Сыплется густыми мягкими хлопьями на землю снег, кружит на ветру, устилает поля, укутывает пуховым платком сады и рощи. Ну что нынче за зима такая выдалась? — только расчистишь дорожки, только воткнёшь лопату в сугроб, глянь, всё порошей замело, — по новой принимайся за работу. А уж как загудит-завертит пурга-метелица, станет снежная пелена стеной, — мимо родных ворот пройдёшь, не заметишь.
А тут вдруг с утра распогодилось — на небе ни облачка, солнце до того ярко светит, аж на снег больно глядеть. Значит, самое время запрягать Гнедого и в город за покупками, — какое Рождество без подарков? Да и тётку Казимиру давно пора навестить.
И пошла спозарнаку беготня во дворе — потащили в сани узлы неподъёмные, корзины плетёные с угощеньем деревенским — тут и гусь печёный и парась копчёный, колбаса кровяная и брага хмельная. Баське со Стаськой раздолье, шустрее всех по двору носятся, отцу-матери помогают — то окорок в сугроб уронят, то горшок с мёдом разобьют. Ну а где Баська со Стаськой, там и Войцех кудлатый — вьюном вьётся, хрипит-лает, суеты добавляет.
Наконец сани домашней снедью битком набиты, пора и самим в дорогу наряжаться. А так не хочется с мороза уходить! Так не хочется! Ещё бы чуток в снегу поваляться!
Но отец торопит, сердится: — Сколько вас ждать надо?!
И мать за ним следом: — Живо-живо, домой одеваться!
А дома тепло! А дома пряниками пахнет — только вчера последний противень испекли. За столом сидит пани Данута, материна подруга задушевная, мятным пряником угощается, грушевый взвар прихлёбывает:
— Ты, Юстыся, не беспокойся, пригляжу я и за домом, и за скотиной, и за девицами твоими, не впервой нам выручать друг-дружку.
Часы резные на стене тикают, маятник золотой качается, кукушечка деревянная о времени напоминает — мать с отцом давно переодеться успели, а Баськи со Стаськой всё нет да нет. Наконец явились: — платьица накрахмалены, косички русые аккуратными крендельками уложены — любо-дорого глянуть, не девочки — королевны!
Улыбнулась им пани Данута: — Неужто это наши сорвиголовы? Ну, раз такое дело, вот вам от меня подарочек! — тут она вынула из кармана две ленты шёлку атласного: — одну алую, словно маков цвет, другую синюю, как васильки в поле. — Носите всем на радость!
У сестриц глаза разгорелись:
— Ой, спасибочки!
— Ой, красотища!
— Чур, моя красная, а твоя синяя!
— Нет, моя красная, твоя синяя!
— Нет моя! — Бася зажала ленту в кулаке.
— Я старшая, ты должна меня слушаться!
— А я младшая, ты должна мне уступать!
Только уступать никто не собирался, и через минуту помятые атласные ленты валялись на полу, нарядные платья, облитые грушевым взваром, стали похожи на половые тряпки, аккуратные кренделёчки на головах превратились в вороньи гнёзда, а раскрасневшиеся"королевны"шипели друг на друга кошками и пытались вырваться из крепких отцовский рук!
— Вы бы хоть пани Дануту постеснялись!
— А я тут причём? — это всё Баська!
— Я чем виновата? — это всё Стаська!
— Ну вот что, красавицы, — тут у пана Анджея голос от гнева прервался, — вот что — терпенье моё лопнуло. Никуда вы с нами не едете — дома остаётесь хозяйничать.
— Пап!..
— Мам!..
— Не"пап"и не"мам", а как я сказал, так и будет. — Мало мне пани Казимира в нос тыкала, что девицы у меня дикарками растут! Мало мне она в прошлый раз выговаривала! Да чтобы я опять краснел перед ней как нашкодивший мальчишка?! — не бывать тому! Где дрова, где припасы вы не позабыли? Борщ-кашу сварить сумеете? Скотину накормить-напоить не забудете? Ну а на всякий случай пани Данута за вами одним глазком приглядит по-соседски. Надеюсь, за пару-другую денёчков дом вы не разнесёте.
Пани Юстыся не ждала такого:
— Ладно тебе, отец, прости их праздника ради!
— Нет, мать, разок прощу, другой прощу, они совсем распояшутся.
Вы уж нас извините, пани Данута!
— Да что извинять, у самой такие же сорванцы растут.
— Так то парни, а это девицы взрослые — шутка-ли — старшей двенадцать, младшей одинадцать, — пора и поумнеть.
От несправедливости происходящего сёстры аж онемели. Ну подумаешь, чуток растрепались, так расчёской махнуть и снова порядок. Главное, все против них! Все! Тётка Данута, вздохнув поднялась, а следом и мать с отцом, к дверям пошли. И всё из-за чего? — Из-за каких-то ленточек несчастных!
— Ну и не надо нам вашего города!
— И тётки Кази не надо!
Отец снова вскипел:
— Ишь, не надо им ничего! Гонору-то, гонору сколько! Нашкодили, пани Дануту обидели…
— Ну прости нас, пап!
— Мам, мы правда больше не будем!
— Анджей, неужели мы так в сердцах и уедем?
Отец уже отошёл немного:
— Вечно ты их защищать кидаешься, можно подумать, враг я им! Ну хорошо, простим дурёх ради праздника. Но только радоваться не больно-то спешите — всё равно, с собой вас взять не могу. — Не могу и точка, я слово отцовское сказал. Вот подарки из города привести, это — пожалуйста…
— Не нужны нам ваши подарки!..
— Вон, Крыське свои подарки дарите!
— Опять?!
— А что"опять" — Крыську-то, небось, сейчас обнимать-целовать кинетесь?
— А мы и не нужны никому!..
— И впрямь, отец, неладно выходит — как с чужими прощаемся. Чем наши девчонки других хуже? Ну шалят порой, а как они мне все эти дни помогали! — и сготовить и прибрать! — разве мне одной со всеми хлопотами управиться?
Мать попыталась обнять упирающихся шмыгающих носами дочек, отец неловко притянул их к себе:
— Ладно, пацанки, собирайтесь, только живо.
Бася дёрнула сестру за рукав и что-то горячо зашетала на ухо. Та задумалась на миг и согласно кивнула.
— Нет, пап, теперь уж мы никуда не поедем.
— А вдруг мы чего у пани Казимиры разобьём ненароком или испачкаем?..
— Тебе же за нас краснеть придётся.
Пан Анджей покачал головой:
— Ну, не хотите, как хотите, я никого упрашивать не буду. Нравится вам дуться, дуйтесь на здоровье.
— Это индюки дуются!
— А вы не индюки?
— А мы не индюки.
— Хотя, если честно, сначала мы и впрямь обиделись!..
— Здорово обиделись!..
— А потом подумали чуток, и поняли — а ведь и в самом деле, что нам за радость у тётки Кази торчать?..
— Аж целых три дня!
— Ну ладно, может, и в самом деле так лучше. Но подарки-то вам привести? От подарков, надеюсь, не откажетесь? Хотите кукол в нарядных платьях?
— Что мы, детки малые — в лялек играть?
— Это Крыська у нас лялечек наряжает, конфетками угощает. И"сю-сю-сю"над ними сла-аденьким голосочком,"сю-сю-сю"!.. — "Не изволит ли милая паненка кофию с конфетами откушать?..
— И сама вся как лялечка — в кружавчиках да в кудряшечках.
— А мы пацанки — сам сказал.
— Так что ж, пацанки, вам саблю да барабан привезти?
— Зачем саблю, зачем барабан? Нам бы по ножику складному…
— Как у Яцека.
— Хорошо, будут вам ножики как у Яцека.
Мать всё же расстроилась:
— Не передумаете? Может поедем?
— Нет, мам. Да не переживай ты, ни на кого мы не злимся, не обижаемся.
— Просто мы у тётки Кази от тоски помрём.
— Ну что ж!.. Тогда хоть до ворот нас проводите.
Обняли родители дочек на прощание, укрылись полостью, Гнедой тряхнул гривой, переступил с ноги на ногу и торонулся в путь. Прочертили полозья глубокий след в рыхлом снегу, выехали сани со двора и остались Баська со Стаськой одни в доме.
— Что, Баська, целых три дня без всякого пригляду! И никто нам не указ!
— Делай что хошь, иди куда вздумаешь!
— Живём, сеструха?!
— Живём!..
— А-то началось бы: — так не встань, эдак не ступи…
— «Да, тётя! Нет, тётя! Спасибо, тётя!»
— За столом сидишь, как гвоздями прибитый…
— Ни рукой махнуть, ни слова сказать, — что ни сделаешь — тут Стаська задрала подбородок, сжала губы куриной гузкой и пропела манерно: — всё"моветон"(дурной тон).
— И чего ради мать с отцом туда ездят?
— Куда денешься — родня. Неловко в городе быть и к родне не заехать.
— Да какая они родня? Крыська нам что-ли родня? Спроси её, так она пани городская, а мы — дуры деревенские.
— А здорово мы ей тогда в компот хрену намешали?!
— А в салат жука запихнули! Она ложку ко рту, а оттуда Жу-ук!
— Вот шуму-визгу было!
— А не ябедничай!
— Зато Яцек — мировой парень! Помнишь, как мы на чердак лазили?..
— Это когда тётка лестницу уволокла?!.
— Во-во, и мы по бельевой верёвке прям из слухового окна в кухонное!..
— А кухарка как завопит: — Караул, черти!
— А как мы в погреб забрались?!
— А тётка и тут постаралась — крышку захлопнула и на засов!..
— Темнотища настала — жуть!
— Только у Яцека в кармане сразу и спички нашлись, и огарок свечной…
— А Крыська помчалась доносить, будто мы за вареньем полезли!-
— А тому варенью сто лет в обед!
— Не скажи, вкусное варенье было!
— Вкусное. Вишнёвое. А потом мы крышку толкали-толкали, шатали-шатали, да и скинули засов!
— Мы тогда вот такущую банку вишнёвого варенья слопали!
— Ладно, хватит болтать, то варенье давно съедено, а у нас ещё скотина не кормлена не поена, да и себе каши наварить не мешает — горшки-то пустые — всё начисто выскребли перед отъездом.
— Точно, каши побольше наготовим, и весь день наш.
Привычное дело в руках быстро спорится, а когда скотина была накормлена, печь натоплена и пшённая каша сварена, настало время и более важными вещами заняться.
Перво-наперво сестрицы вспомнили про роскошный сугроб, что вырос под самой крышей дровяного сарая. Ну просто невозможно было устоять и не прыгнуть туда с высоты. Бася со Стасей, приставив к стене шаткую стремянку, полезли наверх, постояли на скользкой дерновой крыше, и, дружно завизжав, сиганули вниз. Снова вскарабкались и снова сиганули. И раз, и два, и сто двадцать два!.. — Уши закладывало от встречного ветра и от собственного визга, сердце замирало от страха и радости полёта. Потом, напрыгавшись вволю, сестрицы запрягли верного Войцеха в санки и пошли гонять по двору, пока несчастный пёс не вырвался от них и не забился в конуру. И не удалось его оттуда выманить ни сахарной косточкой, ни ласковыми словами.
Помахав мослом перед собачьей будкой, девицы поняли, что и сами успели проголодаться, вспомнили про кашу и навернули её прямо из горшка — так вкуснее и посуды лишней пачкать не надо.
Дома они угрелись и решили, что нечего больше по двору бегать, можно и под крышей дело отыскать.
Они потолкались, попихались — только что в том за радость, если никто не ругает, никто не разнимает? — Вся охота ссориться пропала.
— Бась, а Бась, пряниками-то в доме как пахнет!
— Точно, Стась, я как с мороза вошла, аж задохнулась от духа пряничного.
— И у меня слюнки потекли. Слушай, мы же их целую гору вчера напекли! — если и съедим сейчас по парочке втихаря, никто не заметит.
— Тащи на стол корзину!
— Не, одна я её уроню, давай вместе.
И они вдвоём взгромоздили на стол припрятанную до Рождества плетёнку. Там под льняным полотенцем чего только не было — и кренделёчки под белой глазурью, и витые загогулинки, и поросята с глазками-изюмками, и уточка с утятками…
Руки сами к пряникам потянулись.
— Глянь, у меня курочка!
— А у меня рыбка.
— А у меня кот, я сама его лепила.
— Тоже мне, кот, скажи — кривая обезьяна.
— Сама ты обезьяна!
— А у меня конь — грива как огонь!
— Не тронь коня, конь на праздник припасён!
— Ага, твоё, значит, в рот, а моё к празднику?! — Со злости Баська толкнула Стаську, Стаська толкнула Баську, корзина наклонилась и пряники посыпались на пол.
— Ой, Стаська, что мы наделали!
— Ой, Баська, давай спасать, что цело!
— Хорошо, пол с песком отдраили.
— Коняшка раскрошился! Нет теперь коняшки!
— И уточка с утятками! Жалко то как!
Бася заплакала.
— Погоди, Бась, реветь, завтра тесто замесим да новых напечём, прежних лучше. И лошадок, и утяток, и гусочек.
— Что-то мне пряники есть расхотелось.
— И мне.
— Может, борщ сготовим?
— Да-ну, в меня больше ничего до самого утра не влезет. А давай сходим, ёлку поглядим?
— Делать нам нечего! — Лежит она себе связанная в сарае и лежит. Лучше игрушки новогодние достанем!
— Ты что, отец строго-настрого приказал к коробу даже не притрагиваться.
— А мы и не тронем ничего, мы только крышку приоткроем да глянем. Кто узнает?
Сказано-сделано, корзину с пряниками уволокли на кухню, на стол притащили оклеенный картинками короб. В коробе том сокровищ, как в сказочном ларце: — тут и птицы пёстрые из цветной бумаги, и цепи золотые — сами их для прошлогодней ёлки клеили, и флажки серебряные, и фантики от давно съеденных конфет, и скорлупки от золочёных грецких орехов. А внизу, в мягкие тряпицы завёрнутое, хранится главное мамино сокровище — пять дутых шаров и сусальная рождественская звезда. Пять стеклянных шаров — алый и пунцовый, синий и жёлтый — глядеть на них, не наглядеться. Но всех краше мамин любимый — голубой с серебристой, будто снегом усыпанной, веточкой.
Держит его Стася в ладонях, дышать боится. А сестра рядышком торопит:
— Ну Стась, ты уже насмотрелась, дай и мне подержать! Ну Стась!.. Ста-ась!..
— Вечно ты, Баська, канючишь. Дай мне ещё хоть минуточку!
Ну ладно, на — держи!
Стася протянула игрушку сестре. Та неловко подставила ладони, и шар медленно-медленно выкатился из её растопыренных пальцев на стол, медленно-медленно покатился к краю и застыл. Девочки оцепенели, словно их кто заворожил. Один вдох, не дольше, шар оставался неподвижен, потом вдруг качнулся, — Баська и Стаська, опомнившись, рванулись его схватить, от этого рывка шар дёрнулся, словно кто его подтолкнул, и упал на пол, в одну секунду превратившись в мелкие блескучие осколки.
— Ох!
— Мама его так любила!
— Лучше бы мы чашку разбили!
— Лучше бы мы ничего не разбивали!
— Что же теперь делать?
— И попадёт же нам!
— Как жалко-то, красота какая! Это всё ты!
— Это у тебя руки-крюки!
— Тащи веник! Надо поскорей осколки замести да выбросить куда-подальше.
— Куда выбросишь — блеснёт из-под снега, всё сразу и откроется.
— Давай в сугроб поглубже зароем или за забор кинем!
— Знаешь что, лучше мы стекляшки в колодце утопим — тут уж никто не отыщет, хоть век ищи!
— Ага, осколочки-то лёгонькие, будут плавать себе в колодце, словно лодочки, кто ведро зачерпнёт — тот и достанет.
— А мы в узелок завяжем да камушек для весу добавим.
— Старый точильный камень подойдёт?
— То что надо!
И бедовые сестрицы занялись делом: — завернули все игрушки и убрали, будто и не притрагивались к ним, замели осколки, увязали в узелок вместе с камнем, всунули ноги в сапожки, накинули шубейки, побежали к колодцу, быстренько смели снег, отвалили крышку и кинули узелок в тёмную воду.
— Ну как там, Бась, утоп?
— Не видать, темно.
— Подвинься, дай я погляжу.
— Ща, я первая.
Бася наклонилась пониже, чтобы что-то разглядеть, продтянулась, перевесилась через край и вдруг, не удержавшись на обледеневших брёвнах, оскользнулась и ухнула в черноту сруба.
Стася заорала от ужаса и рванула следом за сестрой.
— Баська, ты цела?
— Стаська, ты жива?
Девочки лежали на разворошенном стогу сена на лесной поляне. Вокруг зеленела трава, пестрели цветы и пели какие-то птахи.
Головы немного кружились, но ничего не болело, и были они обе абсолютно сухие. В стороне валялся узелок с осколками.
— Баська!
— Стаська! Куда же мы с тобой попали?!
— Это кто тут на мою голову свалился, птиц-зверей распугал? — на них в упор глядела тётка в кофте-размахайке и тётка была явно рассержена.
— Ой, тётенька, мы не хотели!
— Мы в колодец свалились!
— Мы больше не будем!
— Какая я вам тётенька?!
Тут девочки вгляделись — ба! — да это и впрямь никакая не тётка, а сухощавый мужичок с тёмной нечёсаной гривой на голове.
— Ой, дяденька!
— Какой я вам дяденька?
— А кто же? — с перепугу девочки разревелись.
— А ну прекратить хлюпать носами! Некогда мне тут с вами возиться! Ну и молодёжь пошла? Вы что, лешего никогда не видели?
— Лешего? Так ведь леших не бывает!
— Вот те на — сколько на свете живу, в голову не приходило, что меня не бывает. Вот он я — Леший — этой поляне и всему лесу хозяин. Ну а вы кто, гости непрошеные?
— Я — Баська, а она — Стаська.
— Я — Стаська, а она — Баська.
— Дяденька Леший, мы ведь в колодец провалились?
— Ну, раз здесь оказались, значит провалились.
— А"здесь", это где?
–"Здесь", это здесь.
— А снег где?
— А снег там — Леший махнул рукой куда-то в сторону, — на моей поляне снегу не место. Вы бы хоть полушубки свои скинули — неужто не жарко?
— Как же нам теперь домой попасть?
— А никак. Нет отсюда дороги.
— Баська, погоди, не реви! Как это нет дороги? — Через колодец сюда попали, через колодец и наверх выберемся! Надо только лестницу раздобыть.
— Девочка, ты вверх-то взгляни — нет тут никакого колодца — он в том мире остался.
Стася глянула, куда этот вредный мужик пальцем тыкнул — там синело небо, по небу плыли облака, солнышко светило и никакого колодца в помине не было.
— Стаська, не время сдаваться, не может такого быть, чтобы не вела отсюда хоть одна дорожка!
Уф, жарко, невозможно, аж голова гудит! Водички бы глоток!
Лохматый мужик в бабьей кофте протянул им невесть откуда взявшуюся баклагу и покачал головой:
— Валятся тут всякие людям на голову, возись с ними бестолковыми.
От холодной родниковой воды головы перестали кружиться и словно на сердце полегчало.
— Да снимите вы наконец эти шубы, упаритесь.
Девочки послушно сняли шубейки, скинули сапожки.
— Уф, хорошо то как!
— Благодать, — босиком на травке!
— Вот и славно! Смастерю я вам шалашик, будете здесь круглый год босиком по травке бегать, птичек слушать, бабочек ловить.
— Что, совсем-совсем никакой дорожки? Может, хоть тропочка глухая?!
— Хоть камнями заваленная, хоть бурьяном поросшая?!
— Чем вам здесь не по душе? Сами же сказали: — "благодать!" — жаворонки в небе заливаются, маки огнём полыхают, ромашки белеют — хоть охапками рви!
— Мёдом гречишным пахнет!..
— Сеном скошеным!..
— То-то же! А дома холодно — снегу по колено.
— Зато дома!
— Отец с матерью вернутся, а нас нет нигде!!
— Что поделать, ничем вам помочь не в силах. Хотите, можете у меня погостить, пока не освоитесь.
— Нет, нам домой надо!
— Мало ли кому чего надо.
— Так-таки ни одной тропочки?
— Вот заладили! Может, какая и есть, да мне она не ведома.
— А кому ведома?
— А кому ведома, того я знать не знаю! Отстаньте!
— Дяденька Леший!
— Дяденька Леший!
— Дожил, — люди Лешего не боятся, то тётенька я у них, то дяденька! Хорошо, знает тут одна. Ей-то все дороги открыты-ведомы, только сюда ей дороги нет! И мне к ней дороги завязаны!..
— Это почему же?
— А потому, что… Не вашего ума это дело!
— А кто она такая?
— Сама.
–"Сама" — это кто?
— Сама — это Хозяйка. А звать её… Матушкой-Метелицей её зовут. Всё, идите отсюда, недосуг мне со всякой мелочью лясы точить!
— А как нам эту Матушку-Метелицу найти?
— Фу-ты, прицепились, хуже репья!
— Дяденька Леший, у нас дома животина не кормлена не поена! Помрёт она без ухода!
— Мать с отцом изведутся! Помогите нам, дяденька Леший!
— Помогите!..
— Скотина, говорите… Со скотиной я, так и быть, помогу…
Эй, Домовой, где ты там, глянь-ка в колодец!
Какое-то время ничего не происходило. Только слышно было как пташки щебечут, да Баська со Стаськой всхлипывают.
А потом вдруг в стороне громыхнуло и невесть откуда кубарем выкатился ещё один мужичок — первому чуть не по колено, весь кудлатый-бородатый, вышитая рубашка широким поясом подпоясана.
— Что шумишь?
— Дело есть. Надо бы пару-другую деньков за животиной поухаживать?
— А что, кроме меня некому? Куда идти-то?
— Не дальше твоего дома. — Ты глаза-то разуй, погляди, кто тут перед тобой стоит?
— Ба, знакомые лица! Это они что же — в колодец умудрились свалиться?
Да, брат Леший, я тебе не завидую, они не то что за пару деньков, они за пару часов тебе всю поляну с ног на голову поставят. Сам уж рад будешь поскорей их домой сплавить.
— Я уже и сейчас был бы рад — то ревмя ревут, то тётенькой величают.
— Погоди, это они ещё не обвыклись. От их проказ у меня весь дом ходуном ходит, пёс лютый и тот в любую щель готов забиться, лишь бы они его не заметили!
— Это Войцех что-ли лютый? Да он у нас телёнка ласковей!
— А Вы что, и впрямь домовой?
— Нет, русалка я. Сами что-ли не видите?
— Дяденька Домовой, а Вы что, в нашем доме живёте?
— Это ещё поглядеть, чей дом!
— А мы Вас ни разу не видели.
— Зато я на вас вволю нагляделся.
— Ну так что, последишь за живностью?
— О чём разговор, ни тёлку ни курёнка не забуду.
— А Войцеха?
— Не бойся, малявка, не пропадёт без тебя Войцех. Ну, всё что-ли?
— Всё. Да, узелок прихвати, мне он без надобности.
— Не надо узелок!
— Ишь ты, а мне он, думаете очень нужен? Ну хорошо, узелок оставь.
— Теперь всё? Тогда я пошёл.
— Погодите, дяденька Домовой!
— Ну, что ещё?
— Вы ведь сейчас домой?
— Ну?!
— Так возьмите нас с собой!
— Э, деточки, по моей дорожке вам не хаживать.
— Но почему?
— А потому. Я — тутошний, а вы — тамошние. Где для меня двери открыты, для вас на три запора заперты.
Сказал, и словно сквозь землю провалился.
Девицы опять в рёв.
— Да замолчите наконец! Голова от вас пухнет. Знаете что, а идите-ка вы в болото!
— Что?!
— Да что я такого сказал? — К Кикиморам идите, они, если сами дороги не знают, то объяснят, как к Хозяйке пройти.
Да, погодите — держите-ка на дорогу — И Леший достал из воздуха ржаной пирог с лесной черникой. — И баклажку себе оставьте, вам она ещё пригодится.
— Спасибо, дяденька Леший!
— Опять вы мне"дяденьку"заладили! Ох, глядите, рассержусь! Леший я, без всякого дяденьки. Поняли? Хорошо, пусть пан Леший.
— Поняли, дя… пан Леший!
— А как нам Кикимор найти?
— Вот по этой тропочке идите, как поляна кончится, снова зима настанет, но тропа к болоту проторена, не прервётся. А вот на само болото без провожатых соваться не стоит.
Ну всё, идите уж, а то у меня и без вас куча дел.
— Спасибо, пан Леший!
— До свиданья!
Но Леший уже повернулся к ним спиной. Тут девочки разглядели то, чего раньше отчего-то в упор не замечали — посреди поляны стоял домишко ветхий, сам весь в землю огруз, стены прокопчёные, оконца слепые, крыша седым мхом поросла
За слюдяным окошком чей-то силуэт мелькнул и женский голосок позвал:
— Ну где ты там, коханый (любимый)!? Опять про меня забыл, пустыми глупостями занимаешься? Лучше помог бы мне этот сундук окаянный выбросить, всю избу он перегородил.
— Что вдруг его выбрасывать понадобилось? — сундук этот дедов-прадедов, он здесь спокон веку стоял, никому не мешал.
— А мне мешает. Вечно я об его углы ноги бью. И вообще — старый хлам надо выкидывать, а не в доме копить.
Леший вздохнул и нехотя отправился выволакивать сундук.
А девочки подхватили одёжку, завернули черничный пирог в сорванный рядышком лопушок и потопали невесть куда, в болото к кикиморам.
Тропинка сначала бежала через поляну, потом свернула в лесок и закружила меж сосёнок и берёз. Лес густел, лес темнел. Потянуло холодом. Глянь — а лето вдруг кончилось, как отрезало, — за спиной трава зеленеет, комары звенят, а впереди, куда ни глянь, — всё снегом укрыто, лишь вьётся меж сугробов упрямая дорожка. А у самой границы берёза поваленная лежит, будто белая скамеечка, так и просит присесть-отдохнуть да подумать хорошенько, прежде чем снова в путь пускаться.
Сёстры переглянулись:
— Посидим? Перекусим?
— Ага, пирог пахнет — мочи нет!
— И пить до смерти хочется!
И они, разломив пирог, впились в него зубами.
— А баклага-то полным-полна, словно мы из неё и не пили.
— Волшебство! Ну что, Бась, потопали?
— Потопали! А Леший-то прав, хорошо здесь, интересно.
— А домой всё равно надо.
— Да я что, не понимаю? Только ведь всё-равно интересно!
Сёстры вновь обрядились в шубки да сапожки, Бася сунула баклажку в широкий карман. Непокрытые головы стало прихватывать морозцем, ноги без чулок стекленели от холода, покраснели носы, побелели уши, а дорожке всё конца нет, и ни души вокруг, только слышно, как где-то стрекочет сорока.
И страшно вдруг стало девочкам — куда они идут? Зачем? Что вдруг несёт их аж в болото, к кикиморам. Не лучше ли назад повернуть?
Оглянулись, а обратную дорожку снегом успело завалить. Да и впереди она незаметна почти — только жерди длинные тряпочками обвязанные над снегом торчат да дощечки с сугроба на сугроб перекинуты.
Делать нечего, ступила Стася на дощечку, а та льдом поросла, нога на ней скользит, внизу из-под снега чёрная вода хлюпает.
— Ой, мамочка! — Стаська отдёрнула ногу. — Нет, Бась, ты как хочешь, а я дальше на пойду!
— Стась, так это же и есть болото! Вон — сухой камыш стеной стоит и туман белый клубится. — Как есть болото.
Едва она это сказала, туман стал редеть, пока совсем не развеялся, и девочки увидели круглый домик, больше всего похожий на птичье гнездо. Над домиком крыша камышом стелена, над крышей труба торчит, над трубой дымок вьётся.
Конец ознакомительного фрагмента.
