Смерть у стеклянной струи

Ирина Потанина, 2021

…Харьков, 1950 год. Страну лихорадит одновременно от новой волны репрессий и от ненависти к «бездушно ущемляющему свободу своих трудящихся Западу». «Будут зачищать!» – пророчат самые мудрые, читая последние постановления власти. «Лишь бы не было войны!» – отмахиваются остальные, включая погромче радио, вещающее о грандиозных темпах социалистического строительства. Кругом разруха, в сердцах страх, на лицах – беззаветная преданность идеям коммунизма. Но не у всех – есть те, кому уже, в сущности, нечего терять и не нужно притворяться. Владимир Морской – бывший журналист и театральный критик, а ныне уволенный отовсюду «буржуазный космополит» – убежден, что все самое плохое с ним уже случилось и впереди его ждет пусть бесцельная, но зато спокойная и размеренная жизнь. Он и не подозревает, что возле модной городской достопримечательности – той самой «Стеклянной струи», которая позже станет символом Харькова и будет называться «Зеркальной», – ему придется встретиться с убийцей. Ввязываться в какое-либо расследование Морской, конечно, тоже не намерен. Но придется…

Глава 2. Заклятый друг

— Ну ты, мать, даешь! — выслушивала примерно в то же время на собственной кухне Галина Воскресенская-Морская. — 30 лет в обед! Cолидный возраст, а все еще веришь в чудеса!

— Верю, — улыбнулась она. — Но только в те, которые способна сделать собственными руками.

В сложившейся ситуации ее действительно все смешило. И то, что мама окончательно заразилась от коллег прогрессивным стилем общения и даже собственную дочь именовала теперь «матерью», и то, что кот Минька, царственной походкой подойдя к миске, величаво выудил оттуда лапой пару рыбьих голов, а потом не выдержал, схватил добычу зубами и пулей умчался из кухни.

А ведь вся эта рыбья кото-катавасия была затеяна ради того, чтобы Минька не убегал, а ел себе спокойно, когда хочется! Соседка по квартире недавно умерла, и ее кот остался сиротой. В освободившуюся комнату вселили тихую испуганную учительницу, которая вела во Дворце пионеров кружок выразительного чтения, жила работой и совершенно не хотела иметь отношения к чужому животному. Изгнанный Минька выбрал своим новым местом жительства закуток между кухней и уборной, опустошал наполняемую Галочкой объедками со стола миску крайне редко и вообще категорически не шел на контакт. Огромный черный с белым галстуком, он и раньше относился к соседям с некоторой долей презрения, а сейчас и подавно считал окружающих тюремщиками и виновниками всех своих бед. При попытках погладить, вырывался и брезгливо отряхивался, при стараниях заговорить — шарахался. А те, кто случайно заставали Миньку восседающим на углу ванной и лакающим воду из подтекающего крана, сталкивались с его полным осуждения взглядом, сообщающим: «Мало того, что хозяйку у меня отняли и из родной комнаты выгнали, так еще и выпить не даете, сволочи!» Оставалось только радоваться, что ванна у Морских находилась на кухне и что трижды вызываемый слесарь так и не соизволил явиться чинить кран — иначе Минька не получал бы достаточно жидкости.

Сегодня Галочка решила все же покорить сердце бедного кота: специально спустилась к реке и разыскала сижу того самого рыбака, который продавал прежней хозяйке любимую еду Миньки. План не сработал на все 100 %, но маленькое чудо все же произошло — кот в первый раз после смерти хозяйки вошел на кухню, когда там находился кто-то еще.

— Не старайся! — продолжала наставлять Галочку мама. — Минька не понимает, что не может вернуться домой из-за новой жилички. Думает, все из-за вас. Вы лишили его жилплощади, он никогда вас не полюбит!

— Но ты же полюбила! — парировала Галочка.

— Это другое! Ты, мать, не сравнивай животное и человека, — Галочкина мама любила пофилософствовать. — Зверушки не умеют обманывать, тем более сами себя. А человек ко всему привыкает. Если понимает, что выхода нет, предпочитает расслабиться и внушить себе, что получает удовольствие. — Она поняла, что перегнула палку, и добавила, спеша извиниться: — Но твоя правда — я действительно вас полюбила. Да и раньше любила, чего уж там…

Галочка обняла маму и, хотя та поморщилась от запаха рыбы и гневно стрельнула глазами в сторону раковины — помой, мол, руки после возни с этими ужасными головами! — дочь все равно ощутила прилив нежности. Они с Морским и правда были ужасно виноваты. Шутка ли — пообещать человеку дворец, а поселить в тесной комнатушке!

По-настоящему Галочка сблизилась с мамой только во время войны. Так вышло, что в детстве контакта у них не было: родители уехали работать в Азию, когда Галочка была совсем ребенком, и растил ее дедушка. Переписка и редкие приезды ничего не меняли, но много позже, когда во время эвакуации Галочка попала в Андижан, и Ксения Ильинична (так звали Галину родительницу) разыскала их с Морским там, стало ясно, что мама — это важно и здорово.

После войны была черная полоса. Умер дедушка (Галочка до сих пор не могла справиться с горем и попросту запрещала себе думать об этой потере), на отца пришла похоронка (эта тема была табу для мамы — видимо, тоже из-за невозможности вспоминать, не сходя с ума от боли). Все как у всех, с той лишь разницей, что остальным чаще всего было на кого опереться, а мама жила в далекой Азии совсем одна. Галочка уговорила ее переехать. Опытный специалист везде на вес золота, поэтому подобрать для Ксении Ильиничны работу в Харькове было довольно просто. Тем более, организация не обязана была обеспечивать новую сотрудницу жильем: жить Ксения Ильинична собиралась то на даче Морских (благо электрички ходили исправно), то в просторных двухкомнатных хоромах дочери (ордер на первую в жизни изолированную квартиру Морской должен был вот-вот получить).

Когда в конце января 1949-го в газете «Правда» вышла злополучная статья «Про одну антипатриотичную группу театральных критиков»^[7], трудоустроенный бухгалтер Ксения Ильинична уже ехала в Харьков, обрубив все связи с Андижаном. Сказать ей: «Уезжай, тут, может, будет жарко» ни Галя, ни Морской не решились. Тем более, была надежда, что грозные московские веяния до Харькова не дойдут. Дошли. И к наступлению весны у Гали и Морского уже не было ни дачи, ни работы (уволили обоих), ни, разумеется, перспектив улучшения жилищных условий (хорошо хоть имеющиеся две комнаты в коммуналке не отобрали). Зато была мама, которая перенесла все новости довольно стойко, но, как человек остроязыкий, прямой и увлекающийся, периодически язвила на счет сложившихся обстоятельств весьма безжалостно. Хорошо, что Морской воспринимал эти моменты с юмором и все заканчивалось шуточками о его «еврейском счастье».

А Галочка? Что Галочка? На все оставшиеся от последней выплаты в редакции деньги накупила «Красного знамени» с очередной очерняющей Морского статьей, изодрала ненавистную кипу газет в клочья, утопила в слезах и… успокоилась. В конце концов в наличии рядом мамы в любом случае было больше плюсов, чем минусов. Сейчас Галочка даже не понимала, как раньше справлялась со всеми домашними делами без нее.

А Минька между тем — явный прогресс! — крадучись, отважился на новую вылазку.

— Зачем вообще нам нужен этот кот! — пробурчала мама и, выудив из-под ванной тряпку, ловко принялась замывать оставленную рыбьей головой полоску на полу. Минька обиженно отвернулся, так и не добравшись до миски, и вдруг деловито засеменил в прихожую.

— Да хотя бы за этим! — улыбнулась Галочка.

Каждый раз, когда кто-то из жильцов квартиры приближался к подъезду, невесть откуда узнающий про это Минька усаживался напротив входной двери и принимался сверлить её полным ожидания взглядом. Пока идущий поднимался по лестнице на четвертый этаж, пока искал ключи — у встречающих дома было время подготовиться.

Вот и сейчас мама с дочкой, не сговариваясь, принялись в четыре руки накрывать на стол.

— В данном случае ты права, — нехотя согласилась Ксения Ильинична. — Знать, когда муж идет домой, и впрямь удобно. Хоть обычно ты, мать, любишь искать хорошести там, где ими и не пахнет.

— Везде пахнет, — спокойно возразила Галина. — Красота в глазах смотрящего.

Как опытный ретушер фотографий — а с момента реэвакуции «Красного знамени» до увольнения Воскресенская занималась в редакции именно этой работой — Галочка знала, что даже из самого унылого снимка можно сделать красоту. В газетной жизни за это отвечали специалисты, а в реальности — каждый сам себе ретушер.

В замке завозился ключ, и женщины на кухне моментально преобразились, выпрямляя спины и освещая все вокруг светскими улыбками.

— Я дома! — привычно прокричал Морской.

— Как мило! Ты как раз к обеду, иди к нам!

— Здравствуй, кот! — Первым делом вошедший склонился к Миньке, но тот возмущенно зашипел, ощетинился и, оттолкнувшись от паркета сразу четырьмя лапами, прыгнул прочь. — Я тоже рад тебя видеть, — хмыкнул непризнанный хозяин и переключился на людей: — Мое почтение, пани Ильинична! Уже соскучился по тебе, дорогая! — Поздоровавшись как всегда, он сел на свою табуретку у окна и, неожиданно вздохнув, замер, прикрыв веки.

— Что-то случилось? — заподозрила неладное Галочка.

Не меняя позы, Морской поднял на жену странные, светящиеся как-то по-особенному глаза и быстро произнес:

— Ты и не представляешь, сколько всего сразу! Ирина в Харькове. Лариса же, напротив, едет прочь. Ирина вылетела из булочной с криком: «Это я его убила!», но Ларочка успела убежать. При этом я случайно, кажется, стал подозреваемым в деле о смерти иностранца.

Немая пауза затянулась бы навечно, но, к счастью, в компании был один практичный человек:

— Так «случайно стал» или «кажется, стал»? — переспросила Ксения Ильинична. — Ты же, батенька, понимаешь, что это две большие разницы? И кто такая Ирина?

Морской начал объяснять, и чем дольше он говорил, тем непонятнее и запутаннее выглядело происшедшее для слушавших.

Ирина — бывшая супруга Морского, а ныне жена (вернее уже вдова) чехославацкого инженера-конструктора Ярослава Гроха, — как выяснилось, уже несколько дней находилась в Харькове. Она, насколько знала Галочка, уехала из города еще в 1934-м. Уезжала в Киев, а оказалась почему-то в Чехословакии. Морской не выяснил пока, каким путем, но знал, что Ирина давно мечтала об отъезде за границу.

— Сразу после революции ее мать эмигрировала, оставив двенадцатилетнюю Ирину в Харькове в институте благородных девиц. Институт тоже эвакуировался в конечном итоге, но без Ирины — ее в самом начале опасных времен удочерила и поставила на ноги другая женщина, их бывшая кухарка. Чудесный человек и… В общем, мир ее праху! — Морской шептал, склонившись к уху тещи, потому что Галина эту историю и так знала, а вслух подобные вещи все давно уже приучились не говорить. — С родной матерью Ирина долго не общалась. Той сообщили, будто дочь погибла, а Ирина была уверена, что ее бросили. Позже, уже став подающей надежды советской балериной, Ирина узнала, что мать живет в Париже… С тех пор ее словно подменили. Она решила, что хочет воссоединиться с семьей и готова ради этого на любые жертвы. Короче, это глупая и долгая история…

— Тогда они с Владимиром и развелись, — пояснила маме Галочка, — Он, как ты понимаешь, уезжать из своего Харькова никуда и ни из-за кого не собирался и не собирается.

— Не будем столь категоричны, — галантно ввернул Морской. — Из-за тебя, дорогая, уехал бы и глазом не моргнув… Впрочем, давайте я не буду отвлекаться от сегодняшней истории.

Он вернулся к теме, а Галочка еще какое-то время глупо улыбалась, тронутая этим мимолетным, но все же очень важным «из-за тебя, дорогая, уехал бы»…

— Так вот, — продолжал Морской. — Сейчас муж Ирины был в Харькове с каким-то ответственным визитом. Она сопровождала. Их делегация уже собиралась уезжать, но — ох! — эта женщина не может жить спокойно…

Перед отъездом Ирина захотела пройтись по милому ее сердцу Харькову и посмотреть на жизнь настоящих харьковчан, ради чего уговорила мужа и его сотрудницу потихоньку сбежать от вежливых сопровождающих в штатском.

— Она говорила: «Улизнуть из-под надзора», — хмыкнул Морской. — Но мы-то понимаем, что речь шла об охране. Конечно, выбранные Ириной для экскурсии места сплошь оказались злачными. Впрочем, где у нас сейчас безопасно для наивных и, главное, обеспеченных иностранцев? Подобное знакомство с аборигенами — это как… — Он запнулся, подбирая подходящее сравнение.

— Как чеховское ружье, — подсказала знающая мужа Галина и пояснила для мамы: — Закон драматургии: если на сцене висит ружье, то рано или поздно оно должно выстрелить, или вся пьеса насмарку.

— Как решение глупого мышонка позвать для колыбельной тетю кошку, — дополнил Морской.

— Как верх дегенератства! — резюмировала пани Ильинична.

Галочка с мужем многозначительно переглянулись, но возражать не стали.

— В конце прогулки Ирина потащила компанию в нашу булочную, — продолжал Морской. — Та закрывалась на переучет, но Ирина каким-то чудом уговорила продавщицу разрешить им остаться в зале да еще и подать кофейник. Ирина выпила чашечку кофе, нахваливая заказанную тут же гору пирожков, и… грохнулась в обморок. Пришла в себя и обнаружила вокруг милицию. Рядом прямо на полу сидела коллега мужа. Она с ужасом сообщила, что осталась без кошелька, без бус, без кольца и бог знает без чего еще. А Ярослав Грох, — Морской не стал делать театральную паузу, потому что развязку все уже и так понимали, — лежал рядом в луже крови. Он был убит. Ирине наказали отойти от тела. Она пыталась спорить — оттащили. В общем, похоже, с целью ограбления компанию чем-то опоили, а Ярослав Грох, к сожалению, очнулся до того, как преступники ушли. Он вроде бы пытался оказать сопротивление — вокруг зафиксированы следы драки — и погиб. Череп пробит, глаз заплыл…

— Какой ужас! — еле смогла вымолвить Галочка. — Значит, не несчастный случай, а жестокое убийство. Бедная Ирина. Как она держится?

— Я, честно говоря, не знаю… Когда она мне все это рассказывала, то рыдала на моем плече безутешно. А с докторами говорила вполне спокойно. Ее и вторую пострадавшую забрали в больницу. Но, кажется, вот-вот должны вернуть в гостиницу. Я это знаю от Горленко. Он будет вести дело.

— Наш Коля? — ахнула Галочка.

Николай Горленко, так уж получилось, рассорился с Морским год назад. И Галочка, конечно, была бы рада, если б обстоятельства помирили бывших закадычных друзей. Она считала, что настоящие люди должны уметь прощать. И верила в Морского…

— Ваш Коля, — подтвердил Владимир нервно. — Бедняге чистоплюю пришлось со мной заговорить, куда деваться. И да, я тоже нарушил обет и тоже говорил с ним. Итог: мне велено явиться завтра утром для дачи показаний. Но нет худа без добра — явиться на работу смогу уже после обеда, — Морской попытался разрядить обстановку: — Ради опроса моей скромной персоны милиция лишит кинофабрику специалиста на целых полдня! Немудрено — пока в этом деле ничего не понятно, а внимание от всех контролирующих органов огромное. Николаю важно сейчас изображать усиленную деятельность. А кого могли, всех уже опросили. Продавщица клянется, что поставила кофейник на стойку, приказала посетителям последить за порядком в помещении, а сама вышла принимать товар, да еще и осталась там на перекур со знакомым водителем. Больше ничего не видела. О трагедии узнала только от милиции.

— А кто вызвал милицию?

— Сознательные граждане, — ответил Морской. — Причем задолго до убийства. В каждом месте, где видели компанию Ирины, находился кто-то, кто звонил по 02 заявить о подозрительных личностях, шпионящих в пользу Америки и высматривающих, куда бы лучше скинуть атомную бомбу.

— Типун тебе на язык! — возмутилась пани Ильинична. — Нашел чем шутить!

— Какие уж тут шутки, — развел руками Морской, но иронизировать по поводу тревожащей всех угрозы перестал. — Вроде после первого же звонка бдительный дежурный принял меры, выслал ребят, те проверили у иностранцев документы, вернулись и доложили куда следует. В ответ получили приказ установить за беглыми иностранцами слежку, пока не прибудет положенное им сопровождение. Задание было несложным: звонки от неравнодушных продолжались и установить место нахождения троицы было проще простого. Наряд особо не спешил. Увы, зайдя в булочную, ребята обнаружили три трупа. Через миг, правда, два из них ожили, но серьезности происшедшего это уже не меняло. Всех поставили на уши, примчался Коля, который там как раз напротив ошивался в МГБ по каким-то другим делам, но сразу же переключился на дело Гроха — он же у нас нынче главный центровой спец по расследованию убийств. И в это самое время нам с Ларочкой стукнуло в голову поесть булок… Нелепость совпадения удручает. Я, понимаете ли, бывший муж, случайно оказавшийся на месте убийства нынешнего. Роль подозрительна.

— Но ты же не дурак, чтоб, совершив убийство, остаться на месте преступления? — удивилась пани Ильинична.

— Я — нет, — заверил Морской. — Но об умственных способностях следственной группы мы не осведомлены…

— Не выдумывай! — Из-за этих слов Галочка расстроилась еще больше. — Ты прекрасно знаешь, что Коля во всем разберется. Ты сам тоже на его месте взял бы у себя показания!

— Конечно взял бы, — не стал спорить Морской. — Но это не лишает меня права поворчать. Ты же понимаешь, как я не люблю визиты в подобные заведения. Знал бы, что так обернется, обошел бы нашу булочную за сто верст…

— Да что за глупости! — рассердилась Галочка. — Такое горе у близкого человека, а ты — «обошел бы за сто верст». Как не стыдно! Надо срочно узнать, не нужна ли Ирине твоя помощь. В какую гостиницу позвонить? Впрочем, я обзвоню все…

— Ты, мать, — насторожилась Галочкина мама, — знакома, что ли, с этой Ириной?

— Нет, но Владимир… — Уже срывающееся с губ «ее любил» Галина предусмотрительно не произнесла, дабы не давать маме повода для дурацких мыслей. Вместо этого она сказала: — …Владимир говорил о ней как о хорошем и душевном человеке… Я считаю, мы обязаны ее разыскать, и если помочь нечем, то хотя бы выразить соболезнования по-человечески. Вернее не мы — а ты, Владимир…

— Я? Не-е-ет, — Морской понимал, что Галочка права, но все равно ринулся спорить. — По крайней мере не сегодня. Вечером я обещал зайти к Двойре пообщаться по поводу Ларочкиного отъезда. — Он сделался вдруг растерянным и непривычно жалобным тоном произнес: — Да-да, отъезда… Я зря так долго рассказывал про Ирину. Главная-то новость не о ней. Лариса уезжает.

— Согласилась работать в санатории медсестрой? — Галочка, как ей казалось, уже догадалась, в чем дело, — Конечно, понижение квалификации, но какая-никакая работа. Еще и на природе. Красота! Будем ездить к ней по выходным на пикники и по грибы. Да?

— Увы, — остановил ее Морской. — Уезжает она не пойми куда. В Воркуту. Крошечный город на Крайнем Севере. В важном для тех краев городе Сыктывкаре всё утвердили, и вот… Убедить ее остаться, кажется, невозможно…

Через миг Морской уже взял себя в руки и принялся подробно пересказывать свой разговор с дочерью.

Галочка слушала, слышала, но никак не могла поверить. Зачем такие решительные меры? Почему именно сейчас? Лариса, хоть никогда и не жила вместе с Морскими, была безусловной частью их семьи, и вдруг такая долгая и бессмысленная разлука…

— В этой истории все по крайней мере ясно, хоть и невесело. — Пани Ильинична, тем временем, новости про Ларису восприняла спокойно, ограничившись дежурными ахами, а историю с Ириной оставлять в покое не хотела. — А вот с убийством есть вопросы. Почему эта ваша балерина сначала сказала, что это она убила мужа?

— Откуда мне знать? — рассердился Морской. — Ирина — женщина-загадка, ход ее мыслей — пьеса, сотканная из абсурда, который, как вы знаете, я уважаю, но интерпретировать не умею…

— Что же тут непонятного? Она винит себя в случившемся, потому что уговорила друзей гулять без сопровождения, — автоматически ответила маме Галина и, чтобы разрядить обстановку, улыбнувшись, обратилась к Морскому: — Да, Лара уезжает, но зато… — Тут она с ужасом поняла, что не придумала продолжение фразы. — Зато… Зато…

Впервые за многие годы внутренний ретушер Галины растерялся и не знал, как представить ситуацию в добром свете.

* * *

Ближе к вечеру Морской, как и обещал дочери, отправился навестить ее мать. Старый дом Веры и Якова, который после войны так и не удалось подключить к коммуникациям, был отдан под снос, поэтому семью переселили на улицу Революции в дом, ничуть не менее старый, но куда более жизнеспособный. Поначалу Вера ворчала, недовольная отношением соседей по коммуналке и не менее хамским поведением хозяйствующих в квартире мышей, но потом спасла малыша из дальней комнаты от пневмонии, заслужила авторитет и ввела чуть ли не во всем подъезде необходимые санитарные правила. Мышей от этого не убавилось, но возмущаться Вера перестала, понимая, что делается все возможное. Успокоилась, обжилась, даже традицию наполнять дом гостями возобновила. Еще до ареста Якова, разумеется.

Морской шел по утопающим в весенней свежести улочкам — модные нынче кадки с пальмами еще не выставили из зимних садов, но кругом и без них было довольно зелено — и невольно пытался додумать, какие эмоции современный Харьков мог вызвать у давно не встречавшейся с городом Ирины. Самого Владимира, конечно, несколько раздражали затянувшиеся повсеместно стройки, но в целом все было хорошо: оставшиеся после войны пустоглазые коробки зданий уже не портили пейзаж (вписались, заплелись — кто ветками, кто лозунгами), дворники работали на совесть даже вечером, самые опасные дыры на тротуарах были окружены предупреждающими табличками… Но Ирина с непривычки наверняка имела другое видение. Хотя ей сейчас, наверное, было не до города. Как и Морскому, по-хорошему, должно было бы быть вовсе не до размышлений о бывшей жене.

Кстати, свою значимость в деле об убийстве Ирининого мужа Морской преувеличил. То ли ради красного словца, то ли из желания подчеркнуть собственную важность в глазах жены и тещи — само как-то вышло. Вообще-то он не думал, что его в чем-то подозревают. О своих сегодняшних перемещениях по городу Морской перед милицией отчитался, и проверить его слова с точностью до минуты не представляло труда. А в отделение для повторной дачи показаний его позвали, скорее, просто из-за плохого характера Николая Горленко, которому захотелось продемонстрировать свое всемогущество.

Впрочем, и сам Морской тоже вел себя безобразно.

В первые минуты, пока Ирина рыдала и пыталась что-то объяснять, он был в шоке, понимая только, что нужно спровадить Ларочку подальше от сомнительных обстоятельств, пока дежурящий у входа милиционер ею не заинтересовался. Дочь оценила риски верно и, то и дело оглядываясь и как бы спрашивая взглядом, не нужно ли ей вернуться, все же двинулась прочь по Сумской. Потом Ирину увели. Морской топтался у ступенек, совсем не понимая, чем можно пригодиться. Когда приехала скорая, из подвальчика вывели всхлипывающую и сгорбившуюся — то ли от горя, то ли от тяжести невесть откуда взявшегося толстого, но дырявого верблюжьего одеяла — бледную черноволосую даму с перепачканным от потекшей косметики лицом. Выходящая за ней Ирина явно хотела подойти к Морскому, но некто в штатском, почтительно склонившись, прошептал ей что-то, указывая на карету скорой помощи, и Ирина пошла туда.

Краснощекая медсестра, считая, видимо, что чем громче говоришь, тем понятнее твоя речь зарубежным гостям, кричала на пол-улицы: — Не волнуйтесь, гражданочки! Пройдемте! Если все будет хорошо, то вечером уже будете в гостинице!

Ирина о чем-то с ней поговорила вполне спокойно, махнула рукой Морскому и села в машину.

Потом опять царила суматоха:

— Гражданке снова нужно в туалет! И дайте еще молока от отравления! Хотя, боюсь, у жертвы от ушиба при падении случилось сотрясение! — кричала медичка.

Морской рванулся было спасать, но оказалось, речь не об Ирине, а о второй пострадавшей. Даму снова повели в булочную, но воспользоваться паузой для разговора с бывшей женой Морской не смог, поскольку его остановили два милиционера и, не представившись, принялись задавать одни и те же вопросы по нескольку раз, что-то записывать и бегать по очереди в булочную, для консультаций с начальством. Все это Морскому страшно не нравилось. И тут вдобавок из подвальчика вышел Горленко.

— Мне доложили, что ты тут, но вырваться сразу не смог — там черт-те что творится! — возбужденно сообщил он вместе приветствия, указывая на булочную. — Ничего себе совпаденьице. Ты, выходит, проходил мимо, и вот… Что думаешь? — Морской невразумительно пожал плечами, и Коля, со свойственной ему и в былые годы одержимостью и страстью к нелепым сравнениям, продолжил: — То-то и оно! История ясна, как валенок, но настолько дурна, что как-то в эту простоту не верится. Скажи? Сами напросились, сами подставились… Как нарочно! К тому же имя убийцы нам все равно неизвестно! Все просто, но для закрытия дела я должен буду поработать как волк…

Горленко принялся, чеканя слоги, излагать факты, а Морскому стало обидно. За двадцать лет тесной дружбы (точнее девятнадцать, ведь последний год никакого общения не было) он прекрасно изучил Колю и знал, что мыслительный процесс в этой буйной голове запускается лучше, если формулировать идеи вслух. А значит, будь на месте Владимира кто угодно другой, Коля точно так же делился бы сейчас мыслями, внимательно заглядывал в глаза и проверял реакцию.

— Не напомните, товарищ Горленко, почему мы с вами уже почти год не разговариваем? — не сдержавшись, перебил Морской.

Коля осекся и, кажется, тоже все вспомнив, разразился гневной тирадой:

— Черт! Как я не подумал, что вас и смерть мужа жены не отвлечет от собственной персоны? Но я отвечу! Мы разругались, потому что вы, — обращение на «вы» к особе своего пола в Колиной системе ценностей означало верх презрения, — вы назвали меня трусом и предателем. И главное, за что? — В его интонации проскочила детская обида. — За то, что я ответил честно на ваш вопрос и сообщил собственное мнение.

— Сообщили прилюдно! — как можно хладнокровнее безжалостно напомнил Морской. — К тому же мнение это удивительным образом совпало с безопасным мнением большинства!

— Что же тут удивительного? — окончательно завелся Горленко. — Глядя на белое, нормальный человек черным называть его не станет… И вообще! — Коля вдруг скис. — Короче, товарищ Морской, давайте временно забудем разногласия! Нам еще убийство раскрывать, а вы капризничаете….

Владимир внезапно увидел, как Горленко изменился за прошедший год. Нет, вроде бы все то же — бравый фронтовик, по сей день щеголяющий в военной гимнастерке, легенда угрозыска, окруженная восхищенными подчиненными, громадина, словно вырезанная скупящимся на изгибы монументалистом из камня… Но все же на лице теперь было полно морщин, и взгляд как будто тоже поменялся: уже не жег, а вроде как напряженно сверлил.

Морской был старше Коли на десять лет, а мудрее вроде бы на сто. Но сейчас, как ни странно, Горленко проявлял чудеса дипломатии, а старший товарищ, напротив, лез на рожон. Надо было взять себя в руки, но согласиться на перемирие Владимир не успел. Только собрался, как Коля обернулся к стоящему рядом мальчишке-милиционеру и буркнул:

— Все ясно. Вызовите товарища Морского к нам на завтра для дачи показаний. Сейчас он бесполезен. Расспросим, когда будем точно знать о чем.

Так, собственно, Морской и заработал вызов в отделение милиции.

Вспоминая это сейчас, он был собою недоволен, но что поделаешь…

В подобных рассуждениях Морской поднялся на второй этаж к Вериной двери и трижды ударил по кнопке звонка, которая, как назло, заела, из-за чего последние сигналы слились в один, и соседи, к которым нужно было звонить два раза, могли принять пришедшего на свой счет. К счастью, их не было дома.

— Какие люди! — усмехнулась Вера, распахивая дверь.

Памятуя, что в прошлые два визита его не пустили дальше лестничной клетки, Морской поспешил просочиться в квартиру.

— С чем пожаловал? Беглянка-дочь таки решилась сообщить тебе о своих планах и ты кинулся жаловаться мамочке? — Бывшая жена была все так же величава, большегруда и иронична. И вроде даже хороша собой. Не знай Морской о ее встрече с Яковом, он, может, не заметил бы, но сейчас мог поклясться, что Вера вся сияла.

— Нужно поговорить, — издалека начал Морской и направился в кухню.

— Там белье! — рявкнула Вера. Морской вспомнил, что в этой квартире соседи по графику делили время использования кухни для глобальных хозяйственных нужд, и в часы масштабных постирушек Вера, развесив сушку, чутко охраняла свои панталоны и простыни от посторонних глаз. — Иди пока в гостиную, поздоровайся с внучкой.

Морской пошел и первым делом увидел в комнате сидящую спиной ко входу старшую сестру Якова — Дору. К присутствию здесь худой до желания отвести глаза старушки с детским лицом он почти привык, но все же всякий раз, видя скрюченные лагерным артритом пальцы, испытывал острый приступ стыда. Не уберегли, не помогли, много лет не вспоминали даже…

Морской знал Дору уже почти лет тридцать. Остроумная красавица была в Харькове подающей надежды оперной певицей. В хрупком теле помещались огромное сердце и мощнейший голос. Когда Дора вышла замуж за перспективного партийного деятеля и переехала в Москву, все радовались: помощник самого Серго Орджоникидзе — отличная партия, и ведь как любит нашу девочку, понятно теперь, почему Дорочка так долго в девках сидела, ждала, выходит, правильно… Жили супруги в столице славно, широко, весело… А в 37-м Орджоникидзе не стало. Когда мужа пришли арестовывать, Дора в приступе безумия вцепилась в его руку и не отпускала, пока не стали оттаскивать. Оторвала в горячке рукав пиджака, да так и носила этот глупый кусок ткани с собой все следующие годы. С рукавом пошла в тюрьму, с рукавом отправилась на 10 лет в лагерь, в рукав плакала, узнав о расстреле мужа, с рукавом — растерянная и напуганная — скиталась после освобождения по стране, не имея ни возможности, ни права, ни навыков, чтобы получить работу. Вера — даром что всегда пыталась строить из себя законченного циника — выхлопотала миллион разрешений и забрала сестру мужа в Харьков. С тех пор жили вместе. Дора помогала по хозяйству. Непонятно, как можно рукодельничать с такими больными пальцами, но она приноровилась и шила забавных тряпичных кукол для Леночки. А еще пугала соседей отборным лагерным матом, если лезли на рожон. Отличная нянька, почти в своем уме, но совершенно больная и непригодная к самостоятельной жизни.

Появление Морского заметили не сразу. Дора с Леночкой рассматривали яркую детскую книгу. Розовощекая трехлетка сидела на столе (ее тут явно баловали!) и с важностью перелистывала страницы.

— А кто это? А это? — без устали спрашивала она, забавно вертя круглым, как репка, личиком с коротенькой ровно подстриженной челочкой.

Морской тихонько подошел и глянул на картинки.

— Клим Ворошилов! — шептала Дора в ответ, глядя на портрет давно разоблаченного и расстрелянного Льва Каменева.

— Дора! — осторожно вступил Морской, выхватывая книгу. — Как можно?

Издание называлось «Твои наркомы у тебя дома». Стихи для детей про руководство страны. С портретами. К счастью, без подписей! Морской быстро полистал страницы. Так и есть, вышедшая в середине 20-х книга нынче годилась лишь для иллюстрации списка «Враги народа». Наверняка ведь запрещенное издание!

— Дора, дорогая, зачем? — только и смог вымолвить Морской.

— Душка Владимир! — Радостный возглас, комично сокращавшей официальное слово «дедушка» малышки-Леночки, разрядил обстановку. — Как ты вырос!

Морской автоматически втянул живот, хоть понимал, что ребенок просто знает, что после разлуки должны звучать подобные слова, вот и говорит, не вдумываясь.

— Леночка книжку нашла в подвале, попросила почитать, — оправдываясь, захрипела Морскому на ухо Дора. Еще в тюрьме у нее что-то случилось с гортанью, и говорить нормально бывшая певица больше не могла. — Она шустрая у нас: куда ни прячь, все достанет. Да, я домой забрала… Выкидывать жалко. Я их почти всех, — Дора кивнула на книгу, — хорошо помню. Мы у них дома бывали, вместе в санатории отдыхали… Глядишь, и моего кто-нибудь тоже не выкинет.

Детская литература 1926 года, «Твои наркомы у тебя дома», глава про Льва Каменева

Морской со вздохом махнул рукой. Все бумаги Доры куда-то испарились после обысков, а муж был не настолько знаменит, чтобы смотреть с иллюстраций старых книг. Может, где-то в газете снимки и остались, но где их теперь искать? Так Дора и осталась без портрета мужа. Зато с рукавом… Ну что поделаешь? Пусть с библиографическими пристрастиями золовки Вера сама разбирается…

— Душка Владимир! — Леночка подошла вплотную, дернула за штанину и протянула ручку: — Показывай, что принес!

Морской смутился. Вспомнил, что ни разу не гулял с внучкой и что давным-давно, когда Ларочка так же доверчиво вкладывала свою маленькую пухлую ладонь в его руку, он был по-настоящему счастлив. Может, и правильно, что Леночка останется в Харькове. Она уже в том возрасте, когда ей многое можно показать, поводить по городу, добыть билеты в театр кукол…

— Ну? — требовательно склонила бантик набок внучка.

Тут в комнату вошла с подносом Вера.

— Вы пейте чай, Морской принес конфеты и баранки, — с широкой улыбкой соврала она. — А мы пока поговорим на кухне. Я там как раз зачистила пространство.

Морской осторожно двинулся на выход.

— А Райкин — такой пупочка! — подмигнула Дора напоследок. Пару лет назад Морской достал им с Верой проходки на выступление гастролирующих артистов, и Дора — то ли из вежливости, то ли и впрямь проникшись — всегда с тех пор при встрече это вспоминала.

— Фуух, — закрывая дверь в комнату, Морской демонстративно промокнул платком лоб. — Спасибо за баранки! Я так спешил, что ничего не взял с собой! С вами не соскучишься! Я — душка, Райкин — пупочка.

— Не жалуемся, — усмехнулась Вера. — Рассказывай, что ты хотел…

— Да, собственно, про Ларочкин отъезд… Она переживает из-за Лены. Пойми, ты не можешь отобрать ребенка у родителей…

— Напомню: я могу все, что угодно, — насмешливо ответила мать Лары. — Кроме того, я что, похожа на ненормальную?

— Ну-у, в некотором смысле…

— Ах да! — Вера уже откровенно смеялась. — Я ведь скомпрометирована навек. Нормальный человек за тебя замуж никогда бы не пошел, я теперь точно знаю. Связь с тобой — как клеймо на бутылках или кирпичах: когда бы ни ставилось, все равно свидетельствует об определенном качестве. В данном случае о странностях…

— Ты это к чему? — не понял Морской.

— Да так, — Вера быстро отвернулась и сделала вид, что увлеченно возится с кухонной утварью. Морской решил не расспрашивать. — Как, кстати, Галя? — нарушила молчание Вера. — Еще не сбежала? Не кусает локти, что выходила за знаменитость, а осталась у разбитого корыта?

Морской хотел съязвить, мол, шутка не по адресу, и даже кивнул уже на настоящее мокрое корыто со стиральной доской и наполовину стертым куском хозяйственного мыла (в отличие от жилища Морских, в квартире Веры не имелось ванны, а дом не был подключен к газоснабжению), но решил не уподобляться, ограничившись вежливым: — Спасибо, у нас все хорошо.

— Если серьезно, — Вера смирилась с тем, что поругаться не удастся, — можешь с чистой совестью отчитаться Ларисе, что беседа со мной проведена. На самом деле я, конечно, отпущу Леночку, если ее безалаберные родители нормально обустроятся на новом месте.

— Когда обустроятся, — с нажимом на первое слово поправил Морской, потому что никакое «если» Ларису не устроило бы.

— Посмотрим! — отмахнулась Вера и снова переключилась на примус.

В принципе, все прояснилось, и говорить дальше было не о чем. Морской хотел уже спросить о ком-нибудь из общих знакомых, чтобы просто праздно поболтать, как вдруг в дверь позвонили.

— Кого еще нелегкая? — забормотала Вера и пошла открывать. — Какие люди! — раздалось через миг из коридора. — Морской, подозреваю, что к тебе.

В кухню стремительно влетел Горленко. И нагло сделал вид, что удивлен:

— Вы тут? Надо же! А у меня в деле как раз новые обстоятельства.

Морской разозлился:

— Проходу от вас нет! Ваше ведомство хоть бы не демонстрировало слежку так явно… Вам вроде как положено все делать тайно…

— Я пришел к Вере, — нахмурился Коля. — Только что узнал о ее ужине с Ириной и товарищем Грохом. Хочу еще раз, уже лично, уточнить все обстоятельства. На кой черт чехословацкому конструктору понадобилось срочно выпить с Яковом, и без того было непонятно, а сейчас, когда товарищ Грох убит, у нас, естественно, возникли дополнительные вопросы…

— Но я уже давно все рассказала, — встрепенулась Вера. — Да и ваши там запись вели… Что нового я могу открыть? Постойте! — Она с ужасом схватилась за сердце. — Ярослав Грох убит? Бедняга…

— Так, значит, вот кому Яков обязан передышкой от лагеря! — догадался Морской и с возмущением повернулся к Вере: — Ты виделась с Ириной и ничего мне не сказала? Я даже не знал, что она в городе! Лариса описала вашу встречу с Яковом очень расплывчато. Она, что ли, тоже была в курсе?

— Нет, не была. Подробностей я ей не говорила, — отвела глаза Вера. — О Якове сказала по секрету, и то, как вижу, зря… Я, между прочим, подписку давала о неразглашении. — Тут она осознала полную картину и накинулась с упреками: — Ты знал, что у Ирины умер муж, и не удосужился со мною поделиться?

— Да он только что умер! — начал оправдываться Морской. — Когда бы я успел?

— А по какому поводу, — вмешался Николай, — вы двое вообще сейчас решили встретиться? Насколько мне известно из отчетов, вы в последний год не очень-то контактировали…

— Ах из отчетов! — хором повторили Морской и Вера.

Все трое обиженно замолчали, и кухня наполнилась напряженными, полными неприятных подозрений взглядами.

Примечания

7

С этого редакционного материала началась всесоюзная травля, достигшая Харькова уже через месяц.