Мой ласковый и нежный мент

Ирина Мельникова

Эта девушка удивляла его все больше и больше. Не каждый мужик сможет выступить против двух вооруженных бандитов, тем более в тайге, где замести следы ничего не стоит. Людмила же решилась… Браконьерам удалось скрыться, а вот ей выход из ущелья преградил занос. Новый сход лавины едва не накрыл подполковника милиции Дениса Барсукова, сунувшегося на дорогу в своем «уазике», Людмила чудом успела вытащить его из машины. Эти мужчина и женщина, едва познакомившись, прониклись стойкой взаимной неприязнью. И вот теперь им придется провести ночь у костра в тесной пещерке, в опасной близости друг от друга…

Глава 3

— Нет, Людка, с тобой точно каши не сваришь! — Антонина прошлепала босыми ногами по кухне и остановилась напротив подруги, уперев руки в бока. — Ты только посмотри на себя! Разве ты похожа на передовую сельскую интеллигенцию, на представителя науки, наконец? — Она удрученно покачала головой, наблюдая, как Людмила молча раздевается и определяет многострадальный бушлат на вешалку. — Стас только что звонил, на тебя жаловался. Что ты на его нового начальника взъелась? Чего вы с ним не поделили?

— Препротивный товарищ этот новый начальник, грубый и неотесанный мужлан. — Людмила опустилась на табуретку у порога и вытянула ноги все в тех же шерстяных носках с черными от грязи подошвами по направлению к печной дверке.

Антонина с еще большим удивлением уставилась на ее ноги.

— Боже, Людка! Ты почему босиком? Или в милиции тебя разули, чтобы не сбежала, а ты…

— Естественно, сбежала! — Подруга с досадой посмотрела на нее. — Перекусила зубами решетки, на собственных колготках спустилась по отвесной скале и, подстрелив из пальца двух ментов, сумела уйти от погони. Ну что, спрячешь меня на некоторое время от своего злыдня Стаса? А потом в багажнике автомобиля переправишь за границы родной республики, в Минусинск, например, или дальше, в Туву…

— Ох, Людмила, Людмила, — улыбнулась Тонька, — хватит уже зубы заговаривать. Подвигай лучше табурет к столу, я тебя кормить буду. В милиции небось ужином не угостили?

Она засуетилась около плиты, забренчала крышками кастрюль, не переставая корить подругу:

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы не связывалась с этим толстым отродьем. Стас говорит, еле отмазал тебя сегодня. Надымов крепко взъярился, даже хотел к прокурору идти жаловаться!

— Брешет он, пугает только, — сказала Людмила устало. — Он меня больше прокурора боится. А с заявлением в милицию потому пришел, чтобы нового начальника прощупать, посмотреть, чем тот дышит…

— И чем же, если не секрет, он дышит? — полюбопытствовала Антонина, подвигая ей тарелку с борщом.

Людмила задумчиво повертела в руках ложку и усмехнулась:

— Скверно он дышит, Тонечка, ох как скверно! Штраф мне надышал. Небольшой, правда, в двадцать рублей всего, но не это самое страшное. Завтра мне со школьной директрисой придется объясняться за пропущенные уроки, а ты знаешь, какие у нас с ней отношения.

— Ладно, ешь пока, а после решать будем, как дальше жить, — вздохнула Тонька и опустилась перед подругой на колени. — Давай носки снимай! А то весь пол мне затоптала…

Через пару минут Людмила отодвинула от себя пустую тарелку, потянулась к блюду с пирожками и опомнилась лишь тогда, когда и оно опустело. Девушка сконфуженно улыбнулась и развела руками.

— Прости, Тоня! Даже не заметила, как все съела! Наверное, опять без ужина тебя оставила?

— Не беспокойся, я твои таланты знаю, поэтому пирогов и на свою долю, и на Стаськину оставила, — успокоила ее подруга.

— Выходит, я не вовремя! — всполошилась Людмила. — Ты Стаса ждешь?

— Да я его каждый день жду, подруга, — вздохнула Антонина, — но сама знаешь, как часто он заглядывает. Нет мужика, но и Стас тоже не мужик! В кои-то веки забежит, супу похлебает, смотришь, а у него уже глаза закрываются. До постели еле-еле доплетется — и вся любовь! На кой ляд мне такие отношения? Я неделю его выглядываю, машину где увижу, сердце замирает, а он придет, наестся до упора, хорошо еще, если в щечку поцелует, спасибо, дескать, Тонечка, и на боковую. Ни ласки тебе, ни внимания. Поплачу у него под боком, а что толку?

— А может, вам пожениться?

— Чтобы он со мной по обязанности спал? Ну уж нет! Лучше соберусь я как-нибудь с духом да устрою ему от ворот поворот. И замуж выйду, например, за Пашку Ивантеева, по крайней мере, всегда с дровами буду. Давно он меня за себя зовет…

— И ты решишься променять Стаса на эту обезьяну?

— А что мне остается, Людочка? Лучше уж с обезьяной спать, чем с милиционером. У него вся энергия на преступников уходит, а на меня уже ничего не остается. А Ивантеев — он шустрый, так и скачет, так и скачет, как мартышка по веткам, — усмехнулась Антонина и вдруг уткнулась лицом в плечо подруги. — Что толку от красивого мужика, если он ни богу свечка ни черту кочерга… Это сейчас он хоть немного побаивается, что брошу его, где ж еще он на дурничку брюхо свое будет набивать, а распишемся — совсем обнаглеет, скажет: теперь уж никуда не денется.

— Да-а, дела, как сажа бела! — Людмила погладила подругу по голове. — А мне кажется, зря ты паникуешь, любит он тебя, просто работа у него такая.

— А мне от этого легче? — Антонина подняла голову и сердито сверкнула глазами. — Если появится сегодня, то с ходу вопрос ребром поставлю: или я, или работа его поганая!

— А если он все-таки работу выберет?

— А я, думаешь, сомневаюсь в этом? Она же для него и мать, и жена, и любовница. Мент проклятый! — выругалась Антонина и вытерла кулаком глаза. — Совсем у меня крыша от него поехала! — И разрыдалась окончательно. — Люблю я его, Мила, просто спасу нет, как люблю! Позвонит на работу, жди, мол, вечером, и я тут же все, готова, поплыла от счастья, ничего не вижу, не слышу, через десять минут на часы пялюсь, когда уж можно будет домой бежать, Стаську встречать. А дома тоже покоя нет, под окнами туда-сюда бегаю, все слушаю да выглядываю, не подъедет ли. И хорошо, если, как обещал, вечером придет, а то ведь и под утро завалится, ни рожи ни кожи от усталости, а зачастую бывает, и вообще не явится… — Она махнула рукой и опять обняла Людмилу за плечи. — Совет мой тебе, подружка, никогда не влюбляйся в милиционера, если лишних переживаний не хочешь.

Людмила усмехнулась:

— Вот уж на это точно не надейся! Я Вадика ни на какую милицейскую рожу не променяю, пусть она хоть золотой будет, или серебряной, или такой красивой, как у твоего драгоценного Стаса.

— Ну, это ты зря про рожу-то! — обиделась вдруг Антонина. — Сама знаешь, что сейчас в райотделе ни одного подонка не осталось, с которыми ты прежде воевала. Всех разогнали! Пара алкашей, правда, еще имеется! Но Стас говорит, Барсуков им предложил по собственной инициативе рапорты написать, пока дело до греха не дошло.

— Тоня, а за что его Барсом прозвали? — Людмила налила себе чаю из самовара и взяла из вазочки карамельку. — Шибко крутой, что ли?

— Говорят, что крутой! Стас с ним вместе в Высшей школе милиции в Омске учился, правда, на курс младше, так такие легенды о нем рассказывает!.. Девки за ним табуном бегали, в волейбол, в футбол как бог играл, чемпион по боксу… И опером был классным. — Антонина вздохнула. — Милицейская, как ты говоришь, рожа, а школу и академию с красным дипломом окончил. И звание досрочно по приказу министра получил. В тридцать пять уже подполковник. Это для тебя что-нибудь значит? Голова, выходит, у него соображает?

— Возможно, и соображает, только что ж он после академии и вдруг в нашу дыру согласился поехать? Или успел проштрафиться?

Антонина посмотрела на подругу и, присвистнув от удивления, покрутила пальцем у виска.

— Ты точно не от мира сего, Людка! Вся деревня уже в курсе, почему он сюда приехал.

— Ну, так будь добра, доведи до сведения своей непутевой подруги эти сплетни.

— Это не сплетни, — рассердилась вдруг Антонина. — Говорят, об этом даже в газетах писали. Дениса Барсукова лет пять назад жена бросила и замуж за какого-то банкира выскочила. Сына с собой забрала… А прошлой зимой этого самого банкира в машине вместе с женой и грохнули. Сынишка Дениса Максимовича только по счастливой случайности спасся. Его из машины взрывом выбросило. Тяжелая контузия, перелом ноги, но жив остался. Сейчас он в санатории вместе с дедом, отцом Барсукова. И все бы хорошо, да только не разговаривает мальчонка, то ли контузия на него повлияла, то ли до сих пор от шока прийти в себя не может.

— О господи! — Людмила вздохнула. — Бедный ребенок! Выходит, Барсуков из-за сынишки сюда приехал?

— Ну, наверное, не только из-за него. — Антонина внимательно посмотрела на нее. — Стас по секрету мне сказал, что Барсуков, когда тех поганцев брал, которые взрыв устроили, не слишком благородно с ними обошелся. А поначалу ему в городе хорошую должность предлагали…

— А сколько мальчику лет?

— Точно не знаю, но вроде лет шесть-семь.

— Маленький совсем! — снова вздохнула Людмила.

Антонина покосилась на нее.

— А теперь скажи, по-честному только, как тебе его папаша показался?

Людмила недовольно поморщилась:

— Опять ты за старое! Я же сказала: весьма неприятный тип. Мрачный, смотрит исподлобья…

Антонина закинула руки за голову и неожиданно громко рассмеялась:

— Мрачный, говоришь? А что ж тогда этот неприятный тип самолично тебя до моего дома довез?

— И до сих пор подобного порыва простить себе не может. Он, похоже, это из элементарной вежливости предложил и, поверь, даже зубами заскрипел от огорчения, когда я взяла вдруг да согласилась!

— Ох и дура ты все-таки, Милка, любые души прекрасные порывы готова осмеять и извратить самым непотребным образом. Потому и шарахаются от тебя мужики, что ты им никакой свободы слова и действия не позволяешь.

— У меня жених есть. — Людмила с неприязнью посмотрела на подругу. — Можешь что угодно по этому поводу думать, но я люблю Вадика и не собираюсь крутить за его спиной сомнительные романы.

— Ну как же, как же, тоже в школе учились и кое-что из классики помним. «Но я другому отдана и буду век ему верна…» Интересно, твой Вадим тоже посторонних женщин избегает или как? — Антонина с явно преувеличенным интересом заглянула в глаза подружки. — Сколько ему? Тридцать есть уже? Даже тридцать два? И как ты думаешь, он в вашу супружескую постель абсолютным девственником ляжет?

— Антонина! — Подруга грозно посмотрела на нее. — Иногда мне хочется тебя удавить!

— А мне тебя! — не растерялась Тонька. — Такой классный мужик в селе появился, а ты на него ноль внимания, фунт презрения! Да твой Вадик ему и в подметки не годится! Смотри, подруга, брошу я своего криминалиста и вплотную займусь этим Барсуковым. Что-то глаз у меня на него разгорелся!

— Это твое личное дело! — сухо сказала Людмила. — Смотри только, чтобы спираль не перегорела от чрезмерного усердия, а то придется в темноте не глазами сверкать, а тем фонарем отсвечивать, что Стас тебе навесит, когда о твоих новых интересах прознает.

— А ты за меня не бойся! — рассердилась Тонька. — Не хочешь любовь с милицейским начальством крутить — твое дело. Думаю, с этим у него и без тебя не заржавеет. Ко мне в дружину уже десять новых девок записались. Даже Надька из детсада рысью прибежала свой священный долг исполнить, а попутно, если получится, начальника РОВД закадрить. А мне что, пусть пытаются, главное, теперь никаких проблем с дискотеками не будет, вон сколько добровольных помощниц появилось.

— Что ж, этот Барсуков и на дискотеки твои ходит? — ехидно справилась Людмила.

— Естественно! Танцевать не танцует, но время от времени появляется, контролирует ситуацию, общается с народом и тут же проверяет, как милицейский наряд службу несет. Да, к слову, — Тонька посмотрела на часы, озабоченно покачала головой, но тут же перевела взгляд на подругу, — завтра мы с ним как раз по поводу народной дружины встречаемся. Вот уж присмотрюсь я к нему так присмотрюсь! — Она потерла ладони. — Точно не уйдет от меня живым, мамой клянусь!

— Не глупи, Антонина! — нахмурилась Людмила. — На кой ляд он тебе сдался! Со Стасом хотя бы поговорить можно, пошутить, посмеяться…

— А давай я его тебе уступлю. Испытания на разговорчивость он на ура прошел, и в постели, если расшевелишь, тоже очень даже неплох!..

— Дура ты, Тонька! — окончательно рассердилась на нее Людмила. — Все разговоры у тебя об одном и том же. Постыдилась бы!

— Ох, какая совестливая! Какая морально устойчивая! — Тонька сердито стукнула чашкой по столу, отчего остатки остывшего чая выплеснулись на клеенку. — Жди — дожидайся своего Вадима, пока окончательно в старую вешалку не превратишься! А он себе молодую найдет и скажет: прости, мол, дорогая, но я внезапно полюбил другую, а ты со своими несколько поблекшими внешними данными уже не соответствуешь моим возросшим эстетическим потребностям.

— Тоня, дай мне какую-нибудь обувку, и я оставлю тебя в покое, — тихо сказала Людмила и вдруг, отвернувшись от подруги, тихо всхлипнула.

Антонина подошла к ней сзади, обняла и прижала к себе.

— Прости меня, ради бога! Но я ж тебе добра желаю! Что ты, обсевок какой, Людка, чтобы так себя изводить? Красоту свою прятать… Что тебе одеться не во что, кроме этого бушлата? Ну какой мужик обратит на тебя внимание, если ты в подобных брюках мимо него пройдешь? Господи, только про Вадика своего больше ни слова, — замахала она руками, заметив, что Людмила пытается что-то сказать в ответ на ее обличительную тираду, — иначе соберусь с деньгами и найму киллера, чтобы пристрелил наконец, твоего жениха. Может, перестанет тогда из тебя жилы тянуть!

— Тонька! Я тебя ненавижу! — прошептала Людмила, схватила с печки пару подшитых резиной валенок, натянула их на ноги и выскочила за дверь, крикнув на прощанье: — Ноги моей у тебя больше не будет!

— Валенки верни сначала, а потом зарекайся! — крикнула ей вслед Антонина, подошла к ходикам, подтянула гирьку, с досадой посмотрела на циферблат и печально вздохнула. — Сегодня опять не придет, паразит! — Затем вернулась к столу, задумчиво повозила пальцем по желтой чайной лужице, медленно опустилась на табурет и вдруг легла щекой на клеенку, зарыдала в голос, с причитаниями и подвыванием, как деревенские бабы плачут в минуты безысходного горя, когда уже нет ни малейшего проблеска надежды.