Фамильный оберег. Закат цвета фламинго

Ирина Мельникова, 2011

Перед смертью тетя подарила художнице Татьяне Бекешевой золотые серьги, изображавшие богиню плодородия, и серебряное кольцо с кораллом. Эти украшения когда-то принадлежали древнему сибирскому роду и из века в век передавались по женской линии. Триста лет назад ими владела юная дочь князя, которая мечтала стать воином и научилась мастерски владеть оружием. Однажды отец взял ее с собой на переговоры с русским князем Мироном Бекешевым, приехавшим покорять Сибирь. Однако встреча закончилась так, как не ожидал никто, ведь война и любовь часто идут рука об руку!.. Татьяна, узнавшая эту историю, пока не подозревала, что доставшиеся ей украшения могут полностью изменить ее жизнь…

Глава 2

— Айдына! Айдына! — услышала девочка крик старой Ончас.

Тетка пробиралась сквозь кусты, раздвигая их палкой. Она страшно боялась змей и старалась производить как можно больше шума, надеясь, что змея уползет с ее пути прежде, чем нога ступит на облюбованное мерзкой тварью место. Но Айдына была уверена, что змеи здесь не водятся, иначе они не выбрали б с Киркеем это урочище для игр. Они облазили его вдоль и поперек и знали, где растет сладкий кандык и вкусная саранка, где вьет свое гнездо сварливая кедровка и где вырыл нору суровый барсук…

Приближался Месяц Коротких Ноче ^[2] когда трава в степи выгорает и начинается большая кочевка в сторону тайги, где и дожди чаще, и выпасы богаче. В нынешнем году это совпало с новолунием. Айдына знала, что перед кочевкой табунщики провели обряд поклонения луне Ай и попросили благополучия и обильных трав. А утром Киркей вместе со старшими братьями отправился на отгонные пастбища, что разлеглись на склонах Айлытах. Гора находилась в двух днях пути от родового аала. Там, на щедром разнотравье горных лугов, паслись огромные табуны Теркен-бега — отца Айдыны: быстроногие кирче, за каждую из которых давали три кисета золота, и маленькие коренастые степняки — драчливые посхи, выносливые и неприхотливые в еде. Среди высоченной травы виднелись спины ленивых яков, из молока которых варили жирный сыр, а с горячих сливок снимали вкусные пенки.

Закрыв глаза, Айдына как наяву видела костер, который трещал и плевался искрами, стоило подбросить в него смолистую ветку. Дым струился в небо, разгоняя комаров и мошку — надоедливую и кусачую. Над огнем в котле варилось мясо, а старый табунщик Салагай сидел на обрубке дерева, подслеповато щурился на заходившее солнце и перебирал струны чатхана. Айдына часами могла слушать древние сказания, а гортанное пение и звуки чатхана напоминали ей то шорох листьев во время дождя, то рокот горного потока, то завывание зимнего ветра.

Эти мелодии притягивали к себе и духов, и шаманских тёсе ^[3] и души умерших людей. Ни одни поминки не обходились без Салагая, который всю ночь напролет исполнял богатырские сказания. Душа умершего человека садилась на чатхан и, словно при жизни, слушала и наслаждалась подвигами былинных богатырей. Иногда душа проказничала и притягивала к себе голос хайджи. Чтобы этого не случилось, Салагай рисовал угольком крестик под подбородком.

От Салагая Айдына узнала о приключениях славной богатырши Алып Хысхан и похождениях Ай-Хуучин, легендарной дочери двух коней, бросившей вызов божественным силам. Темными зимними вечерами она с упоением слушала бесконечные сказания о храбром воине — богатыре Хан-Миргене, но больше всего ей нравилось предание о семи слепых великанах, у которых шустрый мальчишка по имени Пырке выкрал чатхан. Почему-то Айдыне казалось, что именно Салагай был когда-то этим мальчишкой. Слишком подробно и со знанием дела он рассказывал о подвигах Пырке. Он никогда не добирался до конца своего повествования, засыпая на девятом или десятом подвиге.

По утрам Салагай просыпался сердитым. Ведь по поверью, если сказитель спутал слова или не закончил былину, век его укоротится. Но, видно, Хан-Тиги ^[4] многое прощал Салагаю, волосы которого уже не просто побелели, а стали напоминать мох, что свисает в тайге с деревьев. Правда, табунщики по-прежнему брали его с собой, отправляясь на летние выпасы. Горные духи таг ээзи тоже любили слушать сказки и музыку. За полученное удовольствие они не трогали скот и даже отгоняли медведя, большого любителя поживиться за чужой счет.

По рассказам Киркея, пастухи, добравшись до пастбищ, в первый же вечер забивали в дар духам овцу, стараясь не пролить ни капли крови на землю, варили мясо и горячим паром угощали Хозяина горы. Три ночи подряд Салагай пел о подвигах богатырей. И не было случая, чтобы в третью ночь горловое пение хай не стало вдруг отдаваться эхом в скалах. Табунщики бурно радовались: горным духам настолько понравилось пение, что они подпевают хором. Значит, будет удача! И ни разу, пока Салагай бывал вместе с ними, не ошиблись. По этой причине Салагая берегли, не позволяли ему работать, первому подносили чашку с едой. Ведь в конце кочевки он должен был отблагодарить горных духов за помощь и терпение.

Даже Ончас не помнила Салагая молодым, но и когда тетка была ребенком, он считался непревзойденным сказителем. Сам дух горлового пения Хай Ээзи наградил его даром, который Салагай не утратил до глубокой старости. И, по рассказам той же Ончас, мог много ночей кряду петь под звуки чатхана о подвигах древних богатырей-алыпов. Прошли те времена, сильно постарел Салагай, многое подзабыл из того, что помнил, и все-таки Айдына очень любила его сказания. А Пырке в ее мечтах все больше стал походить на Киркея, правнука Салагая. Именно таким она его представляла: коренастым, с бронзовым от загара скуластым лицом, с косицей, уложенной на темени, не признающим седла, ловким и смелым.

Ончас не позволяла Айдыне играть с кыштымом их рода, сыном пастуха, но что поделать, если Айдына не признавала девчоночьих забав, а Киркей был единственным мальчишкой, кто не боялся приблизиться к дочери Теркен-бега. Зимой, когда власть попадала в руки-сосульки Узут Арыг — богини Мороза и Холода, они почти не виделись — стояла стужа и снега по пояс, а злобный ветер проникал даже под шубу. Но с весны и до той поры, когда на холодную землю снова ложился снег и ледяная пурга принималась выть и стонать за стенами юрты, они отводили душу в играх и состязаниях, которые придумывали вместе.

Третьим ее товарищем был Адай — огромный лохматый пес, которого еще щенком подарил Айдыне Чайсо, младший брат Теркен-бега. Тогда ей только-только исполнилось одиннадцать лет.

Ончас терпеть не могла Адая. Всякий раз пыталась запустить в него сапогом или огреть палкой.

— Не гладь его! — кричала она Айдыне, если замечала, что племянница обнимает или треплет за уши мохнатого друга. — У него чертова шкура! Смотри, утащит в Нижний мир! Хочешь, чтобы Эрлик-хан женился на тебе?

Ончас искренне верила, что собака, поддавшись на уговоры злого айна, предала хозяина в обмен на теплую шубу и запустила черта в жилище. Но тот не смог навредить человеку, потому что в юрте жил хитрый кот, который прогнал зловредного духа.

Айдына не принимала крики тетки всерьез. Это поверье помнили лишь старики да взбалмошные старухи вроде Ончас. В их аале было много собак. С ними охотники добывали зимой зверя.

Ее Адай был умнее и сильнее всех псов в округе. Так считала Айдына, хотя ей пока не удалось испытать его на зимней охоте. Вот уже четыре года заматеревший пес ни на шаг не отходил от юной хозяйки. В ледяную стужу он согревал девочку своим теплом, в летнюю пору становился отважным спутником в прогулках вдали от родного аала. По осени он вытащил ее за шиворот из топкой мари; ранней весной спас от зубов старой рыси; чуть позже бросился на вепря-секача, который загнал Айдыну на дерево, а совсем недавно растерзал большую змею. Та неосторожно выползла на камни как раз под ноги девочке.

И теперь Адай был непременным участником всех ее игр и забав. Он находил потерянные в лесу стрелы, а в камышах — добытых по весне уток, строго следил за тем, чтобы Киркей не слишком часто дергал Айдыну за косички, а еще предупреждал ее лаем о приближении опасности в лице Ончас или невесток Киркея.

В состязаниях Айдына ни в чем не уступала другу, хотя и старше он был, и сильнее. Именно Киркей подарил ей два года назад первый лук, который смастерил своими руками. Он очень ответственно подошел к этому делу. Сначала долго присматривался, как Хублах-лучник вырубал заготовки из черемухи, сушил их, выстругивал лопатки, а затем выгибал кибить — основу будущего лука. Затем Хублах научил Киркея, как правильно выбрать дерево. На нижнюю планку надо было взять тонкоствольную сосну, а на верхнюю — березу.

Киркей нашел такую сосну. Она выросла на опушке. Ее древесина хорошо пропиталась смолой под солнечными лучами, поэтому лук из этого дерева получился особенно прочным. И тетиву из сухожилий аяна — крупного сохатого — он тоже сплел самостоятельно, но под приглядом Хублаха.

С тех пор как Киркей подарил Айдыне лук, они каждый день состязались в стрельбе по палочкам, которые втыкали в землю по три в ряд или в круг. В случае промаха стрелу забирал противник. Правда, Киркею приходилось не на шутку бороться с Адаем. Пес с большой неохотой отдавал ему стрелы хозяйки: рычал, лаял, прижимая лапой стрелу к земле. И только когда Айдына недовольно морщилась и приказывала: «Отойди, Адай!», ее защитник неохотно отваливал в сторону.

Поначалу она с трудом натягивала тетиву, стерла до крови пальцы, потому что ей мешала кожаная рукавица. Затем нежная кожа загрубела, появились мозоли, и дела пошли лучше. Киркей хотя и радовался ее успехам, но нередко кряхтел от досады и сердито дергал себя за косичку.

— Ты девчонка, — ворчал он, — тебе духи помогают!

Прищурившись и закусив губу, Айдына наблюдала за полетом своих стрел. Сначала они взбивали пыль где угодно, только не там, куда им следовало лететь, но все чаще и чаще ряды палочек стали редеть. И всякий раз, когда стрела попадала в цель, девочка издавала радостный вопль:

— Йа-а-хо-о! — и подпрыгивала, резко вздымая лук.

Адай оглушительно лаял, бросался лапами на грудь хозяйке и непременно пытался ее облизать.

— Тихо! — сердился Киркей. — Громче кедровки орете. Сейчас не только Ончас, весь улус сбежится узнать, в чем дело!

Встречаться с Ончас Айдыне не хотелось, Адаю — тем более, но поводов возвестить о своей победе становилось все больше. Айдына опять и опять забывала об осторожности, и тогда Киркей забирал лук, бросал сердито:

— Иди домой! Мне в табун нужно!

Они расставались. Иногда на два-три дня, потому что с наступлением тепла у табунщиков прибавлялось забот и Киркею редко удавалось вырваться на свободу.

На первых порах у Айдыны почти не получалось отыграть свои стрелы у Киркея. Но на следующий год дела пошли лучше: стрелы она уже не проигрывала, а вскоре и перегнала своего дружка и в скорости стрельбы, и в точности попадания. Затем она научилась посылать стрелы в кольцо, сплетенное из прутьев, которое Киркей подвешивал на ветку дерева. Кольцо то вращалось, то раскачивалось под порывами ветра, и само оно было чуть больше кулака Киркея. Но Айдына и здесь обошла приятеля, отчего он злился и однажды чуть не разбил свой лук о камни.

Айдына же смеялась:

— У-у-у, Киркей-батыр, твоя стрела в гости к харачихай-ласточке улетела?

Ее забавлял гнев приятеля. Ведь, как бы ни злился Киркей, вскоре они все равно мирились. И принимались за новые дела, столь же захватывающие и веселые. Впрочем, узнай кто об их занятиях, Киркею сильно не поздоровилось бы. Кыштым должен с почтением относиться к дочери бега, а Киркей мог и отругать ее как следует, если она с чем-то плохо справлялась, по его разумению.

— Ворона, — сердился он, — сколько можно тебе показывать, как правильно укладывать лук и стрелы в сайдак! — и дергал ее за косички-сурмес.

Адай, негодуя, лаял на обидчика.

— У-у, хара шулбус! — огрызалась Айдына.

Обиды скоро забывались, и мир длился до той поры, пока Киркей снова не принимался кричать:

— Не хватай стрелу за оперенье! Сломаешь, где новые перья возьмешь?

Действительно, орлиные перья были у лучников улуса на вес золота. Обычно брали не больше трех перьев из орлиного крыла. А добыть орла было нелегко, даже если тот парил над головой охотника.

Когда стрельба по целям надоедала, Киркей придумывал новые забавы. Одна из них поначалу оказалась почти непосильной для Айдыны. Но она, закусив губу и чуть ли не плача от напряжения, таскала в гору камни вслед за другом и складывала из них об ^[5]

— Не отставай, девчонка! — кричал с горы Киркей, когда она, чуть не падая от усталости, с обломком песчаника в руках прислонялась спиной к корявой лиственнице. — Плетешься, как больная косуля!

— У-у, сын пегой лисицы, — задыхаясь, ворчала под нос Айдына, — ты меня косулей внизу назови!

И почти ползла в гору. Камень ни разу не выпал из ее рук, хотя иногда девочку порывало запустить им в голову насмешника Киркея. Но зачем, если обо у Киркея все равно рос быстрее? Одно успокаивало Айдыну: она ловчее прыгала через камчу, которую натягивал между деревьев зловредный приятель, а затем научилась стрелять из лука в прыжке и сбивать стрелой сучки на деревьях, что у Киркея получалось неважно.

Частенько по весне, спрятавшись в кустах, Айдына наблюдала, как старые дружинники-матыры учили будущих воинов владеть копьем и саблей, ножом и боевым топором, пальмой и шестопером и еще множеству хитростей, без которых невозможно победить в бою.

Брат Теркен-бега Чайсо тоже обучал будущих дружинников. Хоть и не слушалась его раненая нога, но стрелять он не разучился, и в битве на мечах ему почти не было равных. Будущие воины разили боевыми стрелами бегущую цель — распяленную на шестах шкуру барана, которую тянули веревками из-за укрытия. Чайсо сердился на нерасторопных и нетерпеливо повторял:

— Быстрее, быстрее стрелы пускайте, чтоб одна другую догоняла.

Учились стрелять верхом на коне и стоя на земле. Схватив саадак, вытаскивали лук, из колчана доставали стрелу. Спешившись, натягивали лук с колена…

Айдына с трепетом наблюдала, как стреляют лучники, не замечая, что раз за разом повторяет их движения. Правую ногу согнуть в колене, левое колено поставить на землю, изготовиться к бою. Взмах руки старого матыра — и тетивы луков оттянуты назад. Еще взмах — и вот уже правая рука лучника с зажатой между пальцами стрелой — у самого уха, а круто изогнутый лук полон едва сдерживаемой силы. Длинный и плоский, как лист ивы, наконечник уже почуял жертву. Он дрожит от нетерпения, но подпускает ее ближе… ближе… Легкий свист… Удар! И новая стрела мигом ложится на левую руку, а правая уже рвет тетиву к уху.

Но тяжелее всего молодым, диковатым еще подопечным давалась наука владения мечом. Чайсо заставлял их часами рубить на полном скаку шесты, бегать и прыгать в доспехах, учил быстро выстраиваться в конную лаву, а в обороне — щитом к щиту стоять неодолимой стеной и ощетиниваться копьями; показывал, как выбить меч из рук противника, как одному биться с двумя и тремя врагами разом. Он прохаживался от группы к группе, поправлял, наставлял, советовал. Вот взял у новичка меч.

— Делай, как я. Удар наноси не одной рукой, а с выпадом, чтоб сила в нем была, — говорил он и показывал, как вложить в удар вес своего тела. — Бей с потяжкой, всем плечом бей, тогда ни один враг перед тобой не устоит.

Держать подолгу меч в вытянутой руке оказалось труднее всего. Чуть ли не до обморока доводил Чайсо юношей, заставляя их стоять неподвижно в тесных, пока с чужого плеча куяка ^[6] и шлемах под солнцем или проливным дождем. Изнемогавшие от тяжести мечей руки деревенели и клонились к земле. Прохаживаясь перед строем, Чайсо кого-то подправлял, кого-то поругивал, кого-то хвалил, но в меру.

— Чтобы меч держать, сила нужна, а сила без пота не придет, — наставительно говорил он. — Ну, ну, выше руку, не палку держишь — оружие.

Теркен-бег иногда наблюдал за занятиями. Юные бойцы, стоя друг против друга, учились отражать щитом удар меча и быстро наносить ответный. Упражнение опасное — мечи настоящие, зазеваешься — пеняй на себя.

— Шаг вперед! Прикройся! Бей! — покрикивал Чайсо. — Еще раз! Шевелись: сейчас вы воины, а не пастухи! — И, заметив брата, бросал ему меч: — Давай, покажи, как надо!

И они сходились в схватке. К радости Айдыны отец всегда выходил победителем. С красным потным лицом он поднимал, потрясая, меч, а его будущие дружинники весело вопили:

— Ий-я-я-я!

Радовались короткой передышке.

Айдына тоже кричала:

— Ий-я-я-я! — но шепотом. И отползала глубже в кусты, боясь, что отец ее заметит.

Но Теркен-бег не часто мог позволить себе такие забавы, поэтому девочке не стоило опасаться, что кто-то обнаружит ее в кустах. И она продолжала с прежним восторгом и завистью наблюдать за обучением юношей.

Айдына подпрыгивала от досады, если стрела Киркея вдруг проходила мимо цели. Била кулаком по дереву, если он не мог сладить с мечом. Но с каждым днем поводов злиться становилось все меньше и меньше.

Киркей был примерным учеником: ловким, быстрым, изворотливым, а если не хватало сил и умения, побеждал в поединках за счет смекалки или хитрости.

Девочка видела, что во многом не уступила бы своему приятелю, а в чем-то и превзошла бы его. Но если кыштым мог стать эром — простым лучником, то женщину и близко не подпустили бы к дружине Теркен-бега. Лишь втайне от всех она мечтала и жаждала не меньше, чем Киркей, с честью пройти обряд посвящения в воины, вдеть в ухо серьгу матыра и сделать на шее татуировку волка, застывшего в прыжке.

Весной, когда сошел снег и тощая молодая трава едва показалась из земли, Киркей учил ее биться на саблях, затем уходить от стрел противника. А это оказалось не менее трудным, чем катать камни ногами в гору. Киркей обстреливал ее тупыми стрелами, а Айдына скакала, как кабарга, стараясь от них уклониться. Пока не наловчилась, ходила в синяках. Правда, Киркею от нее доставалось не меньше. Но оба шумно радовались удачам друг друга, и это сглаживало боль и усталость.

Конечно, и драки, и стрельба из лука, и метание ножа в цель, и умение владеть копьем — не самые полезные занятия для девушки, но Айдына увлеклась ими настолько, что забывала помогать тетке по хозяйству, а частенько и увиливала от своих обязанностей. Отчего Ончас злилась все больше и больше. Она не подозревала, что, взяв в руки первую стрелу, Айдына произнесла древнее заклинание мужчин:

— Моя живая стрела, выпущенная из моей руки, которая никогда не держала иголки! Лети без задержки, порази врагов с черными помыслами! Моя живая стрела, выпущенная из моей руки, которая никогда не держала наперсток! Достигни цели, не изменяя полета!

И чтобы не потерять удачу, должна была забыть и об иголке, и о наперстке, и о лопатке, которой женщины перемешивали талка ^[7] в казане.

Вместо того чтобы выкапывать корни кандыка и дикого пиона, солить на зиму черемшу и папоротник, Айдына теперь охотилась на уток, на лесную и степную дичь. А чтобы Ончас не догадалась о ее пристрастиях, выжидала, когда старуха куда-нибудь отлучится, и подбрасывала добычу в юрту. Ончас приходила в неописуемый восторг и принималась исступленно благодарить хранителя дома Тура Ээзи, который преподнес ей столь щедрый подарок.

В Месяц Сбора Кандык ^[8] когда солнце начинало припекать по-летнему, Ончас, как обычно, просушивала на солнце овчинные и лисьи шубы, кошмы, ковры и начищала песком медную посуду. Айдына сбежала от этих скучных занятий с Киркеем в тайгу и принесла оттуда выпавшего из гнезда скворчонка. Птенец быстро рос, а еще быстрее научился передразнивать тетушку и кричать сварливым голосом: «Пар-р-ршивая девчонка!» и «Ар-р-раки налей, ар-р-раки!». Тогда Ончас тайком подкинула его в юрту дальнего родича Магная — на радость многочисленной детворе.

Поджав губы, Ончас сообщила племяннице, что скворчонка унесла ласка. Айдына погоревала немного, но на следующий день уже забыла о птице, предвкушая новые удовольствия с верными приятелями.

Это Киркей рассказал ей, как здорово летом на горных пастбищах. А он умел рассказывать так, что Айдына будто наяву чувствовала запахи трав и цветов, разогретой смолы и тлеющего арчина. Дымом его окуривали животных, чтобы уберечь их от злых духов.

Она с упоением слушала Киркея, потому что ни разу не бывала в горах. И в этом году она дала зарок, что непременно достигнет своей цели и отправится на пастбища еще до того, как их улус отпразднует Улуг Кюн Пазы — Праздник Летнего Солнцестояния. Конечно, ей не позволят остаться с табунщиками на все лето. Но с восхода молодой луны до ухода старой она, пожалуй, смогла бы продержаться. И с лошадьми бы управлялась не хуже Киркея. Недаром он научил ее многому из того, что должен уметь и знать опытный табунщик. Айдыне просто не приходило в голову, что Киркей и сам еще не все знал и умел, хотя его обучением и воспитанием занимался старый Салагай, а он знал толк в обращении с лошадьми.

Дело оставалось за малым: добиться согласия отца. Теркен-бег очень любил единственную дочь, но держал ее в строгости, и она побаивалась подойти к нему и заявить о своем желании отправиться на отгонные пастбища. Нужно было что-то придумать, выбрать время, когда Ончас уберется из юрты поболтать с соседками, и тогда Айдына сможет поговорить с отцом с глазу на глаз.

Одно ее беспокоило: в последнее время Теркен-бег совсем перестал замечать свою дочь. Выглядел он угрюмым, говорил мало и частенько проводил время в одиночестве, о чем-то размышляя, отчего Айдына подумала, уж не заболел ли он?

Правда, внешне Теркен-бег ничуть не изменился. По-прежнему был ловким и подвижным. Легко вскакивал на коня, попадал стрелой в перышко кедровки, а копьем сбивал на лету дикого голубя.

И все же он был неспокоен, и просьба Айдыны могла вызвать у него гнев. Девочка хорошо знала отца: в ярости он был непредсказуем и беспощаден. Словом, ей не хотелось попадать под горячую руку. Ведь это означало бы, что ей придется расстаться не только с мечтой, но и с Киркеем. Ончас давно угрожала рассказать брату о дружбе его дочери с сыном табунщика. И тогда судьбе Киркея не позавидуешь. Поэтому следовало выбрать подходящее время и дождаться, когда отец станет более сговорчивым.

Примечания

2

Июнь.

3

Духи, помощники шамана.

4

Хан-Тигир — верховный Бог, Владыка Неба.

5

Обо — груда камней, пирамида, часто сложенная на перевалах, около нее приносят дары богам.

6

Наборные латы, часто из пластин по сукну.

7

Талкан — ячменная каша.

8

Май.