Записки «ренегата»

К. А. Згуровский, 2019

В книге представлены воспоминания Константина Александровича Згуровского, ученого, природоохранника, путешественника и гидронавта. Человека, жившего на переломе эпох, уехавшего еще школьником из Крыма на Дальний Восток, где он провел большую часть своей жизни, занимаясь наукой и охраной природы. Человека, который, путешествуя по всему свету, встречаясь с интересными людьми, преодолевая жизненные трудности, пытался достичь гармонии с окружающим миром. Книга легко и непринужденно описывает жизненный путь автора, где, и искрящийся юмор, и путевые заметки, и размышления о жизни и судьбе нашей хрупкой Планеты. Ее адресат – человек, интересующийся историей морских исследований, путешествиями на суше и на море, размышляющий о своем следе на Земле и будущем, которое нас ожидает.

4

Почти двадцать лет «по морям, по волнам, нынче здесь, а завтра там…»

После окончания Дальневосточного университета, в 1976 году, мы праздновали это выдающееся событие в ресторане «Зеркальный». Я уже знал, что поступлю работать в Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО) и уже стал его патриотом^[32]. Мы, выпускники, много раз поднимали тосты за наше будущее — в стенах этого достойного заведения, и к концу вечера я был «никакой». Народ «поддал» прилично, я даже помню одного из наших будущих преподавателей, который приставал к моей сокурснице, говоря ей: «Ты думаешь, я профессор почвоведения? Нет, я профессор в любви!». После банкета моей будущей жене Наташе пришлось тащить меня на себе, пытаясь поймать такси, чтобы доставить до дома. Потом ей пришлось попросить помочь двух парней, выгуливающих овчарку. И пока они меня тащили, собака, видимо, сторонница трезвого образа жизни, кусала меня за ноги сзади, чего я совершенно не чувствовал. И был крайне удивлен, обнаружив синяки у себя на лодыжках, встав утром с глубочайшего похмелья. Этот прискорбный случай (никогда больше я так не напивался в жизни!) нисколько не убавил моего энтузиазма по поводу работы в ТИНРО. Во многом это произошло благодаря тогдашнему молодому директору ТИНРО С.М. Коновалову^[33].

Впервые я увидел его, когда он прыжками поднимался по лестнице старого здания ТИНРО (теперь краеведческий музей им. В.К. Арсеньева). Он пронесся в свой кабинет, продиктовал свой первый приказ секретарше и выскочил на улицу, где его ожидала черная «Волга». Про него говорили разное, но для нас, молодых ученых, он был примером и поддержкой — лауреат премии Ленинского комсомола, доктор наук, он не был надменным и всегда старался помочь молодым. Поскольку Владивосток был закрытым для иностранцев (и не только) городом, многие международные мероприятия проводились в Хабаровске или в Находке. И когда в 1979 году в Хабаровске прошел Тихоокеанский конгресс, Коновалов дал нескольким молодым ученым, включая меня, приглашения на этот представительный форум.

В то время, «рассвет застоя», все эти встречи строго отслеживались КГБ и партией, и попасть туда было совсем непросто. Там впервые мне удалось попрактиковаться в английском языке с иностранцами, в основном почему-то новозеландцами — семьей Элиота Доусона, специалиста по ракообразным из Веллингтона. Они восторгались Хабаровском, рекой Амур и советским мороженым — как они сказали, самым лучшим в мире! И очень удивились, когда я сказал, что я не видел знаменитый фильм о России — «Доктор Живаго» по роману Пастернака. После конгресса они проехали из Владивостока в Москву по транссибирской магистрали и прислали из Веллингтона мне восторженное письмо. Потом мы переписывались, и Элиот, писавший обзор по крабам, попросил меня подобрать ему научные публикации на русском языке по крабам в дальневосточных морях, что мне было категорически запрещено моим непосредственным начальством. Он-де шпион и все это «происки империализма». Позже Доусон прислал мне в дар эту работу — толстенный «кирпич», обзор всех работ, которые были опубликованы по крабам (включая и российские публикации). Мне было ужасно стыдно, что не смог ему помочь, но ослушаться начальства в этот раз я не решился. Но с иностранцами контакты продолжались — в частности, я поехал в Находку на международную конференцию по морским наукам, где встретился с будущим послом России в США — доктором В.П. Лукиным, и даже пришлось переводить для академика В.И. Ильичева, тогдашнего президента ДВ отделения Академии наук. Дело было во время обеденного перерыва, когда я пробегал мимо его столика, где он восседал с его женой и важным иностранным гостем — издателем одного научного журнала в Германии. Гость передвигался на костылях с помощью своей жены: как мне сказали, до того как заняться книгопечатанием, он был шахтером, и его завалило в шахте. Жена академика, не говорящая ни на английском, ни на немецком, попросила передать гостю, что они приглашают их на рыбалку на яхте. На что немка сообщила, что они «против рыбалки, так как это убийство ради развлечения, что у них около дома в Германии есть прудик, где плавают золотые рыбки — и они ими любуются». Но супруга Ильичева не унималась и сообщила, что они скоро собираются в Германию, и она просит разрешения поудить рыбу в их пруду. Шутка явно не удалась, и немец, помрачнев, сказал с шахтерской прямотой: «Лучше не приезжайте!». Культурный шок, не правда ли?

Мой первый рейс — уже как ученого, а не как студента, состоялся в 1975 году с одним из двух моих будущих руководителей из Всесоюзного института рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО) — Борисом Георгиевичем Ивановым на борту бортового тральщика английской постройки под названием «Пеламида» (фото 8). Рейс проходил в западной части Берингова моря (позже перешли в Охотское), где мы делали донную траловую съемку — изучали распределение углохвостой и северной креветок, крабов и брюхоногих моллюсков — трубачей. Углохвостая креветка у мыса Наварин и у Корякского побережья образовывала плотные скопления — уловы достигали 10 тонн на получасовое траление! Но ее численность изменялась довольно сильно, и в дальнейшем я защитил по ней свою диссертацию, пытаясь понять ее миграции, питание, роль в экосистеме Берингова моря, и т. п. Рейс мне запомнился заходом в бухту Провидения, купанием в Охотском море при температуре +2–4 градуса, а также ночным «пробиванием» сквозь паковые льды, благо что корпус судна был клепаным и очень прочным! Потом было еще много экспедиций, как рядовым ученым, так и начальником рейса, о чем я и постараюсь поведать моему читателю, если еще не утомил его до смерти!

В 1978 году на борту научно-поискового судна (НПС) «Профессор Дерюгин» мы наводили на скопления креветок большие траулеры, работающие в этом районе. Благодаря этому было выловлено около 11 тыс. тонн углохвостой креветки, из которых, правда, 9 тыс. тонн протухли в трюмах судов-рефрижераторов, так как не был выдержан температурный режим. Руководил экспедицией Николай Алексеев, о котором речь ниже. Ловили помногу, выполняли план и морозили нежную креветку целиком так называемой «соломой», второпях. Из-за этого кое-кто из руководителей Дальрыбы получил «по шапке», но этим дело и ограничилось. На борту «Дерюгина» же у нас были технологи, которые пытались приспособить машинки для шелушения криля (мелкого антарктического рачка) для креветки. Это им не удалось, зато они разработали так называемые эжекторы, которые отрывали головогрудь (так называется — сорри) от хвоста креветки. И уже эти хвосты шли в заморозку, фасовались в виде небольших килограммовых брикетов. Это позволило избежать порчи креветок, так как раздавленные в головогруди креветок желудок и печень быстро приводили к почернению их мяса. После рейса несколько тонн этих брикетов были переданы на реализацию во владивостокский магазин «Океан», где их буквально в несколько дней расхватали домохозяйки! Колю Алексеева не наказали, и впоследствии я еще не раз встречал его на просторах северной части Тихого океана. Позже, в годы перестройки, он как-то умудрился получить в аренду два новых супертраулера, построенных в Николаеве: «Восточное окно 1» и «Восточное окно 2». И увел их к южной Африке ловить ставриду. Я совсем забыл его, но много позже в Австралии меня спросили: «Может ли рыбацкое судно называться “Окно”»? И я вспомнил о Коле — оказалось, он переехал в Намибию и там следы его теряются… Говорят, он закончил свою жизнь охранником автостоянки, превратности судьбы!

Во время одного из моих шестимесячных рейсов на мощном траулере «Мыс Бабушкина», практически без заходов в наши и иностранные порты (мы только брали воду в бухте Русской с ее удивительными снежниками на Камчатке), мы работали на свале глубин у берегов Японии и в районе подводного Императорского хребта. Рейс был тяжелый как по погодным условиям, так и по психологической атмосфере, царившей на борту. Для понимания, ситуацию хорошо отражает один из любимых мною анекдотов:

Мужчина все время ходил в один и тот же общественный туалет в центре города, и там постоянно работала уборщица — баба Маня. А потом она исчезла. А через некоторое время он обнаружил ее в другом туалете, на отшибе.

— Баба Маня, ты что тут делаешь? Почему тут?

— Пришлось уйти, милок — там такие интриги, такие интриги!

К концу рейса количество доносов, разборок, склок достигло внушительных пределов. Я жил в каюте с приятелем, который в конце рейса стал почти моим врагом после того, как выбросил мои научные материалы — маленькие пенициллиновые бутылочки с неописанными еще наукой личинками креветок — за борт. И все потому, что они мешали ему вести заготовки «для дома, для семьи» печени трески, которую многие закатывали в большие стеклянные банки! Не способствовал дружеским отношениям и наш конфликт по поводу климата в каюте. Он включал обогрев на ночь «на всю катушку», укрываясь с головой. Я, одурев от жары, ночью вставал и выключал отопление и открывал иллюминатор, утром обнаруживал задраенный наглухо иллюминатор, включенную печку и товарища, накрытого с головой верблюжьим одеялом.

Но самый продолжительный и глубокий конфликт существовал между старшим гидрологом Костей и химиком Тамарой. Костя, нужно отдать ему должное, весь рейс обращался к ней сугубо официально, на «Вы», на что обычно следовало что-нибудь истеричное, типа: «А мне на тебя насрать, ты говно, говно!» И это притом, что, как говорила сама Тамара, в ее семье слова, написанные на нотах: «Играть темпераментно» считались верхом неприличия. Я, решив пошутить, подсунул Тамаре ранние довольно вольные стихи лауреата ленинской премии Мариэтты Шагинян^[34], выдав их за свои: «Мужчина — откуда вышел — туда всю жизнь стремится…». И когда она погналась за мной со сковородкой в руке (черт его знает — где она ее взяла!), еле убедил ее, что «эта пошлятина» написана не мной, показав красную с золотым тиснением книгу из судовой библиотеки^[35]. В течение этого и последующего рейсов на борту НПС «Геракл» мы проводили траления на глубинах до 1300 метров у Японии, Курильских островов и в центральной части Охотского моря. Поражали размерами гигантские ветки гидроидных кораллов, целые леса которых росли на склонах подводных гор, и золотистые и красные глубоководные креветки и крабы, доставаемые тралом со дна. Так как я занимался изучением именно крабов и креветок, мне приходилось иногда с боем забирать их у траловой палубной команды, которые считали их своей законной добычей. Уговоры, что после биоанализа я их верну, не всегда действовали.

Один раз мне пришлось идти на «шкерочный^[36]» нож горячего младшего тралмастера, с упорством ученого фанатика пытаясь произвести биологический анализ крупного глубоководного «золотого королевского» (равношипого) краба!

Но вернемся к такой категории, как ученые рыбохозяйственных НИИ, будь это ТИНРОвцы (от аббревиатуры ТИНРО — Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии), ВНИРОвцы или ПИНРОвцы (Всероссийского и Полярного НИИ рыбного хозяйства и океанографии, соответственно). Мне, конечно, наиболее близки и знакомы ТИНРОвцы, как выразился мой коллега — океанолог Андрей Тишанинов (пишущий замечательные эссе — я такие писать не умею!): «Бывших ТИНРОвцев не бывает»! Я уже частично писал об их гусарстве, хозяйственности, своеобразном юморе, иногда напоминающем юмор висельника, ведь в море вкалывать приходилось по 18 часов в сутки — 8 часов на вахте как ученый, потом подвахта — в рыбцеху или «на перегрузе» (фото 9). Взять, например, «добытчика» — специалиста по орудиям лова Геннадия Адуева, который позднее учился со мной в Севастополе на «гидронавта». Он как-то рассказал, что каким-то образом оказался руководителем советской делегации в США, где, изрядно поддав, представлялся американцам как «бич» (бывший интеллигентный человек) со Второй речки Владивостока». При всем при том, из Севастополя он увозил полный чемодан книг, которые он искал на книжных развалах — пил он много, но и читал запоем! Некоторые мои коллеги по лаборатории промысловых беспозвоночных (т. е. моллюсков, ракообразных, иглокожих) тоже отличались своеобразным чувством юмора, например Дима Ковач, говоривший болтливому не в меру собеседнику: «В морге болтать будешь, ногами», или Сергей Дураченко, который ушел позднее в тибетскую медицину (как и защитивший диссертацию по токсикологии Володя Терновенко, лечащий меня «травками» по сей день), увидевши особо модного коллегу, пришедшего из заграничного рейса, одобрительно ронял: «Наглухо вкованный чертила!». Вспомнились и интеллигентная пожилая дама — Мария Сергеевна Кун, зав. лабораторией гидробиологии, которая в компании вполне могла отпустить рискованную шутку или рассказать анекдот. Например, такой: «Мужчина забегает в почти пустой трамвай, кидается к молодой женщине, охватывает ее руками, кладет ей голову на плечо. На вопрос ошеломленной женщины: «Что вы делаете?» — отвечает вопросом на вопрос: «А что — давка разве еще не началась?» И завлаб аквакультуры двустворчатых моллюсков — Юрий Эмануилович Брегман, который, даже будучи вне себя от злости на кого-то из сотрудников, мог — в лучшем случае, голосом флейты — сказать: «Имярек — суука»! Но был среди наших сотрудников и представитель так называемой «третьей смены» — владивостокской «мафии», Сергей Филев по кличке «Фил». Он, будучи к.м.с. по боксу, отсидел за непредумышленное убийство, после этого взял себе в привычку говорить собеседнику: «Ну, ты, в натуре, как на зоне!». Сергей славился тем, что в колхозе, куда нас по разнарядке райкома КПСС посылали собирать помидоры или огурцы, мог на танцах биться один с целым взводом местных драчунов. Колхозные приключения толкали некоторых коллег на поэтическое творчество. Так, Сергей Золотухин, ученый-лососевик талантливо описал нашу работу в деревне Сибирцево «на огурцах». Директором сибирцевского совхоза тогда был, как ни удивительно, человек по фамилии Леонид Лихерман. Постараюсь воспроизвести произведение Сергея как можно точнее, если ошибусь, простите великодушно — с тех пор минуло более 30 лет:

«Эх, Рязановка, Кронштадтка» — то для нас совсем старО,

Нынче всех и без остатка «Лихерманка» бьет в ТИНРО!

Как у Лени Лихермана ни «рыбья», ни «кальмарья»,

Так зачем в субботу рано сам сюда приехал я?

Доктора и кандидаты в поле трудятся уже,

Буквой «зю» стоя в меже,

Я пытаюсь постоянно по картине здешних мест

Дать оценку Лихерману,

Хер ли Ман?

Да вроде нет!»

Тут у меня обрыв в памяти и далее:

«…Не пора ль на Лихермана свой «манлихер^[37]» зарядить?…

Я возьму большую ванну, разведу там злых мурен,

Лихерману, Лихерману пусть они откусят хрен!»

Грубовато, но талантливо, не правда ли?

Вспоминаю также, как некоторые ТИНРОвцы бегали на лекции Оле Нидала — датского учителя школы буддизма Карма Кагью. Он терпеливо по несколько часов отвечал на вопросы аудитории. Одним из вопрошающих был мой коллега — Алексей Голенкевич, задавший Оле интересный вопрос: не портит ли он себе карму, способствуя своей деятельностью умерщвлению осьминогов — «приматов моря» (как их называл И. Акимушкин), которых изучал? Оле ответил, что: «Уже то, что вы задаетесь этим вопросом — хорошо!». Кстати, Алексей, позже вернувшись в Ташкент (где он до этого закончил университет), организовал там выгодный бизнес по выращиванию черепах для продажи коллекционерам. И построив большой дом с садом и гаражом на две машины, через несколько лет продал все это за копейки, чтобы — по моему предложению — присоединиться к нашему полевому офису в Мурманске в качестве координатора по устойчивому рыболовству (морской программы) WWF. И мы довольно много сделали вместе, о чем я еще напишу. В общем, людей в ТИНРО интересных было много (и наверняка есть сейчас), и прошу прощения у тех, кого не вспомнил — воспоминания мои носят вполне «рандомный» характер.

Вернувшись из очередного рейса, я решил, что пора заканчивать мою холостую жизнь, и сделал предложение моей будущей жене, Наташе. В промежутках между экспедициями я успел все-таки отбить ее у первого мужа и ряда поклонников, и мы сыграли шумную свадьбу. В процессе свадьбы, каюсь, я и мой свидетель зазевались и — мою невесту украли! И мне, как жениху, пришлось «выкатить» похитителям изрядный выкуп. Кроме красавицы невесты в награду мне достался сын от первого ее брака, которого я усыновил. Он стал носить мою фамилию по своему желанию и называть меня отцом. Много лет спустя, выступая в суде по поводу угона нашей машины, он столкнулся со своим «кровным отцом», перековавшимся из биолога в юристы и защищавшим в суде угонщиков. Представляю, что испытывал Алексей, слыша, как его родной сын, Кирилл, говорил обо мне как о своем отце! Находясь много времени в море, я не мог уделять ему достаточного внимания, но он, в основном благодаря усилиям моей жены, вырос достойным человеком.

После обучения в Севастополе на «подводного наблюдателя» и водолаза-совместителя (фото 10) на Севастопольской базе по подводным исследованиям «Гидронавт» (СКБП) Министерства рыбного хозяйства (Минрыбхоза) СССР я уже был готов к работам с подводной техникой, которую Министерство планировало направить на Дальний Восток. Из-за своей настырности, если не ошибаюсь, я стал первым дальневосточником, который пошел под воду в подводном аппарате. Хотя мой завлабораторией, В.Е. Родин, на мои просьбы отвечал: «Куда? В Севастополь учиться на подводного наблюдателя? На БАМ^[38] тебя!»/ И неизменно посылал меня в колхоз — «на картошку», несмотря на то, что я только что оттуда вернулся! Но я все же «прорвался» и прошел обучение на базе Севастопольской базы по подводным исследованиям (СКБП) Минрыбхоза СССР, получив вожделенные корочки как наблюдателя, так и водолаза-совместителя. Что мне очень пригодилось в дальнейшем.

Начиная с 70-годов Минрыбхоз начал заказывать автономные и буксируемые обитаемые подводные аппараты. Примерно в это же время в ДВО АН СССР начали создавать необитаемые ПА. Все это дало мощный толчок подводным исследованиям биоресурсов океана, особенно на богатейшем шельфе Дальнего Востока. Было проведено несколько экспедиций с использованием ПА в интереснейших районах западной части Берингова и Охотского морей, у Курильских островов и в Японском море. Автор участвовал в трех рейсах судов-носителей «Гидронавт» и «Гидробиолог» с подводным аппаратом «ТИНРО-2» (фото 11). Как написал наш гидролог Шура Шутенко на черновике отчета: «Наш лозунг — Служим Минрыбхозу!

Окрабим, окреветим и обрюхоножим все население СССР^[39]!». Как и многие севастопольцы, он обладал удивительном чувством смешного, даже там, где смеяться вроде как было и не над чем. С некоторым чувством зависти к более удачной семейной жизни другого коллеги — подводного наблюдателя Валеры Фейзуллаева по кличке «Фейс^[40]», он пародировал супругу «Фейса», которая любовно приговаривала: «Валерика-лапулика» так болела, так болела!», стоит только Валерке подхватить легкий насморк. В море Шуру толкала «сребролюбивая» жена, которая уже после двух недель пребывания его на берегу начинала «нудить»: «Шура — иди в рейс, деньги нужны!». Так он и не вылезал из рейсов, «отдав концы» внезапно в Охотском море от сердечного приступа.

Благодаря знаменитому фильму «Титаник» и отлично снятым документальным фильмам, широкой публике хорошо известны подводные аппараты «Мир» и «Пайсис», принадлежащие Академии наук. Гораздо менее известны аппараты, созданные для рыбохозяйственных исследований: подводная лаборатория (ПЛБ) «БЕНТОС», «Север-2» с глубиной погружения 2000 метров, «ТИНРО-2», «Лангуст», «Омар», буксируемый аппарат «ТЭТИС». Аппараты были надежные, хотя и не столь продвинутые, как построенные за границей «Пайсисы» или «Миры». Так, например у «рыбных» гидронавтов вызывает улыбку растиражированная телевидением «вольтижировка» водолазов при закреплении подхватов при подъеме «Мира» на борт. На «наших» судах-носителях подъемное устройство захватывает аппарат (ПА) автоматически, с помощью так называемого «члена Чикера», названного, как говорят, в честь адмирала Николая Петровича Чикера, который его и изобрел.

Буксируемый с помощью кабель-троса обитаемый аппарат «Тэтис», который мы осваивали в Севастополе (фото 12), позволял опускаться на движущийся за судном трал и даже заходить внутрь него. Был еще, правда, аппарат Академии наук: «Оса», созданный совсем другим ведомством, космическим. Он был похож на летающую тарелку, управлялся совсем по-другому и, по отзывам, был довольно непрактичным — сам я на нем не погружался, не берусь судить. Да, в этой сфере мы тогда, наверное, были не хуже американцев, а вот вычислительная техника была еще та. Может кто-то помнит примитивные ЭВМ — «Проминь», ЭВМ системы ЕС — громадные, неповоротливые, мигающие лампочками, потребляющие огромное количество энергии^[41]? Тогда было трудно представить все эти айфоны, смартфоны, планшеты и что любой ребенок сможет делать то, что нам и в голову не могло прийти. Правда — взамен — вместо реального мира некоторые люди живут уже в виртуальном пространстве буквально с детства. Так, я наблюдал своими глазами, как малыш лет пяти, подойдя к окну, пытался приблизить «картинку», водя по оконному стеклу пальцами — как по экрану айфона!

Две экспедиции в 1980 и 1982 гг. в Берингово море и у Курильских островов были организованы для изучения распределения, поведения и численности креветок и крабов, брюхоногих и двустворчатых моллюсков — трубачей и гребешков-«хлямисов». Были проведено сравнение оценок численности с помощью ПА и традиционного способа — донных траловых съемок. Оказалось, что трал облавливает около четверти креветок, находящихся на грунте, что позволило увеличить оценку их запасов, а следовательно, и объема вылова. Вот пример, когда одна только цифра может дать довольно большой экономический эффект.

Когда я на глубине 130 метров увидел черно-белое, стремительное тело кайры и возопил: «Вижу кайру!!!», мои коллеги на борту судна-носителя язвительно осведомились: «А зайчиков там не бегает?». К слову сказать, когда я проконсультировался у крупнейшего специалиста по морским птицам (и не только по ним), человека энциклопедических знаний Вячеслава Петровича Шунтова, он сказал, что, судя по наличию в содержимом желудков кайр соответствующих донных животных, это вполне возможно, так что это не было галлюцинацией. При приближении к дну можно было наблюдать миграции крабов, когда они как роботы маршируют в одном направлении, напоминая марсиан из незабываемого романа Герберта Уэллса. Это впечатление усиливается, когда ПА снижается над крабом, который принимает оборонительную стойку и, кажется, готов подпрыгнуть, бесстрашно атакуя многотонную махину аппарата. Наблюдения за крабами у креветочных ловушек позволили сделать интересные наблюдения, когда краб-стригун, размеры которого не позволяют ему влезть в ловушку, «затыкает» своим телом входное отверстие и упорно не пускает внутрь пугливых креветок, для которых, собственно, и распахнуты гостеприимно входы ловушек.

Кстати о гостеприимстве. Долгосрочные рейсы часто приводят к интересным психологическим эффектам. В районе Командорских островов я назначил погружение ПА больше из любопытства, чем по необходимости, — ведь зона островов до сих пор практически слабо изучена. Поднявшийся после погружения на борт судна наблюдатель Слава Попов божился, что видел в расщелине между скал огромного, похожего на тропического морского ежа, но не смог достать его манипулятором. Никогда не забуду выражение почти бессменного капитана и одного из создателей ТИНРО-2 — Михаила Игоревича Гирса, когда мы погружались на скопления гигантских актиний, напоминающих гигантские хризантемы, вокруг которых скапливаются крупные креветки. Увидев в непосредственной близости от иллюминатора особо крупный экземпляр актинии, он, пока я вел фотосьемку, произнес в микрофон для записи протокола подводного аппарата: «А вот призывно открытое устье актинии!». Да, долговременное пребывание в море не проходит даром…

Нужно сказать, что за рейс ученые в процессе биологического анализа промеряют десятки тысяч рыб и беспозвоночных, а на примерно 70 человек экипажа на борту в лучшем случае 3–5 женщин. Один ихтиолог рассказывал о своем сне, который посетил его на пятом месяце рейса, когда он увидел себя на палубе при подъеме трала. Когда трал раскрыли, из него высыпались на палубу масса трепещущих как рыбы обнаженных женщин. А он берет мерную доску и меряет их, меряет, меряет… Фрейд, по-моему, отдыхает! Правда, спорт (Фото 13), а также купание в холодных водах Охотского моря отвлекали от «грешных» мыслей. И ну-ка угадайте с трех раз, кто имел преимущество в борьбе за женское сердце?

Правильно — зачастую капитан и первый помощник капитана, так называемый помполит, в просторечье «помпа». Мне, как начальнику рейса, с помполитами часто приходилось конфликтовать, хотя это было небезопасно для карьеры. Один раз, при заходе в Сингапур, капитан и его первый помощник, составив группы по трое членов экипажа — «тройки» на выход в город, объявили, что для «соблюдения социальной справедливости» научная группа не должна гулять по городу больше, чем матросы палубной команды». Хотя для капитана судна, меня и капитана подводного аппарата явно предполагалось сделать исключение, я взбунтовался, и распоряжение было отменено. Другой помполит очень любил слушать, о чем говорят в свободное время члены экипажа, зачастую просто просовывая свою голову между говорящими. Единственным противоядием от него были разговоры о неверности жен, остающихся на берегу. Имея молодую красавицу жену, он это снести не мог и убегал в свою каюту — «страдать». Но и среди партийцев были юмористы.

Когда меня пригласили на собеседование в партком перед очередным рейсом, хотя коммунистом я никогда не был, сонный партинструктор при зачитывании моей характеристики, услышав слова: «…проходил обучение в Севастополе для получения специальности «гидронавт — подводный наблюдатель», ехидно спросил: «За подводами наблюдаете?». Но для некоторых моих коллег эти собеседования заканчивались печально — их лишали допуска заграницу «за незрелость». Правда, с наступлением перестройки влияние партии ослабело. В ТИНРО будущего замдиректора по аквакультуре Андрея Темных пригласили вместе с директором Николаем Петровичем Новиковым в райком, «на утверждение». Андрей носил пышные кудри, и партийная мадам, увидев его, решила сделать ему замечание: «Вы бы хоть постриглись — в райком партии пришли!», на что последовал ответ — «Вам дай волю, вы бы и Карла Маркса постригли!». Слава богу, партия была уже «на излете»…

Встречи в море всегда событие в довольно однообразной жизни на борту, и я с радостью узнал, что параллельно с нами на борту СРТМа работает мой коллега — Олег Булатов. Связавшись с ним по рации, я узнал, что у них разбились все термометры, а работать им было еще долго. Наши же работы в Беринговом море заканчивались, и я решил поделиться ими с товарищем. Мы, как теперь говорят, «сбили стрелку» по рации и ждали их недалеко от бухты Натальи Корякского побережья. Был вечер, и я, решив, что им уже пора бы и подойти, высунулся в иллюминатор и вдруг увидел несущийся на меня светящийся, как новогодняя елка огнями, пароход! Еле успел убрать голову, как СРТМ, стукнув наш борт так, что все загремело, пролетел мимо — что-то там у них не сработало с задним ходом… Передав Олегу термометры, я заглянул к нему в каюту. Несмотря на то, что он был, как и я, «начальником рейса», жил он в лазарете, прямо рядом с машинным отделением, так что вибрации судовых переборок не давали ему спать (хотя наши «пароходы» были примерно одного размера, у меня была отдельная каюта с душем, что считалось большой роскошью!). Вот в таких условиях зачастую делалась, да, наверное, и сейчас делается рыбохозяйственная (и не только) наука!

После работы в Беринговом море, где из-за большого количества планктона и биогенов аппарату часто приходилось буквально «ползти на брюхе», район Курильских островов поразил потрясающей многометровой прозрачностью воды и интересным рельефом дна. Неизгладимое впечатление оставили плотные скопления, буквально кучи гребешков, на пятачке шельфа северокурильского острова Онекотан и осьминоги, лакомившиеся ими как заправские гурманы. Благодаря сравнению численности, рассчитанной для гребешков с помощью подводных наблюдений и уловов, мы посчитали коэффициент уловистости не только для «креветочного» донного трала, но и для драги, что очень существенно позволило уточнить оценки промысловых запасов этих ценных объектов промысла. Очень интересно было наблюдать мутьевые потоки, которые поднимались с 500 до 50 метров глубины! Часто отмечался так называемый антропогенный, человеческий фактор, когда на дне наблюдались брошенные или потерянные орудия лова — тралы, ловушки, дохлая рыба, выброшенная за борт рыбаками, и даже груды банок с консервами. В этом случае обычно говорилось, что «водоем заантропогажен»… и это отмечалось в протоколе погружения.

У острова Итуруп, во время водолазной станции, когда у меня закончился в баллоне воздух, поднимаясь на борт водолазного бота, я услышал интересный диалог между судоводителем и кем-то из водолазов:

— По-моему, что-то коричневенькое в кустах, наверное, медведь.

— Нееет — это не медведь….

И когда кусты стланника раздвинулись, это оказались гнедые лошади, на которых восседали довольно дикого вида пограничники… «Приказ начальника заставы доставить вас к нему!» — закричал один из них, — «при неподчинении приказано открыть огонь!» (по мне уже стреляли трассирующими пулями — пренеприятнейшее ощущение, я вам доложу). Поэтому мы подошли к берегу, и я, сидя на носу лодки, попытался объясниться: «У нас документы на борту, позвольте нам съездить за ними, или приглашаем вас на борт — мы не планировали высадку на берег»… Но погранцы были неумолимы — приказ есть приказ… Пришлось мне сдаться на милость победителя и «проследовать» на заставу. Несмотря на критичность ситуации — а старпом по рации уже сообщил на борт, что начальник рейса арестован, члены экипажа не утратили свойственное всем южанам «списуальное» чувство юмора. Капитан объявил по громкой связи: «Начрейса арестован — ужин на него можно не готовить!». Потом я вызвал немалое веселье на боте, пытаясь в скользком мокром гидрокостюме влезть на лошадь без седла, но, в конце концов, пограничники тоже спешились, и я под дулом автомата был отконвоирован на заставу. Часть из них остались сторожить наш бот, хотя вряд ли мои товарищи бросили бы меня на произвол судьбы… Начальник заставы, правда, оказался милейшим человеком, закончившим несколько лет назад московское пограничное училище. Он с явным сожалением отказался от посещения судна, хотя «диверсант» в японском гидрокостюме и совращал его, как мог, перспективой увидеть маленькую “yellow submarine” (наш подводный аппарат был выкрашен в желтый цвет) и отведать наших разносолов и спирта, коего на протирку легочников аквалангов нам выдавалось великое множество. Мы даже не успели произвести обмен «картошку на рыбу», так как к нему должно было нагрянуть начальство на вертолете, а нам нужно было спешить в «бананово-лимонный» Сингапур^[42] на бункеровку перед переходом на базу в далекий Севастополь. Вернувшись на борт, мы, не мешкая, подняли якорь и подались на юг.

Ночью, при прохождении пролива Лаперуза, мне позвонил капитан. Обычно спокойный, как мороженый минтай, наш Корнеич был озабочен и сказал: «Дите (он меня неофициально так называл, мне было лет 30, но он был в два раза меня старше), мы получили сигнал «SOS» — рыбацкое судно намотало на винт кошелек и дрейфует на скалы». Мы, поскольку погода была ветреной, отбуксировали рыбацкое судно за мыс. И приступили к очистке лопастей его винта от накипевшего на них капрона. Ныряли по очереди, но ножи тупились довольно быстро, и их точили прямо на палубе. Прошло несколько часов, и винт был свободен. Замерзши как собака, я поднялся в каюту Корнеича, где капитаны вели обстоятельную дискуссию о подписании акта о спасении судна за «рюмкой чая»… Колхозный капитан предлагал рассчитаться наличкой, чтобы не заниматься «бюрократией», наш — стоял на «букве закона», надеясь получить причитающееся вознаграждение (которое мы, кстати, так и не получили!). Мне дали громадный бутерброд с красной икрой и налили стакан водки, для «сугрева». Три опорожненные капитанами бутылки уже катались по каюте. Подписав необходимые документы, мы заспешили на бункеровку в Сингапур, опоздание куда грозило нам неприятностями.

Про благословенный город Сингапур, его чистоту, удивительную архитектуру и аромат написано столько, что я опущу описание моих первых впечатлений от него и перейду сразу к нашим приключениям в Аравийском море (нужно отметить, что по дороге в Севастополь я насчитал не менее 14 морей, которые мы пересекли). После Цусимы в Восточно-Китайском море у нас на судне жила три дня ушастая сова, отдыхая на перелете. Шел 1982 год, и похороны Брежнева застали нас у берегов Йемена, на подходе к Баб-Эль-Мандебскому проливу, где мы остановились на минуту молчания. («Баб-Эль-Мандебский пролив, дядя, — это самое гиблое место на Земле!», как было сказано в одном популярном советском фильме, помните?). Тогда еще не было череды похорон верховных старцев, которые потом стали повторяться с небольшими интервалами, вызвав целую серию грустно-ироничных анекдотов:

— «Какой любимый спорт в Политбюро? — Езда на лафетах»

Или:

— «Товарищ, куда вы рветесь через оцепление на похороны Генерального секретаря? У вас есть пропуск?

— У меня абонемент!»

Судно дало продолжительный гудок в память о Брежневе, мы стояли на палубе, и в это время появился патрульный американский самолет, который на бреющем полете несколько раз заходил на нас, видимо, фотографируя наши скорбные лица. Но несмотря на все усилия помполита, музыка звучала почти в каждой каюте! Немного жалко было дедушку Брежнева, привыкли мы к нему, но лихорадка меломании охватила тогда всех! Команда, набрав в Сингапуре магнитофонов-двухкассетников и кучу кассет с любимыми исполнителями, поющими «пестни» нашей молодости — Битлы, Абба, Саймон и Гарфункель с их знаменитым — «Высоко кондор летает» — «El Condor Pasa», Элтон Джон с не менее известной «Дорогой из желтого кирпича» — «Yellow Brick Road», Пинк Флойд с «Темной стороной луны» — «Dark Side of the Moon», очаровательно хриплый Род Стюард и темнокожие красотки — Донна Саммер (Donna Summer) и Шейд (Shade). А я «встрял» в музыку стиля блюз — особенно в творчество Би Би Кинга — с легкой руки моего севастопольского коллеги и друга Валеры Петрова. Хотя слушали и таких певцов того времени, как Валерий Ободзинский и Муслим Магомаев — непревзойденные на мой взгляд таланты, каких сейчас просто нет! Покупали все, чего не было в советских магазинах. Я, например, купил ментоловые таблетки «Тик-так», думая, что это какое-то волшебное средство «от сердца», а некоторые члены экипажа, готовясь к заходу в порт, скупали в лавках некую «хрень-мазь», я думаю, вы понимаете, зачем.

При прохождении острова Миникой в Индийском океане, красивого, зеленого, привлекательного, несмотря на то, что, судя по лоции, этот остров ранее служил колонией для больных проказой, так хотелось под его пальмы на золотистый песок! Финиковые пальмы Суэца, минареты и пряничные домики, лепящиеся на склонах Стамбула, так и притягивали взгляды после серых «хрущевок» нашей родины. И хотя мы также видели на берегах Суэца глинобитные норы бедняков, лодки, подвозившие к нам лоцманов и «вочменов» (watchmen), клянчивших все что попало, цветистый Восток привлекал, манил. И когда при прохождении Босфора наш помполит сказал: «Да-а-а, не такой хотел бы я видеть Турцию!» мы, собравшиеся на палубе, спросили: «А какой??» Ответ был — «Социалистической!» Все так и «грохнули»! Тогда еще не было массового исхода из СССР, и почти ничего не предвещало краха системы. Поэтому, замороченные пропагандой, мы не мыслили о том, чтобы сбежать за границу. Позже я прочитал об ученом Славе Курилове, который в 1974 году спрыгнул за борт круизного судна и 3 суток плыл в океане (позже он написал об этом книгу «Один в Океане». Слышал я и страшные истории о людях, которые прыгали за борт с аквалангом, пытаясь уйти из «советского рая», а капитан и помполит отдали приказ ходить по этому месту и рубить «изменника Родины» винтами, каково? Сейчас это звучит дико, а тогда многие воспринимали это с одобрением. Недаром еще 21 ноября 1927 года, по информации «Новой газеты», ЦИК СССР (высший орган государственной власти) постановил: «Лица, отказавшиеся вернуться в Союз ССР, объявляются вне закона. Объявление вне закона влечет за собой: а) конфискацию всего имущества осужденного, б) расстрел осужденного через 24 часа после удостоверения его личности. Настоящий закон имеет обратную силу».

Однако вернемся в Суэцкий канал. Гигантские суда, идущие в обратном направлении, когда мы зашли в озеро, чтобы их пропустить, отделенные от нас полосой песка, казалось, плывут прямо по дюнам. Те лоцманы и «вочмены»^[43], которые сели к нам на борт, хотя были очарованы пышными формами нашей поварихи Раечки, есть нашу пищу отказались и потребовали отдельно им готовить. Мы решили выдать им продукты сухим пайком, и я, со вторым помощником, спустился в трюм, чтобы они выбрали, что разрешает есть их религия. Когда мешок заполнился, включая блок перемороженной камбалы, чудом сохранившийся еще с Дальнего Востока, толстый араб сказал своему длинному напарнику: «Ты неси мешок, я — босс!». Но длинный был противоположного мнения, и сказал: «Я — босс!». Последовала перепалка на арабском языке в лучших традициях фильма Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука», после которой длинный, недолго думая, врезал между глаз толстому. Тот сразу понял, «кто босс», и, схватив мешок, живо побежал на палубу. Готовя себе еду на палубе, они, причмокивая и щелкая языком, провожали нашу повариху Раечку восхищенными взглядами, когда она проходила мимо них в коротком халатике. Лоцман тоже не сводил с нее взгляда, так что я даже боялся, что мы сядем на мель. В Босфоре турецкий лоцман вел себя более сдержанно, но тоже сказал, что такая женщина очень дорого стоит, если жениться, — калым придется платить большой. Поэтому женятся они поздно, лет в 28–30, когда уже встанут на ноги, имеют хорошую зарплату и собственный дом.

В 1986 году я опять оказался на борту «Гидронавта» в Японском море. Опускали подводный аппарат (ПА), наблюдая крупных гребенчатых креветок, крабов, опускали дночерпатель, драгу, наблюдали за поведением крабов и крупных креветок у ловушек и гигантских актиний (Фото 14). Мне даже удалось поймать одну из креветок рукой-манипулятором! В заливе Петра Великого (Японское море) уже сам ПА был пойман в трал одним из судов, ведущих донный промысел рыб. Находясь на борту судна-носителя, мы, беспокоясь о жизнях наших двух товарищей, срочно связались с «удачливым» капитаном и потребовали, чтобы он осторожно «выбрал»^[44] трал. После этого наши водолазы подплыли к всплывшему аппарату и освободили его от сети. Он самостоятельно подошел под борт нашего судна-матки. На следующий день слышали в эфире диалог двух капитанов, щедро сдобренный ненормативной лексикой:

«Ты, говорят, какую-то хрень поймал?» — «Ага, какой-то вельбот переделанный — шпионы, наверное, но больше я там тралить ни в жисть не буду!».

Работая у северного Приморья, мы зашли ненадолго в поселок Рудная Пристань. Я пошел собирать землянику, а когда вернулся, обнаружил нескольких наших «гидронавтов» во главе со стармехом Борей Нечаевым в веселом состоянии духа, что-то живо обсуждавших между собой. Оказалось, что они, идя по улицам поселка, набрели на дом, где на веранде за накрытым столом сидели девушки, а во дворе несколько мужиков крушили друг другу ребра штакетинами от забора. Осторожно обойдя их, они поднялись на веранду и были приглашены за стол. Оказалось, что это геологическая партия празднует день рождения одной из девушек, и их мужики выясняют, кто главнее, прямо как упомянутые арабы в Суэце! Нужно ли говорить, что девушки потом пришли на причал и долго махали нам вслед платочками (некоторые были почему-то с годовалыми младенцами на руках)… После работ на севере Приморья мы опять спустились в залив Петра Великого, зашли на остров Попова пополнить запасы перед броском на запад — пора было возвращаться в Севастополь, на основную базу. За время рейса продолжительностью около четырех месяцев «ТИНРО-2» прошел под водой расстояние, равное дистанции от Петербурга до Севастополя!

Проходя вдоль Курил, мы встретились с судном-колхозником, занимающимся приемкой лосося на переработку. Рыба вспарывалась, икра солилась в бочки, а вспоротые тушки летели за борт. Мы подошли и обменяли кое-какие продукты на лосось, которым нам засыпали всю палубу — все равно выбрасывать! Два дня шла засолка, свежайшую рыбу ели на завтрак, обед и ужин, но часть все равно пришлось выбросить — морозильные камеры-то на нашем судне были заменены на ангар для подводного аппарата. Мне тогда это не казалось таким уж диким — только много позже я стал задумываться — как не по-хозяйски мы распоряжаемся тем, что дала нам мать-природа! И та самая столица дикого лосося — Петропавловск-Камчатский много лет являл собой тогда жалкое зрелище. Только недавно, в двухтысячные, он стал перестраиваться, но все равно — видишь привычный для Камчатки контраст между золочеными куполами недавно выстроенного храма на сопке, супермаркетами и убогими в основной своей массе жилищами камчадалов. Я уж не говорю про поселки, стоящие на рыбных реках, утопающие в грязи и нищете — все деньги-то идут мимо местных бюджетов! Позже, когда я уже работал во Всемирном фонде дикой природы (WWF), мы старались помочь местным жителям принять участие в управлении своим хозяйством — был создан модельный бассейновый совет на реке Большой. Я рад, что Бассейновый совет, как и Коалиция «Сохраним лосося вместе», которую собрал Сергей Иванович Вахрин с нашей помощью, существуют до сих пор (в виде одноименного фонда).

До Южно-Китайского моря мы прошли без приключений, там решили погрузиться, но ничего особенного под водой из ПА не увидели — гороховый суп. Видимость почти нулевая из-за влияния речных стоков, и нам пришлось быстро брать аппарат на борт, так как надвигался шторм. Во время шторма мы наблюдали удивительное явление — пятно затишья в бушующем море диаметром 1 км! Потом опять Сингапур, который здорово преобразился за то время, что меня там не было — снесена очень большая часть старого города, намыты мысы, посажены парки, выросли новые небоскребы. Я часто думаю о том, как может существовать и так динамично развиваться город-государство, у которого нет даже собственной воды?^[45] Одно осталось неизменным — бойкая торговля всем, чем можно, тогда часто невысокого качества, если не покупать это в фешенебельных магазинах, типа «Райфлз», например. В этот раз я «затарился» огромным количеством кассет с блюзами и магнитофоном-двухкассетником для их прослушивания. И конечно, всякий ширпотреб, который в СССР можно было сыскать только по большому блату: кроссовки, фен для жены, джинсы, тостер и т. п. Китайские торговцы, тонкие психологи, часто отвлекали внимание покупателей, подсовывая морякам некачественный товар в надежде, что и так сойдет. Так, наш механик ПА с характерной украинской фамилией Несправа купил обе кроссовки на левую ногу, и народ потешался: «Ну ты действительно — Не-справа, все у тебя слева!». Много позже — в 2015 году, когда я опять попал в Сингапур, я опять ощутил родные запахи, но старого Сингапура уже, увы, нет. Тем не менее, приятно было пройтись по ночным улицам, посидеть на набережной Льва, где я с удивлением увидел живых камчатских крабов в аквариумах, скорее всего привезенных из России. На обратном пути в аэропорт я разговорился с таксистом (с ними иногда очень интересно разговаривать). Он сказал, что в такси работают только сингапурцы — по 12 часов в день. Водитель оказался большим любителем разных кошек и когда узнал, что я из WWF, поведал, что он просто балдеет, когда ходит с детьми в местный зоопарк посмотреть на амурского тигра, но особенно ему нравится рысь сибирская! Расплатился я с ним старой банкнотой сингапурских долларов, которая осталась у меня с тех еще времен, когда мы заходили в Сингапур в 80-х. Он удивился, сказал, что давно их уже не видел в обращении, но деньги взял.

Но вернемся в 80-е годы. После перехода через Индийский океан у нас была запланирована передача оборудования на судно-близнец «Гидробиолог», работающее у берегов Йемена «на каракате», т. е. изучающее биоресурсы каракатиц и кальмаров в этом районе. Мы встретились у обрывистых берегов острова Сокотра, где я всю жизнь мечтал понырять. О погружении аппарата не могло быть и речи, а поплавать в акваланге на местных рифах очень хотелось! Но для одуревших от жары и радующихся как дети встрече экипажей толку было не добиться, а для моего коллеги — начальника «каракатного» рейса Валерия Петрова из Севастополя эти погружения давно превратились в рутину. Поэтому я не нашел понимания своего «романтического порыва» и так и не смог погрузиться в теплую как молоко воду Аравийского моря. Частично я компенсировал это перед заходом в Суэц, когда мы чистили днище судна от животных-обрастателей, чтобы увеличить скорость судна. Наша скорость была слишком мала для прохода пролива после нарастания целой бороды из водорослей, усоногих раков-балянусов и т. п. Здесь же пришлось отмахиваться скребком от небольших акул, пробующих «на зуб» из любопытства наши ласты… Потом при встречах я мстительно напоминал Валере Петрову о том, что он мне не дал понырять у Сокотры, но обижаться на этого человека практически невозможно. С нами в рейсе был как-то Валерий Федоров — геолог из Москвы, подводный наблюдатель, написавший книги об исследованиях с помощью подводных аппаратов, в том числе и на Дальнем Востоке^[46] (он обладал обширными знаниями и впоследствии стал сотрудником государственного экологического ведомства, сделавшим много полезного для развития природоохранного законодательства нашей страны). Вместе с тем Федоров был немножко педантом и аккуратистом, даже в рейсе иногда носил костюм с галстуком, чуть ли не на палубе. Однажды он пришел на вечеринку научной группы, как всегда, в своих «доспехах». Петров, хитро прищурившись, спросил: «Хочешь, тезка, ты запомнишь этот вечер надолго?». Федоров легкомысленно согласился, и Петров, недолго думая, «отчекрыжил» ему галстук под самый узел портняжными ножницами… Джентльмен, биолог и математик, гидронавт и обладатель уникальной коллекции тропических «ракуханов», т. е. раковин, он обладал потрясающим чувством юмора, о котором можно говорить бесконечно. Вот только один пример. Когда мы пришли в Севастополь и отчитывались на Совете гидронавтов, один из тамошних начальников СКБП (Севастопольской базы по подводным исследованиям, которая, после распада СССР приказала долго жить), отставной капитан первого ранга, в просторечии — «черный полковник», в ответ на сетования гидронавтов о том, что техника стареет, становится опасно погружаться, сказал задумчиво: «Все мы рискуем…». На что последовал точный, как укол шпагой, ответ Петрова: «Вы, любезный, рискуете только чаем поперхнуться, узнав, что мы утонули! Это МЫ рискуем!».

Вообще, СКБП собрала под своей крышей массу интереснейших людей. Взять хотя бы капитанов аппаратов: Михаила Гирса, Леонида Пилунского, Юрия Сидоренко, подводных наблюдателей: того самого Валерия Петрова (по кличке «Дон Пэдро» за его благородный облик и элегантность), Славу Попова (вылитый Арамис из «Трех мушкетеров»), Валеру Фейзулаева по кличке «Фейс» — о нем я уже упоминал, старшего механика Борю Нечаева по кличке «Боб», гидролога Сашу Шутенко, фотографа Яглова — перечислять можно бесконечно! Последний обладал красной физиономией, был крайне нахален, но за его юмор и жизнелюбие ему многое прощалось. Например, когда у острова Сокотры подвыпивший старпом с соседнего судна, разжалованный недавно из капитанов, начал «качать права», то Яглов его быстро осадил. И на стандартный вопрос: «Ты кто такой?» ответил гордо: «Я — фотограф с “Гидронавта” Яглов, а ты кто?». Тот гордо сказал: «А я — капитан дальнего плавания такой-то!». На что последовала реплика под громовой хохот: «Н-не-а, ты не капитан, ты — хорек!». Грубо, но точно, так как тот в этот момент действительно был похож на оскаленного злобного хорька. Перед заходом в Севастополь я заметил, что у части команды над кроватями поменялись фотографии — дальневосточных пассий сменили семейные фото севастопольских членов семейств! Как выразился один штурман — у нас «любовь от Босфора дальневосточного до Босфора черноморского — жизнь есть жизнь!». По окончании этого долгого рейса один из ихтиологов послал своей жене радиограмму о его скором прибытии, подписав ее «Самец три, желудок ноль, остатки брэнди^[47]» — шутка для знатоков, однако! Но смешные истории происходили не только на наших судах, но и на академических. Забавную историю рассказали мне в Институте биологии моря о том, как жена, ожидавшая мужа из рейса, находясь в морском заповеднике на острове Большой Пелис, послала ему радиограмму: «Сижу на Большом Пелисе, встретить тебя не могу». Но телеграфистка решила, что тут явная ошибка, и в названии острова «л» поменяла на «н». Муж, конечно, был очень впечатлен! Интересно, что иногда человек запоминается благодаря всего одной фразе. Помню, например, молодого ученого из ИБМ, с которым мы встречались пару раз на конференциях. Он запомнился мне фразой: «Ваши первые впечатления?», которую он произнес, когда один из ученых — участников застолья после окончания конференции ударился босой ногой о ножку стола и шипел себе под нос что-то явно матерное, не осмелившись выражаться при дамах^[48]!

В 1983 году я начал готовиться в рейс во Вьетнам на севастопольском судне с подводным аппаратом, как делал это не раз в северных морях. Было уже подготовлено рейсовое задание, судно стояло на рейде Владивостока. Но «человек предполагает, а Бог располагает». Произошло событие, нарушившее все мои планы. Нашим истребителем был сбит южнокорейский «Боинг», который упал у южной оконечности острова Сахалин. И наше судно с подводным аппаратом было послано на поиски в район катастрофы. Я не пошел в этот рейс, науки там не было, хотя опыт был бы, без сомнения, уникальный. Ребята, участвовавшие в рейсе, рассказывали потом, что видели на дне останки погибших людей и обломки самолета, в воде — плавающие стодолларовые бумажки. Много позже удалось узнать более или менее правдоподобную версию этого инцидента — и стало ясно, сколько цинизма и пренебрежения человеческими жизнями было проявлено с обеих сторон^[49].

После развала СССР и закрытия Базы «Гидронавт» уникальные материалы, на сбор которых потрачены сотни тысяч, если не миллионы долларов, были частью утрачены, частью сохранены бывшими гидронавтами, которые при сожжении их «самостийниками» выхватывали тома отчетов и протоколов погружений из огня, разожженного на дворе Базы в Севастополе! У меня есть мечта собрать эти материалы и продолжить исследования. И на мой взгляд, рано отказываться от обитаемых ПА, особенно для разведки ресурсов на шельфе и материковом склоне (про военные аппараты я не говорю). По моему убеждению, подводные роботы не могут полностью их заменить. Я уже не говорю о возможности развития подводного туризма с помощью ПА. И их применения для довольно неожиданных задач, которые не сразу приходят в голову. Например, когда прекратила свое существование База «Гидронавт», японско-вьетнамская компания подрядила «ТИНРО-2» добывать глубоководные кораллы во Вьетнаме для производства ювелирных украшений (фото 15). Что, на мой взгляд, является не лучшим способом использования подводной техники ввиду редкости этих кораллов и их важной роли в функционировании глубоководных экосистем. Но тут уж — «кто платит, тот и заказывает музыку», а вьетнамское природоохранное законодательство, по-видимому, такого рода деятельность, увы, не регулирует. По крайней мере, компания подверглась преследованию отнюдь не за это, а за финансовые нарушения, и в 2014 году часть ее руководства вьетнамским судом были приговорены к пожизненному заключению, а один из руководителей — к смертной казни! О дальнейшей судьбе ПА «ТИНРО-2» мне ничего не известно…

Рейсы на судах базы «Гидронавт» в 1990 году на Дальнем Востоке, к сожалению, закончились. Начался новый этап — работа на иностранных судах, работающих в нашей зоне. Нашу группу в составе начальника Охотскрыбвода Аскольда Пынько (его именем впоследствии назвали пограничный катер-сторожевик) и нескольких ученых ТИНРО отправили в Петропавловск для посадки на борт американских краболовов. По прибытии на Камчатку нам сообщили, что американские корабли в Петропавловск не пустили, и нам нужно лететь в Провидение, на Чукотку, где они нас и заберут. В Провидении нам пришлось отослать все советские деньги домой, таковы были тогдашние правила. Еще одно дурацкое правило — на каждый выезд за границу нужно было получать отдельное разрешение представительства МИД на Дальнем Востоке, расположенного в Находке. И когда я уже стоял на палубе катера, который должен был нас доставить на борт американского судна, прапорщик, державший мой паспорт, ехидно улыбаясь, сказал: «А вы знаете, что вы не можете проследовать для посадки на иностранное судно, так как ваше разрешение на выезд погашено вашей поездкой в Канаду, и вам нужно ехать в Находку, в представительство МИД — ставить новое разрешение в паспорт?». И я остался в Провидении на берегу один, без денег, без обратного билета, в условиях нелетной погоды. Пришлось провести там почти две недели, питаясь чем придется. Но сдружившись с двумя магаданцами, ждавшими, как и я, самолета, я перехватил у них денег на билет и, добравшись до Магадана, заняв у коллег из Магаданского отделения ТИНРО, отдал им долг. Вернувшись во Владивосток, сел за научные статьи и отчеты. Но тут у меня появилась возможность реабилитироваться в своих глазах. Когда я уже дописывал годовой отчет, к нам в лабораторию вбежал специалист по палтусу — Леонид Кодолов и сказал, что ему нужен напарник, знающий английский язык, на американское судно-ярусолов, работающее по совместной программе. Судно называлось романтически — «Alaska Mist», ну как я мог отказаться! Мы улетели в Петропавловск-Камчатский, где не обошлось без новых приключений. Так как такси тогда было найти проблематично, меня, на одолженном у приятеля «Запорожце», ждал мой товарищ, «летнаб»^[50] Костя Непомнящий, который в КамчатНИРО занимался учетом с вертолета заходящего в реки лосося (мы как-то до этого уже летали с ним на учет — никогда меня в море так не укачивало, как во время резких зигзагов вертолета вдоль извилистых лососевых рек!). На Камчатке раньше, ввиду того, что такси не хватало, местные компании старались охватить как можно больше клиентов за раз, поэтому, даже когда ты опаздываешь на самолет, такси может по заявке опоздать на 30 минут и больше. И диспетчер будет рассказывать встревоженному пассажиру, что водитель «проколол колесо», что его задержали гаишники, и прочие байки. До тех пор, пока до этого пассажира не дойдет очередь отвезти его куда надо. Но зато потом тебя везут «со свистом по ухабам», и ты практически гарантированно успеваешь на свой самолет! Поэтому — лучше всего иметь «свои колеса»! Естественно, дома у него нас ждал ужин, с большим количеством копченого лосося и соленой красной икры. Мы торопились, и на нашем «Запорожце» сделали лихой разворот и в кромешной тьме въехали в грязь^[51]. Пришлось выйти и выталкивать «украинский броневик».

И тут я почувствовал, что моя нога проваливается в пустоту — в открытый канализационный люк! Нога распухла моментально. Я решил — растяжение и к врачу не пошел, тем более, что утром нам нужно было лететь в поселок Корф в Корякском округе вместе с российской частью палубной команды и обработчиков и коллегой из ТИНРО. По прилете в Корф меня через залив отвезли на катере-буксире в местную больницу и сделали рентген распухшей лодыжки — оказалась трещина в кости. Ну что было делать? Я был единственный англоговорящий среди двадцати человек! Ногу загипсовали, и меня, как Юрия Никулина в популярной комедии «Бриллиантовая рука», судовым краном доставили на борт. Откуда-то взялся капитан-американец, который, увидев меня, сразу сбегал за костылем. С этим парнем, по имени Марк Доуни, обладавшим гремучей смесью итальянской и ирландской крови, мы крепко подружились, так как он поселил «болезного» в своей двухкомнатной каюте. В отличие от многих виденных мной капитанов, этот работал в две смены — стоял вахту как штурман, а потом шел насаживать вручную наживку — кальмара на крючки^[52]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

32

А позднее, уйдя из института, «ренегатом».

33

Судно «Профессор Коновалов» так и не было достроено, позже его «пустили на гвозди».

34

Хорошо известной старшему поколению.

35

Цитируется по памяти.

36

Нож для разделки рыбы.

37

Австрийская винтовка.

38

Байкало-Амурская магистраль, которая как раз в это время строилась.

39

От названия группы моллюсков — брюхоногие, т. е. «морские улитки» — букцинум, нептунея» и т. п. Мой товарищ — Витя Горячев занимался их определением по мужским половым органам — пенисам — и называл себя «главный пенисолог страны».

40

Face — лицо по-английски.

41

А ведь была еще механическая вычислительная машинка «Феликс», которую уже никто не помнит.

42

Где, кстати, лимоны и не растут — там слишком жарко.

43

Охранники-наблюдатели.

44

Что значит поднять, вытащить.

45

Ее приходится завозить из Малайзии.

46

Я о нем уже говорил — последняя его книга под названием: «Погружение разрешаю» вышлу — рекомендую!

47

Ихтиологические термины, «въевшиеся» в лексикон за многомесячный рейс намертво.

48

Парень позднее погиб при странных обстоятельствах, когда занялся бизнесом.

49

Кстати, это был не первый корейский Боинг, сбитый нашими ВВС, у аналогичный инцидент произошел в Карелии.

50

Летный наблюдатель, он потом переехал в Ростов, где погиб, вступив в неравную схватку с местными милиционерами.

51

Сразу вспомнились мой родной Кисловодск и Севастополь, где цветы на клумбах пересаживали почти каждый день и телефонные будки мыли с мылом.

52

Ведь палтуса и треску мы ловили ярусом — канатом, так называемой хребтиной, с отходящими от нее тонкими прочными веревками — поводцами с большими крючками на концах.