Круговая подтяжка

Ирина Степановская, 2011

Далекие от медицины люди считают, что пластическая медицина существует для богатых скучающих дам, не желающих мириться с морщинами, или для звезд, которых положение обязывает быть вечно молодыми. На самом деле пластические хирурги еще и восстанавливают лица после тяжелейших ожогов и травм. Именно такие операции были интересны пластическому хирургу Владимиру Азарцеву. Он мог сделать невозможное - лица, напоминавшие страшные маски, вновь становились живыми, исчезали уродливые рубцы и шрамы. Азарцев верил, что перемены во внешности дают его пациентам шанс начать новую жизнь. Если бы он знал, какие крутые перемены ожидают его самого! Ранее роман издавался под названием «Экзотические птицы».

5

Валентина Николаевна почему-то настолько твердо была уверена, что сейчас, сию минуту, немедленно увидит своего сына Алешу, что, открыв дверь, в первое мгновение даже не поняла, что перед ней бывший коллега, Аркадий Петрович Барашков. Она некоторое время стояла в дверях, вглядываясь в Барашкова и не узнавая его. Он, предполагая, что его сюрприз — явиться без предупреждения — действительно удался, громко и радостно засмеялся, но потом что-то неуловимое, нечто странное, идиотическое в лице Валентины Николаевны насторожило его.

— Тина! Ты что, не узнаешь? Ведь это же я, Аркадий!

Действие его слов оказалось вовсе не таким, на какое он рассчитывал. Валентина Николаевна вдруг смертельно побледнела, схватилась за сердце и стала сползать на пол по дверному косяку.

— Черт побери! Что с тобой? — Он бросил на пол свою старую спортивную сумку, схватил Тину под мышки и потащил в комнату. — Есть кто-нибудь? — зычным баритоном заорал было он и, поняв, что они одни, положил Тину на кровать, заглянул в зрачки, нащупал пульс и немного успокоился. — С каких это пор ты меня так пугаешься? — Быстрым шагом Аркадий прошел в кухню, наугад открыл какие-то шкафчики в поисках лекарства, но ничего не нашел. Тогда он порылся в карманах, извлек замусоленную от долгого хранения упаковку валидола в серебристой фольге, извлек таблетку и засунул ее Тине в рот. Подождал пять минут.

— Ну что? Тебе лучше?

— Лучше. — Она сглотнула и провела потной рукой по своему холодному лбу. — Что это со мной было? Меня тошнит и сердце колотится.

Барашков еще раз нащупал ее пульс.

— Когда-нибудь раньше с тобой так было?

Она улыбнулась:

— А я что, помню? Плевать. Сейчас пройдет. Я пойду приготовлю чай.

— Да уж лежи. — Барашков прошел в кухню сам. Мимоходом оглядевшись, оценил пьиь и запустение, высохшую заварку в коричневых разводах на дне старого чайника, отсутствие припасов в холодильнике, съежившиеся от старости крошки хлеба на разделочной доске. «Д-да-а, что-то не в порядке в этом доме», — подумал он, вспомнив ухоженность и уют прежнего Тининого жилья, огромную кастрюлю с «дежурным» борщом для мужа и сына, которую она готовила перед тем, как уйти на дежурство, обязательный кусок колбасы для собаки, нежнейшее творожное печенье к чаю. Сердце у Барашкова защемило.

Немного заварки он все-таки отыскал. Вымыл чайник, вскипятил воду, заварил чай. За неимением специальной куклы накрыл чайник старым полотенцем. Пока он возился, Тине полегчало. Она приподнялась и села в постели, навалившись спиной на подушки.

— У тебя в кухне, мягко сказать, пустовато! — заметил Аркадий, входя с подносом.

— Говоря откровенно, в моей квартире даже мыши не водятся. — Она попыталась легко и беззаботно улыбнуться. — Да это и к лучшему, меньше шансов поймать вирусный гепатит! Мыши — разносчики всякой дряни!

Барашков пристроился сбоку, поставил поднос прямо на одеяло.

— Какой запах! — мечтательно проговорила Тина, втянув носом пар. — Чай старый, а аромат еще остался.

Барашков не поддержал разговор — он думал о другом.

— Что это за подозрительные сердцебиения? — спросил он, когда Тина перестала дуть на чашку и сделала первый глоток.

— Сама не знаю. Я ужасно рада, что ты пришел. Признаться, я живу тут одна, и нет у меня желания принимать гостей. А вот ты приехал — и я рада. С другими не так.

— Ты не ответила, — настойчиво взял ее за руку Барашков. — Говори, что с тобой.

Тина вздохнула.

— Наверное, вегето-сосудистая дистония. Сейчас все этим страдают. Когда ты позвонил, я резко соскочила с постели, вот давление и метнулось. — Она помолчала. — Я почему-то решила, что приехал Алеша.

— Судя по всему, он нечасто балует тебя визитами? — Барашков смотрел на нее мрачно.

— Я не сержусь. Ему всего девятнадцать лет. Он еще плохо соображает. Делает то, что ему велят. Сказали — мать плохая, значит, плохая. Но я не в претензии. Наверное, они все правы. Что я была за мать? Вечно на работе.

— Что ты всех оправдываешь? Сказала тоже — плохая мать! Уж я ли не знаю твоей жизни, как и ты моей? Ты ни в чем не виновата.

Аркадий хотел еще сказать, что девятнадцать лет — это вовсе не мало. Что он сам в этом возрасте уже женился, а в двадцать стал отцом и кормильцем семьи, но посмотрел на Тину и ничего не стал добавлять. И вообще, его поразила произошедшая с ней перемена. В его представлении Тина была молодой, привлекательной женщиной, но сейчас перед ним сидел глубоко больной человек. Он не мог профессионально не оценить и расплывшиеся черты лица, и потухший взгляд, и дрожь некогда крепких пальцев. Но самое главное, что Барашкова поразило в Тине, — ее безжизненность, абсолютное равнодушие к самой себе и всему происходящему. Аркадия это напугало, и он решился спросить прямо:

— Скажи, я спрашиваю тебя не из любопытства, но как врач, что с тобой происходит? Ты чем-то больна?

Тина как-то потерянно усмехнулась.

— Спасибо, что ты спросил, хотя мне больше хотелось бы, чтобы ты сделал вид, будто ничего не заметил. — Она опустила голову, было видно, что ей совсем не хочется говорить на эту тему, но она поняла, что он не перестанет ее расспрашивать. — Да, я стала другая, совсем другая, Аркадий. — Тина все еще чувствовала себя не совсем хорошо, но опять улыбнулась. — У меня ничего не болит! Во всяком случае, на физическом уровне.

Ее напускная веселость могла бы обмануть кого угодно, только не Аркадия. Он хорошо ее знал.

— А выгляжу я так плохо, — продолжила Тина, потом сделала паузу, как бы размышляя секунду, стоит ли все-таки посвящать Барашкова в эту «страшную» тайну, но потом решила, что можно, — потому что уже не вижу для себя никакой необходимости жить. Ты, я надеюсь, не будешь возмущаться этими словами, надувать щеки и махать руками в знак протеста? Я не кокетничаю, мы слишком давно знаем друг друга. Это не игра, не шантаж, не каприз, это — глубокая депрессия, синдром, который лечится психиатрами. Но я лечиться у них не буду.

Аркадий Петрович потер подбородок.

— А почему? — наконец, не найдя ничего лучшего, сказал он, чтобы оттянуть время. — Они что, не такие же врачи, как мы?

Как назло, ни с одним по-настоящему хорошим психиатром он лично знаком не был. У больничного специалиста он и сам бы лечиться не захотел.

— Ты знаешь, — в первый раз за весь их сегодняшний разговор во взгляде Тины появилась искорка интереса, — мне даже любопытно наблюдать за собой. Представляешь, иногда я вижу рядом с собой Чарли! Как раз перед самым твоим приходом…

— Видишь во сне?

— Да нет, это не сны. Я не могу объяснить то состояние, в которое временами впадаю: бред не бред, галлюцинации не галлюцинации… Романтичнее всего будет сказать — грезы наяву.

— Романтику в нашей профессии лучше отбросить, — заметил Барашков.

— Я знаю, — согласилась Тина. — Но ты тоже пойми, в психушку ложиться не хочется…

Аркадий Петрович был опытным человеком и хорошим врачом. Он многое понимал. И слова Тины его, в общем, не удивили. Он что-то вроде этого и ожидал, но этого и боялся. Под маской депрессии может прятаться весьма серьезное, опасное, уже изученное, описанное, классифицированное и совершенно не обязательно психическое заболевание, а что-нибудь совершенно другое. Какая-нибудь опухоль мозга… Необязательно злокачественная, может, и доброкачественная. А может, и не мозга, какого-нибудь другого органа. Или вообще не опухоль, а кальциноз сосудов… Болезнь Фара, например. А может, и вообще не быть ничего, просто невроз. И эти сердцебиения… Очень подозрительно.

Он начал снова.

— Замечательно, что у тебя ничего не болит, но выглядишь ты, прямо сказать, неважно, — осторожно сказал он. — Надо всесторонне обследоваться. Давай сначала обратимся не к психиатрам, а к терапевтам.

— Неохота и незачем. Надоело все. — Тине вдруг стало очень хорошо, легко. Она не стеснялась Барашкова. Ей даже понравилось, что он о ней заботится. Все, что было между ними раньше: флирт, кокетство, чувственность, — все ушло. Ей казалось, что вместо всего этого осталось глубокое ощущение родства, как бывает между супругами, прошедшими вместе длинный, тяжелый путь. Ей было безразлично, что он видит ее непричесанную, одутловатую, в застиранном старом халате, лежащую на не очень свежем постельном белье. «В таком равнодушии, — подумала она, — есть своя прелесть».

Барашков выглянул на улицу. Его машина стояла под окнами, ее мочил дождь.

— Дождь идет?

— Идет. — Аркадий отвернулся от окна и внимательно оглядел комнату. Видно, давно уже миновала пора, когда эта дыра была маленьким, но уютным гнездышком. На полу мелкий мусор, следы чьих-то ботинок. На подоконнике ни цветочка, ни листика. В старой люстре горит одна-единственная маломощная лампочка…

Тина откинулась на подушку.

— Как поживает твоя жена?

— Неплохо. Она с участка ушла. Окончила школу гомеопатов, теперь у нее кабинет.

— Гомеопатия? Ты в это веришь?

Аркадий прошел по комнате, сел.

— Черт его знает! Вроде у нее получается. А я все хочу книжку какую-нибудь по гомеопатии почитать, разобраться, да времени нет. А материально, конечно, с поликлиникой никакого сравнения.

— Передавай ей привет!

— Обязательно. — Он говорил, а сам еле удерживался, чтобы не откинуть одеяло и не нажать пальцем на кожу Тининой ноги в нижней трети голени, чуть повыше стопы. «Могу поклясться, на месте давления будет круглая ямка и белое пятно, — подумал он. — Но, черт возьми, откуда взялась эта задержка жидкости в тканях, проявляющаяся одутловатостью и какой-то зеленой отвратительной бледностью? Почки проверить нужно в первую очередь. — Он уже открыл было рот, чтобы это сказать, но Тина его опередила:

— Знаешь, Аркадий, я чувствую, на мне какая-то броня. Мне все стало все равно. Иногда еще случаются проявления живого чувства — когда вижу Чарли или думаю об Алеше. Часто мне бывает очень страшно во сне. Не обижайся, Аркадий, я тебя очень люблю и рада, что ты пришел, но вот я смотрю на тебя, а где-то глубоко у меня свербит: когда же он уедет, и я тогда снова смогу зарыться в одеяло, закрыть глаза и ни о чем не думать?

— Ты хочешь спать? — удивился Аркадий.

— Если бы… — усмехнулась Тина. — То есть спать я хочу постоянно. Но дело в том, что я не могу заснуть! А если засыпаю, то мне снится такой кошмар, что лучше бы вовсе не спать.

— Слушай, что ты вообще тут сидишь, как неграмотная тетка! — разозлился Аркадий. — Ну хоть бы самые элементарные анализы сделала! Кровь, мочу, биохимию… Ты участкового на дом хоть раз вызывала?

— Господи, ну что он скажет, этот участковый? Ну вызвала однажды, весь день ждала. Вечером, в восьмом часу, приползла терапевт, бабулька-пенсионерка. Причем у нее после подъема по лестнице на мой пятый этаж была такая одышка, что я подумала, как бы мне ей самой не пришлось помощь оказывать.

— Ну?

— Посмотрела она на меня от порога, видит — дверь я ей открыла самостоятельно, хоть и по стеночке. Спрашивает: «Мушки перед глазами бегают?» Я говорю: «Нет». Она говорит: «Значит, ничего страшного. Вегето-сосудистая дистония. Крепкий чай, кофе, два раза в день кавинтон. Консультация невропатолога, ухо-горло-носа». Постояла еще, ну, я ей пятьдесят рублей дала, она ушла, а мне на следующий день само собой легче стало.

Аркадий захохотал.

— Тебе повезло, грамотная бабка попалась. Послала не только к невропатологу, но и к ЛОРу. Но у тебя с ушами, надеюсь, все в порядке?

— С ушами — в полном! — заверила его Тина, и оба опять захохотали. Только смех у них был немного грустный. — Ну вот что ты хочешь? — спросила она, наконец отсмеявшись. — Знаешь, под одеялом в своей квартире умирать как-то спокойнее, чем в больнице под капельницей или под звуки мигалки в машине «Скорой помощи».

— Не болтай! — оборвал ее Аркадий. Они еще помолчали. Аркадий подумал, что пора уходить, но было как-то неловко подняться.

— Слушай, а где твоя собака? — неожиданно спросил он.

— Чарли умер в прошлом году.

— Старый, наверное, был? — предположил Аркадий. — Насколько я помню, он жил у тебя лет десять?

— Сколько ему было, никто не знает, — вздохнула Тина. — Я же его на помойке подобрала. Чарли был тогда уже взрослым. Прожил он у меня одиннадцать лет. Когда меня уволили, он несколько месяцев жил у мужа, вернулся совершенно больной. Я думала, погибнет. Но он пожил здесь со мной, успокоился, поправился. Мы с ним гуляли, он был веселый, красивый, бодрый… А однажды я не вернулась домой ночевать. Работала я тогда за городом, и сломалась машина. Вернулась на следующий день, только к обеду. А он лежал около кровати на коврике. Уже мертвый, мордой к двери. Он подумал, наверное, что я его опять бросила. Уже во второй раз.

— С чего ты так решила? — удивился Барашков. — Все люди смертны, собаки тоже. Одиннадцать лет для колли — приличный возраст.

— Нет, не скажи! — Тина покачала головой. — Он умер от ревности. Безысходности. Уходила-то я из дома не одна.

— Ас кем?

— Был человек. Ты его как-то видел. Азарцев. Я у него тогда работала, в косметологической клинике. Помнишь, я тебе говорила?

— Ну да.

— Чарли не любил его. Не рычал, не лаял, о, нет! Просто, когда Азарцев бывал у меня, Чарли лежал в коридоре в углу и не выходил. Никогда не гулял с ним, не брал у него еду. Наверное, чувствовал, что Азарцев меня предаст.

— И что?

— Так и вышло. Когда пришлось сделать выбор, Азарцев выбрал не меня. А я невольно предала Чарли.

— Тина! — сказал Азарцев. — Я теперь знаю, куда тебе надо ехать в первую очередь!

— Куда?

— В клинику неврозов. Если хочешь, я тебя отвезу! И это еще мягко сказано! По-моему, ты того! — Аркадий выразительно постучал по когда-то кудрявой башке. — Сдвинулась на собаке!

Тина усмехнулась.

— Какая же у мужчин простая организация ума! И Азарцев говорил точно так же, как ты: «Сдвинулась на собаке!» Но если собака — единственное существо, которое любит?

— А может, ты просто других-то не замечаешь? — вдруг укоризненно и очень тихо сказал Аркадий.

— Ну что ты мучаешь меня! — заорала вдруг Тина. Лицо ее исказилось, и пена появилась у рта. — Не видишь, что ли, мне плохо, плохо, плохо! Я действительно хочу остаться одна! Я хочу умереть! Или, по крайней мере, закрыть глаза! А ты все сидишь, разглагольствуешь, философствуешь, умничаешь! Уходи! — почти визжала она. — Уходи! Я вас всех ненавижу! Всех-всех! Ненавижу весь свет! И задерни шторы! — Она зарыдала. Аркадий молча встал. Тина лежала на животе, все тело ее сотрясали конвульсии, слезы текли так быстро и сильно, что в момент намочили подушку.

«Истерика, — подумал Барашков. — Черт знает что! Тот мужик, видимо, ее бросил. А она действительно его любила. Как странно. Печально». Неожиданно ему пришло в голову, что он сидит рядом с женщиной, которая плачет оттого, что ее бросил не он, Барашков, а некто другой, и ему это безразлично. Вот что значит старость. Или не старость, а зрелость?

Она наконец затихла.

— Я сейчас уйду, — сказал Аркадий. — Не сердись, проводи меня. Только знай, ты должна лечиться!

Тина повернулась к нему, вытерла ладонями мокрые щеки.

— Прости. Тебе, должно быть, противно на меня смотреть, — сказала она. — Я стала страшная. Злая и страшная. Ужасно, что мне это безразлично. Я не хочу быть ни молодой, ни красивой.

— Ты просто больна. — Барашков взял ее за руку. — Теперь мне это совершенно ясно.

Он был опытным врачом и прекрасно знал, что болезнь редко делает человека прекрасным. Это только в романах Ремарка да Фицджеральда по тенистым аллеям парков гуляют нежные сумасшедшие героини. На самом деле болезнь безобразна, зла, эгоистична. Доброго человека она может сделать безвольным, мямлей; стойкого — злым, эгоистичным тираном; разумного — бессмысленно тупым. Но если человек поправляется, то из болезни он выносит самое главное — опыт, как нужно жить. Потом, правда, часто этот опыт забывается. Но умные люди после глубокой болезни начинают жить так, будто получили в подарок новую драгоценную жизнь.

Барашков продолжил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно более убедительно:

— Ты должна поправиться, Тина! Нужно обследоваться. О конце думать рано. Ты многим нужна. По крайней мере мне, твоим родителям, сыну и, наверное, сестре. Но в тебе сейчас говорит не болезнь, а эгоизм, Тина. Подумай об этом. До завтра. Я пошел, завтра позвоню. Обдумаю за вечер, и ты тоже подумай, с чего нам лучше начать обследование. Пока!

— Я сорвалась. — Тина отерла лицо нечистой простыней. — Я провожу тебя! — В голове у нее играл огромный оркестр, предметы перед глазами танцевали медленный вальс, а в груди бились многочисленные крошечные молоточки. «Может, это от голода? — подумала она. — Сейчас он уйдет, и я снова лягу. В шкафу должно быть немного хлеба. Погрызу его, а когда станет легче, выйду на улицу, что-нибудь куплю, масла и сыра, например». Но при упоминании о еде ее затошнило еще больше. — Ну, иди! — Она спустила ноги с постели. Барашков поцеловал ее в щеку и пошел в коридор. Тина прошлепала за ним.

— Звони! — Она постаралась сказать это так, чтобы голос ее не дрожал.

— До завтра? — Аркадий взялся за ручку двери.

— До завтра! — Тина улыбалась, а сама незаметно старалась удержаться за стену.

— Так я позвоню.

Через мгновение, обернувшись уже с лестничной площадки, Аркадий увидел, что стоящая в коридоре Тина как-то странно отклоняется от него назад и со всего маху с остановившимся взглядом падает на спину, ударяясь при этом с глухим стуком головой о пол.

— Тина! — крикнул Аркадий и ринулся назад к ней в квартиру.

На его пальцах быстро высыхала алая кровь, будто покрывая кожу прозрачным красноватым лаком. Кровь была и на полу, под Тининой головой, и на ее светлых незавитых волосах.

— «Скорая»! Да ответьте же, наконец! «Скорая»! Что ж вы там все, заснули?! — Он метался по Тининой квартире в поисках аптечки, но, конечно же, ничего не нашел. «Да ведь она умирает, а я, реаниматолог хренов, даже сделать ничего не могу!» — Он готов был разбить телефон, всю квартиру, весь мир, только чтобы кто-нибудь появился и помог ему снести Тину вниз, туда, где ей можно помочь…

В трубке, наконец, раздалось:

— «Скорая» слушает!

И тут он вдруг понял, что не знает Тинин адрес.