Проклятие Гримм-хауса

Карен Макквесчин, 2015

Родители Хэдли отправились в морской круиз, оставив её на попечение соседки-старшеклассницы. Всё бы ничего, но вскоре на пороге появляется странная незнакомка по имени Максим Гримм, представившаяся тётей Хэдли! Она говорит девочке, что её родители погибли и теперь Хэдли будет жить в Гримм-хаусе у тётушек Гримм! Жизнь Хэдли переворачивается с ног на голову. Она вынуждена переехать в мрачный и сырой Гримм-хаус, ей приходится подчиниться тётушкам и убирать, готовить и даже танцевать для них после ужина. Через некоторое время (которое в Гримм-хаусе словно застыло) девочка начинает подозревать, что тётушки на самом деле ведьмы, которые хотят забрать у неё самое дорогое. Если она не придумает, как спастись, то вся её прежняя жизнь исчезнет навсегда…

Глава 2

Позже Хэдли так и не смогла вспомнить дорогу до Гримм-хауса. Все воспоминания смешались в какое-то туманное облако с того момента, как раздался стук в дверь. Она лишь смутно осознавала, что её няня Зоуи была только рада сбыть её с рук: мигом покидала в чемодан кое-какую одёжку и танцевальные туфли, выпроводила их из дома и помахала на прощанье. Но Хэдли ещё сомневалась в правильности происходящего и попыталась спросить:

— Откуда мне знать, что вы моя тётка? Родители никогда про вас не говорили.

— Дети — такие ужасные путаники, — хмыкнула Максин. — И кто только разберёт, что творится у них в голове?

На тот момент такой ответ мог показаться достаточным, однако по зрелом размышлении Хэдли изменила своё мнение. Она спросила, нельзя ли всё же как-то связаться с родителями, на что тётя Максин заявила, что она уже делала это неоднократно, но ответа не получила. Увидев, что Хэдли вот-вот расплачется, она грубо обняла её и погладила по спине:

— Ну ладно, ладно. Всё будет хорошо. Просто хорошо.

Почему-то после этих объятий у Хэдли возникло ощущение, будто конечности её больше не слушаются. Словно какая-то невидимая сила тянула её на верёвке.

Тётя Максин сама отнесла её чемодан к лифту, пока девочка плелась следом по коридору. Когда они оказались возле тёмно-зелёного автомобиля (Хэдли не помнила: он уже стоял перед домом?), женщина спросила:

— Ты поедешь на заднем сиденье или на переднем, но пристёгнутой?

— Лучше на заднем, — сказала Хэдли.

— Как хочешь, — мурлыча под нос весёленький мотивчик, тётя Максин втолкнула девочку в машину.

Насколько долгой была их поездка? Хэдли не могла припомнить. Кажется, она просто на какое-то время отключилась. Причём время было немалое — когда они приехали, уже стемнело. Автомобиль затормозил перед домом тёти Максин, и Хэдли очнулась с затёкшей шеей.

— Наконец-то, — буркнула тётя Максин, оказавшись у передней двери.

Моментально появилась ещё одна женщина: она как будто поджидала у дверей. Она впилась в лицо Хэдли тёмными, глубоко посаженными глазами. Внешне она чем-то походила на Максин.

— Эта, что ли? Мелкая танцорка? — женщина в восторге захлопала в ладоши.

— Меня зовут Хэдли, — представилась девочка, отчаянно цепляясь за ручку чемодана.

— Конечно-конечно, — сказала женщина. — А ты зови меня тётя Шарман. Я младшая сестра Максин.

Тётя Шарман помогла уставшей с дороги Хэдли выбраться из машины и потащила в дом, а тётя Максин пошла следом с её чемоданом.

— Что это за место? — Хэдли испуганно оглядывалась в тёмной передней, обшитой старомодными панелями.

— Это наш дом, — сообщила тётя Шарман. — Добро пожаловать в Гримм-хаус.

Парадный холл Гримм-хауса когда-то выглядел величественно, но сейчас резные панели покрывал толстый слой пыли, а обои над ними порвались и выцвели. На второй этаж вела роскошная мраморная лестница. Старинные напольные часы стояли рядом с вешалкой, совершенно пустой — лишь одинокий зонтик болтался на одном крючке.

— У вас часы без стрелок, — заметила Хэдли.

— Такие часы, которые показывают время, нужны лишь всяким торопыгам, — заявила тётя Шарман. — А у нас в Гримм-хаусе время всегда в изобилии.

Тем временем тётя Максин закрыла парадную дверь и вынула из кармана ключ. Замок громко клацнул, запирая их изнутри. Тётя Максин сняла плащ, и Хэдли увидела, что на ней точно такое же платье, как на сестре. Глубокого синего цвета, длиной почти до полу, с рядами белых рюшей от ворота до пояса. Круглый воротничок и пышные рукава напоминали детское платьице.

Высокие окна по обе стороны парадной двери были надёжно укреплены декоративными литыми решётками. А сама дверь поражала толщиной, а сверху была округлой. Хэдли всё больше удивлялась по мере того, как разглядывала обстановку. Всё здесь походило на какой-то средневековый замок.

— Можно подумать, это дитя никогда не бывало в приличных домах, — обратилась к сестре тётя Максин, сердито подбоченясь.

— Ну-ну, сестра! Не стоит обижать нашу гостью! — воскликнула тётя Шарман. Она наклонилась, чтобы посмотреть Хэдли в глаза: — Пойдём, я помогу тебе устроиться.

Но сперва тётушки провели для неё экскурсию, протащив по длинным коридорам, увешанным портретами солидных особ: почти все они были древними стариками, с неприязнью взиравшими на Хэдли. Она спиной чувствовала их взгляды, когда проходила мимо. Все остальные поверхности были покрыты обоями. Обои в полоску, обои в горошек, обои с розочками размером с головку латука. В конце концов от этой пестроты у девочки закружилась голова. Каждое окно было обрамлено тяжёлыми плотными портьерами, перетянутыми витыми золотыми шнурами — такие Хэдли видела на похоронах и в старых фильмах.

На первом этаже располагались холл, кухня и парадно обставленная столовая. И если планировка первого этажа удивляла, но не более того, то на втором всё оказалось гораздо хуже. Насколько девочка могла судить, второй этаж представлял собой беспорядочное скопление комнат, большинство из которых было захламлено пыльным барахлом. Она бы совершенно запуталась здесь, если бы не постаралась запомнить какие-то особенные детали. Так Хэдли сумела придумать им названия. Комната с чучелом вороны под круглым стеклянным колпаком. Комната с книжными полками и резным тотемным столбом. Комната с облупившейся краской на стенах. Комната вся в зеркалах. Комната с манекенами в военных мундирах.

— У вас столько необычных вещей, — Хэдли попыталась проявить вежливость.

— Да, — гордо подтвердила тётя Шарман. — Множество чудесных вещей.

На третьем этаже оказались ванные и спальни.

— Тебе должна быть интересна лишь одна спальня, — сказала тётя Максин, открывая дверь. — Вот эта комната — твоя.

Такую жалкую спальню Хэдли видела впервые. Голые стены, кровать и комод. На кровать было накинуто тонкое зелёное одеяло, обтрепавшееся по краям. Тощая подушка была такого серого оттенка, будто наволочку никогда не стирали. Деревянный комод покосился, а синяя краска на нём потрескалась и облупилась. Однако тётя Максин нисколько не смутилась и сообщила, строго грозя девочке пальцем:

— Тебе сильно повезло иметь собственную спальню, уж поверь. Если бы не наша доброта, пришлось бы тебе спать на полу в кухне.

— А где ваши спальни? — спросила Хэдли.

— У нас обеих есть комнаты дальше по коридору, хотя это не твоё дело.

— Ох, сестра! — вклинилась тётя Шарман. — Будь добрее. Эта маленькая обезьянка вовсе не хотела тебя обидеть. Верно, милая?

— Конечно, — кивнула Хэдли.

— Тем не менее, — тётю Максин это нисколько не смягчило, — заруби себе на носу, что нам необходим спокойный ребёнок. Никаких плачей по мамочке и прочей чепухи. Держи это при себе.

И они прошли до конца коридора, где тётя Шарман показала ещё кое-что. Она постучала по запертой двери и пояснила:

— Эта дверь на чердак. И ты никогда, никогда не должна ходить туда ни под каким предлогом. Тебе нечего там делать. И если только мы узнаем, что ты совала нос на чердак, тебя накажут.

— Жестоко накажут, — с грозным фырканьем уточнила тётя Максин. — Тебе придёт конец — и я нисколько не преувеличиваю.

— Возможно, ты вообще не захочешь туда подниматься, — подхватила тётя Шарман. — Там грязно и душно.

— Жестоко наказана, — повторила тётя Максин. — Тебе придёт конец.

— Я не буду туда ходить, — пообещала Хэдли.

— Ну, раз мы уже поднялись доверху, давай спустимся донизу, — сказала тётя Шарман.

Она повела Хэдли вниз по одной лестнице, и ещё по одной, и ещё — пока они не оказались в подвале. Шагнув с последней ступеньки, Хэдли в ужасе отшатнулась. Над головой арками висела густая паутина, под которой лениво болтались пыльные сухие мотыльки, едва различимые в тусклом свете. По спине у девочки побежали мурашки при одной мысли, что нужно идти дальше.

— Здесь уже давно не делали уборку, — сообщила тётя Шарман, как будто и так не было очевидно. — Полагаю, это и будет твоим рабочим проектом на лето.

— Моим проектом? — Хэдли не поверила своим ушам.

— А чьим же ещё? — возмутилась тётя Максин. — Нам с сестрой не пристала всякая грязная работа. Это отвратительно. Возить тряпкой среди пыли и грязи — занятие для детей, — она снова раздражённо фыркнула. — К тому же здесь полно жуков, а у меня на жуков аллергия.

— У тебя на всё аллергия, — тётя Шарман смела паутину и показала большое мусорное ведро. — Вот, Хэдли, такую вещь ты не каждый день увидишь. Это наше ведро для пыли, — она постучала по крышке, и гулкое эхо пошло гулять по стенам подвала. — Одна из главных достопримечательностей.

— А что внутри? — спросила Хэдли.

— Плоды долгого кропотливого труда, — гордо сообщила тётя Шарман. — Пыль, зола и прочий пепел.

— А что вы с ними делаете? — удивилась Хэдли.

— О чём это ты, дитя?

— Как вы выбрасываете их, если ведро так и стоит в подвале?

От возмущения тётя Шарман охнула.

— Какой глупый вопрос! В этом доме вещами не разбрасываются! И всё, что попадает в ведро для пыли, остаётся в ведре для пыли. Это наша коллекция, она важна для нас. Мне доставляет удовольствие иногда спускаться сюда, чтобы просто на него взглянуть. А пока тебе достаточно знать, что у него имеется своё особенное место в этом подвале.

— И тебе не придётся пользоваться этим ведром, — добавила тётя Максин. — Просто оставь его на месте.

На этом экскурсия закончилась: все трое поднялись на первый этаж, и вот так неожиданно жизнь Хэдли круто изменилась. До сих пор она была любимой доченькой, девочкой с толпой друзей. А теперь она стала одиноким ребёнком, угодившим в странное место. Несмотря на разгар лета, в доме было влажно и зябко, как в пещере. Когда Хэдли нечаянно задевала рукой обои на стене, она вздрагивала от сырости, а ковровая дорожка хлюпала под ногами при каждом шаге. Липкий тяжёлый воздух был холодным и в то же время душным.

Поскольку тётки были приверженцами расписания и дисциплины, они сообщили, что Хэдли должна выходить к завтраку ровно в шесть утра. А раз в доме не имелось часов (если не считать те напольные, у которых не было стрелок), девочке пришлось встать, как только она услыхала, что тётушки проснулись. В туалете она умылась, воспользовавшись отвратительным вонючим мылом и грубым полотенцем. Зубы пришлось чистить пальцем — Зоуи, конечно, забыла положить зубную щётку. Кое-как приведя себя в порядок, Хэдли спустилась на два этажа и встретилась на кухне с тётками.

Когда тётя Максин готовила тот первый завтрак, она показала Хэдли, что и как при этом делает: повернула вентиль на газовой плите и поднесла спичку к конфорке. Она растопила масло в тяжёлой чугунной сковороде. Затем ловко разбила несколько яиц и полезла в ледник, откуда извлекла кусок бекона. Отрезала несколько ломтиков и добавила к яйцам на сковороде.

— А у нас дома нет такого ледника, — заметила Хэдли. — Мы пользуемся холодильником.

— А мне какое дело, малявка? — рявкнула тётка. — Лучше смотри и не зевай. Чтобы сама знала, как надо готовить.

Потому что на следующий день это стало обязанностью Хэдли.

— Девочке совершенно необходимо уметь готовить, — ободряюще сказала тётя Шарман. — Вот и молодец, глупенький гусёночек!

— Хэдли, — тётя Максин вовсе не была так довольна, — яйца не прожарились! Чтобы завтра сделала всё как следует!

Далее в распорядок дня входил тихий час (когда тётушки дремали), уборка (Хэдли скребла и мыла под строгим надзором тёток) и прогулка, когда она могла находиться вне дома сама по себе в течение часа. Одичавший и заросший сад был окружён высоченным деревянным забором: через него не смог бы заглянуть даже настоящий верзила, а о том, чтобы перелезть через него, нечего было и мечтать.

Когда Хэдли впервые попала в сад, она обошла его по периметру в надежде найти ворота, но забор оказался сплошным. Девочка всё равно выходила на прогулки в надежде подышать свежим воздухом, но, к сожалению, день за днём воздух в саду почему-то был таким же вязким и душным. Никогда в жизни она не видела такого туманного, мрачного лета. Небо над Гримм-хаусом всегда было серым и тусклым — угнетающее зрелище. Больше всего Хэдли тосковала по солнцу.

Насколько она могла судить, тётки никогда не покидали дом. Продукты просто оказывались на переднем крыльце. Для развлечения они беседовали между собой, дразнились как маленькие и хохотали, как гиены.

— А помнишь тот раз… — начинала тётя Максин, после чего выдавала какую-нибудь гнусность о сестре.

— Ну, ты нашла что вспомнить! — был любимый ответ тёти Шарман. — Это было давным-давно!

В молодости они постоянно влюблялись в одних и тех же парней и теперь винили друг друга в том, что остались на бобах.

— Джордж признался мне, что в жизни не видел никого красивее! — бубнила тётя Шарман. — И я бы прибрала его к рукам, если бы не ты!

— Вечно ты витаешь в облаках, Шарман! — фыркнула тётя Максин. — Никогда он ничего такого не говорил!

— А вот и говорил!

— А вот и нет!

— В жизни не видел никого красивее! Он так и сказал! Слово в слово! Я слышала это собственными ушами!

— Вот этими, что ли? Да они же хлопают так, будто ты украла их у слона!

— Ох, Максин, ты такая противная! Не будь ты моей милой сестрой, я бы ни за что с тобой не разговаривала! — Несмотря на грубые слова, звучали они без злобы. Это было их привычным развлечением — оскорблять друг друга.

Хэдли слушала их кваканье и хохот и всё больше погружалась в муки одиночества. Ей ужасно хотелось поговорить с подругами, Софией и Лили! Она даже готова была опять оказаться под надзором Зоуи! Но у тёток не было телефона, и выходить ей не разрешалось. Все двери, ведущие на улицу, были надёжно заперты — как и окна. Хэдли невольно задавалась вопросом, отчего так стараются запереться престарелые тётки.

Любимым временем стала пауза после ужина, когда ей позволялось танцевать. Каким-то чудом Зоуи, позабыв про зубную щётку и пасту, умудрилась уложить все костюмы для танцев. Само присутствие этих вещей в тёткином доме приносило ей утешение. И девочка не спеша брала их в руки по очереди и выбирала, что наденет.

Каждый сценический наряд будил воспоминания о представлении, и каждый нёс своё особенное чувство. Один был связан с джазовым номером, другой — с драматическим танцем. А третий напоминал о танцевальном дуэте, исполненном вместе с лучшей подругой, Лили. Звёздное выступление стало кульминацией долгих часов их общего изнурительного труда: каждое движение совершалось с безупречной синхронностью. И разделённая девочками любовь к танцу только укрепила и без того прочную дружбу.

В детстве благодаря несомненному таланту она очень быстро освоилась на уроках танцев, однако, повзрослев, познакомилась с мастерством других артистов, вдохновлявших её постоянно трудиться и совершенствоваться. Мама шутила, что она нашла своё племя, — и это было правдой. Хэдли чувствовала себя на месте в своём племени и лучшего не желала.

Разложенные на кровати наряды напомнили ей об этом и вызвали слабую улыбку. Она не спешила с выбором, любуясь блёстками и переливами эластичной ткани. Наконец она оделась и сразу почувствовала себя лучше. Лёгкий шелест юбки, колыхавшейся во время спуска по лестнице, вернул знакомое предвкушение, как бывало каждый раз перед выходом на сцену.

Холл у тётушек идеально подходил для представлений благодаря свободному пространству в центре, под великолепной хрустальной люстрой. У окна на большом письменном столе поместили лампу — чуть в стороне от места для танцев. Также тётя Шарман раскопала древний проигрыватель, который именовала виктролой^[1]. Когда игла опускалась на пластинку и начинала звучать мелодия, они с тётей Максин погружались в недра продавленных кресел и следили, как Хэдли скользит и кружится под музыку. Часы и часы безоблачного танца. Только в это время девочка чувствовала себя настоящей. Тётки подбадривали её, пока она не доводила себя до изнеможения. Случалось, что она делала ошибки, но ничто не могло лишить её веры в себя.

— Чудесно, Хэдли, чудесно! — приговаривала тётя Шарман.

— Браво, браво! — тётя Максин снисходила до воздушных поцелуев.

Их похвалы и аплодисменты не давали ей остановиться, даже когда сердце бешено стучало, а мышцы сводило болью. Она едва находила в себе силы подняться по лестнице на третий этаж, зато засыпала мгновенно.

Утром ей приходилось напоминать себе, где она и как здесь оказалась. Хэдли ужасно тосковала по родителям и прежней жизни. И каждый раз за завтраком первым делом спрашивала:

— Есть новости о корабле? Вы что-нибудь слышали о моих родителях?

Поначалу тётки старались быть снисходительными и даже делились с нею теми крохами информации, которую получали от спасателей.

— Этим занимается береговая охрана, — говорила тётя Максин. — Спасательные команды разосланы по всему району.

— Не тревожься, Хэдли, — однажды утешила её тётя Шарман. — В этом районе великое множество мелких островков. Твои родители вполне могли добраться до одного из них и теперь лишь ждут спасателей!

Хэдли попыталась представить, как её неунывающие папа с мамой стараются выжить на необитаемом острове. Усталые и грязные, но непобеждённые. Наверняка мама с присущей ей находчивостью изобретает способ вскрывать кокосовые орехи, а папа рыбачит.

Конечно, их очень скоро найдут. И как только это случится, они явятся в Гримм-хаус, чтобы забрать её домой. Это будет чудесно — снова оказаться дома! Как раньше, за завтраком родители сядут с нею за стол, и она сможет есть хлопья с молоком, не мучаясь с тяжеленной сковородой на газовой плите и недожаренными яйцами.

Однако очень скоро тёткам надоели её расспросы.

— Хватит уже, Хэдли! — рявкнула тётя Максин, злобно оскалившись. — Если будут новости, я сама тебе скажу.

— Вечно ты ноешь, — подхватила тётя Шарман. — Всё время пристаёшь с вопросами. Ты повторяешь их снова и снова каждый день.

— Родители, родители, родители, — передразнила тётя Максин. — От этих песен уже голова кругом!

— Простите, — Хэдли с трудом проглотила комок в горле. Однако взгляд у неё оставался испуганный, и тётя Шарман смягчилась:

— Не тревожься, малышка. Если кто-то и найдёт выход, так это твой папа. Он ещё в детстве поражал всех находчивостью.

Слова буквально повисли в воздухе, заставив Хэдли задуматься.

— Но… разве вы не тётки моей мамы? — стараясь не обращать внимания на злобную гримасу на физиономии тёти Шарман, Хэдли обернулась к тёте Максин и продолжила: — Разве вы не так мне сказали? Вы же говорили, что приходитесь мне роднёй со стороны мамы?

— Шарман, разберись с этим, — приказала тётя Максин, раздражённо закатив глаза. — Сама вляпалась. Сама и выпутывайся.

— Хэдли, какая же ты нахалка! — с горестным вздохом промолвила тётя Шарман. — Конечно, мы родня со стороны матери. Но это вовсе не значит, что мы не могли знать в детстве твоего отца. Я жила с ним по соседству. Тот ещё был пострел.

— Но мой папа вырос в другом штате, — возразила Хэдли. История о том, как родители познакомились в первый свой день в колледже, была её любимой. Папа увидел маму на распределении по кафедрам и тут же понял, что это она — та самая. — И я не понимаю, как вы могли знать его в детстве.

— Конечно, он приезжал сюда погостить, — заявила тётя Шарман. — На каникулы.

— Тогда как его зовут, если вы его знаете?

Тётя Шарман даже бровью не повела и отчеканила, не спуская с Хэдли взгляда:

— Это к делу не относится, а вот тебе следует помнить о приличиях, девочка!

— А я думаю, что вы говорите неправду. По-моему, вы совсем его не знали, — Хэдли не сдавалась, она постаралась не расплакаться и заявила: — Я хочу домой. Вы должны меня отпустить.

— Никуда ты не пойдёшь, девчонка! — Тётя Шарман нацелила на Хэдли костлявый палец. Но девочка твёрдо стояла на своём:

— Вы должны позвонить кому-нибудь из моих настоящих родственников. Позвоните им! Я хочу домой.

— Хватит! — рявкнула тётя Максин. — Ты что, не видишь, как расстраиваешь Шарман? — И тут же Шарман состроила плаксивую гримасу, её рот горестно скривился. — Пошла вон, девчонка, оставь нас в покое!

Хэдли встала из-за стола, собираясь выполнить приказ, но тётя Максин поймала её за подол:

— Куда это ты собралась? Я ещё тебя не отпустила. Уйдёшь, когда наведёшь порядок. Тарелки кто за тебя мыть будет?

— И подмести не забудь, — встряла тётя Шарман. — Терпеть не могу, когда на полу крошки.

— А потом можешь протереть пол в подвале! — сказала тётя Максин.

— И пока будешь там внизу, успеешь обмести паутину! — добавила тётя Шарман и повернулась к сестре: — Пусть в другой раз подумает, прежде чем перечить старшим!

Тётки промаршировали из кухни, оставив Хэдли разбираться с грязными тарелками. Дома была посудомоечная машина, но здесь всё делалось вручную. Она уже поняла, что мыть сковороду нужно в последнюю очередь, чтобы жир с неё не попадал на тарелки. И теперь она не спешила, старательно прополаскивая и вытирая каждый прибор. За стеной шептались тётки. Хэдли прислушалась.

— Какая наглость! — шипела тётя Шарман. — Мы ей дали крышу над головой. Мы её кормим и заботимся о ней, а она посмела меня расспрашивать? Давно нам не попадалась такая нахалка!

— Она с самого начала была занозой в заднице, — отвечала тётя Максин громким шёпотом. — Раньше у меня таких проблем не было. А эта в открытую сказала, что не верит мне, будто корабль затонул. Явилась сюда — и ещё не верит! Ты представляешь?

— Ну, в это и правда трудно поверить.

— Да неужели? — фыркнула тётя Максин. — Я-то думала, что это лучшая из моих историй.

Возникла пауза, а потом голоса стали совсем тихими. Хэдли напрягла слух, но уловила лишь отдельные слова. Неблагодарность. Танцы. Подвески. Ничего не понятно! А потом тётя Шарман громко сказала:

— По крайней мере, это ненадолго. Она так выкладывается в танцах, что протянет от силы неделю-другую, не больше.

— И то вряд ли! — хмыкнула тётя Максин. — Впервые вижу ребёнка с таким пылом. Жду не дождусь, когда она станет нашей.

Примечания

1

Виктрола — вид фонографа, устройства для записи и воспроизведения звука, выпускавшийся в первой половине XX века. (Здесь и далее — примеч. перев.)