твой Снеги-рев — no kidding!^[77] Кстати, он тебя, наверное, одной своей фамилией загипнотизировал — это ж надо так в точку попасть: пиздец серьезный! Ну, можно вопрос задам?

— Давай, конечно!

— А ты чего на этом зациклилась? Ну что тебе от этого? Пусть трогательно, ну дальше-то что? Пусть они там в Совке романтики с охуенным маятником души, или что там у них, но мы-то нет! Пусть эта стрелка у нас на половине или там без разницы — нам дальше не надо, — our land is USA^[78], и все, и они не лучше нас, просто другие! Ну они романтики, а мы прагматики — ну что тут такого? Тоже мне Америку открыла! Ты меня слышишь?

— Да!

— Ну эта вся романтика хренова за чей-то счет, не забывай! Дома небось сидит злая и побитая жизнью жена, скорее всего, страшная как черт! И еще любовница через дорогу, которой он квартиру оплачивает ради секса…

— Прекрати! Вредная ты, язык как бритва! И вообще, закрыли тему — это мое дело!

— Ну уж нет, — повысила голос подруга, — это наше общее дело, раз ты меня с совещания вызвала! Значит, сама не справляешься! Короче, расслабься, дай закончу мысль — не сбивай! Короче, я не хочу там наезжать на мистера Снегирева лично, я его в глаза не видела. Пусть живет — не в нем дело! Но этот весь уклад очень мне знаком — просто ты с ним не столкнулась, уехала рано, а сейчас и память, и глаза пелена закрыла. Эта культура — bottomless pot^[79], в ней нет никакого решения — никогда, понимаешь? Там всегда хотят того, чего нет! Ты ему недоступна — вот и муза возвышенная, а если, не дай бог, женой бы стала, то тоже бы остыл быстро!

— Да какой женой? Ты белены объелась? Об этом речи нет! — возмутилась Профессор Л. Но подруга не отреагировала:

— Они живут эмоциями — это так, с маятником или без… Как будто слепыми по жизни идут и только ищут, что их взбудоражит, — и чем труднее добыть, тем больше хочется! А что добывают-то? Только подтверждение того, что очередной человек при близком рассмотрении не соответствует их больному воображению, и, наступив на те же грабли, снова move on^[80]. Снова looking for a new love^[81], ты понимаешь? They are looking for excitement juice for themselves — that is all!^[82] Ну как ты думаешь, зачем ты ему нужна?

— Не знаю, — призналась Профессор Л.

— А я знаю! Чтобы его самооценку подпитать и увеличивать! Вон там за океаном sexy^[83] тетка-профессор тащится от моего восклицательного знака — какой я охуенный, lalala^[84]! — Подружки хихикнули. — Хоть какой-то break^[85] от жены и любовницы: одна уже достала как кость в горле, а другая только деньги сосет!

— Fuck you, darling^[86], — вставила Профессор Л.

— А тут, они говорят, у нас в Штатах, скучно: народ радуется погоде, разговоры ни о чем, чуваки чужих теток не лапают — им свои нравятся, других вариантов нет! Too expensive!^[87] Ну хоть и без маятника, зато нету этих озверевших miserable and deeply disturbed^[88] жен, которые своих мужей ненавидят, но держатся за них, как только могут, всегда живут в этой хуйне, так как other options suck even more!^[89] Осторожно, всем перекреститься — single woman!^[90] А здесь вон у моей дочки бабушка одноклассницы в белом платье замуж вышла в семьдесят два года — no problem!^[91] На свалку не вынесли еще! Этой бабуле в Америке не скучно! И семья, как нас учили в школе, ячейка общества, но в прямом смысле, а не как там — сплошной пиздец: врут все и всем — без пол-литра не разберешься! Или даже с литром! Да, совкам или, простите, россиянам у нас тут не в кайф. Скучно им, страстей не хватает!

Обе выговорились и передохнули.

— Не обижайся, родная, — сказала Профессор Л., — ты-то сама это прошла в последнем браке, разве нет?

— Ясен пень, поэтому и знаю, о чем говорю…

— Можно последний довод тогда?

— Ну давай.

— Но во всем же бывают исключения… Чего же тогда Максим такой трогательный, спокойный, ни на чем не настаивает, а наоборот! Как ты это объяснишь, если следовать твоей теории?

— Легко! — ответила подруга. — Помнишь выражение из детства? Он не тигр, который тут же бросается на свою добычу, а скорее крокодил, который годами ее поджидает!

— Сама ты крокодил! — сказала Профессор Л., и обе громко рассмеялись. — Радость моя, прости, что с совещания вытащила. Мне даже стыдно… Ты же знаешь, что я обычно не такая, как сейчас, как будто это просто не я! Какое-то помутнение рассудка. Когда от него нет известий, вроде возвращаюсь в свою стандартную жизнь, а потом он вдруг объявляется и снова теребит. Я просто жду, когда это само закончится, и все! Ну чего меня так тянет к нему — как будто в водопад засасывает, порой просто страшно, как будто не развернуть уже… Why? Why? Why?^[92]

— Да не к нему тебя тянет, а в детство, в Совок, в эту заброшенную часть жизни, которую ты с таким усилием отрицаешь — неужели непонятно? Я думаю, что он — это просто excuse^[93].

— Honey, you make no sense…^[94] Ну зачем мне в Совок — что я там забыла?

— Да ты просто признать не хочешь, что скучаешь по Москве, по прошлому, по всей этой Russian^[95] хрени со всеми ее contradictions ^[96]. Легче мозги забить этим Снегиревым, чем фейсать acknowledgement and acceptance!^[97]

— Да зачем тянет-то? Где логика?

— Ой, ты совсем запуталась, птичка моя СНЕГИРИМ, кто бы мог подумать, профессор ты моя хорошая! Короче, мы оттуда, и все! А эта культура — бункер, в нее нельзя войти чужому, но и выйти из нее нельзя тем, кто там native ^[98]. Помнишь рыжую училку, которая нам рассказывала про броуновское движение! Так вот ты сейчас пытаешься с этим разобраться, а навигацию все равно не отключишь — продолжает любыми путями обратно выводить. Если ты оттуда — все на этом, не избежать… Обратно все равно приведет или затянет — no other way!^[99] Еще можно так объяснить: за вами придут — если не КГБ, то волонтер Снегирев. — Подруга расхохоталась. — Подумай об этом, меня тут, кстати, ждут, должна идти, подумаешь, promise?^[100]

— Promise ^[101], — растерянно ответила Профессор Л.

— Кстати, насчет этого бункера… Вспомни, как мы ездили в пионерский лагерь на Клязьму… И как там круто было! А чего там крутого? Страшилки в темноте рассказывали и боялись в туалет на улице ночью выходить? В каком это было классе — в пятом? Same point!^[102] OK, I love you — you are my number one!^[103] Вечером мне теперь надо за school supplies ^[104], но потом объявлюсь! До связи, sweetheart!^[105]

— Love you too!^[106] До связи, золото! — попрощалась Профессор Л. Она вздохнула и быстро стерла все фото Максима из своей папки «Favorites» ^[107]. Затем убрала телефон в ящик стола и открыла дверь для студентов.

Глава 10. Просто сломанный унитаз

Тамара работала младшим научным сотрудником в академическом Институте исследований Африки и писала диссертацию по экономике Нигерии. Как ее туда занесло — вопрос, конечно, сложный… Дело в том, что в начале 1970-х практически все выпускницы МГИМО (а их было совсем немного) выходили замуж за однокурсников и уезжали с ними за границу по дипломатической линии, во Внешторг или ТАСС. А Тамара вышла за товарища с пятым пунктом, то есть еврея, так что многие карьерные возможности оказались для нее закрыты.

В итоге удалось устроиться в Институт исследований Африки, но ей это вполне подходило: институт научный, график свободный — без проблем. К тому же быт занимал столько времени, что уже было не до чего. На все руки мастер — как и всякая советская женщина, она умела вязать, шить, варить сыр и обтягивать мебель! Тамара готовила и обслуживала оба дома: в Москве и в Снегирях. А дача была большой, даже с двумя ванными — по одной на каждом этаже, что само по себе было редкостью в то время. Пожилая соседка даже перекрестилась, когда пришла в гости и это увидела.

— Володя, неужели вы с Тамарочкой разводитесь? — чуть ли не в слезах спросила она В. З.

— Это почему? — удивился он.

— А иначе зачем вам два туалета? — объяснила старушка.

Тамара занималась диссертацией в свободное от семьи время, но старалась как-то держаться в центре событий на работе, где ее считали ценным сотрудником. И было за что: она прекрасно говорила на иностранных языках, а также умела себя вести, поэтому ее часто назначали встречать и развлекать иностранные делегации.

Однажды в институте ждали визита нигерийского посла, и это было событие века — все очень готовились и думали, как произвести на него правильное впечатление. Пусть знает, как живут и работают в СССР! Вдруг директору института пришла в голову мысль пригласить посла в гости к кому-нибудь из сотрудников института: пусть оценит наше гостеприимство и уровень жизни. Понятно, что для этой народной дипломатии

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Сколько тебе лет?

9

Спасибо! Как у вас дела?

10

Как тебя зовут?

11

Добро пожаловать в Международный аэропорт Хьюстона имени Джорджа Буша.

12

Наконец-то!

13

Какая же длинная поездка.

14

4 уведомления от…

15

Называл ли меня кто-то «милая»?

16

Отправить.

17

«Московские новости».

18

Участники подростково-молодежного движения, помогавшие пожилым людям, семьям, где не было отцов, отстающим ученикам, названного в честь главного героя повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда».

19

Так держать.

20

На расстоянии.

21

Какого хуя?

22

Более того, мне никогда не нравились русские мужчины.

23

Вот оно!

24

Но это не имело никакого значения.

25

И слишком поздно дать обратный ход!

26

Блин.

27

Именно за тем, от чего убегаешь, в итоге и гонишься.

28

Серьезное лицо.

29

Профессорами права.

30

Неписаные правила.

31

Пробелы ее заржавевшего русского.

32

Список специальных выражений.

33

Идти в ногу с новыми поступающими сообщениями!

34

Житейских обязанностях.

35

Русского происхождения!

36

Неприлично для замужней женщины — могло разрушить ее репутацию и образ!

37

Сексапильной.

38

Кризиса среднего возраста.

39

Средний возраст.

40

Я выживу!

41

Один, два, три.

42

Какого черта?

43

Историями Золушки.

44

Постоянное место жительства (штамп в паспорте людей, постоянно проживающих за границей).

45

Отдых от рутины.

46

Натурализованная гражданка.

47

Русскому.

48

Русский универсальный магазин.

49

Амазон — интернет-магазин.

50

Вы можете читать по-русски?

51

Думаю, что да… Я сама удивлена, потому что не пробовала такое долгое время.

52

Это логично, потому что это ваш родной язык.

53

Язык матери (родной язык).

54

Мама.

55

На английском.

56

В Америке все возможно — вы можете стремиться и достигнуть всего, чего только пожелаете, если вы сосредоточитесь на этом и будете усердно работать.

57

Так как я всегда критиковал вещи и никогда не осознавал свое везение.

58

Ничего не могу с этим поделать.

59

Родственная душа или зеркальное отражение.

60

Я не знаю, имеет ли это смысл.

61

Навсегда.

62

Ты мое сердце, моя душа.

63

Да.

64

Большое дело! Я на совещании!

65

Кого волнует восклицательный знак?

66

Меня!

67

Почему? Какого черта?!

68

Это очень трогательно!

69

Почему?

70

Потому что…

71

Школьные принадлежности.

72

Сделаю. Занята на работе.

73

Часы приема.

74

Эмоциональный диапазон.

75

Ну разве это не супермило — это просто убивает меня! Я поверить в это не могу.

76

Мило.

77

Без шуток.

78

Наш дом — США.

79

Бездонный горшок (англ. идиома).

80

Двигаются дальше.

81

Ищут новую любовь.

82

Они ищут, чем возбудиться, вот и все!

83

Сексапильная.

84

Ла-ла-ла.

85

Перерыв.

86

Пошла-ка ты, дорогая.

87

Слишком дорого!

88

Несчастных и глубоко невменяемых.

89

Другие варианты еще хуже!

90

Одинокая женщина.

91

Без проблем.

92

Почему? Почему? Почему?

93

Предлог.

94

Дорогая, здесь нет никакой логики…

95

Русской.

96

Противоречиями.

97

Подтверждение и принятие.

98

Местный (родной).

99

Другого пути нет!

100

Обещаешь?

101

Обещаю.

102

Аналогичный момент.

103

Хорошо, люблю тебя — ты номер один для меня!

104

Школьными принадлежностями.

105

Душенька.

106

Люблю тебя тоже!

107

Любимые.