Сквозь тернии

Карина Василь

Часто викторианские романы кончаются свадьбой. После которой подразумевается счастливая жизнь, где женщина обеспечена счастьем, мужчина семейным покоем. Но, выходя замуж, женщина попадает в своеобразное рабство: её имущество принадлежит мужу, её свобода и желания не учитываются, муж имеет полную власть над женой, как над рабыней. За тем лишь исключением, что продать жену другому он не может. Хотя истории известны и такие примеры. Героиня на себе испытала и замужество, и тяготы любви к другому.

Глава восьмая

Кейт проснулась от того, что кто-то тряс её за плечо.

— Вставай, — раздался в темноте голос Тома. — Ты должна уехать до того, как проснутся остальные.

Кейт поднялась с неудобной кровати. Её слегка знобило после вчерашнего приключения под дождём. Но она решительно откинула ветхое одеяло. Том сунул ей в руки таз с водой, чтобы она смогла умыться. Затем, со всевозможными предосторожностями он проводил её в уборную.

Вернувшись обратно, Том вручил ей поношенное платье, плащ и шляпку Кейт, мешочек с немногочисленными монетами и сказал:

— Теперь иди в пансион, предупреди директора о своём уходе. Если тебе повезёт, он даст тебе рекомендации. Ты ведь уже успела поработать там?

— Да, Том. Я уже около года работаю, — Кейт поспешно переодевалась. Том, отвернувшись, смотрел в стену. — Несколько месяцев я подменяла учителя математики, а до этого я помогала санитаркам…

— Тогда поторопись.

Кейт закуталась в свой поношенный плащ и опустила на лицо вуаль. Том одобрительно оглядел её.

— Когда выйдешь, сядешь в двуколку. Я тебя отвезу к пансиону. Двуколку оставишь там. Я потом пришлю за ней какого-нибудь мальчишку. Не беспокойся, я найду, что ему сказать о том, где её искать, — сказал он, заметив движение Кейт. — Из пансиона возьми самое необходимое — пусть все думают, что ты уезжаешь не навсегда. Бумажку с адресом в Лондоне я положил в мешочек с деньгами. Будь там осторожна, не доверяй никому. Жуликов в этом городе больше, чем в любом другом месте. Но и затеряться там проще всего.

Сказав всё это, он подтолкнул Кейт к двери.

— Спасибо тебе, Том, — сказала, обернувшись к нему, Кейт в дверях. — Я не знаю, зачем ты это делаешь, но большое тебе спасибо. Я даже не знаю, чем смогу отплатить тебе за твою доброту…

— Лучшая плата — достойная жизнь, — хмуро сказал Том, отворачивая лицо. — Будет желание — напишешь мне. Читать-писать я, с грехом пополам, умею. Только подписывай письма именем сестры моей жены. На всякий случай.

Кейт кивнула, и они с Томом неслышно пошли к чёрному ходу. Том шёл впереди, прислушиваясь к малейшему шороху. Кейт молчала, стараясь не шуметь.

Том подошёл к двери, тихо отпер её и высунулся наружу. Оглядев пустынный двор, он направился к конюшне и начал запрягать полусонных лошадей, недовольно фыркавших таким ранним пробуждением. Он поглядывал по сторонам и похлопывал их, успокаивая, чтобы они не разбудили конюхов, спавших во флигельке недалеко.

Закончив, он махнул Кейт рукой. Быстро добравшись до двуколки, она без церемоний села на место, и они поехали.

Дождь прекратился. Над улицами висела пелена тумана, сквозь которую тускло светили фонари. Одинокая двуколка быстро и бесшумно ехала по пустынным улицам. Тихий цокот копыт глухо разносился в тишине.

Подъехав к окраине города, Том хлестнул лошадь, и она резво побежала по знакомой Кейт дороге вдоль полосы волн, растревоженных вчерашней грозой и набегавших на высокий берег яростными и стремительными потоками. Солёные брызги разлетались в разные стороны и повисали в воздухе прозрачной пеленой. Свежий утренний воздух бодрил тело и дух.

Через несколько минут они остановились у каменных ворот. За ними возвышалось невзрачное приземистое строение. Том спрыгнул с козел и громко постучал в дверь.

— Надеюсь, там не спят, — сказал он Кейт.

— В это время воспитанницы и учителя поднимаются на молитву. Так что, уже с час там никто не спит.

— Директор тоже?

— Директор здесь не живёт.

— Значит, тебе придётся его дожидаться?

— Да, — Кейт побледнела. — Я соберу вещи и поеду к нему домой, — поспешно сказала она.

— Придётся мне поехать с тобой, — угрюмо сказал Том. — Мало ли что…

— Хорошо.

В это время дверь в воротах распахнулась, и на пороге показалась девушка лет шестнадцати в серой плохо сшитой одежде.

— О, мисс Кейт, — слегка улыбнулась она. — А мы ждали вас вчера.

Кейт быстро взглянула на Тома.

— Моя тётя заболела. Я должна была быть с ней.

— А, ну ясно, — девушка двусмысленно улыбнулась. — А сейчас как? Учить будете? Или просто так приехали?

— Я за вещами, — Кейт слегка покраснела. — Мне какое-то время понадобится побыть с тётей. — Ей на глаза навернулись слёзы. Но она усилием воли сдержала себя.

— А директор знает?

— Я прямо сейчас еду к нему.

Кейт вошла в ворота и направилась к своей комнате.

Очутившись в относительном одиночестве, поскольку комнату Кейт делила с ещё двумя девушками, и они в это время сновали по пансиону, занятые делами, Кейт уже не могла сдержаться: тихие слёзы ручьём потекли из её глаз. Несколько минут она не могла остановиться. Плеснув ледяной водой из таза в лицо, она немного пришла в себя. Достав из-под кровати свой саквояж, с которым она девять лет назад приехала сюда, Кейт сложила в него сорочку, несколько пар чулок и одно-единственное платье. Щётка, зеркало и ножницы, а так же маленький несессер с нитками и иголками полетел туда же. Глядя на начатую вышивку, Кейт подумала, что времени закончить у неё не будет. Но она всё равно аккуратно сложила её и запихнула на самое дно. Оглядев комнату, она заметила свой законченный гобелен. Возможно, он тоже ей сможет пригодиться. Она свернула его и положила сверху. Закрыв саквояж, она оглядела комнату. Здесь прошло девять лет — половина её жизни. Тряхнув головой, Кейт направилась к выходу.

Том уже опять сидел на козлах. Едва Кейт уселась, как он хлестнул лошадей, и они направились обратно к городу. Благодаря указаниям Кейт, они быстро нашли дом директора приюта, хотя Кейт там ни разу не была. Однако, ей был известен адрес, а Тому — улицы Плимута. Директор недавно проснулся, и поэтому не слишком вдавался в подробности отъезда Кейт. Слегка ошеломлённый начавшимся утром, он дал Кейт письмо с весьма похвальными рекомендациями и описанием её работы в приюте. Возможно, приди он в себя, его бы весьма удивило собственное хвалебное и восторженное письмо. Особенно, учитывая то, что родственница Кейт работала в доме терпимости. А так же то, почему Кейт уезжает, если место нахождения этой родственницы в том же Плимуте. И заодно, что решение об отчислении учениц или увольнении учительниц должен был принимать попечительский совет приюта, а не он единолично. Но Кейт не дала ему возможности осмыслить написанное: искренне поблагодарив его, она отдала ему свой гобелен, который прихватила из своей комнаты. Неожиданный подарок совершенно выбил директора из колеи, и он не спросил даже, куда собственно и на какой срок едет Кейт. Она же не стала ждать, а, ещё раз поблагодарив, быстро вышла. Том так же быстро покатил двуколку из города.

— На развилке останавливается дилижанс до Эксетера. Там пересядешь на дилижанс до Солсбери. А от туда уже до Лондона, — обернувшись, прокричал он. — На этой развилке я тебя высажу.

Кейт кивнула.

На этот раз они ехали из города по другой дороге, которая лежала вглубь полуострова. Мимо пробегали аккуратные домики, спрятанные за мокрыми палисадниками. Вскоре пропали и они, оставляя вокруг себя только бескрайние просторы ещё зелёной травы, мокрой после вчерашнего дождя.

Быстро доехав до развилки, Том высадил Кейт. Наскоро попрощавшись, он поехал обратно. Кейт со слезами смотрела ему вслед. Она хотела оттереть глаза, но не нашла своего носового платка, а лезть за другим в саквояж, ставя его на мокрую и грязную дорогу, она не хотела. Вспомнив вчерашний день и карету, что окатила её из лужи, она решила, что потеряла платок там же.

Время до дилижанса ещё было, но думать Кейт не хотелось. Она решила, что обдумает всё, когда прибудет на место и успокоится. Внезапно её пронзила мысль о тёте: она умерла и лежит сейчас в какой-то из комнат в доме миссис Слай. Кейт осталась одна на всём свете. А тётя не похоронена. Кейт чуть было не вернулась пешком в город. Но тут подъехал дилижанс, и выскочивший сзади слуга подхватил её саквояж. Но Кейт попросила оставить его при себе, боясь его где-нибудь забыть при пересадках. Заплатив за проезд деньгами Тома, Кейт убрала изрядно похудевший мешочек. Дилижанс поехал. Кейт, глядя в окно, поневоле предалась воспоминаниям. Она вспоминала пансионерок, среди которых у неё не было подруг, поскольку каждая норовила предать другую, чтобы заслужить благосклонность директора или учителей. Некоторые выбивались из сил, предаваясь ханжескому лицемерию, чтобы выслужиться перед матерью-настоятельницей монастыря, находившегося неподалёку. Кейт иногда посещала монастырскую церковь. В основном, чтобы иметь оправдание посещению монастырской библиотеки, в которой было собрано немало интересных и старинных книг. Мать Элизабет почему-то полюбила девочку с замкнутым характером. Узнав её поближе, она удивилась непосредственности Кейт, серьёзности и смелости её суждений, которые стали проявляться с возрастом, глубине знаний и жажде знать ещё больше. Пытаясь воспитать из неё леди вопреки принципам приюта, мать Элизабет старалась внушить Кейт, что не все англичане могут воспринимать её характер как подобающий. Однако, Кейт усвоила одно: поведение в обществе и вне его отличаются друг от друга как земля и небо. Лет в двенадцать Кейт своей скромностью завоевала расположение одинокого пожилого прихожанина, который приходил в монастырскую церковь, чтобы заказывать молебны за здравие своей больной дочери, и его слуги. Однажды, набравшись смелости, она обратилась к этому слуге с просьбой, научить её ездить верхом, стрелять из пистолетов и даже биться на саблях — всё то, чем она занималась в поместье во времена своего детства. Шокированный слуга, оказавшийся конюхом пожилого прихожанина, очень долго сопротивлялся просьбам и уговорам. По его мнению, леди должна быть пугливой, робкой, женственной, целомудренной, подчиняться суждениям мужчины всегда и во всём. А о какой женственности может идти речь, если перед твоим носом распалённая фурия со всклокоченными волосами размахивает саблей налево и направо? Твердость конюшего держалась до тех пор, пока однажды, возвращаясь с Кейт к своему хозяину с лекарствами из монастыря для больной дочери, конюший не сломал себе ногу. Присутствие духа Кейт и элементарные познания в медицине, почерпнутые ею частично от отца с его приключениями, частично от санитарок пансиона и доктора, посещавшего пансионерок, оказали на конюшего неизгладимое впечатление. Припомнив, как он свалился с испугавшейся лошади лет 10 назад по глупости своей же хозяйки, и переломал себе рёбра и руку, а вокруг, кроме неё, пребывавшей, как и положено леди, в обмороке, были только их лошади, при чём одна нервная, которая того и гляди затопчет их обоих, он решил выполнить просьбу столь необычной девочки. В результате Кейт в классе была настолько послушной юной английской леди, боясь, что плохое поведение лишит её возможности заниматься с конюшим, что даже учительница по садоводству, приглашённая монастырём для пансиона, которая недолюбливала Кейт за отсутствие способностей к её предмету, не могла к ней придраться. Зато вне класса Кейт училась быть не леди или прислугой, а обычным человеком в современном жестоком мире.

Видя усердие Кейт в любимых ею предметах, мать Элизабет предложила Кейт поработать у прихожанки церкви Марии Магдалины. Кейт вспомнила об этом в дилижансе. Не успела она расстроиться упущенной возможности, как вспомнила, что прихожанка та жила в окрестностях Плимута. А ей, Кейт, надо от Плимута держаться подальше. Участие матери Элизабет в жизни Кейт заставило уважать эту женщину. Не все люди, а тем более церковного сана, стерпели бы такое самовольство женщины. Мать Кейт подавляла любые порывы, которые, по её мнению, не соответствовали леди. Именно из-за непонимания друг друга Кейт стала замкнутой к тому времени, как её увезли из дома.

Глядя в окно дилижанса на занимающийся день, Кейт подумала, с чего это она вспоминает свою короткую жизнь? Слова её учителя, конюшего, что человек вспоминает всю свою жизнь перед своей смертью, не произвели на неё впечатления. В юном возрасте смерть представляется абстракцией, нереальностью. Вот Кейт и не могла поверить до сих пор, что её тёти нет, что часы её собственной жизни могут быть сочтены…

Часы… Кейт пошарила у себя на поясе — так и есть. Как она могла забыть о них? Единственная более или менее ценная вещь, которую могла себе позволить Кейт — дешёвенькие часики на металлической цепочке. Когда-то она ужасно смутила ювелира, пожелавшего узнать, для какого мужчины или леди этот подарок, рассчитывая, что молоденькая гувернантка пришла с поручением. Слова о леди озадачили Кейт: простые часы в металлическом корпусе, без украшений и гравировок. Потом она поняла: простым дамам собственные часы ни к чему. В гостях есть хозяйские, а жизнь можно сверять и по домашним, мужниным и церковным. Это богатые и знатные дамы заводят себе дорогую игрушку, которая им совершенно не нужна, чтобы подчеркнуть свой статус и значимость. Когда Кейт сказала ювелиру, что часы для неё, восемнадцатилетней помощницы учителя, ювелир был шокирован. Молодые девушки не носили часов. Это считалось дурным тоном. А служанкам они не полагались по их месту. Кейт в который раз тогда убедилась, что её поведение шокирует обычных людей. Поэтому она решила, что будет приобретать пистолет и патроны в Лондоне, переодевшись мальчиком, чем вызывать нездоровое любопытство у хозяина лавки. То, что пистолет ей необходим, она уже поняла: мало ли кто ещё и куда завезёт одинокую молодую женщину, леди она или нет.

Дилижанс катил, мерно покачиваясь. Пейзаж за окном не менялся. Кейт не заметила, как задремала.