Записки «ренегата»

К. А. Згуровский, 2019

В книге представлены воспоминания Константина Александровича Згуровского, ученого, природоохранника, путешественника и гидронавта. Человека, жившего на переломе эпох, уехавшего еще школьником из Крыма на Дальний Восток, где он провел большую часть своей жизни, занимаясь наукой и охраной природы. Человека, который, путешествуя по всему свету, встречаясь с интересными людьми, преодолевая жизненные трудности, пытался достичь гармонии с окружающим миром. Книга легко и непринужденно описывает жизненный путь автора, где, и искрящийся юмор, и путевые заметки, и размышления о жизни и судьбе нашей хрупкой Планеты. Ее адресат – человек, интересующийся историей морских исследований, путешествиями на суше и на море, размышляющий о своем следе на Земле и будущем, которое нас ожидает.

1

Юные годы: Судьба играет человеком…

Я родился в солнечном и чистеньком курортном городе Кисловодске, на северном Кавказе, недалеко от печально известной теперь на весь мир Чечни в декабре 1952 года, примерно за год до смерти Иосифа Сталина (подумать только!). Нас с братом было двое, что называется «недоносков», семимесячных. Он умер, а я выжил, хотя весил при рождении всего полтора килограмма. До 7 лет (пока мама училась в московской аспирантуре) я жил у бабушки в Кисловодске, где лечились и отдыхали многие партийные и государственные деятели нашей бывшей советской империи — СССР, включая Леонида Ильича Брежнева — отца «застоя», а также архитектора первой неудавшейся «перестройки» Алексея Николаевича Косыгина. Последнего я, с замиранием сердца, наблюдал однажды в местном театре. Алексей Николаевич Косыгин внушал невольное уважение, он совсем не походил на многие «суконные рыла» из Политбюро. Я, даже будучи мальчишкой, видел это — когда он вошел в театр, все встали и искренне и долго аплодировали (хотя в свое время так же долго и искренне аплодировали и «Отцу всех народов»). Тогда я, как и многие, будучи примерным пионером, еще верил, что наша страна — самая лучшая в мире, а мы, живущие в ней — самые свободные и счастливые люди на свете (фото 1 и 2)!

Позже я стал задаваться вопросами, которые тогда не принято было задавать. Например, когда мы читали в классе текст о примерном пионере, которого спросили, почему он предотвратил железнодорожную катастрофу, остановив поезд, помахав красным галстуком, он ответил гордо: «Потому что я — пионер!»… Я спросил: «Это потому, что у “не-пионера” не было бы чем махать, привлекая внимание машиниста — так как у него не было галстука?», чем и заслужил «нахлобучку» — меня впервые назвали ренегатом (тогда я имел довольно смутное представление о том, кто это такой). Что касается пионерии и комсомолии, там было много формального, фальшивого, хотя в целом, наверное, объединение молодежи вокруг идеи справедливости, равенства и братства — это хорошо. Именно фальшь и послужила причиной моего юного сарказма, а учителя часто готовы были тебя наказать, за то, что ты думаешь не так, как все, или, по крайней мере, не помалкиваешь в углу со своим мнением.

В этот город съезжались не только вожди, приезжали лечиться «герои труда», шахтеры Донбасса, оленеводы Чукотки, швеи из Орехово-Зуево. Все пили нарзан, который бесплатно разливали из кранов в Нарзанной галерее, замечательные вина Кубани, гуляли по мостику «Дамский каприз» над рекой Ольховка, в стремительных и чистых водах которой я купал своего любимого плюшевого медведя. Отдыхающие более состоятельные, чем «герои труда», а тогда уже были и такие, ездили обедать в «Замок коварства и любви», многие крутили короткие санаторные романы. Дом наш был старый, интернациональный, где люди разных национальностей уживались мирно, воспитывая детей «всем двором», вместе празднуя за одним столом дни рождения друг друга, выводя нестройным хором «Стаканчики граненые», «Ой да не вечер^[1]» или даже «Шумел камыш». Это, например, интеллигентный и удивительно добрый Мустафа Гусейнович — врач-азербайджанец, в глубине души твердо веривший, что армяне — «ошибка природы», и Борис Авдеевич, врач-армянин лет пятидесяти (он мне тогда казался ужасно старым), с козлиной бородкой, который относился к этому факту с замечательным чувством юмора. Мне запомнилось, как он со своей пожилой мамой разыграл мою бабушку. Борис Авдеевич был холост, и его заботливая армянская мама очень хотела его женить. И таскала мою бабушку на смотрины. В один из дней она прибежала запыхавшись и позвала бабушку на очередные «смотрины». Бабушка вырядилась, как на парад, надевши свое лучшее платье, и пришла к ним — будто бы попить чаю с малиновым вареньем. Сидят они так с мамой Б.А., слышат, как в соседней комнате «воркует» Б.А.: «Ну давайте попьем чаю, это же так интересно, пить чай с малиновым вареньем! Ну не хотите чаю, давайте посмотрим наши семейные фотографии? Смотрите, смотрите, ну что же вы не смотрите?». Постепенно голос его становился все резче, приобретая стальные нотки — и вот он уже кричит на свою суженую: «Смотри, я тебе говорю!» Бабушка сидит ни жива ни мертва и пытается придумать причину — как бы быстрее «смыться», чтобы избежать участия в скандале! И тут появляется сияющий Б.А., который все это разыграл «как по нотам» вместе со своей веселой маменькой — в соседней комнате никого, кроме него, не было! Правда, и сама моя бабушка тоже была юмористкой — когда кто-нибудь из ее друзей ругал себя вслух за какой-то проступок или ошибку, называя себя всякими словами (согласитесь — так часто бывает, типа: «Ах я дурак!»), она обычно саркастично замечала: «Не буду спорить, чтобы вас не обидеть!»…

Уже тогда я заметил, что мои земляки-кавказцы часто стараются выделиться чем-то из общей массы. Мы с соседями — мальчишками-чеченцами вместе бегали смотреть на огромную розовую, с крыльями на багажнике гигантскую американскую машину, купленную семьей грузин, живущих неподалеку, — предмет семейной гордости, Чеченцы постепенно возвращались из мест, куда их перед войной выселил Сталин, всех поголовно, в один день^[2]. Думаю, некоторые из них или их дети участвовали потом в кровопролитной войне в Чечне.

Бабушка, когда ходила на базар за индейкой для любимого внука, с азартом, подолгу торговалась с мрачными, все в черном, карачаевскими женщинами, называя их почему-то «мадамочками», на что те совсем не обижались. Зато обижались, когда что-нибудь покупалось без торга. Так называемая «межнациональная рознь» проявлялась только тогда, когда молодежь собиралась на открытой танцплощадке «Роз», обсаженной тысячами великолепных цветов, где вспыхивали драки «стенка на стенку». Или когда мы «по дурости» забредали на окраины, где русских практически не было. Можно было наблюдать, например, мальчишку-чеченца или кабардинца на глиняном заборе, что-то гортанно кричавшего нам вслед. Я попросил друзей объяснить — чего он кричит, они сообщили: «Он требует, чтобы мы убрались, а не то «его пять братьев выйдут и нас зарэжут!». В свою очередь, имея родню в казацких станицах по бабушкиной линии, я знал, что если бы там попался кто-нибудь из «лиц кавказской национальности»^[3], им тоже не поздоровилось бы!

Еще мальчишкой, и потом, в зрелом возрасте, я часто вглядывался в лица моих предков на дореволюционных картонных фотографиях, часть которых была «за белых», а часть — «за красных». Мой прадед, например, по бабушкиной линии даже был поименован в книге «Под знаменем революции», где он был сфотографирован c надписью «Ковалев в кандалах» (бабушкина девичья фамилия была Ковалева, а у меня — фамилия моего родного деда — польского эмигранта). Удивительные были лица, совсем другие люди… Дед мой родной, Николай Згуровский (фото 3), умер рано, а бабушка моя в юности была просто красавица, выходила замуж еще два раза (фото 4). И последний раз вышла замуж за инвалида войны, деда Василия, который часто мне рассказывал о прошедшей войне с фашизмом. Больше всего запомнилось, как они зимой ехали по трупам удивительно красивых солдат — итальянцев, которых Гитлер с Муссолини загнали воевать в морозную Россию. Дед Василий, хотя и был коммунистом, говорил удивительные для того времени вещи, — о том, что до революции многие люди жили хорошо и частная собственность на землю не такая уж плохая штука…

Мама моя тоже воевала на Кавказе, но она не любила рассказывать о войне, как и многие другие фронтовики. Добавив себе один год к настоящему возрасту, она отслужила три года в армии, командуя спаренным пулеметом, сбивая немецкие самолеты. Лишь пару раз удалось ее «расколоть» — она рассказала, как комсомольские работники призывали молодежь на митинге идти добровольцами на фронт. И она, вдохновленная пламенными речами, утром пришла на призывной пункт, но с удивлением увидела, что те, кто эти речи произносил, вовсе не собираются на передовую! Второй раз она рассказала (но не мне, мне потом пересказали эту историю), как у нее в части расстреляли молодую женщину, которая бегала в самоволку к своему младенцу в соседнюю деревню. И как их командир, когда у него оторвало руку снарядом и отбросило за колючую проволоку, полез ее доставать. Мама была ранена, получив несколько боевых наград (фото 5 и 6), демобилизовалась и поступила в институт, а потом в аспирантуру в Москве. Я за ней последовал гораздо позже, после 7 лет жизни с бабушкой в Кисловодске, где меня баловали и все разрешали. Позднее, когда я жил с мамой, — я понял, что так бывает далеко не всегда.

После смерти «Вождя всех народов» в 1953 г. постепенно наступала «оттепель», длившаяся почти десять лет, и даже разрешалась такая «буржуазная забава», как игра на скачках. И когда я приезжал к бабушке, мы с приятелем, греком по национальности с красивой фамилией Георги, ездили в соседний Пятигорск на электричке на скачки. И ставили свои сэкономленные несколько рублей на кавказских скакунов или гордых с лебедиными шеями туркменских ахалтекинцев. Проигрывали мы всегда — зная это, с несвойственной для такого юного возраста предусмотрительностью покупали билет «туда и обратно». Только однажды нам удалось выиграть. И помог нам в этом местный завсегдатай, который, увидев, что мы проигрываемся «дотла», взял программку скачек и посоветовал нам поставить на лошадь по имени «Липа». Мы похихикали, но послушались — и… «Липа» пришла первой! Потом он дал нам еще один совет — и мы снова выиграли! Он сказал: «С вас, пожалуй, хватит» и заставил уйти со скачек, чтобы мы не «просадили» то, что выиграли.

Кстати, об И. Сталине — считаю этого человека исчадием ада, виновным в гибели сотен тысяч, если не миллионов людей. И в том, что он «прокакал» начало войны, подписал соглашение с Гитлером, обезглавил армию перед войной, лично подписал расстрельные списки из 45 тысяч человек (желающие могут легко найти копии этих документов в интернете). Он и его подручные уничтожали не только простых людей, но своих товарищей по партии, военных специалистов, включая маршалов, командармов (например, В.К. Блюхера, Г.И. Кулика, М.Н. Тухачевского и др.) и даже чекистов. Попадали под «раздачу» и ведущие ученые страны, При Сталине было репрессировано 103 действительных члена, почётных члена и члена-корреспондента АН СССР. 44 члена и члена-корреспондента АН СССР погибли: 23 расстреляны, 13 погибли в заключении, 8 — в ссылке. Некоторые пропали без вести в лагерях. Расстреляли изобретателя «Катюши — Г. Лангемака, гнобили генетиков (см. стенограмму сессии ВАСХНИЛ 1948 года), а кибернетика была признана лженаукой. При этом продвигались такие псевдоученые, как Т. Лысенко или И. Презент, которые, как многие им подобные, умело пользовались «близостью к телу вождя»^[4]. За одного погибшего в застенках Николая Ивановича Вавилова, внесшего огромный вклад в биологические науки, спасшего от голодной смерти — благодаря своей селекционной работе, наверное, тысячи, а может быть, сотни тысяч людей, заложившего основы современного растениеводства, я бы «отца народов» вздернул на рее! Вот что писали деятели из ОГПУ о нем Сталину: организация, возглавляемая Вавиловым, «настойчиво ведет линию на фактическое сокращение посевов зерновых культур и уменьшение кормовых ресурсов с целью вызвать голод в стране. Кроме того, Вавилов организует борьбу против хлопководства, против хлебоэкспорта, срывает борьбу с засухой, предлагает заведомо неправильное районирование сельского хозяйства, разваливает семеноводство, направляя усилия организации на подчинение советского семеноводства иностранной зависимости^[5]».

А победили фашизм такие люди, как моя мама. А если даже и принять точку зрения о том, что он победил фашизм — то какой ценой, завалив Европу трупами наших солдат и офицеров? Может быть, не было бы его, не было бы и войны — кто теперь это знает? Из моих ближайших родственников только судьба родного деда окутана туманом, возможно, он был репрессирован — о нем семье не распространялись, но вокруг было полно народу, у кого так или иначе кто-то пострадал. Но тогда старались об этом не говорить. Это сейчас всплыли тысячи документов о массовых репрессиях, высылках и расстрелах. В 70-е для меня в университете было откровением узнать от своего однокашника — Виктора Валла, немца из Магадана, историю его отца. Виктор был типичным «арийцем» — голубоглазым блондином (или — белобрысым, как вам больше нравится?), высоким, широкоплечим и худощавым. Он как-то упомянул своего отца, убежденного коммуниста, и сказал, что он инвалид: у него поломаны все руки и ноги. Я подумал, ну, наверное, немецкого коммуниста пытали в гестапо? Но Виктор, немного замявшись, сказал, что пострадал отец в застенках НКВД, где ему ломали конечности косяком двери, выбивая из него признательные показания в шпионаже. При этом он воспитал Виктора в лучших советских традициях: тот стал несгибаемым пламенным комсомольцем, наивным и честным! И таких историй и документов существует немыслимое количество — было бы желание с ними ознакомиться… Особенно полезно почитать писателей того времени — фронтовика В.П. Астафьева, А.И. Приставкина и Б.Л. Васильева, В.С. Гроссмана, сидельцев сталинских лагерей, ярким представителем которых является Варлам Шаламов (А.И. Солженицина и так все знают, но отношение к его произведениям неоднозначное), ну и, конечно, фильмография по произведениям этих писателей, кто предпочитает смотреть, а не читать. Для них же (кто еще не смотрел) — «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, фильм, недопонятый в свое время, вызвавший массу споров, но вечный, на мой взгляд.

В Москве мы прожили недолго, я только помню двухэтажные автобусы и троллейбусы и как мне понравилась станция метро «Маяковская» — до сих пор считаю ее самой красивой. Помню, как шли по ней с мамой, и я увидел на полу десять рублей — большие деньги по тем временам! Но мама так торопилась, что не обратила никакого внимания на мои слова про «красную бумажку с Лениным». Потом мы пожили в селе Перхушково под Москвой, которое мне запомнилось стычками с местными ребятишками из-за лягушек, которых они привязывали за лапки на веревку, крутили вокруг себя или били палками по голове. Они никак не могли понять — а чего это я так переживаю из-за смерти каких-то лягушек! Но не успели мы как следует там обжиться, как наш тогдашний премьер Никита Хрущев решил «разбросать» московские институты по всей стране по принципу «Институт леса должен быть в лесу». И мамин институт знаменитого академика В.Н. Сукачева^[6] переехал в Сибирь, в город Красноярск, где мы пережили и многочасовое стояние в очередях за хлебом, и развенчание «кукурузника» — Н. С. Хрущева. Помните куплеты: «А в октябре его — маненечко того, и тут-то мы узнали всю правду про него!..», кто не читал — поищите, очень рекомендую, там не только о Никите Сергеевиче.

Там пошел в школу, которая была через дорогу от нашего дома на проспекте Мира. В квартире так называемую радиоточку — приемник на стенке вечером не всегда выключали, и в семь утра под звуки гимна «Союз нерушимый республик свободных…» я просыпался от звуков фанфар — почему-то в ужасе! Второй сон-кошмар, который помню из детства — на меня катятся огромные шары, от которых никуда не скрыться, и я попадаю внутрь одного из них. Позже я вспоминал этот кошмар, прочитав строчки:

«О, ужас!

Мы шарам катящимся подобны, крутящимся волчкам»…^[7]

Когда мне было года четыре, я сочинил свое первое, и, видимо, последнее стихотворение, которое, с определенной натяжкой, можно назвать аналогом «хайку» или «хокку»:

«Одуванчик молодой

Стал с седою головой».

Читал я много, бессистемно, благо книг у нас всегда было очень много. Однако все, что учили в школе по литературе, как-то не откладывалось или запечатлевалось с отрицательным знаком. Помню, как меня поразил в учебнике литературы отрывок из романа очень популярного у партаппаратчи-ков автора Василия Ажаева с символичным названием «Далеко от Москвы». Этот отрывок потряс меня описанием «войны с тайгой», когда «герои первых пятилеток на пышущих жаром тракторах крушат вековую тайгу», задавив попутно медведя в берлоге — типа: «Не попадайся под горячую руку, когда мы пятилетний план перевыполняем!». В это время руководящего этим порывом партийца робко просят представители «малочисленных таежных народов: «Начальник, оставь маленько тайги^[8]», на что тот небрежно отмахивается: «Не переживай, маленько оставим»… После этого я все больше стал задумываться — а куда мы бежим, «задрав штаны», по меткому выражению Маяковского, покоряя природу, круша все на своем пути, роя каналы, намереваясь поворачивать реки? У нас в школе висел портрет И.В. Мичурина с его высказыванием: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача!». А может, и не говорил ничего такого дедушка Мичурин, и это очередной миф советской эпохи (потом эти слова переиначили: «Мы не можем ждать милостей от природы — после того, что мы с ней сделали»!). И хотя тогда, по-моему, ни у кого еще не было и мысли о создании такой должности, как «природоохранный прокурор», я решил, что непременно стану именно им, когда вырасту, — буду бороться за сохранение природы… Прокурором, правда, я не стал, ну может это и к лучшему.

От сибирской природы у меня остались воспоминания о путешествии на пароходе по великой реке Енисей и о мохнатых фиолетовых первоцветах весной на его берегу, поездке поездом мимо не менее величавого озера Байкал. Вспоминается гибель соседнего мальчика, утонувшего в вырытом строительном котловане, где мы бесшабашно катались на плотах, сколоченных из досок. Вообще-то я был тихий мечтательный очкарик, довольно болезненный. Уроки физкультуры для меня были пыткой — прыжки через коня, лазание по канату, прыжки в высоту, бросание гранаты казались мне бессмысленными занятиями, отвлекающими меня от любимых книжек. Учился я, перескакивая с пятерок на тройки, время от времени получая даже двойки и единицы, и иногда мне за это доставалось. Помню, принес в дневнике пятерку по пению, четверку по литературе, тройку по письму и единицу по математике. Мама, бегая за мной с ремнем, кричала, буквально как в известном анекдоте: «А-а-а-а… Ты еще и поешь!!». Я сбежал из дому, и меня нашли поздней ночью коллеги мамы в соседнем дворе. Мама, перепуганная моим исчезновением, долго меня отогревала, отпаивала чаем с малиной. Поскольку у меня стали часто болеть легкие, врачи рекомендовали увезти меня из задымленного, холодного Красноярска куда-нибудь поближе к теплу и морю, и мы, недолго думая, собрались и «полетели на юг», в Крым…

Примечания

1

С этой песней я имел большой успех в аргентинском городе Мар-дель-Плата, где мои коллеги из разных стран исполняли свои народные песни.

2

О чем замечательно написал А. Приставкин в повести «Ночевала тучка золотая».

3

Как модно стало теперь говорить в пост-ельцинской России.

4

Рекомендую ознакомиться со стенограммой сессии ВАСХа.

5

https://ru.wikipedia.org/wiki/Дело_Николая_Вавилова

6

Автора подзабытого термина «биогеоценоз», который близок, но не является синонимом термина «экосистема».

7

Бодлер, «Цветы зла», цитата по памяти

8

Цитирую по памяти.