Итальянский секретарь

Калеб Карр, 2005

Тихий уют гостиной на Бейкер-стрит, 221б вновь нарушен: Шерлок Холмс получает шифрованное послание от брата Майкрофта. Королева в опасности! При загадочных обстоятельствах погибли уже двое из ее близкого окружения… Величайший из сыщиков и его друг и помощник доктор Ватсон немедленно выезжают в шотландский замок Холируд, камни которого некогда уже обагряла кровь жертвы убийства. Три столетия назад по приказу супруга королевы Марии Стюарт здесь был заколот ее придворный секретарь и музыкант Давид Риццио. «Дела давно минувших дней»? А может, между этими преступлениями существует некая связь? Как бы то ни было, Шерлок Холмс, используя свой дедуктивный метод, намерен во всем разобраться и найти жестокого убийцу.

Глава 2

Странное послание и еще более странная история

Кризис разразился в сентябрьские дни, необычно холодные и прозрачные, в тот год, когда, глядя на состояние дел в империи и цветущее здоровье нашей королевы, невозможно было представить, что одно или другое может ухудшиться; однако теперь я знаю, как близко было расстройство и того, и другого! Быть может, сама природа преступления, расследовать которое вызвали нас в эти дни бабьего лета, предвещала затмение обоих солнц? И, быть может, интерес королевы к этому расследованию проистекал из предчувствия, что вскоре ей придется отойти в вечность, а также из желания знать, что ожидает ее, когда с плеч наконец спадет бремя долгого и по большей части одинокого царствования и она будет допущена туда, где давно уже ожидает ее любимый консорт? Не могу сказать; и не могу открыть больше, нежели знал в момент начала расследования, поскольку всем сердцем желаю, чтобы на частную историю королевской семьи не пало ни тени сплетни или раздора. (В конце концов, банк Кокса — не более чем банк, хоть его служащие и пользуются надежной репутацией; и если хранимое в нем когда-либо попадет в руки предателей или просто воров, кто знает, для какой цели могут быть обращены эти секретные сведения?)

Что же касается самого дела, началось оно так же, как обычно начинались для меня новые дела тогда, в последний период моего сотрудничества с Холмсом: я открыл парадную дверь нашего жилища на Бейкер-стрит, и уши мои сразу сообщили мне — «игра началась» (Холмс часто употреблял это выражение, но в переносном смысле): весь дом сотрясали возбужденные шаги, доносившиеся из гостиной верхнего этажа. Отрывистый, нарочитый топот время от времени прерывали другие звуки, издаваемые скрипкой, но не заслуживающие названия музыки; натянутый смычок неритмично терзал струны, производя шум, больше всего похожий на хриплые вопли голодной кошки. Войдя в дом, я решился немедленно воззвать к миссис Хадсон и узнать, какое сообщение — письмо, записка или что иное — вызвало у моего друга такие недвусмысленные признаки умственной активности и сосредоточения.

Нашу квартирную хозяйку я вскоре обнаружил, едва не врезавшись в нее на ходу. Миссис Хадсон стояла у двери собственной гостиной и сверлила взглядом дверь третьего этажа, откуда слышалась какофония; на лице хозяйки читалась не столько тревога, сколько раздражение, и, может быть, отчасти обида; хоть меня совершенно не удивило, что источником ее раздражения был Холмс (даже наоборот), я немало растерялся, когда добрая женщина объявила, что не собирается сегодня подавать чай, — а я с нетерпением предвкушал эту возможность подкрепить свои силы, пока шел домой после съезда медиков, на котором провел целый день.

— Простите, доктор, но я его предупреждала! — сдержанно, но от этого не менее решительно заявила миссис Хадсон. — Ясно предупреждала, что если он будет продолжать в том же духе, то я ни словом с ним не перемолвлюсь до вечера, а может быть, и еще несколько дней, — и тем более не буду ему готовить!

— Разумеется, дорогая моя миссис Хадсон, — ответил я, взывая к тайной симпатии, соединяющей нас, двух страдальцев, кому больше всего в целом свете доставалось от переменчивого нрава Холмса, порою жестокого и неизменно язвительного. — Если Холмс действительно в плохом настроении, я не буду просить вас провести в его обществе ни минутой долее; но прошу вас, расскажите мне, что же он совершил, чтобы вас так расстроить?

Ей хотелось поведать мне все, но гордость возобладала, и миссис Хадсон ответила кратко:

— Что смешно одним, доктор Ватсон, совершенно не забавляет других. Довольно; несомненно, все остальное он вам изложит сам.

Скрестив руки на груди, миссис Хадсон возвела возмущенный взор го́ре, показывая, что я должен подняться на верхний этаж. Я знал, что лучше послушаться, ибо миссис Хадсон по временам проявляла подлинную несгибаемость — мы с Холмсом иногда сожалели об этом, но гораздо чаще у нас бывали причины этому радоваться.

Быстро поднимаясь в гостиную, я мысленно рисовал картину хаоса, царящего внутри, — ибо чаще всего источником возмущения для нашей хозяйки служили неправильный образ жизни Холмса и приступы того, что честнее всего было бы назвать неряшливостью, нападавшие на него временами. Однако, войдя в комнату, я был немало удивлен порядком и спокойствием, а также видом моего друга, чья фигура, худая, но бодрая и вполне пристойно одетая, вышагивала туда-сюда перед окнами, смотрящими на Бейкер-стрит. Подбородком Холмс прижимал скрипку, но, похоже, сам не сознавал, что с нею делает.

— Миссис Хадсон, я, честное слово, не знаю, что еще могу сделать, кроме как принести вам свои глубочайшие извинения! — крикнул Холмс в дверь, когда я открыл ее. Быстро кивнув мне с краткой улыбкой, которая означала, что Холмс действительно сыграл с хозяйкой какую-то мучительную шутку, он продолжал в том же духе: — Если вы укажете мне, каким еще образом я могу загладить свою вину, я буду счастлив повиноваться — в разумных пределах!

— Доктор Ватсон, будьте добры, передайте мистеру Холмсу, что он может поступать как ему заблагорассудится! — слабо, но решительно донеслось снизу. — И что, тем не менее, сегодня я не собираюсь его обслуживать — а я знаю, что он извиняется только для того, чтобы получить чай!

Холмс взглянул на меня, пожал плечами и кивнул острым подбородком на дверь, показывая, чтобы я ее закрыл.

— Боюсь, Ватсон, нам придется полагаться на собственные силы в отношении чая, — сказал он, как только дверь закрылась. Отложив скрипку и смычок, Холмс на секунду исчез в соседней комнате и вернулся, неся большую колбу на подставке, а также спиртовку. — То же и в отношении табака — у вас есть табак? Я выкурил все, что у меня было, пока обдумывал вот эту экстраординарную депешу… — Он поставил колбу и спиртовку на стол, взял с того же стола телеграфный бланк и помахал им, другой рукой зажигая спичку. — …которая пришла меньше двух часов назад. А наша хозяйка, как вы уже слышали, наотрез отказывает даже в такой малости, как сбегать в лавочку…

Я забрал у Холмса бумагу и спросил:

— Но скажите, Холмс, в самом деле, чем же вы так расстроили бедную женщину? Мне редко приходилось видеть ее в таком гневе.

— Минуту, — ответил Холмс, наполняя колбу водой из стоящего рядом кувшина. — Пока что обратите все ваше внимание на телеграмму.

Фитилек спиртовки наконец запылал под донышком колбы, и Холмс огляделся.

— Я некогда припрятал пачку галет, — бормотал он, неся чайницу красного дерева и две довольно сомнительного вида чашки с блюдцами, — как раз на подобный случай. Но боюсь гадать, где могут быть эти галеты и в каком они состоянии…

В этот миг, слушая возбужденные восклицания Холмса и видя, как он бегает по комнатам, разыскивая явно экзотические для него приборы, именуемые ложками, нельзя было не задуматься: быть может, приготовить чай ему труднее, нежели разгадывать научные загадки и расследовать преступления; но я не глядел на Холмса, настолько интригующим было послание, которое я держал в руке. Когда Холмс рявкнул:

— Табаку, Ватсон! — я вытащил из кармана кисет, но тут же опустился в ближайшее кресло, уже совершенно не внемля беспрестанным замечаниям моего друга.

Телеграмма была отправлена из почтового отделения на Абердинском вокзале и составлена была таким образом, что и телеграфист-шотландец, который отправлял ее, и его коллега в Лондоне, который ее принимал, по всей вероятности, решили, что в ней говорится о повседневных мелочах или просто содержится набор ничего не значащих фактов.

ХЬЮ СТОНЕТ, ДОКТОР ПРОПИСАЛ ОСОБЫЙ, 800 ГРАН ОПИЯ ВЕЧ. «СОЛНЦЕ СЛИШКОМ ПАЛИТ, В НЕБЕ ПАРЯТ ТЕ ЖЕ ОРЛЫ» — СМ. МАККЕЙ И СИНКЛЕР, СОВМЕСТНЫЙ ТРУД. М-РУ УЭБЛИ БЫТЬ ПОД РУКОЙ; ПО ЛАДОНИ ЗАЧИТАНА СУДЬБА. КАЛЕДОНИЮ ЗАКАЗАНО ДВА СПАЛЬНЫХ. МАЙ КРОФТЕРАМ ТЯЖЕЛ, БЫТЬ ИМ КАРАНТИНЕ.

Я не мог похвалиться, что полностью разгадал послание, тем более что Холмс бегал по комнате в поисках пресловутых галет и все сильнее отвлекал меня; но одна догадка показалась мне правдоподобной, и я рискнул ее высказать.

— Ваш брат? — был мой первый вопрос.

— Браво, Ватсон! — весело отозвался Холмс. — Майкрофт, конечно, довольно неуклюже замаскировал свое имя, но его можно извинить — только в Шотландии на слово «крофтер»^[1] никто не обратит внимания, и только в телеграмме, отправленной из Шотландии, это упоминание не привлечет любопытного взгляда… или навостренных ушей.

— Ушей? — в замешательстве переспросил я.

— Да, Ватсон, — вы, конечно, помните, что британские телеграфные линии уязвимы для электрического подслушивания. По крайней мере должны помнить, после той неприятной истории с нашим другом Милвертоном; он пользовался этой технологией, в числе прочих, для сбора информации о тех, кого собирался шантажировать; правда, мы выяснили это лишь после публикации вашего отчета о том деле. — Холмс вынул трубку изо рта и скосил на нее глаза. — Меня не удивит, если такой важный момент вылетел у вас из головы: ваш табак — для неженок, в нем почти что нет никотина. Однако, — он опять сунул черенок трубки меж зубами, — придется обойтись тем, что есть, раз миссис Хадсон сегодня дуется. Ага! У нас вода закипела!

И действительно — вода кипела и бурлила в округлой нижней части колбы и в длинном горлышке, откуда валил пар, отдающий легким зловонием химических реактивов.

— Не беспокойтесь, — сказал Холмс, открывая один из отсеков чайницы, — в моей смеси присутствует цейлонский чай, он успешно изгонит следы моих недавних опытов.

Чай был заварен в старом, видавшем виды чайнике, а тот обмотан вязаным шарфом, чтобы сохранить тепло, Холмс же, в ожидании, пока чай настоится, продолжал допрашивать меня о телеграмме:

— Ну? Что-нибудь еще вам удалось разгадать?

Пытаясь сосредоточиться, я ответил:

— Если телеграмма и впрямь от вашего брата, это довольно странно. Насколько я помню, последний раз, когда мы втроем участвовали в расследовании, вы сказали мне, что ваш брат движется по треугольнику: из своей квартиры на Пэлл-Мэлл — в контору в Уайтхолле, а затем в клуб «Диоген»; встретить же его где-то вне этого маршрута — примерно то же, что увидеть трамвай на проселочной дороге…

— Все верно.

— И все же он пишет из Абердина? Что за происшествие заставило человека с такими размеренными привычками отправиться в неблизкий путь?

— Вот именно! — Я опять услышал в голосе Холмса те же уклончивые нотки, что звучали всякий раз, когда мы начинали обсуждать незаурядную личность его брата Майкрофта, высокопоставленного, однако безвестного чиновника британского правительства, человека, которому были известны глубочайшие государственные тайны. Холмс признавал превосходство брата как по возрасту (Майкрофт был семью годами старше), так и по силе ума, но Майкрофт был эксцентричен по натуре, и в своих передвижениях, как я уже упомянул, редко выходил за пределы маленького уголка Лондона, проводя в клубе не меньше времени, чем на службе. Клуб «Диоген» как нельзя лучше подходил для встреч подобных людей — точнее сказать, для времяпрепровождения, ибо члены клуба ходили туда не затем, чтобы встречаться друг с другом, но затем, чтобы не быть замеченными. То было подлинное убежище для лондонских мизантропов, укрытие от насильственной фамильярности лондонской толкотни, и человека могли исключить из клуба всего лишь за троекратное нарушение главного правила — безмолвия.

Холмс уже давно рассказал мне, что у него есть брат, но правду о занятиях и связях брата открыл мне лишь много лет спустя, и то постепенно. И вот сентябрьским вечером Холмс протягивал мне чашку мутного чаю, улыбаясь любезно и в то же время не без гордости, и я понял, что меня ждет очередной сюрприз.

— Вы помните, Ватсон, последний раз, когда Майкрофт попросил у нас помощи — в истории с чертежами субмарины Брюса-Партингтона? После завершения дела я в один прекрасный день съездил в Виндзор, а по возвращении на Бейкер-стрит довольно нескромно щеголял новой булавкой для галстука, с изумрудом. Вы спросили, откуда у меня эта вещь, а я что-то сказал насчет любезной дамы, которой оказал небольшую услугу.

— Да, и мне достаточно легко было угадать истину, — отозвался я и нахмурился, глядя в свою чашку. — Боже правый, Холмс, этот чай поистине ужасен, а принимая во внимание способ его приготовления — вполне возможно, что и ядовит…

— Не отвлекайтесь, Ватсон, — ответил Холмс. — Может, этот чай и резковат на вкус, но вам он будет полезен. Вернемся к делу: вы совершенно правильно решили, что булавку я получил от самой высокопоставленной обитательницы Виндзора, и притом в стенах самой древней резиденции этого города, — верно?

— Верно.

— Но вы не могли знать, что, явившись в замок, я обнаружил там Майкрофта, который беседовал с вышеупомянутой дамой… без церемоний.

Я резко поднял голову:

— Боже милостивый. Неужели вы хотите сказать, что…

— Да, Ватсон. Он сидел в августейшем присутствии. Более того, он сказал мне, что этой привилегией пользуется уже несколько лет.

Я не мог сразу осознать эту невероятную новость. Наша королева на всем протяжении своего царствования требовала, чтобы все слуги народа, вплоть до премьер-министров — и особенно премьер-министры, коих за годы ее правления сменилось немало, — скрупулезно соблюдали все правила церемониальных протоколов. Главное правило вменяло в обязанность стоять в присутствии королевы всем, независимо от возраста, подагры или иных хворей. Лишь в последнее время, на склоне лет, королева стала сочувствовать чужим болям в ногах до такой степени, что могла предложить главе правительства сесть; да и то лишь когда без этого совсем нельзя было обойтись; а Холмс только что поведал мне, что его брату Майкрофту, отнюдь не министру, человеку, исполняющему обязанности смертной, хоть и безошибочно работающей мыслящей машины для любых надобностей правительства, не имеющему титула и получающему жалкие четыреста пятьдесят фунтов в год, — этому человеку разрешено было нарушать незыблемое правило королевской аудиенции и, более того, разрешено, по всей видимости, уже много лет.

— Это совершенно немыслимо! — воскликнул я, на мгновение забыв даже про горько-едкий вкус Холмсова чая. — И вы ему верите?

Холмс, похоже, воспринял мой вопрос как оскорбление:

— Вы хотите сказать, что вы ему не верите?

Я быстро замотал головой:

— Нет, конечно же, верю. Просто сама крайность такого…

Туча, набежавшая на чело Холмса, рассеялась, и он сказал:

— Вне всяких сомнений, и я бы почувствовал то же самое, Ватсон, — но не забывайте, я своими глазами видел эту сцену: мой брат сидит и болтает с королевой, словно оба они — члены какого-нибудь карточного клуба!

Я быстро глянул на телеграмму еще раз:

— Значит… значит, он в Шотландии, потому что…

— Ну вот, теперь вы начинаете работать мозгами, Ватсон. Да, судя по времени года и той информации, которую я вам только что сообщил, можно сделать только один вывод — Майкрофт побывал в Балморале…

Мне пришлось опять сделать паузу и обдумать эту мысль. Замок Балморал, расположенный среди абердинширских нагорий, был выбран королевой и ее покойным принцем-консортом как выражение их общей сердечной любви к Шотландии: Балморал был самым любимым местом пребывания королевы после Виндзора, служил ей неформальной летней резиденцией, и навещали королеву в этом замке по преимуществу те, кто входил в малый придворный круг. Однако, по всей видимости, Майкрофта не только пригласили, но и поручили ему важную роль в каком-то деле, скорее всего — расследовании. Если, конечно, в шифрованной депеше говорилось именно об этом.

— Если вы еще сомневаетесь, — продолжал Холмс, бесспорно, видя мое сомнение, — в телеграмме содержатся довольно ясные намеки, это подтверждающие.

Я продолжал разглядывать депешу.

— Но почему же Абердин? Наверняка вблизи королевской резиденции тоже есть телеграфные конторы.

— Да, и Майкрофта непременно заметили бы, если бы он зашел в одну из них, и после его ухода телеграфиста допросили бы, а может, и что-нибудь похуже.

— Кто?

Холмс показал костлявым пальцем на телеграмму:

— «Солнце слишком палит, в небе парят те же орлы». — Палец поднялся, указывая кверху, и Холмс улыбнулся. — Я более чем уверен, что перед отправкой этого послания Майкрофт хорошо пообедал в Абердине, вдали от глаз обитателей Балморала — строгих трезвенников. В юности Майкрофт обладал некоторыми поэтическими наклонностями, но, к счастью, ему было велено развивать свои истинные таланты, лежащие исключительно в интеллектуальной сфере. Однако под влиянием нескольких стаканов вина или портвейна, тем более бренди, злосчастная склонность к плохим стихам иногда по-прежнему дает о себе знать. Но, продравшись через нагромождение слов, мы поймем, что вокруг замка и в замке, а точнее — вокруг королевского двора на отдыхе, происходит какая-то кипучая деятельность, и она привлекла внимание наших зарубежных друзей.

Я знал, что Холмс имеет в виду презренных мужчин и женщин со всей Европы, что избрали самое низкое из всех ремесел — шпионаж.

— Но кто из ныне присутствующих в стране осмелится последовать в Шотландию за самой королевой…

— Только умнейшие и зловреднейшие представители этой породы, Ватсон. Майкрофт упоминает орлов — я полагаю, он не собирался сделать комплимент личным качествам этих людей, но намекал на гербы соответствующих стран. Если я прав, среди наших подозреваемых первое место займут агенты Германии и России, с затесавшимися кое-где французами. Хотя я не знаю, кто из французов сейчас работает на нашей территории — Лефевра на прошлой неделе австрийское правительство расстреляло, что весьма целебно подействовало на остальных французских резидентов по всему континенту. Есть два или три человека, представители других перечисленных мною наций, которые наверняка участвуют в игре. Но все это мы можем — и даже должны — обсудить в поезде.

— В поезде? — отозвался я.

— Честное слово, Ватсон, — даже после целого дня утомительных медицинских заседаний вы могли бы догадаться, что значит начало Майкрофтова послания. «Хью стонет, доктор прописал особый, 800 гран опия веч.». Вы, конечно, знаете, что 800 гран опия убьют любого человека? Без сомнения, он хотел сказать, что…

— Да! — Я почувствовал, что мое лицо просветлело, несмотря на неотвязный запах горького чая, который, как и предсказывал Холмс, во всяком случае пробудил мой мозг, утомленный целым днем умственной работы. — «Хью стонет», Ю-стон — Юстонский вокзал, откуда уходят почти все поезда в Шотландию!

Холмс потянулся за колбой:

— Позвольте, дорогой друг, я налью вам еще. Если простой каламбур становится для вас преградой, без чая вам не обойтись…

Я инстинктивно поднял руку, чтобы прикрыть чашку, но не успел: дымящееся ядовитое пойло уже хлынуло, и я бы смог его остановить лишь ценой довольно серьезного ожога.

— Но что там дальше? «Доктор прописал особый»? — Это был один из тех неловких моментов, когда ответ приходит в голову, едва успеешь выговорить вопрос. — Стойте, Холмс! Я понял! «Особый» — экстренный поезд!

— Который, — кивнул Холмс — еще одна чашка его собственного чаю, по-видимому, доставляла ему истинное и непревзойденное наслаждение, — поскольку крайне маловероятно, что кому-то прописали 800 гран опия в один прием…

— Восемь-ноль-ноль! Поезд уходит с Юстонского вокзала ровно в восемь вечера, и мы должны на него успеть!

— Совершенно верно.

— Ну ладно, Холмс; вы так подробно описали несбывшиеся детские мечты вашего брата, что все остальное я наверняка разгадаю сам, пока мы будем ехать на север.

— Смело сказано, — пробормотал Холмс, опять хмурясь на свою трубку — или, точнее, на ее содержимое. — И что, вы даже рискнете поспорить на трехдневный запас табаку?

— Почему только трехдневный?

— Я не думаю, что это расследование займет больше трех дней — особенно если учесть, что нам предоставлен специальный поезд, да еще наверняка с высочайшего повеления. Но вы, разумеется, придете к тому же выводу, — добавил он, быстро искривив угол рта в ехидной улыбке; несомненно, подобной же улыбочкой он спровоцировал приступ сварливости у миссис Хадсон, — как только разгадаете все послание. Ну хорошо; судя по тому, откуда отправлена телеграмма, Майкрофт уже в пути. Я думаю, нам надо использовать время, оставшееся до поезда, чтобы как следует собраться, и ни в коем случае не забыть удочки для форели и лосося. — Я взглянул на него, удивленный этим тоном. — Ну, Ватсон, мы ведь не можем упустить шанс порыбачить в королевских ручьях по окончании наших трудов.

— Восхитительная мысль, — согласился я. — Но пока мы будем собираться как следует, я надеюсь, вы позволите мне для разгадки сообщения воспользоваться теми преимуществами, которые были у вас.

— У меня?

Я указал на какое-то количество газет, разбросанных по дивану и персидскому ковру.

— Я полагаю, эти издания находятся тут не без причины, особенно если учесть, что среди них есть несколько шотландских. Без сомнения, вы их купили и прочли уже после того, как пришло сообщение от вашего брата. Более того, я полагаю, что вы так торопились вернуться домой с этими газетами, что даже забыли проверить, достаточно ли у вас табака на вечер. Когда вы обнаружили, что табака действительно нет, вам так не терпелось углубиться в загадку, что вы решили не выходить опять на улицу, но попросили миссис Хадсон — и сделали это таким образом, что она оскорбилась.

Холмс издал резкое, пронзительное «ха!» — самое близкое к радостному смеху, на что он был способен.

— Отлично, Ватсон, в самом деле, отлично — мне обязательно надо вспомнить, что за химикалии были в этой колбе, и разрекламировать их смесь с цейлонским чаем как чудодейственное тонизирующее средство для мозгов! Итак — за сборы!

— Да, за сборы, — сказал я, вставая, пока Холмс шел к дверям; но когда я стал собирать газеты, из общей их массы выпорхнули и упали на пол две вырезки, очевидно, сделанные Холмсом: одна — из эдинбургских «Вечерних новостей» примерно двухнедельной давности, а вторая — из сегодняшнего «Вестника Глазго». Я подобрал заметки и взглянул на заголовки.

«Вечерние новости», как всегда, изъяснялись сдержанным тоном, но заметка была достаточно мрачная:

ТРАГИЧЕСКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

В УСАДЬБЕ ХОЛИРУД

Королевский чиновник попал

в сельскохозяйственную машину

на дворцовых угодьях

Под этим заголовком рассказывалось об ужасной судьбе сэра Алистера Синклера, архитектора, специалиста по реконструкции старинных зданий, которому поручили реставрировать и даже слегка перестроить самые старые и обветшавшие строения дворца Холируд, официальной королевской резиденции в Эдинбурге (Балморал, как уже говорилось, служил королевской семье неофициальным летним жилищем). Холируд-Хаус в древности был аббатством, в Средние века — обиталищем шотландских королей, но более всего он прославился как любимое жилище Марии, королевы шотландской. Впоследствии Карл II превратил Холируд в барочный дворец, отстроив его после опустошительного пожара; потом, за столетие от побега Красавчика Принца Чарли до коронации нашей доброй королевы, дворец пришел в запустение. Но королева, сердечно любящая Шотландию, решила чаще показываться своим шотландским подданным, а также облегчить себе ежегодное путешествие на север. Холируд стал использоваться как удобное место для ночевки по пути в Балморал, и части дворца, построенные в эпоху барокко, были отремонтированы. Но самое старое крыло, что осталось от первоначального строения, до сих пор стояло нетронутым, и королева поручила эту работу сэру Алистеру Синклеру. Однако недолго архитектору довелось работать — согласно статье, он прогуливался в высокой траве, когда некое сельскохозяйственное приспособление, используемое для ухода за дворцовым парком и влекомое паровым трактором, пронзило его тело во множестве мест.

— Я помню, в «Таймс» была небольшая заметка об этом, — сказал я, быстро просматривая статью. — Но, Холмс, раз вы это вырезали, значит, подозреваете, что официальная версия не соответствует истине. А что же вы предполагаете?

Вместо ответа Холмс указал на вторую заметку, что была у меня в руке. «Вестник Глазго» рассказывал о втором происшествии, наглядно демонстрируя как разницу в стиле журналистики, так и ревнивое отношение к восточному городу-сопернику:

ЕЩЕ ОДНА КРОВАВАЯ СМЕРТЬ В ХОЛИРУДЕ!

Деннис Маккей, честный рабочий из Глазго, найден зверски убитым под окнами королевской резиденции!

НЕУЖЕЛИ ПОЛИЦИЯ БЕЗДЕЙСТВУЕТ?

Далее повествование продолжалось в том же духе, с упоминанием немногочисленных фактов, а именно: Деннис Маккей был десятником, его сэр Алистер Синклер пригласил управлять бригадой рабочих, которую вскоре должны были нанять. Тело Маккея было найдено в развалинах аббатства на дворцовых угодьях, и на теле имелось не названное в статье количество ран. На этом факты кончались, и в остальной части заметки «Вестник» излагал свою теорию, ядовито намекая, что Маккея убили эдинбургские рабочие — предположительно в отместку за то, что десятник собирался взять для этой работы в основном людей из Глазго.

— Так вы, Холмс, стало быть, как и Майкрофт, полагаете, что эти две смерти связаны между собой?

— А что, Майкрофт так полагает? — спросил Холмс.

Я спрятал газетные вырезки и опять показал Холмсу телеграмму.

— «Маккей и Синклер, совместный труд», — был мой ответ.

Холмс опять резко хохотнул, потом воскликнул:

— Ватсон, вы продвигаетесь такими темпами, что в поезде нам нечем будет заняться — идите и собирайте вещи!

— Очень хорошо, — ответствовал я, запихивая под мышку остальные газеты — лондонские, в которых также повествовалось о двух смертях. — Да, Холмс, мне надо знать еще одно. — Он опять обернулся, всем видом своим выражая нетерпение; но я был упрям. — Я должен знать, что такое вы сказали миссис Хадсон, тогда я хотя бы попытаюсь примирить ее с вами — я полагаю, что сами вы не собираетесь этого делать.

Холмс хотел было отказаться, поскольку им уже овладела лихорадка очередного расследования. Но, видя, что я не тронусь с места, не получив ответа, он пожал плечами и вздохнул:

— Хорошо, Ватсон, так и быть.

Он встал у окна, на фоне которого я увидел его, войдя в комнату, и я присоединился к нему. Мы выглянули наружу и увидели, как Бейкер-стрит затихает по окончании дневной суеты.

— Ватсон, вы когда-нибудь обращали внимание на тот магазин, через дорогу и чуть наискосок? Я имею в виду вон ту мелочную лавочку, принадлежащую некоему пенджабцу.

— Да, он вроде бы честный торговец, — отвечал я. — Я сам иногда у него кое-что покупаю.

— А вот наша хозяйка покупать у него не желает.

— Верно. Она утверждает, что не понимает его акцента.

— А вам-то он понятен?

— Да, но я бывал в тех местах, откуда родом хозяин лавки. На что вы намекаете, Холмс?

— Лишь на то, что миссис Хадсон понимает нашего индийского друга не хуже, чем вы, Ватсон. Ее отказ приобретать товары в этой лавке имеет совершенно иную причину…

— А именно?

— Нынешний владелец снимает помещение лет тридцать пять. До того магазин десять лет пустовал — ни один британец не решался открыть в нем свое дело, хотя любой магазин на такой людной улице, несомненно, имел бы отличный оборот.

— Но почему же? И при чем тут миссис Хадсон?

— В то время, о котором я говорю, миссис Хадсон только что вышла замуж и только что поселилась на Бейкер-стрит. В доме тогда жил некий колбасник с семьей, лавка принадлежала ему же. Колбасник пользовался прекрасной репутацией… пока соседи не заметили, что его жена куда-то исчезла, а потом и дети стали пропадать один за другим. Далее следует захватывающая дух история — короче говоря, пошли разговоры о том, что пропавшие домочадцы колбасника имеют какое-то отношение к превосходному качеству его колбас… потом как-то ночью сосед услышал крики в доме и вызвал полицию. Колбасника нашли в подвале, который к этому времени был больше похож на кладбище.

— Боже мой! Он был сумасшедший?

Холмс кивнул:

— Обычное дело — мания; он полагал, будто мир лежит во зле; он любил свою жену и детей и решил, что им не место в юдоли греха; и отправил их всех, одного за другим, в лучший мир, поручив их заботам Всевышнего…

Я покачал головой, глядя на оживленную улицу:

— Да, вы верно сказали — это ужасное помешательство, и притом довольно распространенное. Но все же я не вижу, какое отношение к этой истории имеет миссис Хадсон.

— Неужели? Представьте себе, какие слухи пошли в округе после страшной находки и как они должны были подействовать на молодую женщину, только что поселившуюся на этой улице и вынужденную проводить в одиночестве бо́льшую часть дня. Разумеется, какая-нибудь знакомая сплетница, что жила по соседству со злосчастным домом, не преминула рассказать, что ночной порой сквозь стены доносятся странные звуки: женские стоны, детский плач и явственный скрежет лопаты, взрезающей землю. Другая соседка, возможно, желая перещеголять первую, поклялась, что видела девушку в белой ночной рубашке, тоскливо блуждающую вечерами по дворику за домом. Слухи множились… и по сей день никто из обитателей Бейкер-стрит, живших здесь во дни, когда преступление было раскрыто, не ступит ногой в эту лавку.

Холод пробрал меня до мозга костей, хоть я изо всех сил пытался отреагировать как разумный человек.

— Но, Холмс, почему же вы мне раньше никогда этого не рассказывали?

— К слову не приходилось, — просто ответил Холмс. — А сегодня, когда я обнаружил, что у меня кончается табак, я, как вы совершенно верно догадались, попросил миссис Хадсон сходить в табачную лавочку и пополнить запасы. Она заявила, что слишком занята и не может предпринять это путешествие; тогда я предложил ей хотя бы перейти через дорогу и поглядеть, что есть у нашего друга пенджабца. Она стала отказываться, и я, боюсь, довольно кровожадно прокомментировал ее нежелание идти, а она сочла, что я над ней издеваюсь.

Я постарался ответить как можно более сурово — учитывая, что час был уже поздний и нам следовало торопиться:

— Знаете, Холмс, вы могли бы хоть немного уважать ее убеждения, даже если они отличаются от ваших.

С этими словами я поспешил к себе в спальню и начал торопливо укладывать свои скромные пожитки в чемодан.

До меня донесся голос Холмса, в котором явственно звучало недоумение:

— А почему вы думаете, Ватсон, что мои убеждения так уж сильно отличаются?

— Я только хотел сказать, — стал объяснять я, забравшись в чулан в поисках удочек и снастей, — что если миссис Хадсон придерживается верований в духов и привидения, зачем вам обязательно нужно…

— Да, но я и сам придерживаюсь таких верований, Ватсон!

Я на мгновение замер, ожидая услышать пронзительный хохот — и вдруг испугался, когда хохота не последовало.

— О чем вы вообще? — спросил я, возвращаясь в гостиную.

— Вот о чем: я верю — не так, как наша домохозяйка, по-иному, но все же непоколебимо верю — в могущество призраков. Должен вас предупредить, Ватсон, что в ходе нашего теперешнего расследования и вам придется пересмотреть свои взгляды на этот счет. — Теперь Холмс в свою очередь удалился в спальню и начал собирать вещи.

— Вы шутите, конечно же, — крикнул я ему вслед; я понимал, что мне хотелось — даже странно, почему так сильно хотелось — убедиться, что говорил он не всерьез. — Мы с вами расследовали множество случаев, в которых якобы действовали потусторонние силы, и вы никогда…

— Да, Ватсон, но нам не случалось вести расследование в месте, подобном Холируд-Хаусу!

— Ну хорошо, это королевский дворец — так что с того?

Я понял, что стою, уставившись на витрину лавки на той стороне улицы с гораздо большим ужасом, нежели раньше и нежели требует предмет нашей беседы, а Холмс говорит:

— Двое слуг королевы, которые должны были принять участие в реконструкции самой старой части дворца, комнат, в которых некогда обитала сама королева шотландская, — не успели эти двое приступить к работе, как были найдены мертвыми от бесчисленных ужасных ран. Неужели эти обстоятельства, эти ужасные совпадения вам ничего и никого не напоминают?

Я собирался заявить, что по-прежнему понятия не имею, о чем идет речь; но тут очертания старой, старой истории начали понемногу проступать в памяти, и я невольно содрогнулся.

— Да, Ватсон, — тихо сказал Холмс, подходя к моему окну. — Итальянский секретарь… — Он тоже выглянул в окно, и странным, завороженным голосом произнес: — Риццио…

— Но… — услышал я собственный голос, тихий и запинающийся. — Холмс, это же было триста лет назад! Какое…

— Однако люди говорят, что он до сих пор бродит по дворцовым залам, взыскуя возмездия…

Я опять невольно содрогнулся — и это привело меня в ярость:

— Чепуха! Но даже будь это правдой, зачем, во имя всего на свете…

— Вот это мы и должны понять, друг мой, — и желательно до того, как приедем на место назначения. — Холмс взглянул на часы на каминной полке. — Пора, Ватсон, пора — в дорогу!

Примечания

1

Крофтер — мелкий фермер в Шотландии. — Здесь и далее примеч. пер.