Учитель истории

Канта Ибрагимов

Предыстория написания этого произведения такова. В одном из своих выступлений, посвященных военным действиям на Кавказе, лауреат Нобелевской премии немецкий писатель Гюнтер Грасс высказал мнение, что если кто-нибудь из писателей напишет об этой войне роман, то она непременно закончится. Идея буквально захлестнула воображение автора этой книги, который хорошо знал, что такое война, потому что жил в ней, ее ощущал, от нее страдал, мучился и верил… Роман впервые был опубликован в 2003 году.

Часть II

Вместо путешествий в отдаленные страны, на что так жадно кидаются многие, приляг к лужице, изучи подробно существа — растения и животных, ее населяющих…

К. Ф. Рулье, 1851

* * *

Ученье — нелегкий жизненный процесс, а жизнь без ученья — тягостна… Будучи педагогом, учитель истории Малхаз Шамсадов прекрасно осознавал этот постулат, и тем не менее не сиделось ему за партой; то ли стыд, то ли еще что, гнали его, вроде уже взрослого человека, от класса, где и учительница английского языка гораздо моложе него, да и одноклассники, юноши и девушки со всего мира — ему в дети годятся.

Учеба платная, хочешь — ходи, хочешь — не ходи, никому дела до тебя нет, и посему, изредка посещая занятия, Малхаз выучил только несколько фраз, которые помогали ему в кафе или в магазине.

В благодатной Англии проблема одна — деньги. У Шамсадова этой проблемы нет: то мать, то братья, то даже отчим, будто соревнуясь, присылают ему валюту на счет. Живет он в маленьком, уютном городке Пуле, в двух часах езды от Лондона, на берегу океана. После кошмаров Чечни — Англия просто рай, однако Малхаза тянет в родные горы, тоска и одиночество изъедают его; кругом много людей, и все улыбчивы, да излить душу не с кем, как немой среди говорящих манекенов, и пора бы освоиться, ан нет, обошел он всю округу, насытил свое природное любопытство и все — чужое благоденствие опостылело, окружающие стерильность и порядок создают мир иллюзий или иллюзию мира. А Малхаза тянет домой, и никто не поймет, как ему здесь муторно, несносно: по ночам постоянно снится печальная бабушка, днем грустит об Эстери. И если две эти женщины, как говорится, под Богом ходили и ходят, и вроде Бог им судьбу предписал, то третья его женщина — Ана с картины — это плод его собственного художества, он должен был позаботиться об ее судьбе; да не смог, подкачал, значит, недостойным стал, а иначе как, ведь как ни пытается — ничего не выходит, не может он даже начать вновь изобразить на полотне Ану. Уже все для этого сделал, понакупил столько и необходимого и лишнего, такого, о чем в Чечне даже не слышали; ну пиши, валяй, ну делать-то все равно нечего, раз не учишься, — да не просто все: он не может. Никак не может! Даже не знает, с чего начать, а начинает — «курица лапой», будто кисточку впервые в руках держит, и никакого порыва, страсти, вдохновения! Да, он хочет ее нарисовать, он хочет ее видеть, но, увы, это стало ему недоступно, и от этого совсем ему плохо; все три любимые женщины разным образом покинули его. Да, слава Богу, пустот в мире не бывает — другая, не менее, если не более родная женщина прочно и ныне навсегда, с полным основанием, заняла эту нишу, и знает Малхаз, что мать любит его даже пуще остальных детей, чем вызывает в разной степени ревность последних. И Малхаз по-своему любит мать, и нет у него вроде ближе на земле человека, и, тем не менее, что-то не то, нет той близости, сыновьей любви, тепла, и это не от того, что без матери вырос или держит злобу, что в детстве бросила, завела другую семью — нет, отнюдь нет; дело в другом, в более потаенном, и хоть и родная она мать, но иная, чем он, иной, более прагматичной, деловой закваски. Все, в первую очередь второй муж, у нее под пятой, и это не ущемление чьих-либо прав или позиций, нет, это холодный расчет во всем, и весь этот расчет направлен только на благополучие и процветание ее семьи. А что тут плохого? Однако Малхазу не по душе эта «слюнявая» опека, эти еженедельные послания из Москвы — руководства к действию, и лишь действие одно — первенец, уже не молод, должен жениться, и жениться не просто так, а на той, кого она, любящая мать, выберет, а выбирает она с толком, с расстановкой: чтобы красивой была, да стройной; конечно, не на голову выше низенького Малхаза, но и не ниже (породу улучшать надо); чтоб и тейп²⁶ был и тукум²⁷, не из босяцкой семьи, желательно с гор, а не с равнины; ну и, конечно, все предыдущее можно откорректировать — ведь вкусы различны, идеальных нет, а вот достаток — значит уважение — у сватов должен быть, иначе не ровня, и нечего красотой стращать, она нынче есть, завтра — нет, а дети пойдут — и в обеспеченной семье мир да любовь будут.

Словом, стройной логики в письмах матери нет, но цель вроде ясна, и фотографий столько накопилось, что Малхаз уже путается, какие поручено порвать, какие обратно выслать, а какие под подушку положить и ждать, пока сердце, правда, материнское, достойную из достойных выберет.

Жалко Малхазу этих девчат, понимает он, что война, что Москва не Грозный, и как иначе чеченским девушкам замуж выйти, но не может понять он свою мать — кого, а точнее чего она в конце концов хочет?

Так прошло несколько месяцев, наступили рождественские каникулы. Почти все учащиеся разъехались по домам. Шамсадову ехать никуда нельзя. Зима в Англии, да еще на побережье, очень сыра, скучна, дождлива. Совсем было затосковал он, оказывается, школа и ее обитатели уже стали близкими, и тут радость — мать вылетает к нему, да не одна, а с хорошей новой подругой, и главное, с ними дочь! И это не все. Оказывается, еще одна достойная дочь учится в Лондоне, в очень престижном вузе.

Первую звали Роза. С нею, а вернее, с нею вслед за двумя мамашами, Малхаз обходил за два дня почти все центральные магазины Лондона. Вечером, в гостинице, Малхаз валился с ног от усталости, а мамаши в соседнем номере все еще обсуждали, что они накупили, что еще предстоит, что по глупости не взяли, что — наоборот — зря, в общем, хлопотный отчет за день, то же должен сделать и сын. Уже заполночь повелительный стук в дверь.

— Ну, как? — в дверях, подбоченясь, мать.

— Отличный костюм! — сонно протирает сын глаза.

— Это понятно — деньги какие! А я о дочери.

— Ну-у-у! — зевнул Малхаз.

— Ладно, не торопись, еще вторую посмотрим, и будем решать.

Вторую звали Лиза. Тоже молодая, и, сразу видно, очень умная девушка, в очках: уже оевропеизировалась, в штанах, говорит на многих языках, но с чеченцами, в отличие от матери, только на чеченском. Лиза будущий юрист, мечтает о карьере, без излишних комплексов. Она вызвалась быть гидом, и несмотря на молчаливое сопение матери, повела «оценивающих» ее не по магазинам, а по музеям, историческому центру Лондона и под конец пригласила в шикарный ресторан, где после наводящих вопросов матери Лиза весьма деликатно ответила, что у нее уже есть парень, с ней учится, чеченец; мнение родителей есть мнение родителей, а жить и выбирать ей самой. На что мать, разумеется после расставания, постановила: «Дура!» — и еще хлеще, так что даже Малхаз поморщился.

В общем, обе девушки внешне не очень, да Малхаз трезво понимает: их молодость — уже красота, и он тоже не ахти какой, но как с одного взгляда взять и жениться? Впрочем, все разрешилось проще. С Лизой ясно — «дура», а вот Роза ничего, да ее мать оказалась «дурой и сплетницей», да и вкус у нее колхозный, недаром говорят, что человек только в пути познается.

— Короче! — под конец констатирует мать. — Эти все и не похожи на чеченок, тем более на горянок! Иначе и не поехали бы в Лондон, на смотрины! Ишь, до чего дошли! Лишь бы я их дочь взяла — на все готовы!..

— Разве ты их берешь? — съязвил сын.

— Не пройдет! Меня не обведешь! — будто бы не слышит мать. — Фу, Бог миловал!.. А для тебя, сынок, в Москве есть достойная кандидатура, и смотреть не надо, — тут называется общеизвестная среди зажиточных чеченцев фамилия.

— Так на кого смотреть не надо? — не без иронии спрашивает Малхаз. — На фамилию или на дочь?

В крайнем недовольстве сузились губы матери, с прищуром, искоса долго всматривалась она в первенца.

— Что-то не нравится мне твой тон! Или я для себя стараюсь? Столько денег потратила, на край света с невестами примчалась!

— Я знаю твою заботу, — стушевался сын и, пытаясь оправдаться, выдал ляпсус. — Просто ты как-то говорила, что эта богатая, то есть известная семья — несносно тупа, и вообще туманного происхождения.

— Чего?! Я? Про них?! — и далее посыпались возмущенные междометия. Конечно, любимый первенец «дураком» не стал, но вышло еще хуже. — Ламро²⁸, — что было странно слышать от матери того же рода.

Словом, между матерью и сыном сложилось явное недопонимание, а точнее недовольство сыном.

— Будешь слушаться, или живи, как знаешь… Не маленький, — был последний вердикт, и даже в аэропорт, провожать ее, она Малхаза не пустила. Правда, в ту же ночь позвонила из Москвы и уже плакала, просила простить ее вспыльчивость: она больна, много забот, одна за всех не успевает, а он ей так дорог, столько лет она по нему тосковала. Следом позвонил старший из сводных братьев и почти грубо потребовал больше не расстраивать их мать. Ансар, главный спонсор его обучения, вообще не позвонил — Малхаз подумал: вслед может быть и финансовый бойкот. Но он особо не переживал, доселе жил расчетливо, на счету еще приличные деньги. А тут и жизнь коренным образом поменялась.

После Нового года в школе новый набор, много студентов из России, среди них ровесник Шамсадова — Игорь Мельник; по тестированию попадает в класс начинающих — значит в тот же, где до сих пор Малхаз.

Узнав, что Малхаз чеченец, Игорь, не задумываясь, назвал происходящее в Чечне варварским бизнесом, идиотизмом, чем сразу же покорил кавказца. Они сблизились, подружились, каждый день вместе обедали, и тогда к ним присоединялась красивая особа — любовница Игоря. Спустя две недели красавица исчезла, Игорь заключил: «В лес с дровами не ездят», а еще через две: «Англичанки Богом позабыты, а редкие шедевры его не понимают… Скука, тоска!». Следом Игорь предлагает Малхазу жить вместе: оказывается, еще из Москвы он арендовал просторный двухэтажный дом, где всего одна бабуля-хозяйка.

После мрачной комнатушки — два на два — Малхаз блаженствует: они вдвоем занимают просторный этаж со всеми удобствами, и никаких стеснений. Игорь предприимчив, эрудит, занимается весьма экзотическим бизнесом — поставляет в Россию и страны СНГ бананы и другие, как он выражается, «обезьяньи продукты». С раннего утра он звонит по всему миру к своим партнерам, и на каком-то эсперанто, а более пальцами, что до умора смешит Малхаза, общается то с Африкой, то с Латинской Америкой.

С важностью взрослых только ко второй паре занятий является этот тандем. И только одну пару часов они могут высидеть, а потом обед по-русски, легкая прогулка и ланч по-английски, вечерний «сон-дренаж», и вновь маленький ресторанчик — Игорь любитель восточной кухни и шотландского виски, к полуночи — боулинг, паб, под утро они выходят из дискотеки. И так жизнь прекрасна три месяца, а там Игорь преждевременно срочно улетает — проблемы в Москве.

Малхаз возвращается в свою прежнюю стесненность, и не только жилищную, но и финансовую. А вскоре ожидаемое — срок визы истекает, и еще не совсем, но тоже ожидаемое — Ансар не желает более проплачивать обучение, на то веский и справедливый аргумент: Малхаз за девять месяцев так и не освоил английский язык, не говоря о компьютерных курсах.

Казалось бы, все к лучшему, он наконец-то освободился от принудительной опеки и может спокойно умчаться домой. Но где этот дом, и кто его там ждет? В Чечне еще продолжается война, в Москву нельзя, а более ему и деваться некуда; он действительно дурак, по крайней мере дурака провалял, теперь жалеет, зависть гложет, видя, как «щебечут» чисто по-английски те, кто с ним начинал. Да и что таить, главный-то аргумент другой: соблазняет, ой как соблазняет европейская цивилизация, и кажется: а чем и мой народ хуже? А жить только так хочется, вот только бы в кругу своих сородичей! Нет, нельзя так позорно бежать, надо освоить азы благоразумного общества и всеми силами постараться, конечно, не все, но лучшее и приемлемое из этого перенести на родной Кавказ.

Задним умом все мы крепки — получил Малхаз официальное уведомление: мол, погостил и хватит, или доплати и вкушай наше щедрое, пожалуйста. От строгого предписания он в восторге удивлен — без словаря все понял, и вроде не учился, а тем не менее жизнь в среде заставила автоматически многое уяснить. «Еще чуть-чуть, и бегло бы заговорил», — сожалеет он, собирая жалкие вещички. Уже проработал маршрут: Лондон — Стамбул — Баку или Тбилиси; как раз на этот авиаперелет у него остались деньги, а далее как Бог даст, а скорее всего — всухомятку и пешком, напрямик через перевал Шатили — там земляки помогут.

Малхаз уже собирался покупать билеты, а тут непредвиденные расходы: на заключительный банкет, на групповые фотографии, какой-то должок по жилью и телефон — в итоге и до Стамбула он не долетает. Он в смятении: это страшная ситуация, застрять в чужой стране без средств к существованию.

Просить у матери совесть не позволяет — сам виноват, не ценил. После нелегких раздумий на авось набрал Москву, Мельника. К Игорю от скуки он много раз звонил, лишь дважды удалось поговорить. Связь была односторонней, и только по служебному номеру через секретаря (домашний не дал), и Игорь оба раза хоть и был вроде рад и приветлив, но немногословен — то у него встреча, то совещание. На сей раз Малхазу повезло, вновь общие фразы, восторженные воспоминания; и слыша, что Игорь собирается прощаться, Малхаз скороговоркой выпалил просьбу — тысячу долларов в долг, и в конце уже совсем увядшим голосом:

— Игорь, только не знаю, когда верну, и верну ли вообще… я направляюсь в Чечню.

— М-да, — по-деловому сух голос Игоря, после нелегкой для Малхаза паузы. — Надо ли туда соваться, там беспредел?

— Больше некуда, — уныло.

— М-да! Дело дрянь!.. Я о том, что ты в Чечню. А насчет денег не волнуйся, нет проблем, и еще, ха-ха-ха, помнишь? «если хочешь потерять друга — дай ему в долг». Так что по-дружески помогаю… это, так сказать, мое маленькое участие в этой общей беде. А ты звони, всегда звони, оставляй секретарю сообщение, и запиши еще один телефон… Береги себя! Обнимаю! Мы еще погуляем, обязательно, и в Москве и в Чечне!

Через день деньги поступили, и гораздо больше — тысяча фунтов стерлингов.

Чего-то выжидая, а может, выгадывая, мать до конца не верила, что Малхаз уедет на родину; узнав о билете, заплакала, умоляла остаться, обещала, что готова любые суммы высылать, пока война в Чечне не закончится. В последний раз Малхаз позвонил ей перед самым вылетом — в трубке истерика, но ему вся эта благодать надоела — он хочет домой. Пусть бомбят — зато он у себя, в родных горах, где раздолье для души, и небо ближе, где он первым делом посетит могилки дедушки и бабушки, где он выяснит судьбу Эстери и где, быть может, а этим он страшно страдает, сможет наконец-то восстановить утерянный портрет Аны.

С этими помыслами он взлетал, шестичасовой перелет растянулся, он никогда не засыпает в транспорте, а тут вдруг что-то случилось, будто попал в другое летоисчисление!.. Стоит перед ним печальная Ана, вся в слезах, и корит: «Ничему ты не выучился. А я в тебя верила… Теперь как ты меня спасать будешь? Или тоже бросишь, и еще тысячу лет я буду страдать, как и Родина наша?.. Найди меня, схорони, как положено, и я, наконец-то, обрету покой, а вместе со мной и вся земля наша».

— Вот я и лечу к тебе, в наши горы, Ана!

— «…Да, Малхаз, я в горах, совсем рядом всегда, но найти меня ныне не просто — времена другие, требования не те… Попытка изолироваться от перемен в горах — самоубийственна. Самодовольство, надменность, успокоенность — как сейчас, наказываются недремлющими конкурентами и соседями. Сегодня идет разделение между сведущими, готовыми к переменам, мыслящими глобально, и теми, кто стал жертвой традиций, предубеждений, косности, ненависти к переменам… Малхаз, ты, в отличие от многих, пытаешься докопаться до истин нашей истории. Не останавливайся, всегда иди, всегда учись, и тогда ты найдешь меня, избавишь нас всех от не прекращающегося в веках ига… Или ты ничего не хочешь, устал, соскучился, боишься трудностей, не хочешь спасти меня?»

— Хочу, хочу… но как?!

«Учись!.. Ты познал историю, сделал правильные выводы — первый шаг… Осталось всего два… В мое время источником богатства, жизни и, что всегда важно, информации — были караванные пути и обслуживающие их караван-сараи. Ныне это Интернет — всемирная паутина, компьютеры и всевозможные их программы. И наконец, третий, во все времена — языки, зная языки, и сам не заблудишься и других на правильный путь выведешь… ко мне тропинку найдешь… Научись спасти меня! Прошу тебя, учись! Через поля, моря, горы знаний — лежит путь нашего будущего! Спаси меня, себя, весь наш Кавказ!»

— Леди и джентльмены! Через двадцать минут наш самолет приземлится в Стамбуле.

Малхаз очнулся, прильнул к холодному иллюминатору. Во всю ширь взгляда огни, огни; ведь это бывший Константинополь! А между огнями глубокая чернь, всасывающая его сонный взгляд. Это и есть Босфора пролив. Та же мгла, те же звезды, то же море, то же лето… а может, и Ана еще здесь, одинокая, в лодке, еще боится оторваться от дна. «Боже! Вот она… точно… я вижу эту лодку!»

…Все еще в наваждении, рассеянно глядя под ноги, Шамсадов только ступил на турецкую землю, как кто-то по-свойски, от чего уже отвык он, схватил его за рукав:

— Ты Малхаз Шамсадов? — чеченский язык, незнакомая широкая улыбка в свете неоновых огней.

Без каких-либо проволочек его быстро вывели через VIP-зал, на роскошном лимузине ехали около часа. Повеяло прохладой и соленостью моря, на берегу роскошный мраморный особняк, фонтан, парк. «Дворец Феофании» — подумал Малхаз. Много земляков, знакомые по телевизору лица лидеров революции. Тема одна — война в Чечне. Оказывается, предатели те чеченцы, что живут в Москве и по всей России.

— Хватит делить народ, и так нас мало, — не сдержался учитель истории. — И вообще, я думаю, оценку событий надо делать не здесь, сидя у теплых берегов, а только будучи там, в пекле событий.

— Ишь ты, какой прыткий! — еще больше скосились глаза обоих лидеров, так что непонятно, куда они смотрят и что реально видят. — А ты совсем далеко к христианам забрался, аж в Лондон! Хе-хе-хе!

Кровью зардело лицо учителя истории, забарабанило в висках, в плечо что-то ударило, сжались кулаки, и он вспомнил это яростное, бесшабашное отчаяние, когда пошел за «крепышом» в рукопашный бой.

— Я… я, — не находил он в гневе нужных слов.

— Успокойся, успокойся, — кто-то из близсидящих погладил Шамсадова по руке.

— Я! — вскочил он. — Вот смотри, смотри! — и он разорвал штанину, а следом пуговицы сорочки, обнажая еще иссиня-бурые раны на ноге, груди и в предплечье.

— Вот, вот где я был! — орал он. — Пока вас, засланных казачков-шарлатанов, чуть ли не с почетным караулом провожали из сданного вами разбитого Грозного!

— Что?!

Начался гвалт вскипевших темпераментов. Были и здравомыслящие, Шамсадова проводили в отдельную спальню. «Вот и встретился с земляками!» — нервно ворочался он в роскошной кровати, пока не услышал ласкающе-манящий волнообразный шум сквозь надоедливое жужжание кондиционера.

Он осторожно раздвинул бархатисто-увесистую, на ощупь рельефную портьеру. За стеклом во всю ширь фосфоресцирующей россыпью блещет в волнах морских спелая луна. От простого нажатия дверь легко открылась: — «Да, — язвительная мысль, — а в „освобожденной“ Чечне эти лидеры свои замки обрешечивали». Под легким навесом мраморная, озелененная по бокам терраса со скамейками, ступеньки тонут в волне. «Еще бы античные статуи — и точно дворец Феофании». И уже без зависти, а скорее с горечью: ведь не знают эти революционеры уроков истории: свой берег подмочили, на чужой переступили, так и будут без своей родины-опоры на одной ноге стоять, пока вывезенные капиталы не кончатся, новым хозяевам будут служить, пока в утиль не сдадут, либо предадут забвению, а детей, от многих жен, приголубят, дадут свой паспорт, и вырастут они уже «турками»…

После вируса кондиционера воздух у моря свеж. Хлесткие волны не дают обмыть руки, так и норовят всего оплескать, того и гляди с собой в глубь заманят. «И как это Ана решилась в это убийственное, мрачное безбрежье броситься? Какую надо иметь силу духа, чтобы броситься в пугающую стихию, в поисках смерти или свободы?!… А смог бы я?» — тягостно думал Малхаз, и от одной этой мысли его тело дрожало. Ему казалось, что Ана все еще плавает в море, глядит на него, ждет, надеется.

— Смогу, смогу! — злясь на себя, зашептал он, сжимая кулаки будто в атаке, ступил в враждебное, холодное море; хлесткая, жесткая волна ударила в грудь, пушинкой вышвырнула из своей стихии, ударила головой о каменные ступеньки, и, еще постанывая от боли, он еле приходил в себя, когда явственно услышал уже знакомый голос: «Не ищи, мой друг, примитивных путей, не бросайся дикарем в пекло: взвешенный разум, а не эмоции варвара, познание мира, а не отрешенное существование в нем, шаг вперед, а не оглядывание вспять!».

* * *

Знакомый запах, теплое дыхание и нежное прикосновение пробудили Малхаза. Мать в умильных слезах, за ее спиной улыбающийся Ансар, чуть позади отчим. В настежь раскрытые окна доносится раскатистый гул прибоя, солнце уже высоко, ближе к полудню.

Мать рассыпалась в благодарностях перед хозяевами роскошного дома, от еды отказалась, и уже выезжая с территории, сплюнула в окно:

— Вот ублюдки! В Чечне что наворотили, а здесь хоромы с гаремами возвели.

Это мнение, с разной интонацией, поддержали муж и Ансар, только Малхаз безучастно глядел в окно. В данный момент уже должна была начаться регистрация его рейса на Баку, и никто не смог бы свернуть его с этого пути домой, если бы не эта ночь, проведенная у пролива Босфора. Теперь Малхаз осознал, что это был «примитивный» путь, а домой, в воюющую Чечню, надо возвращаться достойно вооружившись, и не автоматом, а, как сказал классик, полнотой знаний, накопленных человечеством. Только это, он теперь уверен, спасет благодатный Кавказ от периферийного прозябания…

Ему предложили на любой срок остаться в Турции, но Малхаз попросил помочь вернуться в Англию, там так нужный ему теперь язык и лучшие компьютерные курсы.

— Малхаз, — оставшись наедине, встревоженным голосом говорила мать, — нас, чеченцев, в Москве власти сильно прижимают, копейки заработать не дают. Твоему отчиму тяжело… так что какая разница, где учиться… Ну, поучился год в Англии, а теперь в Турции поучись. Здесь и дешевле, и земляков много… И главное, ты уже не молод, давно пора жениться… Я нашла невесту — просто чудо, и семья замечательная. Посмотри на фото… тут она не совсем удачно вышла, а в жизни такая красавица!

Пригорюнился Малхаз, аж зубы заболели, не знал он, как ему быть, на сей раз артачиться не мог; уступить воле матери — все помыслы насмарку. Растерянность и смятение воцарились не только в его голове, но видны были даже в движениях, во взгляде и в разговоре. На помощь пришел Ансар.

— Не волнуйся, брат, — обнял он Малхаза, — я помогу… только зря не трать время и деньги, не до этого нам сейчас, сам знаешь — война, и она всюду над нами довлеет.

— Помоги, помоги! — ткнулся Малхаз в братскую грудь высокого Ансара, наверное, впервые истинно уяснив, что такое брат. — Мне очень надо… помоги!.. Я в долгу постараюсь не остаться.

— Хе, — крепче обнял старшего брата Ансар. — Какие долги между братьями? Только учти, былой щедрости не будет. Не дают нам работать, бандитами обозвали, партнеры услышат, что чеченец — будто от прокаженного шарахаются… Изгои мы, а выжить надо, так что учись, для себя учись, а мне ничего не надо, меня родители вовремя выучили, в любой точке мира, где есть компьютеры, свой хлеб найду.

— В Чечне компьютеров нет, — горько усмехнулся старший брат.

— Значит, надо, чтоб были.

Улететь в Англию оказалось непросто — не дают визу. Стали оформлять документы, что он участник сопротивления, раненый беженец, преследуется российскими властями. Оказалось, что этими делами, то есть связью с российским посольством, как и в Чечне, заправляют оскорбленные Малхазом лидеры революции, живущие во «дворце Феофании». В результате едкие слова, презрительное отношение, стопор. Через две недели пустых хлопот Малхаз, по подсказке сведущих людей, позвонил к директору школы в Пуле. Малхаз только поздоровался, а потом объяснялся на английском Ансар. Все оказалось проще, цивилизованнее: на третьи сутки Шамсадов уже вылетал в Лондон.

Вновь была ночь, вновь он прильнул к иллюминатору, ища пролив Босфор, однако на сей раз за окном сумрачность, тучи, хлещет дождь, и Малхаз только видит в окне свое грустное отражение, уже четкие ложбинки обозначились на лице, сединой пробился волос, а уголки губ, некогда всегда вздернутые, теперь сникли, отражая печаль: война на родине — война в душе, где бы ты ни был. И теперь учитель истории понимает, что Чечня и чеченцы, по большому счету, никого не интересуют, просто планомерно, как учит исторический материализм, подставили еще не окрепший после депортации, неопытный, подавленный, малочисленный и амбициозный народ. И теперь к этой жертве слетелись хищники, и каждый хочет урвать свой кусок, для приличия прикрываясь гуманными лозунгами… Чечня в эпицентре, где столкнулись не какие-то национальные или иные принципы, а глобальные экономические интересы не только сверхдержав, но даже разных цивилизаций… А народ? Ну, сколько их было, и не стало. Как, к примеру, та же Хазария… Однако не спасаться летит учитель истории в Англию, а спасать, надо в ногу идти со временем, в котором живешь, если не хочешь остаться на обочине или в канаве цивилизации. И неужели этот маленький, щупленький человек, жалкий, по сути, бездомный, несчастный учитель истории, живущий если не подаянием, то на иждивении точно, способен кого-то или что-то спасти?

Над этим думает он сам, сам в угнетенной тоске, абсолютно не верит в эту миссию, и тем не менее, самолет его стремительно возносит ввысь, во мраке туч лайнер трясет, кидает то вниз, то вверх, но вот чуточку прояснилось, еще светлее, светлее, и чудо лунной ночи, бесконечное множество звезд, они манят к себе, и не хочется более ныть, хочется жить, если не блестеть, как звезда, то хотя бы мерцать во благо родного Кавказа. И от этих мыслей его блеклое отражение в иллюминаторе то ли оскалилось, то ли слегка улыбнулось… Нет, надо жить только с улыбкой, а иное выражение лица отражает иные помыслы души! Вперед, Малхаз! Учись. Это никогда не поздно!

Повторное пришествие в Англию в корне отличается от первого. Новый школьный набор — совсем ребятня, и в классе Малхаза есть ученик моложе его на двадцать лет. Ныне эти обстоятельства мало волнуют Малхаза, он полностью поглощен изучением английского языка.

Англия страна дорогая, и Шамсадову денег теперь не хватает, масса непредвиденных расходов по приобретению учебников, тетрадей и других сопутствующих учебе товаров. Живет он впроголодь, питается всухомятку, так что довел себя до изжоги. Пул — городок приморский, и летом прилично оплачиваемой работы для студента-иностранца — навалом, однако Малхаз не может отвлекаться, у него строгий распорядок дня и ночи, полная концентрация на языке. По стимулирующей методике обучения каждые две недели контрольный тест — преподаватели поражены: Малхаз «перешагивает» через ступени и уже по знаниям переведен в высший класс. В середине августа самый сложный контрольный экзамен, который будет продолжаться шесть часов. Малхаз сильно волнуется, в голове полный сумбур от напичканного лексикона, сложной грамматики и орфографии. Имея преподавательский опыт, он до экзамена принял верное решение: два дня полностью отдыхал и впервые купался в море, отдыхая.

И все-таки мандраж перед экзаменом вновь усилился, и только увидев контрольные тесты, он максимально мобилизовался. Вскоре стало легко — к годовщине пребывания в Англии все уложилось в стройный порядок; он даже невольно улыбнулся и словно играючи, всего за пару часов решил предложенные задания; еще час для надежности перепроверял и, удивляя учителей, за два часа до окончания экзамена сдал свои листки.

Через три дня на доске объявлений в фойе вывесили итоги: Шамсадов в списке первый, напротив — высший балл, тысяча из тысячи, и красным — «превосходно».

В тот же вечер Малхаз звонит в Москву, специально впервые заговорил с Ансаром на английском, брат в восторге, даже поражен. Затем трубку берет мать и сообщает радостную новость — в Хасав-Юрте Россия и Чечня подписали мирный договор, война закончилась, все российские войска выводятся с территории Чечни. От своих успехов и этой новости Малхаз в душе ликует, а потом вспомнил все, кто, как и где воевал и воевал ли вообще, и кто, как он, даже ползком, не мог выйти из окруженного Грозного, а кто уходил как при параде. «Нет, что-то не то, не то. Игра! — анализирует Малхаз. — Кошка с мышкой играет, издевается, продлевает агонию одних, блажь других!» А мать уже требует, чтобы Малхаз возвращался в свободную Чечню, как раз туда уже выезжает нареченная ею невестка; откладывать некуда, первенец под старость идет, бездетный — скоро будет свадьба, и только в родовом селе, в горах; мать покажет, как она любила и любит сына, а то до сих пор твердят остолопы, будто она бросила малолетку Малхаза, выскочила замуж.

Ой, как хочет Малхаз домой, ой как хочет; и кто бы знал все эти страдания на чужбине. И теперь согласен на любой жениться, лишь бы дома быть, и семью иметь, и детей растить, и в своей школе хоть бесплатно учительствовать. Однако никто не знает тайн его души, его сердечных чаяний, что живет он в двух измерениях: современном — визуально-реальном и в другом, не то чтобы в прошлом, но в каком-то исторически-виртуальном, то ли выдуманном им самим, то ли извне навязанном, а, впрочем, для него ныне это не играет никакой роли, ибо он, или ему, кто-то уже определил цель, есть задачи, есть этапы, и по «наставлению» остался последний — изучить «оружие современности», компьютер.

Изначально с этой же целью и прислал Ансар Малхаза в Англию, да теперь ситуация изменилась, и, вторя матери, Ансар тоже настаивает, чтобы старший брат возвращался в свободную Чечню, а в Чечне компьютер не нужен, там и электричества-то нет. На робкие просьбы Малхаза о продолжении учебы последовал финансовый бойкот, это факт непреодолимой силы. Тем не менее, Шамсадов настойчив, и директор школы, что весьма благоприятно, дает рекомендательное письмо на курсы компьютерного программирования. Учитывая это и то, что Шамсадов беженец из Чечни, ему во всем идут навстречу и даже дают скидку в оплате, и все равно сумма столь велика, что он падает духом. Конечно, как и многие студенты, можно и вроде нужно устроиться на какую-нибудь малоквалифицированную работу, но, как иностранец, он в лучшем случае сможет зарабатывать только на свое существование, но не на сверхдорогостоящее обучение.

Несколько дней Малхаз уныло бродил по городу, по многолюдной набережной; вариантов не было, надо возвращаться, и тут случай, вроде бы заурядный, решил его проблему. На набережной каждый день пожилой импозантный господин, вероятно, профессиональный художник, и несколько молодых людей, судя по всему, его учеников, вот уже два-три дня пытались изобразить на холстах окрестный пейзаж. Из любопытства Шамсадов каждый раз подолгу следил за творчеством мастера и его учеников. С одной стороны, в нем постепенно возгорелась словно уже утраченная страсть к рисованию, с другой — он отвлекался от своих горестных мыслей, поглощаясь замыслом картины, и с третьей — ему было смешно от прямолинейности вроде бы маститого художника — тот пытался просто копировать природу, что крайне примитивно, без души; и главное, линии, что видит объемный человеческий глаз, не так должны ложиться на плоский холст; и учитель это же, выучив по теории, объясняет ученикам, да сам как следует отобразить не может.

Разумеется, Малхаз теорию рисования не проходил, у него более глубокие познания — они от природы, Богом данный дар, и он, стоя в толпе восторженных зрителей, не удержался, решил дать совет:

— Простите, мне кажется, что не такими линиями и тонами надо бы отобразить это движение… и дух картины изменится…

Добродушная улыбка вмиг сошла с лица англичанина, он глянул свысока на советчика и презрительно хмыкнул. Малхаз ничего не ответил, знает: англичане деликатны до поры — а по нужде иностранца так оштрафуют, еще упекут, глазом не моргнут, что дикую Чечню и Россию вспомнишь. Но злость и обида гложут, надо же как-то кавказцу ответить. Тотчас направился Малхаз в уже давно известный ему художественный магазин-салон, взял на прокат мольберт, купил краски, кисточки и всякое другое, а сам боится, помнит, что год назад даже кисточку не смог в руки взять, когда Ану попытался перерисовать, и теперь испытывал гораздо большее волнение, нежели неделю назад перед экзаменом. Это тоже был экзамен, но экзамен перед самим собой, он бросил вызов, прежде всего, самому себе.

В стороне, чтобы никому не мешать, установил Малхаз свой мольберт, заметил, как в язвительной гримасе скривилось лицо художника. Еще раз, очень внимательно, всмотрелся Шамсадов в прибрежный вид, а руки все дрожат, губы шепчут Богу о помощи. И только он натянул холст, взял в руки карандаш и сделал первый штрих, как вмиг все улеглось, страх прошел, вернулась уверенность, а с ней — вдохновение.

Любое творение — это, прежде всего, абстракция, это идея и душа! Нельзя копировать все как есть, получится бездуховное отражение, просто голая фотография. А в творении нужен фокус — чувственность картины, средоточие разума, жизни, движения. И линии должны быть плавные, изогнутые, змеевидные, а волны, как огонь, пирамидальные, устремленные ввысь. И резких красок не должно вовсе быть, а только переходящие полутона, расплывчатые тени, будоражащие фантазию и мысль!

В бухте было пришвартовано множество яхт, но Малхаз решил изобразить лишь одну, стоящую чуть поодаль в гавани на якоре трехмачтовую белоснежную красавицу. В первый день он к холсту даже не прикоснулся — делал наброски карандашом на бумаге. И почему-то захотелось ему, чтобы бухта бурлила и яхта на волнах качалась, чтоб ветер был, и гнал облака и море, и теребил одежду людей на берегу.

Только на второй день взялся Шамсадов за кисти, побежали игривым задором яркие краски на холсте. К обеду обозначились контуры картины — а за спиной толпа зевак. К вечеру к последним присоединился и «мастер» с учениками.

— Откуда же волны, ведь море спокойно? — не удержался художник.

— Будут! — улыбался Малхаз, ему творилось, кисти будто сами бегали по холсту.

А к вечеру, как нередко бывает в Англии, нагрянула с океана тяжелая туча и стал накрапывать мелкий дождь. Сами зрители одолжили зонт у кафе-мороженое и укрыли под ним нового художника.

И хотя говорят, что на свете чудес не бывает, так это только говорят, а чудеса сплошь и рядом: на третий день, когда картина была уже почти завершена, заштормило море, прилетели кучевые облака, а яхта так и закачалась, как ее Малхаз изобразил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

26

Тейп (чеченск.) — род, племя

27

Тукум или тухум (тюрк.) — то же самое

28

Ламро (чеч.) — горец