Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Ирина Левинская

Книга посвящена российскому периоду жизни великого историка древности Элиаса (Ильи) Бикермана (1897–1981). В 2010 году A. Баумгартен опубликовал на английском языке его биографию. Однако важная часть жизни Бикермана в ней осталась в тени: Баумгартен не владеет русским языком и не имел доступа к российским архивам, в котором хранятся документы, проливающие свет на события в жизни Бикермана до эмиграции в 1922 году В данной работе на основании архивных документов заполняется эта лакуна, особенно досадная, поскольку российский период имел формообразующее значение для творчества Бикермана, именно годам юности и ученичества в Санкт-Петербурге он обязан основой своего обширного интеллектуального фундамента. Второй задачей книги является опровержение теории Баумгартена, согласно которой в знаменитой книге Бикермана «Бог Маккавеев» строгий научный анализ был подменен личными эмоциями и идеологическими соображениями, уходящими корнями в российское происхождение ученого. Завершается книга переводом одной из статей Бикермана и библиографией его работ. The book describes the Russian period of the life of Elias Bickerman (1897-1981) who was among the greatest historians of the ancient period of his generation. In 2010 A. Baumgarten published a biography of Bickerman. However, Baumgarten did not know the Russian language and had no access to documents in the Russian archives, therefore, he neglects an important part of Bickerman’s life – the period before he emigrated from Russia in 1922. This book, which draws on archival documents, aims to fill this lacuna. It is particularly valuable because the Russian period had an enormous importance for Bickerman’s scholarly work. It was his youth in St Petersburg and his study at Petrograd University that laid the foundation stone for his intellectual development and thus was crucial for his future scholarly achievements. The second aim of the book is to challenge Baumgarten’s theory that in Bickerman’s famous book “The God of Maccabees” personal emotions and ideological considerations, rooted in Bickerman’s Russian background, were substituted for rational historical analysis. The book includes the bibliography of Bickerman’s works and a translation of one of his articles.

Введение

Значение Элиаса (Ильи) Бикермана в науке о древности чрезвычайно велико. Арнальдо Момильяно считал его одним из наиболее самобытных и глубоких историков Древнего мира¹, самым выдающимся в своем поколении². Мартин Хенгель, опубликовавший в 2004 г. статью о Бикермане, озаглавил ее «Воспоминания о великом историке древности из Санкт-Петербурга»³.

При этом каток свирепой истории ХХ в. его не пощадил. Родившийся в Российской империи в 1897 г., бежавший в 1921-м из большевистской России через Польшу в Германию, а затем в 1933-м — из гитлеровской Германии во Францию⁴, Бикерман был свидетелем и крушения российского самодержавия, и большевистского переворота, и прихода к власти Гитлера в Германии, и капитуляции Франции. Казалось бы, биография великого ученого, к тому же полная столь драматических перипетий, так и просится на бумагу. Однако вплоть до недавнего времени о жизни Бикермана было рассказано относительно немного: несколько некрологов и статей, главным образом посвященных научному творчеству историка. Как заметил Хенгель, «наиболее подробная биография Бикермана была написана Мортоном Смитом для третьего тома Бикермановских “Исследований по еврейской и христианской истории” и занимает она всего две с половиной страницы»⁵. Его собственная существенно более объемная биографическая статья о Бикермане появилась на немецком языке в 2004 г., а затем три года спустя в переводе на английский язык была помещена в качестве введения к двухтомнику избранных работ Бикермана⁶. И только в 2010 г. ученик Бикермана Альберт Баумгартен наконец опубликовал биографическую книгу о Бикермане в издательстве, которым в настоящее время владеет внук того самого Оскара Зибека, договор с которым Бикерман подписал, если ему верить, в столь трагический для Германии и всего мира день⁷. Тому, что история жизни великого ученого так долго оставалась ненаписанной, были свои причины.

По словам Баумгартена, «Бикерман не хотел, чтобы его история была рассказана»⁸. Он не только отказался стать третьим Бикерманом в книге «Два Бикермана», подготовленной его младшим братом и состоящей из двух автобиографий — брата и отца⁹, но и распорядился уничтожить все свои личные документы и неопубликованные рукописи. Воля Бикермана была выполнена его коллегой и другом по Колумбийскому университету Мортоном Смитом, который написал в некрологе: «Он был великим ученым, который хотел, чтобы о нем помнили только как об ученом»¹⁰. Однако кое-что из документов все же уцелело: например, не были уничтожены бумаги, оставшиеся в его рабочем кабинете в Еврейской теологической семинарии в Нью-Йорке. У корреспондентов Бикермана сохранились его письма¹¹. Хотя отец и брат не слишком много внимания уделяют Илье в своих мемуарах, они тем не менее дают представление и об атмосфере, царившей в семье, и о политических взглядах Бикермана, который был очень близок со своим отцом и во многом разделял его мировоззрение. Как отметил Баумгартен, «приписывать Элиасу Бикерману те взгляды, которых придерживались его отец и брат, вполне оправданно: Арнальдо Момильяно писал, что Бикерманы жили как настоящая семья, на протяжении долгого времени имевшая общие политические и религиозные убеждения»¹².

Когда исследователь решает писать биографию человека, который не хотел, чтобы его жизнь стала «достояньем доцента», и сделал все, чтобы этого не произошло («он хотел, чтобы история его жизни осталась тайной, и озаботился тем, чтобы это так и было»¹³), он сталкивается с моральной проблемой. Насколько праведным окажется его шпионаж, если воспользоваться моим любимым определением ремесла историка?¹⁴

Эта проблема стала особенно актуальна в последнее время, когда, с одной стороны, происходит замеченный многими исследователями всплеск интереса к биографическому и мемуарному жанрам, а с другой, все чаще появляются сочинения, авторы которых не утруждают себя серьезными исследованиями, тщательной работой с источниками и этическими соображениями¹⁵.

Баумгартена также беспокоил вопрос о том, как можно оправдать вторжение в чужую жизнь против воли автора. Ответил он на него следующим образом: «Как ученый, Бикерман был продуктом выдающегося европейского академического мира перед Второй мировой войной, мира удивительно богатого. Он учился у наиболее выдающихся специалистов в Санкт-Петербурге и в Берлине и преподавал вместе с ними. Он жил в Париже с 1933 до 1941 г., когда Париж был последним убежищем европейской цивилизации перед лицом наступления фашизма и нацизма. Это прошлое было разрушено сперва коммунистами, а затем и уже бесповоротно нацистами. Эти времена могут исчезнуть из живой памяти. Все современники Бикермана мертвы, многие из его учеников и младших коллег также ушли в мир иной… История Бикермана выцветает, и ее нужно рассказывать сейчас, пока не стало слишком поздно, для того, чтобы сохранить эпоху, в которой он жил, во всей ее славе»¹⁶.

Теперь, после того, как книга Баумгартена написана, стало очевидно, что важная часть его жизни осталась в тени: Баумгартен не владеет русским языком (связанные с Россией документы и тексты, включая написанные Бикерманом, ему переводили ассистенты), также он не имел доступа к российским архивам, в которых хранятся документы, проливающие свет на некоторые события в жизни Бикермана до эмиграции. В этой небольшой книге я ставлю перед собой несколько целей. Во-первых, дополнить по архивным материалам то, что Баумгартену удалось узнать о российском периоде жизни Бикермана, который имел для него формообразующее значение: как отметил М. Хенгель, Бикерман «обязан основой своего необыкновенного обширного интеллектуального фундамента годам юности и ученичества в Санкт-Петербурге»¹⁷.

Во-вторых, оспорить предложенное Баумгартеном понимание того, как русский опыт повлиял на творчество Бикермана. Баумгартен увидел русский след в книге Бикермана «Бог Маккавеев», которую считал самым спорным и неудачным из его сочинений. Баумгартен полагает, что эта книга была идеологически мотивирована и что предложенная Бикерманом неубедительная, как он считает, интерпретация преследования евреев при Антиохе IV опирается на аналогию с действиями маскилим в царствование Николая I. Он также считает, что Бикерман ассоциировал действия еврейских эллинизаторов маккавейского периода с поведением евреев-большевиков и что в результате в его книге рациональный исторический анализ оказался подмененным личными переживаниями и идеологическими соображениями. Я постараюсь в своей книге эту гипотезу оспорить.

И наконец, центральным выводом анализа Баумгартена является утверждение о том, что Бикерман стремился создать «пригодное для использования еврейское прошлое» (a “usable Jewish past”), сконструированное для того, чтобы служить утешением и путеводной нитью для евреев, живущих в современном мире. Бикерман, как полагает Баумгартен, обнаружил в прошлом евреев, которые заблуждались (“the Jews who got it wrong”) и поэтому являются негодным примером — крайних эллинизаторов, и тех, кто нашел правильный путь (“the Jews who got it right”) и на кого, соответственно, следует ориентироваться — Маккавеев, фарисеев, раввинов и евреев диаспоры. Уже самим заглавием своей книги «Элиас Бикерман как историк евреев» Баумгартен показывает, какая сторона научного творчества Бикермана является для него центральной¹⁸.

В книге он идет еще дальше: «Бикерман был не только историком евреев, но и еврейским историком, иными словами, евреем, занимающимся еврейской историей как частью попыток осознать свое еврейство»¹⁹. «Отношение Бикермана к своей собственной жизни служит важным дополнительным оправданием моего желания опровергнуть бикермановское самоопределение как позитивистского историка греко-римского мира и увидеть в нем историка евреев античного мира, решившего создать пригодное к использованию еврейское прошлое, что является темой этой книги, как я отметил в “Предисловии”. Пренебречь объяснениями своего героя является привилегией историков, начиная по крайней мере с Фукидида. В случае Бикермана обсуждение в этой главе показывает, что, когда речь идет о деталях его жизни, он оказывается наихудшим авторитетом; верить ему не следует, более того — нельзя. То, что он рассказывает, неправдоподобно, если не хуже. Соответственно, альтернативные объяснения фокуса и целей его научных занятий, более правдоподобные, чем предложенные им самим, представляются абсолютно необходимыми»²⁰.

В заключительной главе Баумгартен подводит итог своего исследования следующими словами: «В работе Бикермана прошлое и настоящее помогали придать друг другу форму, и опыт XX в. заставил Бикермана изменить анализ прошлого и сфокусировать свое внимание на совершенно новом наборе источников в ответ на события, которые он пережил. Для того понимания античных евреев, к которому пришел Бикерман со своей новой послеинтеграционистской перспективой, было важно, чтобы они хорошо могли исполнять греко-римский вариант Наташиного танца²¹, но его совершенствование больше не было их единственной целью. Как евреи они имели целью большее. Именно в этом смысле я и представляю Бикермана не только историком евреев, но и еврейским историком. Целью его научной деятельности было, как я доказывал, достичь результата, который Бикерман сам никогда не мог ни сформулировать, ни признать: создать пригодное к использованию еврейское прошлое»²².

Как видно из процитированного, Баумгартен не скрывает того, что его анализ идет вразрез с тем, как Бикерман себя позиционировал и осознавал: Бикерман считал себя позитивистом и филологом-классиком²³, который ради развлечения и интеллектуального удовольствия вторгся в чужую для него область иудаики: «Хотя я являюсь специалистом в области классических древностей, — писал Бикерман, — я посвятил значительную часть своей жизни вопросам еврейской и христианской истории. Сделал я это, полагаю, по двум причинам. Во-первых, гораздо увлекательнее работать с проблемой в незнакомой области. Специалист, работающий в своей области, возможно, продвинет наше знание о его предмете. Работая в чужой, он учится. Во-вторых, мои занятия классикой снова и снова выводили меня в смежные области. Например, изучение селевкидских документов заставило меня заняться Маккавейскими книгами. Договор Ганнибала с Филиппом V Македонским, процитированный Полибием, непонятен без библейского berit²⁴; мои статьи “Utilitas crucis” и о преследованиях христиан были плодом изучения провинциального законодательства в Римской империи»²⁵.

То что любой историк находится под влиянием эпохи, в которую он живет, и что его личный опыт отражается в его сочинениях, является трюизмом. Политический и социальный контекст времени может диктовать и часто диктует историку объекты его профессионального интереса, те темы из прошлого, которые резонируют с настоящим. Решения, принятые в прошлом, и действия на основании этих решений могут послужить образцом для подражания или отрицательным примером. В 1978 г. Бикерман писал в предисловии к английскому изданию «Бога Маккавеев» о том, что книга создавалась в мрачной обстановке довоенной нацистской Германии и что стиль книги отражает политический климат того времени: «Окончательный вариант моей книги появился тремя годами позднее (прихода Гитлера к власти. — И. Л.), и ее стиль, естественно, отражает новую политическую ситуацию. (Например, я написал, что Маккавеи идентифицировали свою партию с еврейским народом)»²⁶.

Но здесь существует тонкая, однако принципиальная грань. В какой бы политической атмосфере не работал серьезный и ответственный историк, его труд всегда опирается на исследование синхронных документов, а в том случае, если таковые отсутствуют, на анализ информации, содержащейся в более поздних источниках, с учетом их особенностей, идеологического наполнения, истории передачи информации, перекрестной сверки различных сообщений об одном событии. Ответ на вопрос, который он перед собой поставил, после анализа источников может оказаться для него неожиданным, но не может быть заранее предрешенным. В этом смысле прошлое действительно непредсказуемо. Если историк позволяет идеологической конъюнктуре полностью определять ход его мысли и результат исследования, то на выходе мы получаем, по существу, исторический памфлет. Баумгартен в своей книге превращает Бикермана в памфлетиста, использующего прошлое для решения задач настоящего, при этом или не отдающего себе в этом отчета, или осознанно обманывающего читателя утверждением, что в своей работе он ставит перед собой чисто исторические цели²⁷.

Баумгартен написал о Бикермане историческое исследование, и его аргументация подлежит такому же анализу, как и то, что писал Бикерман. Я постараюсь показать, что его понимание мотиваций Бикермана основано на ошибочных предпосылках.

Бикерман действительно является, мягко говоря, ненадежным источником для его биографа. Он не хотел, чтобы о нем писали, опираясь на подлинные документы, но ничего не имел против того, чтобы история его жизни стала известной в несколько видоизмененном и отредактированном виде. Бикерман был склонен к мифотворчеству и, рассказывая о своей жизни, изменял, приукрашивал, а то и сочинял события, чем, впрочем, грешат многие люди. Отношение Бикермана к своей личной истории служит для Баумгартена важным дополнительным оправданием его желания отвергнуть самоопределение Бикермана как историка-позитивиста²⁸. Мне кажется, что Баумгартен напрасно не разделяет научное творчество и склонность к сотворению мифов о себе. Характерно, что Бикерман не оставил мемуаров, при том, что его жизнь была полна драматических событий: история собственной жизни, написанная профессиональным историком, привыкшим тщательно анализировать документы и реконструировать события древней истории по немногим дошедшим до нас крупицам, невольно потребовала бы от него той же тщательности, некоторой отстраненности и ответственности, как в его научных сочинениях. А сделать это в столь субъективном и эмоционально заряженном жанре, как мемуары, практически невозможно²⁹. Иное дело — устный рассказ, который у талантливого рассказчика превращается в литературную новеллу, для которой важны неожиданные повороты и увлекательные детали, которые должны впечатлить слушателя. Для достижения этого эффекта можно пренебречь куда более прозаичной правдой: «вымысел не есть обман», как заметил поэт.

Надо сказать, что Бикерман прекрасно отдавал себе отчет в том, чьи уши услышат его истории и, оттачивая с каждым пересказом детали, соизмерял их с жизненным опытом и знаниями своего собеседника. Один из повторяемых рассказов — разговор в трамвае (автобусе, метро, на улице) с советскими гражданами, в котором Бикерман открывает им, что служил в Белой гвардии. Баумгартен в своей книге пересказывает его со слов Марселя Сигриста, который в свою очередь услышал его от Франсуа Лангламета: «Бикерман ехал в Московском метро³⁰ и прислушивался к разговору молодой пары, обращая внимание на особенности их речи с тем, чтобы понять, насколько изменился язык с момента его отъезда. Он несколько раз перебивал их, чтобы уточнить значение некоторых слов и выражений. После нескольких вмешательств в разговор молодой человек почувствовал раздражение и поинтересовался у Бикермана, почему он им докучает. Бикерман объяснил, и молодой человек спросил: “Вы эмигрант?” — “Да”, — ответил Бикерман и добавил, что он гордится тем, что приехал, и тем, что когда-то был офицером Белой армии. На ближайшей остановке все слышавшие разговор пассажиры, которые собирались выходить из вагона, благоговейно прикaсaлись к Бикерману в желании дотронуться до этой иконы из далекого прошлого»³¹. Лангламет, большой поклонник творчества Бикермана, в пересказе которого история стала известна Сигристу, был католическим богословом, и его ментальности был внятен образ почти религиозного почитания его кумира.

Игорь Михайлович Дьяконов рассказывает о контакте Бикермана с советскими гражданами несколько иначе: «Бикерман в трамвае защищал пассажирку от хамства молодого парня; тот крикнул ему: “Еще иностранец, а лезет!”. Бикерман спокойно объяснил: “Нет, я не иностранец, я белогвардеец”»³². Эта история выглядит более реалистично. О публичном оказании знаков благоговейного почитания белогвардейцу в Советском Союзе можно было рассказывать французу, не знакомому с реалиями советской жизни, но не Дьяконову³³. Объединяет эти истории упоминание о белогвардейском прошлом Бикермана. Которого не было.

В 1918 г. Бикерман был призван в Красную армию. Это известно из воспоминаний его отца и брата, которые я в дальнейшем буду обильно цитировать³⁴. Он был отправлен на фронт, но в боевых действиях участия не принимал из-за того, что заболел тифом и был снят с поезда, направляющегося к театру военных действий, а затем, благодаря связям отца в ведомстве Троцкого, вернулся в Петроград и до эмиграции в конце 1921 г. служил в военно-морском ведомстве. Баумгартен полагает, что Бикерман скрывал свою службу в Красной армии и, оказавшись в эмиграции, выдавал себя за белого офицера по политическим мотивам: «В эмигрантских кругах после гражданской войны, не говоря уже об Соединенных Штатах в эпоху Маккарти, всякий, кто воевал в Красной армии, рассматривался как большевик, которому нельзя было доверять, независимо от того, какие взгляды он после высказывал… Это относилось в первую очередь к евреям, которых всех подозревали в принадлежности к жидокоммунистическому заговору… Нетрудно видеть, почему Бикерману понадобилось сделать вид, что он служил у белых»³⁵.

Все это справедливо, но следует отметить, что для того, чтобы избежать подозрения в принадлежности к коммунистическому заговору, Бикерману не нужно было делать вид, что он служил у белых, — достаточно было сказать, что он вообще не служил в армии. Да и за белого офицера Бикерман выдавал себя не в эмигрантской среде, где было много белогвардейцев и его легко могли бы изобличить, а говорил об этом своим друзьям и ученикам (Баумгартен ссылается на Фаусто Паренте и Нину Гарсоян) и коллегам, жившим в СССР. 14 ноября 1925 г. на ежегодном торжественном собрании, проведенном Русским национальным студенческим союзом в Берлине в своем клубе, которое было посвящено восьмой годовщине со дня основания Добровольческой армии³⁶, Бикерман выступил не как ветеран Белого движения, а как представитель студенчества. В тот вечер среди ораторов были известные участники Белого движения: генерал А. А. фон Лампе, генерал-майор Н. И. Глобычев и идеолог движения И. А. Ильин — в этой среде выдавать себя за белогвардейца было немыслимо.

Вот как описывает его выступление берлинская ежедневная эмигрантская газета «Руль»: «После ряда приветственных речей, произнесенных В. К. Тубенталем, А. А. ф. Лампе, Н. И. Глобычевым и чтения посвященных Белому движению стихов, “старшим” ответил студент И. И. Бикерман, указавший, что для молодого поколения “Белое движение не одно из его переживаний, а единственное все заполняющее и призывал оставить политиканство, блюсти ненависть к поработителями до победы над ними, с тем, чтобы стать незлопамятными после освобождения России”»³⁷. Кстати, воспоминания Иосифа Бикермана, в которых говорится о службе сына в Красной Армии, вышли на русском языке в Париже как раз в эпоху маккартизма, так что, похоже, никакой угрозы в упоминании об этом факте семья не видела.

Мне кажется, причины, по которым Бикерман говорил о себя как о белом офицере, состояли не в прагматическом политическом расчете, а совершенно в другом. Об этом речь пойдет дальше.

Примечания

1

Momigliano A. L’assenza del terzo Bickerman // Momigliano A. Settimo contributo alla storia degli studi classici e del mondo antico. Roma, 1984. Storia e litteratura, 161. P. 371; впервые напечатано: Revista Storica Italiana. 94. Fasc. 2. 1982. P. 527–531; англ. пер.: The Absence of the Third Bickerman // Essays on Ancient and Modern Judaism. Ed. with an Introduction by S. Berti. Cicago, 1994. P. 217–224.

2

Момильяно неоднократно повторял эту оценку значения Бикермана в разговорах с различными людьми. Беседуя с ассириологом Хаимом Тэдмором, Момильяно заметил, что его собственные научные выводы, возможно, не выдержат проверку временем, а выводы Бикермана ее выдержат. Когда Тэдмор пересказал это мнение Бикерману, тот промолчал, но позднее написал, что Момильяно ошибался. Бикерман считал, что самым великим исследователем античности его поколения был Луи Робер, абсолютный знаток античной эпиграфики (Baumgarten A. Elias Bickerman on Hellenizing Reformers: A Case Study of an Unconvincing Case // JQR 97.2. 2007. P. 152; Baumgarten A. Elias Bickerman as a Historian of the Jews. A Twentieth Century Tale. TSAJ, 131. Tübingen, 2010. P. 3).

3

Hengel M. Elias Bickermann. Erinnerungen an einen grossen Althistoriker aus St. Petersburg // Hiperboreus. Vol. 10. 2004. S. 171–198; англ. пер.: Introduction: Elias Bickerman — Recollections of a Great Classical Scholar from St Petersburg by M. Hengel // Bickerman E. J. Studies in Jewish and Christian History: A New Edition in English including The God of the Maccabees, introduced by Martin Hengel, edited by Amram Tropper Leiden; Boston: Brill, 2007 (Arbeiten zur Geschichte des antiken Judentums und des Urchristentums. 68.1). P. XXVII–LV.

4

Научная карьера Бикермана в Германии, развивавшаяся весьма успешно, оборвалась с приходом Гитлера к власти. В предисловии к английскому переводу своей книги Der Gott der Makkabäer («Бог Маккавеев») он вспоминает: «О. Эйсфельдт попросил меня написать комментарии к 1 и 2 Маккавейским книгам для его Hanbuch zum Alten Testament (“Справочника по Ветхому Завету”). Контракт был подписан Паулем Зибеком, издателем Эйсфельдтовского “Справочника”, 30 января 1933 г. Когда я вышел из его гостиничного номера в Берлине, в газетах объявили о назначении Гитлера канцлером Германии» (The God of the Maccabees: Studies on the Meaning and Origin of the Maccabean Revolt, translated by H. R. Moering. Leiden: Brill. 1979. P. XI). Память здесь Бикермана подвела: Пауль Зибек умер в 1920 г., и издательство перешло к его сыну Оскару. Впрочем, учитывая то, что Бикерман часто, рассказывая о себе видоизменял детали своей биографии, о чем подробно речь пойдет дальше, вполне возможно, что договор был подписан не 30 января 1933 г., когда Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером, а в какой-то другой день, и зловещую историческую дату он назвал ради большей эффектности рассказа. Надо отдать должное издательству Мор Зибек: оно не разорвало контракт с Бикерманом даже после его эмиграции во Францию и в своих каталогах послевоенного времени указывало, что Бикерман готовит для него комментарии к Маккавейским книгам (Hengel. Elias Bickermann. S. 181–182 = Hengel. Elias Bickerman. P. XXXVIII).

5

Hengel. Elias Bickermann. S. 175 = Hengel. Elias Bickerman. P. XXXI. Мортон Смит является также автором одного из некрологов (Gnomon. Bd. 54.2. 1982), в котором он воспользовался данными из справочника «Кто есть кто в Америке» (Who is Who in America. Vol. 30 1958/59. P. 234c — 235a), к которому Бикерман обычно отсылал всех интересующихся его биографией. Расширенный вариант статьи из «Кто есть кто» Бикерман отдал незадолго до смерти для опубликования в «Международном биографическом словаре центрально-европейских эмигрантов, 1933 — 1945» (International Biographical Dictionary of Central European Emigres, 1933–1945). Статьи в обоих справочниках представляют романтизированный и существенно отредактированный вариант биографии. Познакомившись с автобиографиями отца и брата Бикермана, Смит в предисловии изменил свой рассказ о жизни Бикермана до эмиграции.

6

См. выше, прим. 3.

7

См. выше, прим. 4.

8

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 11.

9

Bikerman J. Two Bikermans: Autobiographies by Joseph and Jacob J. Bikerman. New York: Vantage Press, 1975. Автобиография Иосифа Бикермана была изначально написана по-русски и опубликована в Париже в нескольких номерах эмигрантского журнала «Возрождение», а затем переведена на английский для публикации под одной обложкой с автобиографией его младшего сына Якова Бикермана. Может быть, большой любитель и знаток Пушкина, посвятивший две статьи его творчеству, Бикерман помнил о его эмоциональном объяснении в письме к П. А. Вяземскому, почему не следует писать автобиографию: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением… Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе. — Писать свои Mémoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать — braver — суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно» (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. 10 (М., 1958²), 190 сл.).

10

Smith M. Elias Bickerman // Bickerman E. Studies in Jewish and Christian History. Part III. Leiden, 1986. P. XI–XIII = Introduction to the Original Edition (Part Three) — Elias J. Bickerman by M. Smith. P. XXIII−XXV.

11

См. список корреспондентов Бикермана, у которых сохранились его письма, в: Baumgarten. Elias Bickerman. P. 325–332.

12

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 262–263.

13

Baumgarten. Elias Bickerman. P. V–VI.

14

Шарить в стране беспамятства —

вот ремесло историка.

Дело разведчика Божьего,

праведный шпионаж.

Стратановский С. Г. Строки к историку // Стратановский С. Г. Стихи. СПб., 1993. С. 52.

15

Характерным примером является биография Д. С. Лихачева, написанная петербургским писателем Валерием Поповым и опубликованная в серии «Жизнь замечательных людей» в 2013 г. О грязных разоблачительных пасквилях, иногда начинающихся с приставки анти-, даже и упоминать не хочется.

16

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 3.

17

Hengel. Elias Bickermann. S. 174 = “Introduction”. P. XXX.

18

В двухтомник избранных работ Бикермана «Studies in Jewish and Christian History», в который была также включена его книга «Бог Маккавеев», входят 33 статьи, посвященные иудаике, 8 статей, посвященных христианству, и 3 — на общие темы религии и литературы в древности. В сборник статей по классической филологии и античной истории «Religions and Politics in the Hellenistic and Roman Periods» вошло 25 статей.

19

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 11.

20

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 49.

21

Имеется в виду сцена в «Войне и мире», когда Наташа Ростова, воспитанная француженкой-эмигранткой и не обученная тому, как надо танцевать народный танeц, пляшет его естественно, органично и точно, поскольку ее русская душа знает, как нужно делать то, чему невозможно научиться, а можно, как полагал Толстой, только всосать «из того русского воздуха, которым она дышала». «Наташин танец» (Natasha’s dance) — название книги английского слависта Орландо Файджеса, о популярности которой говорит тот факт, что одно время она вместе с детективами и прочей широко читаемой литературой продавалась в магазинчиках на английских железнодорожных станциях.

22

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 293–294.

23

Бикерман придавал очень большое значение классическому образованию для занятий древней историей. Так, в письме к Дандамаеву от 8 января 1972 г. он писал: «Я снова и снова обращал внимание на то, что востоковеды, у которых нет классического образования, как правило, недостаточно владеют историческим методом», а в письме от 8 февраля 1974 г.: «Ассириологи, которые хотят быть историками, должны, прежде всего, как это сделали Вы, изучить греческий язык и греческую историю».

24

תערב — завет (berith).

25

Bickerman. Studies in Jewish and Christian History. NE. P. XI.

26

The God of the Maccabees. P. 1030. По аналогии с нацистами, которые утверждали, что вещают от лица всего немецкого народа.

27

Ср. Bickerman. E. Der Gott des Makkabäer. Untersuchungen über Sinn und Ursprung der makkabäischen Erhebung. Berlin: Schocken Verlag, 1937. S. 7: “Die Zielsetzung dieses Buches ist eine rein historische” («Цель этой книги чисто историческая»).

28

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 49.

29

Ср. цитату из Пушкина в прим. 9.

30

Начиная с 1970 г., когда в Ленинграде состоялся 5-й Международный конгресс историков-экономистов, Бикерман несколько раз посещал Советский Союз и пользовался любым предлогом, чтобы приезжать на родину.

31

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 38–39.

32

Дьяконов И. М. Книга воспоминаний. СПб.: Европейский дом, 1995. С. 738.

33

В отличие от сцены в Таврическом дворце (см. с. 119 сл.) И. М. Дьяконов не говорит о том, что он был свидетелем эпизода в трамвае, но как мне сообщил Н. Л. Елисеев, которому Дьяконов рассказывал о стычке в трамвае, у него создалось впечатление, что она произошла на глазах у Дьяконова. Впрочем, Игорь Михайлович тоже был хорошим рассказчиком и, следовательно, мог для большей эффектности истории превратить себя в свидетеля.

34

См., например: Two Bikermans. P. 36: «когда Элиас был в Красной армии», 143: «Элиас все еще был офицером Красной армии».

35

Baumgarten. Elias Bickerman. P. 40.

36

На собрании, посвященном пятой годовщине, выступал его отец с докладом «Подвиг Белой армии», см.: Schlögel K., Kucher B., Suchy B., Thum G. (herausg.). Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918–1941. Berlin: Akademie Verlag, 1999. № 2005. В докладе он, в частности, осудил русскую общественность, выявившую «свою полную несостоятельность на второй уже день февральской революции». Она же, по словам Бикермана, «погубила и белых» (Дни. № 25. 28 ноября 1922 г.).

37

Руль. № 1513. 22 ноября 1925 г. С. 6. Баумгартен со ссылкой на «Хронику русской жизни в Германии в 1918–1941 гг.» (Schlögel, Kucher, Suchy, Thum (herausg.), Chronik russischen Lebens. № 4406 = http://russkij-berlin.org/Chronik-1925.html) пишет, что участниками собрания могли быть только ветераны Белой армии и те, кто получил специальные приглашения. Это утверждение основано на неверной интерпретации слова Mitglieder, которое означало не членов белого движения, а членов Студенческого союза; см. объявление о предстоящем собрании в «Руле» (№ 1507.14 ноября 1925. С. 4), которое послужило источником для авторов «Хроники»: «В субботу 14 ноября в 8 ½ часов вечера в клубе Рус<ского> Нац<ионального> Студ<енческого> Союза в ознаменование 8-ой годовщины Добровольческой Армии устраивается “Чашка чая”. Вход для не членов союза по особым приглашениям».