Приют гнева и снов

Карен Коулс (2021)

1906 год, Психиатрическая лечебница Анджелтон… Вот уже пять лет я нахожусь здесь, но все еще не могу вспомнить, как я сюда попала. Я — Мод Ловелл, но почему-то все называют меня Мэри. Говорят, что я истерична, крайне неуравновешенна и склонна к насилию. Доктор Диамант считает, что я идеальный пациент для экспериментов с эволюционной практикой медицинского гипноза. И я ему доверяю. Но по мере того, как я все глубже погружаюсь в прошлое, становится ясно, что заключение в Анджелтоне и высокие дозы лекарств требуются лишь для того, чтобы заставить меня молчать. Однажды пелена моего безумия рассеивается, и я решаюсь на месть…

Глава 10

Я просыпаюсь от воя ветра, под натиском которого дребезжит окно. Да и весь дом дрожит. Мне снились братья — они бегали и смеялись, были полны радости и жизни. И вот на меня со всей тяжестью снова обрушивается осознание их смерти, и так я переживаю ее заново каждое утро. Когда-нибудь это закончится? Неужели у меня никогда не получится забыть, ну хотя бы на день?

Встаю на колени в постели и вглядываюсь в тусклое небо. За окном все уныло и серо: небо, дождь, лужи, мокрые камни, дорога, трава, голые деревья — все серо и скучно в предрассветный час. Я сдвигаю щеколду и толкаю окно. Холодный влажный воздух так резко бьет по лицу, что дыхание перехватывает. Захлопываю окно, оборачиваюсь и оглядываю комнату, будто вижу ее впервые.

В дальнем углу, где сгустились тени, стоит сундук с ящиками, а возле него — мой багаж. Опускаю ноги на ледяные половицы, и икры мгновенно пронзает боль от холода. Меня пробирает дрожь. Приходится закутаться в одеяло, чтобы добраться до сундука.

Все имущество, которое удалось забрать из дома, вся моя жизнь — в этой дорожной сумке.

Опускаюсь на колени, отстегиваю одну защелку за другой и откидываю крышку, прежде чем успеваю передумать. О, этот запах! Сладкий ясменник и древесный дым.

Сердце пронзает острая и глубокая тоска по дому. Это не просто тоска по дому, деревне, это тоска по прошлому, это желание повернуть вспять то, что уже произошло.

Это пройдет. Обязательно пройдет. Запах выдохнется, развеется, и я забуду. Я подношу к лицу сорочку и позволяю себе глубокий вдох — только один, не больше. Затем я поднимаюсь и выпрямляюсь. Пути назад нет. Передо мной только будущее, и я должна шагнуть в него, хочу я этого или нет.

Спускаясь по пыльным ступеням, я чувствую, как же сильно мне жмут новые ботинки. Они из замши, с пуговками и шнурками. Платье зеленого шелка тоже новое. Пришлось потратить на них последние гроши — и все ради того, чтобы произвести хорошее впечатление на работодателя. Ах да, я же теперь наемный работник.

От голода желудок будто разъедает изнутри, но кухня все так же пуста, как и вчера. Разве что в кладовке висит связка фазанов, вот только в ней уже копошатся личинки. Запах стоит такой, что меня мутит. Я разворачиваюсь.

Этот Прайс стоит в дверном проеме, разминая белые пальцы.

— Хозяин тебя спрашивал.

Он разворачивается и с ворчанием исчезает через черный ход, преодолевая пыльный путь широкими шагами, бросает через плечо:

— Глаза садятся.

Неужели он пытается извиниться за свою грубость?

— Мне жаль, — отвечаю я.

Он резко оборачивается.

— Не мои — хозяина. — И продолжает шагать еще быстрее, чем раньше. — Это Господь так карает грешников.

У меня вырывается фырканье.

— Убеждена, что Господь тут совершенно ни при чем.

Прайс останавливается, поворачивается — его глаза горят таким гневом, что у меня мурашки по коже.

— Я хотела сказать… Н-наверное, этому есть какое-то научное объяснение… — выдавливаю я заикаясь.

Он в ярости. Она застыла на его лице, шея набухла.

— И глаза его истлеют в ямах своих.^[10] — Несколько мгновений он не сводит с меня блестящих угрозой глаз, затем разворачивается на каблуках и ведет меня к лестничному пролету снаружи, к наполовину застекленной двери.

Этот человек сошел с ума, думаю я, слушая удаляющийся по лестнице грохот его шагов. Когда они наконец стихают, стучу в дверь. Никто не отвечает. Тогда я толкаю дверь и оказываюсь в странной длинной и узкой комнате, по стенам которой тянутся пыльные полки и шкафы, занавешенные паутиной. Повсюду разбросаны бумаги. Под ногами хрустят мокрицы.

— Мистер Бэнвилл?

Комната пахнет пылью и смертью, конечно, ведь смерть всегда следует за мной, — растения, насекомые, млекопитающие приколоты булавками к карточкам, или утоплены в желтой жидкости, или распределены по секциям, или заключены под стекло. Живут здесь только пауки. Черные охотники с короткими ножками шмыгают по углам. Тощие длинноногие терпеливо свисают с хитросплетений паутины, поджидая и высматривая добычу. Огромные волосатые пауки величиной с ладонь блуждают в поисках партнера, рискуя попасть под ботинок невнимательного посетителя — может, и под мой угодили — их иссушенные тельца с беспомощно задранными лапками разбросаны по всей комнате. И мухи, куда же без них. Они постоянные спутники смерти. Крохотные плодовые мушки мечутся туда-сюда, синие трупные мухи жужжат и бьются о стекло, пытаясь вырваться на свободу.

Микроскоп. Настоящий! Как же мне хотелось увидеть такой собственными глазами. На узкой полке лежат стеклянные пластины. Я осторожно беру одну двумя пальцами.

— Не троньте!

Пластина выскальзывает у меня из рук и разбивается вдребезги.

— Прошу прощения… Обычно я не такая неуклюжая.

Мужчина возникает передо мной из ниоткуда. Даже не сразу понимаю, живой он или мертвец — так глубоко запали его глаза, а голова стала похожей на череп.

— Кто вас впустил?

Во рту у меня пересыхает.

— Го… господин Прайс. — Я указываю на дверь, хотя Прайса и след простыл. — Я ваш новый ассистент.

— Женщина. — Его глаза округляются. На виске заметно пульсирует голубая жилка.

— Да… да, так и есть. — Я пытаюсь выдавить улыбку, но губы отказываются слушаться. — Мод Ловелл. — Если он меня прогонит, то мне некуда идти, у меня нет ничего — ни дома, ни средств к существованию. — С чего мне лучше всего начать, как вам кажется? — говорю я, будто мне не терпится приступить к работе. — Могла бы убрать это… э-э… — Обвожу рукой весь обозримый хаос.

— Женщина мне не годится, совершенно не годится.

— Но…

— Как это женщину отправить на поиски образцов по всему графству? Это занятие для вас неподходящее.

— Я вполне способна…

— Не сомневаюсь, но факт остается фактом: это небезопасно.

— Я умею постоять за себя, — возражаю я и чувствую, как меня бросает в жар. — Я выросла с тремя братьями и без матери.

Он поджимает губы.

— Я постоянно гуляла на природе одна. И это мое любимое занятие.

Его глаза сужаются.

— Так значит, вы не боитесь?

— Конечно нет.

— А как насчет проклятия на этом доме? — Его губа дергается. Может, он дразнит меня, а может, это нервное. — Полагаю, вы о нем наслышаны?

— Это выдумки, — отвечаю я, хотя сердце екает в груди.

— Ох уж эти наивные чаяния юности. — Он берет с полки большую запыленную банку и протягивает ее мне. — А об этом что вы думаете?

Я беру ее, стираю толстый слой пыли, из-под которого выглядывает чудовищное существо с двумя головами. Банка выскальзывает из рук, но каким-то образом все же умудряюсь поймать ее.

— Не такая уж и храбрая, как я вижу, — замечает он.

— Что это?

Он фыркает.

— Прайс считает, что это пойманная в ловушку душа.

Четыре замутненных глаза смотрят на меня.

— А на самом деле?

— Аномалия — несформировавшийся зародыш обезьяны.

Он возвращает банку на место. Только теперь я вижу, сколько же здесь банок, некоторые гораздо больше той, что я только что держала в руках, и в каждой плавает по монстру в желтой жидкости. Отворачиваюсь к микроскопу, к безопасности и растениям.

Господин Бэнвилл усмехается.

— Прайс уверен, что я держу демонов в этих банках.

Мне тоже хочется засмеяться, фыркнуть и сказать, как же это глупо, но смех не приходит. Вместо этого я продолжаю вглядываться в микроскоп, сосредоточенно дышать и стараться не думать об этих душах в стеклянных ловушках.

Он садится, и стул скрипит под его тяжестью. Стена с желтыми ужасами почти скрыта в тени. Но я буду осторожна и ни за что не забуду, что она там. Да-да. С этим уж я наверняка справлюсь.

— Само собой вы говорите на латыни?

Сердце у меня замирает.

— Я… я не говорю, но… — он ворчит, потирает лоб, — … но я знаю названия растений на латыни и их классификации. — Пожалуйста, только не проверяйте меня. Пожалуйста, только не проверяйте меня. — Я изучала Дарвина и Линнея. — Да я с ума сошла, раз решила, что это мне по силам. Я же ничего не знаю о Дарвине и Линнее, кроме их имен. Знаю только то, чему учил меня отец во время прогулок: названия цветов, и насекомых, и птиц.

Он отрицательно качает головой.

— Я специально уточнил…

Мне вспоминаются слова Тома: «Местные туда не пойдут. Они думают, что дом проклят».

Выпрямив спину, я делаю шаг к двери.

— Конечно, у вас должны быть и другие кандидаты. — Еще шаг. — Мне не стоило приходить. — Сердце замирает, когда пальцы сжимают ручку двери. — Всего доброго.

Он цокает языком и вздыхает.

— Ладно уж, придется вас взять.

Внутри у меня все переворачивается, словно от небольшого землетрясения.

— Меня злит, что я не могу со всем справиться один, но против правды не поспоришь. Мое зрение уже не то, что раньше, и найти что-нибудь меньше дуба мне теперь не под силу. А этот проклятый паралич, — он вытягивает дрожащую руку, — не позволяет мне выйти из дома.

Значит, он нуждается во мне, как и я в нем, — я спасена. Я не глупа и, несомненно, смогу выучить все, что мне необходимо знать, и стать незаменимой для господина Бэнвилла.

— Полагаю, вы уже познакомились с моей женой Имоджен?

— Нет, господин Бэнвилл. Еще нет.

— Ах вот как! — Он выдыхает сквозь зубы. — Боюсь, у вас с ней мало общего.

— Уверена, мы с ней прекрасно поладим.

Я уже не так в этом уверена, когда Прайс ведет меня вечером в главный дом на ужин.

— Госпоже не так уж много времени понадобится, чтоб сбить с тебя спесь, — произносит он.

— Спесь?

Он ускоряет шаг, насвистывая. Боже, как же он самодоволен. Боже, как же хочется стереть эту ухмылку с его лица и сбить с его походки эту беспечность. Он открывает дверь кухни и проходит вперед.

— Тут новенькая. — Он кивает в мою сторону.

— Да ну? — Тучная женщина стоит перед плитой и помешивает какое-то зловонное варево. Ее очертания проступают из пара — у нее красное лицо и блестящие от жира волосы, она принюхивается к своей стряпне и утирает нос тыльной стороной ладони.

Я пытаюсь улыбнуться.

— Миссис Прайс?

— Так меня зовут. — Она прищуривается.

— Я Мод Ловелл, новая ассистентка мистера Бэнвилла. — Лицо уже болит от приклеившейся к нему улыбки, но я стараюсь удержать ее в надежде на какой-нибудь ответный признак дружелюбия. Тщетно.

Она возвращается к своему вареву.

Прайс садится за стол, и я следую его примеру, передо мной тут же возникает тарелка. На ней толстые серые ломти мяса и горка картофельного пюре с непробитыми комочками и серыми пятнами. Дурно пахнущей смесью оказывается некое подобие подливки. Говядина твердая и неподатливая, резать и жевать ее утомительно, но я голодна и мне холодно, а эта еда по крайней мере согревает, к тому же вряд ли отравлена.

Супруги не разговаривают, а мне в голову не приходит решительно ничего, чем я могла бы с ними поделиться, так что остаток ужина мы проводим в тишине, которую нарушают только хлюпанье, жевание и глотание, а иногда отрыжка одного из моих сотрапезников.

Прайс приканчивает свою порцию и вылизывает тарелку. На его подбородке остатки «подливки». Он удовлетворенно вздыхает, возвращает тарелку на стол и утирает лицо рукавом.

Где-то звонит колокольчик.

— Тебя зовет госпожа, — говорит миссис Прайс, глядя куда-то поверх моей головы.

— Ага. — Прайс встает, рыгает, разворачивается на каблуках, делает шаг, другой и снова поворачивается. — Тебя. — Его палец указывает на мое лицо. — Она тебя зовет.

— Ах да! — Я поднимаюсь, разглаживаю юбки и неохотно следую за ним в глубь дома.

Прайс останавливается перед крайней дверью слева и говорит:

— Пришли. — И его шаги громыхают в обратном направлении.

Даже не знаю, чего ожидать от Имоджен Бэнвилл. Может быть, она окажется хрупкой болезненной женщиной, возможно нервной, неспособной контролировать никчемную прислугу? Уже заготовив для нее немного жалости, я стучусь в дверь.

— Входите. — Эта лаконичная команда, брошенная звучным голосом, определенно принадлежит не хрупкой слабой леди. Я толкаю дверь. Она лежит на шезлонге, золотисто-каштановые волосы нимбом рассыпались вокруг бледного лица. Она моложе, чем я предполагала, — ей не больше сорока, то есть на пару десятков лет младше своего супруга, у нее раскосые глаза и поразительно длинные ресницы. В ней нет ничего болезненного, как раз напротив.

Она поднимается на локоть и хмурится.

— Да?

— Я Мод Ловелл. Новая ассистентка вашего мужа.

— А-а. — Она зевает и подносит ко рту зубочистку.

— Мне сказали, вы хотели меня видеть.

— Да? — Она хмурится, а затем смеется. — Ах да. — Имоджен встает одним изящным движением и обходит меня, оглядывая с ног до головы, как корову на рынке. Завершив осмотр, она отступает назад, губы сжаты, голова наклонена.

— Когда мне сказали, что он нанял ассистентку, я уж было решила, что он имел в виду шлюху.

Я не могу придумать, что сказать в ответ.

— Наконец-то нашел в себе силы на это, подумала было я, но теперь вижу, что ошибалась. — Она возвращается к шезлонгу и со вздохом опускается на него, вытягивая длинные конечности. Она зевает. — У моего мужа великолепный вкус, моя дорогая, а ты не так уж хороша.

Я выдавливаю улыбку:

— И это крайне удачное совпадение, потому что у меня нет намерения заниматься этим ремеслом. — Я разворачиваюсь к двери.

— Девчонка.

Глубокий вдох.

— Меня зовут Мод.

— Прайс рассказал мне, что ты метишь выше своего места.

— Нет, вовсе нет. Я только…

— Тогда для тебя не составит сложности вымыть здесь пол. — Она указывает на грязный ковер, весь в пятнах и следах каких-то жидкостей.

— Мадам, вы путаете меня со служанкой.

Она фыркает.

— Ничего я не путаю. Либо ты отмываешь пол, либо пакуешь свои жалкие чемоданы и отправляешься в работный дом.

Она знает, что я в отчаянии, что у меня ничего нет. Эта мысль читается в ее глазах.

— Да, мадам.

И, опустившись на колени, я мою и чищу ковер. Но ей этого мало. Затем я мою деревянный пол. Натираю доски, а мыльная вода пачкает мою юбку и щепки цепляются за ткань. Все мои мечты разбиты, их осколки лежат передо мной. Ученый? Как глупо питать такие надежды. Как же глупо! Слезы жалости к себе падают на руки, пока я ползаю по полу у ее ног. Не позволю ей увидеть мои слезы, ни ей, ни хоть кому-нибудь из них. Никто из них никогда не увидит моих слез.

Я открываю глаза и вижу, как Диамант яростно пишет в своей книжке. Он поднимает взгляд.

— Вы — ученый, Мод. — Его голос напряжен от притворной веселости.

Правда? Возможно, когда-то я и была неким подобием ученого, по меньшей мере играла эту роль.

— И проницательный!

Я улыбаюсь и делаю вид, что мне приятно это слышать, хотя какая сейчас от этого польза?

— Это я вам об этом сказала?

— Да. Ты очень хорошо описываешь свой опыт. — Он возвращается к записям. — Но нам все еще предстоит узнать, что случилось с твоими братьями.

Меня передергивает от боли.

— Это вполне может быть ключом к вашей болезни. Как только мы справимся с этим, я гарантирую — вы будете здоровы и готовы к выписке.

Он захлопывает книгу, будто ставит точку, будто дело уже сделано.

— А что потом? Куда мне идти дальше?

— Ну, я не вижу причины, по которой вы не могли бы вернуться к избранной профессии и научным исследованиям.

— Вернуться к исследованиям?

Мои глаза обращаются к окну, где закатное солнце нежно целует осенние листья. Какими же яркими красками внезапно вспыхнул мир, как много в нем стало света и надежды. Так значит, не все потеряно. Еще есть надежда на новое и лучшее будущее.

Примечания

10

Книга пророка Захарии: 14:12.