Я, Камиль Алари

Ирина Сотникова, 2022

27 век, эпоха всеобщего земного благоденствия. Камиль Алари, профессор психологии, находится на вершине славы. Он счастлив, богат, красив и удачлив. Но в какой-то момент все рушится – видимое становится иллюзией. Чтобы справиться с навалившимися неприятностями, он находит «информатора» и обращается к далекому 21 веку в надежде отыскать в том времени ответы на свои неразрешимые вопросы. Женщины, которые внезапно появляются в его жизни, напрочь разбивают иллюзии о собственном благополучии. Ева учит его бороться, Лия – любить, а Рената заставляет пересмотреть картину мира. Благодаря им Камиль Алари становится единственным человеком на Земле, который находит ключ к спасению мира. Находит там, где отыскать его невозможно, потому что давно никто не верит в любовь.

Я, Камиль Алари

Предисловие

Эта невероятная история произошла тогда, когда я и весь наш мир находились на пике своего благополучия. Если бы мне сказали, что случайный взгляд и непреднамеренная встреча могут разрушить всё, я бы не поверил — слишком прочным и незыблемым казалось мне сущее. Но это случилось. Не сразу, постепенно. Падение в бездну подарило мне никогда не испытанные ранее, настоящие чувства любви. Также я сумел осознать то, кем я был на самом деле, и во что превратилось человечество, лишенное бед, печалей и забот.

Избавившись от иллюзий, я стал другим — тем, кто видит. И, возможно, я стал единственным человеком, который смог поменять направление, чтобы найти выход из бездны, и двигаться дальше. Вы скажете, что я спас человечество? Нет, это слишком громко сказано — я спасал, в первую очередь, себя. Но точка сборки, в которой вместе со мной оказались те, кого я узнал, стала точкой нового отсчета. Справимся ли мы? Время покажет…

Камиль Алари

27 век. Москва-сити. Старуха

Всё началось с прошлогоднего симпозиума в Вене с громким названием «Адаптация к бессмертию». Это был очередной яркий праздник, больше похожий на развлекательное шоу, чем на научный съезд. Впрочем, все наши научные съезды давно превратились в ярмарки идей, которые активно продавались и покупались. И я, известный всему миру профессор психологии Камиль Алари, ничего плохого в этом не видел. Наоборот, участвовал с огромным удовольствием. Моя высокая популярность давно стала легальным наркотиком, от которого добровольно я отказаться не мог.

Публика собралась самая разнообразная: менеджеры, журналисты, писатели, артисты, художники. Ученых на таких симпозиумах обычно присутствовало немного, и наша задача состояла в том, чтобы в доступной форме объяснить зрителям суть своих разработок, убедить в их эффективности, получить дополнительные инвестиции от коммерческих фондов.

Менеджеры и журналисты профессионально подогревали интерес потребителей к новым открытиям и взвинчивали цену на будущий товар, надеясь на щедрые комиссионные. Как раз в этом они были вполне успешны — наука стала хорошо продаваемой. Лично мне эта сложившаяся десятилетиями система позволила собрать хороший капитал и одним из первых получить доступ к будущему бессмертию.

Все остальные — писатели, артисты, художники, — словно голодные муравьи, жадно собирали любую информацию, чтобы чуть позже облечь ее в удобоваримую форму, переработать в изданиях и программах, реализовать в музыкальных шоу и новых бестселлерах. Это приносило колоссальные прибыли.

Как всегда, я был одним из ведущих спикеров и — что лукавить? — самым востребованным. Выступления перед многотысячной аудиторией на богато украшенной сцене наполняли меня сильными эмоциями, я наслаждался безраздельным вниманием — искренне, каждой клеточкой своего совершенного тела.

Мои жесты были отработаны до автоматизма, мой внешний вид был безупречен. Я использовал все известные мне ораторские приемы — намеренные паузы, понижение и повышение громкости голоса, обращения к залу и риторические вопросы. Зрители жадно следили за моими движениями, вслушивались в каждую фразу, и только легкое жужжание камер-дронов чуть нарушало звенящую тишину, когда я замолкал.

Самое интересное, что мои слова были довольно просты — о важности денег, целеполагании и необходимости постоянно достигать личного совершенства и всеобщего спокойствия. Всё это можно было прочитать в бестселлерах и не тратить целое состояние на пропуск в конференц-зал. Но природу людей не изменить: принимая меня, как учителя, они стремились к контакту любыми способами и надеялись получить свою долю сильного энергетического заряда за любые деньги. Я им это благосклонно позволял.

После полуторачасового спича в огромном зале поднялся шум, люди сбились в группы, стали общаться. Я спустился со сцены, вокруг моментально образовалась толпа — журналисты пытались взять интервью, кто-то задавал вопросы, через головы протягивали книги и плакаты с просьбой подписать. Я подписывал, улыбался, здоровался, пожимал взмокшие от возбуждения ладони и с гордостью думал о том, что моя популярность сродни популярности известных актеров. Впрочем, на экранах стереовизоров я появлялся намного чаще актеров, которые также были моими клиентами.

В этот день ничего не предвещало неприятностей — я заслуженно купался в лучах славы и чуть устало оказывал знаки внимания поклонникам. Это был необходимый ритуал, мельчайшие подробности которого позже будут показаны по стереовиденью. И я, Камиль Алари, в очередной раз окажусь в центре внимания мировой прессы.

Высокая сенситивность всегда была одним из моих лучших личностных качеств, поэтому чужой неприязненный взгляд я почувствовал сразу. Возникло ощущение дискомфорта, будто в мощный отлаженный сигнал вклинились жесткие помехи, вытесняя удовлетворение процессом. Я незаметно посмотрел вправо и увидел за группой журналистов высокую пожилую женщину с уставшим лицом. Она была странно спокойной среди возбужденных зрителей, будто только вошла в зал, и с равнодушным интересом наблюдала за происходящим.

Я удивился и непроизвольно напрягся — женщины моего круга тщательно скрывали свой возраст косметическими операциями. Как и я сам. Но эта стройная дама ничего не скрывала — ни сухих морщин, ни обвисшей шеи и набрякших век с пигментными пятнами, ни коротких седых волос, будто намеренно выставляла напоказ свою уродливую внешность. Более того, она категорически отличалась от остальных несколько презрительным выражением лица: взгляд изучающе безразличен, уголки губ опущены. Так врач смотрит на лежащего перед ним безнадежно больного пациента.

На миг мы встретились глазами, и меня накрыло спонтанное ощущение, будто вокруг толпятся неразумные дети, которым я пообещал новую игрушку, а женщина, отлично зная невысокую ценность этой игрушки, отстраненно наблюдает за их реакцией. И за мной. Возможно, исследует…

По спине пробежал холодок, ладони вспотели. Я вдруг ощутил давно забытое подленькое чувство вины: на самом деле, я отлично понимал, что истинная причина моего ошеломляющего успеха далеко не научная. Но в свое время необходимо было сделать выбор — или популярность и деньги или чистая наука и средненькое существование. Я выбрал первое и превратился в шоумена, активно развлекающего публику.

С другой стороны, что в этом плохого? Я, Камиль Алари, даю людям смысл будущей жизни, учу их быть счастливыми. Миллионы успешных людей не только на Земле, но и на планетах-спутниках достигли личного совершенства именно благодаря мне! Разве это не достойно высокого звания профессора психологии?

Когда я снова посмотрел в ту сторону, женщины не было.

–…может, показалось?

Вряд ли. Личные ощущения меня никогда не подводили, я всегда предчувствовал опасность. И сейчас она стала явной — опасность разоблачения.

–…но кем? Странной незнакомкой?

Нет, самим собой. Только себе я мог честно ответить, кто я на самом деле. В глубине души я всегда испытывал чувство вины, понимая, что моя научная деятельность поверхностна, и наступит время, когда придется делать настоящий выбор. Я оттягивал этот момент бесконечно долго — до сегодняшнего дня, до этого презрительного, чуть насмешливого взгляда, который образовал в моем сознании зияющий провал. Сквозь него, словно воздух в пробоину космической станции, стала стремительно улетучиваться моя непоколебимая уверенность в себе. Нет ничего страшнее насмешки, когда ты у всех на виду.

–…интересно, кто-то еще видел эту женщину, обратил внимание на ее снисходительный взгляд? Только бы она не попала на камеры! Это полная катастрофа!

Мне стало жарко, страстно захотелось побыть в тишине, обдумать досадное событие с незнакомкой. Возможно, неприятная женщина мне привиделась, и я, сложив все факты, приду к выводу, что это случилось от перенапряжения. Видимо, мой внутренний надсмотрщик, едкий и насмешливый, в очередной раз воспользовался моей усталостью, напомнив о том, что настоящая наука делается в тишине и почти ничего не стоит.

Я подписал очередной плакат и быстро прошел к боковой двери — робот-охранник оттеснил толпу, в узком коридоре стало тихо. К счастью, вип-стоянка была спрятана в центре парка, людей там не было, только роботы-парковщики. Я мог спокойно прогуляться по аллее, полюбоваться осенним пейзажем. И успокоиться.

Пронзительно синее небо, красочно окрашенная листва деревьев и кустарников, теплый, чуть горьковатый воздух прелых листьев — всё это создавало ощущение какой-то особой, завершенной гармонии, призванной утихомирить даже самые несуразные мысли. Но мои мысли, к сожалению, уже вырвались из-под контроля и стали существовать сами по себе. Начался внутренний диалог. О, как я его ненавидел! Но иногда надо было дать ему состояться, чтобы некто, сидящий в глубинах моего подсознания, выдохся и перестал задавать свои каверзные вопросы.

–…да, я выбрал именно это направление психологии, потому что считал его самым необходимым для человечества. И преуспел. Не моя вина, что люди сегодня в большинстве своем не способны читать сложные книги и решать логические задачи. Не моя вина в том, что человечество не хочет проблем, потому что давно потеряло способность справляться с болью из-за ее отсутствия. Разве плохо отсутствие боли? Это же самое лучшее достижение последних веков развития планеты!

–…интересно, а я сам, справедливо относивший себя к высокоорганизованной касте ученых с высоким интеллектом, смогу справиться с болью? И что будет с цивилизацией, если случится катастрофа? Сколько дней уйдет на то, чтобы, лишенные благ, люди сдались и погибли?

–…немного, цивилизация взрослых избалованных детей неспособна позаботиться о себе самостоятельно.

–…интересно, а я сам смогу выжить?

Мысли стали колючими, вязкими, неудобными. Я поежился.

–…хватит, это усталость, нервы, я не должен так думать! Ничего не случится с планетой, мы отлично защищены! Я нужен им всем, как воздух, и этого вполне достаточно, чтобы ни в чем не сомневаться.

Свернув к стоянке, я непроизвольно остановился. Впереди, боком ко мне, стояла та самая старуха и нежно трогала тонкими пальцами багряные листья какого-то экзотического дерева. Лицо ее показалось мне отрешенно-расслабленным, будто она вслушивалась в далекую музыку.

В первый момент я хотел пройти мимо и не мешать ей, но передумал: никто еще не смотрел на меня таким холодным изучающим взглядом. Это произошло впервые, задело меня на самом глубинном уровне и требовало немедленного разрешения.

–…может, я ее случайно чем-то обидел? Ну что же, это несложно выяснить. И закрыть вопрос навсегда, иначе я буду проживать этот момент бесконечно.

— Мадам, как вам симпозиум? — я проговорил свой вопрос энергично, с нажимом.

Женщина повернула голову, настороженно посмотрела мне в лицо.

— А, это вы, профессор, — узнав, она неожиданно улыбнулась, ее лицо помолодело. — А вам? Вы довольны оказанным вниманием?

— Я привык к нему и считаю заслуженным. Однако в вашем голосе только что прозвучала ирония, — я добавил к своим словам легкие интонации недоумения.

— Ну, здесь много иронии, — женщина развела руками, — везде.

— Что вы хотите этим сказать? Разве тема бессмертия не актуальна?

Она оставила ветку с багряными листьями, подошла ко мне и остановилась очень близко, на расстоянии ладони. Я почувствовал запах ее духов — свежий, едва уловимый. Постаревшее женское лицо шокировало меня, но я заставил себя смотреть в ее глаза — очень светлые, холодные, с черными бусинками колючих зрачков.

–…надо быть решительным и уверенным, не показывать смущение. Я выше ее во всех отношениях. Это явное недоразумение.

— Профессор, а вы сами в это верите? — она резко направила указательный палец на меня, прямо в середину груди.

— Что, простите? — я невольно сделал шаг назад, моя решимость исчезла.

— В продление жизни, в бессмертие. Разве оно нам всем необходимо? И зачем оно лично вам? Продолжать развлекаться самому и развлекать толпу?

Я снова ощутил себя до предела уязвленным, захотелось немедленно поставить ее на место. Окинув взглядом ее всю — строгий брючный костюм, блузка тончайшего шелка в тон, идеально подобранная сумочка — я на секунду задумался.

–…нет, она не простой посетитель, явно из обеспеченных слоев общества. И, похоже, очень умна. Но почему так плохо выглядит? Постаревшая кожа — все равно, что немытые руки, анахронизм, пережиток прошлого. Что с ней не так?

Я улыбнулся вежливо и как можно безразличнее — в конце концов, хорошие манеры никто не отменял.

— Скажите, мадам, а вы не хотели бы отодвинуть свою смерть? Разве вы ее не боитесь? — я намеренно подчеркнул местоимение «вы», намекая на ее безобразную внешность.

Женщина вдруг громко рассмеялась, откинув голову, и чуть пожала мне руку, словно я произнес нечто важное для нее. От этого прикосновения пальцам стало горячо. Ничего не ответив, она резко развернулась на каблуках, и чуть подпрыгивающим шагом быстро пошла прочь — стройная, уверенная в себе. В ее смехе мне послышалась странная горечь, граничившая с обреченностью.

Я почувствовал себя опустошенным. И, смешно сказать — брошенным. Ощущение стало непередаваемо гадким. Черная дыра разрослась до гигантских размеров, поглотив мое благостное настроение окончательно.

Никто никогда еще не выказывал такое явное пренебрежение мне, известному ученому. Никто не игнорировал мои вопросы. Неужели она пытается оспорить известные истины? Но это противоречит всем социальным законам! Человек обязан быть счастлив, а для этого необходимо быть здоровым, психически устойчивым и уметь много зарабатывать. Ради будущего бессмертия, о котором сегодня говорили на симпозиуме. Оно уже близко. Может, всего несколько лет исследований.

На ослабевших ногах я добрался до стоянки, сел в свободный флайер, ввел данные и погрузился в гипносон. Очнувшись на площадке своего особняка, вышел, потянулся всем телом, отправил флайер обратно. Неприятное ощущение от встречи с незнакомкой сгладилось, черная дыра затянулась. Осталось недоумение — разве можно вести себя так демонстративно? Это противоречит правилам социальных коммуникаций.

Вечером, отдыхая с бокалом вина на балконе, я снова стал думать об этой женщине.

–…вероятно, она из тех, кого после ближайшего планового тестирования отправят в изолятор. Так зачем обращать внимание на пациентов с пограничным состоянием? А у нее ведь явные когнитивные нарушения, например, внезапный смех. Но это уже не моя проблема, я давно стал выше этого. Человек, взявший на себя смелость продавать счастье, априори должен быть счастливым и спокойным.

Но беспокойство не покидало. В мозгу будто поселился мерзкий микроскопический червячок, который стал медленно и методично подтачивать мою уверенность в себе: старуха обвинила меня в малодушии. Причем, обвинила жестко, не щадя моих чувств. Я действительно был не готов, да и не хотел менять свой образ жизни. Но как она посмела? Не ее право судить меня. Любое пренебрежение в нашем обществе запрещено законом, и такое отношение было сродни эмоциональному убийству. Самое лучшее, что я мог сделать — подать жалобу в Комитет по этике, ее однозначно заставят извиниться и объяснить свое поведение.

–…с другой стороны, что я смогу теперь доказать? На камеры наше взаимодействие не попало. Взгляд? Пара ничего не значащих фраз? А, может, эти фразы просто упали на подготовленную почву в нужный момент, когда я был особенно слаб? И тогда, получается, дело во мне?

В тот вечер я так и не смог прийти к определенному решению, а утро сгладило неприятные воспоминания. В очередной раз, применив техники аутотренинга, я постарался тщательно запрятать воспоминание об этой неприятной женщине и все неудобные мысли в дальних пластах памяти. Придет время плановой очистки, и я с облегчением удалю всё, что мешает работе. Эта ежегодная процедура вместе с обновлением внешности позволяла мне в мои шестьдесят два года выглядеть на тридцать пять, быть энергичным и предельно работоспособным. Сейчас слишком рано, преждевременная коррекция памяти может вызвать подозрения. Придется с этим жить.

Но прошла неделя, другая, месяц… Меня стали раздражать пустые одинаковые глаза восторженных поклонников, радостное выражение их постоянно удовлетворенных лиц. Случайно выяснилось, что были и недовольные, но они тщательно скрывали свои негативные эмоции, опасаясь принудительной коррекции. Эти данные я получил из отчета своего лаборанта, хотя до этого его отчеты никогда не читал — он занимался девиациями, а меня это не интересовало. Возможно, это были единичные случаи, на которые не стоило обращать внимание. Великолепный мир всеобщего благоденствия, выстроенный веками титанических усилий, должен был поддерживаться ежечасно и неустанно. Слишком много жертв в прошлом было принесено на Земле из-за врожденной агрессии человека. Теперь ее не было. А недовольство единиц — не показатель проблемы. Скорее, естественный отбор бракованных личностей, не способных жить в благополучном обществе. Их отслеживали и лечили.

И все же я стал задумываться. И наблюдать.

Я, Камиль Алари, был нужен всем, мой стереофон звонил постоянно. Это я ощущал по едва заметной вибрации, которая быстро прекращалась — вызовы переадресовывались моим секретарям. Когда вибрация становилась более настойчивой, я понимал, что звонок личный. Я касался панели, видел собеседника, повторное касание запускало процесс видеосвязи. Но самого важного звонка, которого я ждал уже много недель, по-прежнему не было.

В мегасити Москва разгорался и набирал силу новый июньский день. Я шел по Крымской набережной, никуда не торопясь. Высоко в небе с легким шелестом проносились бесшумные флайеры, похожие на птиц. Цвели липы, их пряный аромат слегка кружил голову. Летнее небо было голубым и каким-то особенно чистым, будто умылось на рассвете.

За памятником древнему императору Петру Первому высотные здания старинной архитектуры чередовались с небоскребами, но это никак не портило город — наоборот, добавляло ему особый шарм, приправленный давно забытым колоритом прошлого. Это было время паломничества туристов, веселых гуляний, пикников, научных симпозиумов, конференций, фестивалей — всего, что собирало людей в определенное время в определенном месте, предназначенном удивлять и завораживать. Такой была Москва в начале июня последние три столетия — традиционно-веселой, праздничной, яркой.

Я решил выпить кофе и свернул к ресторанчику под натянутым тентом. В последнее время я слишком много думал, предпочитая одиночество. Это было неправильно и…опасно — моя растущая социофобия свидетельствовала о явных личностных проблемах.

–…но каких? Неужели я, профессор психологии, не способен их отследить? А, может, наоборот, я уже давно понял нечто важное и боюсь, что новое знание меня убьет? Но что это за знание, если нет никаких оформленных четких мыслей? Откуда угроза? Почему не отпускает тревога? Кто способен разрушить мой устоявшийся и такой комфортный мир?

–…никто. Только я сам. Если буду так много думать. И сомневаться в себе.

Я устроился за самым дальним столиком. От общего зала меня отделяла прозрачная зеленая стена ниспадающих лиан, но зато хорошо были видны люди. За ними всегда интересно было наблюдать. До недавнего времени. Сейчас интерес пропал, прохожие казались мне одинаково беззаботными, пустыми. Это было очень и очень плохо, ведь именно горожане являлись главным источником моих исследований и доходов. Я просто обязан был их любить.

–…опять «обязан». А не слишком ли много у нас всех обязательств и обязанностей?

–…но, послушай, строго регламентированное поведение — основа благополучия всей цивилизации, ты сам над этим постоянно работаешь.

–…не знаю, иногда мне кажется, что у человека нет свободы воли.

–…и зачем она? Чтобы иметь возможность проявлять агрессию? Да посмотри вокруг, люди абсолютно свободны, они развлекаются!

–…почему тогда меня это так сильно напрягает, будто я вижу не людей, а их тщательно отретушированные копии?

–…идиот!..

Подкатился бесшумный робот-официант, принял заказ. Через несколько минут чашка ароматного кофе стояла на столе. Я стал смотреть на поднимавшийся над чашкой парок — тонкий, прозрачный, едва видимый. Такой же эфемерный, как и мои мысли.

Я любил натуральный кофе еще со времен студенчества, ценил его естественный вкус и не признавал ароматизаторы и сливочные пенки. Черный кофе без сахара казался мне таким же чистым, как истинные чувства. Разные сорта кофе дарили разные вкусовые оттенки, мне нравилось их сравнивать с эмоциями. Это была моя придуманная игра, нечто вроде аристократического сибаритства, о котором я читал в древних книгах.

Такое увлечение могло бы показаться смешным, но мой друг и коллега Глеб Горбачев, как ни странно, разделял его. Вместе мы устраивали вечерние кофейные церемонии в моей усадьбе возле камина и много говорили не только о науке, но и о том, о чем вслух говорить было нежелательно. Да и сам Глеб возник в моей жизни совершенно непредсказуемо. Вернее, появился он обычно, как и остальные, но настолько выделялся из общей массы комфортных мне людей, что сразу обратил на себя внимание.

Тот день, спустя два месяца после встречи со странной женщиной, о которой я так и не смог забыть забыть, запомнился хорошо. Обычный рабочий день, когда после обхода лаборатории я уединился в офисе и стал читать отчет сотрудника. Отчет был написан из рук вон плохо, я злился и думал о том, что сотрудник меня не устраивает. В этот момент в кабинет постучали.

— Да, входите, — я ожидал увидеть кого-то из лаборатории, сделал строгое лицо.

— Профессор Алари, я к вам.

В кабинет вошел странный тип. Был он ярко-рыжий, лохматый, с клочковатой бородкой. Его высокая нескладная фигура была облачена в дорогой костюм, сидевший на нем мешком, и весь он казался неуклюжим, словно собранным из деталей от разных механизмов.

— По какому вопросу, уважаемый?

— Я на стажировку, по обмену опытом, — он подошел к столу, положил передо мной папку с бумагами и без приглашения сел, будто стоять ему было тяжело. — Горбачев. Глеб. Доцент психологии. Из Праги.

Фамильярное поведение будущего коллеги вызвало у меня новый приступ раздражения, но я сдержался и молча стал читать его резюме. Как ни странно, послужной список у Горбачева оказался впечатляющим — многочисленные статьи, несколько монографий, руководство лабораторией, три патента. Я несколько успокоился, приветливо улыбнулся гостю.

— А почему я вас никогда не встречал на симпозиумах и конференциях?

— О, профессор, это не для меня, — Глеб весело рассмеялся и зачем-то резко махнул рукой в мою сторону, — моя внешность не располагает к общению с почитателями.

— Вы не любите почитателей?

— Не люблю, — Глеб взлохматил широкой пятерней свою гриву, — меня всерьез не воспринимают. Никто не верит, что я ученый. Поэтому мои исследования находятся за пределами интересов потребителей наших услуг. Я лабораторная крыса.

— Надолго вы к нам?

— Месяца на два, а там как получится…

Я подумал, что скоро от него избавлюсь — слишком отличался облик приезжего от того, каким я представлял себе настоящего ученого. Зачем мне в лаборатории такое несуразное существо?

Горбачев, вопреки ожиданиям, задержался надолго. Каждый день он являлся вовремя, задавал наводящие вопросы, интересовался ходом исследований, наблюдал за тестированием, много и весело шутил. Более того, он оказался невероятно общительным и на редкость неглупым. Его замечания были всегда по существу, его аналитические отчеты я читал с удовольствием, наслаждаясь четкостью формулировок. Скоро я привык к нему и уже не представлял себе рабочий день без нового стажера.

Через месяц после знакомства я пригласил Глеба в свою усадьбу на вечерний кофе. Интерес к коллеге не иссякал, я постоянно чувствовал его скрытое превосходство надо мной, тщательно закамуфлированное поведением шута, и мне жизненно важно было разгадать его, как и ту старуху на симпозиуме про бессмертие. Да, тогда я потерпел неудачу, но с Глебом такого точно не произойдет — я уже хорошо знал его и был уверен, что доверительная беседа позволит ему стать более разговорчивым и откровенным.

Получилось наоборот — именно я начал остро нуждаться в кофейных церемониях с ученым, чей интеллект явно превосходил мой собственный. Это было несколько обидно, но крайне увлекательно — таких собеседников у меня давно не было. Я почувствовал, как мир вокруг снова заиграл яркими красками, ушли прочь сомнения, даже тяжелые воспоминания о разговоре на осенней аллее в Вене стали казаться смешными и ничего не значащими.

Именно тогда, в один из поздних осенних вечеров, когда за окном хлестал ледяной дождь и порывы ветра гнули деревья, впервые прозвучало слово «информатор».

Разговор был, как всегда, немного на грани допустимого, но мы — два ученых — могли себе это позволить. Я не беспокоился и позволял Глебу разглагольствовать, это меня слегка забавляло. К тому же я знал, что наши с ним беседы никогда не выйдут за стены моего дома, в Глебе я почему-то был уверен, как в себе.

–…Представь себе, дорогой Камиль, «homo sapiens «счастливого» как новый вид искусственно выведенных особей. Такой человек всегда находится в ровном благодушном настроении, он ничего не боится и всегда знает, что делать дальше. Его эмоции положительны, он ни в чем не сомневается. И главное, он никогда не испытывает душевную боль. Как ты думаешь, будет ли жизнеспособна такая особь в случае внезапной угрозы ее благополучию? Я думаю, что нет. Отсутствие отрицательных или сложно переживаемых эмоций обедняет личность, человек становится слабым и легко управляемым, вряд ли он сможет принимать самостоятельные решения.

Это было всего лишь очередное предположение Глеба, высказанное крайне осторожно, но оно упало на благодатную почву. Я вспомнил свои неудобные мысли о способности переживать боль, задумался.

–…рассказать ему или нет? Поздний вечер, живое пламя, великолепный кофе — все это как нельзя лучше располагает к откровенности.

–…но имею ли я право быть откровенным?

–…с другой стороны, я никогда ни с кем так доверительно не беседовал, как с Глебом, у меня сейчас острая нужда в личной поддержке — настолько острая, словно я давно дышу вполсилы…

Пока я напряженно размышлял, он сделал глоток кофе, задумчиво потеребил жидкую бородку, и, не встретив возражений, продолжил:

— Знаешь, я сомневаюсь в том, что позиция отсутствия боли и сильных эмоций правильная. Мне кажется, это обедняет восприятие. Мы практически не переживаем сильных чувств, связанных с личными отношениями. Это по умолчанию запрещено. Чтобы избежать травм. Но правильно ли это?

— Да, у меня возникали такие мысли, — я постарался тщательно подбирать слова. — Вернее, я иногда задумывался о том, нужны ли человеку негативные эмоции, и как это влияет на развитие его личности. Но в своих работах я успешно доказываю обратное, людям это нравится.

Глеб пожал плечами, оживился, взмахнул рукой и чуть не облил себя кофе.

— О, Вселенная! Еще бы не нравилось! Человек ленив и по закону энтропии стремится к полному покою как в делах, так и в мыслях, что равносильно ментальной смерти. Ему не хочется сопротивляться обстоятельствам. Но почему ты, Камиль, об этом стал думать, что изменилось?

— Была странная встреча, во время которой я почувствовал себя клоуном, развлекающим маленьких детишек, — и неожиданно для себя я…рассказал Глебу о той женщине.

Нельзя было об этом говорить вслух, потому что это было…больно. Я, Камиль Алари, ученый высокого уровня, по умолчанию не мог и не имел права испытывать деструктивные эмоции, но боль давно не давала мне спокойно жить. Чем сильнее я загонял ее в подсознание, тем громче она билась в мозгу, заставляя задуматься о том, кто я на самом деле — ученый или действительно клоун. Особенно в такие ненастные вечера.

–… что, не сдержался? Решил облегчить душу?

Я помешал дрова в камине, пламя вспыхнуло, полыхнуло жаром. Захотелось спрятать от Глеба лицо, чтобы он не заметил моего смятения.

— Камиль, а в чем проблема? Разве способна задеть тебя за живое незнакомая женщина?

Я чуть успокоился, снова откинулся в кресле, расслабленно вытянул ноги.

— Эта встреча изменила меня. Мне показалось, что я действительно иду не в том направлении. Я развлекаю людей, успешно продаю им счастье. Все мои достижения давно возведены в ранг аксиомы, и это значит, что мне больше некуда двигаться. Как ученый, я ничего не создаю, не исследую. Только шлифую и переписываю старые наработки. Более того, я давно не знаю, что и где мне искать.

— А что бы ты хотел найти, профессор? — Глеб прищурился, его взгляд стал неожиданно внимательным.

Я задумался, глядя на мельтешение красных искр.

— Я хочу исследовать сильные чувства, когда человек находится на грани своих возможностей, но материала для исследований нет. Я пытался читать книги из прошлого, но ты сам знаешь, история Земли тщательно переписана, книг осталось немного. Да и понять их трудно. Кажется, мы потеряли способность мыслить образами. Читая печатный текст, я совершенно не могу представить себе, о чем идет речь, восприятие блокируется. Мне, как и всем нам, нужен визуальный ряд.

— Но ты же сам пишешь бестселлеры, и они востребованы.

Я горько рассмеялся.

— Глеб, я всего лишь подбираю тезисы, их за меня обрабатывает искусственный интеллект. Достаточно задать правильную программу. Это четкие алгоритмы, побуждающие к определенным действиям. Не надо делать выводы, рассуждать. Если сравнивать с чем-то…, — я задумался и не смог подобрать сравнение. — Знаешь, такое ощущение, что мы стали слишком примитивными, откатились назад ментально. Но говорить об этом вслух нельзя, это означало бы подрыв не только всей нашей системы благоденствия, но и обесценивание моих личных успехов.

Глеб замолчал. Я стал ругать себя за излишнюю откровенность.

–…интересно, читал ли Глеб старые книги, или только я со своей неуемной жаждой нового пытался работать с артефактами? И вообще, кто их на Земле читал, кроме хранителей библиотек? Возможно, мои слова ему непонятны, зря я затронул эту тему. Надо срочно разрядить обстановку, убрать напряжение.

— Глеб, забудь о том, что я говорил. Это всего лишь мои личные сомнения, они неправильны. Я подумаю, как от них избавиться. Мысли о коррекции угнетают меня, мне не хотелось бы проходить эту процедуру преждевременно, но, видимо, придется. Та старуха меня выбила из привычного ритма, я не смог ей правильно ответить и одержать верх, — я поднялся из кресла, намекая, что пора заканчивать беседу.

Голос Глеба прозвучал глухо, словно он обратился не ко мне, а куда-то в сторону.

— Послушай меня, Камиль. А, может, дело не в ней, а в тебе? На мой взгляд, твое нестабильное состояние говорит о том, что ты давно застрял на одном месте и потерял возможность двигаться вперед. Тебе страшно, ты лихорадочно ищешь выход.

— Какой выход?! Мы сами закрыли все возможности исследовать то, что не вписывается в правила, и единственная дорога в моем случае — на тестирование и коррекцию. Ты же знаешь это! — я почувствовал раздражение.

— Среди нас есть люди, которые способны показать всё, что ты захочешь увидеть в прошлом. Именно показать. Как в кинофильме. И они помогают тем, кто хочет понять, что не так в нашем благополучном мире.

— Откуда ты знаешь?

Разговор становился тревожным, мне захотелось остановиться, но любопытство пересилило. Я медленно опустился в кресло.

— Прости, я не мог признаться раньше, но с недавнего времени работаю с одним из них. И, поверь, это гораздо интереснее, чем исследовать наше веселое сообщество. В тех далеких веках содержится масса информации. Она шокирующая, не все могут это выдержать. Поэтому информаторы находят только тех, кто реально сомневается и готов выйти из зоны комфорта.

Признание было ошеломляющим — как если бы мой друг сознался в убийстве человека. В первый момент мне захотелось выбежать из гостиной. Но я погасил порыв ужаса, сжал ладонями ручки кресла. В конце концов, мы уже говорили с ним о многих запрещенных вещах, границы дозволенного были нарушены категорически. Так почему бы не продолжить?

— И как тебе, Глеб? Разве это не опасно?

— Опасно только для меня, для окружающих — нет. Но я справляюсь. И знаешь, Камиль? Многое изменилось.

— Что именно?

— Мое отношение к себе, жизни, науке.

Я подался вперед.

— Ты хочешь сказать, что прошлое можно увидеть?

— Да, — Глеб мягко улыбнулся мне, — и еще собрать материал, исследовать, сделать выводы.

— Но как?!

— Камиль, давай об этом поговорим позже. Я устал. Погода сегодня мерзкая.

— А ты не боишься?

— Чего?

— По правилам, я обязан заявить о нашем разговоре.

Глеб равнодушно пожал плечами, зевнул, с трудом выбрался из кресла, похлопал меня по плечу.

— Это тебе решать.

И ушел, оставив меня одного возле затухающего камина.

Так в тот ненастный вечер Глеб признался мне, что встречается с информатором.

Любое отклонение от правил было запрещено законом. И все же я не доложил о нарушении — сначала решил выждать, а потом сам стал мечтать о такой встрече. Но Горбачев больше не касался этой темы, будто испугался своей откровенности. А я боялся даже намекнуть ему о том опасном разговоре. Возможно, это была случайность или очередная шутка.

Два месяца назад мой друг исчез бесследно. Не попрощался, не предупредил. Слухи ходили разные — отправился в срочную космическую экспедицию, попал на коррекцию, умер. Официальной версии не было, и я по-прежнему ждал от него звонка. Ждал и боялся. Если информаторы вне закона, значит, Глеба могли изолировать.

Смириться с этой мыслью было сложно. Вопреки общепринятым стандартам, я сильно привязался к Глебу, и сейчас, спустя время, с удивлением обнаружил, что скучаю по разговорам с ним. Мне стало остро не хватать той самой грани дозволенного, на которой мы так ловко с Глебом позволяли себе балансировать — осторожно, почти не затрагивая острых тем. Если не считать странного разговора об информаторе.

Мои ощущения были неправильны — в научном окружении приветствовались исключительно деловые отношения. Мы с Глебом нарушили все предписания делового этикета, неминуемое наказание наступит. В этом я уже не сомневался.

27 век. Москва-сити. Информатор

…Я с тоской посмотрел на гуляющую толпу и отхлебнул обжигающий напиток, не почувствовав вкуса.

Мне повезло больше остальных только в одном — природа наделила меня неуемной жаждой познания, в отличие от основной массы потребителей моих услуг. И такими же неуемными амбициями. Именно я разработал и обосновал жесткий алгоритм отношений в бизнес-содружестве, который строился исключительно на взаимном уважении. Создавать бизнес с партнерами оказалось гораздо интереснее, чем единолично. Этот алгоритм был принят за основную базу, на основании которой стали выстраиваться новые социальные законы, защищающие права каждой личности.

Люди на Земле очень любили зарабатывать деньги, и если раньше они это делали спонтанно, то отныне любое действие оговаривалось кодексом партнерства. Недоразумения разрешались с помощью консультантов, никто не смел оспаривать право выбора противоположной стороны. Даже при неблагоприятном исходе предприятия партнеры ничего не теряли. Совместная деятельность предполагала слияние накопленных средств, но эти средства были защищены многочисленными страховками. Не было рисков, не было негатива, скорее — азартная гонка за прибылью.

Благодаря мне бизнес стал культовой игрой. Победители получали деньги и уважение общества. Проигравшие — полезный опыт, благодаря которому они могли пробовать заниматься бизнесом в партнерстве еще и еще раз. И победителей, благодаря моей стратегии, стало большинство.

Но мне нужен был новый материал для исследований, новые идеи. Поэтому последние десять лет я, не афишируя свои исследования, безуспешно пытался изучать историю бизнеса двадцать первого века. Эта цель захватила меня так же крепко, как в свое время алгоритм отношений между бизнес-партнерами. Я был уверен, что информация, полученная при изучении далекого прошлого, будет новой, полезной и, возможно, позволит мне сделать сенсационные открытия.

Но материала было мало — в основном, архивная художественная литература и редкие статьи того времени. Собранные данные были неутешительны: партнерские союзы слишком часто терпели крах. Как правило, люди объединялись, начинали с большим воодушевлением и надеждами на будущее, и, когда приходил успех, один из партнеров обманом забирал бизнес у другого. Что происходило на самом деле? Когда зарождался раскол? И почему в далеком прошлом сценарий был всегда один и тот же — поражение одного и победа другого? Я хотел исследовать способность человека сопротивляться негативным психологическим факторам. И, прежде чем обнародовать какие-либо выводы, стремился сам тщательно разобраться в этой сложной теме.

Кроме того, было бы крайне интересно сравнить жуткое, почти смертельное прошлое и наше благополучное настоящее. Показать такую альтернативу — лучший метод, чтобы сделать последователей послушными и убедить в чем угодно. Это придало бы моим исследованиям необходимую остроту, даже пикантность. В последние два года мой энтузиазм иссяк — тема оказалась недоступной, хотя и крайне перспективной. Материала не было, новых открытий тоже.

Как-то на одном из семинаров я услышал весьма интересные тезисы коллеги, французского философа Жан Жака Марнье:

«Если бы люди не имели генетически заложенных положительных задатков и навязанного религией внутреннего самоконтроля Сверх-Я, к двадцать седьмому веку на планете остались бы только животные»,

«Даже в самые кровавые годы в истории Земли всегда находились личности, ежечасно спасавшие мир своим благородством»,

«Человек не так плох, как рассказывает о нем история».

Тезисы были весьма спорные, и, возможно, несколько наивные. Марнье не потрудился их качественно обосновать. Впрочем, его интересовали религии прошлого, а там — сплошные домыслы, мифы, чудеса. Для моих исследований чудеса не годились. А вот высказанная Марнье вера в людей понравилась. Это очень перекликалось с моими собственными представлениями о психологическом ресурсе личности, которая способна идти к самосовершенствованию через боль. Я был почти уверен, что трудности закаляют характер, делают человека более человечным.

Но в моем благополучном мире трудностей не было, а боль не приветствовалась. Любые психологические затруднения моментально корректировались, человека быстро выводили из подавленного состояния — во благо личности. Следовало ли из этого то, что человечество достигло апогея развития и теперь катится в пропасть вырождения? Возможно. Но доказательств тоже не было, они остались в неизвестном прошлом.

Мысли были тоскливыми и какими-то тягуче-безнадежными. Пытаясь отделаться от них, я снова стал размышлять о возможном контакте с информатором — об этом думать было как-то веселее, словно появлялся проблеск надежды.

Если бы была возможность наблюдать развитие отношений хотя бы в одной бизнес-паре в прошлом, я бы многое понял. Мне страстно хотелось проследить весь временной отрезок развития таких отношений — от слияния до разрыва. Как это происходило? Кто делал первый шаг в лучшую или худшую сторону? Какие они, люди двадцать первого века?

Может, именно слабые партнеры и были теми людьми, которые, испытав на себе предательство друзей и близких, поднимались после жестокого падения и заново выстраивали собственную систему ценностей? А, может, наоборот, они становились жестокими, выгоревшими? По крайней мере, такие исследования могли бы стать основой нового эксклюзивного направления. Пожалуй, даже революционного. Но вряд ли мне позволят совершить переворот в науке — реальность стабильна и благополучна, никто не захочет ее разрушать, искушая незащищенные умы. Слишком опасно.

–…да, люди на Земле живут предельно спокойно, но любопытство так и осталось одной из самых сильных человеческих эмоций, его необходимо удовлетворять постоянно. Мой ресурс закончился, я скоро не смогу быть эффективным и интересным. Меня забудут.

Я нервно смял бумажную салфетку — она нарушила совершенство сервировки стола. Тут же подкатился робот, и салфетка бесследно исчезла в его щупальцах.

Я покинул кафе и медленно побрел вдоль Москвы-реки. Люди вокруг были веселы, беззаботны, счастливы — как могут быть счастливы те, кто абсолютно уверен в завтрашнем дне. Именно о такой уверенности говорил Глеб, когда рассуждал о современном человечестве. Я пытался проникнуться всеобщим настроением праздности, но не получалось — картинка казалась искусственной, будто меня поместили в голограмму.

Я искренне позавидовал молодежи и туристам, сожалея о том, что давно не испытывал чувства всепоглощающего счастья, незамутненного деловыми целями. Неужели у меня наступила биологическая старость, несмотря на все достижения медицины?

–…может, у мозга действительно после шестидесяти лет заканчивается ресурс блаженства, и умению радоваться отведено особое место где-то в далекой молодости, когда человек похож глупого на щенка, которого выпустили порезвиться на зеленой травке? Молодость не отягощена опытом…

Остановившись у парапета, я стал смотреть на воду. До беззаботной радости мне было так же далеко, как до противоположного берега широкой реки, по которой сновали самоходные прогулочные лодки. Подумалось, что эмоции — это такой же физический орган, как мышцы и связки, их надо тренировать постоянно. Невозможно находиться в состоянии постоянного спокойствия из года в год. Человеку хотя бы иногда необходимо переживать периоды эмоциональных неудач, чтобы потом особенно остро чувствовать радость их преодоления.

То счастье, в котором постоянно пребывали земляне, давно стало скудным — людей бережно, под руки, проводили через все мнимые опасности, не позволяя самостоятельно принимать решения. Я, профессор Камиль Алари, сделал для этого все возможное — именно для блага людей. И вот теперь, когда достигнут такой блестящий результат, я стал сомневаться. А правильный ли это был путь? И не заведет ли он нас всех в окончательный тупик?

Боковым зрением я отметил расположившуюся на лавочках группу студентов, они что-то оживленно обсуждали. Казалось, что в центре их дискуссии — мировая проблема, и решить ее надо было срочно. Я напряженно улыбнулся, почувствовав укол зависти.

–…до чего ты докатился, профессор, завидуешь студентам? А как же преимущества возраста, снисходительность к молодым? Симптомы выгорания налицо. Надо срочно что-то предпринимать, иначе тебя отправят на принудительную коррекцию.

Внезапно среди студентов произошло какое-то движение, они замолчали, стали с любопытством поглядывать в мою сторону.

–…узнали, надо уходить.

Мысль была равнодушной, какой-то пустой. И… я не двинулся с места. Течение реки завораживало. Хотелось раствориться в нем, забыть о проблеме, стать таким же бессмысленным и текучим, как эта тяжелая вода.

Крепенькая веснушчатая девчонка, отделившись от друзей, робко подошла и нарочито веселым голоском пригласила меня покататься на крытой экскурсионной лодке, но, увидев мой взгляд, испугалась и быстро ретировалась в свою компанию. Приглашение получилось скомканным, невежливым и предельно глупым.

Странная девушка. Она поступила вопреки правилам. Интересно, какие у нее были мотивы так сделать? В другое время я обязательно бы изучил этот вызывающий поступок — у девушки явно были нарушения, ей требовалось срочное тестирование. Но только не в этот замечательный день. Сегодня срочное тестирование требовалось мне.

Студенты, испугавшись неадекватного поступка своей подруги, снялись с места и галдящей стайкой упорхнули прочь — от греха подальше. Стало тихо, и только волны успокаивающе плескались возле каменного парапета набережной. Я почувствовал облегчение — хорошо, что они ушли, мешали думать. Мысли снова потекли плавно, как река.

Да, можно было, конечно, все бросить и стать отшельником. Хотя бы на время. Вокруг Москвы раскинулись многочисленные поселения по типу старинных деревень, где люди самостоятельно выращивали экологическую еду. Я никогда не бывал в этих поселениях, только видел рекламу: радующие взгляд пейзажи, улыбающиеся соседи, игрушечные дома с лужайками. Наверное, было бы замечательно поселиться в одном из особнячков, завести себе собаку, птиц, пару косуль. Наблюдать смену времен года, обыкновенной ручкой записывать в дневнике мысли и постепенно потерять счет времени. Но вряд ли я сумею так жить, это удел стариков. Я слишком привык к движению, жизни, поиску, без горожан мои исследования быстро потеряют смысл. К несчастью, с недавнего времени их цели стали мне неинтересны — я как будто потерял направление, споткнувшись о насмешливый взгляд той старухи.

Нет, я, конечно, продолжал делать то, что делал, даже смело обсуждал с Глебом спорные вещи. Сейчас я понимал, что это был остаточный ресурс, ничем не восполняемый. После исчезновения друга он иссяк окончательно. Та женщина смертельно ранила меня своим пренебрежением, я не смог противостоять ей. И теперь я должен умереть. Сначала умрет мой разум, за ним — тело. Интересно, сколько лет займет этот мучительный процесс?

–…надо идти. Так можно додуматься до чего угодно. У меня временный срыв, и я глупец, что допустил его. Сегодня же начну принимать препараты. А информатор — это блажь. Я так много помогал другим, что пропустил момент, когда сам стал нуждаться в помощи. Ну что же, ошибку легко исправить. И обязательно пройти тестирование.

От этих мыслей стало легче, будто принятое решение начать медикаментозную терапию придало сил. Я двинулся с набережной прочь, пересек многолюдную площадь. Стеклянный лифт доставил меня на двадцатый этаж торгового центра в любимый ресторан, где в это время всегда был бизнес-ланч. Устроившись у стеклянной панорамной стены, я невольно залюбовался видом Москвы. До чего красивый город! Древний и вечный.

Робот-официант бесшумно материализовался из-за спины и выложил на стол табло-меню. Я немного подумал, нажал кнопки. Фруктовый салат, каша из злаков, кофе и сухое вино. Скоро стол был накрыт, я остался один, пил мелкими глотками вино, смотрел на город и снова думал, думал… Вспомнилась студентка, так неосторожно пригласившая покататься по реке, — маленькая, кругленькая, рыжеволосая. Дурнушка с виду, но какая-то уютная и теплая.

–…странно, почему она подошла? Студенты меня боготворили, но еще никто из молодых не делал попыток вот так заговорить на улице, это было крайне неприлично. А эта девчушка решилась и потому запомнилась. А какие в моей жизни были женщины? И была ли у меня любовь? Нет, женщины легко исчезали, когда отношения становились неинтересными. Или я сам исчезал. Моей единственной любовью оказалась психология, и ни о чем не хотелось думать, кроме нее. До последнего времени, пока не начался нервный срыв.

Ничего, осталось немного, всего полчаса. Первый прием лекарств будет после обеда, препарат в офисе. Тяжесть отпустит, появится привычная легкость, желание обучать, зарабатывать, строить планы. Дурные мысли исчезнут, и я стану таким, каким был раньше — целеустремленным и полным сил. Жаль, что я не подумал о терапии раньше, понадеявшись на свои способности к самоанализу. К сожалению, точку невозврата пройти легко, особенно в нестабильном психическом состоянии, и я, не имея над собой никакого контроля, попал в ловушку, из которой теперь придется выбираться с помощью внешних средств. Это крайне неприятно, но необходимо.

–…пожалуй, надо бы трансформировать дом — камин слишком долго был облицован красным кирпичом. Почему бы не декорировать его белым синтетическим сланцем? И гостиную сделать белой. Это отвлечет…

Неожиданно рядом послышался певучий, с глубокими бархатными тонами, женский голос:

— Профессор, разрешите присоединиться?

Я вздрогнул и перевел взгляд, ожидая увидеть очередную навязчивую студентку, но не успел. Женщина, поправ все нормы этикета, уже сидела напротив. Каким-то особым чувством я понял, что, несмотря на моложавое лицо и пышные пряди блестящих темно-медных волос, она находилась в довольно преклонном возрасте. Пожалуй, выдали глаза — изучающий, холодный взгляд. При этом милая, обаятельная улыбка чувственных, полных губ. Непрошеная гостья показалась настолько необычной, настолько отличной от всех, что по моему позвоночнику прошла дрожь.

–…кто она? Зачем подошла? И почему кажется такой знакомой?

На секунду мое сердце сжала паника, но я совладал с собой и вежливо улыбнулся в ответ:

— Да, пожалуйста. Но я не имею чести быть представленным. Хотя… — я силился вспомнить, откуда ее знаю, и не мог.

— Меня зовут Рената Май. Доктор наук, Европейский институт глубинных исследований личности, Мировой конгресс социативной адапталогии. Правда, это не ваше направление, поэтому вы меня, скорее всего, не запомнили. Мы с вами еще ни разу не встречались лично.

— Вот как! — я облегченно улыбнулся и расслабился: ученому такого высокого уровня можно было пренебречь приличиями. — Ну, конечно! Чем могу быть полезен?

— Вы, кажется, хотели увидеть прошлое?

Я потерял дар речи, воздух вокруг потемнел и сгустился, в голове зашумело.

–…может, меня разыгрывают коллеги? Может, от своих навязчивых переживаний я начал страдать галлюцинациями или проговорился вслух? А, может… — меня накрыла волна холодного пота — как я мог забыть об этом?! Глеб! Он на коррекции, с ним работают секьюрити. На сеансах глубинного гипноза он наверняка уже рассказал о беседах у камина, информаторе, своем недовольстве жизнью и, главное, — обо мне, о своем друге профессоре Камиле Алари.

Секундная стрелка на настольных часах отсекала время, и, казалось, стала замедлять свой ход. Женщина терпеливо ждала. Я попытался собраться с духом. Кажется, моя тревога оказалась обоснованной — жизнь повернула вспять еще тогда, когда Глеб спровоцировал меня на неподобающие разговоры. Но я сам позволил этому случиться!

–…стоп, не думать! Надо сделать вид, что ничего не произошло. Это явная провокация!

— Кто вы?

— Профессор, не пугайтесь. Я представилась, но это сейчас неважно. Важно, именно то, что я вам могу предложить. Я пришла, потому что вы во мне нуждаетесь.

— Как вы узнали обо мне?

— Это тоже не имеет значения. Скажем так: возможности познания безграничны. И вы ищете такие возможности. Если вы сейчас откажетесь со мной разговаривать, я просто уйду. Не торопитесь, подумайте. Вам ничего не угрожает.

Робот поставил перед Ренатой чашечку кофе. Темная горячая жидкость просвечивала сквозь тонкий фарфор, над поверхностью поднимался легкий пар. Я почувствовал аромат и совершенно неуместно подумал, что это настоящий черный кофе, без добавок.

Отвернувшись от гостьи, я посмотрел в окно. Возникло острое ощущение, что таким привычно праздничным этот город я вижу в последний раз. Что-то должно необратимо измениться — или я сам, или реальность вокруг меня. Слишком много непредвиденных обстоятельств за одно утро. Возможно, она самозванка, и ее предложение — простое совпадение. Наверное, самым разумным будет подыграть этой странной женщине. В любом случае, именно сейчас, в этом ресторане, мне точно ничего не угрожает. Секьюрити всегда действовали осторожно, не вызывая лишних слухов. Они придут за мной в университет, когда я буду в офисе один. Но пока я здесь, вокруг много свидетелей. Они не посмеют нарушить общественный порядок, у меня еще есть время.

Я постарался придать своему лицу холодное выражение.

— Я бы не хотел общаться с вами на эту тему.

Женщина смотрела на меня всё также насмешливо-спокойно.

— Когда мы с вами снова встретимся, пригласите меня на бизнес-ланч. Официально.

Она легко поднялась из-за стола, ободряюще улыбнулась и ушла не попрощавшись. Остывающий кофе остался на столе. Я проводил ее взглядом.

–…она ушла? Так просто? И что значит «официально»? Что она хотела этим сказать?

Я почувствовал себя изможденным, словно пережил непосильную физическую нагрузку. Усталость сковала мышцы, двигаться больше не хотелось. Паника схлынула, но липкое беспокойство осталось.

–…изолируют меня сегодня или нет? И когда? Спрятаться невозможно — встроенный чип выдаст мое присутствие везде. Сопротивляться бессмысленно. Значит, время моей свободы закончилось.

От этой жуткой мысли навалилась тоска — липкая, тягучая, до такой степени несуразная, что перехватило дыхание, ладони вспотели. Я постарался успокоиться, насколько это было возможно.

–…во что же я втянулся? Кто эта женщина? Что меня теперь ждет?

Ланч подходил к концу, пора было возвращаться в университет. Еще ничего не случилось, и мне оставалось только одно — совершать привычные действия, не привлекая к себе внимание. Сегодня открывался очередной международный симпозиум, ожидался приезд какой-то важной знаменитости, имя которой я забыл. Еще полгода назад я бы выяснил абсолютно все об этой знаменитости, перечитал ее работы, написал приветственные письма от себя лично и от имени лаборатории. Но после исчезновения Глеба это стало неинтересно. И все же я оказался в списке тех, кого обязали показать гостю лабораторию, опаздывать было нельзя.

Я тяжело поднялся из-за стола и на ватных ногах двинулся навстречу своей новой судьбе.

Церемония открытия симпозиума началась вовремя. Я вышел на балкон огромного конференц-зала, осмотрелся — свободных мест не было, плотный гул стоял под куполом, над зрителями и сценой зависли камеры-дроны, непрерывно фиксирующие происходящее. Через пять минут после начала, как только слово взял ректор, чтобы представить почетного гостя, я ушел. Что может рассказать мне, Камилю Алари, неизвестный доктор наук? Нет, наверное, многое. Надо было бы внимательно выслушать основные тезисы, подготовить вопросы. Но желания слушать не было.

Я решил еще раз осмотреть свои владения, проверить, везде ли в лаборатории порядок. Вместо этого закрылся в офисе. Оставалось немного времени, хотелось побыть в тишине, прожить последние минуты свободы без суеты. Про намерение выпить антидепрессант я забыл — слишком сильным был мой страх.

Шло время. Я сидел в большом кресле за столом, смотрел на дверь и ждал секьюрити. Это ожидание было невыносимо, каждый нерв моего тела был напряжен, как натянутая струна. Совершенно некстати пришли мысли о том, что сам я за свою жизнь так и не испытал никаких сильных чувств, кроме эйфории от собственной славы. Я никогда не любил по-настоящему, ни к кому не был привязан. Истинная любовь в моей среде считалась дурным тоном, признаком эмоциональной распущенности. Любые влечения объяснялись гормональными всплесками и при необходимости корректировались. С острой тоской я подумал о том, что ничего так и не узнал о любви, гордился культивируемым хладнокровием, взращивал в себе легкое презрение к чувствам привязанности. Но любовь существовала, несмотря ни на какие запреты — это я знал из отчетов своих сотрудников, жалея тех, кто имел неосторожность любить.

–…жалел бы сейчас? Не знаю.

Я включил на экране последний доклад одного из ассистентов, бегло просмотрел первую страницу и, не понимая смысла написанного, свернул файл.

Рената Май сказала, что ждет официального приглашения. На бизнес-ланч приглашали заранее, если не желали провести его в одиночестве. В этом не было ничего удивительного, так было принято по этикету. Бизнес-ланч — святое время отдыха, и никто не имел права нарушать его границы. Представившись мне в ресторане, она нарушила этикет. Как и та рыжая веснушчатая девушка на Крымской набережной.

В совпадения я не верил, но два одинаковых случая за короткий промежуток времени настораживали. Будто я сходу вступил в полосу непредсказуемых событий, где начал терять контроль над происходящим и впервые в жизни не знал, что случится в следующую минуту. Это было непривычно и страшно.

–…итак, предположим, что секьюрити не появятся. Где я встречу Ренату Май? Или она сама меня найдет? Нашла же она меня в торговом центре. Может, она приехала в составе делегации? Возможно…

Я поймал себя на том, что это неправильные мысли — я, законодатель общепринятых правил, нарушил закон, не доложив об информаторе, с которым встречался Глеб, и теперь должен за это заплатить. Сейчас надо думать о том, что моя жизнь с минуты на минуту изменится. Не пострадает ли моя личность после принудительной коррекции?

А, может, это все-таки был элементарный розыгрыш? Может, это Глеб решил вытащить меня из зоны комфорта? Но тогда этим объясняется многое — и его исчезновение, и рыжая девушка, и фраза Ренаты о прошлом. В конце концов, ученый мог себе позволить исчезнуть на время, не объясняя причин, — я и сам стал подумывать о таком исчезновении. Возможно, сейчас откроется дверь, и Глеб — веселый, лохматый, несуразный, — войдет в офис и, как всегда, спросит: «Привет, профессор, что нового?»

Послышались голоса, я вздрогнул, в позвоночнике похолодело. Бесшумно отъехала в сторону панель из матового пластика, гурьбой вошли сотрудники, за ними ректор.

Я тяжело встал из-за стола, двинулся к ним навстречу. Ректор посторонился, кого-то пропуская, и я встретился взглядом с Ренатой Май. Она была невозмутима и приветливо-холодна. Ресницы ее чуть дрогнули, словно она подала мне знак.

Маленький седобородый ректор взял гостью за кончики пальцев, как истинный джентльмен старого поколения, и церемонно подвел ко мне.

— Друг мой, позвольте представить вам нашу знаменитую гостью. Рената Май, доктор социологии. Она приехала из Европы, — ректор ростом был меньше Ренаты на голову, круглый, как колобок, но с такой галантностью ухаживал за своей очаровательной спутницей, так светился счастьем, представляя ее, будто она была его первой женщиной, которую он встретил много лет спустя. — Камиль, вы не поверите, — ректор придвинулся ко мне и заговорил почти шепотом, — но эта знаменитая дама когда-то училась в нашем университете!

Завороженный introduce-ритуалом, я слегка поклонился и сказал первое, что пришло в голову:

— Тогда, господин ректор, позвольте официально пригласить вашу спутницу на бизнес-ланч завтра.

Ректор слегка подпрыгнул и весело рассмеялся:

— Дорогой Камиль, я сам хотел попросить вас об этом! Еще вчера я с гордостью говорил госпоже Ренате о вас и вашей лаборатории. Вам определенно есть, что обсудить!

После этого ректор откланялся и убежал, забрав с собой часть свиты, а я повел Ренату в лабораторию, стал рассказывать ей о своих достижениях, успехах сотрудников, показывал оборудование, даже немного шутил. Но это всё происходило внешне, за пределами моих чувств, будто не я произносил слова, а кто-то другой. Чувства замерли.

Потом произошел такой же официальный, почти японский farewell-ритуал с комплиментами и поклонами, и доктор Рената ушла, сопровождаемая теми, кому не терпелось показать ей другие лаборатории.

Я снова вернулся в офис.

Секьюрити так и не появились.

В тот вечеря на банкет я не остался. Не было сил. Отказавшись от флайера, заботливо предложенного распорядителем, я заказал автомобиль — невыносимо захотелось почувствовать дорогу, расслабиться. В редкие моменты, когда было настроение уехать из Москвы подальше от людей, я брал машину и направлялся в сторону Архангельского, в старинную усадьбу, где сохранилась одна из редчайших библиотек с древними книгами.

Трасса была идеально ровной, я с удовольствием слушал шуршание покрышек и почти незаметную работу двигателя. Возможно, это была моя последняя поездка в любимое место отдыха — я не знал, что мне приготовил завтрашний день. И наслаждался каждой клеточкой тела.

Раскаленный шар солнца начал падать в июньские леса. Куда-то далеко отодвинулись дурные мысли, рабочая суета, загадочная Рената. Все невероятные события последнего дня стали размытыми, как невнятный сон. Осталась пустая дорога, зеленые опушки, нарядные березовые рощи. И скорость, которую можно было ощутить только за рулем машины.

Последние пятьдесят лет машины стали выходить из употребления. По крайней мере, в мегасити, где на каждом свободном от зданий клочке земли были разбиты скверы, а на крышах — площадки для флайеров. Но мне нравилось водить автомобиль, это была редкая привилегия очень богатого гражданина Земли.

Мысли потекли свободно, я подумал, что за короткий срок — всего семь лет — я полюбил Россию всей душой. До этого была Швейцария, еще раньше Индия, Пакистан, Корея. Мир был давно открыт, языковых барьеров не существовало, каждый волен был выбирать себе любое место для работы и жизни. И все же, как ни странно, люди предпочитали жить там, где родились — активно путешествовали по миру, в основном, ученые и бизнесмены. Следующим городом, где я обоснуюсь надолго, обязательно будет Будапешт, но до этого далеко: в Москве оказалось комфортно. Возможно, я здесь останусь. Хотя вряд ли в моем нынешнем положении возможно мечтать о будущем.

Вечернее небо отяжелело, налилось оранжевыми и сиреневыми тонами. Появилось ощущение присутствия в нереальном психоделическом пейзаже, где никого, кроме меня, не было. Только застывшее небо, прямая дорога в горизонт, засыпающие поля и перелески. Захотелось остаться в этом месте и времени как можно дольше, забыть прошлое, не думать о будущем.

–…кто я? Зачем живу на этой прекрасной планете, где так комфортно каждому? Зачем пытаюсь нарушить хрупкий баланс собственной души?

Когда солнце скрылось за горизонтом, я добрался до старинной усадьбы. Парк, дворец, постройки здесь сохранились в первозданном виде. Мне, привыкшему к современным урбанистическим пейзажам, этот закрытый исторический комплекс казался местом, где была спрятана та самая загадочная дверь в прошлое, которую я так настойчиво пытался отыскать. Именно за этим я сюда и ездил так часто — в подземном хранилище под дворцом была собрана одна из немногих на Земле редкая библиотека старинных печатных книг для ученых и писателей. Это было странно осознавать, но мне очень нравилось трогать бумажные листы кончиками пальцев, словно я прикасался к тому самому недоступному прошлому.

–…сколько же людей до меня вот так же бережно трогали эти страницы? Какими были эти люди? Что они чувствовали? И почему меня так тянуло к книгам?

Читать мне, на самом деле, было крайне сложно — приходилось сосредотачиваться на каждой фразе, чтобы понять смысл. Современные книги с помощью аудиовизиотранслятора сразу попадали в мозг, информация усваивалась мгновенно. Но старинные книги не оцифровали, их чтение требовало большого напряжения ума. Я очень расстраивался, когда моя возможности понимать печатный текст падали до уровня полного отторжения этого текста. Видимо, мы слишком далеко ушли от предков, способность к обычному чтению была утеряна как ненужный атавизм. И все же я пытался снова и снова, словно искал выход. Похожая на навязчивую идею, это была моя, сугубо личная тайная возможность, я не хотел ее терять. Так я хоть чем-то отличался от остальных, компенсировал свое «клоунство».

Да, сегодня я уже могу называть вещи своими именами, всё действительно изменилось, перед собой лукавить бессмысленно.

Я остановился в отеле, быстро поужинал, потом долго сидел возле реки — пока темнота не накрыла и отель, и парк, и реку, пока не зажглись веселые фонарики в газонной траве. Хотелось как-то еще раз все обдумать, взвесить «за» и «против», систематизировать случившееся. Но странно, не было больше желания что-то анализировать, как будто и предмета анализа, и меня самого больше не существовало. Дорога успокоила, приглушила душевные метания, сделав меня тихим и созерцательным. Казалось, что это моя последняя ночь, и только она важна, все остальное потеряло ценность — в моей долгой жизни не было ничего, что хотелось бы действительно помнить.

Успех, которым я так гордился, больше не радовал — это был успех не ученого, а дельца от науки, который сумел на волне базовых потребностей глупого человечества так высоко подняться в своей иерархии. Будущее бессмертие, которое я собирался купить за половину своего состояния, уже казалось сомнительным вложением средств. Мой путь — такой успешный, комфортный, радостный — виделся тупиковым. И теперь предстояло сделать выбор: остаться в этом тупике и деградировать или сохранить разум ученого.

–…нет, стоп, почему ничего не было? А кофейные церемонии с Глебом у камина, наши долгие беседы? И, пожалуй, то самое короткое мгновение, когда вчера утром, на Крымской набережной, веселая студентка с веснушками так смело и опрометчиво пригласила меня кататься по Москве-реке.

Это недавнее воспоминание почему-то оказалось настолько отчетливым, что на какой-то момент фонарики засветились ярче, повеяло горьковатым запахом цветущих петуний. Нахлынуло неуловимое ощущение чего-то нового, свежего и оттого непосредственного, только что родившегося, свободного от привычных условностей и ограничений — будто я, наконец, принял решение, только не смог его выразить словами и оставил для осмысления на потом.

Ночью я спал удивительно крепко, без сновидений.

В огромной аудитории собрались преподаватели, профессора, ассистенты — весь научный состав факультета. Похоже, лекции объявили закрытыми, для определенного круга посвященных.

Рената Май говорила о любви, сексе, личных привязанностях, и я, внимательно слушая, с удивлением ловил себя на мысли, что всё, что она говорит, воспринимается на грани дозволенного. Разве можно испытывать такие сильные чувства безоглядно? Может наступить момент, когда чувства захлестнут разум и станут неуправляемыми — как в тех старинных книгах. Но доктор, словно услышав мои мысли, ловко разбила все мои мысленные аргументы и изящно доказала, что настоящие чувства природны, естественны, их не надо бояться, поскольку именно в таком состоянии человек особенно бережен к себе и своему партнеру.

После лекции я дождался, когда доктор Май ответит на вопросы, откажет многочисленным приглашениям, поскольку уже приглашена мной, и мы вместе направились на бизнес-ланч.

Я не знал, что говорить, и молчал, чувствуя себя молодым нерешительным аспирантом, которому еще предстоит многому научиться. Но он, этот аспирант, сильно сомневается в целесообразности такого обучения, потому что опасается учителя. Да, я принял решение и пригласил Ренату на бизнес-ланч, но чувство опасности не оставляло. Главное, что меня смущало больше всего, — как спросить ее о том, о чем я боялся спросить. Панически боялся. Или она сама скажет?

Подкатился робот-официант, мы заказали ланч. Рената первой начала разговор.

— Итак, профессор мы с вами остались вдвоем. Вы обдумали мое предложение?

— Я предположил, что это розыгрыш. Мой друг пропал, и я надеюсь, что он хочет таким эффектным образом вернуться. Он любит розыгрыши, у него на редкость живое чувство юмора.

— Ваш друг в полном порядке и сейчас работает над новым проектом. Не волнуйтесь за него.

Я удивился.

— Вы знаете Глеба Горбачева?

— Я знаю всех интересных ученых нашего времени, — она ободряюще улыбнулась. — И да, я могу быть вашим информатором.

— Но ведь информаторы запрещены! — мое сердце заколотилось, ладони вспотели.

— Умение обходить запреты ради поиска истины является признаком высокого интеллекта. Тот, кто ищет удивительные возможности и хочет выйти за привычные рамки, иногда способен это сделать. Если, конечно, повезет.

— Вы думаете, мне повезло?

— Еще не знаю. Все будет зависеть от вас. Это крайне сложный путь. По желанию вы всегда сможете вернуться в привычное русло знакомых исследований. Достаточно будет легкой коррекции, память отфильтруют. У вас не будет никаких проблем, поверьте.

— Как я буду получать информацию?

— Мы будем встречаться, беседовать. Так это будет выглядеть со стороны. Но вы параллельно окажетесь в другом временном потоке, начнете проживать в нем время, как во сне. За короткий период нашей встречи пройдут часы, месяцы, годы, как вы сами захотите.

— Разве такое возможно? — я с недоверием посмотрел на свою собеседницу. — Вы погрузите меня в гипнотический сон?

— Нет, это действительно реальность в прошлом. Вы сами зададите себе вопрос, а я перемещу вас в тот временной промежуток, который вы захотите изучать. Вы будете наблюдателем и в любой момент вы сможете остановиться. Я буду рядом, каждая наша встреча займет не более получаса. Это стандартное время бизнес-ланча.

— Что вы хотите взамен? — я отлично знал, что за все надо платить. За информацию тем более, в альтруизм информатора я не верил. — Мою жизнь? Деньги? Что же?

Рената снова мягко улыбнулась. Улыбка показалась мне чуть усталой, будто ей надоело объяснять элементарные вещи.

— Очень многое. Ваши воспоминания.

— Воспоминания? — я удивился. — Но они как раз немного стоят…

— Будущие воспоминания о прошлом, которое вы увидите. Я знаю, сейчас вы полны сомнений. В любом случае, я обязана предупредить: наше общение кардинально изменит вашу жизнь. Вы узнаете другие чувства, другие эмоции — очень сильные и не всегда приятные. Скажите, зачем это вам? Вы успешны.

Рената внимательно посмотрела мне в глаза, я не выдержал и отвел взгляд.

— У меня такое ощущение, что вы все про меня знаете и спрашиваете, чтобы успокоить.

— И всё же?

— Я попал в сложную ситуацию. С одной стороны, я действительно успешен и богат. С другой стороны, я стал терять себя как ученый. То, чем я занимаюсь, настоящей наукой не является. Об этом мы говорили с Горбачевым. Иногда мне кажется, что совсем моя работа станет бессмысленна.

— Да, резонно… Хорошо, профессор, что вы хотите узнать? У вас есть конкретный запрос?

— Я безуспешно пытался изучать историю бизнеса двадцать первого века, хотел знать, с чего люди начинали, какие эмоции и психические нагрузки они при этом испытывали, и почему эта информация сейчас закрыта. Еще больше я хочу знать, как строили свой бизнес партнеры, и было ли такое партнерство оправданным? Возможно, эти данные подарят моим изысканиям новый смысл. Я уверен, что современному миру не хватает живых эмоций, даже отрицательных. Они должны быть, но мы от них отказались ради безопасности. И теперь у нас нет никакой движущей силы для саморазвития, кроме денег. Иногда я думаю, что мы утратили нечто очень важное — возможность выбора между добром и злом…

Объясняясь, я почувствовал себя студентом, и, кажется, даже покраснел. Это было крайне неприятное ощущение — будто я оправдывался в том, что не смог самостоятельно решить элементарную задачу. Но Рената слушала очень внимательно, ее взгляд буквально сканировал мое лицо.

— Камиль, если мы начнем работать, ваш привычный мир станет зыбким, без точек опор. Вы получите чуждую вам информацию, она собьет вас с толку. Трудно будет потом вернуться в привычное состояние.

Я пожал плечами. Последнее объяснение, давшееся мне с таким трудом, окончательно разбило панцирь моей уверенности. Я, по сути, вслух признался в полном бессилии постороннему человеку, и это новое состояние уже само по себе оказалось зыбким.

— Я готов.

— Хорошо. Я могу показать вам одну жизнь, одну судьбу. И повторяю. Если станет тяжело, просто пожелайте прекратить.

— Да, начнем.

Мне стало по-настоящему страшно. Пространство вокруг потемнело, сомкнулось, и я оказался в абсолютно немыслимом месте.

21 век. Крым. Ева

Помещение темное, неуютное. Мебель старая, в углах пыль. Допотопная газовая колонка над посудной раковиной уродлива.

–…откуда я знаю, что этот шумный агрегат — газовая колонка?

Возле раковины стоит еще не старая, лет сорока, женщина с напряженным лицом и нервно моет посуду. Тарелки звенят, выскальзывают из ее рук. Справа широкое окно, за ним тесный асфальтированный двор, обнесенный высоким каменным забором, на окне вазоны с домашними цветами. И комната, и двор кажутся мне тесными клетками. Правда, цветы пышные, ухоженные, они явно пользуются любовью хозяйки и составляют резкий контраст с унылым помещением.

За столом сидит мужчина, перед ним грязная тарелка. Он, видимо, только отобедал. Лицо его злое. Судя по всему, разговор с женщиной ему не нравится.

— Ева, сколько можно? Твоя работа не приносит никакого дохода, одни копейки, еще и постоянная беготня. Возвращаешься домой постоянно уставшая. Лучше бы дома сидела. С твоим образованием и тремя дипломами давно пора начать свое дело и зарабатывать нормальные деньги.

— Денис, не начинай. Один раз мы с тобой попытались, закончилось ничем. Твои партнеры процветают, магазин открыли, мы с тобой свои права отстоять не смогли.

— Потому что ты не о том думаешь, в облаках вечно витаешь. Я на тебя тогда понадеялся, а ты… Теперь у нас полная задница! Мое увольнение ставит крест на всем. Кто меня возьмет на работу в сорок два года?

— Ты хороший врач-стоматолог, возьмут, — женщина устало вздыхает, видно, что этот бесконечный спор ей смертельно надоел. — Вопрос только в том, хочешь ли ты работать?

— Конечно, не хочу! Или получать жалкие проценты по найму или весь доход хозяином! Что больше?

— Зато ты не тратишь деньги на оборудование и материалы, не заботишься о налогах и отчетах…

Я, Камиль Алари, испытываю странное ощущение — будто оказался одновременно в сознании каждого из них и сразу всё о них понял. Муж и жена. Ева — разочаровавшаяся, уставшая, нелюбимая женщина, вечная труженица, жертва, готовая уступать всем и во всём. Уверенная, что к сорока годам ее жизнь закончилась, она ни на что не надеется и мечтает, чтобы ее оставили в покое. Неудачный опыт совместного предприятия, куда ее вовлек Денис семь лет назад, оставил в душе горький след. Она не хочет об этом даже вспоминать, уверенная, что бизнес — не для нее. Чем бы она хотела заниматься, не понимает: любые начинания наталкиваются на сопротивление мужа, который обесценивает ее личные желания, считая их мелкими, не стоящими внимания. Поэтому Ева держится за нелюбимую работу из-за скромных денег и возможности не превратиться в домохозяйку окончательно. Дома ей плохо и одиноко.

Денис — эгоистичный и самовлюбленный тип, начинал работать обычным врачом-стоматологом, за пятнадцать лет сделал блестящую карьеру, дослужился до заведующего коммерческим отделением крупной клиники. Но работать наемным работником не хотел и тоже держался за нелюбимую работу исключительно из-за денег. Он страстно завидовал хозяевам и мечтал о собственном бизнесе, но сам начинать боялся. Вся его жизнь служила одной единственной цели — разбогатеть, он по-прежнему не терял надежд. Вчера его уволили за хамство по отношению к подчиненным. Сегодня он не в настроении и вымещает свое раздражение на жене.

–…Меня постоянно гоняли, как мальчика на побегушках! Вечно они были чем-то недовольны, — лицо мужчины становится красным от напряжения. — Я терпел столько времени только потому, что ты постоянно сопротивляешься и не хочешь открывать семейный бизнес. Сейчас, если бы ты тогда не отказалась от партнерства, мне было бы куда уйти.

— Ну, так и организовывай свое дело, у тебя теперь есть время, — Ева берет тарелку со стола, моет. — Ты хороший специалист, в маркетинге разбираешься. Тебе и карты в руки.

— А ты опять будешь дома отсиживаться? Что, хорошо быть за моей спиной и не хрена не делать? Не разбив яйцо, не пожаришь яичницу! — он почти кричит.

Женщине это надоедает. Она снимает фартук, швыряет его на кухонную столешницу, резко поворачивается к мужу.

— А где деньги брать? — взгляд ее становится колючим, — Ты мне вообще деньги даешь хоть на что-нибудь? Ты же жмот! Я не знаю, сколько у тебя отложено, и мои копейки помогают нам с сыном хоть как-то существовать. А у тебя снега зимой не выпросишь! — она тоже почти кричит. — Да и какой бизнес с тобой? Из нас двоих ты — фантазер и в облаках витаешь! Привык на всем готовом! Сядь и посчитай сначала, во что это выльется! В бизнесе надо тяжело работать каждый день, и первые три года, как правило, убыточные. Ты готов к такому?

Мужчина не ожидает отпора от жены, резко бледнеет.

— Чего ты кричишь на меня? — голос его становится растерянным.

— Потому что вместо того, чтобы думать, где работать, ты мне снова выносишь мозги, — в глазах женщины появляются слезы, она быстро смахивает их рукой. — Надоело! А если говорить о том, что было тогда, вспомни сначала, как меня подставили. Они пытались подделать договора, чтобы списать на меня свои долги, это было прямое мошенничество. Если бы я вовремя не ушла, неизвестно, где была бы сейчас — в тюрьме или в могиле! Забыл, как они угрожали и бандитов подсылали? И кто тогда с ними отношения выяснял, ты? Нет, я! Хоть бы спасибо сказал!

Денис некоторое время молчит, смотрит в окно, задумчиво трет рукой узкий подбородок.

— Ладно, извини, у меня был тяжелый день. Я не прав. Давай сделаем так. Через три дня в столице начнется стоматологическая выставка. Я отвезу тебя, сама посмотришь.

Ева отворачивается от него, вяло вытирает тарелки полотенцем. Она чувствует себя опустошенной.

— Зачем мне твоя выставка? Я ничего не понимаю в стоматологии.

— У меня много знакомых среди поставщиков, можно договориться, и нам дадут товарный кредит для развития. Оформим аренду, начнем торговать, клиентов я найду.

Ева оставляет посуду, оборачивается, с недоверием смотрит на него. Некоторое время думает. По сути, он действительно имеет большие возможности. С мужем начинать новое дело намного проще, чем с незнакомыми людьми. Во всяком случае, свою личную поддержку он ей предложил впервые.

— Понимаешь, — голос его становится мягким, вкрадчивым, — зарегистрироваться предпринимателем лучше тебе. Уволишься со своих копеек в любой момент, там не сильно за тебя держатся. А мне придется пока устроиться на работу.

— Ты же знаешь, Денис, что я плохой предприниматель. Лгать, подставлять, давить, как мои бывшие партнеры, я не умею и не хочу. А другого опыта у меня нет.

— Нужно продавать, разговаривать с клиентом, а это ты умеешь отлично. Давай поедем и хотя бы попытаемся договориться о поставках товара. Вдруг получится?

— Зачем? Я не вижу никакого смысла заниматься бизнесом ради бизнеса.

— Смысл в том, что я знаю всех покупателей города и региона, смогу привести клиентов. Я в этой сфере уже пятнадцать лет, глупо не воспользоваться моей информацией. Ты же знаешь, что главное в продажах — это клиентская база, а она у меня есть.

— Хорошо, а деньги на товар?

— Многие дают товарные кредиты.

Ева пожимает плечами, отвечает равнодушно, надеясь, что муж передумает.

— Пока я своими глазами не увижу выставку, не соглашусь. Я там никогда не была, даже представления не имею, что нужно делать, какой товар покупать или заказывать.

— Хорошо, тогда купи нам билеты, — Денис привык приказывать, и тут не удерживается от командного тона, — подешевле, в плацкартный вагон.

— Куплю.

Ева не спорит, она смертельно устала от разговора. К тому же, это хоть какое-то разнообразие в ее скучной жизни, отказываться от поездки глупо.

Кухонное пространство исчезает. Я, Камиль Алари, оказываюсь в огромном помещении, освещенном тысячами неоновых ламп, вижу его одновременно сверху и как бы нахожусь внутри, посреди снующей толпы. Покрытые серым ковролином тесные проходы разделяют маленькие, хорошо освещенные стенды-магазинчики, в которых идет бойкая торговля, везде толпятся люди. За стендами, расположенными в центре, открываются широкие свободные пространства.

С одной стороны устроен фудкорт с пластиковыми столиками, с другой — импровизированная сцена и зал со стульями, где идет конференция: на большом экране меняются слайды, их комментирует выступающий. Люди сидят за столиками, ходят возле сцены, разговаривают, жестикулируют, несут сумки с книгами и товарами. Мне кажется, что передо мной муравейник, перемещённый в здание из стекла и бетона. Я теряюсь, на секунду становится не по себе — другой мир, другая планета, всё чужое, пугающее. И одновременно знакомое, будто я уже давно живу в этом мире.

–…как такое возможно?

Я вижу Еву и Дениса. Они переходят от стенда к стенду, внимательно рассматривают товары, берут в руки буклеты, читают. Неожиданно Денис встречает знакомую, они уходят на фудкорт пить кофе. Но Ева не теряется. Я с удивлением наблюдаю, как розовеет от возбуждения ее лицо, загораются глаза. Без Дениса ей явно легче. Вот на одном стенде-магазинчике она пытается договориться о чем-то, ей отказывают. Она переходит к следующему, снова разговаривает, спрашивает, смотрит каталоги, знакомится, берет визитки.

Неприятно удивленный сценой скандала, я успокаиваюсь — Ева ведет себя уверенно. Передо мной совсем другая женщина, я с интересом наблюдаю за ней.

–…любопытно, какая она настоящая? Я же не мог ошибиться в ее психотипе! Возможно, сейчас проявляются подавленные рефлексы, у нее возникла энергия что-то делать. Надолго ли ее хватит? Но контраст действительно разительный.

Ева выбирается из проходов, заказывает кофе, в полном одиночестве выкуривает сигарету. Взгляд ее задумчивый, она словно уходит в себя. Вдруг, на что-то решившись, женщина переходит в соседний павильон — там продают вещи, — покупает вызывающе красный обтягивающий гольф. Она переодевается, оценивающе оглядывает себя в зеркале, возвращается обратно. В ее глазах азарт.

Я вдруг понимаю, что Ева уже решила согласиться на предложение мужа. Интересно, почему? Вероятно, она ослеплена великолепием выставочного пространства, обилием товаров, вежливостью продавцов и, возможно, находится в эйфории. Денис предлагает ей новое направление, она лихорадочно пытается его понять — атмосфера выставки ей действительно нравится. Я безмерно удивлен: рано постаревшая женщина преображается, молодеет на глазах, становится хорошенькой.

Снова новый план, новая картинка. Ева и Денис в уютном холле общественного здания, торговое место-магазин оборудовано шкафами и стеклянными витринами с подсветкой. Муж с женой распаковывают объемные коробки, достают товар, раскладывают в витринах.

— Это что? — Ева держит пакетики с маленькими блестящими железками.

— Боры, положи отдельно. Сейчас разберемся с оборудованием, потом я тебе расскажу про мелочь. А вообще, смотри их назначение в каталогах, — Денис спокоен, важен, уверен в себе, дает ей в руки толстый цветной журнал.

Ева некоторое время листает его, откладывает в сторону.

— Хорошо, изучу. А что делать с материалами для пломбирования?

— Их в отдельный шкаф, технические пластмассы — в другой. Вообще, оставь, я сам разложу. Потом объясню.

Ева откладывает товар, внимательно просматривает накладные.

— Послушай, Денис, а ведь цены очень высокие. Что мы на этом заработаем? Будет совсем небольшой процент прибыли. Какой в этом смысл?

— Зато это товарный кредит на три месяца. За это время раскрутимся, все оплатим, — он отвечает раздраженно, словно жена лезет не в свое дело. — Денег на покупку товара нет, так что радуйся. Я купил мебель, оборудовал магазин. Моя знакомая поставщица Ольга единственная пошла нам навстречу. Остальные отказали.

Ева пожимает плечами, ничего не отвечает и отправляется на улицу курить. Мысли ее снова невеселые, тревожные. С момента поездки на выставку прошел месяц. Денис уговорил ее оформить документы на себя, и она почему-то согласилась. Как всегда. Теперь она хозяйка совершенно незнакомого бизнеса и пока не представляет, что с ним делать. Эйфория от посещения выставки прошла. Единственная надежда — муж.

Ева стоит, смотрит на оживленную улицу, идущих мимо людей и вспоминает, как неделю назад поехала на море к своей знакомой и там, сидя вместе с ней на веранде, вдруг разрыдалась. Ей, на самом деле, очень страшно. Нестерпимо страшно. Будто она кинулась со скалы в ночное море, и неизвестно теперь, выживет или умрет. Знакомая ее успокаивала, но я понял, что ей было глубоко безразлично, что будет с Евой. Это были дежурные слова. А вот страх Евы я почувствовал очень четко, на миг мне стало нехорошо. Это было новое, неизведанное ранее ощущение. Но я быстро взял себя в руки. Не за этим ли ощущением я охотился, не для этого ли пригласил информатора на бизнес-ланч?

Я сосредоточился, и события понеслись, словно ускоренное кино.

Денис всегда говорил жене, что торговать — его мечта, но скоро она поняла, что мужу такой мелкий бизнес не интересен. Правда, ему очень нравилось привозить знакомых, показывать освещенные витрины с товаром. Его при этом воспринимали как хозяина, на робкую Еву внимания не обращали. Такое положение вещей тешило самолюбие Дениса, тяжело пережившего собственное увольнение. «Вот, смотрите, какой я — не упал, не сломался, организовал собственный бизнес. Это всё я!»

Иногда кто-то что-то даже покупал.

Через пару месяцев, когда Денис вдоволь наигрался новым статусом, Ева осталась одна, без поддержки. Продаж не было. Любые просьбы о помощи вызывали у мужа возмущение.

— Я в тебя столько денег вложил! Дал возможность раскрутиться. Где прибыль?

— Послушай, Денис, это очень сложный бизнес, ты обещал помогать во всём! Я одна не справляюсь! Ничего не понимаю, даже названий не знаю. А ты… Не бросай меня!

Денис обиженно отворачивался.

— Мне некогда.

На самом деле, ему больше не хотелось заниматься неприбыльным делом — это я видел четко. Денис по привычке рассчитывал, что Ева, как истинная женщина, тщательно всё разложит по полочкам, организует, найдет клиентов, заработает и принесет ему деньги. Но тут что-то с самого начала пошло совсем не так, как он задумал. Ева действительно не справлялась одна. А разбираться в ее делах Денису было нестерпимо скучно.

В противовес бывшим хозяевам и жене-неудачнице Денис всё-таки занялся организацией собственной стоматологической клиники и потратил все оставшиеся семейные накопления на новое оборудование. Ему стало не до жены.

Ева попала в тупик, а заодно и в долговую яму. Для нее это была полная катастрофа.

–…Стойте!

Мне показалось, что я громко вскрикнул, но никто не оглянулся, никто не проявил интерес, ничего не изменилось вокруг — всё те же столики, серебристые полы, высокие потолки, стекла во всю стену. За ними — голубое небо и флайеры.

–…о, Вселенная! Флайеры! Я вернулся!

Рената сидела напротив, пила из крохотной фарфоровой чашечки кофе и спокойно смотрела мне в лицо. В ее взгляде читалась заинтересованность доктора, наблюдавшего сложного пациента, и ничего более. Никакого сочувствия, сопереживания, участия. Я почувствовал обиду.

–…зачем она выбрала такое тяжелое время? Чтобы я сразу отказался? Но тогда какой смысл было все это затевать?

— Как вы, профессор?

— Сложно сказать, — мне не хотелось встречаться с ней взглядом. — Я увидел целую жизнь. Было ощущение, что я ее воспринимаю целиком — все временные промежутки сразу. Как будто они соединились и образовали единый конгломерат. Самое интересное, что, находясь там, я откуда-то знал назначение незнакомых вещей, их названия, принцип действия. Как можно так явственно видеть и понимать прошлое?

Рената мягко улыбнулась.

— Понятие времени условно, это система, которую придумал человек для собственного удобства. Есть вот такая отдельная состоявшаяся жизнь. Она, как шар с миллиардами ячеек, в каждой помещено конкретное событие. И таких шаров-жизней тоже миллиарды, они и есть невидимая суть вселенной. Можно просмотреть существование человека целиком, поверхностно, можно погрузиться в отдельные моменты. Все зависит от того, что вы хотите исследовать.

— А каков механизм?

— Представьте себе сферу, по которой вы двигаетесь в одном направлении, вот так, — она прошагала двумя пальцами по поверхности стола, копируя человечка, — и тогда время для вас линейно, как и события, происходящие в определенной последовательности. Но если вы захотите оказаться в глубине сферы, там будет иное время, и оно тоже будет линейным. Миллиарды времен, бесконечная многомерность. Я позволяю, вернее, помогаю вам оказаться внутри такого конгломерата, но, поверьте, выбрали конкретный временной отрезок именно вы. Я проводник. И то, что вы видели, происходит, на самом деле, здесь и сейчас. Всё в этой вселенной происходит здесь и сейчас, одновременно — прошлое, настоящее и будущее.

Я недоверчиво посмотрел на Ренату.

— Вы хотите сказать, что я и Ева существуем одновременно?

— В многомерном пространстве — да. Сейчас вам это сложно осознать, но, возможно, вы скоро поймете некоторые закономерности. И, я уверена, механизм погружения станет для вас так же прост, как работа в лаборатории.

— Получается, что и моя жизнь не имеет конкретного времени в системе координат Вселенной?

— Имеет. Но время — всего лишь очередность событий. В отдалении какие-то из них видятся довольно отчетливо, остальные смутно. Что-то запоминается надолго, и люди от таких воспоминаний ведут отсчет прошлого. Временные связи между событиями вы поймете позже. Если, конечно, захотите.

Я чуть успокоился, мне стало стыдно за собственное малодушие.

— Хорошо, давайте продолжим…

Начало зимы, ранний декабрь.

Ева, словно изваяние, стоит в холле возле панорамного окна, с тоской смотрит на улицу. Мрачно, серо, сыплет редкая крупа; всё кругом сухое, безжизненное, замерзшее. Ей кажется, что жизнь тоже умерла, и ничего больше не будет — ни-ко-гда. Вокруг даже не тоска, а какая-то всепоглощающая печаль, как перед концом света.

Я, Камиль Алари, благополучный житель благополучного двадцать седьмого века, так сильно почувствовал эту незнакомую печаль, что у меня болезненно сжалось сердце. Разве можно переживать такие сильные эмоции и оставаться в живых?

–…нет, это невозможно! Я больше не смогу!

–…стоп! Ты ученый, это полевые исследования, возьми себя в руки!

Я глубоко вздохнул, чуть расслабился и позволил себе снова «видеть» и «слышать» свою подопечную.

«Нужно искать выход. Срочно!» Умом Ева понимает, что муж ей больше не помощник, он и так «вложил в нее деньги». Теперь у него новое прибыльное дело, которым он собирался заниматься самостоятельно, без жены. И это кажется ей крайне обидным.

Ева чувствует себя предельно одинокой, преданной — будто ее использовали и выбросили, как старый коврик у входной двери. Да, она может всё оставить, вернуться к знакомой работе и своим домашним кастрюлям. Но в глубине души она этого больше не хочет. Семейная жизнь безоблачной никогда не была. Скорее, это было постоянное соперничество, где кто-то должен был занимать подчиненное положение, и это была она, бесконфликтная Ева.

Ева злится — на себя, на свою жизнь, на собственную никчемность. Ей очень хочется доказать себе, что она способна не только справиться с трудностями, но и выжить самостоятельно — на Дениса надежды нет. Но как это сделать, если столько долгов и никакой помощи? Как?

«Думай, девочка, думай. Никто тебе не поможет. Ты столько лет пряталась от решения собственных проблем, теперь эти проблемы тебя догнали и вот-вот уничтожат. У тебя остался последний шанс с ними справиться. Думай, обязательно должен быть выход. Ты сама виновата, согласившись на уговоры мужа, но это в последний раз. Наконец, пришло понимание его полного равнодушия к тебе. Вот такой жестокой ценой. Если ты справишься, он снова станет приветливым и заботливым. Если проиграешь, он через тебя переступит и пойдет дальше. Но в любом случае, решать — тебе. Никто не поможет».

Я снова ощутил свое полное присутствие в этом стеклянном холле — будто стоял рядом с неподвижной женщиной, зябко скрестившей руки под грудью, и видел мельтешивший снег, замерзших прохожих, серое набухшее небо. Фигура Евы выражала полное отчаяние. Казалось, еще миг, и она начнет рыдать. Или выскочит из теплого здания и бросится прочь по улице в полном безумии — без пальто и шарфа. Или умрет от горя. Ее состояние я оценил бы как предельно близкое к умопомрачению. Но странно — она не двигалась. Даже слез не было, только решительно сжатые губы на бескровном лице и устремленный в начинавшуюся метель взгляд.

«Какой может быть выход? Где его искать? Надо оплачивать аренду и долги за товар, но занимать деньги бессмысленно, долг только увеличится. А, может, попробовать пойти самой к клиентам? Но как? Кто меня пустит к ним? Да они разговаривать со мной даже не станут! И все же надо пробовать. Сюда больше никто не придет — Денис исчез вместе с покупателями. А что делать с бухгалтерией, отчетами? В этом я тоже ничего не понимаю. Значит, искать бухгалтера. Только чем ему платить?»

Я хорошо «слышу» ее мысли и поражаюсь — в моем мире человек под таким психологическим давлением уже давно бы запросил помощи. Но этой женщине помощи просить не у кого, ее мир равнодушен и жесток. Да, раньше я наивно пытался изучать двадцать первый век, но уже первый реальный контакт показал, что мы абсолютно ничего не знаем ни о том времени, ни о людях, в нем существовавших. Информация стерта окончательно.

–…надо ли это лично мне? Какие факты из «увиденного» я смогу обнародовать? Никто не поверит — нет подтверждающих источников, на которые можно опереться. В научной среде меня поднимут на смех и, что хуже всего, сразу отправят на коррекцию.

–…развитие ситуации абсолютно предсказуемо — эта женщина в беде, и выбраться из нее не сможет. Интересно, что ее ждет? Суицид? Сумасшествие? В лучшем случае — отказ от бизнеса и как следствие, нервный срыв. Не думать об этой ситуации она не сможет — люди с подобным типом личности слишком обязательны и педантичны, чтобы просто уйти и забыть обо всем, снять с себя ответственность. А это значит, что финал будет печальным.

–…зачем информатор показывает мне такой заведомо проигрышный вариант? Я просил информацию о партнерстве в бизнесе, а не катастрофу.

Я задумался и не заметил, как вместе с Евой уже поднимался по узкой лестнице на шестой этаж огромного здания стоматологической больницы. В руках у нее объемистый пакет.

–…куда она направляется? Что еще придумала эта ненормальная женщина?

«…Как сказать о себе? Что сказать? Господи, как страшно!» Ева напряженно улыбается, пытаясь сделать лицо приветливым, и переступает порог зуботехнической лаборатории.

— Здравствуй-те. Я частный предприниматель, хочу предложить вам свой товар. Посмотрите? — ее тон заискивающий, речь сбивается.

Молчание. Мужчины и женщины в белых халатах вопросительно оглядываются, на лицах недоумение и раздражение.

Вдруг молодой рыжеволосый паренек поднимается с места, на лице деловито-равнодушное выражение.

— Мне технические боры нужны. Есть?

Ева испуганно кивает, подходит к свободному столу, трясущимися руками выкладывает из пакета упаковки. Незаметно подтягиваются остальные, берут боры и фрезы в руки, смотрят, некоторые сразу откладывают в сторону — кажется, им нравится ее товар. Красивая женщина с добрыми глазами начинает задавать вопросы. Она плохо говорит, жестикулирует — похоже, глухонемая. Ева теряется, напряженно вслушивается, отвечает невпопад. Но женщина не обижается, улыбается, показывает, что нужно.

Я чувствую, как всепоглощающий страх Евы отступает в сторону — за столы и стулья, к стенам, прячется там мохнатым черным зверем, готовым в любую минуту броситься на свою хозяйку. Но, окруженная людьми в рабочих белых халатах, она не пускает его к себе — работает, продает, записывает, дает сдачу. И обретает уверенность.

Неожиданно в лабораторию входит мрачный усатый мужик в белом халате.

Увидев Еву, он грозно спрашивает:

— Это что здесь за балаган? Почему не работаете? Кто пустил посторонних в лабораторию?

Все поворачиваются в его сторону, Евино сердце сжимается, страх снова с ней.

— Кто это? — она шепотом спрашивает у рыжего паренька.

— Заведующий, — также шепотом отвечает он ей.

В какие-то полминуты завязавшийся было разговор сворачивается, словно молоко, в которое капнули уксус. Техники рассредоточиваются по своим рабочим столам. Ева сгребает со стола в пакет нехитрые сокровища и пулей вылетает из помещения. Она несется по лестнице вниз, сердце колотится, в ушах шумит. Выскочив на улицу, женщина уходит под зимние деревья, похожие на черные перекореженные скелеты, трясущимися руками достает сигарету, курит. По щекам текут слезы. «Нет, так не пойдет, надо что-то придумать. Придется идти к заведующему. Но завтра, сегодня не могу».

Я снова вижу ее возле витрин, на рабочем месте, Ева считает выручку. Первые заработанные деньги тощей стопкой ложатся в ящик стола. Она замирает на стуле, совершенно обессиленная¸ но лицо ее впервые кажется мне умиротворенным.

Следующий день. Ева снова поднимается по лестнице, в руках тот же пакет. Она неуверенно топчется возле кабинета с табличкой «Заведующий», робко стучит, открывает дверь.

— Извините, можно войти?

— Входите, что у вас? — мужик в белом халате отрывается от бумаг, настороженно смотрит на нее из-под очков.

— Я частный предприниматель, есть документы, моя торговая точка недалеко, в офисном центре. Я открыла бизнес и не рассчитала финансы, — речь ее сбивается, она глотает комок в горле, с усилием продолжает, — теперь огромный долг. Разрешите мне приносить товар вашим сотрудникам. Пожалуйста. Деньги небольшие, товар недорогой, но это хоть что-то, — тон ее становится умоляющим, заведующий смотрит молча. — Я могу часть денег отдавать вам, также могу отдать товаром, если нужно, но у меня его не так много, — последняя фраза дается ей с трудом, она замолкает и закусывает губу.

Заведующий раздраженно машет рукой.

— Не нужно ничего отдавать, идите.

— Так можно или нет?

— Можно, — он кривится, будто от зубной боли, и снова начинает читать бумаги, посетительница мешает ему.

Ева выскакивает из кабинета и, аккуратно прикрыв дверь, останавливается перевести дух. Мимо проходит тот самый рыжеволосый паренек, который первым купил у нее боры, здоровается. Ева напряженно кивает в ответ, она его не узнает.

В своем «видении» я практически похоронил Еву как бизнесмена и теперь пришел в полное недоумение — неужели она смогла договориться?

–…но это невозможно! Непостижимо!

Мое настроение резко меняется, становится предельно интересно. Кажется, прошлое начинает преподносить сюрпризы. Я наблюдаю, как Ева снова и снова приходит к зубным техникам, стучится в другие кабинеты, знакомится с врачами, предлагает товар. Она начинает составлять собственную систему — записывает контакты и адреса, ведет четкий учет продаж, собирает деньги, раздает визитки. Ее настроение с каждым днем меняется в лучшую сторону, появляется уверенность в себе. Иногда ей отказывают, хамят. Но, привыкшая к грубости мужа, Ева не расстраивается. У нее есть цель, и она упорно идет к ней.

И вот — первая оплата по товарному кредиту в банке. Женщина выходит гордая с собой, в руках квитанция.

Я чувствую разочарование собой — в подобной ситуации такого потрясающего самообладания у меня бы не было. Я сразу не дал этой женщине никаких шансов, у меня даже мысли не возникло о том, что она попытается сопротивляться обстоятельствам.

–…насколько же мое представление о людях того времени неверное! Пожалуй, на все сто процентов. А это значит, что мир за пять веков изменился кардинально. Только вот в лучшую сторону или в худшую? Пожалуй, в худшую.

От этой мысли мне становится не по себе — современные люди не способны противостоять обстоятельствам. А это означает, что при любом ухудшении ситуации на планете или в обществе моя благополучная цивилизация проиграет сразу и безоговорочно.

Проходит две недели, появляется Денис. Его возвращение мне понятно — Ева начинает справляться, о своих успехах, естественно, докладывает дома, и ее муж решает снова участвовать. А почему бы и нет? Вроде не совсем дура его жена, что-то делает.

Он снова привозит своих знакомых, показывает витрины, предлагает товар. Даже благосклонно платит месячную аренду за квадратные метры. Ева моментально забывает плохое, становится с ним вежливой и приветливой. Отношения в семье налаживаются.

Денис знакомит ее с заведующей торгового отдела крупного медицинского маркета, договаривается о десятипроцентной скидке и отсрочке платежа на сутки. Это очень хорошие условия — можно утром принять заказ, взять товар, днем продать, вечером расплатиться и получить доход. Ева активно пользуется новой возможностью, продажи резко увеличиваются. Фактически она зарабатывает на доставке товара тем, кто не имеет возможности приехать в маркет. Но и этого небольшого процента ей вполне хватает. Бесцельное сидение возле витрин в ожидании покупателей ее угнетает, Еве нравится ее новая активная жизнь.

Но через две недели новоиспеченных предпринимателей внезапно вызывает к себе хозяин медицинского супермаркета, господин Одинцов. Дениса, как специалиста, он сразу приглашает к себе на работу менеджером, Еве в скидке отказывает.

–…На своей территории буду работать только я, мне конкуренты не нужны! Хотите мой товар, покупайте по полной стоимости, у нас цены самые низкие в городе.

У Евы от обиды дрожит подбородок, голос срывается:

— Но вы же даете сидку постоянным покупателям!

— Это медработники, конечные потребители. А вы перепродаете.

— Так что, ваша задача задавить всех, кто мельче и незначительнее вас? Мы же вам не конкуренты! И предлагаем по вашим ценам.

— И сколько вы продаете моего товара? На копейки? Мне это невыгодно. Вас, таких мелких, слишком много, вы мне весь бизнес ломаете.

Ева не верит ему. Миллионные обороты и ее малюсенькие две тысячи в месяц несравнимы, она никак не может ему мешать. Конечно, это его право. Что уж тут обижаться? Ясно, что Ева его не устраивает как продавец, Одинцов ее опасается. На всякий случай. Но это смешно!

Денис от работы менеджера отказывается — у него теперь свой стоматологический кабинет, и Одинцову об этом знать не положено.

Визит заканчивается плачевно, неудача расстраивает обоих. Я понимаю, что после этой встречи Денис снова бросит жену, и ей придется искать новые источники получения товара. Впрочем, меня это уже не сильно напрягает — кажется, к таким жестким зависимым отношениям в этой паре я начинаю привыкать. Хуже всего то, что Ева не замечает уродливости этих отношений.

Ранняя весна. Поезд. Дешевый плацкартный вагон. Ева едет в большой город к границе, откуда идут основные товары для стоматологов. В вагоне холодно, шумно. За грязными стеклами — мелькающие столбы с проводами и серые, покрытые слежавшимся снегом поля под низкими тучами. Ева лежит на второй полке, остановившимся взглядом смотрит в заляпанное окно. Внизу — постоянно жующее семейство с туесками, сковородками и пластиковыми контейнерами для салатов. Их обжорство вызывает у Евы острое чувство голода, и бороться с ним так же бесполезно, как и с неспешным движением старенького поезда. Еды очень много, но присоединиться к трапезе ее не приглашают.

Я не понимаю, зачем она едет так далеко. Возможно, хочет узнать, как такой бизнес ведут в других городах. А, может это неуклюжая попытка расширить свой собственный горизонт восприятия — по сути, она никогда и никуда не выезжала самостоятельно, в отличие от успешного мужа. Я сомневаюсь в успехе этой поездки.

Правда, вместе с Евой я уже начинаю разбираться в тонкостях ее невозможного бизнеса: именно у этого поставщика, недалеко от границы, можно купить самый дефицитный товар, которого нет нигде. Но сможет ли она договориться о нормальной цене? Вряд ли.

Грязный вокзал под моросящим дождем выглядит уныло. Ева поспешно пересекает площадь, садится в такси, едет по мокрым тесным улочкам города. Обычный двухэтажный офис, небольшой, огороженный чугунным литым забором, выделяется среди старых одноэтажных зданий аккуратной отделкой. Еву встречают равнодушно-приветливо, намеренно долго держат в холле с современной мебелью, ссылаясь на занятость. Правда, угощают кофе с печеньем. Ева осматривается. Из холла выходят несколько дверей в небольшие офисы с компьютерами и принтерами, в них работают молодые люди в одинаковой одежде: белый верх, черный низ. У всех фирменные галстуки с логотипом.

Спустя два часа подходит ухоженная девушка-менеджер с дорогим органайзером, долго рассказывает о своей процветающей компании, уверенно и настойчиво предлагает стать дилером без права самостоятельной работы — именно таковы условия их сотрудничества и никак иначе. В Евином регионе у них нет своего менеджера, ее приезд очень кстати: на ловца и зверь бежит…

Ева сопротивляется, она не может быстро принять решение, ей нужно все тщательно взвесить и просчитать. По большому счету, она не понимает, выгодно это ей или нет, поэтому упрямо не соглашается. Все, что ей необходимо (как она наивно думает) — договориться о небольших партиях товара с дилерской скидкой. На большой опт у нее нет средств. Она внимательно слушает незнакомые ей слова о доходах, оборотах и процентах, кивает с умным видом. На повторяющийся вопрос о согласии работать в компании заученно отвечает: «Нет, я не сдам свой сертификат частного предпринимателя».

Разговор абсолютно бесполезен, я это чувствую. Видимо, чувствует и девушка-менеджер, через час уходит, пообещав скоро вернуться, позволяет посмотреть витрины и склад. Ева сидит в кресле с каменным лицом. Она жалеет о том, что поехала так далеко.

Совсем соскучившись, поднимается, идет смотреть склад. На полках изобилие дефицитных материалов, это пугает. Такая крупная фирма не даст ей скидку — печальный опыт с Одинцовым подсказывает, что она акулам бизнеса не интересна. «Может, сразу уехать? И что я буду делать в этом мрачном городе? До поезда два часа». Она решает остаться. Перспектива провести время в привокзальном кафе пугает еще больше.

Второй этап переговоров начинается через полтора часа. Еву приглашают в кабинет директора. Молодой, небольшого роста, бритоголовый, с серьгой в мочке уха, он подвижен и красноречив. Роскошный кабинет безупречен, но Ева скользит по его стенам равнодушным взглядом — она не знает, что такое роскошь. Богемский сервиз молочно-белого фарфора, пылящийся в серванте темной кухни, не в счет.

Директор снова рассказывает о компании, ее истории, оборотах, сотрудниках и партнерах. Ева эту лекцию уже прослушала от девушки-менеджера, ее лицо не выражает никаких эмоций. Директор, не наблюдая восхищения в ее глазах, скоро устает и начинает убеждать Еву в бессмысленности ее работы.

— Видите ли, у вас как у самостоятельного предпринимателя совершенно нет шансов. Рынок давно поделен на сегменты, у каждого своя доля импортных закупок. Тем более нет шансов в конкурентной борьбе, кругом прочно обосновались монополисты. Вам никогда не достичь благополучия, — он широко разводит руками, намекая, видимо, на свое богатство.

У Евы это уже было. С Одинцовым. Де жа вю. Повтор.

Я вижу, как она внутренне подбирается, на лице появляется упрямое выражение — обида на Одинцова давит по-прежнему. Она молчит: все ее доводы в стенах этого богатого кабинета бессмысленны. У нее огромный долг, и, пока она не расплатится, пугать ее будущими неудачами бесполезно. Единственное, что она страстно хочет в этот момент — уехать на вокзал и сесть на поезд. И пусть снова будет то же самое жующее семейство, но после изматывающих бесполезных переговоров она готова их принять, как родных. В конце концов, очередной проигрыш — еще не катастрофа.

Возникает пауза. Директор не выдерживает и переходит к следующей части своей программы — описывает «счастливые будни» региональных дилеров с бонусом в десять процентов от оборота и мизерной зарплатой. Чувствуется, что он устал говорить, но не останавливается. Он тоже упрям. И всё же его напор уменьшается, речь становится сбивчивой.

Чтобы отдохнуть, он решает показать ей в компьютере документы по региональным подразделениям. Ева обращает внимание на смерть одного из дилеров в автокатастрофе («Какие пышные похороны устроила наша фирма!»), на маленькие суммы выплат, помеченные в сносках ведомостей, и большие суммы затрат (ведомости специально прокручиваются на экране в быстром темпе с целью показать объем проданного товара, но Ева внимательна, она видит то, что ей видеть не положено). После демонстрации она окончательно успокаивается, напряжение уходит — ей предлагают «пустышку». Можно уезжать.

Я удивлен — в этой женщине есть что-то, мне непонятное. И это даже не упрямство, а какая-то необъяснимая жизненная стойкость. И снова я ставлю себя на ее место, и снова понимаю, что сам бы проиграл еще в первые два часа вынужденного ожидания в зоне отдыха. Сотрудники и директор этой компании хорошо обучены вести переговоры — в этом я разбираюсь отлично. Они просто обязаны были подавить ее волю, заставить подчиниться, но у них почему-то не получилось. Ева осталась непреклонна.

Я задумался. Она умна или непроходимо глупа? Ответить на этот вопрос было сложно, я ее слишком мало знал.

–…а, может, ею двигало отчаяние? Но это не показатель ума.

Директор устает окончательно, паузы становятся слишком заметными. Чтобы как-то закончить бесполезную беседу, Ева снова спрашивает, сможет ли она работать на своих условиях? Директор с неудовольствием отвечает: «Семь процентов». Ева благодарит и поднимается со стула, но он ее не отпускает, на лице появляется сладкая иезуитская улыбка.

— Не хотите ли вместе со мной посетить вечером службу в костеле? Наш знаменитый орган — один из лучших в Европе. Вы получите удовольствие.

Я хорошо понимаю суть его предложения. Опытный манипулятор, он хочет завершить переговоры на собственных условиях, хотя прекрасно знает — Ева пропустит поезд и останется ночевать на вокзале. Директор собирается ее унизить, поставить в неловкое положение. Пожалуй, это самый кульминационный момент переговоров. Я напрягаюсь. Если женщина откажется, он тоже ей откажет. Не сейчас, позже — когда она вернется домой с надеждами на сотрудничество.

Ева вежливо соглашается, благодарит.

Мне кажется, что мой мозг сейчас взорвется — как? Как эта недалекая женщина понимает, что надо согласиться?

Вместе с Евой я слушаю мессу в холодном темном костеле, думаю. Мне есть, о чем подумать. Я чувствую себя обессиленным, и это состояние не пугает, наоборот — я давно не испытывал таких ярких эмоций. Будто неудержимым потоком новой информации снесло всё искусственное, и осталось нечто чистое, обнаженное и живое. Словно только что рожденное. Но что это — новые чувства, неясные откровения? Я пока не понимаю. Мои собственные ощущения для меня теперь также недоступны, как и загадочная Ева.

Она тоже опустошена, предельно уставшая, замерзшая. Скукожившись на жестком кресле, почти спит. Интересно, что она будет делать ночью? Ночевать в грязном здании вокзала? Почему-то я уже не сомневаюсь, что эта странная женщина найдет выход. До сих пор ей это удавалось довольно изящно.

Я не ошибся — Ева садится на ночной поезд в столицу, и утром, отлично выспавшись, заранее покупает билет на дневной поезд домой. Времени несколько часов, она едет в гости к той самой поставщице Ольге, которая первая дала им с Денисом товар. Они пьют на кухне кофе с горячими тостами, Ева наслаждается едой. Ольга, напористая крупная дама лет пятидесяти, расспрашивает, где она была, Ева рассказывает.

— Ты сумасшедшая! Дура! Нельзя было к нему ехать! Хотя бы позвонила, посоветовалась…

— Но почему? Что такого? Крупная фирма, уникальный товар.

— Он проходил обучение по специальной психометодике обработки клиента, владеет техниками гипноза и внушения. Ему невозможно противостоять.

Ева улыбается.

— О да, это я почувствовала на себе.

— И что? Он сделал тебя своим сотрудником? Ты подписала документы?

Ева хорошо понимает тревогу Ольги: она ей должна крупную сумму за товар. Или придется возвращать товарный кредит, что для поставщицы очень нежелательно. Цена действительно сильно завышена, обе это знают.

— Дал семь процентов скидки и разрешил поставку товара без предоплаты. Пересылка, естественно, за мой счет. Но если учитывать дефицитность, это выгодно. Накину сверху, — Ева с наслаждением откусывает бутерброд, жмурится.

Поставщица всплескивает руками и едва не падает со стула.

— Непостижимо! Но как тебе удалось?

— Не знаю, — Ева пожимает плечами, — он говорил о том, что я не знаю. О богатстве, прибыли, перспективах. О каких-то миллионах. Если бы я хорошо разбиралась в этом бизнесе, он бы победил. А так… Разговор зрячего со слепым и глухим.

— Ты первая из всех, кому он дал такие условия. Я с ним договориться не смогла, покупаю по полной стоимости. Поздравляю. Но не понимаю.

В глазах Ольги Ева видит неприкрытую зависть и решает быстро попрощаться. Она слишком устала, чтобы анализировать ее слова и что-то объяснять, оправдываться.

— Оля, поеду. Хочу по магазинам пройтись, выбрать сувениры.

— Ну, смотри сама, — хозяйка ее не удерживает, она слегка расстроена. — Передавай привет Денису, он умничка. Много купил у меня для своей клиники.

— Хорошо, передам, — последние слова Ольги расстраивают Еву, она ничего не знает о его закупках. — Через неделю будут деньги, пришлю часть долга.

— Заказывать ничего пока не будешь?

— Нет, спасибо.

Ева давно мечтает о том, чтобы поскорее разорвать кабальный контракт, она уже заказывает товар у других поставщиков небольшими партиями и намного дешевле, с отсрочкой платежа на месяц. Но Ольге говорить об этом не хочет.

Такси приходит через десять минут, Ева едет на вокзал, еще два часа сидит в зале ожидания, стараясь не задремать. Загрузившись в вагон, стелет постель, взбирается на вторую полку и, сытая, согревшаяся, проваливается в глубокий сон.

Я очнулся — словно вынырнул из черного омута, с удивлением обнаружил себя в кафе за столиком. Кофе моей собеседницы даже не остыл, хотя мне показалось, что я прожил вместе с Евой целую жизнь. Кончики моих пальцев слегка дрожали.

Рената склонила голову набок, посмотрела чуть насмешливо.

— Ну как, будете продолжать или уже достаточно?

Я молчал, мне было не по себе. Возникло ощущение, будто я только что вернулся из космоса и с трудом удерживал равновесие после невесомости.

Рената не торопила. Молча стала пить свой кофе.

— Хорошо, — я с трудом прервал затянувшееся молчание. — Хорошо…

— Что хорошо? Вы не ожидали?

— Не ожидал. Это другая жизнь, другой мир. Он полон загадок. Даже мне ничего не ясно, и это хорошо.

— Я рада, что вы не испугались, — Рената мягко улыбнулась.

— Я напуган до смерти, но мне теперь надо осмыслить увиденное. Пережить, подумать. Это стресс для меня. И одновременно бездна материала для исследований. Правда, я пока не понял, при чем тут мой запрос о партнерстве в бизнесе. Последние переговоры — это явно не партнерство. Это, скорее, сражение. И Ева продержалась, как настоящий боец, до последнего удара гонга.

— Вы, Камиль, слишком мало видели. Вспомните, в самом начале вы не давали ей вообще никаких шансов, а она уже столько времени действует самостоятельно. И держится на плаву. Разве это не личное развитие? Вы же об этом…

— Пожалуй, вы правы. Она растет. С каждым своим шагом.

— Если вы не передумаете продолжать, я снова жду приглашения на бизнес-ланч.

Я через силу улыбнулся ей.

— Оно скоро последует, доктор.

Уверенности в моем голосе не прозвучало, но Рената сделала вид, что ничего не заметила.

— Тогда до встречи, профессор.

27 век. Москва-сити. Лия

Я открыл глаза внезапно, будто от толчка. Спать больше не хотелось, хотя утро было очень раннее — сквозь приоткрытые шторы едва пробивалось светлеющее небо. Состояние было странным — мной овладела неизъяснимая печаль, будто давно умершая Ева за одну ночь стала частью моей души. И ее, эту незащищенную часть, было почему-то нестерпимо жаль.

Я некоторое время поворочался в теплой постели, пытаясь поймать расслабленное состояние дремы, но не получилось. Мой проснувшийся мозг включился, начал лихорадочно анализировать события прошедшего дня. Все мысли были о Еве, о ее невозможном мире.

С другой стороны, какое мне дело до этой сумасшедшей женщины? Да, был реальный контакт, она заразила меня своим отчаянным упорством. Точнее сказать, ошеломила. Все ее действия были непоследовательны, поступки необдуманы, мысли сумбурны, как у спасающегося от погони животного. И, вместе с тем, каждый день ее жизни был подчинен четкой, совершенно иррациональной для меня логике, которая определяла ее решения независимо от ее воли. Завороженный происходящим, я потерял осторожность, отпустил эмоции, поддался жалости. Меня словно снесло неудержимым потоком, и теперь я барахтался в хаотичных эмоциях, пытаясь отыскать опору.

Возникло острое желание отказаться от контакта — увиденное мной прошлое никак не могло помочь мне в настоящем, никаких точек соприкосновения не было. Убогость обстановки, грязь не только в домах, но и в мыслях, страх перед жизнью — все это вызвало у меня неосознанную брезгливость, словно я нечаянно вступил в яму с отходами.

Я решил прекратить контакт, это меня успокоило и обнадежило возможностью вернуться к привычной жизни — так я, по крайней мере, думал, пока приводил себя в порядок и просматривал утренние новости, надеясь отвлечься.

Но Ева не отпускала, будто я совершенно случайно нащупал нечто важное, значимое и пока не мог понять, что меня так зацепило. Это чувство было неясным, но таким тревожащим, что просто жизненно важно было понять его причину. Мое сознание разделилось на две части. Одна часть четко контролировала происходящее, делая меня тем, кем я был на самом деле. Вторая часть — та, откуда шли мои сомнения, — проявилась теперь в полной мере, стала определяющей, наполнила негативом и окончательно снизила ценность меня самого. Это был настоящий разлом!

Я вышел на балкон с чашкой свежезаваренного кофе, удобно устроился в кресле. На столе лежала стопка бумаги и ручки — на случай, если во время утреннего кофе придут в голову важные мысли. Я быстро набросал пару графиков «за» и «против», смял, сбросил со стола. Они моментально исчезли в щупальцах робота-уборщика.

Я оставил попытки что-либо записать и стал смотреть на просыпающийся лес, завороженно наблюдая, как ползут в низине над верхушками деревьев прозрачные языки тумана. В березовой рощице на краю леса разливались трелями июньские соловьи. Кругом было чисто, благостно, как обычно бывает ранним утром, когда еще ничего не произошло, и новый день кажется легким, необременительным. И уже начинаешь сомневаться в значимости проблемы.

Но мой внутренний диалог включился, и остановить его было невозможно.

–…а, может, всё-таки продолжать контакт? Я слишком долго ждал чего-то нового и необычного, чтобы в один момент вот так всё оставить. Но где гарантия, что я смогу правильно оценить увиденное? Оно категорически не вписывается в мою картину мира и может ее разрушить.

–…не разбив яйцо, не пожаришь яичницу. Так, кажется, говорил Денис. Старая поговорка, из того жуткого времени. Как я разберусь в том, нужно мне это или нет, если не увижу результат?

–…эта женщина ломает все представления о человеке современном, разумном и управляемом. Она напрочь разрушает своим поведением современные правила взаимодействия между людьми. Это деструктив!

–…но ведь именно предсказуемость твоих современников тебя смущает, ты начал сомневаться в целесообразности искусственного подавления негативных эмоций, и это реальный факт. Твоя попытка увидеть прошлое — это поиск новых инструментов изучения личности. Именно во благо, не во вред, не ради праздного любопытства.

Конец ознакомительного фрагмента.