Тишина

Ирина Таланкина, 2023

Родион родился в Тишине. Всю жизнь он пытался разгадать её тайну. Родной дом – древняя секта, заточенная в лесу, и жизнь заведомо готовит к самым неожиданным неприятностям. Вряд ли старые друзья поверят Родиону, что за стенами леса существует другая жизнь, а магия и чародейство – всего лишь продукты технического прогресса.

Книга Вторая — «Полдень. Птицы

возвращаются домой»

Глава 5. Родион

I

20 марта, 2021 год.

Раздражающий свист скользил сквозь ржавый носик чайника. Грязный, почти зеленый от старости чайник успел застать на своем веку, пожалуй, не только развал Советов, но и революцию семнадцатого года. Все вокруг, даже воздух, пропитанный желтой пылью, пахло и пело об этой древней, немытой старости студенческого общежития номер три.

По маленькой кухне-коробке разливался неприятный, но вполне привычный запах подгоревшего хлеба, дешевого кофе из пакетика и назойливой весенней жары. После череды холодных дней первые отзвуки тепла обогревали всегда полутемную, пропахшую тараканьей сыростью коробочку кухни.

— Родя!

Высокий юноша у плиты кричал на весь блок, не отвлекаясь при том от процесса отдирания хлеба от сковороды.

— Не отзывается ведь, — раздраженно пожаловался он первокурснику, тихо сидевшему за столом, и еще громче отчеканил: — Ро-ди-он!

В соседней комнате ни звука.

— Иди, потряси это тело.

Первокурсник совсем недавно переехал в этот блок и еще не привык к местным порядкам, поэтому растерянно взглянул на соседа.

— Он сам вчера просил разбудить к первой паре живым или мертвым, — пояснил сосед и вновь принял попытку перекричать свист чайника, не своим голосом ударяя о каждый слог: — Ро-ди-о-он!

— Чего вы так орете? — заглянул недовольный сосед из смежной комнаты. — Мне к третьей сегодня, дайте поспать.

— Растряси Родьку, все равно проснулся, — последовал раздраженный ответ.

Утро начиналось как обычно.

— Я эту пьянь даже трогать боюсь, он неадекватный, — фыркнул сосед, но все же отправился в комнату Родиона.

Первокурсник наблюдал перепалку с испуганными глазами. Заселившись неделю назад, он все еще не успел лично познакомиться с тем самым виновником утреннего беспорядка — про Родиона много говорили и много шутили, но сам он все последние дни либо где-то пропадал, либо приходил поздно вечером и, не в состоянии даже разговаривать, тут же заваливался спать.

Юноша у плиты — Кирилл — соседствовал с Родионом уже три года, с первого курса. Пожалуй, наличие громадного Кирилла, который никак не мог унять привычку добродушного заступничества, было единственным, что спасало Родиона от постоянных разборок и отчисления. Дружба их сложилась самым странным и противоестественным образом; Кирилл ни разу не назвал своего шумливого соседа «другом», да и никого так откровенно не называл никогда, в то время как Родион мог назвать «другом» почти любого случайного знакомого — он не имел привычки придавать словам особенное значение и относился к ним так же, как ко всему — без разбора и внимания. Однако крепкая, неназываемая привязанность была очевидна между ними уже после первого года общения, являемая далеко не в словах, которыми ни тот, ни другой не умели пользоваться.

Родион был на грани отчисления, однако явных попыток привести свои дела в порядок не принимал. Но ему вполне нравилось жить в общежитии, где то и дело случались какие-нибудь сумасшедшие, приятные и неприятные казусы, разборки, интриги. На вопрос, почему Родион не съезжает, хотя у него имеется квартирка от государства, тот лишь отшучивался: «Я к общаге привык, это моя естественная среда обитания». О настоящей причине знал лишь Кирилл — в пустых помещениях приступы тревожности у Родиона обострялись до той болезненной степени, в которой он был способен грызть себя, прекрасно при том зная, что от этого все равно не прекратится невыносимое жужжание в голове.

Едва Кирилл набрал в грудь воздуха, чтобы вновь закричать, как в коридоре раздалось тяжелое шарканье шагов.

— Заткнись ради всего святого, — Родион ввалился в комнату, собирая спутанные волосы в невысокий хвост, и упал на стул напротив первокурсника, скрывавшего неуверенность за притворным интересом в новостной ленте телефона. В отличие от Кирилла, новый сосед совсем не умел предугадать характер Родиона.

— Чайник кипел? Загрузи по-братски чай с сахарочком. — Родион щурился от света и громко сопел носом в попытках отделаться от тошнотворной сонливости.

— Родя, тебе двадцать два года, ты уже старик, а пьешь как подросток, — проворчал Кирилл, мельком взглянув на настенные часы, покрытые толстой коркой пыли.

— Право имею, — отшутился Родион. — Не вам, молодежь, меня учить.

— Молодежь хотя бы школу с первого раза закончила.

— Завязывай мне этим тыкать!

По своему обыкновению к середине марта Родион уходил на все возможные и невозможные пьянствования и не упускал ни одного повода отвлечься от учебы — в борьбе перед соблазнами вера в непоколебимую стойкость собственного организма каждый раз побеждала давно притихший голос совести. Из-под тонкой кожи на щеках вместо румянца проступали синие полосы, а в правом крыле носа блестело серебряное колечко. Родион ходил и спал в одной и той же футболке (которая когда-то принадлежала Кириллу), колючие волосы его опускались до самых плеч, лезли в глаза и мешались, и стрижкой своей, как и всем внешним видом, он не особенно занимался. Одна лишь приметная деталь в портрете Родиона никак не вязалась со всем этим нескладным, неряшливым видом — всегда живые и сверкающие глаза. Если бы огонь можно было окрасить в синий цвет, то это был бы именно тот цвет, что пылал в его глазах — огненный синий.

— Тебе сегодня к научнику бы сходить, — напомнил Кирилл, поставив на стол граненый стакан с крепким чаем.

Родион в очередной раз устало протер рукой лицо и что-то неразборчиво прохрипел, опускаясь головой к столешнице.

–…а какое сегодня число?

— Двадцатое, — проговорил первокурсник.

— Двадцатое? — Родион резко поднял голову. — Праздник.

— День твоего похмелья? — Кирилл сел за стол.

— Да кто его знает, — Родион усмехнулся какой-то собственной мысли, — хорошо, что не день моей смерти.

До начала первой пары оставалось двадцать минут. С кухни никто не спешил уходить. Кирилл сонно ковырялся вилкой в тарелке, Родион доедал украденный из холодильника йогурт, а первокурсник все так же лениво листал новостную ленту. Говорили о чем-то сбивчиво и неспешно: об учебе, о новом преподавателе на юридическом и о грядущей тусовке в квартире какой-то едва ли знакомой девушки с потока.

— Ты пойдешь? — поинтересовался Родион у друга. — Я точно пойду. Там будет много водки и тьма народу.

— Не заинтриговал, — все так же сонно бросил Кирилл. — Я уже устал пить, а тем более с тобой. Дома посижу.

Спустя несколько минут Родион нехотя поднялся со своего места и порылся в навесном шкафу в поисках таблеток. Потом он еще недолго посидел на кухне — выходить на уличный холод совсем не хотелось, а противная тошнота в груди не проходила.

— Что там, новости какие? — обратился он к первокурснику, чтобы хоть как-нибудь разнообразить разговор.

— Ничего интересного. Коронавирусные ограничения снимают во многих регионах, недавно в центральном районе случился пожар… О, кстати, вы слышали, что у Бекхэма синдром Туретта? Я вот сейчас интервью читаю.

— Слышал, — кивнул Кирилл.

— Что это такое? — не понял Родион.

— Что? Синдром Туретта?

— Да.

— Ты не знаешь? — за годы вместе Кирилл уже устал удивляться инопланетности своего чудаковатого друга. — Это такая болезнь врожденная, когда у человека случаются нервные тики постоянно, и он их никак не контролирует, совсем. Кто-то гадости выкрикивает, кто-то просто странные звуки говорить может. Хотя говорят, сейчас лечат. За большие бабки, наверное, но лечат. А так люди с этим живут.

Родион странно поглядел на него:

— Нервные тики — это как?

— Ну это по-всякому… Они разные бывают. Может у человека бровь дергаться, может голова, руки. Чего ты на меня так смотришь? Я не врач, я не знаю.

— Ты правда никогда не слышал? — наивно удивился первокурсник.

Родион не ответил ему. Он продолжал странно и задумчиво глядеть на Кирилла, словно видел на его месте призрак.

— Ты чего? — тот прищурился. Он знал и ужасно не любил этот взгляд.

— Мне кажется, что я видел такое у моего брата, — произнес Родион не своим голосом.

Кирилл обреченно вздохнул, вновь взглянул на часы и хотел было что-то сказать, чтобы перевести тему, однако первокурсник перебил его, обратившись к Родиону:

— У тебя есть брат? А почему ты не живешь с ним, а здесь?

— Не местный, — процедил Кирилл с выражением, сообщающим о том, что эту тему пора закрыть. — Родя, у тебя через десять минут пара начинается, ты долго здесь еще сидеть будешь?

Родион подскочил с места. Он и сам сожалел, что случайно выпалил эту фразу — Кирилл смотрел на него как на помешанного.

— Что такое? — обратился первокурсник к Кириллу, когда странноватый сосед наконец хлопнул входной дверью.

— Не надо с ним про семью разговаривать. Он у нас такой… ну, ты видел. Он детдомовский, больная тема, сам понимаешь. Видел же — на таблетках сидит человек. А все от этого, — Кирилл постучал указательным пальцем у виска. — И про Бога с ним не надо. Мне кажется, у его родителей какие-то проблемы с этим делом были. Сектанты, наверное, или фанатики. Он сам мне ничего особенно-то не рассказывает, но, бывало, напивались на первых курсах, так он пробалтывался. Сам не помнит, что там к чему. Говорит, в одиннадцать лет что-то произошло, удар какой-то, а потом в детдоме уже рос. Про свое детство только ужасы какие-то вспоминает, говорит, брат у него был с демонами в голове. Ну, понимаешь, в общем — там муть какая-то. С ним потом еще несколько лет врач работал, и я, если честно, больше этому врачу верю, чем Роде. У Роди-то воспоминания попутанные, а у мозгоправа взгляд профессиональный. Так вот, врач ему говорил, мол, он все эти сказки себе придумал, и брата тоже выдумал, а на деле родители сектантами были, может принимали чего… Вот у него на фоне потрясения мозг выдумал всякие истории красивые, а сейчас забыть пытается. Мы ему сколько не твердили с пацанами, что не могло быть никакого брата, он все затирает, что точно помнит его и даже лицо его помнит. А сейчас вон что придумал… Туретта, говорит. Ты внимания не обращай на его заскоки, а темы эти обходи, у Родьки итак под весну депрессняк включается.

II

Кирилл хорошо знал своего соседа и верно помнил, что с середины марта болезненные для Родиона темы поднимать было нельзя ни при каких обстоятельствах. Именно в середине марта всегдашняя тревожность его обострялась до крайности, а желание вырвать из головы воспоминания возрастало.

Ведь это лишь сон, все вокруг говорили, что сон, что ему просто не повезло с семьей, но теперь все позади, теперь этот сон нужно просто оставить в прошлом. Он и сам верил, что все воспоминания из другого мира — сон.

Однако после двадцати лет с каждой попыткой забыться воспоминания ударяли с новой силой — лица, радостные лица, венки, танцы, костры. И последняя улыбка брата — того самого брата, что с раннего детства страдал от своей одержимости, которая, оказывается, никакой одержимостью не была. Просто они об этом не знали. Как они могли знать о подобных болезнях в своей маленькой, закрытой Тишине?

Тишина. Особенное слово — Родион это знал. Он это совершенно точно помнил.

Ступать по улице было тяжело — ранней весной всюду грязь и слякоть. Родион смотрел перед собой, но не мог видеть совсем ничего, пока в наушниках громко играла музыка, а в голове вновь и вновь всплывали картины того дня. Было ли это в действительности или просто сон? Он уже не понимал — волшебные сны, напоминающие впечатления от прочитанной в детстве книжки, порой становились настолько реалистичными, настолько сильно внутри них коробилось чувство, которое не просыпается с такой силой даже в реальности, что Родион, несмотря на полную уверенность в нескладности собственного рассудка, был готов поверить в эту сказку, броситься в нее с головой, чтобы наконец докопаться до истинной сути, произраставшей из куда более сложных моралей, чем обычная детская выдумка. Хотел, но боялся уцепиться за мысли о ней, ведь каждый раз эти мысли притягивали за собой до ужаса реалистичные воспоминания.

Родион вдруг достал руку из теплого кармана куртки и, отодвинув рукав, взглянул на запястье. Истонченная черная нить слабо болталась на руке — нет, не сон.

«Черная нить, ее кто-то подарил, и это совершенно точно было, я не придумал, — успокаивал себя Родион, — у всех она была, и у Федора… Точно, Федор».

Он все время забывал их имена и все время напоминал их себе, хватался за эту маленькую черную нить, едва ли способную удержать ослабевшую память. Быть может, Родион боялся вспомнить полностью. Что-то внутри тихо одергивало всякие стремления к прошлому — если это все правда, если это не плод больного воображения, значит, они все там. Один смог спастись, остальные — нет.

Уж лучше поверить в то, что это выдумка, чем в то, что где-то существуют люди, скованные страшной верой в несуществующих духов. В то, что где-то все еще живет его брат, его часть. Быть может, не просто тревожность скребется в груди каждую весну — что, если кто-то зовет его? Ведь весна — время, когда Тишина обретает немыслимую силу. Время, когда сотни песен сплетаются в один голос, для которого не надо слов — достаточно одного лишь чувства, одной лишь связи, за которую можно потянуть.

Отравить себя весельем не удавалось — Родион пытался отвлечься. Ничего не помогало спрятаться от жуткого монстра, обладающего, казалось, когтями в несколько метров длиной, что были способны скрежетать изнутри, резаться и выгрызать тревогу в груди.

III

— Родя явился!

В дверях Родиона встретили однокурсники, лица которых он едва ли помнил. Стеклянные глаза людей вокруг сами говорили о количестве выпитого алкоголя.

— Родион прибыл, — засмеялся он, пританцовывая в такт громкой музыке. Резкие звуки разрывали не только квартиру, набитую студентами, но и половину всего дома.

Единственным источником освещения служили яркие светодиодные ленты под самым потолком. С открытого балкона бил сквозняк, по воздуху разносился запах спирта и табачного дыма. Музыка на полной громкости вырывалась из колонок, и Родя еще до первого стакана не мог разобрать, кого здесь он знает, а кого нет — лица мешались перед глазами в сумасшедшем хороводе.

Уже спустя двадцать минут Родион забыл все утренние тревоги и с темными очками в виде двух звезд на носу плясал под руку с незнакомой девушкой и очередным стаканом спиртного в руке.

— Ты с какого?.. — кричала она. Половину слов уносила музыка.

— Юрфак, — Родион весело кричал ей в ответ, свободной рукой оправляя волосы, падающие на лицо.

Она тоже смеялась, то и дело ныряла в толпу, затем появлялась вновь. Родиону с трудом удавалось запомнить ее лицо — оно растворялось перед ним в бесконечном шуме, в мигающих огнях светодиодной ленты, ускользало, пряталось в суете танцев и блестело стеклянными глазами.

— С кем, говоришь, познакомилась? — пока Родион потерялся на балконе, его уже активно обсуждала компания первокурсниц, в число которых входила и новая знакомая.

— Родя с юрфака? — подхватила другая подруга и резко залилась смехом. — Нет, это плохой экспонат.

— Почему?

— У него с головой что-то, не впутывайся.

Тем временем Родион разговорился с компанией на балконе. Промерзший дым окутывал застекленный балкон с двумя открытыми форточками. Несмотря на холод, люди сидели в одних футболках, а некоторые и вовсе лежали. Разговоры здесь шли совсем иные, нежели в жарком помещении — говорили обо всем и ни о чем одновременно, порой нить мысли терялась, подхватывалась кем-то другим, сливалась с тихим смехом. Смехом, ни к чему не присущем, смехом о том, что все мы сейчас здесь, что где-то за балконом шумит серьезный и злой мир, а мы здесь, и нам нет дела до всего, что за пределами этого тихого, бессмысленного разговора.

Едва Родион успел перехватить у кого-то недопитую банку пива, к нему обратился очередной незнакомец:

— Будешь курить?

К тому моменту мысли Родиона были уже совсем скручены, и даже слов он разобрать толком не мог, вместо этого видел лишь трубочку бумаги в протянутой руке и затуманенный взгляд.

— Что это?

— Первая бесплатно, дарю. — сквозь дым повторял чей-то голос.

Не разбирая происходящего, Родя принял из его рук трубочку и зажал ее зубами.

После первой затяжки на губах запестрел странный вкус. Кто-то громко смеялся рядом, кто-то открыл нараспашку форточку и высунулся с головой. Родион наблюдал все это словно во сне. Разбираться с происходящим совсем не хотелось — шум, музыка, смех, крики, звон бутылок — все проходило мимо него и сквозь него, по всему телу разливалась уже привычная тяжесть опьянения, доходившая от груди до самых кончиков пальцев. Докурив, Родион еще какое-то время просидел на холодном полу балкона — он не знал, сколько времени прошло, и ждал, когда тяжесть в голове спадет, чтобы снова отправиться в помещение.

Однако тяжесть не сходила — голова лишь наполнялась колючим пухом, а по телу пробегала дрожь. Совсем не привычная дрожь — не от холода и не от опьянения, унять ее никак не удавалось.

Хлопнула дверь балкона. Кто-то вновь входил и выходил.

Незнакомые люди, дым, шум — Родион безучастно наблюдал за окружающими — дым, шум, люди, огонь. Спустя минуту после его первой осознанной мысли дрожь начала усиливаться и разливаться неконтролируемым напором, а в голове лишь: шум, дым, огонь… голоса, песни, тишина.

В один миг осознанность начала выходить из-под контроля, нить мысли закручивалась, передергивалась и рвалась. Родион медленно поднялся и тут же весь затрясся — он впервые не понимал совсем, что происходит, в голове все мешалось: музыка, огонь, темнота, цветы.

«Цветы? — метнулась мысль. — Какие цветы? — и тут же его голос ответил. — Красные. Венки для духов. Это ты помнишь?»

Родиону стало жутко.

— Не помню, — он не заметил, как проговорил это шепотом вслух, словно боясь спугнуть призрачного собеседника.

Родион метнулся в комнату. Все танцевали, резкий звук музыки вдруг усилился в сотни раз и загремел в голове, в нос ударил запах спирта. Все органы чувств, казалось, отчего-то вдруг начали выполнять свою работу в сотню раз усерднее, яркие цвета — розовый, желтый, красный — мешались, били в глаза. Цвета душили, словно сцепили его, слились с мурашками по коже, подходили к горлу и душили с новой силой.

Нечто странное. Родион с трудом мог дать определение происходящему. Лица и голоса невозможно было разобрать, они сливались в единое, пели что-то неразборчивое, что-то жуткое и казались призраками, которые пляшут вокруг огня. Они танцуют с огнем и не знают этого огня, им неясно, что в любое мгновение огонь может соскочить и опалить все вокруг — их тела и лица, их смех и песни — они сливались с тьмой и вновь становились явными. Сотни игл одновременно били по всему телу, как сотни людей одновременно прыгали по этому хлипкому скрипучему полу — и все вокруг стало столь медленным и одновременно быстрым, что начало казаться Родиону нереальным, потому что не может быть что-нибудь в мире столь медленным и одновременно быстрым.

Даже очевидная теперь мысль — в табаке что-то было — не могла толком увязаться в его голове или выстроиться в складное соображение. Вместо этого она судорожно билась по стенкам сознания, вызывая еще большую тревожность, которая все нарастала и нарастала, как дикий зверь после десятка лет заточения. Жар охватил шею и руки, волосы на затылке слипались, а в глазах отражались неистовые огоньки светодиодов, безумным ритмом кружащие вокруг.

— Братан, где туалет? — Родион поймал за локоть проходящего мимо парня.

— Там, там, — не переставая прыгать в такт музыке, он указал куда-то сквозь толпу и снисходительно похлопал Родиона по спине.

Родион метнулся в указанном направлении. Незнакомые лица встречались с его взглядом и исчезали вновь. Черные тени мелькали на пути, в центре толпы пробраться было еще труднее, чем на периферии. Родион стал оглядываться вокруг.

Вдруг маленькая рыжая девушка выскочила откуда-то из гущи рук, толкнула Родиона, заглянула ему в глаза и улыбнулась. Он ответил ей безумным взглядом и отскочил, едва ли не вскрикнув от ужаса — Ева.

Дрожь в пальцах было невозможно унять. Она взглянула на него с милой, искренней и свойственной ей кротостью, без труда читаемой в озере больших глаз. Однако за одно мгновение кротость сменилась презрением. Взгляд ее приобрел настолько неестественный окрас, что это, казалось, была уже не Ева, а кто-то совсем другой, какой-то безумный бес. Родион зажмурил глаза и открыл вновь. Девушка уже давно пронеслась мимо него, он оглянулся — неподалеку в большой компании действительно танцевала невысокая рыжая девушка, однако лицо ее было совсем непохоже на лицо Евы.

«Откуда я вообще знаю, как выглядела Ева? — в голове роились несвязные вопросы. — Откуда она здесь? Я помню — Ева — она всегда была с нами, Ева, Ева!» — он припомнил это имя, и уже не мог отпустить его, без умолку проговаривал про себя и боялся забыть вновь.

До заветной двери оставалось совсем немного — одно лицо в толпе вновь показалось знакомым. Щуплый белокурый юноша почудился Арием. Он едва не сбил Родиона с ног, пытался извиниться, что-то бормотал, однако Родион взглянул ему в лицо и быстро пролетел вперед, сознавая, что начинается бред. У самой двери туалета стояла черноволосая девушка с ярким темным макияжем и громко о чем-то смеялась. Родион трясущимися руками пытался закрыть уши — ему вдруг слышался смех Агнии, который звонко льется и блестит сквозь резкую музыку. Он побоялся даже взглянуть на незнакомку. Ноги подкашивались, а глаза смыкались — хотелось спать.

Родион быстро захлопнул за собой дверь, щелкнул щеколдой и подлетел к раковине. В лицо ударили капли ледяной воды — он судорожно умывался. Все вокруг металось, сжималось и плыло, и Родион не мог оторвать руки от холодной воды, все ждал, когда наконец закончится это безумие в голове. И казалось, что круговорот неостановим, что это будет продолжаться бесконечно, пока он сам не сойдет с ума.

Кто-то стучал в дверь. Родион поднял голову и взглянул в зеркало: плитка позади расплывалась и скручивалась. Промокшие волосы липли к лицу, глаза ошарашенно метались, а нижняя губа разрезалась прокусанной в бреду кровоточащей раной. Тошнота подкрадывалась к горлу. Родион глядел в собственные глаза, пытаясь отыскать в них след сознания, однако ничего, кроме страха, не находил в себе. Глядел в зеркало и видел, как мутнеет взгляд, как начинает расплываться не только плитка на стене, но и его собственное лицо — оно искривлялось, линии щек меняли свои изгибы, выпрямлялись, кольца волос стекали вниз по плечам, губы расплывались в тонкой улыбке, а по углам их появлялись круглые ямочки, которых у Родиона никогда в жизни не было. Это было не его лицо. Совсем не его лицо.

Человек в отражении глядел на него — это был ребенок с ужасно знакомым лицом, до крайности похожим на Родиона, но все же другим. Улыбка его кривилась, а густые темные брови вскакивали над глазами в осуждающем, мерзком выражении:

— Нас обмани. Нас обмани. Ты обманул! Ты оставил, а я — за место его. Я не боюсь. Не боюсь. А ты?

Голос, звучавший в ушах Родиона, казался ему совсем не похожим на голос ребенка.

— Федор?

Родион хотел коснуться отражения, но запястье его кольнуло, а из груди вырвался надорванный кашель. Смех перетекал в кашель. Кто смеется — он или отражение? Кто задыхается? Совсем непонятно.

Отражение тоже заливалось неистовым кашлем. Родион пытался смотреть в зеркало и видел, как знакомое и родное лицо задыхается вместе с ним, глядит на него его же глазами, бьется в удушающей агонии. И эта улыбка в зеркале не была такой родной и теплой, как в воспоминаниях — она была мерзкой, словно что-то склизкое и неестественное пробивалось сквозь нее. Федор улыбался, лохматые волосы накрывали его глаза, освобождаясь от тесноты движений Родиона, отражение коснулось своего рта — на пальцах остались черные капли. Он продолжал задыхаться в кашле. Через несколько секунд все руки Федора покрылись черной смолой, а улыбка сошла с лица. Губы шевелились — он хотел что-то сказать, однако все новые и новые порывы кашля обрывали его.

Обе руки Родиона онемели от запястий до самых кончиков пальцев, кожа под ногтями горела. Боль рождалась вслед за страхом и ужасом, Родион боялся смотреть на свои ладони. Он не кричал, но начал судорожно умывать лицо холодной водой, после чего просто ждал, не поднимая глаз, когда прекратится дрожь. По вискам стекали ледяные капли, он слышал, как они громко разбиваются о кафель, и каждый удар воды о пол, каждый оглушающий звук становился мелким шагом к возвращению в реальность. Родион пытался вслушиваться в музыку, и капли воды возвращались на положенное им место в системе звуков — утихали, угасали на фоне оживленных разговоров за дверью и музыки из колонок.

Конец ознакомительного фрагмента.