Скитники

Камиль Фарухшинович Зиганшин, 2023

СТАРОВЕРЫ… Всякое слово о них вызывает неподдельный интерес. Есть в этих людях нечто сильнее мускулов. Это «нечто» – сила ДУХА, позволяющая совершать невозможное. Это про них губернатор Восточно-Сибирского края Трескин после первой же инспекционной поездки написал: «…они и камень сделали плодородным».В романе «Скитники» рассказывается о староверческой общине, зародившейся в Ветлужских лесах во второй половине ХIХ века, одолевшей долгий, трудный путь через Урал, Сибирь и обосновавшейся в Забайкальском крае; оттесненной затем в глушь Алданского нагорья и хоронящейся там по сию пору. Книга написана сочным, живым языком и, благодаря увлекательному сюжету, читается легко, с неослабевающим интересом до последней страницы.

Ветлужский монастырь

Как-то в затяжной июньский вечер у хижины отшельника остановились две ладно сработанные повозки. В сумеречной тишине было слышно, как пофыркивают, отмахиваются от назойливых комаров лошади. К вышедшему на порог хозяину обители приблизился, снимая на ходу с головы остроконечный куколь, крепыш лет девятнадцати, с проницательными, серыми глазами. Назвался схимник Маркелом. Сопровождавшие его возницы стянули с лохматых голов ермолки и учтиво поклонились старцу.

Люди прибыли к Варлааму с милостивой просьбой от почитаемого в округе настоятеля потаенной староверческой пустыни князя Константина приехать к нему по неотложному делу, непременно захватив лекарские снадобья.

Пустились в путь, забрав и Никодима, затемно, под шепот начавшегося мелкого, въедливого дождика. Сразу погрустневшие деревья понуро склонили отяжелевшие от влаги ветви. Узкую, извилистую, едва заметную ленту дороги, вьющуюся по глухому лесу, то и дело пересекали бугристые корневища вековых елей. Порой она съезжала в болотистое мелколесье, где колеса вязли во мхах, усеянных кустиками клюквы. Однако сильные, откормленные лошади и там тянули ровно, без надсады. Варлаам с одобрением отметил, что возницы не хлестали коней, хотя у каждого на руке висела сыромятная плетка. Понятливые животные и без принуждения старались вовсю.

На пологой хребтине дорогу путникам пересекли лоси. Они остановились, повернув головы в сторону обоза. Слабые зрением, сохатые долго водили мордами, всматривались в нечёткие силуэты и, разглядев наконец в пелене дождя людей, пустились наутек иноходью.

Довольно часто поднимали с ягодников дичь: то тетеревов, то глухарей. Шумно ударяя крыльями, они отлетали поглубже в чащу и, рассевшись на ветвях, покачивались, сторожко озираясь.

На следующий день, когда на смену угрюмым, мрачноватым елям появились жизнерадостные сосны, наметилась перемена и в погоде. Тучи, обнажая прозрачную синь, отползли к горизонту. Лес залили снопы солнечных лучей.

Когда путники подъезжали к монастырю, их облаяла косуля.

— Чего это она бранится? — удивился Никодимка.

— Шумим сильно, вот и намекает: потише, мол, надо подле святой обители, — повернулся к нему Варлаам.

Располагалась пустынь в глухом лесу, в удалении от дорог. За стенами из дикого камня блестели свежеумытые луковицы церкви, возвышающиеся над всеми остальными постройками.

Постучали в сколоченные из толстых плах и обитые железом ворота. В ответ предупреждающе залаяли псы, послышалось ржание коней. Через некоторое время глухой голос справился:

— Кого Господь дарует?

— Молви настоятелю: старец Варлаам прибыл.

Ворота отворились. Въехали во двор, покрытый мягкой травой-муравой. Обнюхав чужаков, собаки, чуть покрутившись, позевали, повытягивали спины и забрались каждая в свою конуру. Из приоткрытой двери церкви доносились красивые гласы песнопения.

Маркел, соскочив с повозки, помог слезть старцу и повёл его через двор. Остановились под березами возле крыльца отдельно стоящего здания, соединенного с другими, крытыми переходами. Перекрестившись перед входом, отвесили земные поклоны. Поджидавший их схимник провёл Варлаама в покои настоятеля. Оказавшись в гостевой, старец вновь перекрестился три раза в красный угол, где стояла деревянная божница с образами и висела лампада; сотворил молитву, и только после этого прошел в почивальню.

На кровати полулежал, полусидел, прикрытый огромным медвежьим тулупом, остроносый, изможденный человек, в серой рубахе с воротом, расстегнутым ниже выпиравшего кадыка. Из-под густых бровей на старца внимательно глядели ввалившиеся глаза. Оправив черную, с легкой проседью бороду, больной произнес:

— Прости, отец, что не могу приветствовать тебя должным образом. Благодарствую, что уважил… Молва докатилась, что обладаешь ты даром исцеления от хворей. Покорно прошу, пособи и мне, Христа ради. С весны занедужил. Ломота замучила, да бессонье одолело, а теперь и вовсе сил лишился.

Варлаам, омывши руки и лицо, не торопясь, прощупал, простучал болезного.

— Ваше высокопреподобие, не хворь у вас — то недруги порчу наслали. Вот снимем ее, и силы вернутся.

Старец провел в почивальне несколько часов и вышел оттуда посеревший лицом, еле двигаясь.

— Прошу не входить. Преподобный спит, — прошептал он.

И — диво дивное! — на радость всем игумен со следующего дня пошел на поправку.

Надо заметить, что князь Константин, был весьма многочтим в староверческой среде, и уже немало лет являлся настоятелем монастыря, славившегося особой преданностью первоисточному православию. Не подчинялись здесь ни архиереям⁹ новообрядческой церкви, ни государевым людям.

В стародавние времена, когда после очередного царёва указа «скиты порешить, старообрядцев в новую веру крестить», государевы слуги принялись силой брать непокорных священнослужителей, не желавших признавать «антихристову власть» и, заковав в кандалы, держать их в земляных ямах до покаяния, а упорным резать языки и полосовать тела кнутом, предки князя Константина, не жалея средств, скупали древние святыни, первоисточные рукописи и церковную утварь старой Руси, спасая эти реликвии от поругания. Господь к ним был милостив. Сумели они с верными людьми переправить собранные сокровища в сию глухую пустынь и укрыть в недрах подземных хранилищ.

Выздоравливающего настоятеля после простой снеди, вкушаемой совместно с насельниками монастыря в общей трапезной, Варлаам начал водить на прогулки. Он с первого дня почувствовал в князе родственную душу. А их общая беззаветная преданность идеалам первородного православия и многоначитанность только укрепляли возникшую симпатию.

Побродив по монастырскому двору, они, как правило, уединялись в тихом закутке, в тенистой прохладе берез и чинно перебирая кожаные лестовки¹⁰, подолгу беседовали о жизни святых, их пророчествах и подвигах, изложенных в «Четьи — Минеи¹¹». Особенно дотошно разбирали «Златоструи», «Пролог», услаждая души нескончаемым общением. Иногда и спорили.

Во время одной из таких прогулок разразилась гроза. К ним тут же прибежал Никодим: принес широкую рогожину укрыться от дождя. Под ее защитой собеседники перебрались в келью настоятеля.

— Почтительный у тебя ученик! — заметил игумен. — А то ноне в городе молодые бороды побрили, заветы отцовы да дедовы позабыли.

— Да что бороды… Не в том ересь. Зелье проклятое курить чуть не все принялись. И что хуже всего — за достоинство сей грех выставляют! Срамота!

— Сам-то табак что — такая же божья травка, как и всякая другая, а вот то, для чего её используют это точно, от диавола. И пыхают ведь дымом из уст яко он.

— Вестимо, своеволие и непослушание на Руси от Никона пошло! С той поры народ наш больно слабостям подвержен стал. О будущем не мыслит, страха Божьего не ведает. Что есть — враз пропьет, али в кости проиграет. Иной даже детям родным крошки не оставит. Трудиться своей волей разлюбил. Все из-под палки. Завистливые и вороватые народились. Отступили от догматов истинного православия, и раскололось, растлило наше племя! Встарь на Руси не ведали эдакого воровства да пьянства. Это всё — происки антихриста… До Никона-отступника и церковь была не мятежна, — с болью продолжил настоятель.

— А коснись нас, — живем мы в мире со всеми, зла никому не делаем. Оне сами по себе, мы сами по себе — оставить бы пора в покое наши общины. Так ведь нет, все пуще ярятся щепотники. Теснят, загоняют нашего брата, в глушь трущобную. Кто в лесах непроходимых, кто на островах речных хоронится, кто в пещерах мрачных хоронятся, кто в самые дальние, антихристам не доступные, скиты ушел. А кто и вовсе Рассею-Матушку покинул… Ведь из-за чего в первую очередь воспротивились Никоновым новинам братья наши: это ж надо придумать — кукишем крестное знамение творить! Срам да и только! Как мыслимо такое?! Ведь соединение большого и двух нижних пальцев, символизирует Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа. Прямые указательный и средний пальцы указывают на два естества Христова: божественное и человеческое. И вдруг всё это безосновательно переменили. Запамятовали, что решением Стоглавого Собора 1551 года двуперстие запрещено было изменять под страхом анафемы. Да и сами старые-то обряды были куда праведней¹².

— Что верно, то верно! Самим Христом заповедано двумя перстами крест класть. Щепотью не Богу молишься, а диаволу. Будь ты хоть какой веры, только крестись истинным крестом. Наш народ в делах веры сильно привержен букве и точному соблюдению обряда. Он твёрдо знает, что молитва действует лишь тогда, когда в ней не изменено ни одно слово и прочтена она исстари установленным напевом.

— Справедливо речение твоё. Встарь, до Никона, православие было чисто и непорочно… Эх, всё у нас русских есть для достойной жизни, но не хватает, не достает нам сплочённости и самоуважения. Правители повадились под иноземные порядки подлаживаться, а свои предавать забвению или вовсе запрещать В этом, я полагаю, основная причина происходящих бедствий и несчастий.

— Но вот что интересно, в каком еще народе найдешь такую готовность помочь ближнему, такое радушие, такую силу и неприхотливость. Мы, конечно, сверх меры терпеливы, но ведь именно терпением собиралась и созидалась земля Русская, величаемая в дониконову пору Третьим Римом. Какие возводились храмы, ширились города! Так что терпение, быть может, и есть ценнейшее качество нашего народа! — подытожил игумен.

— Но вместе с тем, пожалуй, и горе, — мягко возразил старец…

Общность интересов всё крепче связывала этих людей. И неудивительно, что вскоре Варлаам стал у настоятеля особо доверенным лицом — духовником. Почтение и симпатия князя к старцу были столь велики, что он, решив открыть ему свой сокровенный схрон, повёл его через потаенный ход в скрадень, где в обитых железом сундуках хранились святыни старой веры: книги с серебрянными наугольниками, кресты, кадила, схима и иконы, в их числе древний образ Святой Троицы в ризе из тонколистового золота, с тиснённым орнаментом, украшенной жемчужной подвеской и самоцветными камнями. Икона та была освящена ещё Сергием Радонежским перед битвой на Куликовом поле.

С благоговением приложившись к ней, Константин обратился к Варлааму:

— Отец, за то, что исцелил меня, благодарен безмерно, но, — тут игумен понизил голос, — душа моя неспокойна, чует гибель близкую. Коли и вправду Царь Небесный приберет до срока, позаботься о святынях наших, не дай сгинуть им. Сдается мне, что здесь их уже не уберечь. Антихристовы прислужники не дремлют. Весть до меня дошла, будто подписано новое указанье: все староверческие обители порешить, как угрозу нонешней церкви. Думаю надобно готовиться к уходу на восток за бугры Уральские, за реки Сибирские, в недоступный Байкальский край. Там по слухам утраченный человечеством Рай, ибо сказано в пророчествах: «с востока свершится второе пришествие Исуса Христа на землю». В тех краях немало уже нашего брата осело. Лишь в тамошней глуши и возможно уберечь сии реликвии до явления Спасителя.

В монастыре у нас разный люд, но в ком я уверен, так это в отце Федоре и его сыне Маркеле. Доподлинно знаю, что Федор семь попов к нам привел. Не убоялся ни закона «О наказаниях», ни ссылки в Сибирь, ни каторжных работ. Ежели что, он меня заменит, а Маркел с людьми особо верными и стойкими в Сибирь пусть отправляется… На Никодима твоего, я думаю, тоже положиться можно. А дабы не угас огонь веры нашей, надобно жить им там не по монастырскому уставу, а по мирскому — семьями, но в жены чтобы брали девиц только из единоверцев. Коли удастся той общине первородную чистоту православия и её святыни бесценные сохранить, то может статься, к ней и явится в свой срок Христос Спаситель. То будет светлый день всеобщего Воскресения и освобождения от тления

Прошла неделя. После полнощной службы, когда иноки читали в своих кельях молитвы и творили неустанно поклоны, Варлаам, проживавший в боковушке подле покоев настоятеля, был разбужен невнятными, но требовательными голосами. Почуяв неладное, старец бросился к выходу, но дверь не отворялась. Он принялся стучать и звать на помощь. Наконец на шум прибежали монахи. Они с удивлением обнаружили, что дверь в келью Варлаама подперта снаружи колом. Еще больше изумились, когда освобожденный старец, ни слова не говоря, бросился прямо в покои игумена. Зайдя следом, монахи при свете свечей увидели преподобного Константина бездыханно лежащим на полу, залитом кровью. Рядом валялся топор. Ящики в столах выдвинуты, повсюду в беспорядке разбросаны вещи, бумаги.

У старца перехватило дыхание. Крестясь, он пал на колени подле убиенного и зарыдал:

— Господи, прости мя, грешного! Не уберег богомудрейшего человека, а ведь он ведал, предупреждал!.. Господи, отправь извергов, сгубивших его, на муки вечные в геенне огненной!

Панихида по усопшему длилась сутки. Положив семипоклонный начал и отпев «вечную память», погребли князя Константина в одном ряду с могилами прежних настоятелей монастыря. На надгробном камне высекли:

«Раб Божий Константин.

Он жил во славу Божию.

Кто добром помянет — того Бог не забудет».

Душегубов князя, скрытно проникших в монастырь, так и не изловили. Обнаружили только верёвку, свисавшую с монастырской стены наружу, в сторону глухого леса.

На следующий после погребения день, Варлаам призвал Никодима. Внимательно вглядываясь в очи воспитанника, он, подчеркивая важностьимомента, положил обе руки на его плечи.

— Сын мой, место здешнее, прежде крепкое, теперича стало ненадёжным. Того и гляди, царевы прислужники заявятся. А в монастырских тайниках хранятся многие реликвии, в их числе одна из самых почитаемых — икона Святой Троицы древлего письма. Их здесь нам не сохранить. Выведают, сожгут либо разграбят. И веру нашу в чистоте здесь не сберечь. Обложили кругом антихристы. Одно спасение — вывезти святыни в безлюдный Забайкальский край, почитателям истинного благочестия давно полюбившийся. Так великомученик Константин перед страшной своей гибелью наказывал. Готов ли ты, чадо мое, сообща с сотоварищами исполнить дело сие многотрудное, аль не зрел ещё? — Варлаам испытующе всматривался в лицо ученика.

За годы, прожитые у старца, Никодим сильно переменился. От прежнего худощавого отрока сохранился лишь задорный чуб. Был он теперь высок ростом и широк в плечах. Но выделяли юношу не столько эти внешние достоинства, сколько внутренняя сила, исходившая от него.

Никодим в глубочайшем волнении бухнулся на колени и горячо поцеловал руку старца:

— Отец, твоя воля — святая воля. Не посрамлю. Все исполню в точности, как велишь. Реликвии бесценные, с Божьей помощью, до места с сотоварищами доставим. Сбережем, живота не щадя.

Произнеся это, он взял в руки книгу Ветхого Завета в бархатном переплете с прочными пергаментными страницами из тонко выделанной телячьей кожи и, в подтверждение крепости клятвы, приложился к ней сначала губами, потом лбом.

Из красного угла на это действо внимательно и строго взирал лик Христа.

Варлаам, довольный тем, что не ошибся в воспитаннике, продолжил:

— Скоро ляжет снег. Посему пускаться в дорогу нынче не резон. Отправитесь весной. Покуда будете собираться я Устав для вас напишу.

— А вы, что не с нами?

— Нет, сынок. Дорога многотрудная, молодым только под силу. Наставником вам преподобный Константин определил ещё при жизни — Маркела. Я хотел бы, чтоб он заместо старшего брата стал тебе.

***

Всю зиму 1870 года продолжалась скрытная подготовка к дальней дороге. Варлаам тягучими студеными вечерами писал для новой общины устав, надиктовывал воспитаннику составы травяных сборов от возможных хворей, раскрывал свои целительские секреты. Никодим, имеющий редкостную память, впоследствии, через много лет, подробно воспроизвёл всё услышанное и частью записанное в своих рукописях-наставлениях.

Весна пришла поздно, но пронеслась быстро и неудержимо. Окна келий, еще недавно покрытые толстым слоем льда, оттаяли. Сразу после того, как спала вешняя вода, подсохли дороги, ночью втайне погрузили в уёмистые телеги скарб, инструмент (в основном топоры, пилы да лопаты), провиант, боеприпасы к двум кремниевым ружьям, кованные сундуки с иконами и книгами старопечатными, завёрнутыми для лучшей сохранности в бересту, отслужили напутственный молебен и еще затемно тронулись.

Медленно пробуждаясь ото сна, утро поднимало с земли молочные веки предрассветного тумана. С ветвей густо капала холодная роса. Продрогшие Варлаам с Федором, отцом Маркела, идя рядом с подводами, на ходу наставляли любимых чад:

— Заповеди Господни и заветы прадедов исполняйте неукоснительно и стойте за них неколебимо, во веки веков. Отеческие святыни оберегайте пуще жизни. Придет время — востребуются они Спасителю для воскрешения истинного православия на обширных пределах государства нашего многострадального. Во всех нуждах и тяготах обращайтесь с молитвою к единственному заступнику — Создателю.

— Всё делайте сообща, мирно, без перекоров. Зла никому не чините. Кого в нужде встретите — помогайте: вера без дел мертва! Чем больше благих дел сотворите, тем больше щедрот вам воздастся. Токмо от скобленых да табачных рыл держитесь подальше.

Остановившись, долго махали в след обозу:

— Помогай вам Господь, Аминь!

Впереди, держа лошадь под уздцы, широко шагал Никодим. Он как-то враз преобразился. Стал собранней, суровей. Казалось, что даже его курчавая юношеская бороденка, подковой обрамлявшая прямоносое лицо, загустела и стала жестче. Молодой годами, Никодим чрезвычайно гордился, тем, что она у него окладистей и гуще, чем у сверстников.

Долго ещё стояли у дороги Варлаам с Федором в армячках, накинутых на плечи, беспрестанно шевеля губами. Глядя туда, где скрылся обоз с девятнадцатью лучшими послушниками, они творили напутственные молитвы. Оба понимали, что никогда уже больше не увидят этих, столь дорогих их сердцу, людей. Лишь моления и беспокойство за судьбы ушедших остались на их долю…

Путь до Байкал-моря предстоял долгий и трудный. Продвигались по самой глухомани, обходя тракты и царские заставы. В дороге встречали и беглых варнаков, и вольных промысловиков, и обиженный работный люд; видели и горе людское, и радость нечаянную. Почти у всех ноги попервости избились до крови

Никодим, с малолетства привычный к дальним странствиям, научил сотоварищей перед сном держать ступни ног в отваре из дубовой коры. Через несколько дней кожа у всех настолько продубилась, что путники забыли про мозоли.

В начале августа показались оплывшие от старости мягкие предгорья, а за ними и скалистые вершины Камня¹³ окутанные голубоватой дымкой, отчего они были похожи на головы седеющих великанов. Караван незаметно углубился в невиданное доселе царство вздыбленной тверди, покрытой тёмнохвойным лесом с упавшими деревьями, одряхлевшими пнями, рытвинами, прикрытыми ажурным папоротником. Время изрубцевало отроги шрамами, осыпями, промоинами. Входное ущелье, унизанное, словно пасть хищного зверя, зубьями скал, как бы предупреждало путников об опасностях и лишениях, ожидавших их впереди. Из хмурой глубины хаоса хребтов на караван надвигалась непогода. Тайга глухо зарокотала, завыл ветер, следом полил дождь.

Тут им несказанно повезло: дым, тянущийся из бокового распадка, привёл их к хоронящемуся в его глубине староверческому скиту. Промокшие, обтрёпанные ветлужцы перед штурмом главного перевала задержались у братьев по вере на неделю: чинили одежду, обувь, приводили в порядок снаряжение.

Вместо телег, непригодных для движения по горам, наделали из березовых жердей волокуши и, перегрузив на них всю свою поклажу и дощаный ящик с десятком кур, в сопровождении одноверца из местных, двинулись к вздыбленному рубежу, отделяющему Европу от Азии.

Ущелье, по которому они поднимались на перевал, загибаясь вверх, ветвился на более тесные и короткие. Их склоны покрывали островерхие ели и выветрившиеся руины серых скал. Почти достигнув перевальной седловины, обоз уперся в непроходимый для лошадей обширный многоярусный ветровал из упавших друг на друга в перехлест суковатых стволов. Пришлось поворачивать обратно и повторять подъем по сопредельному ущелью. С трудом одолев затяжной подъём, всё же вышли на водораздел.

Седловина оказалась гладкой, словно вылизанной переползавшими через нее облаками. Лишь в центре торчало несколько разрушенных временем каменных пальцев, стянутых понизу обручем из обломк угловатых глыб. Уже собравшееся в свою опочивальню солнце ещё достаточно хорошо освещало окрестную панораму.

На востоке, подступая к хребту, волновался зеленокудрый океан, кое-где рассеченный витиеватыми прожилками рек и щедро украшенный блестками больших и малых озер. По его изумрудной ряби не спеша плыли тени облаков. Огромность и бескрайность открывшегося простора вызывали трепет и благоговение. Какое приволье! Сибирь!!! Трудно представить, что тянется эта таёжная страна от Урала до самого Тихого океана шесть тысяч вёрст!!! На южной и северной окраинах сибирская тайга редеет, а средний, весьма кстати широкий пояс в одну-две тысячи верст — это натуральные дебри, заселенные людьми только по берегам великих сибирских рек и, отчасти, по их притокам. Русский люд живет там отрезанный от всего мира. Лишь одна постоянная ниточка соединяет эти огромные пространства Российской империи с Москвой и Санкт-Петербургом — Сибирский тракт.

Взобравшись на ближнюю скалу, Никодим сел на плоский уступ. Несмотря на приближение вечера, он был довольно теплым, и юноша невольно погладил шершавый, местами покрытый лишайником, бок камня. Бескрайние дали заворожили его. Душевное волнение, нахлынувшее на юношу, всё усиливалось. Его переполняло желание воспарить над этим простором и лететь вслед за плывущими по ветру рваными клочьями облаков, созерцая изъеденные временем грани отрогов, распадки, речки.

Впервые оказавшись высоко в горах, восхищённый Никодим как-то сразу, на всю жизнь, страстно полюбил эти вздыбленные цепи каменных исполинов — самое величественное творение Создателя.

Обнаружив за скалами озерцо с ледяной водой, решили заночевать прямо на его берегу. Закатный свет алыми волнами разливался по небесному раздолью, окрашивая грани отрогов нежным пурпуром. И такая библейская тишина воцарилась вокруг, что Никодиму казалось, будто слышно, как перешёптываются между собой горы-великаны…

Путникам не спалось. Взволнованные необычностью обстановки, они ожидали чего-то сверхъестественного и потустороннего: ведь отсюда до царства Творца, как им представлялось, рукой подать. Однако всё шло, как обычно. Своим чередом высыпали всё те же звезды с Большой Медведицей во главе. Всё та же медовая луна, недолго поскитавшись между ними, скрылась за горой. Сразу стало темно — хоть глаз выколи, зато над головой зажглась уйма новых звёзд.

Под утро край неба на востоке, еще не начав светлеть, стал, как бы подмокать кровью, хотя солнце еще долго не покидало своих покоев. Наконец проклюнулась пунцовая капля, и первые лучи брызнули во все стороны. Капля на глазах наливалась слепящим свечением и в какое-то неуловимое мгновение оторвалась от обугленной кромки горизонта и, на ходу раскаляясь добела, поплыла, пробуждая землю, погруженную в тишину и прохладу. Только гнусавый крик высоко летящего ворона нарушал утренний покой.

Воздух за ночь настолько очистился, что утратил сизую дымчатость, и путникам удалось обозреть восточные земли на много верст дальше, чем давеча. Но и там простиралась все та же зеленая равнина без конца и края, без края и конца.

Сознание того, что до самого Тихого океана многие тысячи верст дикой, почти безлюдной тайги, будоражило и волновало воображение путников. Им казалось, что здесь черта, отделяющая их от всей прежней жизни. На западе от нее хоть и привычный, но враждебный мир, а впереди неведомая, пугающе бескрайняя, земля Сибирская, в которой не мудрено и сгинуть…

Перед утренней молитвой Никодим, как обычно, достал аккуратно завернутую в холстину икону Николая Чудотворца, которую дал ему в дорогу старец Варлаам, и водрузил её на камень. После окончания службы путники еще долго стояли на коленях. Глядя на святой образ, каждый просил защиты и покровительства.

Когда спустились с гор, изнурённая братия единодушно поддержала предложение Маркела остановиться на зимовку на высоком берегу у подножья глубоко вклинившегося в равнину скалистого отрога. На стремительном речном перекате постукивала по дну галька; играли, скользили по воде солнечные блики, между которыми сновали бойкие пеструшки¹⁴. Волны мягкими кулачками то и дело окатывали песчаную косу. Это место, защищенное от северных ветров, идеально подходило для становища.

У подола горы путники вырыли под землянки две глубокие ямы. Покрыли их накатником, завалили сухой травой и листвой, а сверху настелили пласты дерна. Земляные стены, чтобы не осыпались, укрепили жердями. Возле дверей с обеих сторон оставили небольшие проёмы для света. В центре землянки сложили из камня и глины печи. Лошадям соорудили шалаши наподобие конюшен. Для их прокорма заготовили сена, нарубили берёзовых веток.

Подоспела осенняя пора. Всё окрест раскрасилось яркими, сочными красками. Не верилось, что скоро земля и небо сольются в белом одеянии.

Отроги оставшихся позади гор в прозрачном воздухе проступали настолько рельефно и чётко, что казалось, будто они приблизились к становищу. Природа оцепенела от своей красоты, всё было пропитано грустью — не за горами зима. Завершалась осень уныло: дождь, хмарь. Однако братия, успевшая наладить свой быт, не тужила и занималась последними приготовлениями к зиме.

В один из таких промозглых вечеров их всполошил нарастающий гул. Встревоженные люди, выскочив из землянок, остолбенели: с гребня отрога прыгая по скальным уступам и, разваливаясь при ударах на части, прямо на них катились большущие камни.

— Ребята, открываем лошадей и бегом на косу! — нашёлся Маркел.

Когда камнепад стих, братия с опаской вернулась в лагерь. На их счастье осыпью смяло лишь навес из корья, под которым вялилась рыба. Разглядывая широкое полукружье скатившихся камней, люди с облегчением вздохнули: окажись землянки на саженей¹⁵ пятнадцать левее, их завалило бы.

— Бес нас стращает, а Господь хранит и призывает к осторожности, — истолковал происшедшее Маркел.

Впоследствии даже перед кратким привалом путники всегда старались располагаться на безопасном расстоянии от крутых склонов.

Беглецы знали, что за Камнем есть разрозненные скиты единоверцев, но пока им не попадались. Исполняя наказ старцев, Маркел вёл свой небольшой отряд за озеро Байкал-море. Весной старолюбцы вновь тронулись в путь, продираясь через чащобы немерянные, обходя топи, мхами покрытые, переправляясь на плотах через реки могучие, полноводные, кипящие водоворотами так, словно в их глубинах беспрестанно ворочаются гигантские чудища.

Провидение и непрестанные охранные молитвы святого старца Варлаама помогали им в пути.

Сколько уж поколений русского люда входит в эту Сибирскую страну, а все пустынна она — до того велики ее пределы. Но как дружны, добры, приветливы люди, живущие там.

Сибирская отзывчивость и взаимовыручка хорошо известны. Терпишь бедствие — все бросятся спасать. Голоден — разделят последний ломоть хлеба. Взаимовыручка — непреложный закон этих суровых и глухих мест — иначе не выжить! Ощутили их гостеприимство остановившиеся на следующую зимовку у братьев по вере и ветлужцы. С приходом весны, как только подсыхала земля, путники снова трогалась, продвигаясь все дальше и дальше на восток, навстречу солнцу.

Наконец стали встречаться староверческие скиты. Их принимали как своих и делились всем, что сами имели, а ветлужцы в ответ усердно помогали хозяевам чем могли: справляли конскую упряжь, плели чуни — сибирские лапти, гнули сани, мастерили телеги, бочонки для засолки, валили лес. Осенью били кедровые орехи — в Сибири мелкосеменная сосна сменилась кедром, родящим шишки с вкусными, питательными зёрнышками.

В Чулымском скиту два брата — Арсений и Мирон — за зиму так крепко сдружились с ветлужцами и особенно с Никодимом, что весной, немало огорчив родню, пошли вместе с ними, не убоявшись неизвестности и тягот дальнего перехода. В их глазах ветлужцы были подвижниками, Богом отмеченными хранителями отеческого православия.

На каждой зимовке один, а то двое или трое обзаводились семьями. И что любопытно, первым женился уже во вторую зимовку, самый молодой — Никодим. В жёны взял полногрудую, миловидную и шуструю Пелагею — дочь Феофана. Благословил её отец словами:

— Готова будь, дочь моя любезная, к трудностям похода. Не ропщи и почитай мужа своего. Будь ему во всём надежной опорой.

Пелагея еще в дороге принесла Никодиму сразу двойню: сына Елисея и дочку Анастасию.

Примечания

9

Архирей — общее название высших православных священно служителей (епископ, архиепископ, митрополит, патриарх).

10

Лестовка (лестница) — распространенный в Древней Руси и сохранившийся в обиходе старообрядцев тип четок. Представляет собой плетенуюзамкнутую кожаную ленту, сшитую петлёй. Символизирует собой одновременно и лествицу (лестницу) духовного восхождения от земли на небо, и замкнутый круг, образ вечной и непрестанной жизни. Употребляется для облегчения подсчета молитв и поклонов. Двенадцать первых «узелков» (валиков) — это 12 апостолов, за ними 38 — это 38 недель, что Пресвятая Богородица Христа в чреве носила. Следом 33 «узелка» — возраст Христа. За ними семнадцать «узелков» — 17 Его пророчеств.

11

Четьи-Минеи — сборники, содержащие тексты поучительного характера.

12

Никоновы нововведения кроме троеперстия, подчинения церкви государству и объявления царя помазанником Бога, включали в себя много других аспектов — сокращалась литургия, чин покаяния, тексты некоторых молитв. Крещение полным погружением (как Исуса) заменили обливательным. Изменилась даже форма креста (восьмиконечный на шестиконечный). Вводилось хождение вокруг алтаря «противу солонь» (т.е. против движения солнца) вместо «по солонь».

13

Камень — так в старину называли Уральский хребет.

14

Пеструшка — речная форель.

15

Сажень — 2.16 метра.