Игра в саботаж

Ирина Лобусова, 2020

Оперуполномоченный Константин Емельянов справедливо полагает, что, несмотря на все свои профессиональные качества, так и закончит службу простым опером – его неуступчивость не нравится начальству. Вот и сейчас его, опытнейшего работника, отправили разбираться… со взрывом бытового газа в многоквартирном доме. От злости Емельянов делает недопустимое – собирает жителей дома и опрашивает их всех вместе, а не каждого по отдельности. И вдруг он понимает, что это вовсе не бытовой газ взорвался – это какая-то дьявольская операция, в ходе которой появляется множество смертей, да еще и дочь Утесова Дита замешана в этой истории…

Глава 4

Двухэтажный флигель, явно выстроенный из досок, которые потом покрыли штукатуркой, находился в глубине двора. Протиснувшись среди деревянных палок, подпирающих веревки, на которых сушилось белье, Емельянов сразу заметил открытую дверь парадной. Поднялся по дощатой скрипучей лестнице. Молодой опер едва поспевал за ним, тяжело дыша.

— Отдельная квартира или коммуна? — бросил Емельянов, не поворачивая головы.

— Коммуна. Там еще трое соседей. Соседки и обнаружили труп, когда увидели, что дверь в комнату открыта и, несмотря на утро, там горит свет. Одна соседка проходила по коридору и все это заметила. Позвала другую. Вместе они и вошли внутрь. А там на полу и лежала эта женщина. Как они поняли, давно уже мертвая. Соседки и позвонили в милицию с уличного телефона-автомата.

Дверь квартиры была открыта настежь, и Емельянов вместе с опером (оперком, как он уже окрестил его про себя) оказались в длинном полутемном коридоре коммунальной квартиры. Он сразу понял, что нужная им комната — последняя по коридору, потому что за ней слышались голоса, шла какая-то возня.

К удивлению Константина, комната оказалась очень уютной. Стены, выкрашенные в оливковый цвет, зеленые шторы на окнах, плюшевая в тон мебель создавали ощущение покоя. Мебель казалась дорогой — мягкий диван, два кресла. С потолка свешивался матерчатый тоже зеленый абажур…

Посередине стоял стол, накрытый белой кружевной скатертью, которая сразу бросалась в глаза. На столе была расставлена посуда, стояла пустая бутылка из-под шампанского, два пустых бокала, чайные чашки, тарелки, разрезанный торт… Было понятно, что здесь что-то праздновали.

Емельянов двинулся вокруг стола и сразу увидел темный брезентовый мешок, в который было запаковано тело. Его не убирали до прихода опергруппы.

В комнате толпилось довольно много людей, вовсю орудовали эксперты. У двери застыл парень в милицейской форме, старательно отгонявший зевак. К Емельянову сразу подошел следователь Сергей Ильич:

— Не прошло и полгода! — с ехидной улыбкой пожал он ему руку, а затем протянул паспорт: — Вот она, наша красотка!

Женщина на фото действительно была хороша. Конечно, красоткой назвать ее было нельзя, но миловидное, чувственное лицо сразу запоминалось. У нее были красиво изогнутые губы, четкие скулы, ровный нос и изящный разлет бровей, длинные темные волосы, темные глаза. Внешность была очень необычной. А в жизни часто такое ценится гораздо больше, чем красота.

Емельянов развернул паспорт, принялся читать вслух:

— Вайсман Кира Эдуардовна… уроженка Одессы… Родилась 3 апреля. Через месяц ей должно было исполниться 29 лет, не замужем. Детей нет. Есть информация, чем она занималась? — поднял он глаза.

— Есть, — ответил следователь. — Мы нашли ее профсоюзную книжку, удостоверение и рабочий пропуск. Она работала гримером на Одесской киностудии. Вот удостоверение — гримерно-костюмерный цех. А еще нашли диплом об окончании театрального училища в Одессе по двум специальностям — костюмер и гример.

— Интересно, — задумчиво произнес Емельянов, — дамочка-то наша не простая, из мира искусства! Кино, высокие материи… Артисты…

И, не спрашивая разрешения, он присел и принялся расстегивать брезентовый мешок. Женщина лежала на спине. Лицо ее было не повреждено, лишь косметика расплылась: черные пятна от туши под глазами, размазанная губная помада ярко-красного цвета, сбившаяся в комки пудра, отчетливо заметные на уже остывшей коже… Длинные черные волосы были свободно распущены по плечам.

На покойной был домашний халат из набивного шелка — на синем фоне горели яркие вульгарные желто-красные розы. Емельянов нахмурился: домашний халат никак не вязался с шампанским и празднично накрытым столом. Уместнее было бы вечернее платье. Но, может, она переоделась в халат после ухода гостя? Ему подумалось, что с такой внешностью, как у этой женщины, это должен быть именно гость — мужчина.

Он стал осматривать тело дальше. И сразу же на шее, почти под челюстью, обнаружил отчетливо видный синяк в форме отпечатка мужского пальца. По всей видимости, женщину с силой схватили за челюсть, поворачивая к себе и крепко держа.

— Есть еще синяки на теле, — сказал подошедший к Емельянову эксперт, — и синяк на предплечье — как след удара кулаком. И еще такой же на спине. Судя по всему, убийца с силой ударил ее два раза — в предплечье и в спину. Потом схватил за челюсть и, сжимая, держал. Все это насильственные действия. А значит, самоубийство исключается, несмотря на причину смерти.

— Самоубийство? Какое самоубийство? Какая причина смерти? — тут же насторожился Емельянов.

— Отравление нембуталом, — ответил эксперт.

Емельянов прекрасно знал этот препарат. И совершенно не удивился, услышав это название. Но профессиональная смекался взяла верх, поэтому, прищурясь, он в упор уставился на эксперта.

— Почему именно нембутал? Это ведь мог быть любой другой барбитурат. Или снотворное — люминал, веронал.

Вместо ответа эксперт подошел к ящику буфета, стоящего возле стены. Ящик был приоткрыт. Внутри валялась небольшая стеклянная баночка с кристаллическим белесоватым порошком. На ней была вручную, криво приклеена простая белая бумажка, на которой простым угольным карандашом было написано большими буквами «Нембутал». Баночка была заполнена порошком примерно на четверть.

— Так мы все это и нашли, когда приехали, — сказал эксперт, — ящик никто из нас не выдвигал. К тому же, похоже, что баночку швырнули назад в спешке.

И, пока Емельянов внимательно все осматривал, аккуратно положив баночку в пакет, чтобы не стереть отпечатки пальцев, эксперт добавил:

— Нембутал бывает как в таблетках, так и в таком виде. Как порошок он легче растворяется в любом напитке — воде, вине. И еще один интересный момент. Таблетки — аптечная форма продажи, только по рецепту. А вот порошок покупают незаконно, с рук. Это нелегальная форма продажи. Есть такие специальные каналы, которые снабжают этой гадостью всех желающих. Стоит дороже, чем в аптеке, но рецепта никто не требует.

— Почему же гадость? — усмехнулся Емельянов. — Очень даже приличное снотворное. И нервы, говорят, хорошо успокаивает.

— Вы его принимаете? — нахмурился эксперт.

— Ни за что! — отмахнулся Емельянов. — Я человек консервативный, предпочитаю нервы по старинке успокаивать — водкой. А вот новомодные дамочки, слышал, очень даже его обожают.

— Нембутал — это наркотик, — резко сказал эксперт. — Он вызывает привыкание и изменяет психику. Это страшная вещь. И смертельная — стоит только превысить дозу.

— Да уж… Что здесь и произошло. Если, конечно, дамочке не помогли эту дозу превысить, — вслух размышлял Емельянов. А размышлять было о чем.

Нембутал… Барбитурат, который действительно чаще всего использовался как снотворное средство, вызывал смерть от остановки дыхания. При этом смерть довольно мучительную — передозировка провоцировала рвоту, и человек просто захлебывался рвотными массами.

«Нембутал» — это было торговое название. Именно под этим названием препарат поступал в торговые сети. Настоящее название этого препарата — пентобарбитал. Но об этом мало кто знал.

Емельянову в своей практике несколько раз приходилось сталкиваться с этим жутким препаратом. Так как стоил он довольно дорого, то был популярным прежде всего в высших партийных кругах. Жены и дочери партийных бонз носили его в сумочке как карманное средство, ну, как, к примеру, аспирин. Еще он был достаточно распространен в среде деятелей искусства. Многие представители богемы не мыслили жизни без этого препарата, принимая его не только на ночь, но и днем — для стимуляции.

Однажды у Емельянова было дело, о котором он до сих пор не хотел вспоминать. Некий высокопоставленный чиновник, глава одного из райкомов партии, был найден в своей квартире мертвым. Домработница обнаружила его лежащим в спальне на ковре возле кровати. В квартире партийный деятель был один — все его семейство отправилось на отдых в Крым.

Шухер был страшный! Естественно, подключили и уголовный розыск. Когда эксперт сказал, что в горле покойного застряли рвотные массы, Емельянов сразу заподозрил неладное. Но едва он попытался заикнуться, что в смерти этой что-то нечисто, начальство подняло страшный шум, ведь с самого верха было велено писать, что заслуженный большевик умер от сердечного приступа, так как не щадил здоровья и сил на тяжелой ответственной работе, так сказать. Пожертвовал жизнью ради советского дела.

Емельянов помнил, как повыходили газеты с огромными, почти во всю полосу некрологами — и это еще до результатов вскрытия! Это уже потом эксперт провел вскрытие и сказал, что партиец умер от передозировки нембутала. И, судя по состоянию печени и прочих внутренних органов, он принимал этот препарат в огромных количествах и не один год.

Проведя полный обыск квартиры партийного покойника, Емельянов обнаружил в стене тайник, где хранился почти годовой запас этого препарата в порошкообразной форме…

Но едва он заикнулся о том, что ответственный и всеми уважаемый большевик был наркоманом со стажем и умер от передозировки барбитурата, как ему пригрозили самым серьезным образом: сказали, что вышвырнут с работы и отдадут под суд. В общем, рисковать было глупо. Поэтому так и осталось в деле, что председатель райкома партии умер от сердечного приступа. И с тех пор у Емельянова просто снимало крышу, когда в деле появлялись подобные препараты. И в этом случае неприятностей, похоже, тоже было не избежать.

Покойная работала на Одесской киностудии — значит, там, среди киношников, были открытые каналы по продаже наркотических средств! Вполне вероятно, что сидеть на какой-то гадости там было то ли делом привычки, то ли делом престижа. А значит, Емельянову предстояло разворошить осиное гнездо. Тем более, если выяснится, что препарат женщине дали насильно.

Когда он только подумал об этом, эксперт словно прочитал его мысли.

— Кстати, — произнес он задумчиво, — под правой лопаткой у покойной есть очень интересная точка… И, похоже, она одна такая на теле. Хотя подтвердить это может только вскрытие.

— Чем интересная? — вздохнул Емельянов, уже зная, что не услышит ничего хорошего.

— Да тут как будто след от инъекции. И этот укол ей, похоже, сделали насильно. Смотри, шприц вошел под углом, поэтому на ранке выступило несколько капелек крови. А это означает, что препарат ей могли ввести, когда она сопротивлялась. Если взяли большое количество порошка, развели водой и залили в шприц, а потом вкололи полный шприц под лопатку, то смерть могла наступить в течение 10 минут или даже раньше…

Константин снова вздохнул. Похоже, убийство. Впрочем, это было понятно с самого начала. Предсмертной записки не было. А зачем тянуться за снотворным после праздничного ужина с шампанским? Неужели она собиралась лечь спать, даже не убрав посуду со стола? Ответ Емельянову был ясен: передозировка, не самоубийство, а самое настоящее убийство! Господи, вздохнул он третий раз, ну и возни теперь будет!

Он приступил к осмотру квартиры. И уже почти сразу же в тумбочке возле кровати нашел кое-что интересное — пачку писем. Емельянов позвал одного из сотрудников и попросил их прочитать, а сам принялся осматривать комнату покойной.

Осмотр длился недолго, и когда закончился, опер нахмурился: ничего! Вот просто ничего. У покойной было мало вещей. Обычная одежда невысокого качества — не импорт, не от фарцовщиков, все то, что продают в советских магазинах. Не было и дорогой иностранной косметики, все только советского производства. Денег — сущие гроши, он насчитал 9 рублей 28 копеек. Никакой иностранной валюты. Много хороших книг, потрепанных — видно, что покойная любила читать. А вот драгоценностей почти не было. Только серебряные цепочка с кулоном, серьги с агатом и пара колец. Из золота — тоненькая золотая цепочка, сережки с жемчугом и одно тоненькое колечко с какой-то стекляшкой, явно не драгоценным камнем. А еще — Емельянов обратил на это внимание — в квартире не было найдено никаких мужских вещей. Если у покойницы и был любовник, то он не жил с ней вместе, в этой квартире. Думая об этом факте, опер поинтересовался у эксперта:

— Слушай, а она случайно не была девственницей?

— Нет, конечно, — ответил тот сразу. — Нет, но, судя по первичному беглому осмотру, полового контакта перед смертью у нее не было.

— То есть ее не изнасиловали?

— Нет, — уверенно ответил эксперт.

Емельянов нахмурился. Нищенское имущество мертвой женщины никак не вязалось с дорогим снотворным препаратом. Откуда она брала деньги, чтобы покупать нембутал? Ведь стоил он не пять копеек!

Может, ей покупал этот препарат тайный любовник, следов которого в квартире не было? Но тогда почему он не дарил ей дорогие подарки? Все в этой комнате свидетельствовало о том, что женщина жила не просто не богато — она испытывала материальную нужду. Откуда тут взяться таким дорогостоящим привычкам, как глушить свой мозг элитным снотворным?

Мысли Емельянова отвлек сотрудник, появившийся на пороге.

— Тут одна из соседок говорит, что знает, с кем пировала покойница. Вроде как последней ее перед смертью видела, — горячо произнес он. Видно было, что лейтенантик очень старается доказать, что он — настоящий опер.

Емельянов двинулся на унылую коммунальную кухню — в точности такую же, как и все коммунальные кухни. Он уже знал, что его тут ожидает: чад, гарь, закопченный потолок, множество стоящих один на другом столов и шкафов, почти на каждом — груда посуды, как чистой, так и грязной…. Только один стол был почти девственно чист. Емельянов сразу понял, что это стол покойной.

Посреди кухни его уже ждала соседка — толстая тетка лет шестидесяти, по внешнему виду похожая на торговку. И действительно, как он позже выяснил, она торговала на Привозе уже неизвестно сколько лет.

— Кирочка хорошая была девочка, вежливая… — начала она визгливо сразу же, без предисловий. — Никому плохого слова не сказала! Я ее с самого детства знала, тут она и выросла. И родители ее тут жили, пока были живы. А потом похоронила их обоих в один год, бедняжечка. И осталась одна-одинешенька на свете! — Соседка причитала, и Емельянов пока не прерывал этот поток — ему надо было послушать. — Только вот в жизни ей не повезло, — продолжала она на той же ноте. — Замуж так и не вышла, бедняжечка! Но никого из мужиков домой не водила, — тут ее тон изменился, став назидательно-строгим.

— Когда вы видели Киру Вайсман в последний раз? — поднял на нее глаза Емельянов.

— Так вчера с четырех дня она все по кухне бегала, готовила. Гостей ждала.

— Откуда вы узнали, что должны быть гости?

— Так она сама мне и сказала: мол, на ужин моя самая дорогая подружка придет! Возвращение отпраздновать.

— Какое возвращение? — не понял опер.

— Три дня назад Кирочка вернулась из Москвы. Она туда в командировку ездила, по работе.

— И долго отсутствовала?

— Больше недели, точно. Дней восемь или десять даже ее не видела.

— Куда именно она ездила, не знаете?

— Не знаю, голубчик! — искренне вздохнула соседка. — Стала бы она мне рассказывать такие подробности! Я ведь тетка простая, все на Привозе торгую. А Кирочка, она из мира кино! Общалась все со звездами. Не стала бы она со мной откровенничать.

— Значит, в гости к ней должна была прийти подруга?

— Да, и пришла. Я потом ее видела.

— Одна или с кем-то?

— Одна. Подружка вроде не замужем, как и сама Кира. И да — подруга ее курит, а Кира табачного дыма не выносит, поэтому подруга курила тут, на лестнице. Несколько раз я ее видела.

— Во сколько подруга ушла, знаете?

— Да часов около девяти вечера. — Соседка задумалась. — Точно в девять. Еще по радиоточке сказали. Кирочка провожать ее пошла, а потом вернулась одна.

— А в этот вечер, после девяти, к ней никто больше не приходил?

— Так откуда ж мне знать, голубчик? — снова искренне удивилась соседка. — Я в десять часов к себе пошла спать и заснула как убитая! Но вроде тихо у нее было. Думается мне, что не приходил к ней никто.

— Но точно вы этого не знаете?

— Конечно не знаю. Откуда, голубчик?

— А подругу вы часто у Киры видели?

— Да, она часто приходила.

— Имя знаете? Фамилию, где работает?

— Вроде Вероника… Или Валерия… Да, Валерия, точно, Лера. Так Кирочка мне ее и представила: это моя подруга Лера. А фамилию не знаю, и где работает тоже. Откуда?

— Кто еще кроме подруги приходил?

— Ну, пару раз видела ее коллег. Кира говорила, что это коллеги по цеху приходили, и мужчины, и женщины. Еще у нее какой-то дальний родственник был, но он из Одессы вроде уехал. Ну а подруга часто приходила.

— А мужчины, ухажеры? — настаивал Емельянов. — Встречалась она с кем-нибудь?

— Не знаю, голубчик, — вздохнула соседка. — Она такая скрытная была. Мужчины… да, пару раз приходили. Не больше… Так она никогда ничего не рассказывала. А если я спрашивала — говорила, мол, коллега в гости зашел. И все.

Как Емельянов ни старался, больше ничего интересного из соседки выудить не удалось. Он вернулся в комнату. Подошел к сотруднику, которому поручил разбирать письма.

— Кто ей писал? — спросил.

— Любовных посланий нет, — ответил тот. — В основном по работе, а еще от подруги.

— Имя подруги?

— Валерия Лушко. Живет вроде тут, поблизости, на улице Чкалова.

— Это хорошо, что близко, — хмыкнул Емельянов. — Ноги не бить. Вот что, смотайся на Чкалова и притащи мне сюда эту Валерию Лушко, если она дома. Если нет, выясни у домашних или у соседей, кто такая, где работает. И быстро.