Женись на мне (сборник)

Ирина Степановская

Не всякая девушка способна, взглянув в глаза любимому, сказать: «Женись на мне!» Героини рассказов Ирины Степановской необыкновенно искренни в своих чувствах. Они не желают притворяться и готовы выдержать любое испытание. Но, что гораздо важнее, искренен сам автор – от первого и до последнего слова.

Из Петербурга в Москву

«Красная стрела» стояла в сиреневых майских сумерках на крытом перроне Московского вокзала, фигурально выражаясь, «на всех парах». Проводницы в аккуратных костюмчиках заканчивали проверять билеты у запоздалых пассажиров и уже готовились войти в вагоны и встать в дверях, развернув желтые флажки. «В Москву, в Москву!» — дрожал от нетерпения блестящими боками огромный состав, и Петербург с его туманными набережными и Адмиралтейской иглой уже готовился отойти в прошлое.

— Лида, у нас кто сегодня? Опять Боярский? — спросила у проводницы, проверяющей билеты в вагоне СВ, ее напарница.

— Нет. Боярского что-то нет. Зверева едет. — На моложавом еще лице блондинки с кудряшками, в форменной пилотке с эмблемой крылышек в колесе не отразилось ничего, кроме равнодушия.

— Елена Зверева? Одна? Или с мужем? — зашлась от любопытства молоденькая напарница-проводница. — Такая же красивая, как на фотографиях? А одета как? Я ее живьем никогда не видала!

— Да почем я знаю, я и не разглядывала. Билет предъявил провожающий. Она прошла. Он занес в вагон вещи да вышел. Вот и все.

Поезд тронулся так плавно, что только по начавшим удаляться старинным фонарям можно было заметить медленное движение. Редкие провожающие потянулись в обратную сторону. Вскоре вокзал остался позади, проводницы подняли подножки, закрыли двери и пошли по своим делам. Пассажиры разошлись по купе, за окнами быстро стемнело, поезд выбрался из города и резво покатился по бескрайней равнине, а где-то далеко на севере, за Петербургом, разливалась молоком белая ночь. Елена Зверева, известная артистка, повесила на плечики светлое пальто, отделанное прелестным легким мехом, небрежно бросила на столик женский журнал, на первой странице обложки которого красовалась она сама в вечернем платье, и приготовила билет для проверки.

«Куда же мне деть цветы? — задумалась она, рассеянно глядя на большой букет кремовых роз в розовой гофрированной упаковке. — До завтра в вагоне не доживут. Надо было после спектакля передарить их этой старой актрисе, пенсионерке. Ей было бы приятно, а мне все равно. В следующий раз так и сделаю, а сейчас надо попросить проводницу поставить их в вазу». В ожидании она устало откинулась на спинку дивана и, рассеянно перелистывая страницы журнала, нашла в нем собственное интервью. «Как научиться любить себя» — так назывался раздел журнала, в котором оно было напечатано.

«Я считаю нужным себя беречь…» — прочитала она первую строчку и подумала: «Написано правильно, но получилось как-то уж очень прямолинейно…»

Дверь открылась, вошла проводница за билетом.

— Чаю желаете? — спросила она, не глядя на Звереву, присела и стала вкладывать протянутый ей билет в специальный карман служебной матерчатой сумочки. Что-то в наклоне ее головы, в россыпи белокурых кудрей под пилоткой показалось Елене знакомым.

«Откуда я могу знать эту проводницу? Ерунда какая-то!» — подумала Зверева и сказала:

— Чаю я не хочу. А вот не принесете ли вы мне какой-нибудь сосуд для букета? — И отработанным театральным жестом светской красавицы она показала на розы. Проводница оценила на глаз толщину букета и со словами «Сейчас посмотрю» вышла из купе. И снова Зверевой показалось, что она ее уже где-то видела. «Ну подумаешь, может быть, ехала сюда с ней же», — решила она и, выкинув проводницу из головы, стала вспоминать прошедший спектакль и то, как она забыла произнести какую-то незначительную фразу, но этого, к счастью, никто не заметил. Правда, ее партнер посмотрел на нее пристально, но ничего не сказал. Не стал, наверное, связываться, а то она могла бы пожаловаться мужу.

«Скорей бы уж она принесла какой-нибудь горшок! Снять бы макияж да в постель. Уж очень устала!» Елена стала расставлять на столике баночки с косметикой. Куда бы она ни ехала, где бы ни находилась, забота о лице была у нее делом первой необходимости.

Все-таки лучше французских кремов еще никто ничего не придумал! Елена заботливо осмотрела содержимое баночки. «Алексей в июне поедет в Париж, надо составить ему список, а то до осени не хватит», — мелькнула мысль. Тут же ее мысленному взору предстала плешивая голова, глубокие складки на лбу, хитрые глазки в сетке мелких морщин, тонкий рот, растянутый в обаятельной на первый взгляд, а на самом деле хищной улыбке, открывающей миру два ряда белоснежных искусственных зубов — современное чудо стоматологического искусства. Это был Алексей Александрович, ее муж, ее педагог, ее продюсер, ее режиссер. Впрочем, режиссер он был не только ее. Приходилось держать ухо востро, чтобы какая-нибудь еще более молоденькая и хорошенькая актрисочка не перебежала Елене дорогу. Алексей Александрович хоть и был старше ее на тридцать лет, но молоденькими актрисочками до сих пор не гнушался. А поскольку он любил показывать сам, что именно и как надо делать на сцене, то его мягкие, белые, но все еще цепкие и сильные руки частенько прохаживались по их молодым телам. Елена, как женщина умная, глаза на эти шалости закрывала. К тому же Алексей Александрович был тоже очень умен, молодую свою жену ценил и некие грани приличия переходить себе не позволял. И очень любил их сына, Алексея-младшего, как его все называли. Алеше пока было всего одиннадцать, но вот уже скоро год, как он пребывал с доверенным членом их семьи в Англии.

— Как ни скучаю я об Алеше, но хочу, чтобы он с малолетства усвоил все привычки цивилизованного человека, — говорил Алексей Александрович. — Что поделать, у меня спектакли, у жены спектакли… Чем он здесь будет без родителей с теткой болтаться, пусть лучше привыкает жить за границей да язык учит. Черт его знает, чем все может кончиться в этой стране, — бархатным, хорошо поставленным голосом говорил он гостям, фривольно покачиваясь на подлокотнике кресла, в котором сидела жена. А Елена смотрела сбоку на его очень круглый живот, на его двойной подбородок и думала: ну и что же, что он уже в возрасте? Зато он умен, зато всегда ласков с ней, зато он дает ей роли и дарит драгоценности, наконец. Не говоря уже о продюсировании. А его жизненному опыту может позавидовать любой мужчина. А ее задача не допустить конкуренции. Что ж, такова судьба театральных жен… От Чехова до Мейерхольда, и далее везде…

Проводница все не шла. Елена слышала, как она вернулась с билетами в свое купе, потом стала разносить чай. Ну и бог с ней, с этой проводницей, да и с букетом. Не последний букет в ее жизни. Тонкие пальцы Елены привычно выдавливали содержимое из тюбиков, легко и бережно вбивали мягкий крем в кожу. Елена почувствовала, что голодна. Что ж, баночка йогурта и ржаной хлебец были наготове в специальном мешочке. На столе стояла бутылка минеральной воды «Эвиан». Елена чуть прикусила хлебец и запила водой. С годами она приучила себя есть медленно, тщательно пережевывая любой продукт. «Через пятнадцать минут после первого укуса, — так говорил ее врач-диетолог, — начинается процесс пищеварения, и аппетит тогда ослабевает. Главное — не слопать все, что есть на столе, сразу. А то непременно захочется добавки». Рассеянный взгляд Елены упал на строчку в журнале.

«Я люблю себя, — прочитала она в своем интервью, — и поэтому мне кажется теперь вкусной самая простая и полезная пища. Та пища, которую я ни за что не стала бы есть раньше, в детстве, когда мама с уговорами запихивала в меня ложку за ложкой овсяную кашу».

Да уж, в молодости такое не съешь, усмехнулась Елена. В восемнадцать лет хочется колбасы, мяса, сарделек. И самое главное, не откладываются эти сардельки ни на талии, ни на бедрах. Не то что теперь, когда тебе уже за тридцать. Она вздохнула и критично посмотрела на свою фотографию в журнале как бы со стороны. Нет, придраться не к чему. Хороша! Лицо, грудь и плечи в декольтированном платье выше всяких похвал! Недаром статья называется «Я у себя одна!». Елена опять усмехнулась.

А было время!.. Как они с Лидкой, тогдашней подружкой, соседкой по парте, будучи десятиклассницами, первый раз поехали без родителей на зимние каникулы в Петербург. Как они хохотали тогда до упаду на полках в плацкартном вагоне оттого, что ночью вдруг ни с того ни с сего на станции Бологое обе проснулись, сдуру вышли на ночной зимний перрон проветриться и, промерзнув в пурге на зимнем ветру, зверски проголодались! И, не обращая внимания на недовольные вздохи толстой тетеньки на соседней полке, шурша газетами, разворачивали бутерброды и лупили скорлупу с вареных яиц. И заливались беззвучным хохотом, давясь и толкая от щенячьего восторга друг друга, запихивали в жадные молодые рты эту, по нынешним понятиям, очень вредную еду. И зачинщицей этого безобразия была, конечно, Лидка. Она, Леночка Зверева, всегда была более спокойной, более сосредоточенной. А Лидка была сорвиголова. Где теперь носит ее белокурую голову? Она же и была зачинщицей той поездки зимой в Ленинград. У Лидки в этом городе жила какая-то престарелая родственница, как Лидка говорила, настоящая Пиковая дама. Да… После того обжорства в вагоне они еще долго болтали, не могли уснуть.

— Ой, у меня что-то в ухе стрельнуло! — запищала под конец тогда Лидка.

— Так зачем же мы с тобой, как две идиотки, без шапок стояли на станции на платформе? — Точно. Так она Лидке тогда и сказала. «Как две идиотки!» А Лидка ей ответила соответственно. Лидка тогда сказала, вспомнила Елена дословно:

— Я хотела посмотреть, не едет ли в соседнем вагоне граф Вронский!

Граф Вронский! Подумать только! Господи, конечно, две идиотки! Откуда они теперь, Вронские! В лучшем случае выйдут покурить какие-нибудь запоздалые пьянчуги из вагона-ресторана. А то и вовсе бог знает кто.

Елена с сожалением посмотрела на букет. Головки у роз уже чуть примялись. Она вздохнула. «А Лидкина родственница точно была Пиковая дама, — вспомнила она почему-то. — Такая же старая, едкая и скрипучая».

Елена аккуратно соскребла со стенок баночки йогурт, доела хлебец и вдруг мысленно ахнула. Да ведь это же Лидка! Проводница, которая проверяла билеты и у которой она попросила вазу для цветов, не кто иная, как Лидка! Конечно! Вот кого напомнили ей этот характерный поворот головы и светлые кудряшки под пилоткой! Это точно она! А что же, разве Лидка ее не узнала? Почему же не поздоровалась, ни о чем не спросила? Постеснялась, наверное…

Елена решительно встала, взялась за ручку двери. «Нет, я пойду сама, я спрошу у нее, неужели я так изменилась, что она не хочет меня знать?» Она потянула дверь и вышла в коридор. Ночной сквозняк веселился в проходе, холодил воздух, вздувал занавески. Было пусто, стучали колеса. Верхний свет был притушен, в вагоне царил полумрак.

«Что же, я так и зайду? Спрошу: отчего ты меня не узнала? А может, Лидка уже легла спать? Нет, это глупо! — решила Елена. — Я лучше сначала просто пройду мимо, посмотрю, что она делает!»

Елена схватилась за поручень и направилась в начало вагона. Дверь купе проводников была приоткрыта, две проводницы, Лида и та, другая, ее напарница, сидели за столом и мирно ужинали. «Колбаса с хлебом и чай, — заметила Лена. — Нехорошо отвлекать. Пусть поедят». Она сделала вид, что отправилась помыть руки.

— Ну, Ванька твой что, учится? — расспрашивала за столом Лиду вторая проводница. — Нравится ему?

— Нравится-то нравится… — отвечала та с такой сердечной, такой мягкой улыбкой, что сразу было ясно — речь могла идти только о Лидкином сыне. — Да глупый еще. Вот приехала утром — смотрю, хромает. Что такое? А он опять портянками ноги в кровь стер. Пятнадцать лет парню, а все никак не научится правильно портянки наматывать! Дома-то все в кроссовках!

— А трудно в Нахимовское училище поступить? — допытывалась соседка. — Может, и моего туда?

— Да что ты, — снисходительно и со скрытой гордостью ответила Лида. — Это его моя тетка устроила, Пиковая дама. Ей уж скоро сто лет будет, она родилась еще при царе, связи у нее старые были, вот она и помогла. А просто так туда поступить невозможно! Я в Питере сначала иду к Ваньке, а потом сразу к ней — полы помыть, за продуктами сходить. Особенно зимой, чтобы она не упала. А то упадет еще, ногу сломает…

— Ой, смотри! — громко зашептала ей соседка и головой замотала на дверь. — Это же Зверева прошла!

— Слушай, я совсем позабыла, — поднесла Лида руку ко лбу, — отнеси ей этот вазон для цветов! Она просила.

Напарница цепко схватила пластмассовый сосуд, стилизованный под греческую вазу, и умчалась в коридор. Через минуту она вернулась с вытаращенными глазами.

— Какой костюм у нее, Лида! Какая сумочка, и сама… какая она красавица! Лицо массировала, когда я пришла! Вежливая, спасибо мне сказала!

— Да, дай бог тетке здоровья, — продолжала Лида о своем и отрезала себе еще кусок колбасы, положила на хлеб. — Ванечка-то сам захотел в Нахимовское. У нас в Москве ему ничего не поймать. Ему и заниматься-то, по большому счету, негде было. В нашей хрущевской двушке нас и так полон дом. Муж постоянно дома, да мама, да дочка-сорвиголова подрастает. Но ничего, бывает и хуже!

— А ты говорила, — оторвала наконец взгляд от двери и стала прихлебывать чай из стакана соседка, — у вас раньше квартира была хорошая на Котельнической набережной.

— Да, была. При папе, — подтвердила Лида. — Папа занимал хорошую должность. А когда заболел, мы квартиру продали, искали деньги на операцию. Но папа все равно умер, а потом муж на машине разбился. Еще две операции на позвоночнике. И мы еще раз тогда поменялись. Теперь уже на хрущевку. Но я не жалею. У него теперь хотя бы руки работают, и он по дому в коляске ездит. Мастерит помаленьку. То полочку сделает, то табуретку починит. А заказов у него никаких нет, теперь в «Икее» можно купить все, что хочешь. Он все мечтает компьютер освоить, да ведь его еще сначала надо купить. До травмы-то он профессиональным спортсменом был. Специальность у него — тренер по баскетболу. Но ничего! Главное, что он не пьет! А живем помаленьку, — улыбнулась Лида и придвинула соседке еще один бутерброд. — Ты не стесняйся, ешь! Ешь! Ночью знаешь как хочется есть! Я без этого уснуть не могу! Особенно если до Бологого не поем, все! Считай, ночь насмарку!

— Ох уж это Бологое! — вздохнула напарница. — Если бы не оно, так до самой Твери бы без остановок! Можно хоть выспаться!

— Ну что ты! — улыбнулась ей Лидка, и туго закрученные ее кудряшки, казалось, сами собой встрепенулись и зазвенели. — Я, когда выхожу в Бологом, всегда смотрю, не идет ли по платформе некто мужского рода в высокой фуражке, в старинном плаще с пелериной, не заглядывает ли в окна.

— Это что, призрак? — испуганно приоткрыла рот ее собеседница.

— Сама ты призрак! — засмеялась Лидка. — Граф Вронский!

— А кто это?

— Ой, как не стыдно! Ты «Анну Каренину» не читала? — удивилась Лидка.

— Когда читать-то? — обиженно поджала губы напарница. — В училище не проходили, а дома отчим пьяный ругается. Не больно и почитаешь…

— Ну ладно тебе. Я понимаю! — И Лидка ласково погладила ее по руке. — Я, когда школьницей была, все время мечтала: вот бы его встретить!

— Кого?

— Вронского.

— Ну и встретила?

— А как же! — Тугие Лидкины кудряшки опять горделиво звякнули, и все ее лицо озарилось чудесной улыбкой. — Как раз однажды в Бологом и встретила. Я уже студенткой второго курса была. Летом после каникул домой возвращалась. Как раз в Петербурге у тетки и гостила. А он из вагона-ресторана вышел свежим воздухом подышать. Они с командой там очередную победу отмечали. Через два месяца поженились. С тех пор с ним и живем.

Елена Зверева в раздумье смотрела на себя в зеркало. «Нет, не пойду! — решила она. — Войду, что скажу? Здравствуй, Лида, как поживаешь? Неудобно расспрашивать. Почему она работает проводницей? Образование у нее было филологическое, кажется. Правда, она замуж рано вышла и исчезла из виду. Но зачем-то она ко мне один раз приходила. Вот только никак не припомню зачем. Ах да, она просила денег. Кто-то у нее заболел. Нужна была операция. А мне как раз нужна была новая шуба. Мы тогда только начали встречаться с Алексеем Александровичем, и я должна была закрепить его интерес ко мне. Я была такая хорошенькая! А вот надеть мне было нечего совершенно. Да, шуба была просто необходима. А у Лидки квартира была превосходная, и отец какой-то большой начальник. Вполне она могла обойтись без моих денег…»

Крем уже полностью впитался в кожу, Елена перестала массировать лицо и задрала голову. Вот черт! Опять начал провисать подбородок. Срочно нужно идти к косметологу. Если не поможет лифтинг из плаценты, придется делать операцию. Как трудно быть актрисой! Операцию делать страшно, но надо! Придется выбрать время, когда Алексей будет за границей. Не нужно, чтобы он видел ее распухшей от синяков. И сына придется заслать куда-нибудь отдыхать. Все равно, когда они вместе, часто не понимают друг друга. А в последнее время он просто начал хамить… Никого не слушает, кроме отца. Да, это все издержки профессии… Елена забралась под одеяло и закрыла глаза, пытаясь отогнать неприятные мысли. «Я должна отдохнуть, чтобы утром выглядеть хорошо», — внушала она себе. Но сон не шел.

«Небось сидят они там, в своем закутке, попивают чаек и обсуждают, какая у артистов царская жизнь! — Елена с раздражением повернулась на бок, забыв, что от этого может помяться лицо. — А тут живешь в вечной гонке! Попробуй только на месяц потеряй форму! Сразу затопчут!» И так все злословят, что она так себе актриса, игрушка, придаток к мужу. И еще эта новая артисточка, инженю, прыщавая интриганка, все время лезет в глаза на каждой репетиции. То на колени к режиссеру вспрыгнет, то ему зад для щипка подставит. Якобы так требует ее роль! Теперь надо еще этим забивать голову, соображать, какой сделать хитрый ход, чтобы этой наглой девки не было в театре больше в помине! Сколько забот, сколько тревоги! А они там сидят спокойно, на ночь колбасу трескают!

Елена снова перевернулась на спину, откинулась на подушку, стала мысленно прокручивать в голове виды столиц мира, где ей приходилось бывать. «Да, красота, — подумала она и вздохнула. — В тренажерный зал опять сегодня не попала. Завтра, значит, должна заниматься по крайней мере в полтора раза больше. Как неохота, а надо работать. Для себя, для любимой, не для постороннего дяди!»

Колеса мерно стучали, площади и соборы чужих столиц слились в одну пеструю расплывчатую картину, и Елена незаметно уснула тревожным сном. Ей снился очередной спектакль, партнер, подававший ей реплики невпопад, и она сама, как пень, вдруг застывшая на сцене, в одночасье забывшая все слова.

В служебном купе разметалась во сне Лидкина товарка, вздрагивая всем телом и поводя руками. Ей снилось, что пьяный отчим не пускает ее домой и зачем-то изрезал ножницами ее самое лучшее платье. А Лида убирала остатки еды со стола и так и этак прикидывала, как сэкономить еще несколько сотен, чтобы купить сыну новые кроссовки, а дочке брюки с заниженной талией и кружевной топ с узким воротником. В Бологом она, как всегда, вышла посмотреть, не сядут ли к ней пассажиры, но в их дорогой вагон там практически никто никогда не садился. И Лидка в который раз поблагодарила судьбу за то, что смогла устроиться на эту работу, чтобы почаще видеться с сыном, а заодно и мужу дать возможность почувствовать себя ответственным за хозяйство. Конечно, трудно было в короткие промежутки отдыха притащить домой килограммы еды, все перестирать, перемыть и переделать, но по-другому жить нельзя — надо терпеть и радоваться, что еще не все так плохо. Сын учится, девочка подрастает, муж вроде не пьет, и старенькая мама пока ходит самостоятельно.

Утро в Москве выдалось не пасмурное, но какое-то пыльное, серое. Елена встала заранее, оделась, умылась, привела в порядок лицо. Когда она выглянула в коридор, проводница со светлыми кудряшками как раз пылесосила ковровую дорожку. Елена села в своем купе на диван, но дверь закрывать не стала. Когда пылесос поравнялся с ее дверью, она вышла в коридор, ухватилась рукой за поручень. Проводница поправляла ковер, Елена ей мешала, та выпрямилась, посмотрела пассажирке в глаза.

— Вы не могли бы на минутку зайти в купе?

— Здравствуй, Лида! Не узнаешь? — сказала Елена и тоже посмотрела прямо в глаза бывшей подруге.

— Узнаю, Лена. Как не узнать! Но все-таки зайди в купе, ты мне мешаешь.

Елена послушалась, присела на диван, задрала ноги. Лида невозмутимо продвинулась дальше, привычно орудуя резиновым хоботом пылесоса.

— Я хотела спросить тебя… — начала Елена, но сделала паузу. — Ты вернешь мне билет? Он нужен мне для отчетности.

— Верну обязательно! — заверила Лида и покатила пылесос к следующему купе.

Лена откинулась на сиденье и закрыла глаза.

— Чай, кофе, свежие булочки! Извините, а можно у вас автограф? — В проеме двери возникла другая, молодая проводница с тележкой на колесиках и ручкой в руках. Елена открыла глаза, огляделась. На глаза попался женский журнал. Аккуратно расписавшись в углу собственной фотографии, помещенной на первой обложке, она протянула журнал проводнице. — Ой! — в восхищении пискнула та и прижала журнал к самому сердцу. Елена снисходительно, но приветливо улыбнулась, а проводнице показалось, что глаза у нее как-то по-особенному блеснули. От чая, кофе и булочек, разогретых в микроволновке, Елена, естественно, отказалась.

Когда поезд наконец втянулся на Ленинградский вокзал, она, уже готовая к выходу, стояла в проходе в светлых мехах, с элегантной дорожной сумкой и привядшим букетом роз и смотрела в окно. Встречающих было мало, и поэтому она сразу увидела внушительную и всем известную фигуру Алексея Александровича, нежно подавшего ей руку и загрохотавшего баритоном так, что отдельные ноты залетали в самую высь под своды стеклянной крыши вокзала. Молоденькая проводница, провожавшая пассажиров, восхищенно смотрела им вслед. Она заметила, что Елена Зверева, уходя, обернулась и посмотрела вокруг себя, будто кого-то искала. Непосвященному могло бы показаться, что вежливая актриса ищет взглядом другую проводницу, чтобы попрощаться и с ней, но на самом деле Елена Зверева, будто примеряя на себя совсем другую роль, обернулась в поисках высокой мужской фигуры в старинном военном плаще, с горящим любовью взглядом. Но поскольку никакой похожей фигуры поблизости не оказалось, а все более или менее приличные мужчины торопились прочь по своим делам, Елена затаенно вздохнула, подставила мужу щеку для поцелуя и стала слушать его не лишенный остроумия рассказ о театральных делах.

«Да и зачем они нужны, эти Вронские? — подумала она между делом. — С ними так много хлопот!»

А проводницы в это время сортировали грязную посуду и коробки, оставшиеся от завтрака.

— Вот это жизнь, Лидка! Вот это жизнь! — вдруг сказала, блестя глазами, та, что помоложе, и показала на журнал с автографом, лежавший на полке. — Конечно, надо смолоду уметь себя беречь, лелеять и холить! Как Зверева пишет!

— А она, случайно, не написала, — ответила Лида, — удавалось ли себя холить первой жене этого ее теперешнего, знаменитого и богатого, мужа? В то время, когда они по молодости лет скитались с детишками по подвалам и коммуналкам, работали за зарплату, колготки детские и пододеяльники стирали в корыте?

— Теперь время другое, — заметила молодая. — «Я у себя одна»!

— Конечно, конечно, — ответила Лида. — Иди по купе, снимай грязное белье.

И когда проводница ушла, Лида выпрямилась, тоже отчего-то заблестевшими глазами посмотрела в окно и вспомнила своего молодого мужа-баскетболиста. Как он впервые после повторной операции смог наконец сесть на больничной койке, уткнулся большой головой в ее хрупкое плечо, неуверенно поднял руку, погладил ее крутые кудряшки и хриплым голосом прошептал:

— Лида, ты у меня одна!

И как она припала к нему на грудь, заплакала и сквозь слезы сказала:

— Все будет хорошо, дорогой! Вот увидишь, все будет хорошо!

Апрель 2002 года