Коммуналка: Добрые соседи

Карина Демина

Глава 3

У нового жильца вид был столь лихой и придурковатый, что Виктория сразу поняла: наконец-то ей повезло. По-настоящему. И от осознания этого сердце екнуло, а коленки ослабели. И она не устояла на ногах, подалась вперед, спеша рухнуть в объятья человека, предназначенного ей, Виктории, судьбой. Ибо иначе никак невозможно.

И лучшим доказательством тому стал факт, что упасть ей не позволили.

Подхватили.

Подняли.

И выдохнули на ухо со скрытой страстью:

— Осторожнее.

— Я… простите, — Виктория почувствовала, как краснеет, и сразу расстроилась, ибо с этой вот привычкой своей, краснеть по любому мало-мальски значимому поводу, она боролась давно. Даже уксус пила по чайной ложечке и натощак, как это рекомендовали в одном журнальчике, совершенно несерьезном, конечно, из тех, которыми сестрица баловалась.

— Ничего.

Он смотрел на Викторию сверху вниз.

И вновь же в синих очах виделось ей обещание удивительной и долгой совместной жизни, всенепременно счастливой и полной свершений. Виктория моргнула. И с трудом сдержала желание немедля броситься на шею, заверив, что она на все согласна.

И на лишения.

И на страдания, без которых путь гения невозможен, а человек, стоящий перед нею, был, несомненно, гением. Он выглядел точь-в-точь, как Марчевский. За Марчевского с невероятною поспешностью выскочила Жужа, с которой Виктория посещала вечерние курсы. И не посмотрела, что он старше ее на двадцать лет, а еще рассеян и вовсе странен до невозможности.

— Что ты понимаешь, — сказала ей Жужа тогда. — Он же гений! Его просто досмотреть надо. И помочь немного.

И ведь не ошиблась.

Живет теперь в Москве, в собственной квартире, числится при институте каком-то заведующей лабораторией.

В общем, зависть, конечно, чувство нехорошее, но весьма полезное в плане целеполагания. Над целеполаганием Виктория давно поработала, более того, она и к планам перешла, но вот подходящего материала, чтобы планы эти в жизнь претворить, пока не попадалось.

До сегодняшнего утра.

— Святослав, — представился незнакомец и даже поклонился.

— Виктория, — сказала Виктория, как надеясь, с нужною степенностью. — А вы в гостях?

Сердце опять екнуло, подсказывая, что эта конкретная мужская особь не могла просто взять и завестись на кухне. Явно к кому-то пришел.

К Эвелине?

Или к… нет, Маркова в рейсе и прибудет лишь завтра. Толичка? Он порой приводил приятелей, но… не таких, определенно. Владимира к ним присматривалась на предмет устройства собственной неустроенной женской судьбы.

Или…

Астра?

Она поджала губы. За нею-то прежде гости не водились, но…

— Живу я здесь, — признался Святослав. — Со вчерашнего вечера. В третьей квартире.

От сердца мигом отлегло, правда, ненадолго. Конечно, если он живет, то, стало быть, не в гостях, а значит, свободен от всякого рода обязательств и, как Виктория надеялась, даже холост. Но… она разглядывала гостя и с тоской осознавала, что слишком уж он хорош, чтобы другие сочли его негодным для бракоустройственных планов.

Вот Жужин гений был невысок, пухловат и имел дурную привычку чесать голову. Не будь та лысою, можно было бы подумать о насекомых. Он носил затертые костюмчики, одинаково неказистые и равномерно грязноватые, пихал в нагрудные карманы платки и часто сморкался, что не добавляло облику романтизму.

А Жуже — конкуренции.

Этот же…

Он был высок и строен. Сложен отменно, хоть ты рисуй… и ведь Владичка всенепременно захочет его нарисовать. Для вышивки. Она вечно лезла туда, куда не нужно.

И лицо такое, душевное. Волосы облачком, губы пухлые, которые так и тянет поцеловать. А ведь Виктория — женщина твердых моральных устоев и к своим двадцати двум годам целовала лишь знамя и одногруппника Пашку, но его в щеку, поэтому не считается.

— Может, — вдруг заробев, предложила Виктория. — Вы чаю хотите? С пирожками.

— Не соглашайтесь, — звонкий Владушкин голос заставил поморщиться. — Пирожки у нее с кулинарии, наверняка позавчерашние.

Вот ведь… вечно она…

С самого детства.

Стоило чему-то у Виктории появиться, так и Владе это что-то сразу требовалось, причем немедля. И родители становились на ее сторону.

Мол, уступать надо.

Делиться.

И если пирожками, которые Владушка, несмотря на их черствость, не брезговала, даже не утруждаясь разрешения спросить, Виктория готова была делиться, то гением своим — нет. Пирожки пирожками, их в кулинарии хватает, а гении в жизни попадаются редко.

— Лучше бутербродика, с колбаскою, — Владушка каким-то одним ей понятным способом умудрилась оттеснить Викторию. — У меня колбаска имеется отличнейшая. Вчера угостили.

Ага… угостили.

Как же.

За доступ к спецфонду рассчитались и за то, что запрос Владушка выполнит не в пять дней, как оно положено, а за час-другой.

— Вы присаживайтесь, присаживайтесь…

Ишь, вьется, небось, тоже перспективу почуяла.

–…я чаю сделаю, — решилась Виктория, не способная безучастно смотреть, как Владушка уводит ее, Виктории, гения, с которым она в мыслях и пожениться успела, и увезти его, беспомощного, ослабшего без должной женской заботы, в Москву. Небось, Жужа не откажется помочь старой приятельнице, пристроит Святослава в свой институт, а дальше…

Он ведь гений.

— Только не из крапивы, — Владушка не собиралась молчать. — А то она вечно из крапивы чаю норовит заварить, только пить его невозможно!

— Крапива полезна.

— Не в таких количествах, — Владушка уперла руки в боки, и светлые ее кудряшки затанцевали.

— Что за шум? — подавив зевок, поинтересовалась Калерия Ивановна и кухню обвела взглядом строгим, под которым истаяла вся Владушкина прыть.

Сестрица Калерию Ивановну побаивалась.

— Знакомимся, — ответил Святослав. — С соседушками… очаровательные они у вас.

И ручку поцеловал Владушке.

И к Владимире потянулся, но она свои руки за спину убрала, ибо никак невозможно человеку твердых моральных принципов свои руки на целование давать. Святослав, к счастью, не настаивал.

— Чай, — всполошилась Владимира. — Чай есть и без крапивы. Обыкновенный…

Тоже доставшийся ей от одного командировочного, которому требовалось снять копии с пары журналов, а копировальный кристалл давно уж сбоил, да и запись на копирование стояла немалая. Но Владимира помогла.

Не ради чая.

Человеку посочувствовала. А он отблагодарил.

Вот.

— Ду-ду-ду… — пронеслось по коридору до боли знакомое, заставив поморщиться и Владимиру, и Викторию, и даже Калерию Ивановну, которая уж на что была привычна, а вот к этим распевкам относилась без одобрения. Но Эвелинке на одобрение плевать было. — Сидит ворон на дубу…

— Не обращайте внимания…

Огонь обжился на стопке дров, запыхтел медный чайник, а Владушка уже пластала колбасу тончайшими полупрозрачными ломтиками.

–… это Эвелина распевается…

Низкий басовитый голос замолк, чтобы тут же смениться привычным тонким визгом. Святослав дернулся. Эк он…

— Хватит визжать! — заорал Толичка, вползая на кухню и озираясь с видом растерянным.

Был он лохмат, помят и слегка вонюч.

Визг сделался тоньше.

Проникновенней.

И задребезжали стаканы в древнем буфете.

— Вы кушайте, кушайте, — Владичка подсунула и колбасу, и хлеб, и кусок масла, которое, между прочим, Виктория покупала, вчера, на рынке. А Владичка еще пеняла за растратность, мол, масло можно и в магазине взять. Оно-то можно, только там его наполовину с маргарином вымешают, вот и будет вроде и то, а все равно не это.

— А вы… — к великой радости Виктории, Святослав глядел не на сестрицу. — Присоединитесь? А то мне, право слово, неловко… погодите…

Он поднялся и вышел, как—то так потеснивши Толичку, которому вздумалось замереть посреди прохода.

— Это кто? — шепотом поинтересовалась Владичка.

— Жилец новый, — также шепотом ответила Виктория. — Не лезь. Он мой.

— Это еще почему?

— Потому.

— Потому — по качану, — Владичка и язык высунула, дразнясь, как в детстве. — Обойдешься. Раз кольца нет, он не твой, а ничейный.

Появится.

Виктория точно знала, что сделает все, чтобы кольцо это появилось. В конце концов, гениями не разбрасываются.

Свят жевал колбасу, которая и вправду оказалась неплоха, явно не из кулинарии — сухая, терпкая, щедро сдобренная чесноком, — и разглядывал женщин. Те в свою очередь, пользуясь случаем, разглядывали Святослава.

Хмурилась Калерия Ивановна, явно терзаемая недобрыми предчувствиями. Притом взгляду своего со Свята не спускала, а черпак в руке сжимала с такою решительностью, что поневоле становилось неспокойно.

— А вы, значит, жить будете? — в третий, кажется, раз поинтересовалась Владимира.

— Будет, — мрачно ответила ей Виктория, доливая в кружку кипятку. — В третьей.

— Сосед, стало быть? — Толичка от Калерии Ивановны держался подальше, а к холодильным шкафам, которых на кухне обнаружилось целых три, поближе. И взгляд его блуждающий то и дело на оных шкафах останавливался.

Тогда Толичка вздыхал.

И шевелил бровями.

Он бросал на эти самые шкафы взгляды, исполненные незамутненной страсти. Но те оставались равнодушны.

— Куда полез?! — рявкнула Калерия Ивановна, когда нервы Толички все ж не выдержали.

Откуда-то из коридора доносилось пение. Следовало признать, что голосом гражданка Водянская обладала мощным, мягким и по-своему завораживающим. Однако всецело заворожиться не позволяло нервное позвякивание черпака о край кастрюли.

— Да я так… — Толичка потупился и руки убрал за спину. — Я ж… за своим!

Мысль эта, забредшая в похмельную его голову — а перегаром от Толички пахло крепко — показалась ему на диво разумной. Он даже взбодрился и грудь выпятил.

— А есть там твое? — вкрадчиво поинтересовалась Калерия Ивановна.

— Толичка у нас хулиганит, — поджавши губки, пояснила Владимира. — Вечно норовит стащить чужой кусок.

Калерия Ивановна вытащила черпак и помахала им над кастрюлей. Темные капли супа — кто завтракает борщом? — сорвались с металла, но плиту не замарали.

Хозяйкою Калерия Ивановна была знатной.

А может, все-таки она?

В байковом халате, наброшенном поверх белой в горох сорочки, с парой кос, каждая толщиною с запястье Свята, она гляделась одновременно грозною и домашней.

— За своим, стало быть? — черпак отправился в кастрюлю, а Калерия Ивановна медленно двинулась на Толичку, который попятился, должно быть, подозревая недоброе.

А может, не подозревая.

Может, точно он знал, что рука у Калерии Ивановны тяжелая, оттого и черпак она отложила, не желая зашибить ненароком.

— Порой здесь вовсе невыносимо… — пожаловалась Виктория, и сестрица ее, запахивая полы веселенького халатика, разрисованного синенькими цветочками, закивала.

Ария брошенной девы грянула с новой силой.

И Свят закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на… хотя бы на чем-то. Но к голосу добавились дребезжащие звуки пианино, совершенно расстроенного, и тем раздражающего. Слева доносилось бормотание Толички, то и дело перебиваемое грозными окриками Калерии Ивановны. Справа просили отведать колбаски.

Совали маслице.

Он с ума сойдет… и вдруг стало тихо. Так тихо, что Свят сразу понял, что произошло нечто… неправильное. А когда открыл, увидел перед собою странное создание.

Оно было невысоким, чуть выше края стола.

И узколицым.

Глазастым.

Лысым.

Свят моргнул. И создание тоже моргнуло. А потом поправило съехавшую на шею косыночку и сказало:

— А между прочим много масла есть вредно, — и совершенно бесцеремонно забралось на стул, вокруг которого кружились сестры, не способные этот стул поделить между собой. — Особенно по утрам.

Сестры зашипели рассерженными кошками, но создание это совершенно не смутило.

Оно протянуло руку и стащило последний из бутербродов.

— Делиться надо, — сказало оно наставительно. И сестрам тоже. И… пожалуй, не будь здесь Свята, подобная выходка не осталась бы без внимания.

Но он был.

И сестры Красновские лишь поджали губы и головами покачали, сделавшись до крайности похожими друг на друга.

— Розочка, — Калерия же Ивановна руками всплеснула. — Ты опять босиком? И где мама…

— Спит, — Розочка откусила кусок хлеба, на который масла положили щедро. — Умаялась вчера. И меня опять забрать опоздала.

Она облизала тонкие пальчики.

Розочка?

Это вот… создание?

Святославу приходилось встречать дивов, но… не таких. Если те, прежние, отличались хрупкостью, то эта вовсе была будто полупрозрачной.

Больная?

Не бывает больных дивов. Но… бледная кожа, лишенная и тени румянца, тонкая до того, что просвечивают сосуды, но они тоже бледны, и это вовсе не выглядит уродливым. Как и обритая налысо голова, кажущаяся несоразмерно большою, слишком тяжелою для этой вот шейки. И острые ушки, торчащие в стороны, лишь усугубляют впечатление.

Пижама, явно доставшаяся от кого-то, чересчур велика, и оттого сквозь широкую горловину видны и тончайшие ключички, и эти вот острые плечи.

Запястья-веточки.

И неожиданно крепкие пальчики с перламутровыми коготками.

— Погоди, деточка, — сказала Калерия Ивановна, наливая огромную миску супа. — Покушай хорошо, горяченького…

Отказываться Розочка не стала, лишь кивнула и вежливо произнесла:

— Спасибо.

— А… что с твоими… волосами? — Калерия Ивановна накрыла макушку ладонью. — Опять?

— Ага, — Розочка сморщила носик. — Дуры они там. Все.

— Ужасно, — вздохнули сестры, глядя отчего-то друг на друга, и во взглядах их читалась растерянность, сути которой Свят совершенно не понимал.

А пение оборвалось.

И загудела радиоточка, вдруг вспомнив, что трудящийся народ следует приветствовать веселой песней. На кухню же вплыла дама в шелках с лицом, покрытым толстым слоем чего-то бледно-зеленого, изрядно напоминающего болотную слизь. А за дамою показалась массивная фигура оборотня, со сна глядевшегося раздраженным. И Святу подумалось, что становится людно.