Одинокий некромант желает познакомиться

Карина Демина, 2021

В тихом приморском городке появился новый житель. Нестарый. Определенно состоятельный. И с титулом. Чем не событие? Местное общество заинтриговано, взволновано и полно слухов. Впрочем, Анне нет до этого дела. На что может рассчитывать немолодая разведенная женщина, жизнь которой вот-вот прервется? Все, что у нее осталось, – родовое проклятье и любимые цветы. И посторонним мастерам Смерти в замкнутом мире Анны места нет. Совсем нет. Категорически. Правда, некоторые мастера на редкость упрямы.

Глава 5

Местное отделение почты было… миленьким. Три ступеньки. Желтая дверь и по бокам ее кадки с чем-то пышно цветущим и явно нетерпимым к силе, которую Глебу пришлось закрыть щитами, но цветы все равно опасно потускнели.

Он толкнул дверь. Огляделся.

Одно помещение. Выкрашенные в розовый цвет стены. Картины в тяжелых рамах. Низенькие диванчики, на одном из которых примостилась плешивого вида собачонка. Она приоткрыла глаз, вяло тявкнула, обозначив свое присутствие, и глаз же закрыла, верно, сочтя свой собачий долг исполненным.

Соломенные розы в соломенной же вазе.

Высокая стойка, где за цветами не было видно лиц. И острый запах женских духов. Стена объявлений терялась в полумраке. Выглядела она на редкость непритязательно — едва ошкуренная доска, к которой крупными канцелярскими кнопками крепились листы бумаги.

— Здравствуйте, — пропели за спиной, и Глеб обернулся.

Девушка. Молоденькая. Того прелестного возраста, когда наивность уже слегка утрачивается, сменяясь обыкновенною жизненной прагматичностью, но на внешности сие пока никак не сказывается.

— Вам помочь?

Округлое личико, скорее миленькое, нежели красивое. Ямки на щечках. Темные брови и соломенные кудри, украшенные живыми розочками. Форменное платье с совершенно неформенным кружевным воротником. И книга в руках.

В последнее время девицы повадились носить с собою книги. С чем это было связано, Глеб не знал, но у нынешней книга была особенно увесистой и солидной.

— Я хочу оставить объявление. Можно?

— Конечно.

Она расцвела улыбкой, а вот взгляд остался не то чтобы холоден, скорее уж Глеб понял, что его взвесили на тех самых незримых весах, на которых женщины взвешивают подходящего вида мужчин, чтобы оценить их брачную ценность.

— Вот, — книгу девица отложила на стойку и достала несколько листиков, чернильницу и стальное перо. — Вам нужна прислуга? Если так, то рекомендую заглянуть в «Третьего пескаря»…

— Зачем? — Глеб протянул руку, но лист отдавать не спешил.

— Хозяин всегда готов помочь хорошим людям. У него множество знакомых, которые будут рады…

— Кухарка. Нужна. Одна.

— И кухарка найдется, — заверила его девушка, убирая лист за стойку. — Преотличнейшая! Позвольте, я вас провожу. Вы ведь в городе недавно? Ах, конечно, после столицы наш городок кажется настоящим захолустьем, но мне нравится.

Книгу она не забыла. И почту закрыла. Собачонка осталась внутри, но девушку это, похоже, не смутило.

— А вам можно? — осторожно уточнил Глеб. От девицы можно было бы избавиться, но перспектива в кратчайшие сроки найти хорошую кухарку — горелая утренняя каша комом лежала в желудке — заставляла мириться с временными неудобствами.

Сама исчезнет, разглядев, с кем связалась.

— Ах, здесь совершенно нечем заняться. Сегодня госпожа Вилбрук уже отправляла открытки, а почту отдали разносчикам. Поэтому я буду рада вам помочь. Так вы из столицы?

— Не совсем.

— По городу ходят невообразимые слухи…

В этом Глеб ни на секунду не усомнился. Хотя приехали они ранним утром, когда город большей частью спал, и задерживаться в нем не стали, сразу отогнав грузовички к особняку. Благо при нем имелась старая конюшня, куда уместились и моторы, и нехитрый их груз.

— Но я точно знаю, что с вами в него придет ветер перемен.

Она шла неторопливо. Цокали каблучки по мостовой, ветер шевелил ленточки на соломенной шляпке, а Глеб ощущал себя полным идиотом.

— Так, значит, вам кухарка необходима…

— И кто-нибудь, кто возьмется убирать в доме. Для начала в доме, — уточнил Глеб. — Еще бригада строителей. Проверенных.

Была мысль пригласить из столицы, но пока они доберутся. Да и местные всяко дешевле станут.

— Желательно, чтобы был кто-то с даром.

— Это сложно, — девица сунула книгу под мышку. — У нас здесь очень тихое место.

Это пока…

Мальчишкам запрещено покидать территорию поместья, но если Глеб понимал хоть что-то, то запрет этот продержится от силы пару дней. Любопытство подопечных было куда сильнее здравого смысла. Со здравым смыслом у детей в принципе было… непросто.

— Но я уверена, что дядя вам поможет… а зачем вам строители?

— Строить.

— Что?

— Все.

— Вы такой… милый, — девица неискренне хихикнула и подхватила выскользнувшую книгу. — А вы читали «Одуванчики на ветру»?

— Нет.

— Ах, это такое тонкое произведение… оно заслуженно собрало все награды…

— Далеко еще?

— Что? — она моргнула.

— До таверны далеко?

Глеб крепко подозревал, что повели его кружным путем, а потому испытывал немалое искушение скинуть щиты. И пусть обычные люди не способны были видеть тонкое тело, но рядом с отмеченными темной силой они начинали чувствовать себя крайне неуютно.

— О нет, мы почти пришли… к слову, настоятельно рекомендую. У дядюшки просто-таки отличная кухарка, потому он на ней и женился. Сегодня у них уха из белорыбицы и еще карп, запеченный в сметане с травами. Конечно, блюдо не столичное, но, поверьте, готовят его великолепно. И грушевый пирог…

В животе заурчало.

Грушевый пирог придется в тему. А Земляной погодит со своими кладбищами. Его очередь следить за зоопарком, Глеб же в благодарность, так и быть, захватит с собой и пирог, и этого самого карпа.

Готовили здесь и вправду неплохо.

И даже девица — ее звали Адель — не слишком раздражала. Она устроилась по другую сторону стола, подперев ладонью подбородок, и изо всех сил старалась понравиться. Она щебетала. Трогала пальчиками щечки, будто желая взбить их, словно перину. Но щечки и без того были пухлы.

Она то наклонялась, заговаривая громким шепотом, то вдруг начинала смеяться, то замолкала, притворяясь заинтересованной.

Это утомляло.

Но карп в сметане и вправду удался, а хмурая женщина, появившаяся с кухни, взмахом руки заставила Адель замолкнуть.

— Кухарка, стало быть? — у женщины было круглое лицо, распаренное, раскрасневшееся. От нее несло кухней, в том ее многообразии запахов, которое одновременно пробуждает и аппетит, и отвращение. — В старый дом?

— Именно.

— И сколько?

— Двое взрослых, восемь детей… не маленьких, — на всякий случай уточнил Глеб, потому что женщина нахмурилась. — Вот таких примерно. Неприхотливые, но прожорливые.

В этом он успел убедиться, обнаружив, что от трех ящиков консервированной фасоли осталось две жалких банки. И главное, никто не признается, что взял.

— Наставники, стало быть, — лицо женщины разгладилось. — Маги?

— Да. А…

— Пакостить станут. Дети всегда пакостят. А уж когда маги…

С этим нельзя было не согласиться. И главное, что пакостей стоило ждать весьма специфического толку.

Девица, явно прислушивавшаяся к беседе, вдруг зарделась.

— А платить сколько станете?

— Пять рублей в неделю.

Гладкие руки скомкали передник, а женщина поинтересовалась:

— С чего такая щедрость?

Глеб же молча повернул кольцо. Почему-то показалось, что эта женщина поймет.

— Вот как, стало быть… — произнесла она задумчиво, потирая одну красную ладонь о другую. Ее руки, слегка опухшие, с покрасневшей распаренной кожей больше походили на клешни. — Надолго в наши края?

И сама же себе ответила:

— Надолго… мой-то говорил, что старое училище продали. Вам, значится?

— Нам. Не продали. Передали.

— Школу будете делать?

— Будем.

— У темных нету.

— Знаю.

Она не боялась. И это, пожалуй, было хорошо.

— Что ж… тут подумать надобно… хотела к вам Адельку поставить…

Вот уж не было печали. Глеб смутно подозревал, что в его доме милую Адель меньше всего будет интересовать кухня.

— Но уж больно она вас глазами облизывает. Ишь, бесстыжая…

Бесстыжая сделала вид, что слышать не слышит и вовсе интересует ее чучело совы, пристроенное на подоконнике.

— А все романчики эти преглупые, о любви… нет, пусть уж мой сам с нею разбирается, я к вам пойду. Только семь платить станете.

— Хорошо.

Цену Глеб мог бы поднять и до десяти, впрочем, обычно кухарки обходились куда дешевле. Правда, и надолго не задерживались.

— На продукты отдельно. Рыбу будем у местных брать, так оно дешевле, чем на рынке. Прочее… поглядим сперва, что вам надобно.

— Просто. Сытно. Много.

— Это-то да… завтра с утреца, стало быть… с молочником договорились?

Глеб покачал головой.

— Ага… молока вам надобно, еще сливки взять, масло, творог… сырнички любите?

— Я все люблю.

— Оно и видно, тощий больно… и холостой. Это вы зазря. Холостой мужик для здешних дамочек что майский жук для жереха.

Адель в своем углу вздохнула и наградила Глеба многообещающим взглядом. Он тронул кольцо.

— Не надейтесь даже… Женщину, которая твердо решила выйти замуж, некромантией не остановить.

Мальчишка прятался в ветвях.

Сперва Анна ощутила взгляд, а следом — скрытое неудовольствие молоденького дуба, который хоть и вымахал едва ли не вровень с крышей, но все же не настолько закостенел, чтобы без ущерба для себя держать всяких тут.

— Привет, — сказала Анна, разглядывая гостя.

Не Миклош.

И даже не человек. Не совсем человек. У людей не бывает таких узких, широко расставленных глаз совершенно неестественного ярко-зеленого цвета. Острые скулы. Длинный узкий нос с вывернутыми ноздрями. Тонкая линия губ и слегка выглядывающие из-под верхней клыки.

Поняв, что замечен, мальчишка зашипел.

А рубашка на нем серая, как и на Миклоше.

— Не бойся.

— Не боюс-сь, — он отцепил руку от ветки, и Анна заметила темные когти. — Есть? П-печень.

Последнее слово он произнес с явным трудом, вытягивая каждый звук.

— Печенье?

— Да.

Мальчишка по-прежнему разглядывал ее, а она — его, отметив, что и рубашка измята, а на боку вовсе продрана, а вот штаны он где-то потерял и теперь обнимал ветку дуба тонкими голыми ногами.

— Есть. Спустишься?

— Дай.

— Я принесу, — она оперлась на трость. В последние дни боль, если и напоминала о себе, то редко. — Но тебе там будет неудобно.

Печенье она испекла еще тем вечером, сама не зная для кого, но… пригодилось. И пусть банка была другой, расписанной цветами циннии, но Анна улыбнулась.

Почему бы и нет? Этим гостям она была не то чтобы рада. Скорее… от них не стоило ждать удара.

— Вот, — она поставила на столик печенье и кувшинчик с молоком, выложила перчатки, соломинку. Подвинула стакан и отступила. — Спускайся.

Мальчишка зашипел. Радужный народ? Кто из них?

Иль-ши, лисье племя, владеющее Словом осени и способное остановить время? Их шаман приходил к Анне еще тогда, когда Никанор пытался найти выход. Он ступал бесшумно, и босые ноги не оставляли следа на белых коврах. Он принес запах сентября и золотой кленовый лист, который положил ей на макушку.

Он придавил этот лист ладонью и долго стоял, прислушиваясь к чему-то.

— Нет, — сказал он. — Кровь не пустит.

— Вы обещали.

— Взглянуть, — голос у иль-ши был тягучий. В нем Анне слышалось дыхание ветра, того осеннего, коварно теплого, который заставляет поверить, что лето еще продлится. — Я смотрел. Мне жаль. Хорошая женщина. Плохая кровь.

Его пальцы скользнули по шее.

— Дар, — сказал шаман, наклоняясь к этой шее, и холодные губы его обожгли кожу. — Ты не умрешь, не вижу смерти. Не сейчас. Ты сможешь слышать…

Этот чуждый поцелуй, заставивший сестер милосердия — а тогда Анну не оставляли наедине с собой ни на минуту — отвернуться, долго еще ощущался на коже. Он был подобен клейму.

Но иль-ши, сколь она знала — а позже, получив возможность двигаться, она позволила своему любопытству ожить и отыскала все, что писали о радужном народе, — не бросают свою кровь. Даже ту, которая сильно разбавлена чужой.

Полукровки редкость. Иль-ши не считают людей красивыми. Да и люди…

Мальчишка ел, склонившись над коробкой, выставив острые локти, то и дело озираясь, будто зная, что стоит расслабиться хоть на мгновенье, и еду отберут.

…Анна и вправду научилась слышать ветер.

Пожалуй, именно этот дар и сделал ее невыносимую жизнь чуточку более… выносимой? Ветер прилетал осенью, рассказывая о городе и людях. О старых вязах на окраине, которые не спешили расставаться с листвой. И о пруде, чьи воды невероятно тяжелы и неподъемны.

Ветер приносил дымы и запахи осеннего сада, он перебирал ароматы людей, выплетая удивительные истории. И исчезал, отступая перед зимой.

У иль-ши волосы рыжие, всех оттенков осенней листвы. А мальчишка седой.

Кахри? Дети зимы? Они обретаются где-то на далеком севере и держатся обособленно. О них известно лишь, что людям в своих владениях они не рады. И тот единственный раз, когда его императорское величество, ныне покойный, попытался установить на территории кахри имперские порядки, закончился весьма печально.

А есть еще говорящие-с-водой и зеленоволосые вельди с заповедным их лесом, куда заказан путь смертным. Впрочем, и они смертны, что бы там ни говорили.

— Сука, — сказал мальчишка, облизывая пальцы, когти его прорвали перчатки. — Тварь.

— Кто?

— Вкусно.

— Я рада, что тебе понравилось. Посидишь?

Ветер не всегда откликался на зов Анны, тем более в последние годы она почти и не говорила с ним. Но сейчас, стоило потянуться, и он обнял, коснулся волос, лизнул щеку предвестником холода.

Ветер говорит не только с Анной. И быть может, он найдет того, чье имя ей было неизвестно, но она прекрасно запомнила его запах.

Мальчишка застыл. И острые уши его дрогнули.

— Твою мать, — он прижался к столу, но ветер уже коснулся макушки, заставив его замереть. Кажется, он и дышать-то боялся.

— Он не причинит вреда.

Просто взглянет. Украдет толику запаха, того исходного, который свойствен любому живому существу, и отнесет… и, быть может, в этом совершенно нет смысла, но почему бы и нет?

Ветер зазвенел полевыми колокольчиками. Он шептал о дальнем луге и пчелах, которые его заполонили. О реке. И лесе. О солнце, что с каждым днем разгоралось все ярче и ярче.

— Хор-ро-шо, — мальчишка прикрыл глаза и качнулся, и ветер ласковым зверем потерся о шею его. — Нра-а-авится…

А когда ветер исчез, мальчишка взглянул на Анну.

— Анна, — она коснулась груди.

— Сдохнешь.

— Да. К сожалению. Как тебя зовут?

Он молчал. Смотрел и молчал. И держался обеими руками за коробку с печеньем.

— Если хочешь, забери себе. — Он задумался, но покачал головой. Вздохнул.

— Заберут.

— Кто?

— Суки.

Что ж, следовало признать, что словарный запас мальчика оставлял желать лучшего.

— Тогда… оставь здесь. Здесь никто не заберет. А забор тебе, как понимаю, не преграда. Идем, — Анна поднялась и не сдержала стона. Ветер был всем хорош, но вот проклятье его недолюбливало. А может, не в нем дело, а в том, что сила амулета почти иссякла.

Ничего. До оранжереи она дойдет.

И мальчишка беззвучно выскользнул из-за стола. Он двигался медленно, сгорбившись, почти касаясь руками земли. И уши подрагивали, выдавая напряжение.

— Здесь немного… жарко.

И влажно. Влага собиралась каплями на огромных листьях монстеры, она стекала по воздушным корням, уходя в подстилку из разросшегося мха. Из него поднимались тонкие плети ванили.

Мальчишка замер.

— Не бойся, это просто растения. Смотри, — Анна присела у кривоватой коряги. — Видишь? Это дримода. Ее привезли мне с юга, она совсем крошечная. И цветки у нее похожи на насекомых. А вот здесь драконья орхидея. Не знаю, почему ее так назвали, но… видишь? Она почти черная.

Он сделал первый шаг.

— Только, пожалуйста, сдерживай силу. Здесь не все любят темную.

Впрочем, к хрупким анемонам, которым достался дальний угол, Анна его не поведет. Ее цель — кружевной столик, скрытый под пологом той же ванили. Разрослась она просто неимоверно, и где-то в глубине уже виднелись шары бутонов.

В нынешнем году цветение обещало быть особенно пышным.

— Вот, — Анна поставила банку с печеньем на столик. — Оно будет здесь. Приходи, когда захочешь. Дверь в оранжерею я не закрываю, но… дашь мне руку?

Он колебался недолго. Протянул.

И Анна коснулась прохладной кожи, закрыла глаза, призывая сеть сторожевых заклятий. Они откликнулись не сразу, впрочем, эта конструкция изначально отличалась некоторой медлительностью.

Никанор хотел и на дом установить подобную, но Анна отказалась. К чему ей?

— Теперь тебя запомнят, — магия скользнула по мальчишке, снимая отпечаток тонкого тела, и отступила, успокоилась. — Тебя пустят. Но пока лишь тебя.

Он кивнул. И, выдернув руку, отступил.

— Это ананас, — Анна указала на невзрачного вида куст. — Мне интересно было, получится его укоренить или нет. Как видишь, получилось, но что с ним делать дальше, я не знаю. А вот это видишь? Сидит в камнях? Это опунция. Трогать не стоит, она лишь выглядит милой, но на самом деле эти бархатистые пятна — колючки. Стоит прикоснуться, и они вопьются в кожу… Нет!

Ей удалось перехватить его руку.

— Дрянь.

— Не дрянь. Она просто защищается. И тебе ничего не грозит, если ты не будешь ее трогать.

Кажется, мальчишку она не убедила.

— Не обижай их. Здесь много разных растений. Хочешь, я покажу тебе ледяную лилию? Она растет на краю мира. Говоря по правде, ко мне она попала случайно.

Мысль вдруг показалось удачной. Если он и вправду из кахри… то это ничего не значит. Мальчик долго жил среди людей, правда, похоже, что жизнь эта была не слишком приятной.

— Здесь несколько секторов. Ближе к двери — тропический. Я держу здесь растения, которым нужны тепло, солнце и повышенная влажность. Он занимает больше половины оранжереи. Внутри сектор разбит на несколько зон. Далеко не всем нужны одинаковые условия. К примеру, та же опунция требует в разы меньше влаги, чем ваниль…

Вдоль дорожки разросся белотравник. Тонкие полупрозрачные стебельки его казались стеклянными. И мальчишка присел, разглядывая их.

— Я продаю его целителям. Он входит в состав многих зелий. Несмотри, что невзрачный, но он способен остановить кровь, унять жар, заживить рану. С ним делают мази, спасающие от многих кожных болезней…

— А ты?

— К сожалению, мне травы не помогут, — Анна погладила живой побег визейской лианы, который доверчиво лег на плечо. — Но это не значит, что они не помогут другим.

— Насрать.

— Тебе говорили, что ругаться плохо?

— Глеб.

Стало быть, говорили.

— Он твой наставник?

— Не тварь.

Что ж, это могло, пожалуй, считаться комплиментом.

— А твои родители?

— Сдохли. Давно. Не знать, — мальчишка поморщился и, ткнув себя пальцем в грудь, сказал: — Арвис. Не трогать твое.

— Спасибо. Но идем… Растения, привычные к условиям средней полосы, я выращиваю вне оранжереи. Иногда проще помочь силой, чем держать под колпаком. Осторожно…

Кровавник черный сплелся ковром, перекрыв дорожку. На темных стебельках уже набухли ярко-алые капли ягод.

— Он ядовит, — предупредила Анна. — Но опять же нужен. Он обладает удивительным свойством останавливать гниение плоти, а потому его берут как целители, так и мастера големов.

Арвис опустился на корточки. Растопыренные пальцы уперлись во влажноватый мох, спина изогнулась, и он вытянул шею, сделал вдох и качнул головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.

— Вам тоже пригодится. Ты ведь будешь учиться?

— Глеб… хотеть.

— А ты?

Он раскрыл ладонь, и веточки шелохнулись, ощущая слабое эхо силы.

— Сними перчатку. Не бойся, он любит тьму. И если поделишься, будет благодарен.

Арвис стянул перчатку зубами.

И кровавник с готовностью потянулся к коже, он приник к ней, дрожа крохотными листочками, а бусины ягод стали ярче, больше, налились опасной силой.

— Хватит. А то осыплются и утратят часть свойств. Спасибо…

Те два накопителя, которые еще остались, пригодятся. Что ж, стоило признать, что в новом соседстве пока были лишь плюсы.

Анна толкнула дверь и вдохнула разреженный ледяной воздух.

И мальчишка вскочил.

— Здесь живут те, кто привык к зиме. Знаешь, мне никогда не случалось бывать на Севере. Когда-то я хотела, но не вышло. Сначала муж, потом… проклятье. Вот и пришлось создать себе. Проходи. Щит, конечно, разделяет секции, но все же не стоит держать его открытым.

Она первой шагнула на хрупкий хрустальный снег. Здесь всегда было тихо. Будто звуки и те замерзали.

— Возьми, — Анна сняла полушубок с вешалки, но мальчишка покачал головой. Присев на колени, он трогал снег пальцами, будто не способный поверить, что тот существует. — Все же возьми. Если ты простынешь, ваш мастер будет недоволен.

— Хорошо, — Арвис зачерпнул полные горсти, прижал к щекам и закрыл глаза. — Холод. Хорошо. Свет. Лето. Дрянь.

— Плохо, — поправила Анна. — Следует говорить: плохо… Вот там, смотри, розовый мох. Точнее, он не совсем мох, это сложный организм, несколько видов мха, в клетках которого живут крохотные водоросли. Им вне мха не хватает влаги, а ему самому — питания, вот они и объединились.

Мох был не розовым. То есть и розовым тоже. А еще алым, темно-красным, пурпурным и почти черным. Он отчаянно впитывал разреженный солнечный свет, спеша урвать свое. И разрастался быстро. Для мха.

Можно будет снять несколько веточек к превеликой радости мастера Ильева, только сперва отписаться, пусть пришлет кого. Почте Анна не слишком доверяла.

— А вот там северная береза…

Крохотное деревце расстелило полог ветвей по земле. Частью присыпанные снегом, они казались темными змеями под белым покрывалом.

— И ветреник… осторожно, колется.

Но Арвис уже подхватил белый шар, будто созданный из колючих игл льда, на ладонь. Поднес к губам. Дохнул и рассмеялся.

Он отступил с дорожки, чтобы коснуться мха, и тот отозвался на силу, выкинув сразу с полдюжины мясистых молодых отростков. Совсем крошечных, прозрачных, к вечеру они обретут окрас и плотность.

— Спасибо, — Анна все же накинула шубку. — У меня в целом получается ладить, но иногда нужна темная сила.

Арвис кивнул. Он шел, сам прокладывая тропу между холмами спящей вертеннии, которую еще предстояло разбудить, постепенно уменьшая плотность фильтра солнечного света и длину светового дня. Остановился, чтобы разглядеть ледяной дуб, не являвшийся ни дубом, ни ледяным. Анна сомневалась, можно ли вовсе его к растениям отнести. Мальчишка с легкостью скользнул под веткой-щупальцем, чтобы погладить темный ствол.

— Осторожно, ядовит! — предупредила Анна.

На стволе появились полупрозрачные капли сока.

Почти все здешние растения питались не только солнечным светом, может, оттого, что солнца на Севере, если верить книгам, было мало.

Ледяные лилии только-только распустились.

— Вообще я просила привезти мох, — Анна говорила, не сомневаясь, что ее слушают. — Мне и привезли. Целый мешок. Правда, живых осталось всего несколько побегов, поскольку везли его, скажем так, не слишком бережно.

В тот раз Анна впервые позволила себе повысить голос.

Мешков было семь. Их везли в трюме, и часть пропахла навозом, пропиталась им, и содержимое превратилось в гниющую жижу. Еще несколько просто-напросто высохли, поскольку их не удосужились поливать.

— Но в нем обнаружились несколько камней. Сперва я приняла луковицы за камни.

Только искра жизни, теплившаяся в них, заставила взглянуть на эти синеватые камни куда более пристально.

— Потом… вот что вышло.

Они отняли немало сил, поскольку сами были едва-едва живы. И первые чахлые ростки заставили Анну усомниться, что из них выйдет хоть что-то.

Вышло. Всего-то пять лет до первого цветения, а потом еще несколько, чтобы цветение стало обычным. Тонкие стебли, прозрачные настолько, что казалось, будто бы их вовсе нет. И огромные белоснежные цветы парят в воздухе. Их листья, покрытые мелкими волосками, казались припорошенными снегом, и мальчишка осторожно трогал их, заставляя цветы покачиваться.

Едва слышный звон разносился по оранжерее. И над пыльниками поднималось сизоватое облако пыльцы. Впрочем, у Анны до сих пор не вышло добиться, чтобы завязались семена.

— Красивые, правда?

Сейчас у нее было с две дюжины луковиц, и, если все пойдет нормально, количество их удвоится. Тогда часть и вправду можно будет передать в Императорские сады, о чем ее давно просят, и весьма настоятельно.

Арвис кивнул. И, наклонившись над самым цветком — пыльца тотчас прилипла к коже, — сделал вдох. А потом чихнул, оглушительно, звонко, и, сам испугавшись, отпрянул, едва не рухнув на спину.

У Анны с трудом получилось не рассмеяться. И, закусив губу, она отвернулась, сделала вид, будто разглядывает плотную кору ядовитого снежного плюща. А вот его стоит подрезать. Если воспользоваться накопителями и создать плотное поле, возможно, что-то и укоренится.

Мастер Ульц давно интересовался, можно ли приобрести… Многие интересовались. И быть может, не так уж не прав был Никанор, установив на оранжерею защиту.

А волосы мальчишки посветлели. И что-то подсказывало, что к лилиям он вернется.