Змеиный Зуб

Ирина Сергеевна Орлова, 2020

Остров, на котором люди живут бок о бок со змеями, не меняется уже много лет. Змеи непредсказуемы; они могут укусить и крестьянина, и дворянина, встретиться и на сельской дороге, и в будуаре графини. Лишь строгое следование заветам острова, как верят местные жители, помогает уберечься от рокового укуса. Леди Вальпурга Моррва – одна из тех, кто живёт этими правилами. Но жизнь острова, полная интриг, меняется, когда королевство начинает пылать огнём гражданской войны. Мятежный граф Эльсинг оказывается не только лишь назойливой персоной с первых страниц газет, но и настоящим чудовищем, способным разрушить всё, во что верят жители Змеиного Зуба. И самой преданной островитянке, посвятившей свою жизнь заветам Змеиного Бога, придётся сражаться за то, во что она верит, встречая множество испытаний, находя и теряя друзей – и теряя и находя себя.

3. Собаки в высшем обществе

Под звук гипнотической мелодии двухпятнистый полоз медленно изгибал шею то в одну, то в другую сторону. Он неотрывно глядел на играющего для него Сепхинора. Его желто-бурые кольца покоились на дне корзинки. Валь сидела рядом, одетая в палевое домашнее платье, и внимательно наблюдала.

Конечно, это не был настоящий танец кобры или мамбы. Полозы вообще всегда неохотно шли навстречу флейте заклинателя. Их интересовали еда и тёплый угол у отопительного котла, и ораторы змеиного дворянства часто сравнивали их со средней прослойкой населения острова. «Что нам ваши ритуалы?» — будто вопрошала самка полоза и слегка склоняла дугу своей шеи. Между собой Моррва звали её Щепкой. — «Вы бы лучше принесли цыплят или перепелиных яиц».

Но Сепхинор по-своему привязался к Щепке и уважительно относился к её решению не вылезать из корзинки вообще, если та вдруг пожелает. Конечно, он мечтал обрести свою ксакалу — собственную змею на всю жизнь, как Кобран у герцога Вальтера, Ловчий у Глена и Вдовичка у Вальпурги. Но сейчас и дружбы со Щепкой ему было предостаточно.

Однако дворянин его происхождения не мог связать свою судьбу с такой мелочью, как полоз. К моменту, когда ему настанет пора искать свою ксакалу, он уже должен будет умело заклинать аспидов. Кроме того, он родился под знаком Смертозмея, что, согласно астрологическим книгам Глена, означало большой потенциал и великое будущее.

Флейту Сепхинора изготовили из чёрного дерева к его третьему дню рождения. И у неё было более мощное, более наполненное звучание в сравнении с флейтой Валь, которая издавала сладкие, усыпляющие звуки. Валь находила это прекрасным. И старалась не думать о том, как это напоминает ей игру её отца. Но разве можно было не замечать? Сепхинор ничуть не походил на вспыльчивого и нервного Глена, мало чем перекликался со злопамятностью и мстительностью Валь. Его спокойствие, рассудительность и благодушие в обществе змеиного дворянства давно называли «лучшими качествами лорда Вальтера».

— Попробуй «Пляску стрекоз», чтобы она не засыпала, — посоветовала Валь, и Сепхинор перешёл на более быструю контрастную мелодию. Щепка поднялась из корзинки чуть повыше. Даже одна из мамб зашевелилась за стеклом.

В змеятнике места было совсем немного. Сепхинор сидел у порога, корзинка со Щепкой была поставлена посередине комнаты, а Валь расположилась на коврике за Щепкой. По обе стороны от них возвышались стеклянные террариумы, а под потолком между ними, как кровеносная сеть, протянулись трубы с горячей водой от котла. За мутными витринами можно было разглядеть самых разных питомцев семьи Моррва. Или, вернее сказать, семьи Видира — все они остались здесь от герцога Вальтера.

Две мамбы, чёрная и зелёная, содержались раздельно. Три полоза же, наоборот, на удивление складно делили одно жилое пространство. В маленькой ёмкости, полностью засаженной мхом и круглолистым папоротником, жил незаметный любимец Валь, хамелеоновый бумсланг. А её ксакала, мулга Вдовичка, то царствовала в своём террариуме, украшенном золотой рамой, то кочевала к ней в комнату, то охотилась на мышей в подвале. Она была самой мирной из ядовитых змей башни, и поэтому даже Эми вскоре перестала бояться, завидев, как двухметровая толстушка ползёт по кухне.

Террариум Ловчего, обрамлённый ювелирной ковкой, постоянно пустовал. Своего бушмейстера барон предпочитал держать в спальне, что, впрочем, среди змеиного дворянства было не редкостью. Валь тоже думала перенести к себе Вдовичку, но та не любила ограничений и вечно вылезала под дверь, чтобы потом обнаружиться под ногами где-нибудь в гостиной в самый напряжённый момент подачи завтрака.

Ещё в их семействе имелся нарядный ленточный крайт, раскрашенный природой в жёлтую и чёрную полоску. А также не менее роскошная гадюка-фея с тёмным туловищем и медовой головой. И это не считая многочисленных ужей и удава, живущего на горшечной вишне в картинной галерее на втором этаже башни. Под витрины имело смысл помещать только самых ядовитых и самых ценных питомцев, тогда как все другие, в том числе простенькие серенькие гадюки, были предоставлены сами себе.

Для прокорма этого разнообразия на кухне и при входе в змеятник содержалось множество кормовых сверчков, которых растили на объедках с кухни. Но большая часть змей всё равно соглашалась только на яйца и цыплят. Всё это в изобилии производилось в хозяйстве Моррва и при необходимости покупалось на рынке. А треском сверчков удавалось приманивать мелких летучих змей или «стрекоз», которые, попадая в ловушку за окном, становились кормом для змей-гурманов.

Одним ухом прислушиваясь к мелодии, Валь поднялась на ноги и проверила ртутный термометр, чтобы убедиться, что в змеятнике теплее, чем в остальной башне. И, удовлетворившись, прислушалась к монотонному бою часов в гостиной. Полдень.

Сепхинор тоже его услышал, но не спешил заканчивать. Он взглядом дал понять, что пока останется здесь.

— Не забудь плотно прижать крышку, когда посадишь её обратно, — попросила Валь и, погладив сына по плечу, вышла в гостиную. У неё на сегодня были большие планы, и она не могла провести с ним больше времени, чем планировала. Мешало только то, что нудел один из задних зубов.

Гранит начали привозить спустя две недели после того, как Глен обмыл этот вопрос с сэром Зоненом. И встало две новых задачи: найти тех, кому понадобятся надгробия, и кого-то, кто будет эти надгробия вырезать. Невзирая на её скрытые надежды, лорд Герман категорично заявил, что он на себя не возьмёт такой масштаб работ. Глен, правда, тут же решил переквалифицироваться в каменщика, чтобы спасти ситуацию.

Но каменщиком он был таким же, каким и плотником.

Валь не могла допустить, чтобы её вложение утонуло в болоте. Несколько вечеров подряд она снова сидела над книгой змеиного дворянства, но это мало чем помогло. Надо было ехать в город и искать работника. Обязательно островитянина, черноволосого, с миндалевидными глазами и характерно опущенными их уголками, с тонкими губами и носом с горбинкой… ведь другого семья Моррва не пустила бы на порог. Но островитянин захочет жалование, не меньше двадцати иров в неделю, а у Валь на балансе оставалось лишь двести. И эти двести она хотела употребить в том числе на покупку экипажа и новой лошади, а не терять их неделя за неделей, не зная, окупится ли это. Может, это мог бы быть какой-нибудь очень нуждающихся в деньгах каменщик-островитянин…

— Леди Моррва, вас не затруднит…?

Она очнулась от своих мыслей на кухне, пока ощипывала дроздов. Эми месила тесто, закатав рукава по самые плечи, и её просящий взгляд указывал на распахнутое окно. Поднимался ветер, который нёс тучи, и оттого створка очень сильно болталась. Этот грохот добавлял хаос в шум сверчков в кухонном чулане.

— Я и не заметила, — хмыкнула Валь, и, обтерев руку о передник, закрыла окно. Затем тревожно всмотрелась в темнеющее над морем небо и вернулась к своему занятию. Но поскольку она выпала из своих мыслей, то невольно вновь обратила внимание на свою служанку. Полнолицая, темноглазая, Эми была рыжей, как пони, и у неё было такое же дружелюбное выражение лица. У этой милой девушки была достаточно печальная история: она переехала на остров, поскольку её позвал замуж один из городских токарей. Однако по приезду выяснилось, что он передумал, а у неё уже не было денег вернуться домой. Она за сущие гроши согласилась работать у Вальпурги, но потом они сошлись, и Валь потакала ей во всём, в чём могла. А Эми, в свою очередь, призналась, что возвращаться ей некуда. Так она и осталась здесь прилежной и надёжной служанкой. Но в последнее время она всё чаще была не радушна, а задумчива и даже мрачна. И надевала в основном платье цвета тёмно-серой мальвы.

— У тебя всё в порядке? — аккуратно поинтересовалась Валь, не отрываясь от своего занятия.

— А? Я… — Эми немного побледнела, будто рука зимы коснулась её щёк. Но нашла слова, чтобы ответить:

— Я в порядке. Я давно привыкла быть чужой и нежеланной, но иногда это как-то… остро возникает в уме.

— Старики опять сказали что-нибудь грубое?

Помявшись, Эми помотала головой. Валь недоуменно подняла брови.

— Неужто барон?

— Ну да, он.

— Иногда он может выйти из себя, будто его стрекоза укусила за губу, — признала Валь, чтобы подбодрить её. Но Эми мотнула головой и пояснила:

— Я просто не понимаю. То он готов похвалить то, что я делаю, и даже чем-то помочь. То наоборот — проклинает всех приезжих на чём свет стоит. И меня заодно. Я никогда не знаю, чего мне от него ожидать.

— Я тоже, — усмехнулась баронесса.

— Но вы так хорошо ладите…

— Лажу с ним я, а он со мной так себе. Особенно если что-то взбредёт ему в голову. Не принимай его близко к сердцу.

— Надо же, — вздохнула Эми и с новой силой взялась утрамбовывать тесто для пирога. Чтобы барон был добрее, его надо было постоянно кормить рыбой, мясом и такими вот пирогами, потому что от салатов и картошки он вечно воротил нос. Она собиралась приготовить пирог на вечер, но Валь рассчитывала сегодняшний ужин встретить не дома, поэтому это был запасной вариант.

К её удивлению, Глен явился к обеду совершенно неодетый — и это после того, как пропустил завтрак. Вид у него был несколько истрёпанный, будто он пил вчера вечером, а то и ночью. Перед выходными у него это случалось. Тогда неудивительно, что он мог наговорить Эми грубостей. Сепхинор, аккуратненько облачённый, с неодобрением глядел на его мятую рубашку и задравшуюся штанину брюк.

— Валь! — позвал барон требовательно, усевшись за стол. Она как раз вышла из кухни, чтобы принести блюдо с дроздами и ржаного хлеба на закуску. Птица — не то мясо, которым можно было его задобрить, но лучше, чем ничего.

— Добрый день, — суховато поздоровалась с ним баронесса, но смогла заставить себя сменить тон на более радушный. — Ты плохо себя чувствуешь, дорогой?

— Я? Нет, я в порядке, я просто подумал, — глаза его лихорадочно блестели, он даже не взглянул на еду. — Я подумал — сегодня ж работать не надо! Давай с тобой съездим куда-нибудь вдвоём? На пляж в Купальни, например? Посмотрим на море, поедим булочек с вареньем, забудем обо всём до вечера!

«Только этого не хватало», — подумала Валь раздражённо. Такое предложение было как палка, что сунулась в колесо катафалка. Луазы устраивали сегодня приём в честь оловянной годовщины свадьбы их наследников, барона Орлива и баронессы Эдиды из Оль-Одо, младшей ветви Одо. Валь не только уважала Одо, поскольку их нынешний глава семьи, лорд Венкиль Одо, был чутким и сострадательным врачом для всего змеиного дворянства; она ещё и обещалась быть на приёме всей семьёй, и внезапный отказ был бы уроном для репутации Моррва. Кроме того, слух о том, что леди Эдида, будучи в положении, появилась на балу в красном платье, до сих пор наносил урон престижу Одо, и Валь чувствовала некое обязательство перед старым доктором поддержать приём своим присутствием.

И её репутации тоже требовался подъём. У неё были далеко идущие замыслы.

— Милый, мы сказали лорду Орливу, что будем сегодня.

— Но это ж с четырёх и до упора! — закатил глаза Глен и страдальчески уставился в потолок. — Мне так хочется отдохнуть, вырваться ненадолго из рутины.

— Но у Луазов праздник, пообщаешься с друзьями, расслабишься.

— Леди Моррва! Зачем мне эти друзья? — спросил барон риторически. Будто бы это не он ради их общества не раз влезал в долги и переступал законы совести. — Мне охота побыть с тобой. И больше ни с кем.

«Ну, началось! Только не это, только не это!»

— Лорд Моррва, я к вам отношусь уважительно и прекрасно вас понимаю, — ответила она с холодком. — Но и вы меня поймите. Если ваше желание уединиться от общества вызвано плохим самочувствием, вас никто не осудит. Но тогда должны поехать мы с Сепхинором.

— Мы не только обещали, — вклинился Сепхинор. Он жевал горбушку хлеба, но его внимание было приковано к разговору родителей. — Мы уже приготовились и почти что оделись. И я тоже хотел к Луазам!

У маленького барона были свои причины, вероятно, связанные с юной леди Хельгой Хернсьюг. Девочка ещё даже не разговаривала толком, но чем-то невероятно его пленила.

Глен с тяжёлым вздохом облокотился на стол, давая понять, что всем недоволен, и наконец удостоил запечённых дроздов равнодушным взглядом.

— Мне это не нравится. Я чувствую, что сегодня нам не надо там быть. Но из-за вашего упрямства, леди Моррва, всё опять идёт наперекосяк. Интуиция мне подсказывает, и вот опять я должен идти против неё. Ненавижу такие моменты.

«Да хоть обненавидься», — думала Валь сердито. Она присоединилась к трапезе, чтобы составить компанию сыну. — «Не интуиция тебя держит дома, а похмелье».

— Вы всегда можете остаться.

— И дать повод новым пересудам? Благородная леди Моррва выполняет дела чести, пока её муж валяется дома!

— Я никому не скажу, в чём причина.

— Но будешь выразительно смотреть! Плавали, знаем. Ничего не поделаешь, я с вами.

Валь надела то платье, в котором ездила к Беласку, — тёмное, хвойное, с роскошными рукавами и волнистым подолом. Но чтобы не выбиваться из геральдики своей нынешней семьи, закрепила на плечах кокетливо сползающую карминовую шаль и такого же цвета ленту завязала бантом на шляпке. Сепхинора же она принарядила в бордовый сюртук и заколола ему жабо брошью с символом Моррва — тремя змеями, выстроившимися над линией земли, под которой покоились череп и кости. Род схолитов, род могильщиков.

Глен вышел тоже в своих семейных цветах. Его тёмно-коричневый камзол и плащ с подбоем цвета бычьей крови возвращали в его образ стать, которой он когда-то обладал. И жабо у него наконец было достаточно белое. Однако сам он был слишком мрачен, чтобы оценить весь юмор ситуации, когда их баронское семейство отправилось в загородное имение Луазов на катафалке. «Сейчас мы Моррва как никогда», — внутренне посмеивалась Валь.

Строго симметричное поместье Луазов было недавно отреставрировано, и к нему также присоединили белый портик с массивными колоннами, почти как в Летнем замке. Здесь было, ради чего вкладываться в восстановление: когда-то давно имение, названное Амарантом, получило своё имя благодаря кладке из розового кварцита. Издалека дом казался игрушечным, а вблизи — на удивление царственным. Сегодня в нём принимали множество гостей, и экипажи, коляски, кареты толпились на подъездных дорожках.

В танцевальной зале, украшенной гвоздиками и астрами, лорд Орлив и леди Эдида принимали поздравления. Ретиво пиликала скрипка, бодро играл пианист. Мероприятие так и пахло сухостью формальности: его устроили будто для старшего поколения. Младшему и среднему здесь было откровенно тоскливо.

Когда Валь поцеловалась в обе щеки с полноватой леди Эдидой, лорд Орлив склонился к её ручке. После чего подошёл черёд лорда Моррва, и баронесса внимательно смотрела, не почует ли Эдида перегар от поздравляющего её Глена. Но, кажется, всё обошлось.

После приветственной части приёма Сепхинор моментально сдулся в детскую. А взрослые тем временем ещё добрый час продолжали здороваться и расшаркиваться друг с другом на лакированном паркете. Валь крепко держала Глена, чтобы он не ушёл раньше времени на террасу к джентльменам и не продолжил пить. Она требовательно водила его за собой от виконтов к графам, от графов — к баронам и баронетам. Ей нужно было, чтобы все увидели, как Моррва вежливы, как они готовы всем улыбаться и всех поимённо помнят. А потом отпустила супруга со спокойной душой и перешла к делу.

— Хельга мне недавно рассказывала, что научилась считать до двадцати, — с умилением рассказывала пожилая графиня, леди Люне Хернсьюг. Старушка щеголяла в платье цвета светлой зелёной волны с пышными воздушными рукавами, похожими на морскую пену. Вместе с нею и её невесткой из Винсов, леди Катраной, Валь заняла один из диванчиков и угощалась резервным коньяком буа. Сама леди Катрана была одета на удивление закрыто, и её светлое перламутровое платье казалось продолжением аристократически бледной кожи. — Когда я её спросила, как же так вышло, она ответила, что её научил «лорд Сепхинор»!

Валь покосилась на Катрану. Та была прекрасной, столь же высокой, как и сама Валь, и ей явно не требовался уголь для бровей. Её невинные вердепешевые глаза казались будто отлитыми из старинного золота. Но вблизи от островной столицы она чувствовала себя не в своей тарелке, привыкшая, должно быть, к тихой Лубне. В ответ на слова свекрови она тихонько улыбнулась, а Валь засмеялась, пытаясь поддержать атмосферу.

— Да, Сепхинор не только любит учиться, но и готов нести свет науки за собой в игральную комнату!

— Видишь, Катрана? Не зря леди Моррва — эталон нашей молодёжи, благородная кобра Змеиного Зуба! Она выкормила Сепхинора сама, и сейчас учит его сама тоже, поэтому от внимания и старания мальчик растёт таким умненьким.

Катрана улыбалась лишь из вежливости, и теперь Валь прекрасно поняла, почему. И посочувствовала ей.

— Я займусь Хельгой, как обещала, — смиренно ответила леди Винс Хернсьюг.

— Дети очень разные, и некоторым много родительского внимания будет лишь в тягость, — аккуратно попыталась рассудить Валь. — Иногда они очень не похожи на нас.

— Ну, уж твой похож на герцога Вальтера больше, чем на кого-либо, — с убедительностью всезнающей старой аристократки заявила леди Люне. — Помяни моё слово, он ещё покажет нам величие видирских предков!

— Спасибо за добрые слова, госпожа. Кстати, мой муж как раз решил отдать дань уважения прежним поколениям. Спрос на надгробия очень большой, но он в первую очередь принимает заказы от своих, готовый наконец облагородить захоронения почивших змеев. Я хотела вам на всякий случай это сообщить, если вдруг у вас было желание обустроить последний покой лорда Хернсьюга, но раньше не было возможности. Мы готовы будем поступиться многими другими заказами для вас.

Она любезно склонила голову, чтобы не видеть понимающий взгляд леди Люне. «Организовываешь спрос, значит?» — будто говорили её охровые глаза. «Конечно», — думала Валь, как бы отвечая ей. — «Не барону же этим заниматься».

Не все были такими проницательными, как старая змея Хернсьюгов. И Валь отправилась на охоту, как лососёвая акула, сперва в танцевальную залу, а оттуда — на улицу. До заката было самое благодатное время для пикников. Ещё не вылетели надоедливые стрекозы, которые нет-нет да и цапнули бы кого-нибудь, оставив его с лихорадкой на добрых пару дней; но уже можно было спокойно выпивать, следуя вечерней традиции. Многие дворяне с удовольствием расположились на пледах и пили чай, а кто постарше — коньяк бордери или крепкий местный виски. Валь увлекала светской беседой то одних, то других.

— Ох, не представляю, как мы справимся с заказами, — причитала она леди Джозии Олуаз, тёте баннерета Димти. — Лорд Моррва очень переживает. Для своих не хочется поднимать цену, но очередь такая большая, работы очень много.

— Неужели не найдётся местечко? Моему кузену давно пора бы сделать нормальную могильную плиту, но это всегда было так дорого, — заволновалась леди Джозия. Она походила на курицу-наседку, глаза у неё был постоянно взволнованные и блестящие. А завитые надо лбом кудри напоминали взъерошенные перья.

— Ну что вы, лорд Моррва теперь всё делает по человеческой цене! Я, правда, не лезла в его дела, но для друзей он вроде бы не поднимает стоимость выше сотни иров даже за сложные фигуры.

— Я велю Димти спросить, — пообещала леди Джозия. — А то неудобно будет остаться одним без достойного оформления. Но вы, между нами, девочками, пожалуйста, скажите мужу, что и нам нужно!

Валь заверяла, что обязательно постарается. Потом перебралась под тень могучего дуба к чете старших Одо. Обменялась любезностями с виконтом Венкилем и его женой, и сообщила по секрету:

— Наверное, барон постеснялся бы вам сказать напрямую, но для него было бы большой честью поработать в вашем фамильном склепе. Сейчас приходится делать столько надгробий, но для Одо он давно хотел бы оформить что-то куда более серьёзное, чтобы почтить давнюю нашу дружбу и ваших уважаемых родителей.

— Мы чрезвычайно почтены вниманием семьи Моррва, — склонил голову седой виконт Венкиль. Седым его, правда, можно было назвать лишь по меркам змеиной аристократии: его вороные волосы приобрели цвет мокрого базальта, и светлые волоски казались инеем на поверхности длинных локонов. Гладко выбритое, как и у всех уважаемых дворян, лицо сохраняло благородные черты даже в столь преклонном возрасте и не оплывало, как у иных любителей земных удовольствий. — Уверен, леди Одо со мной согласится. Не так ли, дорогая?

Финнгерам, беседующим с леди Кромор, Валь невзначай сообщила, что Моррва теперь задыхаются от количества желающих заказать памятник. И, создав интерес, исчезла, чтобы куда более обходительно предложить Луазам, хозяевам мероприятия, услуги Глена и Германа всего лишь за двести иров в честь старой дружбы. Она знала, кто может заплатить больше, а кто меньше. И знала, кто действительно печётся о величии своего рода в мире ином, а кто просто не захочет отставать от остальных. Она обошла практически всех, когда увидела, что Глен резко вырвался с террасы и побежал вниз по ступенькам.

Вслед ему раздалось несколько гневных криков, и сам он, тоже, разогретый алкоголем, рявкнул что-то грубое в ответ джентльменскому обществу. Всё это — на глазах наслаждающихся закатом аристократов. То есть, всего приличного общества Брендама.

Сердце у Вальпурги упало. Она подобрала подол и чуть ли не бегом пронеслась по траве, чтобы перехватить Глена внизу лестницы. Помутнённые глаза барона блестели бешенством, и она с трудом смогла задержать его. Она ловко остановила его шаг, обняв его и преклонив его голову к своему плечу.

— Мой дорогой, мой хороший, — зашептала она, гладя его по вороным волосам. Мысли, догадки и стенания спутались в шерстяной клубок в её душе. — Не спеши; если ты хочешь домой, мы должны ещё забрать Сепхинора.

— Я говорил, что не надо было ехать сюда, — процедил Глен. Он преисполнялся жаром гнева, будто древний вулкан в Доле Иллюзий. — Опять из-за твоей упертости это происходит!

«Да будь ты проклят», — подумала Валь. Она уже не могла унять ненависть в душе. Снова он перебрал и с кем-то решил схлестнуться среди других таких же пьяниц. И испортить всё, что она пыталась наладить долгими дипломатическими беседами!

Только бы на них перестали смотреть.

— Подожди нас у катафалка, — взмолилась она. — Я заберу Сепхинора, и мы уедем. Прямо сейчас. Обещаю.

— Конечно, уедем. И поторопись, — прошипел Глен, вырвался из её рук и пошёл, сердитый, к конюшням.

В чём-то он был прав. Его вообще нельзя было показывать приличным людям, особенно в выходные. Валь вся кипела от ярости, но ей пришлось вежливо объясниться с хозяевами, что барон притомился и хочет вернуться домой.

Чтобы работать над стелами, статуями и надгробиями, конечно же! Не все свидетели этого безобразия решат, что Моррва потеряли достоинство, но слух о негодном поведении Глена точно дойдёт до тех, кто должен был вложить основные суммы. Повлияет ли это на их решение? Опять теперь не спать и гадать, думая, что о них толкуют на чаепитиях и семейных встречах!

Она не разговаривала с мужем до конца дня и позволила Сепхинору, подавленному скандальной обстановкой, спать сегодня с ней в её комнате. Оба одетые в белоснежные хлопковые ночные рубашки, они казались двумя приведениями, пока готовились ко сну. В итоге Сепхинор завалился носом в чёрные подушки, и Валь затушила свечу, чтобы не мешать ему засыпать. А сама принялась распускать свою змеиную косу: сложный гребень, который она подняла на макушке, тянулся хвостом вниз до самых колен. Длинные волосы были и привилегией, и обязанностью островных дворян. Каждый вечер она распускала причёску и вновь сплетала на ночь, чтобы наутро пряди не спутывались и оставались волнистыми. Она сидела, вслепую перебирая локоны длинными пальцами, и наконец Сепхинор шепнул ей:

— Ма?

— Да, мой хороший? — она обернулась к нему, понимая, что ему тоже не даёт покоя то, что произошло.

— Ты не устаёшь? — неожиданно спросил мальчик. — Может, чёрт с твоими косами? Давай спать?

Валь благодарно заулыбалась и помотала головой.

— Нет, милый, мне утром будет в десять раз больше работы их разбирать, если я сейчас не доделаю.

— Ни у кого нет таких длинных волос, как у тебя. Может, тебе тоже укоротить?

— Нет, — снова покачала головой Валь. — Я из Видиров. И ты тоже наполовину Видира. Мы образец змеиной знати. Мы высокие, мы осанистые, мы белокожие, наши косы длиннее, чем хвосты питонов. Иногда это непросто, но мы должны гордиться образом, данным нам родителями и Богами.

— И поэтому у нас чёрные подушки?

— Считается, они помогают от седины, но по мне так они просто скрывают следы краски, если таковой приходится пользоваться, — откровенно ответила Валь.

Сепхинор примолк и ещё какое-то время наблюдал за методичными движениями её рук. Но потом пробурчал:

— Знаешь, сегодня все слушали Марсиля Луаза. Он рассказывал страшные выдумки. Про духов, схолитов и живых мертвецов.

Покосившись на него, Валь усмехнулась: она поняла, что маленький лорд скорее раздражён, чем напуган.

— Хочешь выйти с крыльца с сачком для стрекоз… и поймать для Хельги заплутавшего на нашем кладбище призрака?

— Я хочу какую-нибудь мистическую историю.

— Моя кормилица Софи любила такое, — вздохнула Валь и попыталась что-нибудь припомнить. — Она повидала множество странных и пугающих вещей на своём веку. Вот, например… До меня она нянчила ужасное создание. В семье, которой она прислуживала, далеко отсюда, за морем, родился как-то жуткий мальчик — наполовину зверь, наполовину человек. Днём он спал, по ночам бегал по дому, а потом, когда подрос, по саду. Всё с его появлением изменилось. Несчастья и беды постигли семью, их поместье сгорело, их поля перестали плодоносить, их скот заболел. Отчаявшись, обратились они к колдуну, и колдун сказал, что причина в мальчике. Он пришёл осмотреть его и сказал, что у него на ладошках не хватает одной складки — линии жизни. И он будет отнимать человеческие жизни одну за другой, становясь все меньше похожим на чудовище, пока эта линия наконец не проявится. Но когда чародей сказал это, его неожиданно хватил удар, и он умер прямо в доме этой семьи. А мальчик-зверь перескочил через его тело и убежал в лес. И с тех пор бродит по миру, навлекая горе на всех, кого увидит, чтобы забрать их жизни и обрести то, чего был лишён с рождения.

Сепхинор застыл под одеялом с широко раскрытыми глазами, и Валь, отвернувшись, неслышно рассмеялась.

— В следующий раз моя история будет самой жуткой, — наконец признал Сепхинор. — Заснуть бы теперь самому.

— Я с тобой, — заверила Валь. — А монстр этот — далеко, за морем, и никогда сюда не доплывёт через солёную воду.

Наутро к завтраку опять явились лорд Герман и леди Дала. И их свинцовый взгляд без конца укорял жену, что выставила мужа идиотом на публике, а сам муж пространно нудел о том, как тяжело жить в семье, неспособной считаться с его мнением.

Опять оставалось лишь делать вид, что всё в порядке.

— Я сожалею, но у меня сегодня болят колени, и я поэтому попробую принести пользу общему делу как-то по-другому, — соврала Валь, когда леди Дала поинтересовалась, ждать ли её сегодня в морге.

— Общее дело таким образом не сдвинешь ничуть, — проворчала старуха, кутаясь в свою всё более и более ветхую шаль. Она была всё ближе к тому, чтобы прямо назвать невестку бездельницей.

«Да, но кто-то же должен спасать нашу репутацию», — сердито отвечала ей Валь в своей голове. Она надела простенькое, но очень уместное для дождливого октября бурое платье оттенка известковой глины, чёрную шляпку с песочной лентой, прихватила с собой Сепхинора и зонт. И отправилась к перекрёстку ожидать почтовый экипаж, чтобы поехать в Брендам.

Многие змеиные дворяне жили за городом, в больших поместьях. Но без собственной коляски объехать их было бы невозможно, зато навестить центровых друзей — вполне посильно. Сперва она отправилась к Финнгерам, кузенам её управляющего банковским счётом, и выпила с ними чаю. Она пыталась деликатно загладить случившееся и вкратце описать, что, наверное, Глен просто переутомился, и весь этот шум не должен считаться чем-то серьёзным. Потом, сражаясь с ливнем с помощью чёрного зонта, они с Сепхинором дошли до Ориванзов, и там перекусили, обсуждая погоду. И приём, конечно же. Приём был отличным, но Глен просто переволновался. Столько заказов! К счастью, у Ориванзов была весьма радушная невестка, леди Кея, которая охотно поддерживала с нею разговор. Хотя Вальпурге она невольно казалась глуповатой, так уж податлива и вечно восторженна она была.

Потом они пообедали у старушки Олуаз и после этого застряли опять в особняке Хернсьюгов. В отличие от Одо и Луазов, Хернсьюги будто поменялись ролями: их молодёжь чаще можно было встретить далеко в предместьях, в крепости Хернсьюг, тогда как леди Люне предпочитала проживать в городской резиденции. В их хоромах, разграниченных настоящими колоннами и щедро украшенных парчой, Валь всегда чувствовала себя несколько странно. Будто возвращалась к дворцовой жизни. Служанки у леди Люне менялись так часто, что она перестала пытаться их запоминать, и только лакей Бен оставался на своём посту не первый десяток лет. Словом, когда они прибыли, Валь сперва поздоровалась только с ним — единственным знакомым лицом. Зато Сепхинор с восторгом убежал передавать Хельге самую страшную историю.

Валь долго говорила с леди Люне о воспитании детей, но потом, когда старушка пошла принимать лекарства, смогла сменить её общество на компанию леди Катраны. Прекрасная и свежая, как распустившийся под дождём цветок, леди Винс Хернсьюг явно была взаимно рада встрече с Вальпургой. Чудно было глядеть на неё. Дивная и степенная, она будто бы выплыла из пучин горных озёр, чтобы зазывать на дно путников своей красотой. Даже один глаз её казался скорее зелёным, чем жёлтым. В её присутствии невольно хотелось расправить плечи ещё посильнее, чтобы не отставать.

Когда они вместе шли по покрытым ковром ступеням, направляясь в детскую, Валь спросила аккуратно:

— Может быть вы знаете, из-за чего тогда так раскричались господа на террасе? Мой муж, кажется, очень расстроен, и я не хочу его беспокоить, но я надеюсь, это не показалось никому оскорбительным.

Катрана посмотрела на неё своим оливковым взглядом и так же осторожно ответила:

— Зонен как-то упомянул вчерашнее. Он сказал, что лорд Моррва был напряжён, и, кажется, сказал что-то, что задело сэра Рудольфа Кромора. Сэр Рудольф резко ответил ему, и лорд Моррва хотел, кхм, напасть на сэра Рудольфа, но другие господа удержали его и препроводили отдыхать.

«Рудольф», — с отчаянием подумала Валь. Теперь было понятно. Баронет Рудольф Кромор всегда вызывал у Глена приступы ненависти, но они общались в разных кругах и редко пересекались. Рудольф когда-то был одним из женихов Вальпурги и, невзирая на низкий титул, фаворитом в глазах леди Сепхинорис. Но в его обществе ей всегда было очень тягостно. Он находил её шутки глупыми, хотя высоко ценил её нравственность и воспитание. Поэтому в душе Валь всё равно тяготела к куртуазному Глену, которого в итоге и выбрала. И демократичная мать возражать не стала. Логика леди Сепхинорис была проста: раз уж отца всё равно нет, и у Видиров имеется продолжение в лице Беласка, то дочь может найти дворянина себе по вкусу.

Как Валь знала, Рудольф всё ещё не женился. Видимо, оттого он казался Глену ещё более угрожающим. Теперь он был уважаемым господином, наследником барона Роберта, который возглавлял следственную службу Брендама. Как и положено серьёзному человеку, Рудольф слыл прилежным служащим и дворянином в достатке. Но он тоже был любителем сказать своё слово, поэтому Валь даже думать не хотела, что они не поделили.

— Не переживайте так, — негромко уронила леди Катрана и коснулась её руки своими мягкими прохладными пальцами. — Мужчинам свойственно бодаться друг с другом. Никто не воспринял это всерьёз.

— Спасибо, — благодарно выдохнула Валь и взяла её руку в ответ. Катрана немного задевала её женское самолюбие, потому что казалась более складной и более симпатичной. Склонное давать разные прозвища, общество Змеиного Зуба нарекло её Дриадой из Лубни в честь редкого, но красивого цветка, известного своей нежной красотой, но отличной способностью к выживанию на каменистых скалах. Это ли не черты настоящей дворянки? Однако Валь знала, что зависть в таких вопросах — убийственная и глупая эмоция. Сейчас леди Катрана проявляла очень чуткое сочувствие, и надо было принимать это с благодарностью.

— Послушайте, — неожиданно для себя обратилась к ней Валь. Они остановились в коридоре у высокого окна. Гул дождя дребезжал в раме. — Может, вы хотели бы присоединиться к нашим урокам? Дети, говорят, лучше учатся в группах. И вам самой было бы легче, если бы я показала вам, как я преподаю. Вместе же было бы веселее?

Она приветливо улыбнулась, и Катрана сперва изумилась, а затем тоже обрадовалась:

— Я была бы счастлива, леди Моррва! У меня в городе так и не завелось друзей, и, признаться, мне так непросто наедине с… семьей. Изо дня в день.

— Я прекрасно понимаю, о чём вы, — Валь ободряюще сжала её руку. — Приезжайте к нам, когда захотите. Мы начинаем в девять. А потом мы могли бы обедать вместе.

«И я бы возвращалась с тобой в город, чтобы поискать каменщика».

— Это прекрасная мысль! Спасибо вам, леди Моррва! Право же, это так приятно!

Из вежливости Валь предупредила Глена, что у них теперь могут быть гости. Но всё равно через день тот был застигнут врасплох, всё ещё не одетый и разбитый, когда поутру на пороге показалась точёная красавица Катрана и её Хельга в розовом чепце.

Валь с усмешкой наблюдала за тем, как барон был сконфужен. Поэтому их первые занятия доставили ей мрачное удовольствие.

Сепхинор тоже вовлёкся в процесс. Он старательно разжевывал одни и те же примеры глуповатой Хельге, которая то и дело норовила сосать палец. Катрана, сидя рядом с девочкой, старалась изо всех сил объяснить на пальцах и яблоках принцип сложения, но в итоге Валь всё же решила для себя, что такие уроки будут больше тратой времени.

Хотя можно ли считать потраченным время, когда ты счастлив? Сепхинор терпеливо поучал юную леди, и ему, кажется, это было в радость. И так уютно было в детской теперь, когда за окном ливень, а внутри — два маленьких ума заняты напряжённой работой.

В итоге после совместного обеда (ради которого Глен поспешил привести себя в порядок) Валь попросила его забрать её из Брендама, если она не вернётся до восьми, и возница Хернсьюгов отвёз их с Катраной и Хельгой в город.

— Спасибо, — с облегчением говорила Катрана Вальпурге, когда они расставались у крыльца особняка. — Я думаю, мы сможем зайти к вам ещё в пятницу. Но так мне куда легче думать о том, как я буду её учить. Спасибо!

И Валь, обняв её напоследок, пообещала:

— Мне с тобой гораздо веселее, поэтому не стесняйся приезжать, когда захочешь.

Она отказалась от услуг возницы и решила сама пройтись под зонтом. Её кожаные сапожки ступали по брусчатке, а под ними, в щелях между камнями, струился непрерывный поток мутной воды.

Вальпурге редко удавалось гулять одной, потому что передвигаться без мужского сопровождения было нельзя, да и даже сейчас ей лучше было бродить неузнанной. Она хотела обратиться к лорду Татлифу Финнгеру на случай, если тот мог бы отыскать для неё каменщика. Но пока она шла по проспекту Штормов, ноги сами вынесли её в небольшой проулок к дому с красивым чёрным эркером. У него не было собственного садика, но он всё равно принадлежал знатной семье. Ступени крыльца начинались прямо на улице, и табличка «семья Кромор» тускло отсвечивала золотом.

«Наверное, он на работе», — подумала Валь, но взялась за тяжёлое кольцо и постучала в дверь. Эдакая дверь стоила, как целая крестьянская изба: старинная, с витражным окошком на уровне глаз и замысловатым кованым узором из множества змей.

Услышав внутри шаги, Валь сжалась и поняла, что не угадала.

Рудольф открыл ей, одетый без плаща, по-домашнему. Разве что не в кальсонах. Он мало изменился; его взгляд был всё так же отрешённо спокоен, волосы едва доходили до плеч и стали чуть реже. Но всё же он будто бы возмужал, сделавшись крепче, и наконец сравнялся ростом с Валь, более-менее догоняя внешний стандарт змеиного дворянства и лицом, и телом. Только россыпь серых веснушек на всём лице, свойственная его семейству, по-прежнему отделяла его от эталона.

— Какой приятный сюрприз, леди Моррва, — пробасил он и жестом пригласил её внутрь. — Хотя я совру, если скажу, что не ожидал.

— Ну, не зря же вы следователь, — рассмеялась было Валь, но Рудольф приложил палец к губам. И попросил вполголоса:

— Лучше потише. Отец болеет, он наверху пытается спать. Нет-нет, проходите, вы не помешаете, просто не так громко.

Он помог ей снять плащ и поставил её зонт сохнуть в холле, а затем привёл за собой в гостиную. Полумрак занавешенных парчой стен задумчиво переливался редкими лучами, что падали внутрь и струились пыльными потоками. Изразцовый камин выглядел мрачнее, чем в Девичьей башне, и вся отделка из красного дерева затемняла помещения, придавая им особый угрюмый аристократичный шарм. Нелюдимый лакей подал им чай и кекс, но, несмотря на радушие, в присутствии Рудольфа Валь опять чувствовала странное напряжение. Будто, как и раньше, могла сказать что-то не так.

— Надеюсь, у вас всё в порядке, — нарушил тягостное молчание баронет. Его глаза цвета тусклой охры смотрели прямо и неотрывно, чем у любого собеседника (и, без сомнения, подозреваемого) вызывали нервное покалывание в пальцах.

— Конечно, в порядке, — закивала Валь. — И у вас, я надеюсь, всё будет хорошо, и ваш отец поправится.

— Напрасно надеетесь. Он потерял и разум, и память, и жив только формально, — без трагизма, но довольно открыто пояснил Рудольф. — Я уже давно взял все его дела на себя. Если не считать змеятника Летнего замка.

— Я очень вам сочувствую, сэр Рудольф, и поэтому примите мои соболезнования. Я не знала барона Роберта, но всё общество очень уважает его и как змееведа, и как городского деятеля.

Рудольф медленно провёл взглядом по её рукам, затем по кексу, и вновь уставился на неё. Он хотел что-то сказать, но обернулся на цокот когтей. В гостиную выбрался сонный щенок колли: складный, рыжий, с белым воротником. Обычно змеиные дворяне не держали подобных животных, поскольку они, очевидно, не уживались с аспидами и гадюками. Но в доме у Кроморов даже не было террариума.

А колли, пожалуй, были одной из немногих пород собак, что вообще выживали на острове. В их длинной шерсти запутывались клыки даже матёрых змей.

Щенок неуверенно помахал хвостом и подошёл ближе. Но затем с ленивым вздохом лёг на паркет и положил на него голову, глядя на хозяина.

— Не знала, что ты любишь собак, — хмыкнула Валь. Она была к лохматым равнодушна.

— Скорее, я не люблю змей, — покачал головой Рудольф. — Золотце не может даже погулять нормально, пока не вырастет и не обрастёт жёстким волосом.

— Ты взял её у фермеров?

— Нет, у заводчиков. Самая крупная породная линия. Ну и самая экстерьерно правильная. Не хотел получить у крестьян какую-нибудь бескровную помесь.

Светская беседа вновь заходила в тупик. Рудольф был для них, кажется, просто не создан. Поэтому Валь прочистила горло и проговорила:

— Этот недавний скандал в Амаранте… я хотела сказать, что извиняюсь за мужа. Я не знаю, что произошло, но мне очень неудобно за эту сцену. И, зная его и вас, я не сомневаюсь, что это он, выпивши, сказанул нечто лишнее.

— Я не принимаю твоих извинений, — отрезал Рудольф. Он перешёл на ты незаметно, но очень органично. Вальпурге он всегда казался старшим поколением, хотя родился лишь на шесть лет раньше, и оттого она даже не заметила разницы. Хотя обычно была к этому строга. — Я ожидал, что ты придёшь пытаться исправить его репутацию, но это невозможно, Валь. Он никогда не делает это сам. И весь город прекрасно знает, что ты и он — совершенно отдельные повести. Если кто и готов вести дела с Моррва, то только потому, что у них ты. И только для тебя их ещё принимают, как равных. Не питай иллюзий, что кто-то всерьёз видит в Глене барона, как в Келде или в Татлифе.

Валь подняла на него мрачный взгляд. И спросила:

— Я могу узнать, в чём была причина ссоры?

— Не можешь. То, что ляпнул лорд Моррва, было отвратительно, и я был не единственным, кто пожелал поставить его на место. Но я тебе такое не повторил бы никогда, будь я даже меньше джентльменом, чем портовый доходяга.

Она знала, что у Глена слишком длинный язык, но, на самом деле, даже представить себе не могла, что же он такое высказал. Она сохраняла молчание, а Рудольф продолжал напряжённо:

— Я просто хочу, чтобы ты имела в виду, что не должна ждать от него ничего хорошего. И мне жаль, что он твой муж. Я знаю, что у вас трудности с деньгами, и знаю, что они всегда будут, потому что это Глен.

— Но ты мог бы поддержать наш честный труд, — ввернула Валь. — Если действительно хочешь помочь, закажи у нас статую или надгробие.

— Никогда, — вспыхнул Рудольф и поднялся на ноги. — Когда мой отец помрёт, я похороню его на Люпиновом кладбище. Я ни гроша не принесу Моррва. Тебе принёс бы, но не им. И не ему. Ни за что.

— Что ты такое говоришь! — ахнула Валь. После таких слов она должна была бы встать и уйти, но что-то удерживало её на месте. Она знала, что Рудольф грубоват, но всё же лишён всякой подлости.

— Ты всё делаешь верно, пытаясь поправить их дела. Однако пока хоть что-то зависит от Моррва, у тебя ничерта не будет получаться, Валь. Ты просто тащишь их на себе. Но так не должно быть. И я готов помочь, но только тебе одной.

— Мне не нужны подарки от человека, который враждебен к моей семье, — отвернулась Валь. И отпила ещё чаю.

— Я предлагаю не подарок, а работу, — лаконично изрёк Рудольф. Они встретилась взглядами, и ей вновь стало не по себе.

— Работа? У тебя? Проще уж самой броситься на скалы, чем ждать, пока меня скинет сам Глен после таких известий.

— Не у меня, — мотнул головой баронет. — Ты получишь приглашение от следственной службы. И будешь трудоустроена как штатный змеевед. Мало кто так осведомлён о них, как Видиры. И сейчас мне это действительно нужно.

— Так тебе или следственной службе?

— Мне, потому что я только тебе доверил бы определять вид змей, от которых наступила та или иная смерть. Но для функций следственной службы и под её эгидой. Жалованье — пять сотен в месяц, три полных дня в неделю: понедельник, среда и пятница.

«Пять сотен!» — воскликнула про себя Валь, но условия ей всё равно не нравились.

— Я по утрам должна быть дома с сыном. Я его учу. А ещё я секретарь в городском собрании.

–…которое проводится в первый четверг месяца. Не пересекается, как видишь. А что касается остального, то… Тебе будет хватать средств, чтобы не горбатиться в мертвятнике Моррва, ты же прекрасно это понимаешь. И твой сын, как я слышал, весьма сознательный малый, который может и без тебя посидеть с книжками. На худой конец, отец у него тоже есть.

Валь уткнулась носом в чашку, не желая отвечать. Но Рудольф подошёл ближе, и ей пришлось вновь посмотреть в его запорошенное веснушками лицо.

— Мне не очень нравится эта профессия, — призналась она. — Опять мертвецы. И Глен точно поймёт, что ты приложил к этому руку. Потому что для такой должности нужно больше познаний, чем пласт теории и опыт разведения.

— Я разберусь, как это организовать. Посадим тебя в картотеку помощником, но три дня в неделю я буду знать, что ты присутствуешь, и при необходимости вызывать в криминальный морг на нижний этаж. Я свяжусь с лордом Луазой; он, как председатель городского собрания, тебя порекомендует к нам. Даже Глену будет ясно, что ты сидишь за бумажками, тогда как я явно где-то в другом департаменте. А насчёт квалификации — не принижай себя, Валь, я не знаю никого лучше по змеиному вопросу в этом городе.

— Но пять сотен…

— Ты будешь получать их на свой личный счёт. И поэтому ему озвучишь любую сумму, которую пожелаешь.

— Врать?

— Конечно, — хмыкнул Рудольф. Валь вскинулась, но затем снова опала, понимая, что не может отказаться. Правда, почему-то и соглашаться не хочет. Будто пресловутая гленова интуиция играет, говоря ей, что это плохое предложение.

Но пятьсот иров в месяц! Это и праздник Долгой Ночи, и новый каменщик, и экипаж с крышей, и сладости с чаем! Как же она хотела крендель, или печенье с шоколадной крошкой, или торт с клубникой! Или… или малиновое пирожное.

Она склонила голову к плечу, а затем посмотрела на баронета покорно. И возразила уже чисто для виду:

— Я невероятно утомлюсь искать себе попутчиков каждый раз, когда мне надо будет ехать на работу.

— А тут у меня есть специальная вещица, чтобы с этим управиться.

Рудольф отошёл к комоду и взял с серебряного блюда стальную пластину, через которую продевались ремни конской уздечки, чтобы она защищала морду лошади от лба до носа. Вся пластина была закрашена чёрно-белой полоской. Подобные знаки носили на себе все причастные к следственному делу.

— Вешаешь такое на своего скакуна и пожалуйста — ты при исполнении. Светские законы этики тут уступают. Лошадь я тебе тоже дам и дамское седло: мама не ездит с тех пор, как отец заболел. Так что можешь отсюда ускакать уже криминалисткой. Заодно посмотришь, как быстро Глен вообще обнаружит нового коня у себя под носом.

Валь хмыкнула было, но затем отметила вдумчиво:

— Лошадиная сила очень нужна на кладбище.

— Нет, я запрещаю! Это хрупкий городской скакун для гонцов. Только для служебных нужд. Поняла?

— Поняла, — протяжно вздохнула она. — Такие кони ведь стоят целое состояние?

— Я лучше заплачу дорого, чем позволю себе или своим домочадцам трястись на какой-нибудь беспородной кашлатке.

— Я буду его беречь!

Они пожали руки, и, к счастью, Рудольф не стал пытаться поцеловать её пальцы. Меньше всего ей хотелось думать, что он всё ещё влюблён.

Голубок оказался идеальным дамским конём. Тёмный, караковый, как точёная базальтовая фигурка, он тонко чувствовал наездницу и длинный хлыст, которым та пользовалась, поскольку сидела на нём боком. В какой-то момент шум дождя так вдохновил Валь, что она разогнала Голубка, и тот помчался как ветер, по улицам, меж можжевеловых изгородей и каменистых арок. Он взлетал вверх по крутым изогнутым переулкам и падал вниз через перекрёстки и маленькие дворики с питьевыми фонтанами. С ним не надо было ждать, когда посторонятся тененсы! Он оббегал их сам, и бег его был быстрее стрекозиных крыльев.

Сколько она уже не сидела в седле! С самого детства, наверное, когда ещё отец учил её править лошадью. Она уже и забыла это чувство полёта, этот сдавленный восторг в горле, этот рвущийся наружу заливистый смех. Аромат мокрых листьев, запахи колышущегося верескового моря, отдалённый грохот волн о волнорезы. И галоп!

Теперь это её конь, только её!

Правда, единственный, с кем она разделила бы своё счастье, кого посадила бы сейчас Голубку на холку, — то был Сепхинор. Он один мог сделать момент радости ещё ярче, ещё полнее. «Я тоже буду его учить ездить верхом!» — думала она и гнала всё быстрее и быстрее, обгоняя медленные воловьи обозы и тележки с тарпанами, не замечая дождь и склоняясь к крутой шее Голубка.