Выйти из поезда

Ирина Самохина

Перед Вами – пронзительная история женщины, балансирующей на краю жизни и смерти, потери себя или же обретении. Поиск ответов на непростые вопросы заставляет отправиться в опасное путешествие за грани реальности. Вся хрупкость и тяжесть этого мира, переплетаясь, очерчивают суровый лик человеческих судеб.А теперь замрите. И почувствуйте: жизнь – это не то, что будет. Жизнь – это сейчас.

Часть 2. Точка отсчета

Глава 1

В маленькой уютной квартирке играет джаз: так ровно и сексуально льется звук, устремляясь прямо под кожу. Уже вечер, на улице горят фонари, и как же этим фонарям идет начало осени. Некоторое время я продолжаю лежать на своем любимом клетчатом диване, рассматривая комнату, окно, свои ноги в пушистых гольфах. Какой приятный и реалистичный сон… Хлопнула входная дверь, Рауль вошел в комнату с целой кипой бумаг с работы и очень удивился, что я сплю.

— Ты что, заболела?

После затянувшейся паузы мой голос показался мне очень глухим:

— Нет.

Видимо, таким же неестественным показался мой голос и Раулю.

— Точно всё нормально?

Язык присох к горлу, я просто кивнула.

— Ок, тогда я в ванную и будем ужинать. — Рауль нежно поцеловал меня в кончик носа.

Как только он вышел, я вскочила и начала в буквальном смысле слова метаться по комнате. Сердце стучало так, что казалось, его можно было услышать на улице. На столе уже стояли наши любимые тарелки, которые мы привезли из путешествия по Тоскане. На полу возле дивана лежали любимые сборники стихов. За стенкой шипел старый душ. Это мой персональный рай?!

Мой взгляд остановился на светловолосой девушке с длинными волосами, красиво накрашенной, очень стройной. Ну такой хорошенькой, что я даже сначала не сообразила, что смотрю в зеркало. Да это же я! Но другая. Прежняя я.

Я постучала в ванную к Раулю и, перекрикивая шум воды, насколько это было возможно, постаралась придать голосу естественности:

— Слушай, я и правда неважно себя чувствую. Голова болит. Пойду посплю. Ешь без меня, хорошо?

Не включая свет, я влетела в спальню, нырнула под одеяло. Меня всю трясло. Я сошла с ума. Ну конечно! Это всё объясняет. Мысли, как бешеные мухи, носились в моей голове. Рауль заглянул в спальню:

— Очень плохо? Может, к врачу? Что тебя беспокоит?

«Может, то, что я умерла», — мелькнула, вырвавшись из недр моего подсознания, чудовищная мысль.

— Нет, всё нормально, я просто отосплюсь.

Что я здесь делаю?! Что?!

Мне нужно успокоиться, чтобы вспомнить, чтобы понять…

Я была нам том мосту, я чувствую, как сердце подступает к горлу, как стремительно я лечу, и притяжение тянет мое тело вниз. Я не помню боли. Я ее не помню, потому что… я не упала!

И я вспомнила! Четко и ярко. Как будто в моей голове кто-то включил проектор и каким-то единым потоком загрузил в мой разгоряченный мозг всё, что произошло.

* * *

Я знала, что через долю секунды врежусь в журчащий поток подо мной… Неестественно сильный порыв ветра резко подхватил меня снизу и начал поднимать вверх, вырывая мое тело у земного притяжения. Я снова сижу на мосту, а напротив моего лица на ржавой ограде сидит птица. Я не разбираюсь в видах птиц, но я уверена, что таких пернатых не существует. Она похожа на белого голубя, и даже клюв белый. Только глаза голубые и похожи на человеческие. Птица смотрит своими необычайными глазами на меня в упор, и я начинаю слышать голос внутри себя. И это не мой голос.

— Это то, чего ты действительно хочешь, девочка?

Мне не найти ответа, я просто смотрю и не могу выдавить ни слова. И вдруг обжигающие слезы хлынули по моим щекам, я рыдаю, я кричу, я говорю, говорю, говорю! Да, я жалуюсь этой неведомой птице, размазывая слезы по лицу, по обветренным губам. Я залпом выплевываю из себя всю горечь, боль, обиду, как наглотавшийся воды человек. Птица смотрит на меня, и мне кажется, что ее глаза, переливаясь, меняют цвет, и… она тоже плачет! Ее крылья стали такими большими, она обнимает меня этими гигантскими белыми опахалами, закрывая меня полностью. Какое облегчение! Мне становится легче, и скоро уже совсем спокойно и светло у меня на душе. Я радуюсь, сама не понимая чему. Это чистое счастье! Как в детстве! Я чувствую себя ребёнком. Мне впервые за очень долгие годы так спокойно и благостно. Внутри меня так чисто и светло, будто там прибрались и вымели оттуда весть сор. По венам течет не кровь, а абсолютное счастье! Не отпускай меня, белое создание, только не отпускай! В моей голове звучит ее голос: «Я понимаю тебя, я жалею тебя, я желаю тебе только добра, я люблю тебя. Прости меня, Эмма. Я забираю сейчас всю твою боль. Моя любовь к тебе безгранична. Позволь помочь тебе».

— Кто ты?

— Это не имеет значения. Думай так, как тебе больше нравится. Ты не принимаешь больше свою жизнь. Но нельзя отказываться от этого дара.

— Может, для кого-то это и дар, но моя жизнь — слишком тяжкий груз.

Говоря это, я, по правде, уже начинаю сомневаться в своих словах. Я просто больше не чувствую той обреченности.

— А если я скажу тебе, что твоя судьба счастливее миллионов судеб? А если я скажу тебе, что мы властны над своей судьбой в возможности понять ее? Если скажу, что, только поняв и приняв свою судьбу — и только тогда, — мы обретаем себя?

— Я хочу всё поменять!

— И как же?

— Если бы я могла вернуться назад и исправить всё.

— Что же ты хочешь исправить?

Я чувствовала себя самым что ни на есть ребенком в этом разговоре.

— Я бы хотела… вернуться в то время, когда я не болела, и предупредить свою болезнь!

Птица помолчала. Когда я вновь ее услышала, мне показалось, что ее голос звучит разочаровано.

— Ты ЭТОГО хочешь? Думаешь, это точка отсчета?

— Конечно, это сбой, с которого моя жизнь пошла под откос.

— Из-за этого ты не смогла быть счастливой?

— Естественно!

— Раз естественно… хорошо, пусть так и будет. Только пообещай мне кое-что, моя девочка.

— Что?

Голос внутри меня опять притих…

— Запомнить свой нынешний свет внутри. И не забывать это чувство. Только оно имеет значение. Это истина.

Я посмотрела в глаза птице — сколько тепла и любви! Крылья стали уменьшаться, а глаза расти и расти. Их свет начал слепить меня, слезы счастья и любви ко всему вокруг застилали мои глаза. Мне захотелось спать. И сон настиг меня, такой сладкий, такой нежный, такой прекрасный.

* * *

Утром я проснулась в своей любимой постели, в своей любимой квартирке, на кухне что-то готовил мой любимый человек. Я робко вышла к нему, уже отвыкшая от Рауля за полтора года разлуки. Не просто той разлуки, когда он уехал и возвратился, а за полтора года другой жизни, где он предал и не вернулся. Рауль этого не знал, конечно, и поэтому притянул к себе и поцеловал. Я пыталась спрятать слезы, которые, скорее всего, были слезами долгожданного счастья. Рауль подозрительно посмотрел на меня:

— Ты какая-то не такая, что-то происходит?

— Нет-нет! — я почти прокричала это. — Просто еще легкое недомогание.

— Сходи к врачу!

Это безобидные слова разом разожгли во мне костер крайнего беспокойства и страха. Я вспомнила, ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ. Мне нужно успеть всё поменять! Чтобы стать счастливой. Это ТОЧКА ОТСЧЕТА. С нее началось мое несчастье, в ней оно и должно закончиться.

Сейчас начало сентября, четыре месяца до того дня, когда я узнала, каковы масштабы моего нездоровья. Надо торопиться!

— Почему ты не собираешься на работу? Не пойдешь сегодня?

Вопрос Рауля вырвал меня из нахлынувших мыслей. Я ответила ему, что хочу отлежаться и всё такое.

После того как он ушел, я молниеносно бросилась собираться. Моя жизнь теперь зависела от каждой минуты! Через десять минут я уже бежала по дождливому утру сентября в больницу. Я знала, что нужно делать и какие анализы сдавать, к какому врачу записаться и даже что он мне скажет. Через несколько дней, когда обследования будут у него на руках, врач пригласит меня… Ну а пока надо решить, чем скрасить это томительное ожидание. Решено, сегодня предложу Раулю отправиться в мой любимый кемпинг-лагерь, мне так хочется опять там побывать вдвоем. Я представила, как мы остановимся около озера, будем гулять в горах, любить… Совершенно внезапно какой-то зудящий отзвук, где-то в самом потайном уголке сознания запустил знакомое чувство. Словно маленькая «чернильная» точка проступила на душе. Точка отстраненности. Отстраненности от чувства счастья и чувства жизни. Я будто на долю секунды опять потеряла фокус. Только на секунду. И капля черноты, быстро появившись, так же быстро исчезла. Мне опять стало тепло и хорошо внутри. Я смогу, всё смогу!

* * *

Если и стоит в моей жизни цепляться за место, то это место — малоизвестный кемпинг на берегу озера у подножия холма, гряда которых щедро обрамляет подъезды к нашему городу. Бывает, в жизни человека случается взаимная любовь не только с другим живым существом, но и с местом. Его называют местом силы, и я знаю, что, проходя по этим тропам, заглядывая в кристальную гладь озера, я становлюсь чище, больше, счастливее. Я принимаю себя, и эта местность принимает меня. Такое идеальное слияние и единение. Каждый вдох здесь значим, каждый шаг в радость. Я защищена. Этот холм — мой оберег, этот лес — мои мысли, озеро — моя душа.

Рауль никогда не понимал моей любви к этой «глуши». Более того, мне всегда казалось, что если здесь проявлялось самое максимальное присутствие в моей жизни меня, то обратно пропорционально в этой же самой точке происходило максимальное отсутствие в ней Рауля. Но на такие несовпадения мы, возможно, справедливо закрываем глаза. Это же настоящая нелепица — волноваться и негодовать из-за этого. Мы разные люди и не обязаны во всем быть схожими. Никто не говорит про слияние душ, так как про это доподлинно неизвестно. В этой жизни, об этой жизни вообще никто ничего не знает. Утверждено лишь, что мы рано или поздно перестанем существовать. Но и это не точно.

Я еще сторонюсь Рауля и в то же время дико хочу, чтобы всё было, как раньше: свободно обнимать его, смеяться, любить. Но что-то пока не позволяет мне отпустить себя в это уже знакомое мне плаванье. Вероятно, это как у семей, пытающихся наладить свои отношения после измен и расставаний. Я стала молчаливой. Я отчаянно пытаюсь сделать всё, чтобы он не заметил моей несхожести с собой вчерашней. Замаскироваться. Но чем больше я притворяюсь, тем отчетливее мне кажется, что я делаю это из рук вон плохо. Новая я просто какой-то узурпатор своего тела. Это меня пугает и тревожит. Поэтому я мчала и гнала нас сюда, в мое место силы, с какой-то остервенелой скоростью. В дороге я опять с ужасом ощутила эту чернильную точку отстраненности от жизни и счастья. Теперь это уже пятнышко. Я стряхнула его, ведь мы приехали в мою тихую гавань, наконец-то мне будет хорошо.

Сколько раз я хотела — нет, это слишком слабое слово, — сколько раз вымаливала снова оказаться рядом со своим любимым человеком, прижаться к нему, вдыхать его запах, просто ловить его взгляд и улыбаться в ответ. И вот сейчас, в эту конкретную минуту, сидя в шезлонге, я смотрю, как Рауль готовит барбекю. Его янтарные глаза, отражающие солнечные лучи, наполнены золотом. Почему я не знаю, что мне делать? Я то целую его, то хочу убежать.

Рано утром я вышла на воздух. Природа пробуждалась, было еще прохладно, и легкая дымка стояла над озером. И впервые я сказала это вслух: «СПАСИБО». Мой голос, какой-то глухой и странный, вспорол тишину рассветного края. Какие это благостные слезы очищения! Я плакала и испытывала невероятную радость. Моя душа была жива и говорила со мной. Я каждой клеткой своего тела чувствовала эту жизнь. Движение жизни! Через весь позвоночник проходило чувство абсолютного счастья. Мои глаза широко открыты и впервые так ясно видят все вокруг.

Вернувшись в трейлер, я готовила завтрак. Рауль еще спал. Внезапно я почувствовала, как что-то поменялось, внутри предательски начало расползаться чернильное грязное пятно отчужденности. Чувство счастья и чувство жизни опять утеряны! Только потом я пойму, что человек так устроен, что он нигде не счастлив, если несчастлив наедине с самим собой.

Весь уикенд я словно качалась на качелях, стараясь удержать прекрасное состояние. Но к концу выходных я поняла: я беспокоюсь из-за того, что знаю, что больна, из-за того, что ждет впереди, из-за наших чувств с Раулем, и самое неприятное — беспокоюсь непонятно из-за чего. Просто отключаюсь от этого невероятного чуда, произошедшего со мной, и от чувства благодарности. Теряю чувство жизни здесь и сейчас.

Обратную дорогу домой я притворяюсь, что сплю.

* * *

Врач говорит успокаивающе и даже оптимистично (это что-то новенькое): «Вы успели вовремя». Сообщая новость Раулю, стараюсь сделать это максимально непринуждённо и комфортно для него. Благо, опыт у меня есть, не первый раз я подбираю эти слова. Он шокирован — утешаю его.

Позвольте мне избежать описаний всего того, что происходило далее: госпитальных коридоров, пахнущих больничной едой и антисептиком; полет в мир наркозного не забытья, чьих-то слез (не моих), глупостей (которые любят говорить окружающие, пытаясь сказать что-то в ответ на мой диагноз); ну и, конечно, чувство невероятнейшего напряжения, которое обостряет все эмоции, обнажает все ранки и страхи. Ведь не об этом я хочу рассказывать вам.

Знаете, мне кажется, за всю историю своего недуга я приобрела шестое чувство — умение чувствовать людей. Я вскрываю их мысли и резко удаляю из своей жизни «так себе друзей» и «так себе знакомых». Я снова закрываюсь, но называю это работой над ближним кругом; как старатель, я вымываю «золото» из комьев грязи. Дружба — это редкая и ценная порода, а еще это совпадение темпов. Как и в любви, люди должны идти схожими дорогами и с равной скоростью, иначе всё уйдет в никуда. Эта схема позволяет устранить потаенные мысли и темную недосказанность. Да, с дружбой непросто. Доверять — сложно, жить интересами кого-то — сложно, закрывать глаза на недостатки — тоже сложно. Поэтому я успокаиваю себя: одной мне будет легче пройти этот путь.

Что касается моего пути, временами я замечаю, что иду той же дорогой, что и раньше. Однако можно ли выйти из леса, если все время идти по одному и тому же маршруту?

Но не во всем я «сложная». Для Рауля я другая. Я не позволяю себе «расслабиться» при нем, не превращаюсь в жалеющую себя, зареванную, скучную, непривлекательную и сдавшуюся. Для него я стараюсь по-прежнему цвести. Но долго ли сорняк может притворяться розой? Но тогда и этого мне было не дано понять.

Мягкой поступью близится Новый год. Вокруг всё мерцает, искрится, манит огоньками. Несмотря на промозглую и ветреную погоду, в городе по-рождественски тепло. Люди наводнили торговые центры; перепрыгивая лужи слякоти, все бегут за подарками, глазеют на богато оформленные витрины. Роскошные елки украшают площади и магазины. Мне кажется, что в каждом доме пахнет свежеиспеченным печеньем и какао. Я вживляю в себя новогоднюю радость, я хочу «включиться» в этот мир счастливых людей.

Упросила Рауля купить в этом году большую ель; включила рождественские баллады; зажгла свечи — мне хочется, чтобы мы нарядили эту елку в идеальной атмосфере. Правильно расставленные акценты — это сама суть. Я очень стараюсь создать и запомнить эту магию.

Рауль приходит домой немного уставший. Я чувствую, его не сильно привлекла мысль создавать новогодний уют.

— Может, ты сама нарядишь? Я все равно в этом не разбираюсь, и будет некрасиво.

— Уверена, будут красиво, да и что тут можно сделать неправильно? — не сдаюсь я.

Он вяло приступает к украшательству, минут пять молча механически развешивает эти несчастные игрушки. Я пытаюсь что-то говорить, шутить. Я красиво оделась и, несмотря на послеоперационную боль и постлучевую слабость, пытаюсь быть веселой и привлекательной.

— Слушай, доделай, пожалуйста, тут сама. Хочется просто поваляться.

— Конечно, отдыхай! — Я выжимаю из себя лучшую из своих «искренних» улыбок.

Откуда ему знать… для него, это просто какое-то глупое занятие… для меня же после той долгой и страшной дороги к нему, к любви, к счастью — это как обломок, за который цепляется человек, оказавшийся в бурном океане после крушения. Как далекий город, к которому из последних сил шел заблудившийся путник. Это не просто мечта, а идея, возведенная до культа. Идея, что всё должно быть идеально. Я начищаю и полирую нас до блеска. Я борюсь за каждый полученный в дар день, боясь потерять вкус жизни. Я почему-то смутно понимаю, чтó должна делать, но что-то должна точно. Мой вывод прост: начав жизнь с чистого листа, сделать ее идеальной.

Рауль смотрит спортивную передачу по телевизору, а я устраиваюсь рядом, кладу голову ему на плечо. Новогодняя елка вся искрится и мерцает, отбрасывая поистине волшебные тени по всей комнате. Несмотря на шум телевизора, мне кажется, что в квартире застыла тишина. В «моем фильме» отключили звук, я могу только наблюдать. Я смотрю на нас со стороны, и это очень красивая картинка. Всё так, как я себе представляла. Но я не могу расслабиться, во мне растет темное пятно, не дающее ощутить эту жизнь на сто процентов. Я теряю этот вкус. Изнутри словно что-то зудит, как комар, не дающий уснуть. Я понимаю, что опять не просто не чувствую движения жизни, я не ощущаю счастья. От этой мысли меня бросает в жар и становится тяжело дышать. Я ненормальная, чертова ненормальная! Как можно быть такой, после такого невероятного шанса, который был предоставлен. Я начинаю впадать в тихую панику. Я стыжусь своих мыслей, но это не главное… Главное другое — я БОЮСЬ, что всё это отнимут так же легко, как и дали, из-за моей неблагодарности и, очевидно, моей ненормальности. Мне хочется биться головой об стену, пока я не выбью эту черноту из своей души, я на грани отчаянья!

— Милая, ты не принесешь кофе?

— Конечно, дорогой. — Я улыбаюсь и иду варить его любимый кофе.

«Всё в порядке, радуйся! Радуйся же, радуйся!»

* * *

Дни сменяют друг друга… Эта аксиома даже пугает: что бы ни было, где бы ни было, с кем бы ни было — новый день придет, а за ним еще один, и еще. Для уснувшего в сладчайшей неге, для не спавшего в жуткой боли этот принцип един. Наше время вечно, сменяемся только мы; падают старые декорации и возводятся новые. Всё несется со стремительной скоростью, разбиваясь об этого незыблемого гиганта — время.

Дни сменяют друг друга… Они перенесли меня уже так далеко от моей «точки отсчета». И я не очень уверена в том, что это перемещение было в верную сторону. Ощущение «неправильности» преследует меня постоянно. Моя «маленькая чернильная точка» расплылась так обширно, что уже больше чем на половину захватила власть надо мной. Я незаметно уже подобралась к лету. Сами собой сменились новогодние декорации, пасхальные, весенние. Мне кажется, что я опять наблюдала всё это из окна едущего без моего контроля поезда. Всё проплывало мимо меня… Я молчаливый наблюдатель своей истории. Самое кошмарное в этом то, что, возможно, я единственная на этой земле (кстати, очень интересно, единственная ли?!), получившая второй шанс прожить жизнь заново, исправить свои ошибки, и, черт побери, я опять еду по той же эмоциональной колее!

Физически же я стараюсь каждый день делать что-то новое, проводить время активно. Я как бешеная, не сижу на месте — просто боюсь, что всё могу потерять, уж я-то знаю, как быстро мир может перевернуться. Мы ходим на концерты, в театры, на спортивные соревнования. Я посещаю живопись, лепку, мастер-классы по кулинарии и прочие занятия. Ни одна премьера не обходит меня стороной. Я уже купила билеты и спланировала до мелочей наше летнее путешествие. О, это многообещающий амбициозный вояж на один из самых живописных и прославленных курортов.

Что дает мне вечная «занятость»? Во-первых, я наполняю свою жизнь событиями, я коллекционер впечатлений; это важно для меня в случае, если моя жизнь опять пойдет под откос и болезнь вернётся. Во-вторых, в постоянном движении я хоть как-то забываюсь, прекращаю чувствовать тягостную тревогу и страх. В-третьих, иногда мне кажется, что я начинаю чувствовать жизнь, только увлекшись чем-то, пусть и ненадолго, я будто на минуту высовываю голову из окна своего вагона и дышу!

Про тягостную тревогу и страх: да, эта чернота уже прилично разлилась по моей душе, она гасит и давит меня. Побороть ее я, увы, не в силах.

Изменилась ли я? И да, и нет. Я просто человек, знающий больше, чем должна. Переживший больше, чем должна. Да что там — переживший саму себя! Но мир, лишенный иллюзий, — это страшный мир. Для счастья человеку непременно нужны мечты и даже обязательно иллюзии. Нужна некая «терра инкогнита», чтобы заполнить ее своими надеждами и фантазиями. Но все же одна иллюзия у меня сохранилась — иллюзия, что я знаю, для кого мне жить.

Рауль рядом. Но мне кажется, что ментально он дальше, чем когда мы начинали. Мне нравится полагаться на слово «кажется», так проще закрывать глаза.

Предзакатный теплый вечер. Мы с друзьями отдыхаем в городском парке. Какая ирония, теперь я сама часть тех псевдосчастливых людей под нежными акварельными лепестками сакур.

— Ребят, Эмма, Рауль, а вот о чем вы мечтаете? — неожиданно спросила наша приятельница Лили, которая с усердием молодого журналиста писала какую-то статью для женского интернет-портала.

— Ну… я мечтаю быть счастливой!

— Нет, так не пойдет, Эмма. Ответь серьезно! — смеется Лили.

— Ты думаешь, это не серьезно?

— Это общие слова, а что для тебя счастье тогда?

— Я хочу каждый свой день проживать, а не существовать. Я хочу быть здоровой. Я хочу любить и быть любимой. — Я немного смущаюсь, говоря всё это. На последних словах я лукаво смотрю на Рауля.

Мне показалось, что Рауль как-то дернулся. Мне показалось, мне показалось…

— Ну а ты, Рауль? Давай-давай, выкладывай!

— Слушайте, ну это детский разговор. Ну хорошо, хорошо, я мечтаю… — Я знаю Рауля, он не особо склонен к таким сентиментальным штукам. — Я мечтаю достигнуть чего-то большего и значимого в жизни, стать кем-то, понимаете?

— А что, если бы тебе дали возможность начать жизнь заново, ты что-нибудь бы изменил? — не унималась Лили. От ее вопроса легкий холодок побежал по спине.

— Вот у тебя вопросы!

— Да-да, мы не ищем легких путей!

— Наверное, я бы уехал учиться в другую страну, там по моей специальности больше возможностей.

Я была удивлена его ответом, никогда он не делился такой мыслью со мной.

— Подожди, но тогда бы мы с тобой не познакомились? — Я нарочито хмурю брови, чтобы никто не разгадал моей настоящей степени тревоги.

Я вижу, как он нервно повел головой. Сердце мое сжалось. Это предчувствие, которое скоро превратится в послевкусье.

— Эм, крошка, ну я просто так сказал, не цепляйся к словам! И вообще, странный это разговор какой-то. Пойдемте мяч покидаем.

Всю игру, пока они играют, я смотрю только на него. Я стараюсь вглядеться в каждый его жест. Я ищу доказательства, только сама не знаю чего. Его «нелюбви» ко мне или моего излюбленного «мне показалось». Моя последняя иллюзия — мой последний оплот веры в счастливое будущее, не покидай меня! О, я согласна жить в этой выдуманной сказке, ибо лучшей жизни я не ведаю.

* * *

«Ладно, ладно, ты просто паникуешь, — говорю я своему отражению. — У него просто много работы и, возможно, какие-нибудь сложности».

Я поправляю изящное, персикового оттенка, платье. Сегодня я превзошла себя. Отчего же на душе так тревожно?

Рауль последние месяцы всё чаще задерживается на работе, всё реже со мной общается. Какая же унизительная черта — ревность, этакая смесь страха и жуткой неуверенности в себе, припудренная приличной порцией паники. Почему в женщине так унизительно пробивается это чувство? То ли дело в мужчинах! Сразу вспоминаются Оттело, Хитклиф и другие широкоплечие, дышащие жаром герои. «Или будь совсем моею, или я тебя убью!» Но в женщинах… нет — всё происходит как-то трусливо, унизительно и рабски. Женщины ревнуют даже ненужных им мужчин, не своих мужчин и даже не мужчин вовсе, а, к примеру, подруг. Но когда дело касается реально любимого человека, просыпается и в нас дикий зверь, но не лев, а какой-тот шакаленок. И этот шакаленок готов на всё, чтобы удержать свое. Готов вынюхивать, выслеживать, но больше всего боится правды и действий. И ищет истины, и бежит от нее одновременно. Женская глупость базируется на мысли, что без мужчины ты и не женщина вовсе, а лишь какая-то ее половина, и то не самая лучшая. Чрезмерные ожидания — чрезмерные разочарования. В моем случае я поставила на кон всё. Ожидание — самый худший враг, и притом враг чрезвычайно хитрый. Вроде ты плохого ничего не делаешь, а просто ждешь чего-то или кого-то. Но, поверьте, совершенно незаметно этот враг стирает настоящее, крадет у тебя вкус жизни, ты перестаешь ощущать ее движение. Ты больше не живешь, а просто существуешь. Становишься молчаливым пассажиром, просто пассивным наблюдателем своего пути.

Спустя два часа — да, ровно два — я начала звонить Раулю. Его телефон не отвечал, а точнее, не отвечал его хозяин, и по какой причине — было самое мучительное для меня. По прошествии трех часов во мне начала вскипать ярость. Ужин остыл. Свечи глупо высились на накрытом столе, так и не охваченные романтическим пламенем. Спустя четыре часа, в районе полуночи, звякнул оборот замка. Рауль, как кот, крадучись на мягких лапах, тихо зашел в темную квартиру. Но я ждала его. В эту ночь мы сильно поругались, впервые с момента… моего возвращения. Он всё повторял фразу, которая жутко меня раздражала.

— Ну что ты хочешь от меня?!

Я не знаю, чего я от него хотела, но догадывалась, что стремилась достигнуть счастья посредством него. А еще я хотела удержать его, но в этом я побоялась признаться самой себе. А еще я его любила.

Спали мы в разных комнатах, изможденные ссорой, которая, как гроза, бушевала несколько часов.

С той ночи мы вступили в новую фазу наших отношений — финальную.

* * *

— Рауль, поговори со мной, пожалуйста!

Наш разговор состоялся примерно спустя три недели после той большой ночной ссоры. Мы гуляли вечером по набережной, был необычайно теплый, даже жаркий вечер. Его поздние возвращения, уединение с телефоном в ванной и какой-то скованный и безучастный тон общения со мной уже не просто «казались», а яркой кнопкой «ALARM» светились в моей голове и сопровождались оглушительной сиреной моего подсознания.

— Эмма, детка, что ты опять начинаешь?

— Послушай, я… я люблю тебя, но я не слепая. Что-то происходит между нами, всё изменилось.

— Ты опять пытаешься испортить вечер, Эм!

— Окей, ладно! Ты опять не можешь набраться смелости…

— Что значит опять?!

Надо быть осторожнее.

— Рауль, ты причиняешь мне боль. Скажи, что всё у нас хорошо, и мы больше никогда не вернемся к этому разговору. — Я трусливо иду на попятную, мне расхотелось заходить глубже в эту воду, которую я только что взбаламутила.

Но он молчит. Эту мучительно. Больно почти физически.

— Рауль… — Мой голос звучит жалобно и тихо.

Я смотрю на его красивый профиль, а он смотрит вдаль, на корабли. Его молчание давит мне на грудь. Его тяжелый вздох, как по команде, запустил мои слезные механизмы. И эта соленая вода тонкими струйками бежит по моим щекам. Только не говори…

Еще один вздох.

— Эмма, я не знаю… Всё правда изменилось. Я очень ценю тебя, ты невероятная… — Не говори, не говори… — Но я не чувствую того, что раньше. Я запутался, Эм.

— Мы можем попытаться разобраться вместе!

— Ах, Эмма, ты не понимаешь. — Не говори, умоляю, ничего не говори… — Я думаю, нам надо расстаться. Но я всегда буду рядом, если тебе будет нужна моя помощь и…

Дальше я уже ничего не слышу и не вижу, слезы застлали мне глаза.

— Рауль, почему?! Ты кого-то встретил?

— Эмма, хватит!

— Злишься?! Я не достойна даже знать правду?!

И я злюсь тоже. Во мне растет бешенство.

— Эмма, я повторяю, что не хочу обсуждать с тобой всякие глупости! Мне тоже очень тяжело, черт побери! Давай не будем усложнять.

Но моя истерика уносит меня уже очень далеко от границ здравого смысла и приличного поведения.

— Ты не можешь, Рауль! Я столько прошла, ты не представляешь, каково мне жить! Я схожу с ума! Я через столькое прошла!

— Эмма, успокойся же, на нас смотрят! Я сочувствую тебе, и я знаю, как тебе было непросто. Но ты справилась. И я буду рядом всегда, и если понадобится моя помощь…

— Заткнись! Ты ни черта не знаешь! Моя жизнь потеряна!

— Хватит! Это бессмысленно. Весь этот разговор.

Он резко встает, я хватаю его за рукав. Пару секунд он ошалело смотрит на меня, а потом высвобождает руку.

— Прости, — разворачивается и уходит.

О, я уже слышала это неловкое «прости»! Тогда почему-то было не так больно. Но сейчас я разбита вдребезги. На части, молекулы, атомы.

Солнце давно завалилось за горизонт, уже стемнело, и стало прохладно. Я как будто приросла к скамейке и смотрела невидящим взглядом куда-то в темноту, спрятавшую от меня водную поверхность. Мрак снаружи был не такой черный, как у меня внутри. Я сидела, как статуя, будто в какие-то далекие времена я встретилась глазами с Медузой Горгоной. Какая выжженная душа! Ну куда мне идти и зачем?

Я так старалась сделать свою жизнь идеальной и счастливой, и всё равно всё пошло под откос. Я осталась одна. А если я вновь заболею?! Если это мой сценарий? Я жалкая. Я даже не смогла ничего исправить. Что я должна делать дальше?

Окончательно замерзнув, я побрела к дому. Редкие прохожие, мельком взглянув на меня, поспешно отводили взгляд. Я шла, не пряча слез. Знаете, бывает два вида истерики: та, которую мы последней каплей воли еще можем контролировать, потому что нам все-таки важно, как мы выглядим со стороны, как будто есть еще что терять. И истерика неконтролируемая, этакое дно, когда всё уже неважно, ведь с такой грандиозной душевной болью не совладать, да и мыслей, чтобы пытаться что-то контролировать, нет.

* * *

— Мужчина, который хлопнул дверью, это беда?! Пфф, деточка, еще хуже тот, кто не может этого сделать. Сидит и ждет у моря погоды, полнейшее бездействие и стагнация — вот что страшно! С такими будешь мучиться долго. По-садистски медленно, больно, понимаешь? Я по своему покойному уж знаю… Поэтому пореви и иди дальше, если ушел, то и к лучшему. Одна дверь закрылась, значит, скоро откроется другая, — так рассуждала моя бойкая соседка по приемной психоаналитика. Она приводила сюда сына-подростка, а я, причем силком, притаскивала себя.

Мое состояние было настолько паршивым, что я не знала, что мне делать. И раз уж тему наложения на себя рук я закрыла, то оставалась помощь специалиста и медикаменты. Страх, что моя жизнь неизменно неудачна, придавил меня полностью. А после того, как я узнала, что Рауль все-таки ушел к другой, и это была та самая девушка, на которой он женился в той, другой нашей жизни, мысль о неизбежности судьбы просто съедала меня. Я каждый день в любом недомогании уже видела самое дурное. Поэтому я резонно рассудила, что без профессиональной помощи и таблеток мне не обойтись. Да и «эффект попутчика» в моем случае работал весьма хорошо — постороннему человеку я могла открыть душу куда лучше, чем близкому.

Но я знала, что нужно быть борцом. Одного знания, конечно, мало. Нужно и чувствовать себя таковым, но, тем не менее, я пыталась не сдаться окончательно. Странная, конечно, душа человеческая… не связанная с разумом напрочь. Почему наперекор всем доводам твое тело подчинено именно внутреннему состоянию? Нельзя просто захотеть или приказать себе. Но если что-то постоянно делать, «взбивать лапками молоко», оно как-то и наладится само… возможно… И будучи таким вот лежачим на лопатках бойцом, я заставила себя через два дня улететь в запланированное еще давно путешествие. Психоаналитик хвалила меня за такое «взрослое решение», но в ее глазах я читала пристальное беспокойство. Она знала и понимала больше, чем говорила мне. И мы играли с ней в эту игру. С моим максимально высоким уровнем дистимности и тревожности, с засевшей намертво склонностью к рефлексии, с ярко выраженной депрессией, — от меня можно ожидать чего угодно. Сколько их, таких, как я, пятнающих своими печалями ауру этого кабинета? Все сломанные куклы, исковерканные жизни в этой своеобразной ремонтной мастерской.

* * *

Исцеляющая сила движения… Все, конечно, знают расхожую фразу, что движение — это жизнь. При этом жизнь не всегда движение. Часто жизнь просто топтание на месте, стагнация во всей ее косности и меланхолии.

Такси, самолет, поезд — и я уже далеко.

Пятьсот метров, километр, четыре — ноги несут меня по маленьким улочкам красивейшего прибрежного городка. Когда заставляешь себя идти, а глаза смотреть — становится легче. Пусть ненадолго, но легче.

Я рассматриваю людей. Хм, никогда не умела я так сидеть за столиком в уличном кафе и неторопливо потягивать кофе, методично и со смаком наслаждаться десертом и размеренно читать газету или журнал. Мое пребывание в кафе — это быстрое и неловкое поглощение пищи, скоростное ее запивание, как бы ни старалась я растянуть это мгновение. Мда… нет у меня способности наслаждаться моментом, нет этого вкуса. Поэтому я предпочитаю идти, причем быстро.

В старинной церкви на мощеной площади зазвонили колокола. В город пришел полдень, скоро станет совсем уж жарко, и мне пора возвращаться в отель. Солнце и жара мне не друзья. Я прячусь от них в лучших традициях вампиров. В просторном светлом номере я снимаю белую шляпу с огромными полями, стаскиваю тунику с длинными рукавами и плюхаюсь в белоснежное облако постели. Сколько белизны вокруг, как же подходит южному лазоревому морю белый цвет. Идеальное сочетание, изысканное дополнение друг друга. И эта смесь запахов, доносящихся с улицы, — пряных цветов, фруктов, соли и дорожной пыли. Руки пахнут солнцем, волосы морем. Глаза мои устремлены в открытую балконную дверь — синева моря сливается с синевой неба и отражается в глазах смотрящего, преображая их, наделяя новым сиянием. Так я засыпаю. Спится здесь мне очень хорошо, даже слишком. И если утром я вытягиваю себя на завтрак, пляж и прогулку, то после дневного сна могу уже вообще никуда не выходить из номера, заказав ужин и читая книгу. Странное путешествие — около двадцати часов проводить в номере, но для меня это вполне даже естественно. Я бы и утром могла не выходить, но моя приверженность ритуалам — мне в помощь. Каждый день должен идти по схеме, и никаких отклонений от плана. Еще в юности определив, что так мне проще и комфортнее жить, я стала следовать этой жизненной схеме. Ритуал систематически делать что-то в одно и то же время — как выступы для альпиниста: только методично опираясь на них, ты не срываешься в пропасть.

Конец ознакомительного фрагмента.