Разгром

Казимир Баранцевич, 1909

«Студент Наташин встал в это утро в состоянии необыкновенного подъема духа и избытка сил. «Вот что значит быть здоровым, совсем, совсем здоровым, – думалось ему во время умывания при виде крепких, мускулистых рук, – экое, подумаешь, дивное состояние! Так бы куда-нибудь и помчался». Насвистывая модный вальс, он надевал прекрасно выглаженную рубашку с непомерно высоким, подпиравшим подбородок воротником, щегольскую тужурку с вензелевым погоном путейца и такие нежно голубые панталоны со штрипками, которым мог позавидовать любой жандармский поручик…»

I

Студент Наташин встал в это утро в состоянии необыкновенного подъема духа и избытка сил.

«Вот что значит быть здоровым, совсем, совсем здоровым», — думалось ему во время умывания при виде крепких, мускулистых рук, — «экое подумаешь дивное состояние! Так бы куда-нибудь и помчался».

Насвистывая модный вальс, он надевал прекрасно выглаженную рубашку с непомерно высоким, подпиравшим подбородок воротником, щегольскую тужурку с вензелевым погоном путейца и такие нежно голубые панталоны со штрипками, которым мог позавидовать любой жандармский поручик. Одевшись, Наташин позвонил: вошла горничная меблированных комнат молодая, бледнолицая девушка в темном платье, белом переднике и с накрахмаленной наколкой в виде кокетливой башенки на голове.

— Катя, если кто меня будет спрашивать, меня не будет дома весь день. А вот эту записку передайте белобрысому… знаете белобрысого?

— Знаю-с! Кончиками губ усмехнулась горничная.

«И Катя сегодня какая-то эффектная, праздничная! Чёрт возьми, вот и солнце. И как должно быть хорошо на Невском».

Наташин отдал записку, вышел в коридор, Катя подала ему пальто. Он постоял с минуту перед зеркалом, любуясь на свою высокую, молодцеватую, с закрученными черными усиками фигуру и, степенно спускаясь по лестнице, вышел на улицу.